Интерлюдия

Киев, дворец великого князя


Давно, очень давно Добрыне не было так плохо. Не тело корчилось в судорогах, а дух, разум. А всего то и нужно было, что прилетевшая на голубиных крыльях грамотка, которую Доброга с кривой усмешкой передал ему с единственным словом:

— Война!

Сначала он даже не поверил, но стоило вчитаться в написанные прыгающими рунами строки, как пол ушел из под ног. Попытка отравления Хальфдана Мрачного у него же дома. Не кем-нибудь, а ромейским послом Никифором Фракийцем. Веские доводы этого, убедившие собравшихся в Переяславле «вольных», жрецов… Слова Мрачного, что «здесь начинается война». Понятно с кем, потому как вину он спихнул не только на ромеев, но и на великого князя, заключившего с ними договор. И самое неприятное и пугающее — время. Случилось это все не сегодня, не вчера, а пять дней тому назад.

— Пять дней! Почему, Доброга? Они же успевают подготовиться…

— Это Переяславль. Там Гуннар Бешены со своим подобием нашей Тайной Стражи. Там «тени» Роксаны Змейки. Жены Мрачного. Оттуда. Наконец, вот уже не первый месяц выметают всех, кто покажется подозрительным, уличенным в добром к нам отношении. Пусть они творят это мягко, вежливо, но суть не меняется. У меня там никого нет. Почти никого… А те кто есть, они никакого веса не имеют, обычные жители города или чуть выше. Раньше никак нельзя было. Не моя это вина.

— Да ведаю, — раздраженно отмахнулся Добрыня от оправданий собеседника. — Быстро к Владимиру! И Путяту прихватить. Думать надо и быстро. Потом действовать. Иначе все потеряем, даже головы!

Меньше чем через час картина была совершенно иной. За прошедшее время Владимир Святославович мало того что был извлечен из баньки, где парился и веселился с наложницами, так еще и препровожден в личные покои, где его ожидали все трое ближайших советников. И получил… все вести, не блещущие приятностью. Зато скушал их без криков и угроз, понимая, что не до гонору, угроза слишком серьезная. Лишь выслушав все, задал первый, но явно не последний вопрос:

— А если отдать головы Лирироса и главного ромейского жреца, Михаила? Это даст нам время?

— Нет, Хальфдана этим не обмануть, — сокрушенно вздохнул Добрыня, еще больше обмякая в кресле. — Ему нужны наши головы. А Рогнеда уже не твоя жена… Жрецы расторгли супружеский союз между вами. Заявили, что ты предал богов и теперь убить тебя, да и нас, большая услуга Руси. Сейчас не слышно, но в ближайшие дни об этом в каждом храме кричать станут.

— Если мы раньше силу не покажем! — храпнул кулаком по стоящему перед ним столику Путята. — Собрать всех и уничтожить Хальфдана со всеми его союзниками! Другого выхода сейчас нет, на ромейскую помощь рассчитывать не приходится. Они далеко… и все наши планы обрушились. Из-за их же глупости!

— Таковы ромеи, — пожал плечами по прежнему невозмутимый Доброга. — Для них яды естественны, как вода в ручье или солнце на небе. Слишком привыкли убирать с шахматной доски мешающие им фигуры. И забыли. Что порой неудачная попытка ведет к проигрышу.

— Это лишь слова…

— Будут и дела, Добрыня. Нужно послать отряд к их посольству и под охраной сопроводить сюда Георгия Лигироса епископа Михаила и моего давнего знакомца Константина Старгироса. Вежливо, но без возможного отказа. О безопасности тех, кто попробует помешать, речи не идет.

Глава Тайной Стражи знал о чем говорил. И ожидал, что его мысль будет сразу подхвачена собравшщимися тут. Но дождался лишь кислых выражения на лицах Владимира и Путяты и едкого высказывания Добрыни:

— Разрыв с важным для нас, несмотря на все случившееся, союзником. Это будет глупо.

— Какой разрыв, Добрыня, ты о чем? Тебе что, Алконост в уши долго пел, разумение вытягивая? Это ИХ ошибка, которая привела к тому, что была нарушена хорошая придумка. Базилевс награждает лишь удачливых отравителей, а иных сам отправит на виселицу. Вот увидишь, нам отпишут, что это глупая затея послов, а сам Василий II к ней никакого отношения не имеет. Поэтому они сейчас должны богу своему ромейскому молиться, чтобы только выпутаться из ловчей ямы, в которую сами свалились.

— Приказ будет, — страшно оскалился Владимир, чувствующий, что власть вот-вот вырвется из рук. Даже та, которая была раньше. не говоря уж о желаемом им в результате задуманного. — Но это не главное… Что с Хальфданом? Какие войска мы может использовать, не опасаясь предательства?

Доброга показательно отстранился. Дескать, не мое это, не я ту мастер, а подмастерьем быть гордость не позволяет. А вот Добрыня с Путятой чувствовали себя в делах военных словно рыба в воде.

— Твои дружинники, Владимир, — ласково-ласково улыбнулся Добрыня. — Они крепко с тобой связаны. А Хальфдан для них враг, он их друзей и родичей аж два раза разбил. И для чести урон, и мертвецы о мести в ухо шепчут, как им то Мара дозволяет. Пять тысяч — это уже сила. И йомсвикинги, числом две тысячи. Наемники хороши тем, что сражаются за золото и добычу. А воины они знатные, умелые. А просто других нанятых ты, Путята, слово молви. Ты больше про них ведаешь. Я не так пристально слежу за уже пришедшими в Киев.

— Тысяча и три сотни. Большая их часть из печенегов, есть поляки и волжские булгары. В ближайшие дни могут подойти еще несколько сотен…

— Считаем, что получается, — прервал друга Добрыня. — Пять тысяч, плюс две, плюс… полторы. Восемь с лишкой тысяч мечей, в которых не приходится сомневаться, княже.

— Стража Киева. Отряды в других городах, где наместники верны. Полоцк, Искоростень, Муром… Князья из христиан, они сейчас обязаны будут встать на нашу сторону. Других поманить золотом, чинами…

— Не так, Владимир, — вздохнул Добрыня, видя, что племянник не совсем понимает сложившееся положение. — У нас нет времени на все это. Будем выжидать и стягивать воинов в Киеву — дождемся прихода под его стены Хальфдана и всех его союзников. И тогда я не знаю, как все обернется.

— Думаешь, дядюшка?

— Знаю, Владимир. Лучшее для нас — идти на Переяславль незамедлительно, с уже имеющимися силами. И молиться всем известным богам. Старым и новому, чтобы они помогли нам. Возьмем с собой девять тысяч войска. Одну тысячу дружинников оставим тут, чтобы ничего тут доброхоты Хальфдана и иных вольных не учинили. А оставшихся до девяти тысяч наберем из тех князьков, которые сейчас в Киеве. Вот тут как ты и говорил: посулы деньгами, чинами, да и христиане пусть за свою веру встанут.

Немного помолчали. Но в таких делах слова всегда найдутся, а потому уже Путята спросил.

— Добрыня, а хватит ли нам девяти тысяч? И если идем на Переяславль, то брать ли камнеметы, стрелометы и прочую боевую машинерию?

— Я по порядку отвечу. В Переяславле во время известного нам события были Хальфдан со своими, его союзные ярлы из города, да Ратмир Карнаухий. Еще представители храмовых воинов и те, кто помнят Рогволда Полоцкого и перенесли верность на его дочь, Рогнеду.

— Число?

— Хальфдан и все его силы, считая подвластных ярлов — не более полутора тысяч. Ратмир привел лишь половину своих. Три сотни хирдманов. Храмовые лишь начинали стягиваться к Переяславлю, как и отозвавшиеся на зов Рогнеды. Было их не более пары сотен. Пока! Всего… Полторы, да три сотни, да две… Пусть даже две с лишним тысячи.

— Дядюшка, да мы из раздавим! — радостно вскрикнул Владимир, потирая руки. — Восемь тысяч или девять… невелика разница. Они обречены!

Добрыня мысленно взвыл и чуть не схватился руками за голову. Его племянник никак не желал понять очевидное. Что те самые две тысячи — это всего лишь основа, а которую слой за слоем наматывают подкрепления из разных уголков Руси. Время, проклятое время! Но вслух прозвучали спокойные. Хоть и тревожные слова:

— Две тысячи были пять дней назад. Нам известно, что вести разлетаются во все города. И ты думаешь, что Снорри Вещий, Ставр Осторожный не поддержат близких им по духу и целям рачного и Карнаухого? Что Богумил Соловей не взвоет в своем Новгороде, как волк на зимней охоте, призывая всех защитить веру предков? А он не просто так кричать станет, а бок о бок с тысяцким по прозванию Угоняй. Наш посадник, Стоянович, мало что сделать сможет. И это я лишь про самых крупных упомянул, которые уже наверняка послали отряды к Переяславлю. А есть и менее сильные, но их много. И где тут две тысячи?

— Но всего пять дней…

— ЦЕЛЫХ пять дней, Владимир. В таких делах каждый день дороже золота бывает. И еще не забывай — стены Переяславля крепки, Хальфдан Мрачный не зря их обновлял. Как чуял, отродье своего хитрого бога! Идя на приступ, многих положим под стенами и на городских улочках.

— Пороки, камнеметы, основы башен для приступа. — напомнил о себе и заданном ранее вопросе Путята. — Они помогут уменьшить потери.

— И увеличат время пути. Быстро с ними идти не получится. Если придется — сделаем на месте, мастеров ведь с собой все равно возьмем. А невольников или простой люд и так найдем. Окрест Переяславля.

— То есть…

— Да, Путята. К вечеру мы должны выйти за стены Киева. Время — наш главный враг. И приступ лучше провести почти сразу, как подойдем к стенам. Промедлим — можем получить удар с двух сторон. От подошедших союзников Хальфдана и изнутри города.

Путята проворчал нечто одобрительное и перевел взгляд на Владимира Святославовича. Ну а то что? В подобных ситуациях он привык соглашаться со словами своего кровного родича и главного, неизменного советника.

— Собирайте войско! Только… Кто-то должен остаться в городе.

— Останется Путята, — с полной уверенностью произнес Добрыня. На нем много хлопот… Да и Доброге в Переяславле сейчас делать нечего.

— Именно так, — согласился глава Тайной Стражи. — Я займусь ромеями, с ними есть о чем поговорить. Они мне все расскажут…

— Не пытать!

— Само собой. Только словом, но его они испугаются куда больше. чем каленых игл в предмете их мужской гордости.

И закипела бурная деятельность. Носились дружинники, собирая всех своих. Из загородных стоянок выдвигались к общему месту сбора наемники, суетились рассылаемые во все стороны вестники. Тень войны, тень смуты накрыла и Киев. Тень, которая пока еще надежно скрывала исход противостояния.

Загрузка...