Собачий ангел

Медленно, ощупывая перила, я спускался в подземный переход. Вниз по тем же склизким ступенькам пронеслись юнцы в дурацких красных колпаках на западный манер. Год близился к закономерному исходу.

«Только беспечный мальчик или глубокий старик по нашей-то по русской погоде может под самый Новый год носить на башке такое убожество» — подумал я.

Но тут же спохватился: сам и вовсе вышел «без головы».

Накануне, правда, было слякотно, а нынче коварный мороз прихватил вчерашнюю грязь и слизь.

Хоть и идти недалеко, всего-то из гостиницы «Москва» в Госдуму, навязчивая мысль о менингите — следствие плохого настроения — заставила меня задержаться на Охотном ряду.

Одноимённый комплекс, что на скорую руку сварганили под Манежной площадью, так же скоренько приказал долго жить. Не прошло и года, как потребовалась реставрация.

Но с этой стороны Манежки кипела жизнь. И «над», и «под».

Я запасся «Джином с тоником», откупорил банку, прислонился к холодному мрамору стены и сделал пару глотков.

Отягощённый предпраздничными покупками, народ месил коричневую жижу. Ворчала уборщица, кропотливо сгребая грязь. Мерно брёл, пошатываясь, бомж, волоча за собой мокрый и рыхлый картон.

Пять заляпанных сверху и донизу стеклянных дверей распахивались в едином порыве и ходили ходуном. Шестая оставалась нетронутой — при ней полусидела, полулежала большая старая овчарка. Собачий силуэт явственно проступал сквозь муть стекла, и эту створку люди не трогали — кому охота связываться с такой здоровой на вид псиной.

Я отхлебнул ещё и взвесил банку в ладони. Жидкости хватило бы минут на пять, залпом я никогда не пью — разве только «святую воду». И вдруг…

И вдруг я наткнулся на взгляд, полный невыразимой, невысказанной боли. В нём была не только боль, там была мудрость и жалость. Жалость к нам, людям. Потому что этот человеческий взгляд принадлежал той старой бездомной овчарке. Я не выдержал и отвёл глаза.

Несомненно, она когда-то носила ошейник, но годы взяли своё. Либо хозяин умер, либо — спился и вышвырнул собаку из дому. В переходе было ощутимо теплее — она грелась.

Нет! Я тут же отбросил глупое предположение. Она ждала. Она кого-то или что-то ждала, заглядывая в лица нам, хозяевам здешней жизни. Жизни, в которой старой овчарке больше не было места.

Но люди проходили мимо. Двери всё так же ходили взад-вперёд. Уборщица по-прежнему сгребала грязь, а бомж волочил свою постель…

Я не видел, как эта девушка оказалась рядом с худой овчаркой. Одетая скромно, не по моде, она как-то застенчиво присела около собаки и погладила её большой умный лоб. Потом девушка достала из сумочки что-то завёрнутое в целлофан и на ладони поднесла к собачьей морде.

Овчарка отвернулась. С трудом приподнялась. И, хромая, перешла к противоположной стене, мимо стеклянных дверей. Там она вновь легла.

Народ изменил направление и потёк в освободившийся проем, матерясь и с натугой протаскивая в дверь ёлки, крепко связанные по рукам и ногам.

Девушка была настойчива, она вновь подошла к собаке, наклонилась, стала о чём-то с ней говорить. Овчарка в ответ жалобно заскулила, точно извинялась.

Я давно уже опустошил банку и наблюдал издалека, комкая тонкий металл в руке — диалога я не слышал.

Девушка положила еду подле овчарки и отошла в сторону, встала, прижавшись к стене, почти коснулась меня локтем.

— Извините!

Я глянул на незнакомку и скорее почуял, чем осознал, что она заметила и принимает моё участие.

— Ничего… Только вы зря это. Пищу не возьмёт.

— Я это знаю, — подтвердила мою догадку незнакомка, поправив чёрные, как смоль, волосы, соскользнувшие на лоб из-под белого пухового платка.

Действительно, овчарка снова тяжело поднялась, медленно, но верно, оставив подношение на полу, она вернулась на прежнее место и улеглась, уронив морду на лапы.

Я замер, комок подступил к горлу — к хлебному мякишу протянулась грязная, вся в царапинах и подтёках рука. Бомж схватил гамбургер, или что это ещё было, затравленным псом огляделся, а потом запихнул половину булочки в рот, сглотнул — в ту минуту все мои чувства обострились, а мороз пошёл по коже, когда дернулся его кадык.

Рванув стеклянную дверь на себя, бомж быстро зашагал прочь из перехода, время от времени поднося руку ко рту.

— Она знала?

Я посмотрел нищему вслед и совсем забыл про незнакомую девушку. А она исчезла, как сквозь землю провалилась.

Когда же я перевёл взгляд на овчарку, то чуть не разрыдался там же, и слёзы душили меня — далеко уже не мальчика, пережившего немало смертей — всю дорогу домой…

На собачьем теле белым саваном лежал пушистый девичий платок.