Инструктор. Снова в деле

Глава 3

Сентябрьским вечером, когда осень еще не полностью заявила свои права и давала москвичам роскошную возможность насладиться последними теплыми деньками, молодой человек лет двадцати семи стоял с решительным выражением лица у входа в метро и бросал нетерпеливые взгляды на входивших в кафе возле станции метро «Маяковской». Темнело. День обесцвечивался, теряя свои яркие краски. Еще немного – и исчезнет розоватая дымка на небе, поглощаемая мраком подступающей ночи, зажжется яркий свет фонарей и город начнет жить другой жизнью.

Одет молодой человек был щеголевато, словно бросал вызов обществу. Черный деловой костюм сидел плотно по фигуре, подчеркивая крепость торса его обладателя. Молодой человек периодически нервно вскидывал руку с часами, не столько для того, чтобы узнать время, сколько для того, чтобы подчеркнуть свой статус, который, впрочем, никого не интересовал в этом обычном кафе. Место встречи выбирал не он. Евгений Чуб никогда бы не решился назначить встречу в такой забегаловке. «Надо быть полным идиотом, чтобы назначить встречу в таком затрапезном месте, – с раздражением подумал он, в который раз глядя на улицу уставшим взглядом. – И надо быть полным ублюдком, чтобы опаздывать на такую важную встречу. Распоряжаются своим временем так, будто собираются жить никак не меньше тысячи лет». Беспокойный взгляд его то и дело падал на новенькую «БМВ», стоявшую возле кафе, свою любимицу, которую он недавно приобрел в кредит.

Прошло еще несколько минут, руку с часами он вскидывал все чаще, и, глядя на него со стороны, можно было подумать, что он ждет любимую девушку и сердится оттого, что точно знает, что сегодня она так и не явится.

Но он оживился, когда у входа появился молодой человек невысокого роста, в черных джинсах и красном свитере, с пухлым кожаным портфелем в руках. Надменный взгляд Евгения Чуба встретился с ищущим взглядом молодого человека, который застыл у входа, словно был в этом кафе впервые и растерялся в незнакомой обстановке.

«По Сеньке и шапка, – подумал Чуб, мысленно насмехаясь над парнем, направившимся к нему с радостной улыбкой, словно они были закадычными друзьями и не виделись неизвестно сколько. – И одет как лох полный, впрочем, как обычно. Теперь понятно: это замшелое кафе – предел его жизненных мечтаний».

Игорь Охотников радостно подскочил к столику и, вместо того чтобы протянуть руку своему старому приятелю Чубу, в растерянности ухватился за спинку стула, а потом, словно сообразив, какую допускает оплошность, собрался протянуть руку, но Чуб едва заметно, с царственной небрежностью кивнул. Сидел он не шелохнувшись и руку, конечно же, подавать не спешил. Охотников напряженно опустился на стул. Евгений Чуб взглянул на него с презрением, он никогда не уважал людей с подобными манерами, не умеющими вести себя культурно в обществе, и считал, что такие люди часто попадают в какой-нибудь переплет. «У него все на лице написано. Ничего спрятать не может. Читай как раскрытую книгу. Теперь мне понятно, чего он в журналистику подался. Там таким ублюдкам и место». С недавних пор Евгений Чуб начал относиться ко многим своим знакомым с пренебрежением и насмешкой, несколько возвышая себя над ними, и это чувство с ростом его успехов только усиливалось. А он делал неплохую карьеру! Для своих двадцати семи он неплохо зарабатывал по московским меркам, мог позволить себе снимать квартиру на Кутузовском проспекте, каждую пятницу отдыхать в престижном ночном клубе. Летом – отдыхать в бассейне Карибского моря, носить дорогую одежду и входить в общество элитарной публики. Работа ему нравилась, и Чуб работал с остервенением, без которого в его деле обойтись было нельзя, да и, наверное, без него не обойтись всем людям, желающим построить успешную карьеру.

Евгений Чуб, успешно окончив университет, решил податься в риелторы, прошел стажировку и без какой-либо протекции вырвал место под солнцем в престижной компании «МосРиэлт». Поначалу он не мог рассчитывать на доверие и был под ежечасным наблюдением. Сперва занимался недвижимостью на рынке вторичного жилья. Природа наградила Евгения острым умом и располагающей внешностью: улыбаясь и говоря несколько вежливых фраз, он ловко втирался в доверие к людям; произнося то, что люди хотели бы услышать, он ловко расставлял наживку, и люди проглатывали не сомневаясь. Таким образом он продавал неудачные квартиры за вполне приличные деньги. Делая успехи на своем поприще, он обратил на себя внимание начальства и был вознагражден за свое рвение тем, что его допустили к продажам квартир из новостроек. Евгений оправдал это доверие, развернув бурную деятельность, работая с утра до ночи и лишь в пятницу напиваясь до беспамятства, чтобы хоть как-нибудь расслабиться. Рвение его легко объяснялось тем, что от каждой проданной квартиры ему шел неплохой процент, и чаще всего этот процент выходил в несколько раз больше его месячной зарплаты. Тем не менее Чуб не останавливался на достигнутом и, приобретая связи, годам к тридцати рассчитывал открыть собственное риелторское агентство.

Он и нервничал потому, что не привык распоряжаться временем так небрежно, как мог позволить себе Игорь Охотников, мелкий журналист из какой-то там газетенки. Чуб брезгливо оглядывал его с головы до ног. Охотников походил на студента. Небритый, с взлохмаченной шевелюрой, взглядом безумного гения, изобретение которого отказывается понимать мир, он улыбался так активно, словно хвастался своей голливудской улыбкой.

Охотников был ровесником Чуба и дружил с ним уже несколько лет, если это можно было назвать дружбой. Чуб, пока его карьера не обещала значительных успехов, иногда скучал и потому за неимением лучшего досуга встречался с Охотниковым, они шли куда-нибудь, знакомились с девушками, в общем стремились как-то убить время в веселой компании. Но когда обстоятельства переменились и Чуб был занят круглые сутки, а Охотников продолжал бегать по газетенкам со своими статьями, их дороги разошлись: Чуб считал ниже своего достоинства водить дружбу с таким человеком и не мог позволить себе появляться на людях в обществе Охотникова. Охотников не обиделся, хотя бы потому, что увлекся журналистикой и получил второе высшее образование, поначалу он учился на экономиста. Ирония судьбы заключалась в том, что в итоге карьера бывших друзей была связана со строительством. Только если Чуб собирал сливки, то Охотников подметал полы и, расшаркиваясь в своей газетенке перед шефом, рассчитывал на небольшую премию, когда Чуб зарабатывал в разы больше. И вот теперь они смотрели друг на друга, как на классовых врагов, которых общее дело свело за одним столом.

– Ты пунктуален, – не без издевки заметил Чуб. – Мне всегда говорили, что у газетчиков много дел.

– Мы с тобой, брат, по одну сторону баррикад работаем, – заметил Охотников. – Только дел у меня гораздо больше, чем у тебя. Тут, Женька, можешь со мной даже не спорить. Мне надо материал подготовить, потом просмотреть все, успеть в срок, доделать, переделать. А ты квартиру продал, день рабочий закончился и иди гуляй как ветер.

– Да… Я вот тоже думаю в журналистику податься, – на его манер продолжил разговор Чуб, которого чрезвычайно раздражила высокомерная реплика Охотникова, самоуверенного без какой-либо на то причины. – Там, знаешь, совсем другие бабки крутятся. Что я квартирами занимаюсь! Банальщина! А ты можешь писать интересные статьи. Творчество. Деньги хорошие.

– Подожди! – нервно остановил его Игорь, закуривая сигарету. – Ты что, хочешь сказать, что все упирается в деньги? Так получается?

– Время – деньги, – веско изрек Чуб и щелкнул золотой зажигалкой. Не мог он обойтись без таких дорогих вещичек, их покупка оправдывалась хотя бы тем, что можно было показать свое место таким, как Охотникову. – А, не бери в голову. Счастье, брат, в любви!

– Издеваешься, – покачал головой Охотников.

Чуб не решился что-либо заказывать из блюд, опасаясь, что в этом кафе отвратительная кухня и он отравится, когда впереди веселая ночь в клубе и похмельное субботнее утро.

Охотников заказал спагетти с морепродуктами и бутылку пива. Чуб ограничился бутылкой воды. Поймав на себе недоуменный взгляд, лениво мотнул головой к окну:

– Я на колесах.

Охотников изобразил на своем лице искреннюю радость за Чуба, когда тот, словно речь шла о покупке какой-нибудь мелочовки вроде зубочисток или пачки сигарет, сообщил о том, что купил новую машину, из тщеславия умолчав, что тридцать штук достались ему в кредит.

Чуб с отвращением наблюдал за тем, как ест Охотников. Игорь жадно жевал, пил пиво из горлышка, когда рядом стоял бокал, и успел заляпать вокруг себя весь стол, так что Чуб предусмотрительно отодвинулся от стола, чтобы ненароком не запачкать свой костюм.

– Ну, – поторопил Чуб, когда стало очевидно, что Охотников может сидеть так целый вечер, попивая пиво. – Давай ближе к делу. Сколько ты готов выложить мне за информацию?

– А у тебя есть информация? Не шутишь? Документы сможешь достать? Мне факты нужны, факты, понимаешь? – говорил Охотников с горящими от жадности глазами, перегнувшись через стол к Чубу и дыша на него пивом.

«Вот урод, – с неприязнью подумал Чуб. – Наверняка уже воображает, как его хвалит шеф, жмет его потную руку и выпивает с ним бутылку водки в своем кабинете. Выслужиться хочет, собака».

– Достать смогу. Вопрос в деньгах. Ты пойми, не так просто получить доступ к документам. И учти, я смогу отснять только копии, оригиналы никак.

– Да какая разница! Главное, чтобы документы были настоящие. Понимаешь?

Чуб смотрел на него холодно и спокойно. Охотников, напротив, выглядел взбудораженным, словно еще один шаг – и он сделает открытие мировой важности.

– Достану, – снова пообещал Чуб и повторил свой вопрос: – Сколько заплатишь?

– Да сколько надо. Ради такого не жалко! – махнул рукой Охотников, словно деньги для него всегда стояли на последнем месте. Может, так и было, если учесть, что он был фанатиком своего дела, куда угодно был готов сунуть нос, только бы в газете напечатали его статью и еще желательно со скандалом и громкими разоблачениями.

– Пятнадцать штук, – сказал Чуб и вперился в Охотникова испытующим взглядом. Тот растерялся, словно не ожидал услышать такую цифру.

– Пятнадцать? – переспросил с растерянностью Охотников, как будто хотел, чтобы Чуб сказал: «Нет, друг, тебе показалось».

Но Чуб повторил с ухмылкой.

– Пятнадцать. Ты же сам сказал мне: говори, сколько надо. Вот я и сказал. Только давай так договоримся: деньги вперед, а потом информация. Тут вообще дело скользкое, и я многим рискую, ты должен это прекрасно понимать, – напомнил Чуб и, неожиданно хлопнув Охотникова по плечу, добавил: – Но чего не сделаешь ради друга! Я готов рискнуть! Только можно один вопрос?

– Давай, – вяло кивнул Охотников, не пытавшийся спорить с Чубом по поводу цифры, так как знал, что бесполезно: раз Чуб решил что-то – его уже не переубедишь.

– Ты мне скажи, что ты потом собираешься делать, когда все это на газетные страницы выплеснется? Ты хоть представляешь, какая шумиха поднимется? Вдруг твоя инициатива не найдет одобрения?

– Найдет, – уверенно кивнул головой Охотников, словно сам давал себе одобрение на осуществление задуманного плана. – Точно знаю, что найдет. Я реально классную статью напишу, просто понимаешь, мне нужны факты. Без них разоблачения не выйдет, а получится одна клевета.

– Ну, допустим, – лениво усмехнулся Чуб, – разоблачишь ты их, и что дальше? Думаешь, премию получишь, похвалу от начальства?

– Что ты как маленький совсем, ничего не понимаешь! Меня повысят, доверят что-нибудь серьезное, и я перестану быть мальчиком на побегушках. Разве так сложно догадаться?

«Нет, это ты ничего не понимаешь, – думал Чуб. – Не понимаешь, куда суешь нос и чем все это может закончиться. Хотя мне какая разница, чем все это закончится? Я тебе намекнул, парень, что могут ногами вперед вынести, но ты думаешь в Бэтмена поиграть, стать героем, разоблачающим злодеев. Не надо мешать таким людям. Раз хотят, то пожалуйста, возможность попасть в переплет всегда присутствует. А я заработаю на тщеславии этого дурака, которому захотелось славы. Что ж, слава бывает и посмертной. Это в лучшем случае, на что он сможет рассчитывать».

– Чего ты так смотришь на меня? Мысли отгадать хочешь, что ли? – спросил Охотников, учуявший, о чем думает Чуб.

– А чего отгадывать? У тебя на лице все написано. Сидишь и думаешь, где пятнадцать штук достать. Ладно, я не из тех, кто на друзьях зарабатывает, могу сделать для тебя исключение. На десятке условимся, только давай деньги все и сразу, без всяких «я тебе буду должен».

– Обижаешь! – Охотников повеселел и с радости заказал еще пива. – Словно гора с плеч свалилась. С ног собьюсь, а десятку найду.

«Какой дурак! – думал Чуб. – Ведет себя как последний лох. Я его на деньги развожу, а он еще радуется и спасибо говорит. Но это не моя беда, что он лох, я его таким не делал. А какой дурак от дармовых денег станет отказываться? Сразу треть кредита погашу, там еще месяц-два – и рассчитаюсь за тачку, если все пойдет как надо, а этот лох успокоится и геройствовать больше не будет. Нельзя быть героем посмертно дважды».

Евгений Чуб вновь взглянул на часы и отодвинулся от стола.

– Что, уже уходишь? – расстроился Охотников, глядя на него так, словно были еще тысячи важных тем, которых они обсудить не успели.

– Да, мне пора ехать. Короче, как найдешь деньги, отзвонись мне, и мы договоримся о встрече. Хорошо? Только не тяни резину, Охотников. Будь пошустрее.

Охотников машинально кивнул и, по всей видимости, мыслями уже был в будущем, быть может домечтавшись до кресла главного редактора газеты, в которой он работал. Охотников был уже пьян, и потому мечты бежали легко и быстро, разрастаясь и расширяясь, застилая собой горизонты сознания и затуманивая реальность. Он замечтался настолько, что не заметил, как опустело кафе и на столике давно лежал счет. Он сидел безмолвный и безучастный ко всему и прихлебывал пиво.

Перед выходом Евгений Чуб еще раз оглянулся, не в силах отказать себе в желании лишний раз подтвердить свое превосходство над Охотниковым. Тот сидел как изваяние, как будто медитировал. Чуб не сдержал ухмылки и вышел. «Странный какой-то. Чем только люди не занимаются, куда только не лезут, – рассуждал Евгений Чуб, глазами ища свою новехонькую машину, которую припарковал близ кафе. – Нет, чтобы сразу выбрать перспективную отрасль и там делать карьеру, хотя бы как я, он бросается в какую-то журналистику, думает о каком-то разоблачении! Награда! Похвала! Воображаемые регалии. Лучше бы Охотников честно признался, что хочет денег, много денег, я бы его сразу понял и стал, наверно бы, уважать. И было бы за что. И сразу все стало бы понятным, человек рискует ради денег. А так, сидит как лунатик. Идиот!»

Машина приветливо моргнула фарами, встречая своего владельца. Чуб отворил переднюю дверцу, нагнувшись, бросил на соседнее сиденье портфель, после оправил пиджак и, сев на кресло боком, отряхнул лаковые туфли, постучав одной ногой о другую. После проделанных манипуляций завел двигатель, заблокировал двери на случай, если лихой вор вознамерится выкинуть его на ближайшем светофоре, и со всей осторожностью, на какую был способен, занял свое место в транспортном потоке. Движение было интенсивное, и потому он подавил в себе желание позвонить прямо сейчас своему шефу. Слишком велик риск. Он решил немного подождать, а лучше сразу поехать к шефу, без звонка. Так даже надежней будет. Его должна заинтересовать информация подобного рода. Вряд ли он любит таких непризнанных героев, как Охотников, особенно если учесть, что журналюга собирается косвенно вставлять палки и в его бизнес. «Я все расскажу, только, конечно, про деньги рассказывать не буду, лучше выглядеть в его глазах бескорыстным парнем, – рассуждал Чуб. – Он должен оценить мои усилия. В конце концов, я не виноват, что смогу поднять свой рейтинг с помощью Охотникова. Он сам под руку подвернулся, все рассказал, и не воспользоваться этой информацией себе во благо тупо». Охотников допустил очень серьезную ошибку, честно рассказав о своих планах. Теперь им вряд ли суждено было сбыться.

Чуб ехал в тишине, думая о том, как может отнестись к его служебному рвению Мячиков Григорий Константинович, то бишь его шеф. Чуб, отъявленный карьерист, не останавливался ни перед какими средствами, только бы продвинуться по карьерной лестнице, и если бы завтра у него появилась возможность застрелить своего шефа или подставить, то он не преминул бы ею воспользоваться. Все в своей жизни, до самых последних мелочей, Чуб измерял деньгами и считал, что соображает правильно, раз делает успехи и зарабатывает с каждым годом все больше. По крайней мере, он не страдал, что его жизненные принципы зачастую противоречили нормам морали, и всецело был озабочен собственным благоустройством. «Сам о себе не позаботишься, – думал Чуб, – никто не поможет. Люди – звери; зазеваешься – не заметишь, как загрызут. Потому надо грызть первым и ни капли жалости. Упустишь момент, простишь – и завтра сам станешь жертвой. Мячиков ценит меня только потому, что я приношу его конторе приличные бабки, и кормит меня бонусами, чтобы я не думал воровать. Но если завтра мои продажи упадут и я сделаю несколько школярских ошибок, он первым же выматерит меня и выгонит с работы на улицу, и с того дня ему будет на меня плевать. Но теперь он убедится, что я не лох и могу узнавать кое-что полезное».

Чуб вел машину уверенно и ловко, перестраивался из ряда в ряд и держал солидную дистанцию на тот случай, если передний «жигуленок» неожиданно затормозит и «БМВ» поцелует его в задний бампер. Кутузовский проспект был запружен машинами. Они тянулись, словно ленивое стадо с пастбища. Чуб, ценивший время превыше всего, начинал раздражаться и нервничать, в сердцах думая, что, будь у него возможность, летал бы по Москве только на вертолете, хотя не факт, что это добавило бы ему удобства передвижения. Где бы он садился на своем вертолете? На крыше многоэтажек? Нет, это все-таки трудноосуществимая идея, есть и проще, которые Чуб, несомненно, претворил бы в жизнь, занимай он кресло мэра и имей в своих руках рычаги власти. Первым делом он бы запретил разъезжать по Москве этим старым колымагам. Сразу стало бы просторнее, и ездить лучше было бы, а так едешь и думаешь, что за лох тащится там впереди. Стукнется в тебя ненароком и будет потом с тобой за машину разбитую всю жизнь расплачиваться. Да и время твое отнимет на всякие судебные дрязги и выбивание грошовой компенсации. Нет, как Чуб ни старался, а быть спокойным в пробках не мог: сильно раздражала его дорожная обстановка в Москве.

Когда Чубу посчастливилось добраться до места назначения, тащась долгое время по Кутузовскому, когда под капотом томились реактивные четыре с половиной литра, он первым делом открыл бардачок, сделал несколько глотков минеральной воды и, желая окончательно успокоиться перед важным разговором с шефом, выкурил две сигареты, жадно затягиваясь, словно курил последний раз в жизни. Проводил взглядом брошенные в открытый люк бычки и с облегчением подумал, что для полного счастья ему не хватило нескольких метров: попасть колесом в открытый люк и познать со дня приобретения автомобиля неприятные хлопоты, связанные с этим. Он ослабил галстук и вытянул ноги, отрегулировав сиденье таким образом, словно лежал на шезлонге. «Засиделся я с этим Охотниковым, – Чуб, взглянув на часы, с неудовольствием обнаружил, что уже одиннадцать часов вечера, и на какой-то момент задумался, стоит ли набирать Мячикова. – Интересно, чем сейчас занят шеф? Дрыхнет как сурок или с женой своей прыгает на кровати? – при этой мысли Чуб невольно поморщился от отвращения. Перед глазами замаячил образ Мячикова. Откормленный как кабан, с одутловатым тройным подбородком и блестящей лысиной, влажными толстыми пальцами, он ни при каких обстоятельствах не мог походить на красавца, что, судя по всему, с лихвой компенсировал должностью генерального директора и соответственно толщиной кошелька. Жена, по мнению Чуба, была у него что надо, ни дать ни взять настоящая красавица. И где он такую откопал? Чуб был бы сам не прочь наставить рога своему шефу, только не готов был рисковать своей карьерой ради бабы. Такие, как Мячиков, ничего не спускают своим конкурентам и отыгрываются по полной программе, дай только случай. А может, жирный ублюдок опять в сауну уехал? Интересно, ему и в самом деле мало или он пытается доказать парням вроде меня, что он еще тот мачо и даст нам фору?» Некоторое время, думая о подобной ерунде, Чуб мысленно подготавливался к разговору и все никак не решался потревожить шефа в столь поздний час. «Лучше все-таки, наверное, позвонить, чем сразу вваливаться в квартиру без предупреждения, – решил Чуб, посомневавшись еще с минуту. – Даже самая мелкая промашка с моей стороны чревата увольнением». Все еще сомневаясь в правильности своего поступка, Чуб, приложив трубку к уху, глядел на дверь подъезда, словно дожидаясь, что из нее кто-то выйдет.

Мячиков долго не брал трубку, так что Чуб ухмыльнулся, мысленно представляя себе картину происходящего там действа и дряблое, рыхлое, как тесто, тело своего шефа, который, казалось, так бы и расплылся, если бы не рубашка, брюки и пиджак, придававшие ему хоть какую-то форму. Но вопреки догадкам Чуба, собравшегося класть трубку, Мячиков все-таки ответил каким-то взбудораженным и нервным голосом, что частично могло подтвердить недавние размышления Чуба.

– Григорий Константинович, извините, что так поздно.

– Рано еще, Женя! Мог бы на три часа позже звонить, чтобы наверняка не разбудить, – с сарказмом произнес Мячиков, и по его голосу было нетрудно понять, что его отвлекли от очень важного занятия, что подтверждалось женским шепотом недалеко от трубки.

– Извините еще раз, Григорий Константинович, – не растерялся Чуб, привыкший сносить недовольство начальства, как легкий укол булавкой. – Но вы бы с меня три шкуры содрали, если бы я не позвонил вам сегодня.

– А если то, что ты мне сейчас скажешь, – полная мура, то я сдеру с тебя четыре шкуры и отправлю в бессрочный отпуск! Ты меня хорошо понял?

– Понял, понял, Григорий Константинович. Сам заявление об уходе напишу, если информация не стоит того, – ответил Чуб и почувствовал какую-то брезгливость. У него всякий раз возникало такое чувство, когда приходилось вот так терпеливо, ради перспективы сносить все недостатки характера шефа.

– Ну, выкладывай. У тебя пять минут и ни минутой больше.

– Григорий Константинович, это не телефонный разговор. Очень важная тема.

– Ну наглец ты, Женя, ой наглец. Ты меня разбудил и еще из дому вытащить хочешь?

– Григорий Константинович, кто вас вытаскивать собирается?! Я уже возле вашего подъезда!

– Чуб, Чуб, гильотина по тебе плачет! Давно уволил бы тебя, гада, но, пока работаешь за троих, совести не хватает. Учти, сбавишь обороты – я тебе сегодняшний звонок припомню. Ты меня понял?

– Понял, понял, Григорий Константинович, – с корпоративным подобострастием отвечал Чуб, чувствуя неистребимое желание при встрече со своим шефом поддать ему с колена под дых за такие любезности в свой адрес.

– Поднимайся тогда, раз сам напросился, – без особого удовольствия прохрипел Мячиков и закричал: – И быстро чтоб. Я долго рассиживаться с тобой не собираюсь!

«Я бы и не рассиживался с тобой, жирная сволочь, – думал Чуб, представляя директорскую тушу в халате. – Только карьера обязывает. Дайте мне волю, завтра тебя, урод, первым же в службу занятости отправил бы».

Лишний раз для пущего спокойствия проверив, поставил ли машину на сигнализацию, Чуб зашел в ярко освещенный подъезд, где все было оформлено в лучших традициях московской буржуазии.

Едва заметно кивнул консьержу и отрывисто отчитался:

– Я к Мячикову.

Чуб считал ниже своего достоинства размениваться на любезности и быть джентльменом в глазах обслуживающего персонала. «Им деньги платят, в том числе и за мое хамство, – любил повторять Чуб, словно требовалось кого-то убеждать в безукоризненной верности своих взглядов. – Пусть и терпят».

Вышел из лифта на восьмом этаже. Потоптавшись немного на месте, что объяснялось тем, что Чуб пришел к шефу домой впервые, он сбросил с себя эту оторопь и уверенно нажал кнопку звонка, перед этим поправив волосы и сделав туже галстук. Чувствовал себя без портфеля в руках как-то несолидно, для еще большей нелепости не хватало в правой руке торта, а в левой – разноцветных воздушных шариков.

Чуб думал, что дверь откроет сам шеф, но на пороге появилась его жена. Он уставился на нее с игривой бесцеремонностью, точно так же, как привык пронизывать наглым взглядом девиц за барной стойкой. Чуб подумал, что было бы неплохо совсем как школьник, с глупым видом дерзкого мальчишки дернуть за поясок ее халатика и тут же увлечь за собой в лифт. Благо собой она была недурна, не хуже тех красоток, что появлялись на обложках глянцевых журналов. Он так и не успел догадаться, разделяет она его энтузиазм или за ее интригующей улыбкой не кроется ничего многообещающего, как на заднем фоне в пестром махровом халате появился Мячиков. Чуб ухмыльнулся, подумав, что, предстань он перед своим шефом в таком виде, если бы тот как-нибудь решил заглянуть к нему в гости, он услышал бы в свой адрес множество «комплиментов», но, встречая шефа в таком виде, он не смел говорить что-либо подобное.

– Чего щеришься? – от взгляда мелких, бегающих глазок Мячикова не укрылась ухмылка Чуба, и он насупился. Следующий взгляд был брошен на жену. – А ты что стоишь? Не видишь – люди пришли. Поставь бутылку коньяка на стол.

– Извините еще раз, Григорий Константинович. Я и вправду поздно. Но есть важное дело.

– Дело, – хмыкнул Мячиков, закрывая за ним дверь. – Это у меня дела, а что у тебя может быть? Небось вляпался куда-то и помощь нужна? Знаю я, какие у тебя дела могут быть!

Он пошел в гостиную и говорил на ходу, подразумевая такой манерой общения, что Чуб должен послушно за ним следовать, словно домашний песик. Гостиная была просторная, с окнами, выходящими на проспект. Мячиков плюхнулся на кожаный диван, взглядом показывая Чубу подвинуть к небольшому круглому столику стул.

– Ну, – нетерпеливо поторопил Мячиков. – Выкладывай.

Чуб, вместо того чтобы говорить, оглянулся на дверной проем и, решительно мотнув головой, поднялся и притворил дверь. Уселся обратно и, мельком взглянув на наполненную рюмку, сказал:

– Извините, Григорий Константинович, я за рулем…

– За рулем не за рулем, раз жена принесла, значит, выпьем. Или ты гордый, что со мной выпить не хочешь?

Чуб не решился высказать свое истинное мнение о Мячикове и молча выпил коньяк.

– Тут есть проблемка небольшая, Григорий Константинович. Она пока небольшая. Я тут виделся с одним человечком…

– Ты короче давай, без вступления, – Мячиков никогда не мог удержаться от того, чтоб не показать свою власть даже дома.

– Короче, этот человечек хочет сунуть нос в дела нашей конторы. Его интересуют подробности, как это мы сплавляем новоделы по реставрационной стоимости. Он хочет все это дело разнюхать, а потом в газете накропать…

– Что за он? Кто такой? – Мячиков сразу насторожился. Взгляд перестал бегать и застыл на Чубе, проверяя его, словно детектор лжи.

– Журналистик один. Задание получил разоблачить империю лжи. Уже, кстати, немало нарыл, говорит, целый список объектов есть, которые мы как будто реставрировали, заручился поддержкой выселенных жильцов и в общем готов брать нас на абордаж. Я лохом прикинулся и говорю, что типа не владею темой, ты мне разъясни. – Чуб, зная Мячикова и его патологическую жадность, решил до конца перед ним не раскрываться, чтобы оставить десять штук себе.

– Ну, ну, а он что? Ты давай, Женя, внеси в разговор больше конкретики.

– Ничего. Говорит, что документы ему нужны, по которым мы все это дело делаем. Вот сейчас, говорит, его интересуют «Хамовники» и хочет, чтобы я раздобыл двойной пакет документов…

– Какой двойной пакет? Он что, с ума сошел?!

Мячиков старался сохранять самообладание, но наблюдательный Чуб заметил, как рука Григория Константиновича нервно теребит пояс халата. «Значит, и вправду что-то есть, – усмехнулся про себя Чуб, с подавленной неприязнью взглядывая на своего шефа. – Темнит просто сволочь, передо мною раскрыться не хочет, как будто я совсем зеленый и ничего не понимаю. Ясное дело, все сейчас с недвижимостью воду мутят. Берутся за реставрацию, счет выставляют приличный, мотивируя сложностью работ, а сами новодел клепают! А те бабки, что остаются бесхозными, по карманам распихивают».

– Чуб, он бредит. Этот журналист какой-то ненормальный. Какой пакет документов? Мы продаем квартиры, понимаешь!? Продаем квартиры! Мы не строим, Чуб! Чуб, ты слышишь? Мы не строим! Какое это на хрен имеет ко мне отношение?

– Как «какое»? Григорий Константинович, это же тень на репутацию нашей компании! Мы ж вроде как реализовываем проекты «Нового века». Его щемить начнут, и нами тогда займутся. Зачем нам нужна эта шумиха?

Мячиков весь напрягся, словно Чуб, потеряв всякую совесть, оскорбляет его.

– Да ты дурак, Чуб! Самый настоящий олень! Гад безрогий! Ты зачем ко мне с такой хренью пришел? Журналистик какой-то напугал! Репутацию испортит! Что ты бредишь? Какое мне до этого всего дело? Я что, по-твоему, бегать за ним должен и уговаривать? И за всеми, кто в газетах работает? Да пусть кропает свою разоблачительную статью!

Чуб растерялся, словно, поставив все деньги в русскую рулетку, с замиранием сердца следил, как шарик останавливается не на той цифре и с этого момента он может считать себя нищим. «Неужели фуфловая информация? – с растерянностью думал Чуб, глядя на побагровевшего шефа. – Или я чего-то не догоняю?»

Григорий Константинович тем временем орал как сумасшедший, выбрасывая все негодование, накопившееся за день, на примолкшего Чуба, застывшего с самым идиотским выражением лица, которое только может быть. Чуб и вправду не ожидал такого очевидного провала. Он рассчитывал, по меньшей мере, на скупую похвалу, вместо этого он был облит с ног до головы грязью.

– Да ты подонок, Чуб! Урод! Из-за такой лажи разбудил меня! Вытащил с постели, сволочь! Расстроил мне весь сон! Да с тебя не то что четыре шкуры драть надо, с тебя все десять лучше спустить. Чуб, слышишь? Я считаю до трех! Если ты не уберешься из моей квартиры за три секунды, тебе будет капец! Листья хочешь погрести на общественных работах или толчки драить? Хочешь – устрою?

Чуб, оглушенный его криком и перепуганный мыслью, что его карьере в «МосРиэлте» наверняка пришел конец, пятясь задом, как рак, ткнулся спиной в дверь и, не отводя глаз от лица разъяренного Мячикова, потянул ручку вниз. Он не сомневался, что наступил тот момент, когда его карьера висит на волоске, что одно неосторожное слово, возражение или замечание – и Мячиков не только уволит его, но еще запустит вдогонку бутылкой коньяка. Не помня себя от страха, Чуб выскочил в коридор, едва не сбив с ног жену Мячикова, и, судорожно открыв входную дверь, метнулся к спасительным лифтам. На улице он опомнился от страха, доведшего его до беспамятства, и, сев в машину, нервно стал курить сигарету за сигаретой, пытаясь успокоиться. В мрачных красках он рисовал себе начало следующей недели, когда Мячиков в любом случае накажет его за столь неожиданное вторжение из-за какой-то мелочовки. Чуб тщетно пытался найти причину, из-за которой Мячиков так разгневался, как гневался обычно на нерадивых сотрудников и никогда до этого момента на Чуба. Ему было обидно вдвойне: мало того что наорал, так еще и уравнял с другими, унизил и уничтожил.

Долго сидел Чуб в машине и все никак не мог успокоиться, раз за разом прокручивая в голове произошедшее, и только на пятой выкуренной подряд сигарете к нему вернулось самообладание. Мысли неожиданно метнулись совсем в другую сторону – от карьеры к деньгам, которые обещал ему за документы Охотников. Чуб был полностью уверен в том, что Охотников готов все продать, только бы найти деньги и купить эти документы. «Фанатик, – презрительно улыбнулся своему отражению в зеркале Чуб. – Больной человек. Думает, что накропает статейку, которая кардинальным образом изменит его жизнь». Нет, Чуб не из той породы, кто легко отказывается от денег при первой же трудности. У него всегда есть идеи, и он может найти выход из самого безвыходного положения, даже из такого, как сейчас. Пожалуй, с этими десятью штуками расставаться очень неприятно, особенно когда он нашел им достойное применение. Сегодня он решил поехать в клуб. А завтра заняться делом. Трудностей никаких не должно возникнуть.

От злости Чуб резко стартанул с места и стрелой вылетел на проспект, перед капотом едва успели поднять шлагбаум. На Кутузовском он уже поехал спокойнее, крепко сжимая руль и кому-то мстительно улыбаясь.

После ухода Чуба Мячиков, тяжело дыша, неподвижно сидел на диване, и взгляд его уперся в одну точку, он мог бы даже показаться неживым, если бы не его вздымавшееся брюхо. В гостиную вбежала обеспокоенная жена, решившая, что столь стремительный уход Чуба может возвещать о каких-то неприятностях для супруга. У нее в голове мелькнула страшная мысль, что Чуб – убийца, и потому, увидев мужа живым, она с облегчением бросилась к нему в объятия.

– Гриша, я уже испугалась, думала, что с тобой что-то случилось. Этот тип меня чуть не сшиб с ног.

Мячиков силился что-то ответить, но только тяжело дышал. От бурной вспышки гнева он словно обессилел на мгновенье. Руки безвольно лежали вдоль тела, он, грузный, нескладный, казалось, утонул в кожаном диване и на объятия жены откликнулся вяло.

– Что? Что? Гриша? – беспокойно спрашивала жена, заглядывая ему в глаза и стараясь предугадать каждое желание мужа. – Врача? Лекарство?

– Телефон дай мне, дура, – болезненным голосом попросил Мячиков. Когда в его руках очутилась трубка, он прибавил уже громче: – И дай мне стакан воды.

Жена метнулась из гостиной, как хорошо выдрессированная собака.

Мячиков продолжал смотреть перед собой и молча жевал губами, дожидаясь, когда ему принесут воды. Он не привык вести деловые разговоры в присутствии молодой супруги. «Баба есть баба», – считал Мячиков, с некоторым пренебрежением глядя на свою жену, которую он фактически приобрел за деньги. Тем не менее он привык к тому, что она за ним бегала, выполняла все его требования, терпеливо сносила прихоти его характера и выполняла такие трудновыполнимые действия с его весом, как подать трубку, налить стакан воды, поднести что-нибудь, завязать шнурки.

– Гриша, я тебе еще и лекарства принесла на всякий случай. Ты только не нервничай, хорошо? Ты так кричал, что я перепугалась…

– Ладно, иди спать, – милостиво разрешил Мячиков. – За меня не волнуйся. Я в полном порядке и скоро приду. Можешь идти.

Она обернулась еще раз в дверях, посмотрела на него с недоверием, словно заподозрила в обмане, и как будто хотела что-то добавить, но передумала, натолкнувшись на его холодный взгляд. Мячиков сделал два глотка холодной воды, сосчитал до десяти и, все еще ощущая бешеную пляску сердца, позвонил.

– Григорий Валерьевич, простите, ради бога, что так поздно звоню. Неотложное дело. Один журналюга собрался клеветать на «Новый век».

– Клеветать? – сонным голосом переспросил Лялькин. Звонок Мячикова вырвал его из крепкого сна, он еще пребывал в полудреме и не смог быстро сообразить, в чем же дело.

– Да, Григорий Валерьевич.

– Ну, если клевета, то ты разберись, Константиныч. Я не люблю такие дела до судебных дрязг доводить. Мне ни к чему портить репутацию холдинга и пиарить мелких сошек.

– Да, Григорий Валерьевич. Я уже принял кое-какие меры, – соврал Мячиков, желая зарекомендовать себя перед шефом как оперативного работника.

– Смотри мне, Константиныч! Решай вопрос аккуратно. Не так, как в прошлый раз. Если узнаешь что-нибудь серьезное, звони не откладывая. Хоть днем, хоть ночью.