Собачье танго

Вторник

В отношении к еженедельным утренним планеркам по вторникам я до сих пор не определилась.

С одной стороны, всем коллективом собраться в офисе в девять ноль-ноль во вторник гораздо легче, чем в то же время в понедельник – мы, рекламщики, народ креативный и выходные зачастую проводим так, что возвращаемся к трудовой жизни мучительно больно, трудно и долго.

С другой стороны, вторник уже заметно ближе к концу недели, его хочется провести в спокойных результативных трудах, постепенно накапливая жизненные силы, а не растрачивая их в словесных баталиях, неизбежных на нашей планерке…

– Фигасе! – возмущенно завопили в кабинете, едва я приоткрыла его дверь, чтобы тихо в нее ввинтиться.

Ну да, я опять опоздала.

«Что мне вторник, что среда – опоздаю я всегда, когда мои друзья со мной! Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля, когда мои друзья со мной!» – обычно напевали в этот момент мы с Трошкиной, заглушая развеселым ляляканьем укоризненный кашель Бронича. Но сегодня Алки со мной не было, поэтому я помалкивала. Одиночный протест задавить гораздо легче, я не хотела нарываться.

На мое счастье, как раз сейчас в кабинете трамбовали кого-то другого – судя по тому, что я успела услышать, Степу.

«Фигасе» и «ничосе» – это его любимые реплики. Прочие наши мужики, да и некоторые дамы используют их матерные аналоги, но Степа для этого слишком хорошо воспитан. Ему мама, практикующий экстрасенс, с раннего детства внушила, что разрушительная энергия грязных ругательств так травмирует и пачкает биополе матерщинника, что после каждого скверного слова надо проходить многочасовой обряд очищения в углу, коленками на горохе.

– Четыре аудиозаписи по полтора часа каждая?! – возмущался Степа. – Ничосе! А не офонарели ли вы, Гаянэ Вазгеновна?! Это что за интервью такое – аж на шесть часов?! При том, что готовый материал должен быть всего лишь на две странички?

– Лучше больше, чем меньше. – Гаянэ расправила плечи, в полном соответствии со сказанным выкатив на полстола могучий бюст.

– Лучше меньше, да дороже! – не согласился Степа, выдающимся бюстом не впечатленный.

Он у нас интеллектуал и больше ценит самые верхние полушария – те, что в черепной коробке, а там Гаянэ похвастать особо нечем, хотя она и не блондинка, а вовсе даже наоборот.

Гаянэ работает у нас менеджером по продажам, но клиентам для пущей солидности представляется редактором и в оправдание своих амбиций норовит самостоятельно проводить интервью, с запинками и оговорками зачитывая с листа вопросы, написанные умницей Степой.

– Я подготовил тебе шесть вопросов. Всего шесть! – Степа вскинул ладони и показал соответствующее количество пальцев – сначала по три на каждой руке, потом пять на одной и один на другой, потом четыре и два соответственно – перебрал для пущей понятности все возможные варианты сурдоперевода. – И что, на каждый мой вопрос клиент отвечал по целому часу?!

Я зевнула, заскучав: вечный бой редактора с продажником заведомо лишен интриги.

Степа, не желающий принимать в работу шесть часов аудиозаписи, чтобы на выходе получить всего две странички текста, покричит и сдастся под напором неопровержимого аргумента «не обижай продажника, он приносит нам деньги».

Хотя мне очень странно и неприятно, что все – ну, кроме нас со Степой, – не хотят руководствоваться не менее верным: «не обижай редактора, он делает тот продукт, за который продажник берет с клиента деньги».

Нет в мире правды и справедливости! Особенно в нашем рекламном мире.

В ожидании предсказуемого завершения спора я подперла подбородок кулачком. И совершенно напрасно – это движение вывело меня на линию огня.

До сих пор шеф, бронзовым Буддой восседающий во главе стола, созерцал лишь часть моего профиля – подчиненные сидели с двух сторон по трое в ряд, и я со своего места на правом крае виделась Броничу примерно как Маркс на барельефе с Энгельсом и Лениным, только без бороды. Выпав из ряда соратников, «Маркс» четко попал в прицел напряженного взгляда руководителя.

А тот явно не слушал унылую перепалку Степы и Гаянэ, сосредоточенно что-то обдумывая. И без того небольшие глазки Бронича были прищурены, а толстые пальцы беззвучно играли хроматическую гамму на краю стола.

Я напоролась на пристальный взгляд шефа, как неосторожный воришка на красный луч лазерного охранного контура. Тут же качнулась назад, но было уже поздно: Бронич перестал музицировать и радостным голосом грибника, узревшего среди трухлявых мухоморов вожделенный крепкий боровик, воскликнул:

– О, Инночка!

– Здесь я, – откликнулась я неохотно.

Триумвират Маркс-Энгельс-Ленин окончательно распался: прикрывавшие меня коллеги вместе со стульями отодвинулись от стола. Тоже поняли, что сейчас мне что-то прилетит от начальства, и не желали это сомнительное что-то перехватывать.

– Специально для тебя есть интересный заказик, – «обрадовал» меня шеф.

– Кто принес? – с подозрением спросила я, не спеша соглашаться непонятно на что.

«Где-то ведь собака точно порылась, неладно что-то с этим интересным заказиком», – поддержала меня интуиция.

– Заказик принесла Машенька, – ответил Бронич и заозирался, искательно шаря взглядом почему-то на уровне пола.

«Тоже собачку потерял?» – озадачился мой внутренний голос.

Предположение было резонным: в нашем рекламном агентстве нет ни одной Машеньки. Если не считать сказочную подружку медведя, их парный портрет висит над столом нашего офис-менеджера Рады – матери трехлетнего сына и вынужденной поклонницы популярных мультиков.

Однако странно было бы назвать собаку Машенькой, это же человеческое имя…

Хотя Гуссейн – тоже человеческое…

Но какой интересный заказик могла принести нам собачка Машенька?! Даже моих талантов не хватит, чтобы сделать медийный продукт из погрызенной косточки!

– А где Машенька? – так и не найдя искомое, спросил Бронич Раду.

– Пошла с документами в кадры, – ответила та.

– Ну, вернется – познакомитесь. – Шеф строго посмотрел на меня и даже сосискообразным пальчиком погрозил: – Девочку не обижать!

– А она у нас кто? – уточнила я.

– У нас – пока стажер, а у папы, директора банка «Интенсив», – единственная и любимая дочка.

– О-о-о, наконец-то! – всплеснул руками наш режиссер Станислав.

Причиной его радости был не факт счастливого отцовства банкира, а перспектива получения долгожданного и желанного доступа к рекламному бюджету «Интенсива». Тамошний директор по маркетингу – совершенно непробиваемый тип, его безрезультатно штурмовали все наши продажники поочередно, и вот, стало быть, хитроумный Бронич обошел неприступного маркетолога с фланга…

– Что за заказ? – Я сдалась и подставила шею под новое ярмо.

– Новый развлекательный объектик, тебе понравится, – пообещал шеф, улыбнувшись так приятно, что я окончательно утвердилась в мысли, что будет тот еще геморрой.

Размер проблемы прояснился уже после планерки, когда к моему рабочему столу небесным видением приплыла тюнингованная красавица. У нее были пухлые силиконовые губы, фарфоровое кукольное личико, идеальные брови и такие гладкие блестящие волосы, словно их сделали из золотой проволоки.

– Инна? Я Маша.

Красавица непринужденно присела на край моего стола, и я пожалела, что на нем нет чернильницы. Удачно опрокинув ее, я навсегда избавила бы Машеньку от некультурной привычки совмещать свое седалище с чужими столешницами.

– Дядьмиша сказал, это ты будешь делать заказ Сенси-парка, – продолжила краса- вица.

– Дядь Миша? – укоризненным эхом повторил Степа из своего угла за фикусом. – Девушка, в нашей компании принято называть директора по имени-отчеству или шефом…

– А в нашей компании он Дядьмиша, – даже не обернувшись на голос, отбрила Степу Машенька. – Короче, вот тебе телефон их маркетолога, он все расскажет, а мне некогда, у меня через двадцать минут педикюр.

Она бросила мне картонку визитки, отлепила свое бедро от стола и пошла к двери, смешно поскрипывая на свежевымытом ламинате кожаными кедами.

Наша уборщица Клава задумчиво взвесила в руке швабру, но от пролетарского протеста удержалась и по пижонским белым брючкам мокрой тряпкой не прошлась. Только сказала уже в закрывшуюся за нахальной девицей дверь:

– Ишь, какая цаца!

– Это не цаца, это цеце, – со знанием дела сказал наш видеоинженер Андрюха, выглянув из своей затемненной каморки. – Мелкая, кусучая и жутко вредная! У меня такая бывшая была, тоже кра-а-а-а…

– Красавица? – подсказал Стас.

– Нет, кровососка! Чую, осложнит она нам бренное существование, – напророчил Эндрю и снова канул во тьму.

Карточку мне Машенька оставила интересную – не бумажную, а пластиковую. Гибкий плотный прямоугольник имел интенсивный красный цвет, а при покачивании радужно искрился. На праздничном кумаче богатым золотом затейливым шрифтом с финтифлюшками было вытиснено ФИО маркетолога: «Татьяна Ивановна Андреева».

– Итак, она звалась Татьяна, – пробормотала я, опасливо набирая нужный номер.

Непонятно ведь, чего ждать от человека, который свое простое русское имя и банальную контактную информацию преподносит столь пышно, пафосно и, скажем прямо, безвкусно.

Похоже, карточка была с намеком: Татьяна Ивановна оказалась личностью загадочной. Я позвонила ей трижды с перерывами на кофе и поход в туалет, но она упорно не брала трубку.

– Я к вам пишу, чего же боле? – пробормотала я, обдумывая вариант связаться с Ивановой по электронной почте.

Это могло быть долго, а мне не стоило затягивать – Бронич за полчаса уже трижды выдвигался из своего кабинета, чтобы вопросительно посемафорить в мою сторону бровями. Может, конечно, он начал практиковать мимическую гимнастику по типу фейслифтинга, но более вероятно, что шеф чрезвычайно заинтересован в успешном старте нового сотрудника – банкирской дочки Машеньки. Тогда он любую проволочку приравняет к саботажу и не замедлит покарать меня рублем. А мне оно надо?

– Так думал молодой повеса, несясь в пыли на почтовых, – продолжила я цитировать Пушкина, забивая в поисковик указанный на карточке адрес, чтобы понять, где конкретно находится этот Сенси-парк и не проще ли мне будет туда поехать.

О! Бинго!

Мне повезло: оказалось, что загадочную Татьяну Ивановну нужно искать совсем рядом с моим домом, буквально по соседству!

Это открытие меня воодушевило. Иметь заказчика в такой близости – редкий и ценный подарок судьбы. Под предлогом рабочих визитов к клиенту я смогу пораньше возвращаться домой!

Я сообщила Броничу, что в порыве трудового энтузиазма немедленно отбываю для предметного разговора с клиентом, умолчав о том, что место нашей встречи топографически совпадает с ареалом обитания моей семьи.

Зачем шефу эта лишняя информация? Она ничего ему не даст, кроме огорчительных сомнений в моем трудолюбии, а от таких безрадостных переживаний рукой подать до грешных мыслей о лишении кое-кого квартальной премии…

Уже через час я высадилась из троллейбуса на остановке у нашего дома и в очередной раз подивилась причудам градостроителей. Не пойму, как здание с адресом «Графская, восемь» может стоять бок о бок с домом по улице Кожевников, сто сорок пять? Где графья, а где пролетарии-кожевники?! В социальном плане они разнесены бесконечно далеко, а на карте города соседствуют!

При этом сразу после восьмого дома по Графской идет четырнадцатый, а номеров с девятого по тринадцатый включительно вообще не существует. Они вроде напрочь потерянных поколений в аристократическом роду…

Легко сориентировавшись на хорошо знакомой местности, я направилась к нужному мне восьмому дому на Графской по задворкам – так было короче.

Проходя мимо собственного дома, я подавила естественный порыв сбегать к родному очагу на второй завтрак, и на этом моя сила воли иссякла. Искушению заскочить на лопуховую поляну я воспротивиться не смогла.

На самом деле меня со вчерашнего вечера не отпускала мысль, что мы с Денисом впопыхах недостаточно основательно прочесали заросли, и мертвая голова так и лежит там, вся такая загадочная и зловещая, как каменное идолище с острова Пасхи, только с нормальными ушами.

Сегодня мне некуда было спешить – точное время встречи с клиентом не оговаривалось, и я решила обследовать травяные джунгли более основательно.

Ограниченная с одной стороны стеной дома, а с другой – тропинкой, лопуховая поляна исторически создавалась как клумба и до сих пор сохраняла форму прямоугольника. Я мысленно разбила его на квадраты и, шагнув в зеленые волны в нижнем левом углу, поплыла по травяному морю зигзагообразно. Потревоженные лопухи недовольно шуршали и протестующе похрустывали.

Рука нашлась точно в центре поляны – в квадрате Б-2.

Она лежала ладонью вниз, подогнув пальцы так, что кисть образовала подобие круглого шатра, под куполом которого притаился маленький желтый цветочек. Это смотрелось бы лирично, не будь рука стопроцентно мертвой, в чем я была абсолютно уверена, потому что никакого тела к ней не прилагалось.

Ниже локтя рука заканчивалась.

Была ли она оторвана или аккуратно отрезана, я не могла увидеть – выше того места, где она была отделена от остального тела, морщились складки ткани, собранной на резинку. То есть эта рука была не голой, ее укрывало облагороженное подобие старомодного бухгалтерского нарукавника: из красно-черной блестящей ткани, с резинкой сверху и кружевной манжетой снизу. На манжете блестела пуговка из желтого металла с красным камнем – на мой взгляд, слишком крупным, чтобы быть настоящим рубином. А на среднем пальце топорщился массивный перстень – тоже с камнем и совсем уж огромным, размером с крупного жука. Темно-синий, в густой лопуховой тени он казался почти черным.

– Эй, ты что там делаешь? – спросил женский голос, в котором любопытство смешалось с брезгливостью.

Я повернула голову, чтобы увидеть, кто это интересуется, и едва не застонала. На тропинке, с которой я сошла, стояла, нетерпеливо притоптывая ножкой, банкирская дочка Машенька. В своих белоснежных кедах она подобралась ко мне бесшумно, как настоящее дивное видение. К сожалению, не мимолетное.

И что ее сюда принесло? Собиралась же на педикюр!

– Кофе у вас в офисе, конечно, гадкий, но не настолько же, чтобы бежать по нужде в лопухи! – не получив ответа от меня, Машенька озвучила свою собственную версию происходящего.

Мне захотелось выругаться.

Наглая девица оскорбила меня дважды: предположением, будто я могу отправлять естественные надобности на улице, и низкой оценкой качества нашего основного офисного топлива.

Да, я сидела на корточках, и о том, чем я занята, Машенька могла судить в меру собственной испорченности. Но ничего такого я не делала! И в офисе мы пьем вполне приличный натуральный кофе! Просто не всем его даем. Очевидно, наглая практикантка моим коллегам не понравилась, и ей никто не сказал, что электрический чайник и банка с растворимой бурдой стоят на виду исключительно с целью отбить желание подольше задержаться в нашем офисе у случайных людей. Кому надо, тем варит правильный напиток кофемашина, спрятанная в нише за занавеской.

– Слушай, иди ты… Куда шла, – предложила я Машеньке.

– В Сенси-парк, как вроде и ты, – подсказала та. – Дядьмиша послал меня следом за тобой. Сказал – на полевую практику. У тебя ж опыта больше…

– Что у меня больше?! – Я коршуном взвилась из лопухов и, уже крюча когти для ближнего боя, сообразила, что наглая девица меня просто провоцирует.

Ах, так? Ладно, будет тебе сейчас полевая практика.

– Хочешь знать, что я тут делаю? Иди сюда. – Я чуть посторонилась, открывая вид на свою шокирующую находку.

С тропинки ее все равно было не разглядеть, но Машенька уже полезла в лопухи. Надо же, не побоялась зазеленить свои белые тапочки!

Я ощутила нечто вроде уважения к девице, которая идет на принцип, не щадя дорогой обуви… Хотя Машенька все же старалась не наступать на самые пышные травяные кочки, из-за чего шла ко мне не по прямой, а зигзагами. В какой-то момент она оказалась от меня даже дальше, чем в момент старта на тропинке, забурившись в не исследованный мной квадрат В-3. И тут я услышала:

– Ой! А… А-а-а-а-а…

А дальше был визг. Дикий, оглушительный, вонзившийся мне в левое ухо стальным шампуром и вылетевший из правого с одномоментным выносом мозга.

Несколько секунд я стояла, слегка покачиваясь, безмозглым контуженым зомби. Потом мой мозг, очевидно, втянулся обратно, и я поняла, что только что потеряла бережно хранимое тридцать лет звание чемпионки двора по истошному визгу. Парой мгновений позже сожаление по этому поводу вытеснило любопытство: это что же должна увидеть гламурная девица, чтобы так орать? Поддельное колечко «Тиффани» в своем ларце с украшениями?

Мгновением позже в открытом окне над головой самозабвенно визжащей девицы качнулась башня накладных волос, остро блеснул металлом край алюминиевого тазика, и на Машеньку обрушился водопад, для которого не стала препятствием невысокая виноградная шпалера.

– Ишь, разоралась! – в наступившей тишине удовлетворенно молвила баба Тося. – Тут тебе не программа «Голос»!

Голос Машенька, похоже, и впрямь потеряла. Она тыкала трясущимся пальчиком в заросли и повторяла:

– Там… там… там…

Хотя, возможно, это она выбивала дробь зубами: баба Тося наверняка окатила ее холодной водой. И хорошо еще, если чистой, а не из-под выполосканного белья.

Я присмотрелась, не повисла ли у Машеньки на плече какая-нибудь тряпочка из гардероба пожилой и негламурной дамы… Впрочем, Машенька и сама уже выглядела не гламурной цыпочкой, а просто-напросто мокрой курицей.

«А что у нее «там-там-там», тебе не интересно?» – поддел меня внутренний голос.

Вообще-то я уже догадывалась, что там: однорукое безголовое тело. Но баба Тося со своего наблюдательного поста на подоконнике предположила иное:

– Что, снова дохлая собака?! То-то, я слышала, кто-то там шебуршал – это, видно, она помирала…

– Собака?!

Я вспомнила о пропавшем Гусе и похолодела.

Ой-ой, только бы это был не он…

И это действительно оказался не он.

Вообще не собака.

Но и не безголовый однорукий труп.

Хотя да – труп, но вполне комплектный, со всеми руками-ногами и головой.

– А это еще кто? Знать его не знаю! – перевесившись через подоконник и кое-как рассмотрев покойника, от лица которого я специально отвела лопуховый зонт, сказала баба Тося так, словно под ее окном разрешалось лежать только знакомым жмурикам. – Ничего не понимаю!

– Не понимаю, – эхом повторила я.

Моя хваленая фантазия пасовала, не в силах увязать воедино целый труп и отдельно взятые руку и голову.

На ум приходили (и тут же пинками выбрасывались вон) разрозненные слова: «Франкенштейн», «зомби», «запчасти»… Но какие запчасти? Голову я не очень хорошо запомнила, но та рука в шелках и рубинах подходила к этому целому телу в лопухах не лучше, чем деталь от «Роллс-Ройса» «Ладе-Калине»!

– На бомжа вроде не похож, лицо не испитое, – комментировала меж тем баба Тося. – И не грязный, и одет обычно…

– Кроссовки «Рибок» из новой летней коллекции, – нормальным голосом сказала вдруг Машенька.

Очнулась, болезная…

– Да? Значит, точно не бомж, – кивнула баба Тося.

– Так.

Я вспомнила, за что парни из следственной группы всегда ругают граждан, оказавшихся в такой же ситуации, как мы сейчас.

– Машенька, отомри и ступай обратно на тропинку, желательно по своим же собственным следам.

– Я кто тебе, Чингачгук? – огрызнулась девица.

А я-то к ней ласково, Машенькой назвала! У-у-у, стерва…

Хотя в чем-то она права: где те следы, под распрямившимися лопухами уже не увидишь.

– Тогда просто выйди из клумбы кратчайшим путем, по прямой!

Слава богу, спрашивать: «Кто я тебе, Пифагор?» – девица не стала. Надо думать, скудное образование не позволило.

Сама я тоже выбралась на дорожку и с ускорением двинулась в глубь микрорайона, не оглядываясь на Машеньку и прочих – бабу Тосю, незнакомый труп и отдельно взятую руку, которая в отсутствие тела в целом определенно не заслуживала того, чтобы с ней всерьез считались.

Старушке соседке я, впрочем, на бегу бросила через плечо:

– Баба Тося, стерегите труп!

– Думаешь, удерет? – ехидно отозвалась она.

Я не стала говорить, что прецедент уже был – вчера из этой же локации исчезла мертвая голова.

Мне было некогда, я спешила.

Моей целью был одноэтажный розовый домик в окружении раскидистых плодовых деревьев. С виду – истинный приют спокойствия, трудов и вдохновения, прелестный лирико-романтический уголок в городских джунглях.

Когда мой папа был маленьким, здесь помещалась музыкальная школа, куда ходили немногочисленные девочки со скрипочками и мальчики с аккордеонами, а потом в моду вошла игра на фортепиано, и это круто изменило судьбу «музыкалки». Ее рояли и ученики стремительно размножились, перестали помещаться в четырех комнатах, и уже на моей памяти для них построили новое здание на пустыре, который за четверть века успел превратиться в симпатичный сквер. А помещения розового домика поделили между собой бухгалтерия РЭПа, участковый и детская комната милиции.

Участковому досталась угловая комнатка с двумя окошками. На одном из них в безупречном порядке, четко по ранжиру, были расставлены горшки с разновеликими кактусами, из другого открывался ничем не застилаемый вид на черную от старости лавочку под раскидистой шелковицей.

На лавочке, небрежно пряча в кулаке сигарету, курил пацан такой разбойничьей наружности, что его взяли бы в банду Робина Гуда без экзаменов: чумазый, давно не стриженный, с исцарапанными ногами и ссаженными костяшками на кулаках, но главное – с хитрющим взглядом ярко-голубых глаз.

– Здоров, Василиса, ты опять проштрафился? – спросила я его мимоходом.

– Да что вы, тетенька, я очень хороший мальчик! – захлопал глазками Васька.

Василисой его прозвали еще в раннем детстве – за роскошные пшеничные волосы, которые его мамаша, профессиональный парикмахер, категорически не желала стричь из ностальгических соображений. Когда-то и у нее были русые косы толщиной в руку, но смелыми экспериментами с красками и средствами для завивки она превратила их в крысиные хвостики. Сына своего заботливая мама не хотела видеть лысым даже в отдаленном будущем, поэтому не касалась его волос до тех пор, пока мальчик не пошел в школу. А лет в тринадцать Василиса и сам решил, что стрижки ему не нужны, с длинным хайером он смотрится лучше, и с тех пор парнишка упорно превращается в Леголаса. И красавец же получается…

– Хорошие мальчики не ходят в детскую комнату, как на работу! – заметила я, не притормаживая. – Сигарету брось, а то я маме расскажу!

– Ябеда, – буркнул Васька, затаптывая окурок.

Вот то-то же! Мама имелась в виду не Васькина – ее он давно не слушается, а моя собственная. Бася Кузнецова, как автор популярных ужастиков, имеет запредельно высокий авторитет у нашей дворовой шпаны, и Васька – один из вернейших ее поклонников.

Победно усмехнувшись, я вошла в розовый домик и мимо открытых по причине жары и духоты дверей бухгалтерии проследовала к кабинету участкового. У него тоже дверь была распахнута настежь, так что ничто не мешало любоваться душевной картиной, которую какой-нибудь пушкинист назвал бы «Лето в деревне».

Посреди небольшой скудно меблированной комнаты за старым, обшарпанным столом терпеливо дожидался прихода вдохновения рыжий юноша самой творческой наружности: с всклокоченными кудрями, бородкой и бакенбардами, с устремленным в потолок затуманенным взглядом, в белой рубахе с расстегнутым воротником и при современном варианте гусиного пера в виде шариковой авторучки. Ею он в задумчивости почесывал потеющую под золотым руном голову и уже успел нарисовать себе на виске сложную загогулину, похожую на татуировку работы мастера-абстракциониста. Загогулина была почему-то зеленого цвета. Наверное, синюю пасту пиит уже всю израсходовал.