Сны и птицы

Зной. Сады. Белёны хатки.

В небе вечном облака,

словно новые заплатки

на линялые бока.

Южнорусская равнина,

южнорусская печаль:

нет ни гомона, ни дыма,

ни вола, ни пилигрима —

только выжженная даль.

Все летит, пылит дорога

без начала, без конца

от порога до порога,

мимо пашни, мимо Бога,

мимо милого лица…

Что ты плачешь, косы расплетая

млечные?

Солонее слез волна крутая,

вечная.

Что влечешься в зыбь горизонталей

осиянную?

Не избудешь там свои печали

покаянные.

Берег спящий волны не разбудят

белопенные.

Ты уйдешь, а в мире все пребудет

неизменное.

Даже тот, который сердце ранил

безутешное,

с радостью проснется утром ранним

безмятежною…

…И жутко мне было одной на краю,

когда собирались по душу мою,

звеня ледяными крылами.

И жизнь, что сияла мгновенье назад,

земная, родная, скатилась в закат —

в живое библейское пламя.

И время вернулось в излучину лет,

и бренный язык мой нарушил запрет

на Слово, что было в начале.

И звездного неба коснулась рука,

и даже душа моя стала легка

в своей неизбывной печали.

Но память туманом стояла в глазах,

и я не желала в небесных лугах

свободно витать с облаками.

И плакала горько о бедной земле,

сказать о которой дозволено мне,

но мертвыми только устами.

Мне голос твой снится и снится,

как будто хрустальные спицы

все нижут петлю на петлю,

которые свыше предела

сжимают безвольное тело —

я обморок этот люблю.

Когда ж от петушьего ора

все сны разбежались, как воры,

застигнутые врасплох,

то в мире и места не стало,

где б не влекло, не шептало

голосом вспугнутых снов…

В библейском небе только сны и птицы

летают невозбранно,

и ты, душа, смиренной голубицей,

звездами осиянна,

лети, лети от площадей кипучих,

сквозь торг и скорый суд,

за тот предел, где пламенеют тучи

и ветры гнезда вьют…

Мы все уйдем из суеты во славу

грядущих дней,

чтоб укрепить небесную державу

душой своей.

Уже в лесах начался листьев вычет,

чтоб дать дорогу новому…

Дыша

раздорами, вошедшими в обычай,

они еще пытались удержать

друг друга, горячась, как дети,

и незаметно перешли черту,

когда, до сокровенного раздеты,

увидели друг в друге пустоту…

В дебри слов ушли и не вернулись

странные попутчики мои,

не отозвались, не оглянулись.

Им вослед не пели соловьи.

Не шумели дерева листами,

не шептала горестно трава

там, где воспаленными устами

воскрешали мертвые слова.

Без любви, без жалости, свинцово

слушал мир в неоновом венце…

Сказано: в начале было Слово.

Значит, Слово будет и в конце.