Смуглый день (сборник)

От электрички – с километр;

С подножки спрыгнув на ходу,

Межой, заросшей бересклетом,

Я до околицы дойду.

Там спит берёза одиноко,

Как бы стеснённая корсажем,

Гвоздём воткнув хромую ногу

В горизонтальность пейзажа.

И перевёрнутою кружкой

В репейника седой кайме

Незавершённая церквушка

Стоит без шапки на холме.

Как недочитанные книги

Дома заброшенные ждут,

Но лишь святых забытых лики

Там словно призраки живут.

Я постою на перекрёстке

Двух улиц – Мира и Труда,

Одна из них ведёт к погосту,

Другая – вовсе в никуда.

Но прыснет вдруг из-под калитки

Как туз из шулерской руки

Щенок в отчаянной попытке

Мои прикончить башмаки.

Он здесь царит, чтоб ежечасно

Верней теорий и идей

Напоминать, что жизнь прекрасна

И сущее бессмертно в ней.

…Будто кто-то в хрустале

Чай мешает ложечкой –

Застучали по воде

Быстрых капель ноженьки.

Сыпет летняя гроза

Капли по щепотке,

Щурит Ладога глаза

Словно от щекотки.

Как пастух на водопой

С утренней прохладой

Дождь уводит за собой

Волн-барашков стадо.

Убегая, он ещё

Что-то шепчет Ладоге,

Бросив солнцу на плечо

Полотенце радуги.

Где ласточки склевали май зелёный,

Там в осень, в тишину стрекозьих снов

Созвездья выпадают красных клёнов

И блекнут радуги застенчивых цветов.

День говорком грудным пронзён навылет,

И спорит с камнем чистотой своей

Протяжный взмах отяжелевших крыльев

Приколотых к закату журавлей.

Как синевой витийствует природа!

Струит неспешно на полей холсты

Из голубого глаза небосвода

Всю мудрость лаконичной простоты.

Я не мечтаю о спортивном «Мерседесе»,

Мне за грехи отведена работа –

Играть в мимансе бесконечной пьесы,

Поставленной почётным идиотом.

А так хотел жить с пользой для народа!

Да он повадками давно уже не тот –

Вмиг из моей залапанной свободы

Для огорода пугало набьёт.

Он в мачехи себе призвал волчицу,

Что выкормила римских близнецов,

К ней тщетно льнёт и силится напиться

Из бронзовых пустых её сосцов.

Но я не первый горькое коварство

Смиренно и безропотно приемлю:

Пусть кто-то лучший любит государство,

А мне любить оставьте эту землю,

Что красками полей затейливо-воздушна

И так легка, как детская ладонь, –

В ней ягод гроздь и свежая горбушка,

Она трепещет, лишь её затронь.

Где в старых Кодрах в пригоршне холмов

Как яблоко, укутанное в стружку,

Вздыхает в дрёме и не видит снов

Заброшенная белая церквушка.

Пусть Господь подопрёт мне висок

черенком виноградным,

когда захочу я губами припасть к облакам,

к источнику чистого слова…

Или нет, пускай лучше матушка

утешит меня и обнимет.

Тогда я пойму, что всё ещё здесь.

Тогда вспомню всех, кого я любил…

Кто ещё может помнить о прошлом там,

где земля, не скованная правилами формы,

не знавшая науки размеров,

была простым словом?

Где всё таяло вечером во вселенском бульоне,

чтобы утром вновь обретать контуры и весомость,

уповая на везенье, да на замысловатость творенья.

Где ржавчина невзгод откалывалась

осколками кремня, отрытыми в борозде.

Так основательно и деловито,

что даже эти холмы скорби

казались пригодными для жизни.

Слишком непостижимая простота,

чтобы быть игрою случая,

блестящая таким светом,

что, вглядываясь в неё всё глубже,

ты начинаешь падать вверх, к облакам.

Испуганные ветки по ночам

Стучат в окно застенчиво и робко.

Чернила – прочь! В июнь недужный

нынче окунаюсь