Сними панцирь!

КАКОЙ УМНЫЙ ЭТОТ ВАК

Арина у нас всегда лепит. Она из всего лепит. Из пластилина. Из глины. Из мыла. Из замазки. Сейчас она лепит из хлеба. Свой кусок уже вылепила, взяла мой. Кофе не допила, а лепит.

— Перестань хлеб мучить, — говорит Марина Ивановна.

Арина не слышит, она же лепит.

У папы в кабинете собачка сидит, ему Арина на день рождения подарила. К нам кто приезжает, скорей эту собачку щупает. «Поразительно, — говорят. — В четыре года! Просто поразительно!» Особенно их поражают уши, как они наставлены. И живот — какой это впалый живот.

Сразу говорят: «А ещё у неё что-нибудь есть?» — «Целый зоопарк», — говорит папа. «Но её же надо срочно учить!» — кричат все, кто приезжает. А никто не может Арину учить, потому что лепить никто не умеет. Ни Аринина мама, ни Аринин папа, ни Марина Ивановна, ни Вета с метеостанции, ни шофёр Боря. Даже мой папа не умеет. И все, кто приезжает. Вот к нам тётя Надя приехала. Привезла пластилин и краски, а лепить тоже не умеет. Поэтому Арину никто не учит, она сама лепит.

— Только из хлеба не надо, Ариночка, — говорит Марина Ивановна. — Хлеб надо уважать.

— Я его уважаю, — говорит Арина. — Я чёрный хлеб больше уважаю, из него крепче.

Арина лепит и спрашивает меня:

— Лёдик, кто вышел?

Зачем Арина спрашивает? Когда я леплю, тогда интересно спрашивать. Каждый по-разному говорит, никто не может угадать. А у Арины сразу видно. Она ишака сейчас лепит. У него ноги длинные и коленки торчат. Этот ишак на своих длинных ногах не может стоять. Хлебные ноги его не держат, они подгибаются. Совсем подогнулись, и ишак лёг на стол.

— Я ему сейчас крылья сделаю, — говорит вдруг Арина.

— Разве у ишака крылья бывают? — говорит Марина Ивановна. — Где ты видала ишака с крыльями! Надо по правде лепить.

— Я по правде, — говорит Арина. И лепит своему ишаку крылья.

— Это, наверное, волшебный ишак, да, Аринка? — говорит тётя Надя.

— Нет, — говорит Арина. — Просто крылатый.

— Крылатых ишаков не бывает, — говорит Марина Ивановна.

Что они все Арине мешают? Она же работает. Такой у неё ишак. Он с крыльями родился. Хочет — бежит на длинных ногах, хочет — летит на крыльях. Сам серый, а крылья у него белые. Очень красиво.

— Скульптором будешь, Аринка, — говорит тётя Надя.

— Нет, — говорит Арина. — Художником!

— Художники рисуют, а ты лепишь.

— Я, когда вырасту, тоже рисовать буду, — говорит Арина. — Сейчас мне некогда рисовать.

— Надо бы тебя в настоящий музей свести, — говорит тётя Надя.

— Мы с Лёдиком были в настоящем!

Мы в Ашхабаде были с Ариной. Папа в институт побежал, а нас в музее оставил, это рядом. «Побродите пока», — говорит.

Мы с Ариной стали бродить. Там картины висят. Страшные. Браконьеры палками гонят слона, такая картина. Они его до смерти могут загнать! Ещё такая висит — браконьеры у костра пляшут, в шкурах. Слона, наверно, убили, и в его шкуре пляшут.

С самолёта в волка стреляют, тоже картина. Волк по снегу бежит и на самолёт огрызается. Браконьеры, значит, и на самолёте летают! Но этого волка они ещё не убили. Он быстро бежит, браконьерам никак не попасть. «Он убежит?» — говорит Арина. Я думаю — убежит. Но лучше мы что-нибудь другое посмотрим.

«Вон медведь», — говорю я. «Настоящий?» — обрадовалась Арина. Мы подошли. Он не настоящий. В музее ничего настоящего нет. Чучело просто. На этом медведе нитки видно. «Ему больно», — говорит Арина. Я знаю, что больно. Я говорю: «Ничего ему не больно, он же чучело».

— В музее ничего хорошего нет, — говорит Арина.

— Это не тот музей, — говорит тётя Надя. — Вот приедете как-нибудь в Москву, я вам покажу.

— Мы с Лёдиком приедем к тебе, — говорит Арина.

— Вы потише кричите, — сдерживает нас Марина Ивановна. — Спят же ещё!

Это мой папа спит. И дядя Володя.

— Я не слышала, как они вернулись, — говорит тётя Надя шёпотом.

— Где слышать! — рассказывает Марина Ивановна. — Под утро вернулись. Побегали. Но не зря. Тут шофёр в экспедиции есть, за заповедником они стоят. Давно Лёша этого шофёра подозревал. Сегодня попался. Хитрый, а всё же не доглядел. Только архара свалил, а наши-то тут как тут. Чуть не до драки, рассказывают, а всё же поймали с поличным, никуда не денешься.

— А теперь что? — говорит тётя Надя.

— Теперь суд разберётся, — говорит Марина Ивановна.

Вдруг Вета с метеостанции к нам бежит, кричит на бегу:

— Алексей Никитич, радиограмма!

— Тише! Ну никакого покоя людям! Спят ещё. Какая такая радиограмма?

Вета себе даже рот зажала рукой. Покраснела и говорит тихо:

— Извините, Марина Ивановна. Хорошая радиограмма, из института. Алексея Никитича ВАК утвердил.

Марина Ивановна вдруг села и говорит:

— Слава богу…

Потом ещё говорит:

— А Верочка не дожила…

Это она про мою маму. Достала платок и глаза себе трёт.

Тут Боря из гаража прибежал. Он как раз лежал под машиной, у него ведущая полуось отказала. Боря прямо жизни не рад из-за этой полуоси. Но теперь он, конечно, рад. Ведь папу ВАК утвердил!

Дядя Мурад из лаборатории прибежал. Он собирался сегодня на влажность бурить. Но теперь он не будет бурить.

Разве можно в такой день бурить? Ведь папу ВАК утвердил!

Тётя Наташа все дела бросила. Она гербарий хотела пересмотреть, ей одну травку нужно найти. Никак она эту травку не определит, что за травка. Может, это вообще новый вид? Но тётя Наташа гербарий бросила и говорит:

— Как быстро Лёшу ВАК утвердил!

ВАК папу за месяц утвердил, это неслыханно. Дядю Мурада он, например, мурыжил семь месяцев, все переволновались. А папу за месяц утвердил! Аринину маму ВАК целый год держал. Её даже в Москву вызывали. Но всё-таки обошлось, утвердил. А папу ВАК утвердил за месяц.

— У Лёши работа такая, — сказал дядя Мурад. — Я, когда его диссертацию читала, завидовала хорошей завистью.

Конечно, у папы работа не какая-нибудь. На учёном совете в один голос сказали, что давно не было такой работы. У папы, можно сказать, ДОКТОРСКАЯ диссертация.

Но это всё равно ничего не значит, так Марина Ивановна считает. ВАК вполне мог в этом не разобраться. У ВАКа столько работ! Просто счастье, что ВАК всё-таки разобрался.

Тут дядя Володя пришёл. И папа за ним.

— Что за шум, а драки нету? — говорит.

Я говорю:

— Тебя ВАК утвердил, вот!

— Сорока на хвосте принесла! — смеётся папа.

— Не на хвосте, а радиограмма!

— Поздравляю, Никитич, — говорит дядя Володя. — С тебя причитается.

— Отлично, — говорит папа. — Три кандидата на заповедник — это уже сила. Пусть попробуют вычислительную машину не дать!

Папа мечтает сделать у нас в заповеднике научный центр. Для этого ему нужна вычислительная машина. А то они наблюдают, наблюдают, столько наблюдений — ужас. Как кто в пустыне живёт, кто кого ест. А обрабатывать эти наблюдения просто не успевают, физически. Только вычислительная машина может успеть, она такая. Без машины в наше время нельзя, получаются прямо кустарные выводы, как будто прошлый век.

— Теперь Володе пора защищаться, — говорит тётя Наташа.

— Пока вроде не нападает никто, — говорит дядя Володя.

— Всем сразу нельзя, — смеётся дядя Мурад. — Давка будет.

— А мне и так хорошо, — смеётся дядя Володя. — Как-нибудь потом, в свободное от работы время.

— Потом поздно будет, — говорит тётя Наташа. — Защищаться молодым нужно, пока детей нет.

— Мы, наверное, Надежду Георгиевну совсем уморили своими специальными разговорами, — говорит папа.

— Что вы? Наоборот!

Мы тётю Надю нисколько не уморили. Она всегда мечтала встретить цельных людей. На Севере она их, правда, встречала. И вот сейчас опять встретила, на Юге. Ей, наоборот, приятно.

— А мне как в голову вступило, — говорит Марина Ивановна. — Я всё думаю, какой умный этот ВАК.

— О-о! — говорит папа. — Он такой, он прямо умнющий…

— Пап, — говорю я. — А почему я его не помню? Меня, что ли, не было?

— Когда? — говорит папа.

— Когда он к нам приезжал, — говорю я. — Он ведь к нам приезжал?

— Кто?

— ВАК!

Дядя Володя даже подпрыгнул и ноги выше скамейки задрал, так ему смешно стало. Один дядя Мурад не смеётся. Он улыбнулся тихонько — и всё, потому что он деликатный. Чего тут смешного?

Папа на руки меня подхватил и щекочет щекой.

— Значит, ВАК, — щекочет, — приезжал?

— Ага, — говорю я. И сам щекочусь о папину щёку.

— И ты его забыл? — говорит папа.

— Ага, — говорю я.

— Он обидится, — говорит папа. — Если он узнает, он ужасно обидится.

— А как он узнает?

— А мы вот ему напишем…

Потом папа меня на скамейку поставил и говорит:

— ВАК, крокодил, — это он мне говорит, — это такая комиссия, в ней не один человек, а много, один другого учёней. Они все сидят в Москве, очки на носу…

— У всех? — смеюсь я.

— У всех до одного, — смеётся папа. — Они сидят и читают наши диссертации. Если им диссертация не понравится — всё, другую пиши.

— А твоя им понравилась?

— Выходит, — смеётся папа.

— Какой умный этот ВАК, — говорю я.