Смысл творчества

1

«Я знаю, что без моего бога я не мог бы прожить ни единого мига; не будь меня – он по необходимости должен был бы умереть». Ангелус Силезиус (нем.).

2

Очень характерна для научных стремлений современной философии статья Гуссерля «Философия как строгая наука» в «Логосе» (1911 г. Книга первая). Для Гуссерля «наука есть название абсолютных и вневременных ценностей» (с. 47). Он говорит: «Всякая первородная математическая или естественнонаучная „мудрости“ и учение о мудрости теряют свое право на существование постольку, поскольку соответствующее им теоретическое учение получает объективно значимое обоснование. Наука сказала свое слово; с этого момента мудрость обязана учиться у нее» (с. 49). И дальше еще характернее: «Философия примет форму и язык истинной науки и признает за несовершенность то, что было в ней столько раз превозносимо до небес и служило даже предметом подражания, а именно: глубокомыслие. Глубокомыслие есть знак хаоса, который подлинная наука стремится превратить в космос, в простой, безусловно ясный порядок. Подлинная наука не знает глубокомыслия в пределах своего действительного учения. Каждая часть готовой науки есть некоторая целостная связь умственных поступков, из которых каждый непосредственно ясен и совсем не глубокомыслен. Глубокомыслие есть дело мудрости; отвлеченная понятность и ясность есть дело строгой теории. Превращение чаяний глубокомыслия в ясные рациональные образования – вот в чем заключается существенный процесс новообразования строгих наук. И точные науки имели свой длительный период глубокомыслия; и подобно тому как они в период Ренессанса в борьбе поднялись от глубокомыслия к научной ясности, так и философия – я дерзаю надеяться – поднимется до этой последней в той борьбе, которая переживается нынче» (с. 54). Гуссерль очень отчетливо противополагает науку мудрости, Софии. Он стремится превратить философию в науку, освободив ее от остатков мудрости и глубокомыслия. Борьба против мудрости и глубокомыслия и есть борьба против философии, против творческой интуиции в познании, против творческой роли личной гениальности и одаренности в философском познании. Гуссерль последовательно хочет изгнать из философии Софию и истребить философию как искусство, как творчество. Науку же возносит он до вечности, отличной от всякого временного бытия.

3

Превосходное изложение философии Фомы Аквинского дает Sertillanges в двухтомной работе «S. Thomas d’Aquin» (из серии Les Grands Philosophes). Для Фомы Аквинского философия есть «наука о сущем как таково и о первых его причинах» (т. 1, с. 23). «La métaphysique étant la sciene de l’être et des principes de l’être» (с. 27). [«Метафизика была наукой о сущем и о началах сущего» (фр.).] Фома Аквинский стремился к наукообразной метафизик не менее, чем Гуссерль и Коген. Все схоластическое со знание покоится на идее наукообразности истин религиозных и метафизических. В самой Библии для схоластического сознания заключалась не только вечная религиозная истина, но и истина научная – наивная, детская астрономия, геология, биология, которые скреплены были с религией. И не только религия, но и метафизика должна быть освобождена от этой наивной науки. В схоластическом сознании не только наука зависит от религии и метафизики, но и религия и метафизика зависят от своеобразной науки того времени. Замечательный итальянский философ Росмини вслед за Фомой Аквинским, хотя и очищенным Кантом и Гегелем, хочет, чтобы метафизика была строгой наукой разума. Росмини признает общеобязательную интуицию в философском познании, но решительно отрицает интуицию Божества и допускает познание Божества лишь через посредство рефлексии разума, т. е. отвергает познание мистическое. См. подробнее изложение у Palhoriés «Rosmini». «L’intuition de l’être idêal est impuissante à nous révéler l’être infini réel qui est Dieu» (с. 46). «Ce n’est jamais par voie d’intuition que l’homme arrive à connàître Dieu: ce n’est que par une suite de raisonnements que nous pouvons nous élever jusqu’а l’affirmation de cet Être absolu» (с. 47). [«Интуиция идеального бытия неспособна открыть нам бесконечное реальное бытие, которое есть Бог». «Никогда посредством интуиции человек не достигает знания Бога: лишь через ряд умозаключений мы можем восходить к утверждению этого абсолютного Бога» (фр.).] Для Росмини, принимающего наследие схоластики, познание Бога есть наука разума. В конце концов, Росмини не так уж отличается от Гегеля и от возвращающихся к Гегелю Когена и Гуссерля.

4

У нас крайним сторонником этого перерождения гносеологизма в онтологизм на почве когенианства является Б. Яковенко. См. его статью «Теоретическая философия Г. Когена» в первой книге «Логоса», а также другие его статьи в «Логосе». В конце концов Яковенко приходит к своеобразному кубизму в философии, к распылению бытия.

5

Для установления границ научных методов очень ценна известная книга Риккерта «Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung». В Риккерте иррационалистическая струя Кантовской гносеологии приходит к кризису. Риккертианство – reductio ad absurdum критицизма. Но философия Риккерта ценна потому, что в ней борются два устремления философского познания – творческое и научное.

6

В широком смысле прагматическая теория познания есть единственно возможная и единственно верная теория научного познания. Я говорю о теории научного познания, а не о теории всякого познания. К теории философского познания совершенно неприменим научный прагматизм. Но в прагматической теории научного знания сходятся позитивист Мах и метафизик Бергсон.

7

Зависимость законов логики от состояния бытия по-своему хорошо раскрывает Н. Лосский в книге «Обоснование интуитивизма».

8

Р. Штейнер в одной из первых своих работ, «Истина и наука», написанной без всякой теософической терминологии, удачно выражает творческую природу познания истины: «Истина не представляет, как это обыкновенно принимают, идеального отражения чего-то реального, но есть свободное порождение человеческого духа, порождение, которого вообще не существовало бы нигде, если бы мы его сами не производили. Задачей познания не является повторение в форме понятий чего-то уже имеющегося в другом месте, но создание совершенно новой области, дающей лишь совместно с чувственно-данным миром полную действительность. Высшая деятельность человека, его духовное творчество, органически включается этим в общий мировой процесс. Без этой деятельности мировой процесс совсем нельзя было бы мыслить как замкнутое в себе целое. Человек по отношению к мировому процессу является не праздным зрителем, повторяющим в пределах своего духа образно то, что совершается в космосе без его содействия; он является деятельным сотворцом мирового процесса; и познание является самым совершенным членом в организме вселенной» (с. 9-10). Дальше Штейнер говорит: «В том и заключается сущность знания, что в нем проявляется никогда не находимое в объективной реальности основание мира. Наше познание – выражаясь образно – есть постоянное вживание в основание мира» (с. 84).

9

Очень показательна книга Ласка «Die Logik der Philosophie und die Kategorienlehre». Ласк много места уделяет Плотину, у которого открывает категории философского познания. Таким образом, логика философии, в отличие от логики науки, ориентируется на мистической метафизике Плотина. «Plotin richtet zum ersten Mal auf die Herrschaft des Logishcen auch Ûber das Uebersinnliche die logische Besinnung» (с. 236). [«Плотин первый указал на верховенство логического, так же как и на сверхчувственность логического мышления» (нем.).] На страницах неокантианского «Логоса» все чаще и чаще встречается также имя Экхардта.

10

Ценится, имеет ценность (нем.).

11

До бесконечности (лат.).

12

Книга Ласка «Die Logik der Philosophie und die Kategorienlehre» – одна из самых интересных в современной философской литературе. Вот задача книги: «Es gilt also lediglich, den Kantianismus auf sich selbst noch einmal anzuwenden; wie die Kantianistische Transzendentalphilosophie das Seinserkennen untersucht, so nicht auf das transzendentalphilosophische Erkennen nach ihren eigenen Prinzipien noch einmal Transzendentalphilosophie die apriorische Form als unsinnlich – Geltendes erkannt werden, sondern es darf in der Logik nicht länger verschwiegen werden, das es eine Theorie auch vom Apriori und nicht nur ein Erkennen des Sinnlichseienden gibt» (с. 90). [«Дело состоит в направленности кантианства на самое себя: поскольку кантианская трансцендентальная философия исследует познание бытия, постольку трансцендентальное философское познание систематизирует свои собственные принципы; подобным образом трансцендентальная философия будет познавать априорную форму как внечувственно-действующее, но в логике теперь уже не должно таиться ничего помимо того, что дается априорной теорией и познанием чувственной данности» (нем.).] Категорию Geltung Ласк и считает категорией философского познания.

13

Ласк напрасно пытается отклонить это возражение тем соображением, что «die Form der Form der Form kann ebenso wie die Form der Form nur „Geltung“ heissen» (с. 112). [«Форма формы формы может быть также названа формой формы, но уже „ценности“ (нем.).] Geltung в том случае лишь было бы последним, пресекающим дурной ряд ad infitum, если бы то была не логическая категория, а творческий акт целостного духа. Логика форм всегда предполагает дурную бесконечность. Логическое не может быть последним, оно предпоследнее и потому не имеющее конца. Только свободная интуиция – последнее.

14

У Бергсона есть одна коренная неясность в его творческом устремлении. Для него философская интуиция есть симпатическое проникновение в подлинную действительность, в подлинно сущее. «Интуицией называется тот род интеллектуального вчувствования или симпатии, посредством которой мы проникаем вовнутрь предмета, чтобы слиться с тем, что в нем есть единственного и, следовательно, невыразимого» («Введение в метафизику», с. 198. Приложение к «Время и свобода воли»). Истинная метафизика должна заниматься «интеллектуальным выслушиванием». В метафизической интуиции нужно отдаваться действительности, проникать в нее. Метафизическое интуитивное познание, по Бергсону, тем и отличается от аналитического научного, что оно проникает в глубь действительности, отдается ей, в то время как второе своими понятиями делает привнесения, отделяющие от действительности и оставляющие на большем расстоянии от нее. Привнесения научных понятий всегда совершаются во имя практически корыстных интересов. Интуитивная метафизика проникает в действительность, разрывая все посредствующие практически корыстные понятия. Познание научное – символично. Познание метафизическое – реалистично. При такой теории познания метафизическое познание не имеет творческого характера, в нем совершается лишь пассивное приобщение к трансцендентной действительности. Для Бергсона творческий акт возможен лишь в условном смысле, лишь в смысле вхождения в подлинную действительность, а не в смысле творческого прироста в самой действительности. Так и в искусстве Бергсон видит вхождение в подлинную действительность, отражение метафизической действительности (см. его «Le rire»). Научное познание оказывается более активным, чем познание метафизическое. Такое же отрицание творческого характера познания мы находим у Джемса в его книге «Вселенная с плюралистической точки зрения». Джемс обвиняет рационализм в слишком активно-творческом понимании природы познания. Нужно приобщаться к действительности, ничего в нее не привнося. Интуитивизм и иррационализм для Джемса есть более пассивное и скромное понимание познания, т. е. отдание себя действительности, какова она есть. И Бергсон и Джемс как будто бы не видят, что понятия дискурсивной, рационалистической мысли суть приспособления к данному состоянию мира, а не творчество. Метафизическое познание не может быть пассивным послушанием действительности, оно может быть лишь творческим актом в подлинной действительности. У Бергсона и Джемса весь данный нам, не подлинный мир есть как бы создание науки и логических понятий, преследующих цели прагматически-корыстные. Они не видят онтологических причин данного состояния мира.

15

Замечательная книга Бергсона «L’évolution créatrice» [«Творческая эволюция» (фр.).] вся проникнута двойственностью в понимании задач философии. Книга построена вполне научно и наукообразно. Вся она пропитана духом биологии, т. е. одной из наук, все обосновывается на биологическом материале и биологических учениях. Вместе с тем книга эта предполагает метафизическую интуицию, принципиально отличную от научного анализа. Бергсон противополагает интуицию анализу, но сам он прежде всего великий аналитик. Философия Бергсона – тончайшая паутина, напоминающая мышление Зиммеля и изобличающая в нем еврейский склад ума. В нем есть проблески гениального новатора в философии, но он бессилен вполне освободиться от тяжести чисто аналитической мысли и чисто научного материала. Биологизм есть такая же зависимость философии от науки, как и математизм. Элементарно верна критика биологизма, которую дает Риккерт в статье «Ценности жизни и ценности культуры» в «Логосе» (1912-1913 гг. Книга первая и вторая). Вся беда в том, что у Бергсона «жизнь» имеет биологический привкус. Но «жизнь» может быть вполне свободна от всякого биологизма, и тогда критика Риккерта не будет попадать в цель.

16

Гениальное и дерзновенное сознание того, что философия должна быть органом творческой активности человека, есть у неведомого русского мыслителя Н. Ф. Федорова. См. его «Философия общего дела» и книгу о нем В. А. Кожевникова «Николай Федорович Федоров». Федоров – явление совершенно исключительное. Я во многом и коренном стою на почве иной, чем Федоров, но не могу не сочувствовать его исключительному и дерзновенному сознанию активной роли человека в мире. Для Федорова философия должна перестать быть пассивным созерцанием, она должна стать активным действием в мире. Федоров – прагматист в гораздо более глубоком смысле, чем современные прагматисты.

17

Философия Гегеля – предельная и величавая попытка, попытка титана поставить философию выше человека и выше бытия. В сознании Гегеля философия стала истинносущим, вершиной мирового духа. Новейшее преодоление антропологизма (Гуссерль, Коген) идет за Гегелем. В русской литературе Б. В. Яковенко силится преодолеть человека, отказаться от человека в ряде статей в «Логосе». Особенно характерна по своим результатам статья «Об имманентном трансцендентизме, трансцендентном имманентизме и дуализме вообще». Отречение от человека приводит к безумной пустоте понятий.

18

«Учение о том, что мы должны только отбросить всякие предположения и смотреть на мир, как он есть, для того, чтобы в нем найти разум, Гегель и пытался обосновать в своей логике». (Э. Кэрдт. Гегель. С. 181.) Для Гегеля «различные категории не суть собрания отдельных изолированных идей, которые мы находим в наших умах и которые мы прилагаем к вещам одну за другой, подобно тому как мы стали бы перебирать связку ключей, пробуя их один за другим на многих замках; он пытается доказать, что категории не суть внешние орудия, которыми пользуется разум, но элементы целого или стадии сложного процесса, который в своем единстве есть самый разум» (там же, с. 182). А для Гегеля «мир есть не только объект разума, но также и его проявление». Мы должны пересмотреть наше отношение к Гегелю. По вопросу о пассивности или активности знания см. «Phänomenologie des Geistes». Herausgegeben von Iohann Schueze. С. 59-61.

19

Русская философия, основы которой были положены в славянофильстве, не может быть еще названа творчески-активной, антропологической философией. Русская философия строилась еще до мирового кризиса культуры, до последнего обострения трагедии познания. Поэтому в ней было еще то же благополучие, что и у Фомы Аквинского. Философия Вл. Соловьева заключает в себе немало благополучного схоластического рационализма. Синтез его не знает еще всей остроты трагедии культуры. В нем много еще докритического, а не сверхкритического. Но для нас Фома Аквинский не лучше, а хуже Канта.

20

Критика математизма – один из основных мотивов философии Бергсона, который сам – разочарованный математик. Для Бергсона идея математического естествознания есть наследие платонизма. Так же колеблет классическое математическое естествознание и Пуанкарэ. См. его «Наука и Гипотеза». Да и тот революционный крах, который пережила физика за последние десять лет, не оставляет камня на камне от старого математического естествознания, все еще пленяющего неокантианцев.

21

Основная книга Р. Штейнера «Die Geheimwissenschaft im Umriss» написана как популярный учебник об иных планах бытия, построена по типу описательного естествознания. Описывается, что в Азии там стоит гора, а там течет река. Если не верите, то поезжайте на место проверить. Совсем как в географии. Я не говорю сейчас по существу об оккультизме Штейнера, который считаю явлением серьезным и важным, говорю лишь о его формальном методе построения оккультной науки. Оккультная наука допустима лишь как наследие магии, а не мистики. Кизеветтер написал три огромных тома по истории оккультных наук, именно наук, а не философии и не мистики: «Der Okkultismus des Altertums», «Die Geheimwissenschaften» и «Geschichte des neueren Okkultismus». Но то, что Кизеветтер понимает под оккультными науками, мало общего имеет с оккультизмом Штейнера. Оккультная наука Штейнера имеет прямую связь с религией и мистикой, с тайным преданием и преемственной традицией. Штейнер непосредственно связывает себя с христианской эзотерикой. Оккультная наука для Кизеветтера есть лишь расширенное естествознание. Кизеветтер, близкий к Дю-Прелю, имеет большее формальное право говорить о науке, чем Штейнер. Дю-Прель в своей очень интересной книге «Die Magie als Naturwissenschaft» (первая часть посвящена магической физике, а вторая часть – магической психологии) определяет оккультизм как неизвестное еще естествознание. Дю-Прель говорит: «Wo das Denken aufhäört, da begint der Glaube! Der Okkultist aber antwortet ihm mit Recht: wo du glaubst, vermag ich zu denken!» (Erste Teil. Dip magische Phisik, с. 87). [«Где кончается мышление, там начинается вера. Однако оккультист с полным правом ответит ему: там, где ты веришь, я в состоянии мыслить!» (нем.).] Магия есть наука по своей задаче. Но теософия есть знание по существу вненаучное и сверхнаучное. Дю-Прель – ученый, возвращающий науку к ее магическим истокам и естественно расширяющий ее в сторону к магическому. Штейнер же не ученый, а мистик и гностик, связанный с оккультным преданием. И наукообразный характер его теософии производит впечатление уступки духу времени или тактического подхода к людям, воспитанным на материализме и на позитивизме. Сокровенный гнозис есть знание, но не наука.

22

В гениальных по своим прозрениям фрагментах Новалиса можно найти яркое выражение учения о человеке как микрокосме и вселенной как макроантропосе. См. «Novalis’ Werke» Herausgeg. von Herm. Friedemann. Dritte Teil. Anthropologische Fragmente. «Die Idee vom Mikrokosmus ist die höchste für den Menschen». «Mensch ist Ûberhaupt soviel als Universum» (с. 131). [«Идея микрокосма – высочайшая идея для человека». «Человек столь же всеобщ, сколь и универсум» (нем.).] Новалис впитал в себя великие мистические учения – Каббалу и Я. Бёме.

23

См. Лотце. Микрокосм. Т. 1. С. 331-332. Трудно было бы найти у умеренного Лотце настоящее учение о человеке как микрокосме. Он не дерзает на то микрокосмическое сознание, которое есть у мистиков, в Каббале, у Я. Бёме, Фр. Баадера и др.

24

См. Pascal. Pensées sur la religion. С. 74.

25

«Ни одна другая религия, кроме христианства, не осознала, что человек есть творение высочайшее и, в то же время, наиболее ничтожное» (фр.).

26

См. Jakob Böhmes sämmtliche Werke. Herausgeg. K. W. Schiebler. 1841. Dritter Band. Die drei Principien göttlichen Wesens, с. 280. Всюду буду цитировать по этому изданию.

27

«Взирай, человек, как в одном лице твоем смешано земное и небесное, и носишь ты в себе как земной, так и небесный образ: и затем претерпеваешь ты жестокую муку и несешь на себе уже адов образ, который прорастает в Божественном гневе из муки вечности» (нем.).

28

Шеллинг во многом близок нашим современным религиозно-философским стремлениям, но я не могу согласиться со склонностью переоценивать его значение. Как теософ и мистик выше Фр. Баадер, который и влиял на Шеллинга. Как чистый философ выше Гегель. Величие Шеллинга в том, что он философски возродил германскую мистику.

29

Один из лучших опытов философской антропологии принадлежит Несмелову, оригинальному явлению в нашей духовно-академической мысли. Очень замечательна его «Наука о человеке» и так ясно раскрывает двойственность человека и исключительное его место в мире. Но сила Несмелова в том, что он сознательно обосновывает антропологию на христианском откровении и тем выходит из рамок официальной философии. См. мою статью о Несмелове «Опыт философского оправдания христианства» в моем сборнике «Духовный кризис интеллигенции».

30

Фейербах никогда не порвал до конца связи с христианской антропологией, и весь его атеистический гуманизм пропитан христианством. Уж слишком хорошо понимает Фейербах, что «Христос есть прообраз, сущее понятие человечества, совокупность всех нравственных и божественных совершенств, исключающее все отрицательное и несовершенное, чистый, небесный, безгрешный человек, человек рода, Адам Кадмен (Адам Кадмон) [Адам первоначальный, человек первоначальный – в мистической традиции иудаизма абсолютное, духовное явление человеческой сущности до начала времен как первообраз для духовного мира, а также для человека (как эмпирической реальности). – Ред.], но рассматриваемый не как совокупность рода человеческого, а непосредственно как один индивид, как одно лицо». («Сущность христианства», с. 136-137.)

31

См. интересную книгу K. Zoël’a «Der Ursprung der Naturphilosophie aus dem Geiste der Mystik».

32

Беспристрастную и добросовестную историю астрологии можно найти у Кизеветтера в том томе его истории оккультизма, который называется «Die Geheimwissenschaften», с. 243-358. Известная книга A. Maury «La Magie et l’Astrologie» имеет мало значения вследствие безнадежного подхода к проблеме оккультных наук как к суеверию. По той же причине очень мало дает книга Леманна «История суеверий и волшебства». А такие книги, как «Histoire de la Magie» Элефаса Леви, заслуживают мало доверия по другим причинам: в них есть подозрительный оккультизм дурного тона. Лучше обратиться к таким классическим в своем роде источникам, как недавно полностью изданная по-французски «La Philosophie occulte ou la Magie» Корнелиуса Агриппы, и особенно к Парацельсу, а в XIX в. к Фабр д’Оливе. Теперь начинается более серьезное отношение к астрологии, алхимии и магии. Уже нельзя больше с quasi-научным высокомерием издеваться над тайными науками или шарлатански-мистификаторски пользоваться ими для темных целей.

33

Цитирую по известной книге А. Франка «La Kabbale ou la philosophie religieuse des Hébreux». 1889. См. главу «Opinion des Kabbalistes sur l’âme», с. 172. См. также новейшую книгу Карппа «Etude sur les origines et la nature du Zohar», с. 456.

34

См. А. Франк, с. 172.

35

См. там же, с. 173. См. также Kiesewetter. Der Okkultismus des Altertums; V. Buch. Der Okkultismus der Hebräer; Zweite Abteilung. Die Kabbala, с. 321-438. См. Karpp. Etude sur les origines et la nature du Zohar, с. 456.

36

Цитирую по А. Франку. См. с. 179. См. также Карпп, с. 457. Таков же дух учения Я. Бёме.

37

См. Кизеветтер. Der Okkultismus des Altertums, с. 435. «L’homme est pour ainsi dire le point d’intersection de toute chose, le carrefour de toutes les routes qui vont de la terre au ciel et du ciel à la terre; c’est par lui par conséquent que doivent passer tous les courants montants au descendants; bien mieux, il est le grand dispensateur de tout; sans lui, rien ne pourrait demeurer». Karpp, с. 467-468. [«Человек, если можно так выразиться, есть точка пересечения всего, перекресток всех дорог, которые ведут с земли на небо и с неба на землю; именно через него, следовательно, должны пройти все восходящие и нисходящие потоки; более того, он – великий распределитель всего; без него ничто не может жить» (фр.).]

38

Цитирую по Карппу, с. 468.

39

См. Hermès Trismégiste. Traduction complète précédée d’une étude sur l’origine des livres Hermetiques, par Louis Ménard, с. 65.

40

См. Hermès Trismégiste, с. 118.

41

См. Jakob Böhmes sämmtliche Werke. Zweiter Band. «Aurora», с. 255. Перевод отрывков из Бёме специально сделан для моей книги.

42

См. там же, т. II, с. 260.

43

См. там же, т. III. «Die drei Principien göttlichen Wesens», с. 188.

44

См. там же, т. IV. «Die triplici vita hominis», с. 261.

45

См. там же, т. IV. «De Signatura Rerum», с. 374.

46

См. там же, т. V. «Mysterium magnum», с. 133-134.

47

См. там же, т. V, с. 287.

48

См. там же, т. V, с. 315.

49

См. там же, т. V, с. 316.

50

См. там же, т. V, с. 420.

51

См. там же, т. V, с. 421.

52

См. там же, т. V, с. 528.

53

Буду цитировать Баадера по изданию «Franz v. Baaders Leben und theosophische Werke als Inbegriff christlicher Philosophic». Vollständiger, wortgetreuer Auszug in geordneten Einzelsätzen durch Iohannes Claasen. In zwei Bänden. См. т. II, ч. III. Der Mensch und seine Bestimmung (Antroposophie), с. 303-511.

54

См. Baader, т. II, с. 165.

55

См. там же, с. 171-172.

56

См. там же, с. 200.

57

См. там же, с. 303.

58

См. там же, с. 304.

59

См. там же, с. 352.

60

См. R. Steiner. Die Geheimwissenschaftim Umriss. Dritte Auflage, с. 23-32. Для христологии Штейнера основной является его небольшая книжка «Die geistige Führung des Menschen und der Menschheit». Довольно ясное и откровенное, хотя и вульгаризированное изложение штейнерианства можно найти в книге Э. Шюре «L’évolution divine».

61

«Die Geheimwissenschaft ... sagt durchaus nicht, dass das Ich Gott ist, sondern nur, dass es mit Gott von einerlei Art und Wesenheit ist... Wie der Tropfen sich zu dem Meere verhält, so verhält sich das „Ich“ zu Gott. Der Mensch kann in sich ein Göttlichen finden, weil sein ureigenstes Wesen dem Göttlichen entnommen ist» («Die Geheimwissenschaft», с. 32). [«Тайная наука ... утверждает совсем не то, что „Я“ есть Бог, но лишь, что и форма, и сущность связаны с Богом... Как капля относится к морю, так и „Я“ относится к Богу. Человек может найти в себе божественное, поскольку его исконная сущность взята из божественности» (нем.).] Тут не вполне ясно отношение между человеком и Божеством. Чувствуется еще восточноиндусский дух, который топит и растворяет человеческое «я» в «Я» божественном. Но у Штейнера восточная безличная теософия ограничивается уже христианским антропософическим сознанием.

62

См. о космичности человека «Die geistige Führung des Menschen und der Menschheit», с. 51-52. Тут космичность человека связывается с космичностью Христа.

63

У Э. Шюре есть места, из которых ясно, что для него человек развился из низшего существа, которое он характеризует таким образом: «Cet être n’avait pas encore de moi. Il lui manquait ce que les Indous appellent le manas, le germe de la mentalité, l’étincelle divine de l’homme, centre cristallisateur de l’âme immortelle. Il n’avait, comme tous les animaux actuels, qu’un corps physique, un corps éthérique (ou vital) et un corps astral (ou rayonnant) et, par ce dernier, des sensations qui ressemblaient à un mélange de sensations tactiles, auditives ou visuelles». «L’être destiné à devenir l’homme, l’hermaphrodite méduséen, demi-poisson, demi-serpent de l’époque primaire, a pris la forme d’un quadrupède, d’une sorte de saurien, mais très différent des sauriens actuels, qui n’en sont que le rejet et la dégénérescence» («L’évolution divine», с. 47 и 49). [«У этого существа еще не было „Я“. Ему недоставало лишь того, что индусы называют „манас“, источника ментальности, искры Божией в человеке, центра кристаллизации бессмертной души. Он имел, как и любое животное, лишь физическое тело, тело эфирное (или витальное) и астральное (или лучистое) и посредством этого последнего – ощущения, которые напоминали смесь осязательных, слуховых и зрительных ощущений». «Существо, предназначенное сделаться человеком, медузообразный гермафродит, полурыба, полузмея палеозойской эры, приняло форму четвероногого, некоей ящерицы, но совершенно отличающейся от ящериц современных, которые есть не что иное, как отклонение и вырождение» (фр.).] И тут речь идет не об натуральной эволюции, в которой человек подымался из животного состояния, а о божественной эволюции.

64

Своеобразный оккультический мыслитель Фабр д’Оливе тоже отводит человеку совсем особое место. См. его «Histoire philosophique du genre humain ou l’homme». Он говорит о человеке: «Au-dessous de lui est le Destin, nature nécessitée et naturée; au-dessus de lui est la Providence, nature libre et naturante. Il est, lui, comme règne hominal, la volonté médiatrice, la forme efficiente placée entre ces deux natures pour leur servir de lien, de moyen de communication, et réunir deux actions, deux mouvements, qui seraient incompatibles sans lui», т. I, с. 49. [«Под ним – Судьба, природа необходимая и сотворенная; над ним – Провидение, природа свободная и творящая. Он сам – как мир человеческий – есть опосредующая воля, причина действующая, расположенная между этими двумя природами, чтобы служить им связью, средством соединения и воссоединить два действия, два движения, которые иначе были бы несовместимы» (фр.).]

65

Замечательно учил Парацельс о творческой роли человека в мире. См. Theophrastus Paracelsus. Volumen Paramirum und Opus Paramirum. Verlegt bei Diederichs. 1904. Два тома.

66

См. «Слова преподобного Симеона Нового Богослова». Выпуск первый, с. 372-373.

67

См. Böhme, T. V. «Mysterium magnum», с. 61.

68

«Тогда Люцифер бежал из покоя своей иерархии в вечное беспокойство» (нем.).

69

«Die Geheimwissenschaft» Штейнера связывает антропологию с астрологией. То же было и у Я. Бёме.

70

См. Angelus Silesius. Cherubinischer Wandersmann, с. 16.

71

«Я сам должен быть солнцем, я должен изукрасить моими лучами бесцветное море всего божественного» (нем.).

72

См. Böhme, T. V. «Mysterium magnum», с. 32.

73

«Лишь во Христе Бог существует как личность» (нем.).

74

Тот платонизм в христианстве, который утверждает, что есть небесное человечество и что в нем предвечно все осуществлено, превращает жизнь земного человечества в призрачную комедию. Этому платонизму нужно противопоставить иное мировоззрение, по которому жизнь земного человечества и есть процесс, совершающийся на небе. Тогда мыслима реальная и абсолютная прибыль от мирового процесса.

75

Это истинное самосознание человека вместе с другими мистиками дерзновенно было приоткрыто и нашим Сковородой. См. Эрн. Сковорода, с. 255. Сковорода не считал человека тварью.

76

Языческое антропологическое сознание можно характеризовать словами Роде: «Das ist aber in der Religion des griechischen Volkes der wahre Grundsatz, dass in der göttlichen Ordnung der Welt Menschenthum and Götterwesen örtlich und wesentlich getrennt und unterschieden sind und bleiben sollen» (Erwin Rohde «Psyche», II B., с. 2). [«Истинным основанием религии греческого народа является то, что в божественном миропорядке человеческое и божественная сущность, местное и сущностное разделены и различены и должны пребывать таковыми» (нем).] Христианство уничтожает эту пропасть между божеским и человеческим, соединяет два порядка. Но в сознании святоотеческом остается еще языческая раздельность человека и Божества.

77

См. Творения иже во святых отца нашего Григория Нисского. Ч. 1, с. 87. Об антропологии св. Григория Нисского см. книгу В. Несмелова «Догматическая система святого Григория Нисского», с. 357-398.

78

См. «Симеон Новый Богослов», выпуск первый, с. 29.

79

См. «Преподобного отца нашего Макария Египетского духовные беседы, послания и слова», с. 209.

80

См. «Творения иже во святых отца нашего Аввы Исаака Сирианина. Слова подвижнические», с. 10.

81

См. там же, с. 11.

82

См. там же, с. 22.

83

См. там же, с. 25.

84

См. там же, с. 269.

85

См. там же, с. 366.

86

И. В. Попов говорит о св. Макарии Египетском: «Перестать быть человеком и теперь же стать Богом, хотя бы и на краткие моменты божественного наития, – вот что было целью всех стремлений и помышлений его души». См. «Мистическое оправдание аскетизма в творениях преп. Макария Египетского», с. 26.

87

См. «Слова преп. Симеона Нового Богослова», вып. I, с. 27.

88

См. там же, с. 51.

89

См. там же, с. 53.

90

Государство будущего (нем.).

91

Приведу цитаты из Заратустры, которые подтвердят мой взгляд на Ницше. «Der Mensch, – говорит Заратустра, – ist etwas, das überwunden werden soll. Was habt ihr gethan, ihn zu überwinden? Alle Wesen bisher schufen etwas über sich hinaus: und ihr wollt die Ebbe dieser grossen Fluth sein und lieber noch zum Thiere zurückgehen, als den Menschen überwinden? Was ist der Affe für den Menschen? Ein Gelächter oder cine schmerzliche Scham. Und ebendas soll der Mensch für den Übermenschen sein: ein Gelächter aber cine schmerzliche Scham» («Nietzsche Werke». Band VI, S. 13). «Was gross ist am Menschen, das ist, dass er eine Brücke und kein Zweck ist: was geliebt werden kann am Menschen, das ist, dasser ein Ühergang und ein Untergang ist» (с. 16). «Höher als die Liebe zum Nächsten steht die Liebe zum Fernsten und Kunftigen; höher noch als die Liebe zu Menschen gilt mir die Liebe zu Sachen und Gespenstern» (с. 88). «Sic sind kleiner geworden und werden immer kleiner: – das aber macht ihre Lehre von Glück und Tugend» (с. 247). «Der Mensch eine Brücke sei und kein Zweck» (с. 289). О добрых и справедливых говорит Заратустра: «Den schaffenden hassen sic meistens: den, der Tafeln bricht und alte Werthe, den Brecher, – den heissen sie Verbrecher. Die Guten nämlich – die können nicht schaffen: die sind immer der Anfang vom Ende: sie kreuzigen den, der neue Werthe auf neue Tafeln schreibt, sie opfern sich die Zukunft, – sie kreuzigen alle Menschen – Zukunft!» (с. 309). «Gott starb: nun wollen wir, – dass der Übermensch lebe» (с. 418). «Der Übermensch liegt mir am Herzen, der ist mein Erstes und Einziges – und nicht der Mensch: nicht der Nächste, nicht der Armste, nicht der Leidenste, nicht der Beste. Oh meine Brüder, was ich lieben kann am Menschen, das ist, dass er ein Übergang ist und ein Untergang» (с. 418). [«Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтоб превзойти его? Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверх-человека: посмешищем или мучительным позором» (Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. Пер. с нем. Ю. М. Антоновского). «В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и уничтожение» (там же). «Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему; выше еще, чем любовь к человеку, ставлю я любовь к вещам и призракам» (там же). «Они измельчали и все еще мельчают: – и делает это их учение о счастьи и добродетели» (там же). «Человек есть мост, а не цель» (там же). «Созидающего ненавидят они более всего: того, кто разбивает скрижали и старые ценности, разрушителя, – кого называют они преступником. Ибо добрые – не могут созидать: они всегда начало конца: – они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят себе в жертву будущее, – они распинают все человеческое будущее!» (там же). «Бог умер: теперь хотим мы, – чтоб жил сверх-человек» (там же). «К сверх-человеку лежит сердце мое, он для меня первое и единственное, – а не человек: не ближний, не самый бедный, не самый страждущий, не самый лучший. – О, братья мои, если что я могу любить в человеке, так это только то, что он есть переход и уничтожение» (там же).]

92

Необходимость освободить абсолютность евангельского духа от относительных ценностей мира в последнее время прекрасно сознают М. М. Тареев в своих «Основах христианства» и кн. Е. Трубецкой в интересном труде «Миросозерцание Вл. С. Соловьева». На этой почве М. Тареев приходит к чисто духовному христианству, порывающему со всякой видимой церковью, а кн. Е. Трубецкой к крайнему дуалистическому разделению Бога и мира, неба и земли. И М. Тареев, и кн. Е. Трубецкой сознают всю мучительность проблемы отношения христианства и жизни и всю лживость обычных решений. Но оба приходят к утверждению внебожественной, внерелигиозной, нейтральной мирской жизни, с чем религиозное сознание может помириться лишь условно и на время. «Ведь нужно подумать о том, – говорит Тареев, – что значит быть христианином: это значит любить до смерти, возненавидеть себя, возненавидеть отца, мать, жену, детей. Народ такою жизнью жить не может. Когда же христианство предлагается как долг и идеал народу, он по естественному чувству самосохранения ищет средств обезопасить себя от „всепоядающего огня“ религии, от истребляющих молний неба – и находит это средство в самостоятельной, объективной ценности церковного символа, религиозной формы, доброго дела – в православии, правоверии и обрядоверии». См. «Христианская свобода», с. 105. Исторический церковный быт со всем его естественным язычеством и есть приспособление самосохранения от всепоядающего огня Христова. Но решения мучительного вопроса нет ни у М. Тареева, ни у кн. Е. Трубецкого, потому что они не верят в возможность нового откровения.

93

Результаты святоотеческого оправдания жизни как послушания всегда и во всем в совершенстве выражены в конце XIX века еп. Феофаном в его «Начертании христианского нравоучения». У еп. Феофана страшит омертвение святоотеческого учения о послушании и импонирует его верность старым заветам, его несгибаемость. Еп. Феофан каждым словом доказывает, что святоотеческое христианство отрицает творчество человека, не знает творческого призвания человека. «Христианину свойственно не иметь своей воли» (с. 476). Из самого человека ничто не должно раскрыться, он должен лишь освободить место для воли Божьей. «Человек есть средство в деснице Божьей» (с. 37). «Один покой для человека в Боге» (с. 33). Цель – вечный покой в Боге, а не вечное творчество. В сущности, еп. Феофан отрицает саму идею богочеловечества, которая предполагает свободную активность человека и прибыль от человека для целей мира. В Христе была не только божественная, но и человеческая воля. И в каждом человеке должна быть воля не только божественная, но и человеческая.

94

С. Булгаков в своей «Философии хозяйства» своеобразно соединяет дух православия с духом экономического материализма. Он Бога ощущает как Хозяина, мир как хозяйство. Даже небесное имеет у него запах трудового пота. Но концепция Булгакова очень показательна и интересна: в ней оригинально изобличается сходство православного и марксистского чувства мировой жизни как тяготы и бремени и сознания всякого дела в мире как послушания.

95

В этом отношении очень характерна жизнь оптинского старца Амвросия. См. недавно вышедшее наиболее полное «Описание жизни блаженной памяти оптинского старца иеросхимонаха Амвросия» протоиерея С. Четверикова. Все жизненное учение старца Амвросия, полное недоверия к человеку, к его творчеству, к его мировой задаче совершенствования, основано на том, что «конечное и совершенное совершенство достигается на небе, в будущей бесконечной жизни, к которой кратковременная земная жизнь человеческая служит лишь приготовлением» (с. 151). В сознании Амвросия совершенно отсутствует христианский имманентизм. Для него иной, божественный мир совершенно трансцендентен этому миру.

96

Кн. Е. Трубецкой в своем «Миросозерцании Вл. С. Соловьева» странным образом оправдывает свободное творчество человека в мире через крайнее отдаление потустороннего божественного мира от мира здешнего. Человек потому может свободно творить, что Бог трансцендентен человеку. Но такое разделение может быть условно принято лишь для еще большего соединения.

97

Есть в России гениальный и дерзновенный мыслитель Н. Ф. Федоров, автор «Философии общего дела». В пределах христианства никогда еще не утверждалась такая активность человека. Сознание творческой активности человека у Федорова есть новое религиозное сознание. Но творчески активную задачу человека Федоров видит в воскрешении умерших отцов. Прогресс для него прямо противоположен воскрешению, прогресс отворачивается от отцов и обращается к детям и потому ненавистен ему. «С воспитанием кончается дело отцов, родителей, и начинается дело сынов – воскресителей. В рождении и воспитании родители отдают свою жизнь детям, а в деле воскрешения начинается возвращение жизни родителям, в чем и выражается совершеннолетие» («Философия общего дела», с. 27). «XIX век есть прямой вывод, настоящий сын предшествующих ему веков, прямое последствие разделения небесного от земного, т. е. полное искажение христианства, завет которого заключается именно в соединении небесного с земным, божественного с человеческим; всеобщее же воскрешение, воскрешение имманентное (курсив мой), всем сердцем, всею мыслью, всеми действиями, т. е. всеми силами и способностями всех сынов человеческих совершаемое, и есть исполнение этого завета Христа – Сына Божия и вместе Сына Человеческого» (с. 32). Для Федорова воскрешение должно быть не трансцендентным, а имманентным, т. е. делом человеческой активности. Для дела воскрешения всех должно быть восстановлено всеобщее родство, прекращена рознь. Сама Св. Троица для Федорова есть не догмат, а проект и заповедь, образец родственности, по которой должен мир устроиться. «Троица – это церковь бессмертных, и подобием ей со стороны человека может быть лишь церковь воскрешенных» (с. 70). «Мы должны себе представить воскрешение как действие еще неоконченное, но и не такое, которое имеет совершиться только в будущем, как магометанское; оно не вполне прошедшее, как не исключительно и будущее, это акт совершающийся – Христос ему начаток, через нас же оно продолжалось, продолжается и доселе. Воскрешение не мысль только, но и не факт, оно проект; и как слова, или заповедь, как Божественное веление оно есть факт совершившийся, а как дело, исполнение оно – акт еще неоконченный; как Божественное – оно решено, как человеческое – еще не произведено» (с. 139). «Литургия есть единое, всеобщее, еще не оконченное дело, дело всеобщего воскрешения... Литургия должна обнять всю жизнь, не духовную только или внутреннюю, но и внешнюю, мирскую, светскую, превращая ее в дело воскрешения. Будучи действием трансцендентным по отношению всемирного существа к людям, оно в то же время есть имманентное (курсив мой) действие всех людей, обращающее посредством естественных сил прах в тело и кровь Христову, т. е. в церковь, обнимающую все поколения» (с. 176). Бог «делает все не только лишь для человека, но и через человека... Творец через нас воссоздает мир, воскрешает все погибшее» (с. 284). Высокая оценка активности человека в деле воскрешения доводит Федорова до жутких слов о том, что нужно начать применять действие теллуро-солярной и психо-физиологической силы «на трупы в видах исследования и даже, быть может, оживления, и не будет ли это первым шагом по пути воскрешения» (с. 289). Но Федоров не хочет сознать, что он вступает на путь магического воздействия на природу. Общее дело должно состоять: «во 1-х, в обращении рождающей силы в воссозидающую и умерщвляющей в оживляющую, во 2-х, в собирании рассеянного праха и в совокуплении его в тело, пользуясь для сего и лучистыми образами, или изображениями, оставляемыми волнами от вибраций всякой молекулы; и в 3-х, в регуляции земли, т. е. в управлении землею как кладбищем – управление же это состоит в последовательном воскрешении или воссоздании множества поколений умерших – в воскрешении для распространения через воскрешенных регуляции на все миры, обитателей не имеющие» (с. 426). В гениальном дерзновении Федорова есть срыв и уклон, но все же жертва пассивного христианского сознания, для которого не раскрылось еще творчество. Федоров жаждет активного творчества человека в деле воскрешения умерших, в победе над смертью, т. е. в деле искупления. Но воскресить умерших может лишь Христос, для дела воскрешения нужна прежде всего искупляющая благодать Христова. И человеческое творчество не может быть исправлением смертоносных последствий греха. «Общее дело» Федорова оказывается не творческим, а консервативным. Активность человека идет не на творчество нового бытия, а на восстановление старого бытия, на борьбу со злом, а не на созидание новой жизни. И все же огромно значение Федорова и его требования имманентной активности человека.

98

Ряд статей в философских сборниках «Логос» посвящены проблеме творчества. Школа Риккерта обостряет трагедию творчества и трагедию познания. В этом ее значение. Особенного внимания заслуживает талантливая статья Ф. Степуна «Жизнь и творчество» в «Логосе» за 1913 г. В какой-то точке Степун касается истинной трагедии творчества и культуры, но все почти его минусы я должен переменить на плюсы и плюсы на минусы. Он качается между двумя полюсами и создает безысходную философию качелей. Спасти творчества ему не удалось. Ложна та его исходная точка зрения, которая сразу же утверждает полярную противоположность творчества и жизни вместо того, чтобы утверждать противоположность творчества и культуры.

99

Интересные мысли о романтизме и классицизме можно найти в книжке Жуссэна «Романтизм и эволюция творчества», написанной в духе философии Бергсона. Романтизм он определяет как «реакцию жизни против мысли» (с. 20), в то время как классицизм был реакцией мысли на жизнь. «Романтизм соподчиняет понятие интуиции, а в более общей форме он соподчиняет познание чувству и воле» (с. 7), в то время как классицизм соподчиняет волю и чувство разуму как способности строить понятия.

100

Тысячу раз прав оккультизм, когда допускает развитие высших духовных органов ведения, соответствующих высшему развитию духовности. Но гносеология оккультизма совершенно не разработана. Р. Штейнер лишь в свой дотеософический период высказал очень интересные и верные гносеологические идеи. См. его небольшую работу «Истина и наука», «Die Philosophie der Freiheit» и особенно его книгу «Goethes Weltanschauung». Штейнер дает очень интересное истолкование гносеологии Гете и вместе с Гете хочет преодолеть платоновский и кантовский разрыв идей и опыта. Познание имманентно бытию, идеи живут внутри природы как ее творческие силы, познание истины есть жизнь в истине. Гносеология Штейнера, как и Гете, имеет точки соприкосновения, с одной стороны, с Шеллингом, с другой – с Бергсоном и решительно враждебна Канту, а также Платону. См. «Goethes Weltanschauung», с. 9, с. 27-28, с. 37, с. 49, с. 54, с. 59. Имманентизм Канта – ложный; имманентизм Гете – истинный.

101

Из учителей церкви только Ориген, который признавал скрытый и духовный смысл св. писания (см. его «О началах», с. 10), учил о предсуществовании душ. В официальном церковном сознании совсем не раскрывалось учение о предсуществовании души и ее космической судьбе. В церковной метафизике остается совершенно невыясненным как появление человеческой души во времени в акте физического рождения без всякого предсуществования, так и судьба души от момента физической смерти до конца мира, до всеобщего воскресения. Должна же душа сопутствовать весь процесс развития космоса. Учение о перевоплощении имеет явные преимущества, но при утонченном его понимании. Вечный дух человека творит себе все новую и новую плоть, пока не облечется в плоть нетленную.

102

Чисто монистическое богосознание, отрицающее тайну антропогонии, радикально и по-своему глубоко представлено в книге Древса «Die Religionals Sebst-Bewusstsein Gottes». Это самая интересная книга по философии религии в современной германской философии.

103

Мистика Экхардта принадлежит к тому типу, в котором Божество переходит в человека и человек переходит в Божество. Этим я не хочу отрицать огромного значения Экхардта и исключительной его гениальности.

104

См., напр., о религиозной философии йогов: Вивекананда «Философия Йога. Раджа-Йога» и Йога Рамачарака «Основы миросозерцания Индийских Йогов».

105

Для Спенсера в эволюции ничто не творится, а все лишь перераспределяется. «Эволюция – интеграция материи, сопровождаемая рассеянием движения, переводящая материю из неопределенной, бессвязной однородности в определенную, связную разнородность и производящая параллельное тому преобразование сохраняемого материею движения» (Спенсер. Основные начала, с. 331). Ясно, что это эволюция не творческая. Спенсер пытался обосновать свою эволюционную философию на науке, но как изменилась с его времени сама наука, можно видеть хотя бы из книги Лебона «Эволюция материи». Эволюционизм Ламарка имел то преимущество, что признавал в развитии раскрытие потенций.

106

Кн. Е. Трубецкой в «Миросозерцании В. С. Соловьева» в самой крайней форме отстаивает свободу Бога от мира и мира от Бога. Но установленная им дистанция между Богом и миром превращается в разрыв. Внебожественный мир оказывается несубстанциальным и ничтожным, ибо лишь божественное бытие – подлинное бытие. В сознании кн. Е. Трубецкого крайний дуализм сочетается с крайним монизмом. Но внебожественно и ничтожно только зло. Подлинный мир в Боге и процесс его в Боге совершается. Свобода – божественный дар миру и человеку.

107

Эта истина о том, что Бог – Человек, односторонне, но гениально выражена в мистике Сведенборга.

108

В этом отношении очень характерна и интересна книга С. Н. Булгакова «Философия хозяйства». Для Булгакова, соединяющего в своем сознании религиозное и научное отрицание творчества, человек призван лишь хозяйствовать в мире, а не творить. Он так же отрицает оригинальный творческий акт человека, как и материалистики. Тут таинственное сродство православия и материализма. «Человеческое творчество не содержит в себе ничего метафизически нового, оно лишь воспроизводит и воссоздает из имеющихся, созданных уже элементов и по вновь находимым, воссоздаваемым, но также наперед данным образцам. Творчество в собственном смысле, создание метафизически нового, человеку как тварному существу не дано и принадлежит только Творцу. Тварь же существует и действует в тварном мире, она не абсолютная и потому метафизически неоригинальна... Человеческое творчество создает не „образ“, который дан, но „подобие“, которое задано, воспроизводит в свободном, трудовом, историческом процессе то, что предвечно есть как идеальный первообраз» (с. 140). Притязание же твари на творчество в собственном смысле Булгаков считает сатанизмом. «Миротворение в основах своих уже закончено. „Бог почил от дел своих“, мир определен в своей софийности, в своих потенциальных элементах, которые для человека в его историческом труде даны как неизменная основа. Но ложна даже самая мысль – твари творить новую жизнь, как будто это нужно и возможно, как будто Источник Жизни оставил хотя что-нибудь, достойное бытия, Им неорошенным» (с. 144). Творчество мира завершено, закончено Богом в семь дней. Мировой процесс не есть продолжение творчества. Идеальный план бытия предвечно завершен и замкнут, в нем дано небесное человечество. И человечество земное в силах лишь приобщиться к предвечно существующему небесному человечеству. Это – христианский платонизм, превращающий мировой процесс в комедию. Для такого сознания мировой процесс бесприбылен. Все возвращается к исходному, первоначальному состоянию. Христос – Абсолютный Человек не открывает новых творческих возможностей, в Нем не продолжается творение, в Нем лишь искупается грех, и через Него возвращается человек в лоно Отца. Булгаков это очень хорошо и последовательно высказал. Его космология так же ветхозаветна, как и вся святоотеческая космология. Само чувство Бога как Хозяина и мира как хозяйства – ветхозаветно. Через Христа человеческая природа делается не хозяйственной, а творческой, и ее отношение к Богу становится интимно-сыновным. Земное человечество и есть небесное человечество. Весь мировой процесс совершается на небе, в глубине Троицы. Иначе он религиозно не реален, а призрачен. Небесное человечество в творческом мировом процессе образуется.

109

Платонизм оказалось возможным истолковать в духе когенианства. См. Natorp. Platos Ideenlehre. Eine Einführung in den Idealismus. Конечно, смешны претензии Наторпа сделать из божественного Платона когенианца, но эта неудачная попытка косвенно изобличает не творческую и не динамическую природу платонизма. Для платонического сознания идеи не творчески-динамические силы природы, а далекие от земли небесные первообразы.

110

Бергсон пытается строить учение о творческом развитии. Его «L’évolution créatrice» – книга единственная в своем роде. Очень глубока мысль Бергсона, что наш ум не сделан для того, чтобы мыслить развитие, чистое движение (с. 177). От ума нашего ускользает творческий процесс жизни. Это значит, что наш умственный аппарат был приспособлен к не творческому, не динамическому состоянию мира. «L’intelligence n’admet pas plus la nouve-auté complète que le devenir radical. C’est dire qu’ici encore elle laisse èchapper un aspect essentiel de la vie, comme si elle n’était point faite pour penser un tel objet» (с. 178). [«Это значит, что и здесь наш интеллект упускает из виду существенную сторону жизни, как будто он не создан для того, чтобы мыслить такой объект».] Только интуиция, родственная инстинкту, может познать творческое развитие в мире. Интеллект не в силах постигнуть жизни, так как жизнь есть чистая длительность, динамика, творчество. Только интуиция постигает жизнь (с. 192). Бергсон допускает, что в мире творится новое. Вселенная для него не законченная система. «Toute oeuvre humaine qui renferme une part d’invention, tout acte volontaire qui renferme une part de liberté, tout mouvement d’un organisme qui manifeste de la spontanéité, apporte quelque chose de nouveau dans le monde» (с. 260). [«Всякий человеческий труд, заключающий какую-либо долю изобретательности, всякий произвольный акт, заключающий долю свободы, всякое движение организма, проявляющее его самопроизвольность, – вносит в мир нечто новое» (фр.).] Ho Бергсон подчеркивает, что творческое развитие не есть создание новых вещей, а лишь нарастание действия (с. 270). Как ни интересен Бергсон, но его философия творчества – половинчата и лишь изобличает кризис научно-философского сознания. Только кризис религиозного сознания может привести к творческой философии творчества.

111

Радикальное и революционное осознание активного характера философии можно найти у Н. Федорова. Для активной философии мир есть проект. Для Федорова философия не есть пассивное отражение мира, а есть один из путей активного его преображения. Созерцательная метафизика ему совершенно чужда. Философия должна исследовать причины неродственного состояния мира и найти пути к воскрешению умерших. Человек в своем познании должен выйти из пассивно-рабьего состояния. Пассивная философия есть знак несовершеннолетия.

112

Гениальный роман Вилье де Лиль-Адана «L’Eve future», насыщенный глубокими мыслями, изобличает демоническую природу творчества существа, в котором организм подменяется механизмом. Создание женщины-автомата – плод ненавистной механической цивилизации, убивающей душу живую. Эдисон говорит, что он может «faire sortir du limon de l’actuelle Science-Humaine un Etre fait à notre image, et qui nous sera, par conséquent, ce que nous sommes à Dieu» (с. 103). [«...Вытащить из трясины современной гуманитарной науки Существо, созданное по нашему образу, которое будет для нас соответственно тем, чем мы являемся по отношению к Богу» (фр.).] Вилье де Лиль-Адан художественно вскрывает черно-магическую природу последних результатов техники нашей автоматической цивилизации. В человеческом сознании была издавна ложная идея создания человека-автомата, гомункула.

113

Хорошо говорит Бергсон: «Свободой называется отношение конкретного я к совершаемому этим я акту. Это отношение неопределимо именно потому, что мы свободны. В действительности, анализировать можно только вещь, но не развитие; разложить можно протяженность, но не длительность. Если же их все-таки пытаться проанализировать, то развитие при этом бессознательно превращается в вещь и длительность в протяженность. Стремясь только разложить конкретное время на части, тем самым уже развертывают его моменты в однородном пространстве; на место совершающегося факта ставится уже совершившийся факт, и благодаря такому сгущению активности моего я спонтанность разрешается в инертность, свобода в необходимость. Вот почему всякое определение свободы должно привести к детерминизму» («Время и свобода воли», с. 178).

114

Я. Бёме говорит о свободе: «Die Freiheit est und stehet in der Finsterniss, und gegen der finstern Begierde nach des Lichts Begierde, sic ergreifet mit dem ewigen Willen die Finsterniss; und die Finsterniss greifet nach dem Lichte der Freiheit und kann es nicht erreichen, denn schleusst sich mit der Begierde selber in sich zu, und macht sich in sich selber zur Finsterniss; und aus diesen beiden, als aus der finster Impression, und aus des Lichtes oder Freiheit Begierde gegen die Impression, wird in der Impression der schielende Blitz, als der Urstand des Feuers; denn die Freiheit erscheinet in der Impression, oder die Impression in der Angst ergreifet sie in sich, so ist es nur als ein Blitz: weil aber die Freiheit untasslich und als ein Nichts, darzu ausser und vor der Impression ist, und keinen Grund hat, so kann sie die Impression nicht fassen oder halten, sondern sie ergiebet sich in die Freiheit, und die Freiheit verschlingt ihre finstere Eigenschaft und Wesen, und regieret mit der angenommenen Beweglichkeit in der Finsterniss, der Finsterniss unergriffen» (T. IV, «De Signatura Rerum», с. 428). [«Свобода вкоренена во Тьме, и в своем темном желании, как и в светлом желании, она связана с вечной волей Тьмы; и Тьма связана со Светом свободы и не может ничего достичь, когда обращается к желанию самому по себе и действует как Тьма в самой себе; из этих двух, как и из темного ощущения, а также и из Света, т. е. свободного желания, исходящего из ощущения, возникнет в ощущении молния как первоогонь: тогда Свобода раскроется в ощущении, но ощущение постигает ее через страх, поскольку видна она лишь как молния; и так как Свобода непостижима и словно бы Ничто, и к тому же есть вне и до всякого ощущения, и не имеет основы, то не может ее ощущение ни постичь, ни удержать и лишь покоряется оно Свободе, и Свобода соединяет свою темную самость и Сущность и правит с воспринятым беспокойством во Тьме, во Тьме непостижимой» (нем.).]

115

Штейнер говорит: «Wäre Lusifer nicht gekommen, so wäre der Mensch zwar früher zu dieser Stufe gelangt, aber ohne persönliche Selbständigkeit und ohne die Möglichkeit der Freiheit» («Die Geheimwissenschaft im Umriss», с. 257). [«И если бы Люцифер не пришел, то человек хотя бы и достиг раньше этой ступени, однако без личностного самоутверждения и без возможности свободы» (нем.).] Тут Штейнер дает опасную формулировку несомненной истины о положительном смысле отпадения человека как пути раскрытия свободы человека.

116

Пер Гюнт – такая же мировая трагедия человечества, как и Фауст. Трудно в мировой литературе найти что-нибудь равное по силе разговору Пера с пуговичником. Тут проблема судьбы человеческой индивидуальности поставлена с такой потрясающей силой, что кровь стынет от ужаса.

117

Ладыженский в книге «Сверхсознание» делает опыт сравнения мистического опыта восточнохристианской аскетики, как она выражена в Добротолюбии, и индусской йоги. Ценно уже то, что поставлена эта проблема. Христианская аскетика и йога формально очень схожи. Соединяет их также восточная невыраженность антропологического начала в мистике. Когда божественное начало открывается в человеке, то человек перестает существовать и остается одно Божество, Единое. Множественное бытие – призрачно. Ныне религиозное сознание Запада должно по-своему переработать древнюю мудрость йогов. Это пытается делать Р. Штейнер. Показательна в этом отношении книга польского философа Лютославского «Volonté et liberté», который хочет синтезировать восточную йогу с христианским путем.

118

Суоми Вивекананда в своей «Философии Йога. О Раджа Йоге» очень ярко характеризует сущность йоги. Йоги Индии ныне считают своевременным познакомить европейскую культуру со своей мудростью. Интересна также книга Йога Рамачараки. Йогизм весь проникнут культом силы. Человек может раскрыть в себе божественную мировую силу и сделаться властителем природы. Божество – основа человека, и Оно должно поглотить всего человека.

119

Св. Исаак Сирианин говорит: «Миф есть имя собирательное, обнимающее собою страсти» («Творения иже во святых отца нашего Аввы Исаака Сирианина», с. 22). [Сноска восстанавливается приблизительно.]

120

Когда читаешь «Путь к посвящению» или «Путь к самопознанию человека» Р. Штейнера, где говорится об оккультном пути к высшей духовной жизни, то можно подумать, что до раскрытия оккультного пути в мире не было духовной жизни, мир был погружен исключительно в физический план. Остается неясным, считает ли Штейнер духовным опытом и духовной жизнью творческий акт поэтов или философов. Леонардо творил Джиоконду, Гете – Фауста и Гегель – феноменологию духа не на путях оккультных медитаций, и это было духовной жизнью.

121

Св. Макарий Египетский говорит: «Как при возделывании виноградника все попечение прилагается для того, чтобы насладиться плодами; а как скоро не оказывается плодов любви, мира, радости, смирения и прочих исчисленных Апостолом добродетелей, то напрасен подвиг девства, и труд молитвы, псалмопения, поста, бдения оказывается ни к чему не служащим; потому что душевные и телесные сии труды должны быть совершаемы в надежде духовных плодов. Плодоношение же Духа в добродетелях есть наслаждение ими с нерастленным удовольствием для сердец верных, в которых действует Дух. С великою разборчивостью разумения да оцениваются делание, труд, и все естественные подвиги, через веру и упование производимые в достойных Духом Святым. Прекрасное дело – пост, бдение, странническая жизнь, даже это – цвет доброго жития. Впрочем, есть более внутренний чин христиан, и никто не должен возлагать упование на сии дела» («Преподобного отца нашего Макария Египетского духовные беседы, послания и слова», с. 350). Св. Макарий Египетский прямо говорит о том, что аскетика и покаяние могут быть не плодоносны. «Если преуспел он в посте, во бдении, в псалмопении, во всяком подвиге и во всякой добродетели, но на жертвеннике сердца его не совершено еще благодатию таинственной действие Духа, при полном ощущении и духовном упокоении: то все таковое чинопоследование подвижничества несовершенно и почти бесполезно; потому что человек не имеет духовного радования, таинственно производимого в сердце» (с. 438).

122

Недаром так назрел вопрос о приобщении дисциплинирующей мудрости йогов к религиозному сознанию. Запада. На этой почве прежде всего должно измениться отношение к телу. Дух должен творить новую плоть уже в этой земной жизни. Также должен быть утвержден путь созерцательных размышлений, укрепляющих независимость нашей высшей духовной жизни. Но эти созерцания должны быть связаны с сознанием самости человеческого я, единственности и нерастворимости человеческого лика в его единении с ликом Христа. Этого нет не только в дохристианском йогизме, но и в послехристианском штейнерианстве.

123

«Начертание христианского нравоучения» епископа Феофана – плод святоотеческого сознания в атмосфере XIX века. Еп. Феофан, в сущности, отрицает христианство как религию свободы, он в религии несовершеннолетия. «Ни в самом человеке, ни вне его ничего нет свободного. Все устроено по определенным законам воли Божественной, которая после сего одна и остается совершенно свободною. Посему приличным поприщем для свободы может быть только воля Божия» («Начертание христианского нравоучения», с. 40). «Первая и основная обязанность есть всецелая покорность вере истинной. Вера сия идет от Бога, есть Его царский указ к нам, подданным» (с. 341). Трудно понять, где это Феофан увидел в новозаветном откровении любви и свободы «указ подданным» и требование «всецелой покорности». Феофан целиком стоит на почве страха соблазнов и ужаса опасностей, грозящих несовершеннолетним. Поэтому нужно, прежде всего, охранить, запретить, предотвратить. «Христианину свойственно не иметь своей воли» (с. 476). И вот какое отношение к миру и людям и какое жизнеустроение вытекает из этой религии страха несовершеннолетних. «Всему глава – порядок. Должно человеку внесть регулярность во всю свою жизнь, в свои занятия и отношения. Это строй жизни, или ход дел, где всему положены мера и вес. Мера в пище и питании, мера в одежде, в украшении дома, в труде и отдохновении, в знакомствах и сношениях» (с. 486). И Феофан дает ряд правил умеренного хозяйственного благосостояния, трезвой буржуазности. Он договаривается даже до того, что «не должно забывать смирительного и вместе самого действительного средства – телесного наказания. Душа образуется чрез тело. Бывает зло, коего нельзя изгнать из души без уязвления тела. Отчего раны и большим полезны, тем паче малым» (с. 497). Феофан если и говорит о любви, то «о любви с почтением и покорностью» (с. 498). В царе, в губернаторе, в отце, в хозяине он видит иерархический чин, которому обязательно абсолютно покоряться. Всякий иерархический чин, будь то губернатор или отец, должен сознавать, что при нем «степенная важность, не высящаяся, но и не унижающая себя, привлекающая, но непоблажающая» (с. 503). Даже «слуга должен сознавать свою зависимость и быть готовым к беспрекословной и молчаливой покорности» (с. 505). А господин должен заботиться о спасении души слуги. Так во всем. Это выдержанная система подчинения и страха. В ней нет места для свободы и любви. Еп. Феофан в сущности монофизит: он отрицает человека, богочеловека и богочеловечество.

124

Не только в старом православном сознании, но и в новом теософическом сознании есть слишком большая утишенность, усмиренность творческих порывов. И иногда понятно желание подпольного человека у Достоевского послать к черту всю эту гармонию и пожить на свободе. В нерастворимом темном остатке есть творческий источник.

125

У Вейнингера есть гениальные мысли о гениальности. См. в его книге «Пол и характер» главы: «Дарование и гениальность», «Дарование и память» и «Проблема я и гениальность». Вейнингер утверждает универсальную природу гениальности в противоположность специфической природе таланта и видит потенциальную гениальность в каждом человеке. См. с. 198. Гениальность есть особое направление духа.

126

У Э. Гелло в книге «Le Siècle» есть прекрасная глава «Le Talent et le génie». «Le talent et le genie, – говорит Гелло, – qui différent à tous les points de vue, diffèrent très essentiellement sur ce point: le talent est une spécialité, le génie est une supériorité générale» (с. 243). «Le génie ne se prouve pas par une oeuvre extérieure. Il se révèle intimement et magnifiquement aux yeux dignes de lui, faits pour le voir» (с. 244). «Ce qu’il voit dans un éclair, c’est précisément ce que ne verront jamais les hommes patients, pendant la durée des siècles. La lenteur le tue, le retard est pour lui le plus mortel des poisons» (с. 246). «Je dirai que le désir est une des forces qui ressemblent le plus au génie. Peut-être quelque part ces deux mots sont synonymes. Peut-être le désir est-il le génie en puissance. Peut-être le génie est il le désir en acte» (с. 247). «Un des caractères du genie, c’est d’être extrême en toutes choses. Il est violent par nature, et intolérant par essence» (с. 249). [«Талант и гениальность, – говорит Гелло, – которые отличаются друг от друга со всех точек зрения, особенно существенно различны в том, что талант – это специализация, гениальность же – всеохватывающее совершенство». «Гениальность не доказуема внешней работой. Она обнаруживает себя интимно и великолепно взгляду, достойному ее видеть». «В мгновении гениальность увидит как раз то, что никогда не увидят люди, обладающие терпением, на протяжении столетий. Постепенность ее убивает, промедление для нее – самый губительный из ядов». «Я говорил, что желание – единственная из сил, наиболее похожая на гениальность. Возможно, в чем-то эти два слова синонимичны. Быть может, желание есть сама гениальность в потенции. Быть может, гениальность – это само желание в действии». «Одна из характерных черт Гения – крайность во всем. Он по природе насильственен и в основе своей нетерпим» (фр.).] Гелло глубоко проникает в стихию гения и видит его волевую и универсальную природу.

127

Очень интересны и показательны работы проф. Зигмунда Фрейда. См. его «Теорию полового влечения». Он применяет свою пансексуалистическую теорию к истолкованию всего на свете. См. главный его труд «Толкование сновидений» и «Леонардо да Винчи». У Фрейда нет обычной психиатрической затхлости, у него есть свобода и дерзновение мысли. Фрейд научно обосновывает ту истину, что сексуальность разлита по всему человеческому существу и присуща даже младенцам. Он колеблет обычные границы нормально-естественной сексуальности. Он научно-позитивно обосновывает некоторые гениальные интуиции Вейнингера, хотя дух их есть разный. Но склонность школы Фрейда объяснять все, вплоть до религиозной жизни, неосознанной сексуальностью принимает формы маниакальной идеи, характерной для психиатров. Ведь и этот пансексуализм может быть объяснен неосознанной сексуальностью его создателей, если применить тот метод сыска и вмешательства в интимную жизнь, который допускает школа Фрейда. Натяжки Фрейда в объяснении типа Леонардо или объяснении снов доходят до комического. И все же Фрейд помогает осознанию сексуальности.

128

Гениальные прозрения есть у В. В. Розанова. См. его книгу «В мире неясного и нерешенного». Все, что писал Розанов, имеет отношение к полу. У него есть могучее, но не просветленное чувство пола. Явление Розанова очень показательно для кризиса половой стихии.

129

См. «Творение иже во святых отца нашего Аввы Исаака Сирианина», с. 54.

130

Jakob Böhmes sämmtliche Werke, T. III. «Die drei Prinzipien göttlichen Wesens», с. 112.

131

Там же, с. 117.

132

Там же, с. 187.

133

T. IV. «Vom dreifachen Leben bes Menschen», с. 70.

134

Там же, с. 71.

135

Там же, с. 156.

136

T. V. «Mysterium magnum», с. 94.

137

Там же, с. 101.

138

Там же, с. 140.

139

Там же, с. 150-151.

140

Там же, с. 327.

141

Там же, с. 482.

142

От «virginitas» – девственность (лат.).

143

«L’homme, – говорится в Зохаре, – ne mérite pleinement ce nom que quand l’homme et la femme sont joints ensemble». «La bénédiction céleste ne descend que là oú est cette union, car elle ne peut tomber que sur un corps entier». [«Человек, – говорится в Зохаре, – заслуживает это имя лишь постольку, поскольку он объединяет в себе мужчину и женщину». «Благословение небес нисходит лишь туда, где есть такой союз, поскольку оно может низойти лишь на единое тело» (фр.).] Karpp. Etude sur les origines et la nature du Zohar, с. 427 и 428. См. также с. 431: «Adam, reflet fidèle de l’Adam supérieur ou primordial, dut comme son modèle unir en lui le double principe mâle et femelle. Il fut tout d’abord crée androgyne». [«Адам, верно отражающий Адама высшего или первичного, должен был, в согласии с этой моделью, объединить в себе мужское и женское начала. И первоначально он был создан андрогином» (фр.).]

144

Вот как излагает Бриллиантов учение св. Максима Исповедника: «Уже в самом воплощении и рождении Христос уничтожает первое и главное разделение природы человеческой на мужской и женский пол. Через бессеменное зачатие и нетленное рождение Он разрушает законы плотской природы, показывая, что Богу был, вероятно, известен иной способ размножения людей, отличный от нынешнего, и устраняя самым делом различие и разделение человеческой природы на полы, как такое, в котором для человека не было нужды и без которого он может существовать» («Влияние восточного богословия на западное». с. 215). [Александр Бриллиантов. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эригены. СПб., 1898.]

145

Fr. v. Baaders Leben und theosophischeWerke. T. II, S. 381.

146

Там же, с. 305.

147

Там же, с. 392.

148

Там же, с. 190-191.

149

Там же, с. 191-192.

150

Там же, с. 439.

151

Л. Фейербах со свойственной ему вывернутой гениальностью говорит: «В небесную жизнь верит только тот, у кого исчезло сознание рода» («Сущность христианства», с. 151). Фейербах понимает, что к этому миру прикрепляет человека род и что иной мир противоположен роду.

152

Многое в дарвиновском «Происхождении человека и половом подборе» может быть принято даже при отрицании позитивно-эволюционной философии.

153

Существует оккультное учение о том, что нужно задерживать семя для роста и укрепления личности, и указываются пути общения, на этом основанные. Сексуальный акт, извергающий семя, – негоден для выражения любви. Не может быть и потребности так выражать любовь. Этот акт годен лишь для продолжения рода.

154

Во всей святоотеческой литературе прямое религиозное оправдание самого сексуального акта, а не только его последствия – деторождения, можно найти чуть ли не у одного Мефодия Потарского, святого и мученика IV века. Св. Мефодий написал единственный в своем роде трактат под названием «Пир десяти дев или о девстве», весь еще проникнутый духом платоновского симпозиона. Десять дев произносят речи о половой любви на пиршестве. Иные девы признают девство высшим, небесным состоянием. Но соединение полов и деторождение тоже религиозно должны быть оправданы, в половом соединении должно увидеть непосредственное действие самого Бога. Одна из дев, Феофила, говорит: «Если бы реки уже окончили свое течение, излившись в морское вместилище, если бы свет был совершенно отделен от тьмы, если бы суша перестала производить плоды с пресмыкающимися и четвероногими животными и предопределенное число людей исполнилось, тогда, конечно, следовало воздерживаться и от деторождения. А теперь необходимо, чтобы человек и с своей стороны действовал по образу Божию, так как мир еще стоит и устрояется; плодитесь сказано и размножайтесь. (Характерно, что св. Мефодий ссылается на Ветхий Завет для оправдания деторождения.) И не следует гнушаться определением Творца, вследствие которого и мы сами стали существовать. Началом рождения людей служит ввержение семени в недра женской утробы, чтобы кость от костей и плоть от плоти, быв восприняты невидимою силою, снова были образованы в другого человека тем же художником... На это, быть может, указывает и сонное исступление, наведенное на первозданного, предызображая услаждение мужа при сообщении, когда он в жажде деторождения приходит в исступление, расслабляясь снотворными удовольствиями деторождения, чтобы нечто, отторгшееся от костей и плоти его, снова образовалось, как я сказала, в другого человека. Ибо, когда нарушается телесная гармония от раздражения при сообщении, то, как говорят нам опытные в брачном деле, вся мозговая и плодотворная часть крови, состоящая из жидкообразной кости, собравшись из всех членов, обратившись в пену и сгустившись, извергается детородными путями в животворную почву женщины. Поэтому справедливо сказано, что человек оставляет отца и матерь, как забывающий внезапно обо всем в то время, когда он, соединившись с женою объятиями любви, делается участником плодотворения, предоставляя Божественному Создателю взять у него ребро, чтобы из сына сделаться самому отцом. Итак, если и теперь Бог образует человека, то не дерзко ли отвращаться от деторождения, которое не стыдится совершать сам Вседержитель своими чистыми руками?» (Св. Мефодий, Полное собрание его творений, изд. 2-ое Тузова, с. 36-37). «Дом подобен невидимой природе нашего рождения, а вход, обставленный горами, – нисхождению и вселению душ с небес в тела; отверстие – женщинам и вообще женскому полу; ваятель – творческой силе Божией, которая, по покровом рождения, распоряжаясь нашею природою внутри невидимо облекает нас в человеческий образ устрояя одеяние для душ. Приносящим же глиняное вещество нужно уподобить мужчин и вообще мужеский пол, когда они в жажде деторождения ввергают семя в естественные женские проходы, как там – глиняное вещество в отверстие. Это семя, делаясь причастным божественной, так сказать, творческой силе, само по себе не должно считаться причиною непотребных раздражений. Между тем художество постоянно обрабатывает предлагаемое вещество. Никакая вещь сама по себе не должна считаться злом, но она делается такою от злоупотребления пользующихся ею» (с. 40). «И в пророческом слове Церковь уподобляется цветущему и разнообразнейшем лугу, как украшенная и увенчанная не только цветами девства, но и цветами деторождения» (с. 43). Св. Мефодий дает единственное в своем роде оправдание полового акта как проводника Божественного творчества людей как пути, которым творит Бог-Художник. Но все же оправдание половой жизни у св. Мефодия остается ветхозаветным, дохристианским. Новозаветна у него лишь хвала девству. «Подлинно девство есть весенний цветок нежно произрастающий на своих всегда белых листьях, цвет нетления» (с. 80). «Много есть дщерей Церкви, но только одна есть избранная и возлюбленная в очах больше всех; это – сонм девственниц» (с. 82). «Девство (παρθενια) через перемену одной буквы получает название почти обожествления (παρθετα), так как оно одно уподобляет Богу владеющего им и посвященного в его нетленные тайны» (с. 88). И пир десяти дев кончается постоянным повторением припева:

У св. Мефодия остается обычная для христианского сознания двойственность ветхозаветного оправдания деторождения и половой жизни и новозаветной хвалы девства как состояния, превышающего всякую половую жизнь.

155

Рождающий сексуальный акт оправдывают тем, что он есть единственный путь рождения человеческой жизни и продолжения жизни человечества. Души как бы просятся в мировую жизнь. Но это оправдание часто бывает лицемерно и неискренно. Прежде всего, мистически и религиозно нельзя отвергать возможности иного рождения, рождения в духе, рождения от девы, для богочеловечества, принявшего в себя Христа. Этим возражением скрывается страх человеческого совершенства, страх разрешающего конца. Победа над рождающим сексуальным актом будет победой над смертью.

156

«Die Androgyne besteht in der Einheit des zeugenden und des formgebenden Prinzips oder Organs, oder in der Einigung der Geschlechtsfähigkeiten in einem Leibe. Dieser Begriff ist weder mit der Impotenz oder Geschlechtslosigkeit noch mit dem Hermaphroditismus als ihrem Gegenteil, nämlich dem Zusammensein beider geschleidener Fähigkeiten in einem Leibe zu vermengen» (Baader, t. II, с. 189). [«Андрогин есть единство формообразующих принципов или органов или же соединение общеродовых способностей в одном теле. Это понятие не связано ни с импотенцией или бесполостью, ни с гермафродитизмом как его противоположностью, т. е. с сосуществованием в одном теле обоих полов» (нем.).]

157

Это научно изобличает Фрейд. Но Фрейд как будто бы не сознает, что в сексуальном наслаждении (Lust) человек все же игралище родовой стихии.

158

См., напр., Моргана «Первобытное общество» или Энгельса «Происхождение частной собственности, семьи и государства». На этом же пути стоит Липперт и большая часть историков культуры и социологов.

159

«Глава семейства, – говорит еп. Феофан, – кто бы ни был ею, должен восприять на себя полную и всестороннюю заботу о всем доме, по всем частям, и иметь неусыпное попечение о нем, сознавая себя ответным лицом и пред людьми за его добро и худо; ибо в своем лице он представляет его все: за него получает стыд и одобрение, болит и веселится. Сия забота, по частям, должна быть обращена на благоразумное, прочное и полное хозяйство, чтобы все во всем могли иметь посильное довольство, жизнь неболезненную, безбедную. В этом житейская мудрость – честная, Богом благословенная... В сем отношении он распорядитель и правитель дел. На нем лежит, когда что начать, что кому сделать, с кем в какие вступить сделки и пр.» («Начертание христианского нравоучения», с. 488). Еп. Феофан не хуже экономических материалистов изобличает хозяйственную природу семьи. Для него «естественный союз по любви есть союз дикий, мрачный» (с. 490). В православном сознании Еп. Феофана никогда даже и не возникал вопрос о смысле эротической любви, о мистическом браке.

160

См. Ницше, т. VI, с. 334.

161

Если перевести это на терминологию Фрейда, то развратом нужно назвать всякий аутоэротизм.

162

У Вейнингера есть гениальные интуиции о женской психологии, но испорченные его дурной, слабой враждой к женственности.

163

Платон, Я. Бёме, Фр. Баадер, Вл. Соловьев – все связывали мистический смысл любви с андрогинизмом.

164

Слово «романтическое» я употребляю не в узком школьном смысле этого слова, а в более широком.

165

Очень интересна для нашей темы статья Зиммеля о Микеланджело. (См. «Логос», 1911, Книга первая.) Зиммель хочет показать, что Микеланджело преодолел дуализм языческой имманентности и христианской трансцендентности. «Душа и тело, долго разъединенные устремлением души в трансцендентное, здесь снова познают себя как единство» (с. 148). «Идея, мучеником которой был Микеланджело, принадлежит, по-видимому, к бесконечным проблемам человечества: найти освобождающее завершение жизни в самой жизни, воплотить абсолютное в форме конечного» (с. 164). Это ведь проблема не одного Микеланджело, это проблема всего искусства и всей человеческой культуры. Но и Микеланджело, как и всему Возрождению, не удалось «в земной воззрительной форме искусства замкнуть, завершить жизнь самое в себе» (с. 165). У Микеланджело трансцендентное не стало имманентно-совершенным. Сам Зиммель кончает статью словами: «Может, суждено человеку некогда найти царство, в котором конечность и несовершенность разрешается в абсолютное и совершенное без необходимости полного перемещения себя в иное царство потусторонних реальностей, царство догматических откровений... Последняя решающая трагедия как жизни Микеланджело, так и его образов, раскрывается в том, что человечество еще не обрело третьего царства» (с. 165). Это третье царство и есть творчество в Духе.

166

Даже чуждый христианскому духу Вальтер Патер в своей известной книге о Ренессансе предлагает искать корней Возрождения не только в античности, но и в христианском средневековье. То же говорит и Моннье в своей книге «Le Quattrocento».

167

Бенвенуто Чиллини описывает, как в замке св. Ангела ему «явился Христос, распятый на кресте, столь же сияющий золотом, как и самое солнце» («Жизнь Бенвенуто Чиллини, им самим рассказанная», изд. Ледерле, т. 1, с. 327). В тюрьме у него были необыкновенные религиозные переживания.

168

См. прекрасную книгу Emile Gebhard «L’Italie mysti que. Histoire de la Renaissance au moyen-âge». Иохим из Флориды, св. Франциск Ассизский, Ж. Варажин с его «Золотой легендой», Джотто, Данте – вот высшая точка мистического напряжения западного мира. Моннье тоже говорит о высшем творческом подъеме треченто. См. Le Quattrocento. T. I, с. 109-110.

169

О положительном значении Савонаролы для искусства говорит Лафенестр в книге «St. François d’Assise et Savonarola – inspirateurs de l’art italien», с. 280-284 и Théodore de Wyzewa «Les Maîtres Italiens d’autrefois», с. 83. Лафенестр и Визева говорят об упадке искусства кватроченто, о вырождении Возрождения, иссякании в нем творческих сил и об усилиях Савонаролы вернуться к творческим религиозным истокам треченто. В сущности, то же утверждает и Моннье в книге «Le Quattrocento». И он видит в конце XV века иссякание творчества.

170

См. в прекрасной книге Вячеслава Иванова «По звездам» статью «Две стихии в современном символизме». Вяч. Иванов защищает реалистический символизм против идеалистического символизма. «Пафос реалистического символизма: через Августиново „transcende te ipsum“ [превзойти себя (лат.).] к лозунгу – a realibus ad realiora [от реального к еще более реальному (лат.).]. Его алхимическая загадка, его теургическая попытка религиозного творчества – утвердить, познать, выявить в действительности иную, более действительную действительность. Это – пафос мистического устремления к Ens realissimum [Наиреальнейшее сущее (лат.), здесь: бог.], эрос божественного. Идеалистический символизм есть интимное искусство утонченных; реалистический символизм – келейное искусство тайновидения мира и религиозного действия за мир» («По звездам», с. 277). «Реалистический символизм раскроет в символе миф. Только из символа, понятого как реальность, может вырасти, как колос из зерна, миф. Ибо миф – объективная правда о сущем» (с. 278). «Миф – отображение реальностей, и всякое иное истолкование подлинного мифа есть его искажение. Новый же миф есть новое откровение тех же реальностей» (с. 279). Очень знаменательна эта устремленность В. Иванова к реалистическому символизму и к мифу как реальности. Но В. Иванов не до конца сознает трагедию всякого творчества и всякого искусства, ибо слишком верит в религиозность культуры и творчества. В. Иванов не свободен от вагнеровского понимания синтетического религиозного искусства, которое целиком еще не сознает трагедию творчества. Культура трагически не религиозна и не может быть религиозна, но в ней есть потенция религиозного откровения и смысла. Культура все еще есть пресечение творческого акта, не допускающее творческому акту достигнуть своего задания.

171

В этом отношении очень характерен дневник Леона Блуа «Le Mendiant Ingrat». Жизнь Л. Блуа прошла в потрясающей бедности. Иногда в праздник ему не на что было зажечь свечку. Его дети умерли от голода, и не на что было хоронить их. Но Л. Блуа не шел ни на какие компромиссы с буржуазным атеистическим миром, не приспособлялся к газетам и журналам, к направлениям, имевшим успех. Так же ужасна была жизнь Вилье де Лиль-Адана, потомка одной из самых аристократических фамилий Франции. Он жил на мансарде и выставлял свою кандидатуру на греческий престол, на который имел реальные права как потомок гроссмейстера ордена Иоаннитов [Иоанниты, или госпитальеры, – члены духовно-рыцарского христианского ордена, основанного крестоносцами в XII в. и получившего название от иерусалимского странноприимного дома св. Иоанна. – Ред.].

172

Андре Жид в статье о Вилье де Лиль-Адане не без недоброжелательства говорит о якобы религиозном нежелании знать жизнь у Вилье де Лиль-Адана и других «католических писателей»: «Baudelaire, Barbey d’Aurevilly, Helo, Bloy, Huysmans, c’est là leur trait commun: méconnaissance de la vie, et même haine de la vie – mépris, honte, peur, dédain, il y a toutes les nuances, – une sorte de religieuse rancune contre la vie. L’ironie de Villiers s’y ramène» («Prétextes», с. 186). [«Бодлер, Барбе д’Оревили, Гелло, Блуа, Гюисманс – у них обидная черта: неприятие жизни и даже ненависть к ней – презрение, стыдливость, страх, пренебрежение и все их оттенки – нечто вроде религиозной озлобленности против жизни. К этому и сводится ирония Вилье» (фр.).]

173

Обычные эстетики и философии искусства должны быть отнесены к раздражающему своей ненужностью типу литературы. Об искусстве и красоте пишут люди, которым внутренно чужды искусство и красота. Отрадное исключение представляет книга Б. Христиансена «Философия искусства». Христиансен не только философ, но и человек художественно чуткий. У него можно найти ряд ценных истин, несмотря на ложность его исходной философской точки зрения (он принадлежит к школе Риккерта). Христиансен глубоко понимает, что в искусстве есть настоящее откровение о человеке. «В человеке должно быть нечто, что жаждет самооткровения, и его откровением может быть искусство» («Философия искусства», с. 156.) «Искусство указывает человеку путь к самому себе. В нем, в этом искусстве, которое может быть праздной забавой и для многих бывает только ею, заложена и другая возможность: стать для человека самооткровением абсолютного» (с. 157). «В этой обманчивой игре (искусства) одно мы постигаем несомненно: себя самих. Мы приблизились к себе; среди призрачного вот что остается настоящим и правдивым: я таков и вижу себя таким, что для меня это переживание означает подъем и достижение. Я нахожу и узнаю свою тоску, ибо в призрачном мире я конкретно переживаю то, что могло бы ее утолить. Я нахожу то, что могло бы осмыслить жизнь: действовать в сфере, подобной той, куда возносит меня искусство. В призрачном действии над отражением идеального я постигаю то Я, которое скрыто за эмпирическим. В этом, думается мне, призвание художника: разрешить души от пут жизни и давать голос молчанию внутри нас, чтобы мы слушали его и открывались себе. Искусство... раскрывает нам безобманно наше собственное существо» (с. 158). «То, что жаждали узреть мистики в своих экстазах и погружаясь в глубь собственного „я“, то создают художники и предлагают всякому, кто близок им по духу» (с. 159). Христиансен также прекрасно раскрывает творческую природу всякого эстетического восприятия и внечувственный, сверхэмпирический характер всякого художественного произведения: «Эстетический объект возникает путем особого вторично-творческого синтеза, и внешнее произведение служит лишь средством, побуждающим зрителя к этому синтезу. Эстетический объект, таким образом, не может быть зафиксирован; он не заключается в мраморе, на полотне, в сочетании тонов, но должен всякий раз возникать заново: отсюда возможность его непонимания или понимания ложного... Мы утверждаем, что содержание художественного произведения внечувственно; мы считаем пустым всякое произведение, в котором строение чувственных форм не позволяет им явиться выражением внечувственного. Мы говорим, что дело не в красках, линиях и тонах как таковых, даже не в видимом образе изображенного предмета, но в том невидимом, которое стоит за образом и его формами, и что последовательность тонов имеет значение только как чувственный выразитель внечувственной мелодии» (с. 197). Это глубокое место должно быть противопоставлено всем сторонникам эстетического сенсуализма. Ценно сближение красоты с свободой в книге К. Эрберга «Цель творчества». К. Эрберг видит красоту в преодолении творческим духом человека природной необходимости. Но К. Эрберг признает лишь свободу старого Адама, свободу формально-бессодержательную. И все же глава «Красота и свобода» в его книге очень ценна для философии искусства. Искусство поистине есть путь освобождения от природной необходимости.

174

Много дельного и верного по этике музыки говорит Вольфинг в книге «Модернизм и музыка». Нельзя не приветствовать его борьбы против модернизма, враждующего с духом вечности в искусстве. Но русскому нечего делать с его германским национализмом.

175

См. Прекрасную книгу Iohannes Ioergensen «Saint François d’Assise. Sa vie et son oeuvre». Это – лучшая книга о св. Франциске. Иергенсен – датский писатель, принадлежавший к школе Брандеса, протестант по рождению, обратившийся в католичество в Ассизах. Обращение свое он рассказал в книге «Le Livre de Route». Иергенсен яркий выразитель северного католического Возрождения. Жизнь св. Франциска рассказана им с поэтическим проникновением в дух умбрийского христианства.

176

Еп. Феофан вышел из двадцатилетнего затвора, когда приехал тамбовский губернатор. Этим он выразил свое мистическое послушание земному чиноначалию. Он проповедует мораль совершенного повиновения и покорности, вплоть до телесных наказаний. А оптинский старец Амвросий оправдывает смертную казнь. Старец пишет по поводу казни Каракозова: «А что он лишен погребения и что получил конец такою позорною смертию и подобное – все это, при искренном раскаянии, может послужить ему к облегчению тяжкой вины преступления; другим же послужит это к вразумлению, чтобы так не забывались и так далеко не простирали своей дерзости» («Описание жизни блаженной памяти Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия». Сост. прот. С. Четвериковым, с. 157).

177

Первая обязанность человека и до сих пор заключается в подавлении страха. Мы не можем вовсе действовать, пока не достигнем этого. До тех пор пока человек не повергнет страха под пяту ног своих, поступки его будут носить раболепствующий характер, они будут не правдивы, а лишь правдоподобны: сами его мысли будут ложны, он будет думать совершенно как раб и трус... Человеку необходимо быть и он должен быть храбрым; он должен идти вперед и оправдать себя как человека, вверяясь непоколебимо указанию и выбору высших сил, и первым делом не бояться вовсе. Теперь, как и всегда, он настолько лишь человек, насколько побеждает свой страх» («Герои и героическое в истории» Карлейля, с. 44).

178

В «Антихристе» Ницше есть много от Вольтера, много поверхностно-рассудочного. Но в ницшевской критике христианства есть мотивы очень глубокие. И мотивы эти можно принять для защиты христианства. Таков прежде всего мотив силы в противоположность мотиву слабости. Я как христианин на вопрос, что такое добро, вместе с Ницше могу ответить: «Все, что повышает чувство силы, волю к силе, саму силу в человеке» (Nietsche Werke, Band VIII, с. 218). Христианство не есть религия сострадания, христианство – религия стяжания духовной силы и божественной жизни. Сострадание – буддийской природы, буддийский уклон в христианстве. Ницше бунтует не против христианства, а против исторической христианской морали, морали слабости.

179

К кризису морали должны быть отнесены все интересные работы Л. Шестова.

180

«Exégèse des Lieux communs» Л. Блуа есть гениально смелое исследование общих мест той мудрости, которой живет буржуа.

181

Это и есть медитация, духовная сосредоточенность, освобождающая человека от внешнего и призрачного «мира».

182

Вся беспомощность социологического мирочувствия нашла себе даровитое выражение в книге Гюйо «L’irréligion de l’avenir».

183

С. Булгаков в своей интересной и показательной «Философии хозяйства» хотел открыть софийность хозяйства, но в действительности открыл нетворческую, трудовую, послушную, ветхозаветную природу хозяйства. С. Булгаков отрицает творческую общественность. Сущность жизни для него в труде, а не в творчестве. Православное сознание Булгакова приводит его к требованию, чтобы каждый нес послушно выпавшее на его долю социальное положение. Характерно, что Булгаков в своей философии хозяйства, которая для него есть часть натурфилософии, совсем не ставит социального вопроса, религиозного социального вопроса, который всегда есть вопрос о существовании неправды, несправедливости в мире, а не только греха.

184

Особенно рекомендую книгу Иергенсена о св. Франциске, передающую поэзию умбрийской религиозности. Нужно быть в Ассизах, в долине Умбрии, чтобы до конца почувствовать религиозную индивидуальность Франциска и безмерное его значение.

185

Кн. Е. Трубецкой в своем «Миросозерцании Вл. С. Соловьева» прекрасно показал несостоятельность всякой теократии, ее нехристианскую природу.

186

В христианстве было разработано учение о грехе, его последствиях и избавлении от него, но совсем не было раскрыто учение о зле как начале самобытном. По вопросу о зле больше можно найти у манихейцев и гностиков; у них была проблема зла, а не только греха. В мире есть не только грех и его справедливые последствия, но также зло и его несправедливые последствия. См. о манихействе книгу XVIII в. Beausobre «Histoire critique de Manichée et du Manichéisme», два тома.

187

Есть своя великая правда в порыве ухода из культуры и культурной общественности Л. Толстого, А. Добролюбова, Э. Карпентера. См. замечательную книгу Карпентера «Цивилизация, ее причины и излечение».

188

Крайнего выражения и эстетической законченности это православно-христианское требование послушания и покорности злу на земле достигло у К. Леонтьева, у которого христианское смирение как-то гениально перемешано с демонической злостью. К. Леонтьев точно хочет зла как оправдания апокалиптических пророчеств, как доказательства силы князя мира сего, как доказательства негодности этого мира.

189

См. Гер. Спенсер. Основы социологии. Во многих отношениях поучительная книга.

190

Это глубоко понимает Э. Карпентер.

191

Н. Федоров был близок к постановке проблемы космической общественности. Но он не сознал и не нашел имени для той истины, что регуляция природы человеческой активностью есть положительная, светлая магия. Овладеть природой можно лишь магически, а не позитивистически. Ибо магия и есть действие человека в природе, воспринятой живой, а не мертвой.

192

См. интересную книгу Ю. Николаева «В поисках за Божеством. Очерки из истории гностицизма», 1913. Недурно изложена борьба внутри христианства духа иудаистического с гностицизмом, с большим сочувствием к гностикам.

193

Та концепция церкви, которая была у Хомякова, церкви как органической соборной жизни в свободе и любви, не имеющей никаких внешних признаков и критериев, в сущности, должна отрицать физическую плоть церкви, историческую материю православия. Церковь есть свободная жизнь в Духе Христовом. См. мою книгу «А. С. Хомяков».

194

См. интересную брошюру штейнерианца Бауера «Mystik und Okkultismus», в которой приводится та мысль, что в мистике «я» исчезает в Боге, изобличается неправда «я», а в оккультизме раскрывается «я», его правда. См. лучшую книгу по философии религии в современной немецкой философии Древса «Die Religion als Selbst-Bewußtsein Gottes», в которой окончательно погашается «я» в Боге.

195

О католической мистике см. интересную книгу иезуита Aug. Poulain «Des Grâces d’oraison. Traîté de Théologie mystique». Интересна глава XXVII «Sur le quiétisme», с. 516, где Пулен пытается увидеть отличие церковной католической мистики от квиетизма в том, что она признает активность человека.

196

См. Суоми Вивекананда. Философия Йога. Лекции, читанные о Раджа-Йоге или подчинении внутренной природы, с. 43.

197

См. Вивекананда, там же, с. 74.

198

См. в той же книге комментарии к афоризмам Патанджали, с. 6.

199

Там же, с. 6.

200

Там же, с. 37.

201

См. Вивекананда. Карма-Йога. С. 72.

202

См. параллель йоги и христианской аскетики у Ладыженского «Сверхсознание» и у Лютославского «Volonté et liberté». IX, Anciennes écoles de la volonté, с. 218-49 (особенно с. 227).

203

В «Голосе Безмолвия» говорится: «Прежде чем разум твоей души прозреет, зародыш личности должен быть разрушен» (с. 23). «Отныне твое „я“ погрузилось в единое я, слилось с тем я, из которого излучилось твое бытие. Где же твоя индивидуальность, ученик, где сам ученик? То – искра, исчезнувшая в пламени, капля в недрах океана, непреходящий луч, ставший „Всем“ и вечным сиянием» (с. 28-29). «Ищи в Безличном свое истинное я» (с. 33). «Путь к конечному освобождению в тебе самом, и все же путь этот и начинается и кончается вне твоего личного я» (с. 41). «Ты не должен отделять свое бытие от единого Бытия и от всего сущего, но – слить океан с каплей и каплю с океаном» (с. 50). Истинное я человека – мировое я, т. е. Бог, – индивидуального я, т. е. человека, не должно быть. В прекрасной книге Брамана Чаттерджи «Сокровенная религиозная философия Индии» говорится: «Наше человеческое самосознание сольется с нашим божественным Ego, которое и есть истинная бессмертная душа человека» (с. 71). «Цель человеческой эволюции – полное осуществление его божественности, отождествление его сущности с единой Реальностью» (с. 86). «Единая реальность во вселенной: все, что существует, не более как проявление этой Реальности; „Я“ человека по существу тождественно с этой Реальностью» (с. 92).

204

См. Plotin. Enneaden. In Auswahe überzetzt und eingeleitet von Otto Kiefer, I Band, Verlegt bei E. Diederichs, 1905, с. 122.

205

См. Plotin. I Band, с. 117.

206

«Das ist aber nicht mehr der Geist, sondern etwas über dern Geist, denn der Geist ist noch etwas Seiendes, jenes ist kein etwas mehr, sondern höher als alle Dinge, es ist auch nicht das Seiende, denn das Seiende hat gleichsam noch eine Gestalt, jenes aber ist ohne Gestalt, selbst ohne geistige Gestalt. Da die Natur des Einen die Erzeugerin aller Dinge ist, so ist sie nichts von allem; es ist also weder ein Etwas, noch hat es Eigenschaften oder Grösse, noch ist es Geist noch Seele, es ist weder bewegt noch ruhend, es ist niche im Raum, nicht in der Zeit; sondern es ist an sich Einzigartige oder vielmehr Gestaltlose, vor aller Form, vor aller Bewegung, vor der Ruhe; denn all das gehört zum Seienden und ruft eine Vielheit hervor. Aber warum est es weder bewegt noch ruhend? Weil eins von beiden oder beides notwendig zum Seienden gehört und das Ruhende durch die Stabilität ruhend ist und doch nicht dasselbe ist wie sie; folglich besitzt das Rehende diese als zufällige Eigenschaft und ist nicht mehr einfach. Auch wenn wir das Erste die Ursache nennen, sagen wir nicht etwas von ihm aus, sondern was uns zukommt, weil wir etwas von ihm empfangen, während jenes in sich selbst bleibt. Man darf es, genau gesprochen, auch nicht dies oder das nennen, sondern wir, die es gleichsam von aussen umkreisen, können nur versuchen, seine Eindrücke auf und zu beschreiben, indem wir ihm bald näher stehen, bald weiter von ihm abfallen wegen der mit seiner Betrachtung verknüpfen Schwierigkeiten» (Plotin. B. I, с. 118-9). [«...Итак, это уже не ум, но то, что предшествует уму, потому что ум – нечто из сущего; а то – не „нечто“, но до любого „нечто“, и оно – не сущее. Дело в том, что у сущего есть как бы некий образ сущего, а то – не имеет образа, в том числе и умопостигаемого; и это потому, что природа единого, будучи порождающей все, не является ничем из порожденного, – ни „чем-то“, ни качеством, ни количеством, ни умом, ни душой; ни движущимся, ни покоящимся, ни в пространстве, ни во времени, но „единовидным самим в себе“ (Платон. Пир, 211), и даже вообще лишенным вида, тем, что предшествует всякому виду, движению, покою: потому что это относится к сущему и делает его множественным. Но почему же – не будучи движущимся – оно не покоится? – Потому что каждое из этого (или и то, и другое) необходимо относится к сущему, причем покоящееся таково благодаря покою, и покою оно не тождественно; поэтому покой ему свойственен, так что оно уже не является простым. А назвать то причиной – значит приписать некое свойство не ему, а нам, потому что это мы от него нечто получаем, тогда как то существует в себе самом. Но, строго говоря, о нем нельзя сказать даже „то“ и „существует“, а просто мы, как бы извне обегая его, пытаемся истолковать свои собственные впечатления, то оказываясь близко, а то – отдаляясь из-за недоумений, им вызываемых» (пер. с греческого подлинника выполнен Ю. А. Шичалиным по изданию Henry-Schwyzer: Plot., VI, 9, 3, 36-54).]

207

И у Скотта Эригены мы находим ту же неоплатоническую мистику и метафизику, хотя и с христианскими коррективами. Бриллиантов в своей превосходной книге «Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скотта Эригены» так излагает учение Эригены: «В конце концов человеческая природа в ее причинах, т. е. идеях, прейдет в Самого Бога: насколько в Нем именно и существуют идеи... Святые при этом возвращении всего в Бога как бы выступят своим духом из пределов своей природы и пределов всего сотворенного, объединившись с Богом и в Боге, так что в них как бы не останется уже не только ничего животного и ничего телесного, но и ничего человеческого, ничего природного; в этом будет замечаться их „обожествление“. Чистейшие духи тогда сверхъестественно как бы исчезнут в Самом Боге, как бы во мраке непостижимого и неприступного света» (с. 361-362). И для Эригены космическая множественность не есть прибыль божественной жизни, положительное развитие божественного откровения.

208

См. Мейстер Экхардт. Духовные проповеди и рассуждения. Перевод М. В. Сабашниковой. Изд. «Мусагет». С. 12. Буду цитировать по этому превосходному переводу.

209

См. Экхардт, с. 14.

210

Там же, с. 16.

211

Там же, с. 25.

212

Там же, с. 26.

213

Там же, с. 32.

214

Там же, с. 53.

215

Там же, с. 54.

216

Там же, с. 55.

217

Там же, с. 58.

218

Там же, с. 133-134.

219

Там же, с. 149.

220

Бёме, по-видимому, через Парацельса проникся каббалистическими идеями.

221

Некоторые достижения католической мистики головокружительно высоки. Так у Angèle de Foligno я нашел место, которое превосходит по дерзновению, по высоте человеческого самосознания все, что можно прочесть в мистических книгах: «Dans l’immense ténèbre, je vois la Trinité sainte, et dans la Trinité, aperçue dans la nuit, je me vois moi-même, debout, au centre» («Le Livre des visions et instructions de la bienheureuse Angèle de Foligno», traduit. par E. Hello, с. 105). [«В беспредельном мраке я вижу святую Троицу, и в Троице, различимой в ночи, я вижу самого себя, стоящего в центре» (фр.).] Мистики упреждали времена и сроки и видели человека в недрах самой Божественной Троицы.

222

См. Корнелиус Агриппа. La Philosophie occulte et la magie.

223

О родстве магии с естествознанием см. очень интересную книгу Дю-Преля «Die Magie als Naturwissenschaft».

224

См. Кизеветтера «Die Geheimwissenschaften». Die Dämonologie des Urchristentums, с. 445-451. Характерна книга Жюля Буа «Le satanisme et la magic».

225

Вяч. Иванов хорошо говорит: «Нет в Европе другой культуры, кроме эллинской, подчинившей себе латинство и доныне живой в латинстве, – пускающей все новые побеги из ветвей трехтысячелетнего, дряхлеющего, но живучего ствола. Коренится она в крови и языке латинских племен: чужими ей по крови и языку германством и славянством никогда не могла она овладеть до полного уподобления, до перерождения органических тканей души народной» («По звездам», с. 233). «В лоне латинства все кажется непрерывным возрождением древности, ибо органически живет там сама древность и постоянный приток варварских влияний непрестанно уравновешивается силами, бьющими из родных неоскудевающих недр» (с. 234).

226

Германское национальное сознание и германский мессианизм можно встретить сейчас у Древса, который хочет раскрыть германскую религию, и у Чемберлена.

227

Значение Экхардта и особенно Бёме – всемирное.

228

Св. Исаак Сирианин говорит: «Кто всех равно любит по состраданию и безразлично, тот достиг совершенства» («Св. Исаак Сирианин», с. 48). В другом месте говорит: «И не думай, что кроме тебя и Бога есть кто другой на земле, о ком бы заботиться тебе, как научен ты прежде тебя бывшими отцами. Если не ожесточит кто собственного сердца своего, и не будет с усилием удерживать милосердия своего так, чтобы стать далеким от попечения о всем дольном, и ради Бога и ради чего-либо житейского, и не станет пребывать в одной молитве в определенное на то время, тот не может быть свободен от смущения и забот и пребывать в безмолвии» (с. 66).

229

В. Несмелов в своей книге о св. Григории Нисском пишет: «Отцы и учители церкви первых трех веков ясно говорили только о личном бытии Св. Духа – вопроса же об Его природе и об отношении Его к Богу Отцу и к Богу Сыну или совсем не ставили, или если и ставили, то разрешали его крайне обще и неопределенно. Все их внимание главным образом приковывала к себе историческая Личность Богочеловека. Они слишком живо чувствовали совершенное Им дело спасения людей, и это необъятно-величественное дело как бы заслонило собою в их религиозном сознании все другие истины веры, так что они знали и хотели знать одного только Христа, распятого и прославленного и прославляющего других в Своем вечном царстве. В стремлении к этому знанию они касались учения о Св. Духе лишь постольку, поскольку Его домостроительствующая деятельность о роде человеческом неразрывно связывалась с такою же деятельностью Сына Божьего, т. е. другими словами – поскольку нельзя было его не коснуться» («Догматическая система св. Григория Нисского», с. 267).

230

Очень интересно говорит о культуре Н. Ф. Федоров: «Если объединение живущих для всеобщего воскрешения не совершается сознательно, то объединение сынов превращается в цивилизацию, в чуждость, враждебность, в разрушение, а вместо воскрешения является культура, т. е. перерождение, вырождение и наконец вымирание» («Философия общего дела», с. 142-143). «Культура есть произведение эпохи, которая отказалась от бессмертной жизни, следовательно, не признавала зла в умирании личном и в вымирании родовом» (с. 625).