Собачья лапа

Мне никогда не нравилась Дарла. Просто так, без причины. По крайней мере, логичного объяснения этому не было. Просто некоторые друзья ваших детей вам нравятся, а некоторые нет. Будучи взрослым, вы можете разглядеть в детях зачатки того, в кого они превратятся, когда вырастут.

И мне было видно, что Дарла будет относиться к тому типу людей, которых я терпеть не мог.

Однако она была подругой Стейси, а её мать была подругой Джун, поэтому я никому из них ничего не говорил. Она не была ни паршивой овцой в семье, ни Дэмьеном в юбке,[1]ни ещё кем-то в этом духе. Она была просто… неприятной.

Изредка бывало, что Дарла приходила в гости, когда Джун не было дома, и тогда я оставался один присматривать за обеими девочками; обычно я позволял им делать всё, что им заблагорассудится или в комнате Стейси, или на заднем дворе. Я же в это время смотрел телевизор, стараясь не обращать на них внимания.

Этот раз тоже был совершенно обычным. Была суббота, послеполуденное время, играла команда Университета Южной Калифорнии — матч, который я действительно хотел посмотреть — так что когда Дарла постучала в окно и спросила, дома ли Стейси, я сказал, что она может заходить. Стейси была у себя в комнате, и они чем-то там занимались какое-то время, прежде чем вышли на кухню перекусить крекерами «Золотая рыбка». Игра была по-настоящему захватывающей, и я потерял детей из виду. Лишь когда наступил перерыв, я задался вопросом, где они и чем занимаются.

Как раз в этот момент хлопнула дверь заднего двора, и в дом вбежала Дарла. Набрав в грудь воздуха, она остановилась перед креслом, в котором я сидел, и схватила меня за руку.

— Мистер Харрисон! Мистер Харрисон! Пойдёмте! Я хочу вам что-то показать!

— А просто сказать мне ты не можешь?

— Нет, — заканючила она. — Вы должны это посмотреть. Поторопитесь! Стейси ждёт!

Поняв, что придётся проверить, что там у них делается, я изобразил заинтересованность, которой не испытывал, и позволил вытащить себя из дома на задний двор к беспорядочной куче досок, которую Стейси называла «клубом». Дарла оттащила в сторону кусок фанеры, который прикрывал вход, и полезла внутрь. Я нагнулся и последовал за ней, проникнув в импровизированную комнату.

Кровь была повсюду, и сначала я даже не понял, что вижу. Не говоря ни слова, я тупо моргнул. В левом углу лежала мёртвая собака, искалеченный труп лабрадора, в котором я узнал Скаута, любимца наших соседей. Справа от него, на низком журнальном столике, который мы стащили из мусора у других наших соседей, накрытое заношенной, пропитавшейся красным тряпкой, что-то шевелилось. У задней стенки стоял окровавленный топор. Сердце отбойным молотком застучало у меня в груди. Под столом я увидел забрызганный тёмно-красным кусок плоти, похожий на ногу.

Дарла подошла к столу и стянула тряпку.

— Посмотрите, что я сделала, мистер Харрисон? Видите?

Я видел. Дарла отрубила ногу Стейси выше колена и каким-то образом пристроила на её место собачью лапу. На мгновение я упал в обморок, или во что-то типа него, и почувствовал, что меня сейчас вырвет. Самым странным — возможно, даже самым жутким — было то, что складывалось ощущение, будто Стейси совсем не больно. Она смеялась и была радостно взволнована, затем она села, потом встала, выставив ногу напоказ. На ней не было никакой одежды, кроме нижнего белья, и то место, где лохматая лапа собаки переходила в её собственное бедро, выглядело гладко и неприметно.

Дарла глядела на меня снизу вверх, и мне захотелось её огреть, захотелось врезать, чтобы стереть ожидание одобрения и выражение самодовольства с её маленького льстивого лица.

— Вам не кажется, что я проделала хорошую работу? Да, мистер Харрисон? Разве это не хорошо смотрится?

Стейси шагнула вперёд. Когда она шевельнула ногой, та ужасно завизжала; звук напомнил скрип плохих тормозов у старых автомобилей. Она что-то сказала мне, но я не расслышал что именно. Она не могла идти и говорить одновременно. Скрип ноги был настолько громким, что ей надо было останавливаться для того, чтобы её было слышно.

Она остановилась, взглянула на меня и улыбнулась.

— Разве это не замечательно, папочка? Дарла сказала, что может это сделать и сделала! — Стейси на мгновение загрустила. — Правда, я не думала, что Скауту придётся умереть.

И тут же её лицо просветлело.

— Зато мне нравится моя новая нога! Она гораздо лучше старой!

Стейси махнула рукой в сторону отрубленной конечности под окровавленным столом, и меня затошнило. Я смог качнуться влево подальше от девочек, и меня вывернуло в угол. Не потому что мне было противно, просто… всё вместе наложилось одно на другое. Это зрелище, запах, звук, Дарла, Стейси, ампутированная нога, окровавленная комната — всё это забурлило внутри меня, и моё тело выразило свои чувства рвотой.

Я вытер рот рукавом. Снаружи я услышал весёлый, жизнерадостный, ни о чём не подозревающий голос Джун, благодарившую Кристи, мать Дарлы, за совместный поход по магазинам. Дарла тут же выскочила из «клуба», захлопнув за собой фанерную дверь. Стейси возбуждённо что-то закричала — «Мамочка!», подумал я — она тотчас же кинулась вслед за подругой, однако голос её был заглушен отвратительным скрипом ноги.

Я набрал в грудь воздуха, затем отодвинул в сторону фанерку, придерживая открытую дверь для Стейси, ковылявшую к выходу. Её новая нога, заметил я, была короче старой, и Стейси кренило вправо.

Дарла болтала со своей матерью, хвастаясь тем, что сделала. Джун выглядела смущённой, однако посматривала, как Стейси вылезает из «клуба».

Она взглянула на дочь.

И упала в обморок.

Джун очнулась.

Не знаю, чего я ожидал, когда жена придёт в себя. Мы помчимся в больницу? Будем звонить в полицию? Но я никак не рассчитывал на то, что произошло на самом деле: невозмутимое обсуждение с Дарлой и её матерью того, что случилось с ногой. Я был единственным, кто кричал и вопил, единственным, кто угрожал и ругался, и я никогда не прощу за это Джун. Никогда. Однако упрёками будем заниматься потом. Сейчас же я просто хотел понять, как снова сделать целой свою дочь.

Перед тем как Кристи и Дарла ушли, Джун их даже поблагодарила.

Мне захотелось её ударить.

Из гостиной мне было слышно, как Стейси ходит у себя по комнате, поскрипывая своей собачьей лапой.

Я вышел оттуда в прихожую и, стоя там, слышал её через открытую дверь, пока остальные прощались друг с другом. Я вдруг вспомнил, как мой отец когда-то неудачно меня подстриг. В школе я на целую неделю сделался посмешищем и объектом всеобщего внимания. Я мог лишь догадываться, что ожидает Стейси с собачьей лапой.

Она проковыляла от кровати к стенному шкафу, от шкафа к туалетному столику с зеркалом — посмотреть на свою лохматую ногу, всё время расплываясь в улыбке. Я ощутил на своём плече руку Джун.

— С ней всё будет в порядке, — сказала она. — Посмотри, как она счастлива.

— Как же это, всё-таки, неправильно, — сказал я, но она не поняла.

Это произошло в субботу.

Cкрепя сердце, я не стал звонить ни в полицию, ни в скорую. Как благоразумно заметила Джун, как бы я объяснил им, что случилось? В худшем случае, органы детской опеки могли забрать её для обследования, пока не смогли бы проанализировать произошедшее и разобраться в нём. Я не хотел, чтобы так получилось.

Во второй половине дня я похоронил Скаута на заднем дворе. Я также попытался спасти и очистить настоящую ногу Стейси, но та совсем стала негодной: она съёжилась к кости, а кожа высохла и стала коричневой.

Её я тоже закопал.

Весь воскресный день я проплакал, заливаясь слезами в самые неподходящие моменты. Я любил свою дочь, любил с самого её рождения, и это была одна из тех немногих вещей, вызывавших у меня бурю эмоций. Вспоминал прошлое, думал о будущем. Воскрешал в памяти время, когда она подбегала ко мне, вернувшемуся с работы домой, и запрыгивала на руки, крепко обнимая. Интересно, что она будет делать на школьных балах?

Из места соединения, там где прямо над коленом собачья лапа сливалась с ногой, постоянно раздавалось визжание, которое было едва ли не металлическим. Я каждый раз слышал этот скрип, когда она ходила, постоянно напоминая мне о случившемся. Словно колотившееся сердце, это изводило и терзало меня, заставляло меня сознавать, что если бы я более тщательно следил за дочкой, если бы вместо того, чтобы смотреть футбол, я наблюдал бы, как она играет с подругой, это бы никогда не случилось. Она бы была обычной маленькой девочкой, мы были бы нормальной семьёй, и мне бы не пришлось иметь дела с этим ужасом.

Наконец, я решил, что с этим надо что-то делать.

Наступила ночь, Стейси и Джун легли спать. Я же не ложился и смотрел телевизор в гостиной, затем пошёл в нашу спальню, чтобы убедиться спит ли Джун. Она спала. Стейси тоже спала у себя в комнате, частично откинув одеяло, и я мог видеть высунувшуюся собачью лапу.

Я подошёл и, нагнувшись, стал пристально её рассматривать. С расстояния в один фут было видно, как волосатая конечность животного незаметно, без шва, переходит в гладкую белую кожу Стейси. В то же время, с этой близкой и удобной позиции я видел, чётко выраженную разделительную линию. Я протянул руку и потрогал лапу, явственно испытав отвращение, когда пальцы коснулись грубой шерсти.

Собачью лапу можно ампутировать. Хотя врачи не могли вернуть Стейси собственную ногу, они могли бы пришить протез, говорил я себе. Всяко было бы лучше, чем эта…мерзость.

Стейси застонала и пошевелилась во сне, нога в месте соединения заскрипела, её громкий металлический визг вполне можно было услышать на другом конце дома. Я опять почувствовал рвотный позыв, но сдержался.

Я понял, что надо делать.

Днём я очистил и вернул в гараж топор, который Дарла и Стейси оттуда взяли. Теперь сходил и забрал его, чтобы принести в комнату Стейси. На мгновение я засомневался, что смогу это выдержать, и поставил топор на пол, опёршись на топорище как на трость, наблюдая за тем, как спит дочь. Собачья лапа до сих пор торчала из-под одеяла, и я вспомнил, как горды были девочки тем, что они сделали, совершенно не понимая трагических последствий.

Перехватив топор, одним мощным ударом я отрубил лапу, получив в ответ оглушительный визг, раздавшийся не изо рта дочери, а из места соединения с ногой. Крови оказалось неожиданно много, намного больше, чем я ожидал и, отбросив топор, я шагнул вперёд, чтобы остановить хлынувший поток. Позади себя я смутно услышал пронзительный крик, и… потерял сознание.

По крайней мере до тех пор пока я не очнулся, я не чувствовал ничего, никакой боли; к этому времени Стейси уже не было. Джун её забрала. Я пробежал по дому, голова пульсировала от полученного удара, их одежда исчезла, а у Стейси появилось несколько чучел животных и много других вещей, которых я совершенно не помнил. Очевидно, что я надолго отключился, потому что на улице стоял день, а часы на ДВД-плеере подсказали мне, что было час сорок пять.

Открыв наружную дверь, я увидел, что машины тоже не было. Они её взяли. Но где же они? В полицейском участке? У родителей Джун? Я не знал, однако стал искать. Я позвонил всем, кого знал, по каждому номеру из нашей общей записной книжки, которую почему-то не забрала Джун. Никто о них ничего не слышал, и никто не знал, где они могут быть.

Я решил ждать, надеясь, что они вернутся, ожидая, что Джун остынет и привезёт дочь обратно. Но прошёл день, неделя, а о них по-прежнему было ничего не известно.

Кроме собачьей лапы от них ничего не осталось.

Она не являлась частью Стейси, но это было хоть что-то.

Она оставалась в её кровати, прямо там, где я её отрубил, и это вселяло в меня надежду. Где бы они не находились, что бы они не делали, Стейси освободилась. Все части её тела были её собственными. Это почему-то казалось мне важным.

Я молил, чтобы она была жива, чтобы Джун обеспечила ей медицинский уход, хотя ни в одной из местных больниц, куда я звонил, не признались, что лечили кого-то, подходившего под описание моей дочери.

Я забрал собачью лапу и положил её в дополнительный холодильник, который стоял в нашем гараже. Я обнаружил, что постоянно захожу туда, чтобы проверить как она, одержимый навязчивой мыслью, что она начинает портиться. Иногда, бывало, сдерживая слёзы, я её касался. Как-то раз я даже поцеловал. Хоть и недолго она была частью Стейси, и я чувствовал себя ближе к ней, когда гладил замёрзшую шерсть, вспоминая, как счастлива она была, когда спрыгнула со стола и направилась ко мне, чтобы обнять.

Возможно, я совершил ошибку, когда из-за меня дочь её лишилась.

— Стейси, — говорил я, рыдая. — Стейси…

В следующее после исчезновения Стейси и Джун воскресенье я онемело сидел перед телевизором, глазея на футбольный матч, но не следя за ним. Раздался звонок в дверь, и когда я подошёл, чтобы спросить кто там, то увидел стоявшую на крыльце Дарлу, смотревшую на меня ясными глазами.

— Стейси стало лучше? Может она выйти поиграть?

Мне хотелось сказать: «Стейси нет дома, она уехала», но рот не смог произнести эти слова.

Дарла просто стояла, глядя на меня взглядом, который заставил меня подумать, что ей об этом известно. Я начал закрывать дверь, но остановился, когда она сказала:

— У меня есть мысль, мистер Харрисон. Хотите её услышать?

Несмотря на то, что мне не нравилась эта девчонка, услышав её слова, я подумал, что речь пойдёт о дочке, и обнаружил, что киваю.

Через пятнадцать минут вместе с собачьей лапой я был в «клубе». Дарла сходила домой, чтобы принести то, что ей было нужно, и только-только вернулась. Она взглянула на меня, я кивнул и лёг на стол. Дарла намазала кошачьими консервами мою ногу, поплевала на них, затем прижала к ним лист какого-то растения. Я ничего не ощущал до тех пор, пока она не запела. Слова были безумными: что-то про танцующих на деревьях птичках и медведях, а мотив был таким же, как и у многих детских песенок, вроде «Гори, гори, маленькая звёздочка» или песенки про алфавит. На мгновение, пока она пела, я ощутил покалывание в ноге, странное ощущение не только на поверхности кожи, но и глубоко внутри, у самой кости.

Чувствовала ли это Стейси?

Дарла улыбнулась мне и подняла топор.

— Готовы? — спросила она.