Смятение сердца

Глава 26

Странное дело: Хантер вновь ощутил в себе бешеную ярость жестоко обманутого человека — только теперь ему было на что ее направить. Поцелуи его был болезненным, требовательным.

— Будь ты проклята, Сэйбл! Будь проклят твой лживый рот! — прошипел он, отстранившись на одно мгновение, только чтобы снова впиться в этот лживый рот губами.

Он испытывал даже не желание, а сумасшедшую потребность взять ее неистово, разодрав одежду, вырвав пуговицы рубахи «с мясом». Он почти мог видеть, как пожирает ее, поглощает, словно хищник добычу, доставшуюся ему особенно трудно.

— Я неделями изводил себя! Неделями! Как последний дурак, стыдился того, что хочу чужую жену!

— Это ужасно — чувствовать себя обманутым, — прошептала Сэйбл. — Я понимаю, каково тебе сейчас…

— Ты ни черта не понимаешь!

Подумать только, он ждал, надеялся, что она нарушит клятву верности, данную другому, — и боялся этого, как своего падения! Он мечтал о том, что однажды она скажет: иди ко мне, будь со мной, возьми меня! Он так и не дождался этого. Но теперь… Теперь все будет иначе! Он возьмет ее. Они будут заниматься любовью, здесь и сейчас. Безумно, дико — так, как он чувствует себя. Отчаянно — как он желает ее. На этот раз у нее не будет пути к отступлению, и он наконец войдет в нее, заполнит ее, он будет любить ее до тех пор, пока не выплеснет все вожделение, которое успело накопиться за долгое, очень долгое время, проведенное рядом с ней. Хантер взял в ладони мягкую плоть ее ягодиц, совсем как в ту ночь, когда он пытался позже искать утешения в чужих объятиях, но на этот раз Сэйбл была необычно податливой, она без сопротивления позволила ему приподнять себя и прижать. Ноги ее слегка раздвинулись, скорее бессознательно, чем намеренно, чтобы ему было удобнее оказаться между ними.

Проклятие, в нем скопилось столько гнева, что каждое движение, каждая ласка были пропитаны им насквозь!

Какой-то глубокий, примитивный инстинкт подсказал Сэйбл, что отвечать нужно особенной покорностью, особенной мягкостью. Хантер имел полное право чувствовать гнев, но и она была права, храня свою тайну. Если бы хоть одна живая душа (за исключением Фебы, конечно) знала, что она — не мать Маленькому Ястребу, ей бы ни за что не удалось продвинуться так далеко к северу. Возможно даже, именно Хантера и надо было держать в самом полном неведении. Возможно, он и сам понимал это, потому так и злился.

— Ты даже представить себе не можешь, что ты сделала со мной! Вот! Чувствуешь? Чувствуешь? — Схватив руку Сэйбл, Хантер прижал ее к себе — туда, где под брюками ощущался длинный твердый стержень.

Сэйбл затрепетала, веки ее разом отяжелели и опустились, зубы больно прикусили нижнюю губку. Однако она и не подумала вырываться. Ощущение было… было… бесстыдно сладостным, как и все, связанное с Хантером. «Та часть» была горячей, каменно-твердой, она пульсировала, жила какой-то отдельной жизнью! Это было нечто предельно мужское, особенное, неизведанное. Изведать — вот то, чего она хотела сейчас, изведать в полном смысле — увидеть, потрогать. Она сгорала от любопытства, была одновременно возбуждена и испугана.

Что с того, что это желание непристойно? Разве она не свободна сейчас от всех норм и правил? Разве они оба не свободны? Вокруг только дикие, пустынные равнины, только вой ветра над небольшим ущельем, где несется бурлящий поток. Звук его стремительного движения отдается в ушах… Или это бьется разгоряченная кровь? Вокруг никого, никто не сможет помешать ей сделать то, чего она хочет!

Ладонь Сэйбл потерлась о твердый стержень, пальцы сжались, стремясь охватить его.

— О Господи… — выдохнул Хантер. В этом полувздохе-полустоне было столько счастья, что она почувствовала себя волшебницей, раздающей дары.

Она заметила, что двигает ладонью вверх-вниз, с силой, в бессознательной имитации чего-то. Зато Хантер прекрасно знал, чего именно. Это была имитация движений его члена внутри нее — там, где так горячо, влажно и сладко! И ее движений навстречу ему… О Господи!

Еще мгновение — и он набросится на нее. И, может быть, причинит ей боль!

Сэйбл слышала звук своего имени, повторяемого снова и снова, как языческое заклинание. Потом вернулись губы, огненно-горячие, неласковые губы. Однако жестокость поцелуев не отталкивала ее, наоборот, она волновала. Это было выражением силы его желания.

Она позволила снять с себя накидку из бычьей кожи, которая недавно помешала ей убежать на безопасное расстояние. Сейчас, на берегу рокочущего потока, она станет их брачным ложем, и Сэйбл поняла это.

— Ты больше не сердишься? — спросила она с оттенком кокетства, ни на секунду не убирая ладони с горячей выпуклости между ног Хантера. — У меня нет больше тайн от тебя, поверь.

Хантер мягко принудил ее опуститься на колени на то, что должно было стать их первой постелью.

— Как ты ошибаешься! — усмехнулся он, проводя кончиком языка вниз по горлу Сэйбл. — Для меня ты полна тайн. Вот одна из них. — Он захватил пальцами сосок, заставив ее застонать сквозь стиснутые зубы. — А вот и вторая. — Ладонь скользнула вниз по животу, слегка разводя ей ноги. — Я хочу узнать все твои тайны, хочу дотронуться до тебя везде — руками, губами! И чтобы все было так же, как в ту ночь, когда мой палец был внутри тебя и я чувствовал, как сильно ты меня хочешь!

Жалобный звук, похожий на всхлипывание, сорвался с губ Сэйбл. О, как она хотела всего того, что обещал Хантер! Она хотела быть голой, открытой для его взгляда и прикосновений, хотела дать ему доступ в каждый уголок своего тела. Платье упало в сухую траву, от которой поднимался слабый и волнующий запах прошлогодних цветов. Рубаха соскользнула с плеч, оставшись лишь на вскинутых для объятия руках. Прохладный от речной влаги воздух коснулся грудей, как ласковая ладонь. Следом за ним их коснулся Хантер. Это было восхитительно — чувствовать себя прекрасной, обожаемой, желанной! Даже взгляд его был достаточно выразительным, чтобы соски налились, а от его прикосновения они превратились в два твердых горячих орешка, словно предназначенных для того, чтобы трогать их языком и губами, втягивать в рот, сосать.

— Хантер… Хантер… — вдруг прошептала Сэйбл, потянувшись к пуговицам его рубашки. — Я тоже хочу трогать тебя…

Она собиралась раздеть его! Хантер очень сомневался, что выдержит эту процедуру, как бы чудесна она ни была. Он рванул пуговицы так, что они посыпались, и сбросил рубашку одним движением. За рубашкой последовали сапоги, отброшенные так нетерпеливо, что один из них едва не полетел в реку.

Хантер снова с жадностью приник к груди Сэйбл, только что не урча, словно это был сосуд с удивительным, божественным напитком. Он и сам не понимал, как может сдерживаться, почему не валит ее на мягкую кожу и не спешит оказаться внутри этого роскошного тела. Должно быть, он опасался, что это никогда не повторится, и старался растянуть удовольствие. Пальцы Сэйбл конвульсивно извивались в его волосах, сжимали и подергивали их, иногда до боли, лишь усиливающей удовольствие.

Потом они разом отстранились друг от друга на несколько секунд. Сэйбл сбросила ботинки — резкими, почти лихорадочными движениями. Почему-то для нее это был акт полной капитуляции, даже более интимный, чем сбрасывание одежды. Узелок на поясе нижней юбки был слишком затянут, Хантер боролся с ним, то и дело дотрагиваясь до ее тела, — потом разорвал шнурок и отбросил в сторону. Все это время, не в силах просто ждать, Сэйбл жадно касалась его везде, куда могла дотянуться: каменно-твердых мышц на плечах и руках, скульптурно красивой груди, темных завитков на ней.

— Я хочу, чтобы ты любил меня, Хантер, — сказала она тихо, едва ли слыша собственный голос.

Тот ответил полурычанием-полустоном, который она уже слышала однажды. Он становился даже менее ручным в моменты страсти, даже более близким окружающей дикости, словно в нем разом проявлялось все то, что оставалось в человеке от зверя. Боль, которую он ненамеренно причинял, только сильнее возбуждала желание и обостряла ощущения.

Солнце уже хорошо пригревало на склонах, но здесь, у самого потока, где ветер носил облачка водяной пыли, воздух был прохладен и свеж. Неожиданно эта свежесть коснулась Сэйбл сразу везде, словно юбку и кружевные штанишки сорвал резкий порыв ветра.

Она стояла на коленях, чуть откинувшись, словно под тяжестью пронизанной солнцем гривы волос, в этот момент темно-рыжей. Только чулки и подвязки оставались на белом, как пена, теле, создавая острый контраст невинности и чувственности. Хантер протянул руку… но так и не коснулся единственной одежды Сэйбл. Вместо этого его ладонь скользнула вниз между ее ног. Подчиняясь, она развела колени. Ее покорность, как обычно, сработала как сильнейшее возбуждающее средство.

Он был вне себя от желания оказаться внутри, изведать наконец все сладкие уголки, о которых столько мечтал. «Люби eel — нашептывал внутренний голос. — Люби ее — другого шанса может не представиться». Лицо Сэйбл, влажно блестящее, чуточку искаженное, было поднято к нему с застывшим выражением удивления и счастья. Она слегка покачивалась в унисон с движениями пальцев Хантера, но, очевидно, не сознавала этого. Она так и не закрыла глаз, даже когда момент самого острого наслаждения приблизился, когда она начала извиваться и вздрагивать, совершенно потерявшись в нем. Она была прекрасна.

Удовольствие было мощным, всеобъемлющим… Но это было всего лишь началом. Хантер был рядом, но слишком далеко. Казалось, что подлинное наслаждение возможно только во время подлинной близости, во время полного слияния, когда двое становятся одним существом, одним телом. Сэйбл бессознательно потянулась к нему обеими руками. Хантер прижал ее ладони к себе, остановив их.

— Ты и вправду этого хочешь?

Она судорожно кивнула, беззвучно ахнув, когда ладони Хантера закрылись на ее ладонях, сжимая их вокруг «той части».

— У меня есть только это, Сэйбл, — прошептал он, — и ничего больше.

Что-то скользнуло в глубине его глаз — тень печали, словно тень грозовой тучи посреди сияющего летнего дня. Ненадолго страсть отступила, сменившись нежностью. Сэйбл высвободила руку, положила ладонь Хантеру на лоб, провела по щеке, по губам. Для нее он был ангелом тьмы, бесконечно блуждающим в своем личном аду, в нем было больше жестокости, чем ласки, и прикосновения его приносили боль наряду с наслаждением. И все же она полюбила его, где-то в промежутке между днем показательно жестокого потрошения кроликов и ночью в нищей гостинице, когда он был беспомощным и достойным жалости.

— Ты ошибаешься, — возразила она, почти касаясь губами его рта. — Ты очень богат, только не понимаешь этого. Поцелуй. Возвращение страсти с новой силой.

— Ты просто не знаешь, что делаешь для меня, Сэйбл. — Хантеру хотелось сжать ее в объятиях изо всех сил, но она была слишком хрупкой для подобного неистовства.

— На этот раз я увижу звезды?

Он не удержался от улыбки. Как она неопытна! И она полностью в его власти.

— Увидишь, обещаю.

— Ты уже обещал однажды. Просто сделай это.

Забывшись, с блестящими от волнения и любопытства глазами, Сэйбл потянулась к пуговицам его брюк. Хантера изумила, почти смутила подобная смелость в чопорной светской леди, которую он так хорошо знал. Правила приличия были отброшены и забыты. Как это ей удавалось? Что за странная сила присутствовала в дикой и скудной природе равнин, какими странными нитями опутывала она сердце и душу, каким способом подчиняла себе, сметая, как шелуху, условности, придуманные человеком? Леди и дикарь исчезли, остались мужчина и женщина, которых не разделяло больше ничто, даже одежда.

Они могли теперь быть вместе, могли любить друг друга, все взять и все отдать, как только и бывает во время настоящей близости. Он ждал этого долго, очень долго, и теперь собирался все испытать сполна: как прижимаются к его груди атласные женские груди, как трутся друг о друга голые бедра, как звучит стон наслаждения, вызванного его движениями.

— Иди ко мне! — Это была уже не просьба, а приказ. Хантер сел, вытянув ноги, и притянул Сэйбл к себе на колени. Когда последняя пуговица брюк оказалась расстегнутой, его член вырвался наружу во всем великолепии.

У Сэйбл испуганно округлились глаза. Она смотрела вниз — туда, где с силой прижималась к ее животу твердая, как железо, штуковина, и пыталась представить ее внутри себя… Но не могла. Как же в таком случае все происходит между мужчиной и женщиной? Внутри женского тела просто не найдется столько места!

Как, однако, странно все это выглядит… Она протянула руку и провела кончиком пальца вдоль всей длины члена, понятия не имея, что это прикосновение заставило невидимую молнию пронзить пах Хантера. Сжав зубы до скрипа, он судорожным рывком привлек Сэйбл ближе, раскачивая вверх-вниз. Ее плоть была нежной, горячей и очень влажной, обещая объятие необыкновенной сладости.

Сэйбл отодвинулась (ее любопытство не было удовлетворено) и вернулась к созерцанию и осязанию. Интересно, как еще называлась «та часть», кроме «мужского достоинства» — чудное, нелепое название, услышанное случайно. Она была поразительно твердой и подвижной, она не хотела просто покоиться между ее бедрами и временами судорожно вздрагивала. Ее вершинка была блестящей и более темной, а ниже оказалось очень удобно обхватывать рукой. Оказавшись в ладони, она пульсировала, живая и нетерпеливая.

— Что же ты делаешь со мной, ведьма!..

И на этом истекло время, отпущенное Сэйбл на исследование. Хантер отодвинул ее еще чуточку дальше, вдоль своих ног, чтобы удобнее было оказаться внутри — сначала едва прикасаясь, потом осторожно раздвигая, потом делая первый несильный толчок. Как горячо было внутри нее… и как узко! Он очень надеялся, что не причиняет ей сильной боли.

Сэйбл совсем не было больно. Восхитительное чувство заполнения поражало новизной, заставляло прислушиваться к тому, как Хантер вдвигается внутрь толчками, все глубже и глубже. Она чувствовала, что растягивается, принимает нужную форму, и вместе с этим росло чувство густой, почти вещественной сладости. Движение внутри становилось все быстрее, пока одним сильным рывком внутри не оказалась вся «та часть» без остатка.

Как раз в этот момент Сэйбл как будто рассекли пополам.

Каким мимолетным ни было ощущение преграды, Хантер успел заметить его. Абсурдная мысль мелькнула в его затуманенном мозгу, но тотчас исчезла. Он с досадой отмахнулся от подобной нелепости. До мыслей ли было ему, чего бы они ни касались! Он был в огненных ножнах, шелковых, податливых и одновременно невероятно тесных. Он мог утратить контроль над собой в любую секунду!

Между тем Сэйбл разом потеряла интерес к происходящему. Острота боли быстро пошла на убыль, но тупая ноющая пульсация осталась, мешая воспринимать любые ощущения, кроме этого. А потом всякое движение прекратилось и появилась ласка, уже знакомая, но от этого не менее сладостная: Хантер дотронулся там, где их тела соприкасались. Это и его поцелуй, простой и жадный, заставили вернуться и жар внутри, и сладость, похожую на густой мед. Сэйбл шевельнулась, качнулась вперед-назад. Он был внутри, он был ее, он предоставлял ей полную свободу. И он был невероятно, неописуемо сладок там, внутри. Ничто — никакая другая ласка — не могло сравниться с тем, что она чувствовала сейчас.

Она забылась, потерялась в толчках и качаниях. В этом было что-то от езды верхом, от наслаждения всадницы властью над своим скакуном. Но сознание этого было всего лишь фундаментом, на котором строилось ослепительное здание, тянулась к солнцу вершина, готовясь коснуться живого опаляющего огня.

Сердце стучало в неистовом темпе, наполняя уши грохотом, подобным раскатам грома. Казалось, кровь вот-вот закипит во всем теле, и хотелось быть заполненной до отказа, до боли. Невидимые волны сталкивались вокруг и внутри, становились все горячее, ревели все громче.

— Еще, еще, еще! — слышала Сэйбл почти у самых губ, но не в силах была открыть стиснутые веки, чтобы увидеть лицо Хантера. — Моя ведьма… Моя дикая кошка…

Прохладный воздух речной поймы странно раскалился, его не хватало, и дыхание все чаще прерывалось в горле.

— Что со мной, Хантер? — прошептала она, чуть не плача. — Помоги мне!

Они были совсем рядом — звезды, — они метались вокруг разноцветным фейерверком, и казалось, их можно коснуться, протянув руку.

— Сделай что-нибудь, Хантер!

Звезды были рядом, но они ускользали. А потом руки сжали бедра Сэйбл, разом укротив ее неистовство, заставив расслабиться. Теперь он был господином, а она — рабыней, он что-то делал с ней, заставляя неописуемую сладость стремительно нарастать.

Все звуки и все ощущения исчезли, кроме единого ощущения летящего извне торнадо. В полном безмолвии налетел и обрушился на Сэйбл огненный вихрь — и звуки вернулись, слившись в оглушительный рев. Она чувствовала свои содрогания, как что-то отдельное, она сама себе казалась сладкой бездной — это было все равно что ступить на несколько секунд в райский сад.

Она не знала, что лицо ее искажено гримасой и залито слезами, что губы закушены до крови. Зато все это видел Хантер. Он полностью отпустил себя на волю, не заботясь больше о том, что причинит боль. Он просто не мог больше владеть собой. Она была поразительно хороша в сладких муках оргазма, видеть ее такой было едва ли не слаще, чем самому испытывать наслаждение. Он сумел дождаться этого ни с чем не сравнимого момента и заслужил награду.

Они рухнули оба, содрогаясь и вскрикивая, и Хантеру показалось, что весь окружающий мир балансирует над бездной огня, чудом удерживаясь на тончайшей нити. А когда эта нить оборвалась, он сорвался в сияющие глубины, ненадолго потерявшись в них совершенно. — Моя… моя… моя…

Чей это голос, такой хриплый, бессильно тихий? Сэйбл очнулась. Пережитое все еще длилось в памяти, особенно последний момент, когда внутри пролился горячий поток, удержав ощущение экстаза на невероятно высокой точке, которой оно достигло. В этот миг она особенно полно чувствовала, что отдала всю себя, что Хантер обладал ею. Несколько мгновений она была как бы чистой радостью, полностью лишенной плоти, а еще чуть позже вновь стала собой, только невесомой, как осенний листок, летящий на крыльях ветра.

Она чувствовала на волосах быстрые поцелуи Хантера, но не могла двинуться, не могла пошевелить даже кончиком пальца, обессиленно лежа ничком на его груди. Наконец замер и он, зарывшись ей в волосы лицом и руками.

Частое неровное дыхание продолжало поднимать его грудь, покачивая Сэйбл, но и оно постепенно стихало. Ветерок шелестел сухой травой, освежая влажную кожу, и это был единственный звук, кроме плеска воды на порогах. Сзйбл запрокинула голову, пытаясь увидеть лицо Хантера.

— Ты знал, что все у нас будет так?

— Откуда я мог знать?..

Никогда в жизни она не была так счастлива, как сейчас! Сэйбл искоса глянула в серо-синее небо Дакоты. Она провела ладонью по влажному боку Хантера, коснулась того места, где начинался самый длинный из его шрамов, скользнула по крепкой ягодице.

Он вздохнул, шевельнулся. Господи Боже, он все еще был внутри!

— Ха-антер, — промурлыкала Сэйбл, продолжая касаться его.

— Скажи это еще раз. Мне нравится, как ты произносишь мое имя.

Да, это ему нравилось, иначе почему бы он ожил? Всей своей кожей Сэйбл была сейчас в тысячу раз более чувствительной. Легкие дразнящие прикосновения губ буквально обжигали голое плечо.

— Я буду любить тебя снова, и снова, и снова, пока останется хоть капля сил, — сказал Хантер, не без усилия приподнимаясь на локтях. — За это ты будешь считать меня еще большим эгоистом, правда?

— Ну и будь эгоистом. Я-то эгоистка.

Сэйбл потянулась губами к его губам — движение, разбудившее едва уснувшую сладость в каждом из них. Вместо того, чтобы поцеловать, она провела языком по его горлу, запустив руки в волосы на груди, как во влажный мех.

— Не дразни меня, женщина! — предостерег Хантер, неописуемо довольный.

Сладкая дрожь прошла вдоль ее спины: никто никогда не называл ее «женщина», так сурово и властно. Никто не обращался с ней так, как Хантер, заставляя бунтовать, покоряться и вновь бунтовать против его власти, только для того, чтобы испытать сладость поражения.

Солнечный блик, отражающийся от мокрого излома кварцевой скалы, достиг наконец волос Хантера и заставил их отливать чернотой угольного пласта. Река рокотала так же, как и долгие годы до их появления, так же носился над поверхностью воды живой непоседливый ветер. Мир был незыблем — и он менялся для Сэйбл. Это началось в тот самый день, когда она оставила дом, продолжалось день за днем все время путешествия, чтобы завершиться сегодня. Чувство счастья заполнило пустоту в душе, казавшуюся неизбывной. Она чувствовала себя, как дома, здесь, на берегу реки, названия которой не знала. Она понятия не имела, когда приняла решение не возвращаться в семью, но оно было принято, и это казалось прекрасным и правильным. Она ни о чем не жалела, ни по кому не скучала. Здесь было все самое важное, все, что имело значение.

Сэйбл знала теперь, чего хочет.

Бороться, побеждать, любить. Жить.

Только здесь это возможно — значит, здесь ей и оставаться.

— О чем ты думаешь, Сэй?

Сэй. Самое ласковое из имен, которыми ее когда-либо называли. Она вздохнула — глубоким, счастливым вздохом.

— Мне хорошо здесь.

— Без балов, роскошных экипажей, модных тряпок? — недоверчиво спросил Хантер. — Это пограничные земли, и жизнь здесь сурова.

— Все то, что ты перечислил, уже не важно для меня. — Она потянулась, как сытая кошка, и крепко обняла его, не позволяя подняться. — Это все из прошлой жизни, возврата к которой нет.

— Тогда что же важно для тебя? Она ответила не сразу, приподнявшись на локте и оглядевшись медленно, задумчиво.

— Река, которая умеет звучать лучше всякого музыкального инструмента. Равнина, простирающаяся в бесконечность, где такой простор, что хочется закричать от счастья. Дом посреди равнины, который я буду любить и украшать. Дети, которые будут бегать в саду босиком, ничего не зная о правилах приличия, подрастая свободно и весело. Вот что важно, Хантер.

— Странно, — усмехнулся тот. — Несколько месяцев назад ты ничего не знала о такой жизни. Не слишком ли быстро ты полюбила ее?

— Тебя я тоже не знала несколько месяцев назад. — Сэйбл коснулась пальцем губ Хантера, и тот поймал его зубами, слегка прикусив. — Все то, о чем я только что говорила, — это жизнь, которой ты живешь. Ты любишь эту жизнь. Почему я не могу любить ее?

На мгновение его душа распростерла крылья… Но только для того, чтобы камнем рухнуть во что-то темное, беспросветное.

«Я не смогу дать тебе того, о чем ты мечтаешь!» — подумал Хантер. Но он скорее откусил бы себе язык, чем произнес это сейчас, разрушив драгоценный момент, который мог никогда не повториться.

— Угадай, чего я хочу? — прошептал он с улыбкой, лишь слегка принужденной.

— Все того же, я надеюсь, — засмеялась Сэйбл. Сейчас ее ничуть не пугало, что он хочет быть только ее любовником, считая себя способным лишь на такие отношения, и не более. Он был с ней и внутри нее, и пока ей было достаточно познавать его физически. Потом, позже, думала она, придет и другое познание. Впереди долгий путь. Она еще успеет понять, что за раны мучают Хантера.

— На этот раз все будет медленнее.

Он улыбался, и она чувствовала это даже с закрытыми глазами.

Неожиданно тело Хантера напряглось, плечи рванулись вверх, приподнимая также и Сэйбл Она отстранилась. Оказывается, он оглядывался, шаря рукой по накидке, на которой они лежали. Он старался нащупать кобуру с револьвером!

Хантер закусил губу, подумав с едкой иронией: ничего себе положеньице, когда тебя застают со спущенными штанами. Кто бы это мог быть? Индейцы? Любопытный траппер?

— Я слышал шорох, — сказал он, едва шевеля губами. — Здесь кто-то есть.