Снайпер Великой Отечественной

Вражеский десант

Когда вечером мы возвратились из боевого охранения в расположение батальона, здесь уже была вырыта и хорошо замаскирована глубокая траншея. Бойцы ужинали, вполголоса переговаривались о событиях дня, мыли котелки, наполняли свежей водой фляги, проверяли оружие.

Сон на передовой был очень беспокойным: каждый из нас просыпался по нескольку раз и с тревогой прислушивался к отдаленному гулу артиллерийской стрельбы, доносившемуся со стороны Кингисеппа. В расположении нашей части не было слышно ни единого звука. Все делалось бесшумно, молча. Часовые шагали осторожно, не отводя глаз от противоположного берега, откуда мы ждали врага.

Многие бойцы спали на голой земле, крепко прижав к груди винтовки. Чутким был их сон, они были готовы в любую минуту подняться и вступить в бой. Кто не мог уснуть – сидели группами и вели тихую беседу, вспоминали о своих заводах, колхозах, семьях. Каждый из нас в глубине сердца таил тревогу, хотя мы старались не думать о том, что угрожает нам каждую минуту.

В воздухе загудели моторы. Самолеты шли на восток, – по-видимому, на Ленинград.

– Поползли, гады, – сказал Романов. – Кто знает, может быть, они сбросят бомбу и на мой дом…

У меня до боли сжалось сердце. Чувствуя свое бессилие, я не мог стоять на одном месте: быстро курил одну папиросу за другой, ходил взад и вперед по траншее. Красота белой ночи[4] поблекла. Все заполнил грохочущий шум самолетов.

Прошло несколько дней. Все это время мы работали лопатами, топорами, укрепляя нашу траншею. На противоположном берегу реки Нарвы происходили мелкие стычки с разведывательными группами войск противника. Враг как бы давал нам возможность попривыкнуть к фронтовой жизни, прежде чем наброситься на нас всей своей силой.

Я внимательно присматривался к товарищам. Мы все по-разному вели себя перед боем: кто без конца проверял исправность личного оружия, кто тщательно подгонял снаряжение, кто не переставая курил, а некоторые спали непробудным сном.

Был среди нас студент духовной семинарии Жаворонков: кругленький, с черными усиками и жиденькой бородкой, он только и говорил о смерти. «Смерть пожирает все, что мы видим, кроме неба и земли. Человек постоянно борется со смертью, чтобы продлить свою жизнь». Его никто из бойцов не слушал, но Жаворонков, словно помешанный, носился по траншее со своими разговорами о смерти, хотя мы еще не вступали в настоящую схватку.

На противоположном берегу Нарвы было тихо, как в первый день нашего прихода сюда. То и дело посматривая на часы, я ждал, когда вернется со свежей почтой связной командира роты Викторов. Вдали, за лесом, в направлении города Нарвы, будто прогремел гром. За ним последовали редкие орудийные залпы, а потом все слилось в сплошной грохот…

Викторов не принес мне желанной весточки из Ленинграда; с грустью вернулся я на командный пункт роты. Романов спал у ствола разлапистой ели. Русые пряди волос рассыпались по высокому лбу и закрыли часть смуглого лица. Новенькая гимнастерка защитного цвета молодила его. Рядом с ним лежал политрук роты Васильев. Он не спал: при свете фонарика читал полученное от жены письмо. Я улегся рядом с ним. До войны мы с Васильевым работали на одном заводе и были хорошо знакомы. Буквально за несколько дней до войны он женился. И вот сейчас, наблюдая, с какой радостью он читает и перечитывает письмо, нетрудно было понять, как тяжело переносит Васильев разлуку с женой. Общительный и отзывчивый человек, Васильев хорошо сживался с людьми. Он быстро завоевал доверие бойцов и командиров, хотя сам был глубоко штатским человеком.

Из глубины леса послышалось:

– Стой!

Мы насторожились, ждали, что вот-вот начнется перестрелка, но ничего не произошло. В глуши леса стояла тишина. Вот лунный свет упал на лесную поляну, и мы увидели, как через нее проскользнули и скрылись в лесной чаще темные фигуры. Кто идет – различить было трудно. Я толкнул Романова в бок, он моментально проснулся, схватил автомат, но командир роты удержал его за руку:

– Не спеши!

Вскоре к нам подошли снайперы Сидоров и Ульянов. Они вели незнакомого человека в штатской одежде. Сидоров доложил старшему лейтенанту:

– На лесной поляне, у излучины реки, задержали двоих. Один оказал сопротивление и был убит, а этого взяли живым. Они вели передачу вот по этой рации, – Сидоров подал небольшой металлический ящик, в котором была смонтирована рация. – Радист вызывал кого-то: «Дер Тигер».

После короткого опроса лазутчика командир роты сразу же отправился на командный пункт батальона доложить о случившемся. С собой он взял Ульянова и меня.

Слушая Круглова, майор Чистяков, высокий худощавый человек с острым взглядом глубоко сидящих глаз развернул карту-двухверстку и стал искать на ней лесную поляну, где были задержаны вражеские разведчики. Указав на обведенный красным карандашом квадрат, он сказал в раздумье:

– Это не просто лесная поляна. Это временный аэродром, покинутый нашими летчиками. Возможно, немцы попытаются использовать его для высадки десанта. Но когда?

– А если связаться с немцами по рации? – предложил Круглов.

– Нет, этого сейчас делать не следует. Прежде всего поставим в известность командира полка.

Старшему лейтенанту Круглову было приказано немедленно отправиться вместе со мной и Ульяновым на командный пункт полка и доложить о действиях вражеских разведчиков. Три километра мы пробежали за 10–15 минут. Подполковник Агафонов внимательно выслушал нас, переспрашивая и уточняя детали. Закурив, он задумался, а затем повернулся к начальнику штаба.

– Немцы уже знают о месте расположения нашей части. Вполне возможно, что под покровом ночи они выбросят десант, а на рассвете атакуют и с фронта, и с тыла. Ни одного телефонного звонка командирам батальонов! Немцы могут подслушать. Надо как можно быстрее устроить вокруг аэродрома засаду. – В глазах подполковника сверкнули огоньки: – И если немцы пожалуют к нам в гости, устроить им хорошую встречу. Позывные противника вы точно запомнили? – спросил он Ульянова.

– Да, товарищ командир!

– Передайте Чистякову, что я не возражаю против попытки связаться с немцами по рации. Пусть комбат все время держит меня в курсе событий. Немца хорошенько допросите и направьте к нам.

Когда мы вернулись в свою роту, Романов попросил Ульянова рассказать подробно, как были обнаружены разведчики.

– Мы шли из штаба полка, – охотно стал рассказывать Ульянов. – Чтобы сократить путь, решили пойти лесом. Не успели выйти на поляну, как я услышал приглушенные голоса. Мы легли, но из-за темноты, сколько ни всматривались, ничего не могли обнаружить, кроме небольшой скирды сена. Осторожно поползли вперед. Послышался приглушенный говор. Некошеная трава кончилась, и копна сена оказалась совсем близко. Тут мы увидели сначала одного немца (он сидел на корточках, прислонясь спиной к скирде), потом другого. Этот лежал рядом, возле небольшого ящика и с кем-то разговаривал, держа в руке трубку. Когда мы присмотрелись получше, то разглядели и наушники на его голове. Я толкнул Сидорова локтем и прошептал ему на ухо: «Немцы! «Дер Тигер» – это по-немецки «тигр».

Сидоров шепнул мне, что неплохо бы записать слова, но немец прекратил разговор. Радисты, не меняя положения, оставались на месте, чего-то ждали. Мы тоже лежали неподвижно, даже старались не дышать. Некоторое время прошло в полном молчании. Немец, сидевший возле копны, уставился в небо. При свете луны я видел его густо заросшее лицо и думал: «Видно, давно, гадина, болтаешься по нашим тылам». Потом опять заговорил лежавший возле ящика радист. Я стал быстро записывать его слова. Вскоре он кончил разговор. Сидевший лег рядом с радистом, и они стали что-то есть. В эту минуту мы и бросились на них. Радиста схватил сзади Сидоров и прижал к земле, второй взялся за автомат, но я успел ударить его кинжалом…

– Значит, стука ключа вы не слышали? – допытывался Романов.

– Нет, в одной руке немец держал вот эту трубку, а второй прижимал к голове наушники.

Романов подошел к разведчику. Он был невысокого роста, щупленький, с перепуганным серым лицом.

– С кем вы держали связь и какие ваши позывные? – резко заговорил по-немецки Романов.

Лазутчик, увидев злое лицо русского, быстро ответил:

– Я держал связь с одной летной частью. Где она находится и что намерена делать – не знаю.

Подошел командир роты Круглов.

– О, да я вижу, вы поладили, – сказал он, обращаясь к Романову. – Ну что же, это неплохо. Немец тоже человек, жить хочет, а вот фашист – зверь, пусть не ждет от нас пощады.

Романов перевел слова старшего лейтенанта.

– Герр официр, – торопливо, сильно картавя, заговорил лазутчик. – Их нет фашист, их немецки зольдат.

– Полно врать, – оборвал немца Круглов. – Вы свое дело сделали, сообщили своему командованию о расположении советских войск в этом районе.

Романов установил рацию, я надел наушники и прислушался. Над нами было чистое звездное небо, но казалось, что оно до отказа заполнено звуками. В эфире неслись десятки голосов – русских, немецких, финских. Кем-то выкрикивались позывные: отовсюду требовали, звали, просили. Круглов присел на корточки возле рации:

– Ну что же, попробуем?

– Я готов, товарищ командир.

Романов взял от меня наушники, поднес трубку ко рту:

– Ахтунг, ахтунг! Хёрен зи, хёрен зи, «Дер Тигер», «Дер Тигер», «Дер Тигер». Их бин «Элефант», их бин «Элефант»…

Немцы молчали. Романов снова повторил вызов. Прошли еще секунды томительного ожидания. И вот среди шума в эфире он услышал свои позывные и слова: «Почему долго молчали? Срочно сообщите, спокойно ли в вашем квадрате?»

Под диктовку Круглова Романов передал:

– В нашем квадрате все спокойно. Русских нет…

Между тем подразделения нашего полка уже заняли позиции вокруг аэродрома, напоминавшего по форме подкову. Две роты 1-го батальона залегли на северной и восточной сторонах поляны, 3-й батальон – на западной. Свободным оставался проход с южной стороны: он был заминирован.

Рядом со мной на опушке леса у станкового пулемета затаились два бойца. Я заметил, что один из них не мог ни минуты спокойно лежать на месте.

– Ты, Гриша, не нервничай, – сказал баском второй боец. – В нашем деле нужна выдержка. Да и неудобно перед товарищами – они увидят и после смеяться будут…

Запинающимся голосом Гриша проговорил:

– Вы не ругайте меня, дядя Вася. Я стараюсь…

Я вспомнил, что видел вечером этих двух бойцов в траншее во время артиллерийской стрельбы. И теперь, как и в тот раз, дядя Вася поучал своего молодого напарника.

Луна озарила всю поляну. У реки стояли высокие вербы, впереди нас – бурьян, в котором залегли бойцы. Когда в воздухе послышался шум моторов, справа от нас зенитки открыли заградительный огонь. Высоко в небе появились золотистые вспышки. Шум моторов все нарастал. Самолеты кружились поблизости от лесного аэродрома.

Первый десантник приземлился на поляну недалеко от меня. Он упал на бок, парашют протащил его за собой… При свете луны мы видели, как немецкие парашютисты группами спускались на аэродром. Они быстро освобождались от ранцев и бежали в сторону скирды, у которой были обнаружены радисты. Потом загорелось подожженное немцами сено. Над поляной резко заревели моторы. Совершенно неожиданно я увидел громадную черную махину, двигающуюся по аэродрому прямо на меня. Казалось, это чудовище сейчас наедет и раздавит нас!

Я не заметил, как ко мне подполз снайпер Сидоров, который положил мне руку на плечо:

– Ты чего испугался? Это немецкий двухмоторный транспортный самолет.

– А ты откуда знаешь?

– По звуку моторов. Не бойся, он в лес не побежит.

Моторы внезапно заглохли, самолет остановился в двухстах метрах от нас. При свете горящей скирды я увидел, как возле самолета начали сновать десантники.

– Разгружаются, гады, – прошептал Сидоров. – Смотри, даже пушки привезли…

Как только немцы выгрузились, пилот включил моторы, солдаты подхватили самолет за хвост и крылья, разворачивая его в сторону взлетного поля.

Вдруг что-то тяжелое, ломая сучья, упало позади нас. Мы замерли, и спустя несколько минут к нам подполз командир отделения Захаров, который передал приказ командира роты:

– Если немцы бросятся за грузом, драться без шума, ножами.

– А если их будет много? – спросил Сидоров.

– Другого приказа нет. – И бросился дальше.

Спустя несколько минут Захаров опять приполз к нам, на этот раз с солдатом Булкиным. Крепко выругавшись, командир отделения указал ему место рядом с нами.

– Ты что, бежать собрался, стерва, воевать не хочешь? – Захаров сжал кулаки.

Отделенный порывистым шепотом рассказал нам, что он наткнулся на Булкина, когда тот уползал в глубь леса.

– Да что вы, товарищ командир, – оправдывался Булкин. – Я не убегал, а искал воды, хочется пить!

– А для какого черта у тебя болтается на поясе полная фляга воды?

Булкин шумно сопел носом, щеки его вздрагивали, глаза бегали по сторонам.

– Если еще раз замечу, суд будет короткий! – погрозил Захаров автоматом.

В воздухе по-прежнему шумели моторы. Сейчас уже слева и справа в небе вспыхивали разрывы снарядов. Неожиданно мы увидели огромную огненную стрелу, падающую на землю. Я плотно прижался к сосне; на этот раз и Сидоров прикрыл голову руками. Только Романов лежал, не изменив положения. Сбитый самолет врезался в обрыв реки, сильный взрыв потряс землю, лесная поляна озарилась багровым светом. В этот миг я заметил немцев: они торопливо устанавливали пулеметы, дула которых смотрели в нашу сторону.

И тут в небо взвилась зеленая ракета. Описав большую дугу, она упала на середину аэродрома. Сразу открыли огонь все наши станковые и ручные пулеметы. Десантники падали на землю, расползались в стороны, а некоторые из них бежали к крутому обрыву реки, чтобы там укрыться от огня, – и вот послышались взрывы мин.

Стоя на коленях и подавая своему «старшому» пулеметную ленту, молодой боец, который так волновался до начала боя, теперь во весь голос выкрикивал:

– Что, гады, жарко стало?

Бой продолжался около двух часов. Немцы яростно сопротивлялись. Все вокруг пропиталось едким запахом порохового дыма. Но только с наступлением рассвета десант был уничтожен.

Старший лейтенант Круглов поручил Романову и мне доставить в штаб полка пойманного вечером радиста, который во время боя находился под охраной на командном пункте роты.

– Может быть, после этой прогулки он будет поразговорчивее.

Мы повели немца через поляну, усеянную трупами. Он шел медленно, мрачно озираясь вокруг, обходя трупы своих земляков. На его лице был испуг.

При первых лучах солнца мы похоронили на склоне оврага восемь наших товарищей, павших в ночном бою. Я помню, что не мог без слез смотреть на лица погибших друзей, с которыми всего лишь несколько часов назад шел рядом, разговаривал, смеялся…