Снежинка

Девушка с глянцевой обложки

Я могла провести в городе целый день, не перемолвившись ни с кем ни словом. Часто скрывалась то в поезде, то в гуманитарном корпусе, то на дублинских улицах. На лекциях сидела одна. Даже кофе покупала в автомате, лишь бы избежать общения с людьми. После безуспешных попыток завести друзей в первые пару дней я приняла решение не разговаривать ни с одной живой душой, и стало полегче.

Мне постоянно хотелось пи́сать, и я по полдня искала туалет, чтобы посидеть и передохнуть. Там я могла подзарядиться, выплакаться и собраться ровно настолько, чтобы хоть выглядеть цельной. От рюкзака болели плечи. Сбрызгивая дезодорантом липкие потные подмышки и ложбинку между грудей, я читала граффити на стенах кабинки. В большинстве своем – анонимные крики о помощи. И ощущала груз ответственности. Каракули на держателе для туалетной бумаги угрожали самоубийством. Имелись и другие, менее отчаянные раздумья: «Мне не нравится секс – это норм?» Ниже кто-то откликнулся: «Сожми шейку матки и расслабься, подруга!» Интересно, как такое возможно.

На выходе из туалета я врезалась во входившую девушку.

– Извини! – весело бросила она и неуклюже протиснулась мимо меня.

Сила столкновения меня напугала. Заставила ощутить собственную непрочность, будто меня можно запросто вышибить из своего тела в ее.

– Дебби, подожди!

Это оказалась Ксанта. Без желтого дождевика я ее не узнала.

– Привет!

– Попьем кофе?

– Прямо сейчас?

– Если, конечно, тебе удобно.

– Эм, давай…

– Здорово, я только схожу пописать.

Ксанта появилась из туалета красивая, как в рекламе духов. Широкие брюки, синий вязаный джемпер и плоская кепка, которая, хоть и выглядела так, словно ее позаимствовали из трейлера Билли, но каким-то образом объединяла весь образ.

– Ну что, каково каждый день мотаться в город? – спросила она, когда мы влились в толпу, спускающуюся по лестнице.

– Супер, – говорю я.

– Сколько тебе добираться до Дублина?

– Поездом – минут сорок. Но от нас до станции еще двадцать минут на машине, так что всего получается примерно час.

– Выходит, ты из настоящей глубинки?

– Ага. Я живу на ферме.

– Потрясно! А какие у вас животные?

– Только коровы. Это молочная ферма. Она принадлежит моему дяде.

– А ты сама на ней помогаешь?

– Сегодня утром доила.

– Да ладно! Это долго?

– Часа полтора.

– И ты сама их доишь?

– Да, но за мной приглядывал Джеймс, пока чистил коровники.

– Джеймс – это твой дядя?

– Нет, Джеймс просто работает на ферме. Дядя наверняка еще из постели не вылезал. Вчера вечером он бухал.

– Ха-ха, бухал во вторник?

– У него это каждый вечер.

Вслед за Ксантой я вышла через боковую дверь, которой раньше не замечала. Мимо пролетела скорая. Я уже собралась перейти улицу, но Ксанта так и стояла на тротуаре, глядя на меня.

– В чем дело?

– Ты только что перекрестилась?

Я почувствовала, что краснею.

– Ну да. Такая у меня привычка.

– Какая милота!

Захотелось послать ее куда подальше.

– Извини, получилось как будто свысока, – спохватилась она.

– Все в порядке.

– Я имела в виду, это хорошая привычка.

– Вообще-то я не то чтобы верующая.

– Я знаю. То есть не знаю. Все, молчу.

Мы пошли в кафе через дорогу. Внутри было столько студентов и туристов, что запотели окна. Кофемашина тарахтела, как целая стройплощадка.

– Пойду займу нам столик! – крикнула Ксанта.

Я не могла понять, где начинается очередь.

– Вы стоите? – спросила меня какая-то женщина.

– Нет, извините, – ответила я и отошла в сторону.

– Я заняла нам место вон там, – сообщила Ксанта мне на ухо.

– Отлично, спасибо. Ты знаешь, что ты будешь? Хочешь, заказывай первая.

Заказ еды – это пытка. Я умирала от голода. Хотелось взять обед, но это было слишком дорого. Ксанта заказала травяной чай, поэтому я тоже взяла чай и шоколадный торт. Извинившись перед девушкой за кассой за то, что у меня нет карты постоянного посетителя.

Я пододвинула кусок торта Ксанте.

– Хочешь пополам?

– Нет, спасибо.

– Серьезно, помоги мне его съесть.

– Не могу, у меня аллергия на орехи.

– Ясно…

– Ну да. Раньше я была из тех, кто не верит в аллергии. Думала, аллергии – для слабаков. Оказалось, я сама слабачка.

– А мята тебе нравится? – спросила я, показывая на ее чай.

– Вообще-то нет.

– Зачем ты тогда это заказала?

– Вот пытаюсь полюбить травяной чай, он типа полезный.

– Травяной чай напоминает мне духи из маргариток, я делала их в детстве. Давила цветы и разводила водой. Даже тогда мне хватало мозгов их не пить.

– Ну, теперь я не жалею, что потратила на это пятерку.

– Ты прикалываешься?

Ксанта показала на меловую доску над прилавком.

– Грабеж средь бела дня, – сказала я.

За час разговоров я успеваю выложить Ксанте всю свою биографию.

– Твоя мама встречается с двадцатичетырехлетним парнем?

– Ага.

– А ей сколько?

– Тридцать шесть. Она родила меня в восемнадцать.

– Ух ты. Так у тебя, наверное, и папа молодой?

– Она никогда никому не говорила, кто мой папа.

– Даже тебе?

Я покачала головой:

– Если честно, по-моему, она и сама не знает.

– Кажется, она потрясная. Когда будешь выходить замуж, тебя ждет «Мамма миа!» по-деревенски.

Ксанта злоупотребляла словом «потрясный». О себе предпочитала не говорить. Единственное, что мне о ней было известно, – это что у нее аллергия на орехи.

– Что у тебя с пальцами? – спросила она, словно почувствовав, что я вот-вот подловлю ее на игре в вопросы.

Я вытянула левую руку:

– Несчастный случай в детстве. Дверью прищемила.

Каждую весну мама собирала камыш в поле рядом с нашим и плела кресты святой Бригитты для всего прихода. В конце января она приносила на мессу корзину, полную крестов, и священник благодарил ее у алтаря.

Когда мне было семь лет, я попыталась ей помочь. Поле, где рос камыш, называли болотом, – детское, промежуточное место, где мои сапоги хлюпали и было непонятно, суша вокруг или уже озеро. Я воображала, что под тиной, за кустами камышей, лежат бегемоты.

Мама срезала стебли ножницами, связывала в снопы и складывала в джутовый мешок. Я семенила за ней, пытаясь рвать камыши, но они упрямо цеплялись корнями. Обычно чем больше я старалась угодить маме, тем больше она выходила из себя, но в тот раз она терпела меня, потому что неподалеку дедушка переносил изгородь. Когда я спросила, можно ли ей помочь, она разрешила мне тащить за ней мешок с камышами.

Набрав тростника, мы вернулись в дом. Я изо всех сил старалась не шуметь, но ее раздражало даже мое молчание.

– Дебби, иди поиграй на свежем воздухе.

– Но я хочу помочь.

– Мне не нужна помощь.

– Пожалуйста, мамочка, я буду очень стараться.

– Мне сейчас некогда тебя учить.

– Я уже умею, мы плели их в школе из синельной проволоки. – Я победно улыбнулась.

Мама взяла камыши со стола и пошла к себе в комнату, прижимая их к груди, будто младенца.

– Мамочка, пожалуйста, я хочу помочь. – Я расплакалась, и она бросилась бежать. Я кинулась за ней по коридору, вытянула руку, чтобы не дать ей закрыть дверь, но мама резко ее захлопнула. Черная боль пронзила мне ладонь.

В тот день я потеряла кончики среднего и безымянного пальцев на левой руке. Билли отвез меня в больницу. Когда мы вернулись домой, мама вела себя как ни в чем не бывало, но приготовила мне чашку чая. Позже, когда я заснула, она сунула мне под подушку письмо. В нем она как бы извинялась, но на самом деле объясняла, что все произошло по моей вине.

В воскресенье мама отнесла кресты святой Бригитты на мессу, и священник поблагодарил ее у алтаря. Выходя из церкви, люди забирали с собой по кресту и вешали их над дверями домов как оберег от порчи.