Снежный Цветок и заветный веер

Сожаление

Мои руки слишком стары, чтобы готовить, ткать или вышивать, и когда я смотрю на них, я вижу пятна, выступившие потому, что я прожила так много лет. И при этом не важно, работала ли ты под солнцем на открытом воздухе или просидела всю жизнь в женской комнате. Кожа у меня такая тонкая, что, когда я натыкаюсь на предметы, или предметы натыкаются на меня, кровоподтеки собираются прямо на ее поверхности. Мои руки устали растирать чернила о камень, а костяшки пальцев опухли от письма. На моем большом пальце сидят две мухи, но у меня нет сил прогнать их. Мои глаза — водянистые глаза очень старой женщины — слишком часто слезились в последнее время. Мои волосы — седые и тонкие — выскользнули из-под заколок, которым полагается удерживать их на месте под косынкой. Когда к нам приходят посетители, они стараются не смотреть на меня. Я тоже стараюсь не смотреть на них. Я слишком долго живу на свете.

После смерти Снежного Цветка передо мной еще простиралась половина моей жизни. Мои дни риса-и-соли не закончились, но в своем сердце я уже подошла к началу дней спокойного сидения. Для большинства женщин этот период начинается после смерти мужа. Для меня он начался после смерти Снежного Цветка. Я была «той, кто не умерла», но многое удерживало меня от того, чтобы стать совсем тихой и спокойной. Я была нужна своему мужу и своей семье как жена и мать. Моя община нуждалась во мне как в Госпоже Лу. А кроме того, были дети Снежного Цветка, в которых нуждалась я, чтобы восполнить все, что я не сделала для своей лаотун. Но трудно быть по-настоящему щедрой и великодушной, и при этом вести себя честно и прямо, когда ты не знаешь, как это сделать.

Первое, что я сделала в первые месяцы после смерти Снежного Цветка, — я заняла ее место на всех свадебных традиционных встречах и церемониях. Казалось, Весенняя Луна совсем не хотела выходить замуж, покидать свой дом. Она видела, как ее отец обращался с ее матерью, и боялась того, что ждет ее впереди. Я говорила себе, что все девушки боятся выходить замуж. Но в свою первую брачную ночь, после того как ее муж заснул, Весенняя Луна совершила самоубийство, бросившись в деревенский колодец.

«Эта девица загрязнила не только свою новую семью, но и питьевую воду целой деревни, — шептались сплетницы. — Она, как ее мать. Помните ту Песнь Оскорбления?» То, что именно я сочинила песнь, которая подорвала репутацию Снежного Цветка, мучило мою совесть, поэтому я прекращала подобные разговоры, когда слышала их. Благодаря этой Песне я прославилась как женщина незлопамятная и милосердная по отношению к несчастным людям, но я знала, что моя первая попытка искупить вину перед Снежным Цветком провалилась. День, когда я сделала запись о смерти этой девочки на нашем веере, был одним из худших в моей жизни.

Тогда я сосредоточила свои усилия на сыне Снежного Цветка. Несмотря на самые неблагоприятные условия, не имея никакой поддержки от отца, он неплохо выучился мужскому письму и умел хорошо считать. Тем не менее, ему приходилось работать рядом с отцом, и радости в его жизни было не больше, чем в то время, когда он был ребенком. Я познакомилась с его женой, которая все еще жила в своей родной семье. На этот раз выбор был сделан правильно. Девушка забеременела, но мысль о том, что ей придется поселиться в доме мясника, причиняла мне боль. Хотя вторгаться во внешний мир мужчин было и не в моих правилах, я добилась от своего мужа, который не только унаследовал обширные владения Дяди Лу, но и добавил к ним земли, приобретенные на деньги от продажи соли, так что теперь его поля простирались до самого Цзиньтяня, чтобы он нашел для молодого человека какую-нибудь работу помимо убоя свиней. Он поручил сыну Снежного Цветка собирать арендную плату с крестьян и предоставил ему дом с огородом. Со временем мясник ушел на покой, переехал к своему сыну и принялся любить и баловать своего внука, который принес много радости в этот дом. Молодой человек и его семья были счастливы, но я знала, что еще не все сделала, чтобы найти обратный путь к Снежному Цветку.

В возрасте пятидесяти лет, когда у меня прекратились месячные, моя жизнь вновь изменилась. Я перестала обслуживать других с тем, чтобы другие обслуживали меня, хотя я, конечно же, следила за домашними делами и вмешивалась, если мне что-то не нравилось. Но, как я сказала, в моем сердце я уже вступила в период Спокойного Сидения. Я стала вегетарианкой и воздерживалась от таких горячительных вещей, как чеснок и вино. Я размышляла над религиозными сутрами, исполняла очищающие ритуалы и надеялась отказаться от загрязнения, связанного с постельными делами. Хотя всю свою замужнюю жизнь я тайно надеялась, что мой муж никогда не заведет себе наложницу, я смотрела на него и испытывала сочувствие к нему. Он заслужил награду за весь свой многолетний тяжкий труд. Я не стала дожидаться действий с его стороны — возможно, он никогда бы их и не предпринял — и сама нашла и привела в дом не одну, а трех наложниц, чтобы они развлекали его. Поскольку я выбирала их сама, я могла помешать возникновению зависти и мелочных ссор, обычно возникающих между красивыми молодыми женщинами. Я ничего не имела против, когда они рожали детей. И по правде говоря, престиж моего мужа в деревне повысился. Он доказал, что не только может позволить себе иметь женщин, но что его чи была сильнее, чем у любого другого мужчины в уезде.

Мои отношения с мужем перешли в большую дружбу. Он часто приходил в женскую комнату выпить чаю и поболтать со мной. Утешение, которое он находил в спокойствии внутреннего мира женщин, смягчало его тревоги по поводу хаоса, нестабильности и коррупции во внешнем мире мужчин. В это время мы были более довольны обществом друг друга, чем когда-либо. Мы посадили сад, и он цвел вокруг дома пышным цветом. Все наши сыновья были женаты. Их жены оказались плодовитыми. Наш дом звенел веселыми детскими голосами. Мы любили своих внуков, но был один ребенок не моей крови, который интересовал меня больше всех. Я хотела, чтобы он был рядом со мной.

В маленьком доме в Цзиньтяне жена сборщика арендной платы родила девочку. Я хотела, чтобы эта девочка — внучка Снежного Цветка — стала женой моего старшего внука. Шесть лет не считается слишком ранним возрастом для заключения Договора о Родстве, если обе семьи хотят обручить своих детей, если семья жениха хочет начать вручение подарков невесте, а семья невесты достаточно бедна, чтобы нуждаться в них. Я видела, что мы соответствуем всем условиям, и мой муж — после тридцати двух лет брака, в течение которых ему ни разу не было стыдно или неудобно за меня, — проявил щедрость, чтобы оплатить эти мои расходы.

Я послала за Мадам Ван, так как пора было бинтовать девочке ноги. Старая сваха вошла в главную комнату в сопровождении двух большеногих девушек, и я сделала заключение, что она отложила порядочно денег, чтобы жить в достатке. И все же время не было благосклонно к Мадам Ван. Ее лицо усохло. Глаза стали белыми от слепоты. Сваха стала беззубой. У нее осталось очень мало волос. Ее тело высохло и сгорбилось. Она была настолько хрупкой, и тело ее было настолько деформировано, что она едва могла держаться на своих лилейных ногах. Уже тогда я знала, что не хочу жить так долго. И все же живу.

Я предложила ей чаю и конфет. Мы немного побеседовали. Я думала, она не помнит, кто я такая, и считала, что смогу воспользоваться этим преимуществом. Мы поговорили еще немного, а потом я перешла к главному.

«Я ищу хорошую невесту для моего внука».

«Разве мне не следует поговорить с отцом мальчика?» — спросила Мадам Ван.

«Он в отъезде и просил меня заняться этим делом».

Старуха закрыла глаза, будто обдумывала сказанное. Или же она собралась соснуть.

«Я слышала, в Цзиньтяне есть хорошая невеста, — сказала я громко. — Она дочка сборщика арендной платы».

Следующая реплика Мадам Ван доказала мне, что она точно знает, кто я.

«Почему бы не взять девочку в маленькие невестки? — спросила она. — Ваш порог слишком высок для нее. Я думаю, ваш сын и невестка будут довольны».

На самом деле они были совсем недовольны тем, что я делаю. Мой сын был чиновником. Он только что сдал еще один императорский экзамен и стал цзюйжэнь в раннем возрасте, всего в тридцать лет. Либо его мысли витали в облаках, либо он сам путешествовал по стране. Он редко бывал дома, а когда приезжал, рассказывал диковинные истории о том, что видел: о высоких, нелепого вида иностранцах с рыжими бородами, у которых были жены с туго перетянутыми талиями, так что они едва могли дышать, и огромными ногами, которые при ходьбе шлепали, как выброшенные из воды рыбы. В остальном он оставался послушным сыном и делал то, что хотел его отец, а его жена повиновалась мне. Тем не менее, она полностью уклонилась от обсуждения этой темы и ушла в свою комнату, чтобы плакать.

«Мне не нужна большеногая девочка, — сказала я. — Я хочу женить своего внука на девушке с самыми совершенными ногами в уезде».

«Девочке еще не начали бинтовать ноги. И нет гарантии…»

«Но вы видели ее ноги, не правда ли, Мадам Ван? Вы хороший судья. Как вы думаете, какой будет результат?»

«Мать девочки, возможно, не сможет удачно справиться со своим делом».

«Тогда я пригляжу за этим сама».

«Вы не можете взять девочку в этот дом, если хотите выдать ее замуж за вашего внука, — сварливо напомнила Мадам Ван. — Будет неприлично, если ваш внук увидит свою будущую жену». Она не изменилась, но и я осталась прежней.

«Вы правы, Мадам Ван. Я навещу родителей девочки».

«Вряд ли это будет правильно…»

«Я буду часто навещать ее. Мне нужно будет научить ее многому». Я наблюдала за тем, как Мадам Ван обдумывает мое предложение. Затем я наклонилась к ней и положила свою руку на ее. «Я думаю, Тетушка, что бабушка девочки одобрила бы это».

Глаза старой свахи наполнились слезами.

«Эта девочка должна научиться домоводству, — поспешно проговорила я. — Ей надо будет путешествовать — не так далеко, чтобы ее стремления простирались за пределы женского внутреннего мира, но я полагаю, что ей следует каждый год посещать Храм Гупо. Мне говорили, что когда-то там жил человек, который по-особому готовил таро. Я слышала, его внук унаследовал его дело».

Я упорно продолжала вести переговоры, и внучка Снежного Цветка перешла под мое покровительство. Я сама перебинтовала ей ноги. Я отдавала ей всю свою материнскую любовь, на какую только была способна, когда водила ее взад-вперед по верхней комнате ее родного дома. Ноги Пион превратились в совершенные «золотые лилии», размером с мои. В течение долгих месяцев, пока у Пион отвердевали косточки, я приходила к ней почти каждый день. Ее родители очень любили ее, но ее отец старался не думать о прошлом, а ее мать ничего о нем не знала. Поэтому именно я рассказывала девочке истории о бабушке и ее лаотун, о письме и пении, о дружбе и тяготах жизни.

«Твоя бабушка родилась в образованной семье, — говорила я ей. — Ты выучишься всему, чему она научила меня: шитью, достойному поведению, а главное, нашему тайному женскому письму».

Пион была прилежной ученицей, но однажды она сказала мне: «У меня грубый почерк. Я надеюсь, вы простите меня за это».

Она была внучкой Снежного Цветка, но как я могла не видеть в ней также и себя саму?

Иногда я думала, что было хуже — видеть, как умирает Снежный Цветок, или как уходит мой муж? Они оба безмерно страдали. Но лишь у одного из них были похороны, во время которых три сына шли на коленях до самой могилы. Когда умер мой муж, мне было пятьдесят семь лет, и я была слишком стара для того, чтобы мои сыновья беспокоились о моем новом замужестве или о том, буду ли я честной вдовой. Я была целомудренной вдовой. Я уже давно соблюдала целомудрие, только теперь я была вдвойне вдовой. На этих страницах я мало писала о своем муже. Все остальное есть в моей официальной автобиографии. Но я скажу вам одно: он давал мне повод для существования. Мне нужно было заботиться о его еде. Мне нужно было быть умной, чтобы развлекать его. После его смерти я стала есть все меньше и меньше. Меня больше не заботило, являюсь ли я примером для женщин в нашем уезде. Дни переходили в недели, и я забыла о времени. Я забыла о смене времен года. Годы складывались в десятилетия.

Трудность такой долгой жизни заключается в том, что вы видите смерть чересчур многих людей. Я пережила почти всех — моих родителей, Тетю и Дядю, сестер и братьев, Мадам Ван, моего мужа, двоих своих сыновей, всех невесток, даже Юнган. Мой старший сын стал гуншэн, а потом и цзиньши. Сам император читал его эссе из восьми частей. Поскольку мой сын был придворным чиновником, он по большей части отсутствовал, но обеспечил положение будущим поколениям семьи Лу. Он — послушный сын, и я знаю, что он никогда не забудет о своем долге. Он даже купил гроб, куда меня положат, когда я умру. Его имя — вместе с именем его двоюродного дедушки Лу и именем прадеда Снежного Цветка — записано мужскими иероглифами в храме предков в Тункоу. Эти три имени будут красоваться там, пока здание не разрушится.

Пион сейчас тридцать семь лет, она на шесть лет старше, чем была я, когда стала Госпожой Лу. Как жена моего старшего внука она станет, когда я умру, новой Госпожой Лу. У нее два сына, три дочери, и, возможно, будут еще дети. Ее старший сын женился на девушке из другой деревни. Она недавно родила близнецов, мальчика и девочку. В их лицах я вижу черты Снежного Цветка и свои собственные. Когда мы были девочками, нам говорили, что мы никчемные ветви семейного древа. Мы не можем носить семейное имя, а только имя той чужой семьи, куда выходим замуж, и то лишь при условии, что нам повезет родить сыновей. Таким образом, женщина навеки принадлежит семье своего мужа и при жизни, и после смерти. Все это верно, и все же я испытывала удовлетворение: в той, кто скоро будет управлять домом семейства Лу, течет кровь Снежного Цветка и моя.

Я всегда верила старой поговорке: «Необразованная женщина лучше образованной».

Всю свою жизнь я старалась закрыть глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать того, что происходит во внешнем мире мужчин, и я не стремилась выучиться мужскому письму. Но я знала женские обычаи, истории и знала нушу. Много лет назад, когда в Цзиньтяне я обучала Пион и ее названых сестер линиям, из которых состоит тайнопись, многие женщины спрашивали, не могу ли я переписать их автобиографии. Я не могла отказать им. Разумеется, я брала с них плату — три яйца или деньги. Я не нуждалась ни в яйцах, ни в деньгах, но я была Госпожой Лу, и все должны были относиться с уважением к моему высокому положению. Помимо этого мне хотелось, чтобы они ценили свои жизни, которые по большей части были печальными. Эти женщины происходили из бедных и неблагородных семей, которые выдали их замуж в очень раннем возрасте. У них болело сердце, когда они расставались со своими родителями, теряли детей, испытывали унижения оттого, что занимали самое низкое место в домах родителей своего мужа, и оттого, что почти всех их били мужья. Я много знаю о женщинах и их страданиях, но я почти ничего не знаю о мужчинах. Если мужчина не ценит свою жену до свадьбы, разве он будет обожать ее после? Если он смотрит на свою жену только как на курицу, которая бесконечно несет яйца, или как на буйвола, который может вынести на своих плечах любой груз, будет ли он ценить ее выше эти животных? Он может даже ценить ее ниже, потому что она не такая смелая, сильная, терпеливая и не способна поедать собственные отбросы, как они.

Узнав столько женских историй, я подумала о своей собственной. Сорок лет подряд воспоминания будили во мне только сожаления. Лишь один человек в моей жизни что-то значил для меня по-настоящему, но я поступила с ней хуже, чем самый плохой муж. После того как Снежный Цветок попросила меня стать тетей ее детям, она сказала — и эти слова были ее последними: «Хотя я не была такой хорошей, как ты, я верю, что небесные духи соединят нас. Мы будем навеки вместе». Я так много думала об этом. Говорила ли она правду? Что если в загробном мире нет сочувствия? Но если у мертвых остаются желания и нужды живых, тогда я взываю к Снежному Цветку и всем, кто был свидетелем нашей жизни. Пожалуйста, услышьте мои слова. Пожалуйста, простите меня.