Собрание пьес. Книга 2

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Граф Ростов.

Графиня Ростова.

Наташа и Петя, их дети.

Николай.

Вера.

Соня, племянница.

Князь Андрей Болконский.

Княгиня Болконская, его жена.

Князь Николай.

Княжна Марья, его дочь.

Пьер Безухов.

Элен, его жена.

Вельможа.

Жена Вельможи.

Перонская, фрейлина.

Анатоль Курагин.

Граф Растопчин.

М-ль Жорж.

Марья Дмитриевна.

Шиншин.

Наполеон.

Рапп.

Де Боссе.

Фабвье.

Мюрат, генерал.

Кутузов.

Раевский.

Остерман-Толстой.

Коновницын.

Бенигсен.

Барклай-де-Толли.

Ермолов.

Кайсаров.

Дохтуров.

Шнейдер, адъютант Кутузова.

Толь.

Уваров.

Высокий мастеровой.

Человек в фризовой шинели.

Полицмейстер.

Верещагин.

М-ль Вурьен.

Архитектор.

Платон.

Учитель.

Денисов.

Долохов.

Француз.

Анна Павловна.

Князь Василий.

Князь Ипполит.

Мортемар.

Княгиня Друбецкая.

Аббат Морио.

Карагина.

Борис.

Жюли.

Полковник.

Солдаты, французские и русские.

Народ, слуги, гости.

Картина первая

Июль 1805 года. Гостиная. Анна Павловна Шерер, фрейлина, встречает князя Василия Куракина, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна, несмотря на свои сорок лет, преисполнена оживления. Князь Василий в придворном шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, со светлым выражением плоского лица.

Анна Павловна. Ну что, князь, Генуя и Лукка стали не больше, как поместьями фамилии Бонапарте… Нет, я вас предупреждаю, если вы мне не скажете, что у нас война, если вы позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого антихриста (право, я верю, что он антихрист), — я вас больше не знаю, вы уже не друг мой, вы уже не мой верный раб, как вы говорите. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Я вижу, что я вас пугаю, садитесь и рассказывайте.

Кн. Василий. О… какое жестокое нападение… (Подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку и спокойно уселся на диван. Он говорил с тихими, покровительственными интонациями, тоном, в котором из-за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.) Прежде всего скажите, как ваше здоровье? Успокойте друга.

Анна Павловна. Как можно быть здоровой, когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? Я несколько дней кашляла. Этот несносный грипп… Вы весь вечер у меня, надеюсь?

Кн. Василий. А праздник английского посланника? Мне надо показаться там. Дочь зайдет за мной и повезет меня.

Анна Павловна. Я думала, что нынешний праздник отменен. Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.

Кн. Василий. Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили.

Анна Павловна. Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцева? Вы все знаете?

Кн. Василий (холодным, скучающим тоном). Как вам сказать? Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.

Анна Павловна. Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш Благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?.. Англия со своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра, который ничего не хочет для себя и все хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали и того не будет… Пруссия уже объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… Этот пресловутый нейтралитет Пруссии — только западня. Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу… (Она вдруг остановилась с улыбкой насмешки над своею горячностью.)

Кн. Василий (улыбаясь). Я думаю, что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?

Анна Павловна. Сейчас. Кстати, нынче у меня два очень интересных человека. Виконт де Мортемар. Он в родстве с Монморанси через Роганов, одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом аббат Морио. Вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?

Кн. Василий. А… Я очень рад буду. Скажите, правда, что императрица-мать желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? Кажется, этот барон довольно незначительная личность. Вы знаете, я бы хотел видеть на этом месте моего сына Ипполита.

Анна Павловна (грустным, сухим тоном). Барон Функе рекомендован императрице-матери ее сестрою. Ее величество изволила оказать барону Функе много внимания. А кстати, о вашей семье, знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, составляет восторг всего общества? Ее находят прекрасной, как день.

Князь Василий наклоняется в знак уважения и признательности.

(Подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему.) Я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастье жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей, — исключая Анатоля, вашего меньшего, я его не люблю, — таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите. (Улыбнулась своею восторженной улыбкой.)

Кн. Василий. Чего вы хотите? Лаферет сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви.

Анна Павловна. Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будет сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…

Кн. Василий (не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Он поморщился). Что вы хотите, чтоб я делал? Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли дураки. Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль — беспокойный. Вот одно различие.

Анна Павловна (задумчиво поднимая глаза). И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас.

Кн. Василий. Я ваш верный раб, вам одной могу признаться. Моя дети — обуза моего существования. Это мой крест. Я так себе объясняю. Что вы хотите?

Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе. Анна Павловна задумалась.

Анна Павловна. Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, что старые девицы имеют манию женить. Я еще не чувствую за собой этой слабости, но у меня есть одна девушка, которая очень несчастлива с отцом, наша родственница, княжна Болконская.

Кн. Василий. Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40 000 в год… Что будет через пять лет, если это пойдет так? Вот выгода быть отцом. Она богата, ваша княжна?

Анна Павловна. Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. Бедняжка так несчастлива… У нее брат, известный князь Андрей, тот, что недавно женился на Лизе Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.

Кн. Василий. Послушайте, chere Annette, устройте мне это дело, и я навсегда ваш… вернейший раб, рап, как пишет мне мой староста донесения: покой-ер-п. Она хорошей фамилии и богата. Все, что мне нужно. (Он свободными и фамильярными грациозными движениями взял руку Анны Павловны, поцеловал ее и, поцеловав, помахал ее рукой, развалившись в креслах и глядя в сторону.)

Анна Павловна. Подождите, я нынче же поговорю с Лизой. И, может быть, это уладится. Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девы.

Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала дочь князя Василия, красавица Элен, в белом бальном платье, убранном плющом и мохом, с очень открытыми грудью и спиною. Приехала молодая, маленькая княгиня Болконская. Она приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Села на диван, около серебряного самовара. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие. Анна Павловна приветствует своих гостей различно, сообразно их положению в свете. Виконт Мортемар — миловидный, с мягкими чертами и приемами молодой человек. Князь Ипполит был в темно-зеленом фраке, в панталонах телесного цвета, в чулках и башмаках.

Кн. Болконская (развертывая свой ридикюль). Я захватила работу. Смотрите, Annette, не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.

Развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкой лентой.

Анна Павловна. Будьте спокойны, Лиза, вы все будете самая хорошенькая.

Кн. Ипполит. Вы — самая обворожительная женщина в Петербурге.

Кн. Болконская (обращаясь к генералу). Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. (Князю Василию.) Скажите, зачем эта гадкая война? (Не дожидаясь ответа, обращается к Элен.)

Кн. Василий (тихо Анне Павловне). Что за прелестная особа, эта маленькая княгиня.

Вскоре после маленькой княгини вошел Пьер, толстый, выше обыкновенного роста неуклюжий молодой человек с огромными красными руками, со стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Умный и вместе робкий наблюдательный и естественный взгляд отличал его от всех в этой гостиной.

Анна Павловна. Это очень любезно с вашей стороны, месье Пьер, что вы посетили больную. (Пьер пробурлил что-то непонятное и продолжал отыскивать что-то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой.) Вы знаете аббата Морио? Он очень интересный человек…

Пьер. Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…

Анна Павловна. Вы думаете?

Пьер (нагнув голову и расставив большие ноги). Я думаю, что план аббата — совершенная химера. Вечный мир, конечно, возможен, и народы наконец пожелают его, но те средства…

Анна Павловна (улыбаясь). Мы после поговорим.

Анна Павловна, прохаживаясь по гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, — княжна Элен и княгиня Болконская. В третьем — Мортемар и Анна Павловна.

Анна Павловна. Какое ужасное злодеяние — убийство несчастного герцога Энгиенского…

Мортемар. Герцог Энгиенский погиб от своего великодушия. Были особенные причины озлобления Бонапарте.

Анна Павловна. Ah, voyons. Расскажите нам это, виконт. (Мортемар поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ. Шепнула одному.) Виконт был лично знаком с герцогом. (Другому.) Виконт — прекрасный рассказчик. (Третьему.) Как сейчас виден человек хорошего общества… (Элен, которая сидела поодаль.) Переходите сюда, милая Элен.

Княжна Элен поднялась с тою же неизменяющейся улыбкой, с которой она вошла в гостиную. Она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь, подошла к Анне Павловне села перед виконтом.

Мортемар (наклоняя с улыбкой голову). Мадам, я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой.

Элен облокотила свою открытую, полную руку на столик и не нашла нужным что-либо сказать. Во все время рассказа сидела прямо. Перешла и княгиня Волконская от чайного стола.

Кн. Болконская. Подождите, я возьму мою работу. (К князю Ипполиту.) О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль. (Улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.) Теперь мне хорошо. Пожалуйста, начинайте.

Князь Ипполит перенес ей ридикюль и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.

Кн. Ипполит (торопливо пристроив к глазам свой лорнет). Это не история о привидениях?

Мортемар (пожимая плечами). Вовсе нет.

Кн. Ипполит. Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях.

Мортемар (с изящной грустью в голосе, оглядывая слушателей). Когда я имел счастье видеть в последний раз печальной памяти герцога Энгиенского, монсиньор в самых лестных выражениях говорил о красоте и гениальности великой Жорж. Кто не знает этой гениальной и прелестной женщины? Я выразил свое удивление, каким образом герцог мог узнать ее, не быв в Париже эти последние годы. Герцог улыбнулся и сказал мне, что Париж не так далек от Мангейма, как это кажется. Я ужаснулся и высказал его высочеству свой страх при мысли о посещении им Парижа. «Монсиньор, — сказал я, — Бог знает, не окружены ли мы здесь изменниками и предателями и не будет ли ваше присутствие в Париже, как бы оно тайно ни было, известно Бонапарте?» Но герцог только улыбнулся на мои слова с этим рыцарством и отважностью, составляющими отличительную черту его фамилии.

Кн. Василий (монотонно, как будто бы диктовал какому-то невидимому писцу). Род Конде — ветка лавра, привитая к дереву Бурбонов, как говорил недавно Питт.

Кн. Ипполит (решительно поворачиваясь на кресле туловищем в одну, а ногами в противоположную сторону, торопливо поймав лорнетку и устремив сквозь нее свои взгляды на родителя). Питт очень хорошо сказал.

Мортемар (обращаясь преимущественно к Элен, которая не спускала с него глаз). Итак, я должен был оставить Этенгейм и узнал уже потом, что герцог, увлеченный своей отвагой, ездил в Париж, делал честь мадемуазель Жорж не только восхищаться ею, но и посещать ее.

Анна Павловна (видимо, напуганная будущим содержанием рассказа, который ей казался слишком вольным в присутствии молодой девушки). Но у него была сердечная привязанность к принцессе Шарлотте Роган Рошфор. Говорили, что он тайно был женат на ней.

Мортемар (тонко улыбаясь). Одна привязанность не мешает другой. Но дело в том, что мадемуазель Жорж прежде своего сближения с герцогом пользовалась сближением с другим человеком. (Помолчал. С улыбкой оглянул слушателей.) Человека этого звали Буонапарте. (Анна Павловна оглянулась беспокойно.) И вот, новый султан из тысячи и одной ночи не пренебрегал частенько проводить вечера у самой красивой и самой приятной женщины Франции. И мадемуазель Жорж… (пожав выразительно плечами) должна была превратить необходимость в добродетель. Счастливец Буонапарте приезжал обыкновенно по вечерам, не назначая своих дней.

Кн. Болконская (пожимая полными и гибкими плечиками). Ах, я предвижу, я дрожу.

Кн. Друбецкая. Это ужасно, не правда ли?

Кн. Ипполит (быстро и громко). Жорж в роли Клитемнестры — превосходно…

Мортемар (оглядывая слушателей и оживляясь). В один вечер Клитемнестра эта, прельстив весь театр своею удивительною передачей Расина, возвратилась домой и думала одна отдохнуть от усталости и волнения. Она не ждала султана. (Анна Павловна вздрогнула при слове «султан». Элен опустила глаза и перестала улыбаться.) Как вдруг служанка доложила, что виконт де Рокруа желает видеть великую актрису. Рокруа — так называл себя герцог. Он был принят. (Помолчав несколько секунд, чтобы дать понять, что он не все рассказывает, что знает.) Стол блестел хрусталем, эмалью, серебром и фарфором. Стояли два прибора, время летело незаметно, и наслаждение…

Князь Ипполит произвел странный громкий звук, который одни приняли за кашель, другие за сморканье, мычанье или смех, и стал торопливо ловить упущенный лорнет. Рассказчик удивленно остановился. Анна Павловна испуганно перебила описания наслаждений.

Анна Павловна. Не томите нас, виконт.

Мортемар (улыбнулся). Наслаждение превращало часы в минуты, как вдруг послышался звонок, и испуганная горничная, дрожа, прибежала объяснять, что звонит страшный мамелюк Бонапарта и что ужасный господин его уже стоит у подъезда… Мадемуазель Жорж умоляла герцога спрятаться. Герцог сказал, что он никогда ни перед кем не прятался. Мадемуазель Жорж сказала ему: «Монсиньор, ваша шпага принадлежит королю Франции». Герцог спрятался под белье в другой комнате. Наполеону сделалось дурно, — он подвержен обморокам. Тогда герцог вышел из-под белья и увидал перед собой Бонапарте. Враг дома, узурпатор трона, принадлежавшего главе его рода, был тут, перед ним, распростертый на земле, недвижимый, быть может, умирающий. Герцог Энгиемский достал из кармана флакон горного хрусталя, обделанный в золото, в котором были жизненные капли, подаренные его отцу графом Сен-Жерменом. Капли эти, как известно, имели свойства оживлять мертвого или почти мертвого, но их не надо было давать никому, кроме членов дома Конде. Посторонние лица, отведавшие капель, исцелялись, так же как и Конде, но делались непримиримыми врагами герцогского дома. Доказательством тому служит то, что отец герцога, желая исцелить умирающего коня, дал ему этих капель. Конь ожил, но покушался потом несколько раз погубить седока и раз понес было его во время битвы в лагерь республиканцев. Отец герцога убил любимую лошадь. Несмотря на то, молодой и рыцарский герцог Энгиенский влил несколько капель в рот своего врага Бонапарте, и изверг ожил.

Слушатели. Очаровательно, прелестно…

Дамы слушали рассказ с волнением.

Анна Павловна (оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню). Очаровательно…

Кн. Болконская (втыкая иглу в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу). Очаровательно…

Мортемар. «Кто вы?» — спросил Бонапарте. «Родственник служанки», — отвечал герцог. «Ложь», — закричал Бонапарте. «Генерал, я без оружия», — отвечал герцог. «Ваше имя?» — «Я спас вам жизнь», — отвечал герцог. Герцог уехал, а капли подействовали, и Бонапарте почувствовал ненависть к герцогу и с того дня поклялся уничтожить несчастного и великодушного юношу. Через своих клевретов узнав по забытому герцогом платку, на котором был вышит герб дома Конде — красная полоса на поле Франции (лазоревое поле с лилиями), — узнав по платку, кто был его соперник, Бонапарте велел изобресть предлог заговора Пишегрю и Жиржа, схватил в Баденском герцогстве мученика-героя и убил его. Ангел и Демон. И вот каким образом было совершено самое ужасное преступление в истории.

Кн. Андрей (улыбаясь, как будто подсмеиваясь). Убийство герцога было больше чем преступление. Это была ошибка.

Пьер и аббат Морио в стороне разговаривали слишком оживленно и естественно. Это не понравилось Анне Павловне.

Пьер. Вечный мир, — я сочувствую вашей идее, но какие же средства?

Аббат (Пьеру). Средство — европейское равновесие и права человека. Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, — и она спасет мир…

Пьер. Как же вы найдете такое равновесие?

Но в это время подошла Анна Павловна и строго взглянула на Пьера.

Анна Павловна. Скажите, аббат, хорошо ли вы переносите здешний климат?

Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно-сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.

Аббат Морио. Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате.

Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку. В это время в гостиную вошел князь Болконский, небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Все в его фигуре, начиная от усталости скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившей его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел все общество.

Анна Павловна. Вы собираетесь на войну, князь?

Кн. Болконский. Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.

Анна Павловна. А Лиза, ваша жена?

Кн. Болконский. Она поедет в деревню.

Анна Павловна. Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?

Кн. Болконская (тем же кокетливым тоном, каким она обращалась и к посторонним). Андрей, какую историю нам рассказал виконт о мадемуазель Жорж и Бонапарте…

Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, сморщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.

Кн. Болконский. Вот как… И ты в большом свете?

Пьер. Я знал, что вы будете. Я приеду к вам ужинать. Можно?

Кн. Болконский (шутливо). Нет, нельзя. Конечно, об этом не надо и спрашивать.

Анна Павловна и княгиня Болконская тихо разговаривают.

Кн. Болконская. Решено.

Анна Павловна. Я надеюсь на вас, милый друг. Вы напишете к ней и скажете мне, как отец посмотрит на дело.

Поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.

Кн. Василий (Мортемару, ласково потягивая его за рукав вниз, к стулу, чтоб он не вставал). Вы меня извините, мой милый виконт. Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия еще и еще слушать вас. (Анне Павловне.) Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер.

Княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульями, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на нее, когда она проходила мимо него.

Кн. Андрей. Очень хороша.

Пьер. Очень.

Кн. Василий (схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне). Образуйте мне этого медведя. Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.

Анна Павловна (улыбаясь). Охотно, князь, я займусь молодым человеком.

Княгиня Друбецкая торопливо встала и догнала князя Василия. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.

Кн. Друбецкая. Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? Я не могу оставаться больше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику? Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию.

Кн. Василий (неохотно и почти неучтиво слушал ее и даже выказывал нетерпение. Княгиня Друбецкая ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку). Поверьте, что я сделаю все, что могу, княгиня, но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.

Кн. Друбецкая (испугалась слов князя Василия; когда-то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась, тогда как на глазах ее были слезы, и крепче схватила за руку князя Василия). Послушайте, князь, я никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь я Богом заклинаю вас: сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем. Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Будьте таким же добрым, каким вы были.

Кн. Элен (ожидавшая у двери). Папа, мы опоздаем.

Кн. Василий. Дорогая Анна Михайловна, для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, которому я много обязан, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию; вот вам моя рука. Довольны вы?

Кн. Друбецкая. Милый мой, вы благодетель… Я иного и не ждала от вас, я знала, как вы добры. (Он хотел уйти.) Постойте, два слова. Вы хороши с Михаилом Илларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…

Кн. Василий (улыбаясь). Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.

Кн. Друбецкая. Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…

Кн. Элен. Папа, мы опоздаем.

Кн. Василий. Ну, до свидания, прощайте. Видите?

Кн. Друбецкая. Так завтра вы доложите государю?

Кн. Василий. Непременно, а Кутузову не обещаю.

Кн. Друбецкая (с улыбкой молодой кокетки, которая теперь так не шла к ее истощенному лицу). Нет, обещайте, обещайте, Basile. (Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде.)

Кн. Ипполит (княгине Болконской). Я очень рад, что не поехал к посланнику. Скука. Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?

Кн. Болконская. Говорят, что бал будет очень хорош. Все красивые женщины общества будут там.

Кн. Ипполит. Не все, потому что вас там не будет. Не все.

Анна Павловна. Но как вы находите всю эту последнюю комедию: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. О… это восхитительно… Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.

Кн. Андрей (усмехаясь). «Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет». Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова.

Анна Павловна. Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут больше терпеть этого человека, который угрожает всему.

Мортемар. Государи? Я не говорю о России… Государи… Но что они сделали для Людовика XVIII, для королевы Елизаветы? Ничего. И поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Они шлют послов приветствовать похитителя престола.

Кн. Ипполит (повернувшись всем телом к княгине Болконской). Княгиня, прошу вас, дайте мне на минутку вашу иголку — я нарисую вам герб Кон-де. Вот, смотрите, — щит с красными и синими зазубренными полосами — дом Конде.

Мортемар. Ежели еще год останется Бонапарте на престоле Франции, то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, — я разумею хорошее общество, французское, — навсегда будет уничтожено, и тогда… (Пожал плечами, развел руками.)

Анна Павловна. Император Александр объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля.

Кн. Андрей. Это сомнительно. Виконт совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.

Пьер. Сколько я слышал, почти все дворянство уже перешло на сторону Бонапарте.

Мортемар (не глядя на Пьера). Это говорят бонапартисты. Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.

Кн. Андрей (с усмешкой). Это сказал Бонапарт. «Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние — они бросились толпой»… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить…

Мортемар. Никакого. После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали в нем видеть героя. Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах, одним героем меньше на земле.

Пьер. Казнь герцога Энгиенского была государственная необходимость, и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.

Анна Павловна (страшным шепотом). Господи, Боже мой…

Кн. Болконская (улыбаясь и придвигая к себе работу). Вы одобряете убийство?.. Как, месье Пьер, вы видите в убийстве величие души…

Разные голоса. О… Ах…

Кн. Ипполит. Превосходно…

Он принялся бить себя ладонью по коленке. Мортемар пожал плечами. Пьер торжественно смотрел сверх очков на слушателей.

Пьер. Я потому так говорю, что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.

Анна Павловна. Не хотите ли перейти к тому столу?

Пьер (не отвечая). Нет, Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав все хорошее, — и равенство граждан, и свободу слова и печати, — и только потому приобрел власть.

Мортемар. Да ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, тогда бы я назвал его великим человеком.

Пьер. Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтобы он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело.

Анна Павловна. Революция и убийство — великое дело?.. После этого… Да, не хотите ли перейти к тому столу?

Мортемар. Общественный договор…

Пьер. Я не говорю про убийство. Я говорю про идеи.

Мортемар. Да, идеи грабежа и убийства…

Пьер. Это были крайности, разумеется, но не в них все значение, а значение в правах человека, в эмансипации от предрассудков, в равенстве граждан, и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.

Мортемар (презрительно). Свобода и равенство — все громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Мы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.

Анна Павловна. Но, дорогой месье Пьер, как же вы объясните великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?

Мортемар. Я бы спросил, как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? Это шулерство, вовсе непохожее на образ действий великого человека.

Кн. Болконская. А пленные в Африке, которых он убил? Это ужасно… (Пожала плечами.)

Кн. Ипполит. Это проходимец, что бы вы ни говорили.

Кн. Андрей. Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.

Пьер (обрадованный подмогой). Да, да, разумеется.

Кн. Андрей. Нельзя не сознаться, Наполеон, как человек, велик на Арюльском мосту, в госпитале на Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать. (Приподнялся, собираясь ехать и подавая знак жене.)

Кн. Ипполит (поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил). Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им угостить. В Москве есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied за карета. И очень большой ростом. Это было по ее вкусу. И она имела mie femme de chambre, еще большой росту. Она сказала… Она сказала… Да, она сказала: «Девушка (a la femme de chambre), надень lioree и поедем за мной, за карета, faire des visites». (Фыркнул, захохотал прежде своих слушателей. Однако многие, в том числе княгиня Друбецкая и Анна Павловна, улыбнулись.) Она поехала. Внезапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа и длинны волоса расчесались… (Сквозь смех.) И весь свет узнал.

Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку Пьера. Поблагодарив Анну Павловну за ее очаровательный вечер, гости стали расходиться. Пьер вместо шляпы захватил треугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан.

Генерал. Позвольте, пожалуйста, месье Пьер, вы взяли мою шляпу.

Пьер. Ах, извините.

Анна Павловна (Пьеру). Надеюсь увидеть вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый месье Пьер.

Пьер поклонился и улыбнулся.

Занавес.

Картина вторая

У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. Графиня Ростова, граф Ростов, Вера и княгиня Друбецкая сидели в гостиной.

Лакей (басом, входя в двери гостиной). Марья Львовна Карагина с дочерью…

Гр. Ростова (нюхая из золотой табакерки). Замучили меня эти визиты. Ну уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси.

Карагина, высокая, полная, с гордым видом дама, и ее дочь Жюли, круглолицая, улыбающаяся, шумя платьями, вошли в гостиную. Послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. «Дорогая графиня, сколько времени…», «Она была больна, бедное дитя…», «На балу у Разумовских…», «И графиня Апраксина…», «Я была так счастлива…»

Гр. Ростова. Что слышно о болезни графа Безухова?

Карагина. Я очень жалею бедного графа. Здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет…

Гр. Ростова. Что такое?

Карагина. Вот нынешнее воспитание… Еще за границей этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.

Гр. Ростова. Скажите…

Кн. Друбецкая. Он дурно выбирал свои знакомства. Сын князя Василия, Анатоль, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухова выслан в Москву. Анатоля Курагина — того отец как-то замял. Но выслали-таки из Петербурга.

Гр. Ростова. Да что, бишь, они сделали?

Карагина. Это совершенные разбойники, особенно Долохов. Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где-то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю, и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем…

Гр. Ростов (помирая со смеху). Хороша, ma chére, фигура квартального.

Гр. Ростова. Ах, ужас какой… Чему тут смеяться, граф?

Дамы невольно смеялись и сами.

Карагина. Насилу спасли этого несчастного. И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется… А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот все воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.

Гр. Ростова (нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают). Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.

Карагина (махнув рукой). У него их двадцать незаконных, я думаю.

Кн. Друбецкая (значительно и тоже полушепотом). Вот в чем дело. Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.

Гр. Ростова. Как старик был хорош, еще прошлого года… Красивее мужчины я не видывала.

Кн. Друбецкая. Теперь очень переменился. Так я хотела сказать, по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… Так что никто не знает, ежели он умрет — он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Лоррен приехал из Петербурга, — кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю.

Карагина. Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили.

Кн. Друбецкая. Да, но, между нами, это предлог; он приехал собственно к графу Кириллу Владимировичу, узнав, что он так плох.

Гр. Ростов. Однако, ma chére, это славная штука. (К барышням.) Хороша была фигура у квартального, я воображаю. (Представив, как махал руками квартальный, захохотал звучным и басистым смехом.) Так, пожалуйста же, обедать к нам.

В комнату вбежала Наташа, тринадцатилетняя, черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с открытыми плечиками, с тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались Николай Ростов, студент с малиновым воротником, невысокий курчавый молодой человек; на верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность; князь Борис Друбецкой, гвардейский офицер, высокий белокурый юноша с правильными и тонкими чертами спокойного, красивого лица; Соня, пятнадцатилетняя девочка, тоненькая, миниатюрная брюнетка, и Петя, толстый румяный мальчик в детской курточке. Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.

Гр. Ростов (смеясь). А, вот она… Именинница… ma chére, именинница…

Гр. Ростова. Милая, на все есть время. (Мужу.) Ты ее балуешь, Elie.

Карагина. Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас. (Обращаясь к графине.) Какое прелестное дитя…

Наташа (вывернувшись от отца, подбежала к матери, спрятала лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему-то, толкуя отрывисто про куклу). Видите?.. Кукла… Мими… Видите…

Не могла больше говорить; ей все смешно казалось. Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли рассмеялись.

Гр. Ростова (притворно сердито отталкивая дочь). Ну, поди, поди с своим уродом… (Гостье.) Это моя меньшая.

Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.

Карагина. Скажите, моя милая, как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?

Наташа ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью. Между тем Борис, Николай, Соня и Петруша, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта.

Борис (спокойно-шутливо). Эту Мими я знал еще молодою девицей с неиспорченным носом. Она в пять лет на моей памяти состарилась. У нее по всему черепу треснула голова.

Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах удержаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки.

(С улыбкой, к матери.) Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна?

Кн. Друбецкая. Да, поди, поди, вели приготовить.

Борис вышел тихо в двери. Петя побежал за ним.

Гр. Ростов (обращаясь к гостье и указывая на Николая). Да, ma chére. Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет, и меня, старика: идет на военную службу, ma chére. A уж ему место в архиве было готово, и все. Вот дружба-то?

Карагина. Да ведь война, говорят, объявлена.

Гр. Ростов. Давно говорят. Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chére, вот дружба-то… Он идет в гусары.

Николай. Совсем не из дружбы. Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.

Он оглянулся на Соню и на Жюли, — обе смотрели на него с улыбкой одобрения.

Гр. Ростов (пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя). Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать?

Николай (поглядывая на барышень). Я уже вам говорил, папенька, что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу: я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую.

Гр. Ростов. Ну, ну, хорошо… Все горячится. Все Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог.

Жюли (Николаю, нежно улыбаясь ему). Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас.

Соня страстно-озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Николай с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.

Кн. Друбецкая. Как секреты-то всей этой молодежи шиты белыми нитками… Опасное соседство — двоюродные братцы и сестрицы.

Гр. Ростова. Да, сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь за них радоваться… А и теперь, право, больше страха, чем радости. Все боишься, все боишься… Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек, и для мальчиков.

Карагина. Все от воспитания зависит.

Гр. Ростова. Да, ваша правда. До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием. Я знаю, что я всегда буду первою confideute моих дочерей и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то все не так, как эти петербургские господа.

Гр. Ростов. Да, славные, славные ребята. Вот, подите, захотел в гусары… Что вы хотите, ma chére!

Карагина. Какое милое существо ваша меньшая… Порох.

Гр. Ростов. Да, порох… В меня пошла… И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу: певица будет, Саломони вторая. Мы взяли итальянца ее учить.

Карагина. Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.

Гр. Ростов. О, нет, какой рано… Как же наши матери выходили в двенадцать-тринадцать лет замуж?

Гр. Ростова (тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса). Уж она и теперь влюблена в Бориса… Каково? Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку, а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и все мне расскажет. Может быть, я балую ее, но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.

Вера (улыбаясь). Да, меня совсем иначе воспитывали.

Карагина. Всегда со старшими детьми мудрят, хотят сделать что-нибудь необыкновенное.

Гр. Ростова. Что греха таить, ma chére? Графинюшка мудрила с Верой. Ну да что ж, все-таки славная вышла.

Карагина и Жюли встали, зашумели платьями; опять перебивая один другой, послышались оживленные голоса: «Я так рада…», «Здоровье мама…», «И графиня Апраксина…»

Гр. Ростов (провожая гостью). Очень, очень вам благодарен за себя и за своих племянниц, mа chere. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, ma chére. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chére!

Карагина. Приедем непременно.

Гр. Ростов (провожал гостей. Возвращаясь, остановился в дверях столовой). Ну, ну, Митенька, смотри, чтобы все было хорошо. Главное — сервировка. То-то… (Уходит в столовую.)

Гр. Ростова. Что за манера… Уж сидели, сидели…

Графиня Ростова, княгиня Друбецкая и Вера ушли. Вошла Наташа, быстро бросилась между кадок цветов и спряталась. Из другой двери вошла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая. За нею вышел Николай.

Николай (подбегая к ней). Соня… что с тобой? Можно ли это?

Соня (зарыдала). Ничего, ничего, оставьте меня.

Николай. Нет, я знаю что.

Соня. Ну, знаете, и прекрасно, и подите к ней.

Николай (взяв ее за руку). Соооня… одно слово… Можно ли так мучить себя и меня из-за фантазии? (Соня не вырывала у него руки и перестала плакать. Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими глазами смотрела из своей засады.) Соня… Мне весь мир не нужен. Ты одна для меня все. Я докажу тебе.

Соня. Я не люблю, когда ты так говоришь.

Николай. Ну, не буду, ну прости, Соня…

Он притянул ее к себе и поцеловал. Соня с Николаем вышли из комнаты. Наташа пошла за ними и вызвала к себе Бориса.

Наташа (с значительным и хитрым видом). Борис, подите сюда. Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда.

Привела его в то место, где она была спрятана. Борис улыбаясь шел за нею.

Борис. Какая же это одна вещь?

Наташа (смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее на руки). Поцелуйте куклу. (Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел на ее оживленное лицо и ничего не отвечал.) Не хотите? Ну так подите сюда. (Она глубже пошла в цветы и бросила куклу.) Ближе, ближе… (Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх; чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волнения.) А меня хотите поцеловать?

Борис (нагибаясь к ней, еще больше краснея, но ничего не предпринимая и выжидая). Какая вы смешная… (Наташа вдруг вскочила на кадку, так, что стала выше его, обняла его обеими руками, так, что тонкие, голые ручки согнулись выше его шеи, и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы. Проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.) Наташа, вы знаете, что я люблю вас, но…

Наташа. Вы влюблены в меня?

Борис. Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.

Наташа (считая по тоненьким пальчикам). Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… Хорошо… Так кончено? (Улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.)

Борис. Кончено…

Наташа. Навсегда? До самой смерти? (И, взяв его под руку, она со счастливым лицом тихо пошла с ним рядом.)

Начали съезжаться гости к обеду. Пьер неловко сидел посредине гостиной, на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Большая часть гостей любопытно смотрела на него.

Гр. Ростова. Вы недавно приехали?

Пьер (оглядываясь). Oui, madame.

Гр. Ростова. Вы не видали моего мужа?

Пьер (улыбаясь некстати). Non, madame.

Гр. Ростова. Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.

Пьер. Очень интересно.

Графиня переглянулась с княгинею Друбецкой, та, подсев к нему, начала говорить об его отце.

Кн. Друбецкая. Забудьте, мой друг, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это — ваш отец. Я тотчас полюбила вас, как сына.

Гости были все заняты между собой. Слышалось со всех сторон: «Разумовский»… «Это было прелестно»… «Вы так добры»… «Графиня Апраксина»… Графиня встала и пошла в залу. Послышался ее голос из залы: «Марья Дмитриевна». Послышался в ответ грубый женский голос: «Она самая»… Вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна. Все барышни, даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья.

Марья Дмитриевна (громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом). Имениннице дорогой с детками. (Графу, целовавшему ее руку.) Ты что, старый греховодник, чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… (Она указывала на девиц.) Хочешь, не хочешь, надо женихов искать. (Лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело.) Ну что, казак мой? Знаю, что зелье девка, а люблю. (Достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно-сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру. Притворно-тихим и тонким голосом.) Э, э… любезный… поди-ка сюда. Поди-ка, любезный. (Грозно засучила рукава еще выше. Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.) Подойди, подойди, любезный… Я и отцу-то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе-то Бог велит. (Помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.) Хорош, нечего сказать… хорош мальчик… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно… Лучше бы на войну пошел. (Отвернулась и заговорила с дамами.)

Шиншин. И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.

Полковник (гусар, плотный, высокий и сангвинический немец). А затем, милостивый государь… Затем, что император это знает. Желание, единственную и непременную цель государя составляющее, — водворить в Европе на прочных основаниях мир. Вот зачем, милостивый государь.

Шиншин (морщась и улыбаясь). Знаете пословицу: «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена». Это нам кстати.

Полковник. Мы должны драться до последней капли крови и умереть за своего императора, и тогда все будет хорошо. И рассуждать как можно меньше. (Николаю, который внимательно слушал.) А вы как судите, молодой человек и молодой гусар?

Николай. Совершенно с вами согласен. Я убежден, что русские должны умирать или побеждать.

Жюли. Прекрасно, прекрасно то, что вы сказали.

Пьер (одобрительно). Вот это славно…

Полковник. Настоящий гусар, молодой человек.

Марья Дмитриевна. О чем вы там шумите? На кого ты горячишься? Верно, думаешь, что тут французы перед тобой?

Полковник (улыбаясь). Я правду говорю.

Гр. Ростов. Все о войне. Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.

Марья Дмитриевна. А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На все воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сраженье Бог помилует.

Гр. Ростов. Это так.

Марья Дмитриевна (подала руку графу). Ну что ж, к столу, чай, пора?

Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник. Княгиня Друбецкая с Шиншиным. Другие почетные гости с дамами. Улыбающаяся Жюли пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, и сзади всех, по одиночке, — дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка.

Занавес.

Картина третья

Столовая в деревенском доме старого князя Николая Болконского. Из-за затворенных дверей слышались во двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты. Вошел князь Андрей с женой. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шепотом доложил, что князь еще почивает, и торопливо затворил дверь. Князь Андрей посмотрел на часы.

Кн. Андрей. Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье.

Маленькая княгиня Болконская потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднималась так же весело и мило, когда она заговорила.

Кн. Болконская (оглядываясь кругом с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала). Да это дворец… Пойдем скорее, скорее… (Оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.) Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.

Кн. Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением; проходя, Тихону, целовавшему его руку:

— Ты постарел, Тихон.

Из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка. Мадемуазель Вурьен казалась обезумевшею от восторга.

М-ль Вурьен. Ах, какая радость для княжны… Наконец-то… Надо ее предупредить.

Кн. Болконская (целуясь с француженкой). Нет, нет, пожалуйста. Вы — мадемуазель Вурьен, я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?

Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего-то неприятного. Княжна Марья вышла. Княжна и княгиня, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. Мадемуазель Вурьен стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно, столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться. Князь Андрей пожал плечами и поморщился. Обе женщины отпустили друг друга, потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки, и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. Мадемуазель Вурьен тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко. Княгиня и княжна вдруг заговорили и засмеялись.

Кн. Марья. Ах… милая…

Кн. Болконская. Ах… Мари…

Кн. Марья. А я видала во сне.

Кн. Болконская. Так вы нас не ожидали?.. Ах, Мари, вы так похудели.

Кн. Марья. А вы так пополнели.

М-ль Вурьен. Я тотчас узнала княгиню.

Кн. Марья. А я не подозревала… Ах, Andrй, я и не видела тебя.

Кн. Андрей (поцеловался с сестрой). А ты такая же плакса, как всегда была.

Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту больших, лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.

Кн. Болконская. Можете себе представить, Мари, на Спасской горе лошади понесли, и я боялась, что экипаж опрокинется. В моем положении это было бы ужасно. Я так боюсь, так боюсь… Но, слава Богу, все обошлось благополучно. Я все платья свои оставила в Петербурге и здесь буду ходить Бог знает в чем. Андрей совсем переменился. Он обращается со мной, как с больною или с ребенком. Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны. Все его так знают, так ценят. Он очень легко мог бы быть флигель-адъютантом. Китти Одинцова вышла замуж за старика. Есть жених и для вас, Мари, pour tout de bon, но об этом поговорим после.

Кн. Марья (все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была любовь и грусть; вздохнув). И ты решительно едешь на войну, Andrè?

Княгиня Болконская вздрогнула.

Кн. Андрей. Даже сегодня.

Кн. Болконская. Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение. Он так везде принят. Государь очень милостиво говорил с ним.

Кн. Марья (ласковыми глазами указывая на ее живот). Наверное?

Кн. Болконская (вздыхая и меняясь в лице). Да, наверное. Ах… Это очень страшно… (Приблизила свое лицо к лицу золовки и опять заплакала.)

Кн. Андрей (морщась). Ей надо отдохнуть. Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я подожду батюшку. Что он, все то же?

Кн. Марья (радостно). То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза.

Кн. Андрей (с чуть заметной улыбкой). И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок?

Кн. Марья (радостно). Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии.

Княжна Марья, княгиня Болконская и мадемуазель Вурьен уходят. Вошел старый князь Николай в напудренном парике и кафтане, быстро, весело, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.

Кн. Николай. А, воин… Бонапарта завоевать хочешь? Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. Здорово…

Выставил щеку. Он находился в хорошем расположении духа. Он радостно, из-под своих густых, нависших бровей, смотрел на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное место.

Кн. Андрей (следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица). Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой. Как здоровье ваше?

Кн. Николай. Нездоровы, брат, бывают только дураки и развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержан, ну и здоров. Вот сейчас спал. После обеда серебряный сон, а до обеда золотой.

Кн. Андрей (улыбаясь). Слава Богу.

Кн. Николай. Ну, рассказывай, как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.

Кн. Андрей (с улыбкой). Дайте опомниться, батюшка. Ведь я еще и жену не разместил.

Кн. Николай (хватая сына за руку). Врешь, врешь… Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее, и покажет, и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? Швеция что? Как Померанию перейдут?

Кн. Андрей. Да, батюшка, собираются силы. Наша армия в девяносто тысяч должна Пруссию в войну втянуть; сто тысяч наших да двести двадцать тысяч австрийцев должны действовать в Италии и на Рейне; да еще в Неаполь высадится тысяч сто — наших с англичанами. Так что до пятисот тысяч с разных сторон нагрянет на французов…

Кн. Николай (запел фальшивым и старческим голосом). «Мальбруг в поход собрался. Бог весть, вернется ль он».

Кн. Андрей (улыбаясь). Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю. Я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил план не хуже этого.

Кн. Николай. Ну, новенького ты мне ничего не сказал. «Бог весть, вернется ль он». А тут ко мне князь Василий Курагин приезжал. Министр, как этот болван Алпатыч сказал. Этот министр — мальчишка. Я его определил в коллегию. Сделал мне пропозицию насчет княжны Марьи. Нашел ее по своему вкусу для невестки и сделал пропозицию за своего сына, князя Анатоля. Отказала. За границей воспитывался. Молодец малый… Отца спрашивает: «При чем я числюсь?» (Засмеялся.) Княжна Марья ему отказала. (Официанту.) Завтрак давайте.

В столовую вошли княгиня Болконская, княжна Марья, мадемуазель Вурьен и архитектор князя. Дворецкий, с салфеткою в руке, оглядывает сервировку, мигая лакеям. Большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь Николай из-под висячих, густых бровей оживленными, блестящими, строгими глазами оглядел всех и остановил свой взор на молодой княгине.

Княгиня испытывала чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку. Пристально еще взглянул ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место.

Кн. Николай. Я рад, я рад. Садитесь, садитесь… Михаил Иванович, садитесь. (Указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул. Князь, оглядывая ее округленную талию.) Го, го… Поторопилась, нехорошо… (Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами. Княгиня казалась смущенною.) Ходить надо, ходить как можно больше, как можно больше. Ну, как ваш отец поживает?

Кн. Болконская. Очень хорошо. Он совсем оправился от своей болезни и чувствует себя прекрасно. Он поручил мне передать вам его поклон.

Кн. Николай. Как графиня Апраксина?

Кн. Болконская (все более и более оживляясь). Графиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все свои глаза. Очень много говорят о смерти старого графа Безухова. Пьер — наследник всего и признан законным сыном. Он женится на Элен Курагиной.

Кн. Николай (все строже и строже смотрел на нее, вдруг отвернулся от нее и обратился к архитектору). Ну что, Михаила Иванович, Буонапарте-то вашему плохо приходится. Как мне князь Андрей порассказал, какие на него силы собираются. (Указывая сыну на архитектора.) Он у меня тактик великий. Да, уж нет теперь Потемкиных и Суворовых, так и Буонапарте стал велик.

Кн. Андрей. Все кажется хорошим, что было прежде, а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему подставил Моро, и не умел из нее выпутаться?

Кн. Николай. Это кто тебе сказал? Кто сказал… Суворов… (Отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон.) Суворов… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро… Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидел хофс-кригс-вурст-шнапс-рат. Ему черт не рад. Вот пойдете, эти хофс-кригс-вурст-шналс-раты узнаете… Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михаилу Кутузову сладить? Нет, дружок, вам со своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали. Чудеса… Что, Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий… Гм…

Кн. Андрей. Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте все-таки великий полководец…

Кн. Николай (архитектору). Михаила Иванович… Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.

Архитектор. Как же, ваше сиятельство.

Кн. Николай (смеясь своим холодным смехом). Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал. Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? А мне оно вот где… Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец, твой-то, где он показал себя?

Кн. Андрей. Это длинно было бы.

Кн. Николай. Ступай же ты к Буонапарте своему. Мадемуазель Вурьен, вот еще поклонник вашего холопского императора.

М-ль Вурьен. Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.

Кн. Николай (пропел фальшиво). «Бог весть, вернется ль он…» (Еще фальшивее засмеялся и вышел из-за стола.)

Княгиня Болконская во все время завтрака молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из-за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в сторону. Князь Николай, взяв архитектора под руку, вышел. Официанты убрали стол. Ушла и м-ль Вурьен.

Кн. Болконская. Какой умный человек ваш батюшка… Может быть, от этого я и боюсь его.

Кн. Марья. Ах, он так добр. Но вам, Лиза, надо отдохнуть.

Княгиня Болконская уходит. Князь Андрей глядел на огромную золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукой домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне. Князь Андрей покачивал головой и посмеивался.

Кн. Андрей (княжне Марье, подошедшей к нему). Как я узнаю его всего тут… (Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата.) У каждого своя ахиллесова пятка. С его огромным умом вдаваться в такое чудачество…

Кн. Марья (робко, после минуты молчания). Andrй, y меня к тебе есть большая просьба.

Кн. Андрей. Что, мой друг?

Кн. Марья (засунув руку в ридикюль и в нем держа что-то, но еще не показывая и робко, умоляющим взглядом глядя на брата). Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша.

Кн. Андрей. Ежели это и стоило бы мне большого труда…

Кн. Марья. Ты что хочешь думай… Я знаю, ты такой же, как и батюшка. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста… Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… Так ты обещаешь мне?

Кн. Андрей. Конечно, в чем дело?

Кн. Марья. Andrй, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?

Кн. Андрей. Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… (Заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры после этой шутки, он раскаялся.) Очень рад, право, очень рад, мой друг.

Кн. Марья (дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным лаком, в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы). Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение. (Перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.) Пожалуйста, Andrй, для меня. (Князь Андрей хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно, он был тронут, и насмешливо.) Благодарю, мой друг. (Поцеловала его в лоб и опять села на диван.) Так я тебе говорила, Andrй, будь добр и великодушен, каким ты был всегда. Не суди строго Лизу. Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.

Кн. Андрей. Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем-нибудь свою жену или был недоволен ей. Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну свою жену и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю… (Встал, подошел к сестре, нагнувшись, поцеловал ее в лоб.) Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, а я сейчас приду. (Камердинеру.) Петрушка, убирай.

Кн. Марья (встала и направилась к двери. Она остановилась). Andrй, если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтобы Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.

Кн. Андрей. Да разве это… Иди, Маша, я сейчас приду.

Княжна Марья вышла. Вошел князь Николай.

Кн. Николай. Едешь?

Кн. Андрей. Пора прощаться.

Кн. Николай. Целуй сюда. (Показал щеку.) Спасибо, спасибо…

Кн. Андрей. За что вы меня благодарите?

Кн. Николай. За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо… Ежели нужно сказать что, говори.

Кн. Андрей. О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…

Кн. Николай. Что врешь, говори, что нужно.

Кн. Андрей. Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был. (Князь Николай, как бы не понимая, уставился на сына строгими глазами. Андрей, видимо смущенный.) Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет. Я согласен, что из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.

Кн. Николай. Плохо дело, а?

Кн. Андрей. Что плохо, батюшка?

Кн. Николай (коротко и значительно). Жена…

Кн. Андрей. Я не понимаю.

Кн. Николай. Да нечего делать, дружок, они все такие, не разженишься. Ты не бойся, никому не скажу, а ты сам знаешь. (Схватил сына за руку своею костлявою, маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом. Князь Андрей вздохнул. Отрывисто.) Что делать? Красива… Я все сделаю. Ты будь покоен. (Подал письмо сыну.) Слушай, о жене не заботься, что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михаилу Илларионовичу отдай. Я пишу, чтобы он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность… Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреевича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда. (Подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.) Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь, вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.

Кн. Андрей. Все исполню, батюшка.

Кн. Николай. Ну, теперь прощай… (Дал поцеловать сыну свою руку и обнял его.) Помни одно, князь Андрей, коли тебя убьют, мне, старику, больно будет… (Неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал.) А коли узнаю, что ты вел себя не как сын Николая Болконского, мне будет стыдно…

Кн. Андрей (улыбаясь). Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка. Еще я хотел просить вас, ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.

Кн. Николай (Засмеялся. Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что-то дрогнуло в нижней части лица старого князя) Жене не отдавать? (Закричал сердитым и громким голосом, отворяя дверь) Простились… Теперь ступайте… (Уходит к себе.)

Кн. Болконская и кн. Марья (входя, увидев князя Андрея и уходящую фигуру кричавшего сердитым голосом старика). Что такое? Что?

Кн. Андрей (вздохнул и ничего не ответил; к жене). Ну…

Это «ну» звучало холодною насмешкой.

Кн. Болконская (со страхом глядя на мужа). Andrй, уже…

Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо. Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.

Кн. Андрей (тихо, сестре). Прощай, Маша.

Поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты. Княгиня Болконская лежала в кресле, мадемуазель Вурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными глазами, все еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась, и выглянула строгая фигура старика.

Кн. Николай. Уехал? Ну и хорошо… (Сердито посмотрел на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головой и захлопнул дверь.)

Занавес.

Картина четвертая

Бал в Петербурге у екатерининского вельможи 31-го декабря 1809 года. Входят гости. Мужчины в мундирах, звездах и лентах. Дамы в белых, голубых и розовых бальных платьях. С Ростовыми приехала Перонская, худая и желтая фрейлина, в желтом платье с шифром. На графине бархатное платье, на Соне и Наташе белые дымковые платья на розовых шелковых чехлах, с розанами на корсаже. Волосы причесаны a la grecque. В черных волосах у обеих одинаковые розы. Граф Ростов в синем фраке, чулках и башмаках, припомаженный.

Хозяин и хозяйка (стоят у входной двери, говорят одни и те же слова входящим). Рад вас видеть… Рада вас видеть…

Соня и Наташа приседают одинаково. Хозяйка останавливает свой взгляд на Наташе.

Хозяин (провожает глазами Наташу). Граф, которая ваша дочь?

Гр. Ростов. Вот эта, тоненькая.

Хозяин (поцеловав кончики своих пальцев). Очаровательна…

В зале стоят гости, теснясь у входной двери.

Наташа (слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее, и смотрели на нее. Графине). Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас.

Перонская (указывая на старичка с серебряной сединой курчавых обильных волос, окруженного дамами, которых он чему-то заставляет смеяться). Вот это голландский посланник, видите? Седой… (Указывая на входящую Элен.) А вот она, царица Петербурга, графиня Безухова. Хороша… Не уступит Марье Антоновне… Смотрите, как за ней увиваются и молодые, и старые. И хороша, и умна… А вот эти две хоть и не хороши, да еще больше окружены. (Указывая на проходящую через залу даму с очень некрасивой дочерью.) Это миллионерша-невеста. А вот и женихи. (Указывает на красавца кавалергарда, который прошел мимо них, с высоты поднятой головы, через дам, глядя куда-то.) Это брат Безуховой — Анатоль Курагин. Как хорош… не правда ли? Говорят, женят его на этой богатой. Говорят — миллионы. И ваш-то кузен, Друбецкой, тоже очень увивается.

Гр. Ростова. Бог с ним. В нынешнем веке не помнят старых друзей. (О Коленкуре.) А это кто?

Перонская. Как же, это сам французский посланник, Коленкур. Посмотрите, как царь какой-нибудь. А все-таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. (Указывая на М. А. Нарышкину.) А вот и она… Нет, все лучше всех наша Марья Антоновна… И как просто одета… Прелесть… (Указывая на Безухова.) А этот-то толстый, в очках, фармазон всемирный. С женою-то его рядом поставьте: то-то, шут гороховый…

Пьер идет, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево небрежно и добродушно. Подвигается через толпу, очевидно, отыскивая кого-то.

Наташа (с радостью смотрит на Пьера, графине). Это он нас отыскивает. Он обещал быть на бале и представить мне кавалеров. Он славный, но смешной очень.

Не дойдя до Наташи, Пьер остановился около князя Андрея Болконского, который, стоя у окна в белом полковничьем кавалерийском мундире, в чулках и башмаках, разговаривал с высоким мужчиной в звездах и ленте.

Наташа. Вот еще знакомый — Болконский, видите, мама? Помните, он у нас ночевал в Отрадном? У него жена умерла, когда он вернулся из австрийского похода.

Перонская. А, вы его знаете? Терпеть не могу. От него теперь зависит, дождливая или хорошая погода. И гордость такая, что границ нет… По папеньке пошел. И связался со Сперанским, какие-то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается…. Она с ним говорит, а он отвернулся. Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.

Вдруг все зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась; заиграла музыка.

Голоса. Государь… Государь приехал… Государь прошел в гостиную…

Музыканты играли польский. Толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары польского. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись идти в польский. Наташа оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в польский. Перонская отошла от них. Князь Андрей прошел с какой-то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Анатоль, улыбаясь, что-то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташи, как глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Наконец музыка замолкла. Адъютант-распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Князь Андрей, оживленный и веселый, стоял недалеко от Ростовых.

Пьер (подошел к князю Андрею, схватил его за руку). Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee, Ростова молодая, Наташа, пригласите ее. Она первый раз на большом балу.

Кн. Андрей. Где? (Барону Фиргофу). Виноват, этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцевать.

Пошел вперед по направлению, которое ему указал Пьер.

Гр. Ростова. Позвольте вас познакомить с моей дочерью.

Кн. Андрей (с учтивым и низким поклоном подходя к Наташе). Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня. Позвольте просить вас на тур вальса.

Наташа, лицо которой осветилось счастливой, благодарной детской улыбкой — они были вторая пара, вошедшая в круг, — танцевала с князем превосходно. После князя ее приглашали танцевать: Борис, адъютант, начавший бал, и еще молодые люди.

Наташа (князю Андрею). Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада. (Опять танцует. Потом побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.)

Кн. Андрей (Пьеру). Если она подойдет прежде к своей кузине, потом к другой даме, то она будет моей женой. (Наташа подошла прежде к Соне.) Какой вздор иногда приходит в голову… Но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж. Это здесь редкость. На ней совсем нет общего светского отпечатка. Ее удивление, радость и робость, и даже ее ошибки во французском языке — такая прелесть…

Пьер. И ее родители…

Кн. Андрей. Да, это добрые, славные люди, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизнью, прелестная девушка. Когда я возвращался от них из Отрадного, мне вспомнились все значительные минуты моей жизни: Аустерлиц с высоким небом, и мертвое лицо жены, и эта девочка, взволнованная красотой лунной ночи, и я понял, что жизнь не кончена в 31 год.

Пьер. Надо верить в возможность счастья… надо быть счастливым.

Кн. Андрей. Но ты отчего так угрюм?

Пьер. Жена так ведет себя.

Кн. Андрей. Твоя жена имеет сегодня большой успех.

Пьер. Я знаю, что нехорошо иметь такие чувства, но меня оскорбляет то положение, которое занимает моя жена. Не могу преодолеть внутреннего отвращения к ней. А Наташа Ростова как мила…

Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, села подле князя Андрея.

Гр. Ростов (подходя к ним). Прошу вас к нам, mon chér, от имени всего семейства.

Кн. Андрей. Благодарю вас, граф. Я буду очень рад.

Гр. Ростов (Наташе). Весело ли тебе, ma chére Наташа?

Наташа. Так весело, как никогда в жизни. (Отошла.)

Вера (подходит). Как вы полагаете? Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины, один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верной? Это я считаю настоящей любовью. Как вы думаете, князь?

Кн. Андрей (с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение). Я слишком мало знаю вашу сестру, чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом, я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее. (Посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.)

Вера. Да, это правда, князь. В наше время девушка имеет столько свободы, что удовольствие иметь поклонников часто заглушает в ней истинное чувство. И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна. (Князь Андрей хочет встать, но она продолжает с еще более утонченной улыбкой.) Я думаю, ни за кем так не ухаживали, как за нею, но никогда, до самого последнего времени, никто серьезно ей не нравился. (Пьеру.) Вот вы знаете, граф, даже наш милый кузен Борис, который был, между нами, очень и очень в стране нежностей.

Князь Андрей, нахмурившись, молчит.

Вера (кн. Андрею). Вы ведь дружны с Борисом?

Кн. Андрей. Да, я его знаю…

Вера. Он, верно, вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?

Кн. Андрей (неожиданно покраснев). А была детская любовь?

Вера. Да. Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство — опасное соседство. Не правда ли?

Кн. Андрей. О, без сомнения…

Идут к ужину. Пьер, стоя у окна, смотрит через очки, никого не видя.

Наташа (шла мимо него, остановилась). Как весело, граф, не правда ли?

Пьер (рассеянно улыбнувшись). Да, я очень рад….

Занавес.

Картина пятая

Гостиная в доме графини Безуховой. В гостиной мадемуазель Жорж, окруженная молодежью. Гости, несколько французов, Элен, Анатоль. Входят граф Ростов, Наташа, Соня.

Элен (м-ль Жорж). О моя прелестная… Очаровательна… (Входящему графу.) Мужа нет, он уехал в Тверь. Как жаль, что состояние здоровья графини все еще не позволяет ей приехать в Москву…

Гр. Ростов. Да, ma chére, графинюшка все прихварывает.

Элен. Нынче у меня мадемуазель Жорж декламирует. (Наташе.) Какое у вас очаровательное платье… Впрочем, вам идет, моя прелесть. Я слышала, что князь Болконский скоро приедет в Москву.

Наташа покраснела.

Элен. Как краснеет… Как краснеет, моя прелесть… (Отходит к другим гостям.)

Наташа (отцу). Почти нет знакомых.

Гр. Ростов. Правду говорила Марья Дмитриевна, ma chére. И мужчины, и дамы, — все здесь известны вольностью обращения. За карты не сяду. Как только кончится представление мадемуазель Жорж, уедем. И ты от меня не отходи, ma chére.

Наташа. Но графиня такая grande dame, такая милая и так, видно, всей душой любит меня.

Анатоль, поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел с ней.

Гр. Ростов (к которому подходит граф Растопчин, тихо разговаривает). А это кто, mon chér, этот француз?

Гр. Растопчин. Это — доктор Мотивье. Он домашний человек у графини Безуховой. Его старый князь Болконский взашей выгнал, потому что он негодяй, а наши барышни за ним ползком ползают.

Между тем мадемуазель Жорж вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной расстанавливают стулья и усаживаются. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле. Граф Ростов, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее, Анатоль — сзади.

М-ль Жорж с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шепот. Она строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по-французски монолог из «Федры». Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, закатывая глаза.

Гости (после монолога все общество встало и окружило мадемуазель Жорж, выражая ей свой восторг). Adorable, divin, delicieux!

Наташа (отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигается к актрисе). Как она хороша…

Анатоль (следуя за Наташей). Я не нахожу, глядя на вас. Вы прелестны… С той минуты, как я увидал вас, я не переставал…

Гр. Ростов. Пойдем, пойдем, Наташа… Как хороша… (Элен.) Нет, нам пора, графиня… Девочки мои ведь никуда…

Элен. Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф… Вы хотите испортить мой импровизированный бал. Как жить в Москве и нигде не бывать… Нет, я вас ни за что не отпущу… (Наташе.) Из того, что вы любите кого-нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что князь Андрей Николаевич предпочел бы, чтобы вы в его отсутствие выезжали в свет, чем погибали от скуки.

Ростовы остаются.

Анатоль (подошел, приглашает Наташу на экосез). Вы восхитительны, графиня… Я вас люблю…

Наташа (быстро). Не говорите мне таких вещей: я обручена и люблю другого. (Взглянула на него.)

Анатоль. Не говорите мне про это. Что мне за дело? Я говорю, что безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Сейчас нам начинать.

Уходят к дверям соседней залы, где танцуют.

Гр. Растопчин (остается в гостиной с графом Ростовым). Бонапарт поступает с Европой, как пират на завоеванном корабле, — и все молчат.

Гр. Ростов. Дерзки французы, mon chér, дерзки…

Гр. Растопчин. И где нам воевать с французами… Разве мы против наших учителей можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, на наших барынь… Костюмы французские, мысли французские, чувства французские… Эх, поглядишь на нашу молодежь, граф, взял бы старую дубину Петра Великого из Кунсткамеры да по-русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила. (Уходит в зал.)

Гр. Ростов (отзывает Наташу). ma chére, поедем домой.

Наташа. Папа, ради Бога, позвольте мне остаться. Мне так весело…

Гр. Ростов. Весело. Ну, я и рад. Хорошо, mа chére. Останемся еще немного. (Идет за Растопчиным.)

Элен (подходя к Наташе). Вчера брат обедал у меня, — мы помирали со смеху, — ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Он сходит с ума, прямо сходит с ума от любви к вам, моя милая.

Ее зовут, она уходит. Наташа на минуту одна, затем входит Анатоль.

Анатоль (взяв ее за руку, нежным голосом). Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас… Неужели никогда?.. Натали?.. Натали?.. (Заслоняя ей дорогу, приблизил свое лицо к ее лицу.)

Наташа. Я ничего не понимаю, мне нечего говорить.

Губы Анатоля прижались к ее губам. В ту же минуту в комнату вошла Элен. Наташа оглянулась на нее испуганно-вопросительно и пошла к двери. В зале танцуют вальс.

Анатоль. Одно слово, только одно, ради Бога…

Наташа остановилась.

Анатоль. Натали, одно слово, только одно… (Сует ей записку, убегает.)

Наташа (бросается навстречу входящей Соне). Соня, Соня, от тебя не могу скрывать… Он меня любит… Вот его письмо. (Читает первую фразу.) «С того дня, как я увидел вас в театре, участь моя решена: быть любимым вами или умереть…».

Соня (изумленно отстраняя Наташу). Нет, я не могу этому верить. Я не понимаю. Как же ты год целый любила князя Андрея, и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю… Ты шутишь… В три дня забыть все и так…

Наташа (восторженно). Три дня. Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Мне говорили, что это бывает, и ты, верно, слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба… Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что же мне делать? Что же мне делать, Соня?

Соня (с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывает). Но ты подумай, что ты делаешь… Я не могу этого так оставить. Эта записка… Как ты могла допустить до этого?

Наташа. Я тебе говорила, что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю…

Соня (с прорвавшимися слезами). Так я не допущу до этого, расскажу…

Наташа. Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг… Ты хочешь моего несчастья… Ты хочешь, чтобы нас разлучили…

Соня. Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь… Вспомни об отце… О Николае…

Наташа. Мне никого не нужно… Я никого не люблю, кроме него… Ты разве не понимаешь, что я его люблю?

Соня. Наташа, безумная… Ведь ты погубишь себя…

Наташа (лицо которой выразило злобу, кричит). И погублю… погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя…

Соня. Наташа…

Наташа. Ненавижу, ненавижу… И ты мой враг навсегда…

Соня побежала и вернулась с Марьей Дмитриевной.

Марья Дмитриевна (входит с запиской Анатоля в руках, подходя к Наташе, тихо). Какова бесстыдница… В чужом доме любовникам свиданья назначает… Притворяться-то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. (Тронула ее за руку.) Ты слушай, когда я говорю. Ты себя срамишь, как девка последняя. Я бы с тобой-то сделала, да мне твоего отца жалко. (Оглянулась на Соню, присела на диване подле Наташи. Грубым голосом.) Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, слышишь, ты, что ли, что я говорю? (Поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. Она и Соня удивились, увидав ее лицо.)

Наташа (глаза ее блестящи, сухи, губы поджаты, щеки опустились. Злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны). Оставь… те… что мне… я… умру…

Марья Дмитриевна. Наталья… Я тебе добра желаю. Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да… Теперь отец твой сейчас войдет, — что я скажу ему? А? Ну, узнает он, ну брат твой, жених…

Наташа. У меня нет жениха, я отказала…

Марья Дмитриевна. Как отказала? Не спросясь ни отца ни матери? Никому не сказавши?.. Отказала князю Болконскому…

Наташа. Он лучше всех вас… Если бы вы не вмешивались… Ах, Боже мой… что это, что это… Соня, за что? Уйдите… (Плачет.)

Элен (показывается в дверях, удивленно). Mon ange…

Марья Дмитриевна (увидев Элен, уходит. Про себя). Поплачь… Бесстыдница…

Гр. Ростов (входя). Что с тобой, мой ангел, дурно?

Наташа (со слезами). Да…

Гр. Ростов. То-то… Говорил, не оставаться в этом доме… Ох, матушка, ослушница… Пойдем, Соня…

Уводят плачущую Наташу. В зале шум, музыка, танцы.

Элен. Adieu… charmante..

Целует Наташу и уходит, провожая Ростовых. Входят Марья Дмитриевна и Пьер.

Пьер. Да как обвенчаться? Он не мог обвенчаться: он женат.

Марья Дмитриевна. Час от часу не легче…

Пьер. Этого никто не знает, кроме очень немногих. Два года тому назад, когда его полк стоял в Польше, один небогатый польский помещик заставил Анатоля жениться на его дочери. Анатоль скоро бросил жену, а тестю деньги посылает, чтобы тот молчал.

Марья Дмитриевна. Хорош мальчик… То-то мерзавец… Надо сказать Наташе. По крайней мере, ждать его не станет.

Уходит. Входят Элен и Анатоль.

Элен (подходя к Пьеру). Ах, Пьер… Я не знала, что ты вернулся. Ты не знаешь, в каком положении наш Анатоль…

Пьер (со страшным выражением бешенства и силы в блестящих глазах). Где вы, там разврат, зло… Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами…

Анатоль покорно и смущенно выходит за Пьером.

Занавес.

Картина шестая

1812 год. Июль. У Ростовых в Москве. Наташа в лиловом платье пела сольфеджио в зале, прохаживаясь. В гостиную вошел Пьер.

Наташа (как только увидала его толстое, удивленное лицо, покраснела и быстро подошла к нему). Я хочу попробовать опять петь. Все-таки занятие.

Пьер. И прекрасно…

Наташа (с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел у нее Пьер). Как я рада, что вы приехали… Я нынче так счастлива… Вы знаете, Николай получил Георгиевский крест… Я так горда за него…

Пьер. Как же, я прислал приказ.

Наташа (покраснев, но не опуская глаз, вопросительно глядя на Пьера). Граф… что, это дурно, что я пою?

Пьер. Нет… отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?

Наташа (быстро). Я сама не знаю. Но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меня важны, как много вы для меня сделали… Я видела в том же приказе: он, Болконский (быстро, шепотом проговорила это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, простит он меня когда-нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете?

Пьер. Я думаю… ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.

Наташа (с восторгом). Да вы… вы… другое дело… Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что было бы со мною, потому что…

Слезы вдруг полились у нее из глаз; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и ушла ходить по зале.

Петя (вбежал в это время в гостиную. Красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми губами, похожий на Наташу). Ну, что мое дело, Петр Кириллыч, ради Бога… Одна надежда на вас.

Пьер. Ах, да, твое дело. В гусары-то? Скажу, скажу, нынче скажу все.

Гр. Ростов (входя в гостиную). Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.

Пьер. Достал. Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание, и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.

Гр. Ростов. Да, да, слава Богу. Ну, а из армии что?

Пьер. Наши опять отступили. Под Смоленском уже говорят.

Гр. Ростов. Боже мой, Боже мой… Где же манифест?

Пьер. Воззвание… Ах, да…

Ищет в карманах бумаг и не может найти их. Входят графиня Ростова, Шиншин и Соня.

Пьер (продолжая охлопывать карманы, целует руку у графини и беспокойно оглядывается, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше и не приходила в гостиную). Ей-богу не знаю, куда я его дел.

Гр. Ростова. Ну, уж вечно растеряет все.

Соня. Я пойду поищу в передней.

Уходит. Наташа вошла с размягченным и взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера.

Пьер (лицо его, как только вошла Наташа, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее). Ей-богу я съезжу, я дома забыл. Непременно…

Гр. Ростов. Ну, к обеду опоздаете?

Пьер. Ах, и кучер уехал.

Соня (возвращаясь с бумагами). Я нашла их в вашей шляпе; вы заложили за подкладку.

Пьер (смущенно). Ну вот, благодарю.

Шиншин. Забавный анекдот. К Растопчину привели какого-то немца и объявили ему, что это шампиньон, — так рассказывал сам граф Растопчин, — граф велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а простой старый гриб немец.

Гр. Ростов. Хватают, хватают, я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по-французски. Теперь не время.

Шиншин. А слышали? Князь Голицын русского учителя взял, — по-русски учится, становится опасным говорить по-французски на улицах.

Гр. Ростов (Пьеру). Ну, что ж, граф Петр Кириллыч, как ополченье-то собирать будут, и вам придется на коня?

Пьер. Да, да, на войну. Нет… Какой я воин… А, впрочем, все это так странно, так странно… Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов; но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.

Гр. Ростов (усевшись покойно в кресло). ma chére Соня, ты мастерица читать. Прочти-ка нам этот манифест.

Соня читает манифест. Граф Ростов закрывает глаза, слушает, порывисто вздыхая в некоторых местах. Наташа сидит вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера. Пьер чувствует на себе ее взгляды и старается не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного слова манифеста.

Гр. Ростов (открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопения, как будто к носу его подносили склянку с крепкой уксусной солью). Вот это так… Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.

Наташа (вскочила со своего места и побежала к отцу). Что за прелесть этот папа…

Опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.

Шиншин. Вот так патриотка.

Наташа (обиженно). Совсем не патриотка… Я просто… Вам все смешно, а это совсем не шутка…

Гр. Ростов. Какие шутки… Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие-нибудь…

Пьер. А заметили вы, что сказано: «для совещания»…

Гр. Ростов. Ну, уж там для чего бы ни было…

Петя (подойдя к отцу, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом). Ну, теперь, папенька, я решительно скажу, — и маменька тоже, как хотите, — я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу, вот и все…

Гр. Ростова (с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу). Вот и договорился…

Гр. Ростов. Ну, ну… вот воин еще… Глупости-то оставь: учиться надо.

Петя. Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет; а главное, все равно, я ничему не могу учиться теперь, когда… когда отечество в опасности…

Гр. Ростов. Полно, полно, глупости…

Петя. Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.

Гр. Ростов (оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына). Петя… Я тебе говорю: замолчи…

Петя. А я вам говорю. Вот и Петр Кириллыч скажет…

Гр. Ростов. Я тебе говорю, вздор… Еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет… Ну, ну, я тебе говорю. (Взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.) Петр Кириллович, что ж, пойдем покурим…

Пьер. Нет, я, кажется, домой поеду…

Гр. Ростов. Как домой, да вы вечером у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… (добродушно указывая на Наташу) только при вас и весела…

Пьер (поспешно). Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела…

Гр. Ростов (совсем уходя из комнаты). Ну, так до свиданья…

Наташа (вызывающе глядя Пьеру в глаза). Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?..

Пьер (опустил глаза). Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела…

Наташа. Отчего? Нет, скажите…

Вдруг замолчала. Оба они испуганно и смущенно смотрят друг на друга.

Пьер пытается усмехнуться, но не может; улыбка его выразила страдание, и он, молча поцеловав ее руку, вышел.

Занавес.

Картина седьмая

25 августа 1812 года. Стоянка Наполеона. В первое отделение палатки Наполеона вошел префект дворца де Боссе, одетый в придворный мундир. Перед ним внесли привезенный им императору подарок от императрицы. Переговариваясь с Раппом, адъютантом Наполеона, де Боссе занялся раскупориванием ящика.

Де Боссе (вопросительно). Его величество?

Рапп. Государь еще не выходил из спальни. Оканчивает свой туалет.

Второй адъютант выходит из дверей спальни.

Наполеон (сперва слышен его голос, вслед за тем он выходит). Сколько же во вчерашнем деле взято пленных?

Второй адъютант. Пленных нет, ваше величество. Русские не сдаются.

Наполеон. Нет пленных. Они заставляют нас уничтожать их. Тем хуже для русской армии. Хорошо… Впустите господина де Боссе и Фабвье также.

Второй адъютант. Они уже здесь, ваше величество.

Наполеон, в гвардейском синем мундире, твердыми быстрыми шагами вышел в приемную. Де Боссе торопливо устанавливает привезенный им подарок на двух стульях, прямо перед входом императора. Наполеон тотчас замечает то, что они делают, и догадался, что они еще не готовы. Притворился, что не видит де Боссе, и позвал к себе полковника Фабвье. Слушает его, строго нахмурившись и молча.

Фабвье. Как всегда, государь, достойны высоких похвал храбрость и преданность войск вашего величества. Сражаясь при Саламанке на противоположном конце Европы, они имели только одну мысль — быть достойными своего императора, и один страх — не угодить ему. Результат сражения, как известно уже вашему величеству, был печальный.

Наполеон. Ну, конечно, я и не предполагал, что дело могло идти иначе в моем отсутствии. Я должен поправить это в Москве. До свидания.

Фабвье кланяется и уходит. Наполеон подзывает де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что-то на стульях и накрыв покрывалом. Де Боссе кланяется низким французским придворным поклоном и подошел, подавая конверт.

Наполеон (весело обратился к нему и подрал его за ухо, изменяя свое прежде строгое на самое ласковое выражение). Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж?

Де Боссе. Весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.

Наполеон. Мне жаль, что я заставил вас так далеко проехаться.

Де Боссе. Я ожидал найти вас, государь, по крайней мере у ворот Москвы.

Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Рапп плывущим шагом подходит с табакеркой и подставляет ее Наполеону.

Наполеон (берет, приставляя раскрытую табакерку к носу). Да, хорошо случилось для вас. Вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.

Де Боссе кланяется с благодарностью за эту внимательность.

Наполеон (заметив, что все придворные смотрят на что-то, накрытое покрывалом). А… это что?

Де Боссе (с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало, проговорив). Подарок вашему величеству от императрицы.

Это яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, короля Римского. Весьма красивый, курчавый мальчик изображен играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.

Наполеон (грациозным жестом указывая на портрет). Король Римский… Прелестно… (Со свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул. Стул подскочил под него, и он сел против портрета. Один жест его, и все на цыпочках вышли, предоставляя его самому себе и его чувству. Просидев некоторое время и дотронувшись до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал де Боссе и Раппа.) Вынести этот портрет перед палаткой. Я не хочу лишить мою старую гвардию счастья видеть Римского короля, сына и наследника государя, которого они так обожают.

Портрет вынесли. Вскоре перед палаткой послышались восторженные крики сбежавшихся офицеров и солдат старой гвардии.

Голоса. Да здравствует император… Да здравствует Римский король… Да здравствует император…

Наполеон (в присутствии де Боссе продиктовал свой приказ по армии). Воины… Вот сражение, которого вы столько ждали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас: она доставит нам все нужное, удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспоминает о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою… Под Москвою… Коротко и энергично… (Крики гвардейцев перед портретом его сына усиливаются. Он нахмурился. Вышел к входу палатки и грациозно-величественным жестом указал на портрет.) Снимите его. Ему еще рано видеть поле сражения.

Де-Боссе закрыл глаза и склонил голову, глубоко вздохнув, этим жестом показывая, как он умеет ценить и понимать слова императора.

Наполеон (возвращаясь в палатку). Ну, Рапп, как вы думаете, хороши ли будут наши дела в этом сражении?

Рапп. Без сомнения, ваше величество.

Наполеон посмотрел на него.

Помните, ваше величество, что вы изволили сказать мне в Смоленске: вино откупорено, надо его пить.

Наполеон (нахмурился). Эта бедная армия… Она очень уменьшилась по пути от Смоленска. Судьба просто распутница. Рапп, я всегда это говорил и теперь начинаю это испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?

Рапп. Да, ваше величество.

Наполеон (взял пастилку, положил ее в рот, строго). Розданы сухари и рис гвардейским полкам?

Рапп. Да, ваше величество.

Наполеон. А рис?

Рапп. Я передал приказания вашего величества о рисе.

Наполеон (недоверчиво покачал головой. Слуга входит с пуншем). Подайте пунш этим господам… (Принюхиваясь к стакану.) У меня нет ни вкуса, ни обоняния. Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка. Корвизар дал мне эти пастилки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Наше тело — это машина для жизни. Оно для того устроено. В этом состоит его природа. Оставьте в нем жизнь в покое, пусть сама защищается, она сделает больше, чем когда вы будете пичкать тело лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время. Часовщик не может открыть их, он может управлять ими только ощупью и с завязанными глазами. Да, наше тело — машина жизни, и только. Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. И только. Будем иметь дело с Кутузовым… Посмотрим, Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления? Посмотрим…

Занавес.

Картина восьмая

Совет в Филях. В просторной избе в два часа собрался совет. Генералы один за другим входят в избу и рассаживаются в красном углу на широких лавках под образами. Кутузов сидит от них особо, в темном углу за печкой, глубоко опустившись в складное кресло. Он беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входящие один за другим подходят к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой. Вокруг елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и приставили у стола. На лавку эту сели пришедшие Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами на первом плане сидел с Георгием на шее, с бледным, болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с головой, Барклай-де-Толли. Второй день уже он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидит Уваров и негромким голосом, как и все говорили, что-то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидит, облокотивши на руку свою широкую, со смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман-Толстой и кажется погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения и привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светится нежной и хитрой улыбкой.

Раевский. Что же мы не начинаем?

Остерман. Надо подождать Бенигсена…

Раевский. А где он?

Остерман. Опять осматривает позицию. Ведь он ее выбрал.

Коновницын. Ну, это только предлог. Доканчивает свой вкусный обед.

Бенигсен входит в избу. Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но на столько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.

Бенигсен. Ваша светлость, позвольте поставить на обсуждение совета вопрос: оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?

Долгое общее молчание. Все лица нахмурились. Слышны сердитое кряхтение и покашливание Кутузова. Все глаза смотрят на него.

Кутузов (лицо его сморщилось, точно он собирается заплакать. Но это продолжается недолго. Вдруг он заговорил сердитым голосом, повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов). Священную древнюю столицу России… Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, — это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасение России и армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сражение, или отдать Москву без сражения?». Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение.

Откачнулся назад на спинку кресла.

Барклай. Невозможно принять оборонительное сражение под Филями.

Ермолов. Позицию я осматривал по приказанию вашей светлости. Под Москвою на этой позиции нельзя драться. Надо отступить.

Остерман. Не понимаю, как можно было выбрать эту позицию.

Кайсаров. Надо было принять сражение еще третьего дня.

Бенигсен. Допускаю, что оборонительное сражение на этой позиции невозможно, хотя и не вижу к тому основательных доводов. Но любовь к родине и любовь к Москве, проникающие всех нас, побуждают сделать все возможное для спасения Москвы. Посему предлагаю перевести войска в ночи с правого фланга на левый и ударить на другой день на правое крыло французов.

Ермолов. На левом фланге позиция сильнее, и с мнением его сиятельства я не соглашаюсь.

Дохтуров. Вот именно — ударить всеми силами на их правое крыло.

Раевский. Согласен и я. Прежде чем оставить столицу, уж если это суждено, потребно принести последнюю жертву.

Коновницын. Мы не можем изменить ход дел. Москва уже теперь оставлена; и следует говорить о том направлении, которое в своем отступлении должно принять войско. Надлежит отступать на Калужскую дорогу.

Кутузов (спокойным и тихим голосом, бросив на Бенигсена быстрый лукавый взгляд). Я, господа, не могу одобрить плана графа. Передвижения войска в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, посмотрим… (Как будто задумался, приискивая пример, и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестраивались в слишком близком расстоянии от неприятеля…

Бенигсен смутился и сердито прошелся по избе. Последовало показавшееся всем очень продолжительным молчание.

Кутузов (тяжело вздохнув, как бы собираясь говорить. Все оглянулись на него). Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки. (Медленно приподнявшись, подошел к столу.) Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут не согласны со мной. Но я, властью, врученной мне моим государем и отечеством, я приказываю отступление.

Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.

Кутузов (отпустив генералов, долго сидел, облокотившись на стол. Вошедшему к нему адъютанту Шнейдеру). Этого, этого я не ждал, этого не ждал… Этого я не думал… Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? И кто виноват в этом?

Шнейдер. Вам надо отдохнуть, ваша светлость.

Кутузов (ударяя пухлым кулаком по столу). Да нет же… Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, будут и они, только бы…

Занавес.

Картина девятая

2-е сентября, 10 часов утра. Наполеон стоял на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Стояла та необычайная осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.

Наполеон. Вот он, наконец, этот знаменитый азиатский город с своими бесчисленными церквами, священная Москва… Давно пора… Раскройте предо мной план этой Москвы. (Адъютанты развертывают план Москвы и раскладывают его на походном раздвижном столе.) Вот она, эта столица, — у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что он думает? Странный, красивый, величественный город… И странная, величественная эта минута… В каком свете представлюсь я моим войскам? Вот она, награда для всех этих маловерных.

Мюрат. Одно ваше слово, государь, одно движение вашей руки, и погибла эта древняя столица царей.

Наполеон. Нет, мое милосердие всегда готово снизойти к побежденным. Я должен быть великодушен и истинно велик… Но нет, это неправда, что я в Москве… Однако, вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет это, я знаю его. С высоты Кремля — да, это Кремль, да, — я дам законы справедливости; я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью вспоминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны, что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. «Бояре, — скажу я им, — я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных». Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она… (К свите.) Пусть приведут ко мне бояр. (Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами. Наполеон стоял на Поклонной горе, ожидая депутации.) Надо будет назначить дни собраний во дворце царей, где должны сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Назначить губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население.

Генерал. В Москве много богоугодных заведений.

Наполеон. Все эти заведения будут осыпаны моими милостями. Как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо быть милостивым, как цари. Чтобы тронуть сердца русских, на всех этих заведениях я прикажу написать большими буквами: «Заведение посвящено моей матери». Нет, просто: «Заведение моей матери». Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной, но что же так долго не является депутация города?

Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами.

Генерал (посланный за депутатами). Москва пуста; все уехали и ушли из нее. Есть толпы пьяных, но никого больше.

Лица совещавшихся были бледны и взволнованы.

Маршалы и генералы.

— Каким образом объявить о том императору? Каким образом, не ставя его величество в смешное положение, объявить ему, что он напрасно ждет бояр так долго?

— Надо во что бы то ни стало собрать хоть какую-нибудь депутацию.

— Надо осторожно и умно подготовить императора, объявить ему правду.

— Но как сказать?

— А все-таки надо ему сказать. Но господа… (Наполеон терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из-под руки по дороге в Москву и гордо улыбаясь.) Но это невозможно.

Наполеон. Однако пусть они не думают, что я буду ждать их долго. Азиатская медлительность этих господ, этих бояр Москвы мне надоела. Величественная минута не может длиться без конца. Пусть войска мои вступают в Москву.

Подал знак рукою. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска двинулись в Москву. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.

Генерал. Ваше величество, Москва пуста.

Наполеон (сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча. После долгого молчания). Подать экипаж. Москва пуста… Какое невероятное событие…

Занавес.

Картина десятая

Крыльцо у дома Растопчина. Окна и двери выходят в светлую роскошную гостиную. На улице перед крыльцом толпа и человек двадцать мастеровых, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чулках, с унылыми лицами.

Высокий мастеровой. Он народ разочти, как следует. А что ж он нашу кровь сосал, да и квит. Он нас водил, водил — всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.

В толпе.

— Куда идет народ-то?

— Известно куда, к начальству идет.

— Что ж, али взаправду наша не взяла сила?

— А ты думал как… Гляди-ка, что народ говорит.

Высокий мастеровой. Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено… Так ли я говорю, православные? Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить-то мало ли их.

В толпе. Что пустое говорить… Как же, так и бросят Москву-то? Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войск наших идет. Так его и пустили… На то начальство. Вот, послушай, что народ-то бает. (Небольшая кучка людей окружила человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.) Указ, указ читают… Указ читают…

Народ хлынул к чтецу.

Человек в фризовой шинели (читает афишку от 31-го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но с легким дрожанием в голосе снова начал читать афишку сначала). «Я завтра рано еду к светлейшему князю, чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух искоренять и этих гостей к черту отправлять. Я приеду назад к обеду, и примемся за дело; сделаем, доделаем и злодеев отделаем».

Пауза. Все в недоумении молчат.

В толпе (увидя проходящего полицмейстера). У него спросить бы?.. Это сам и есть… Как же, упросил… А то что ж… Он укажет…

Полицмейстер (подходя). Что за народ? Что за народ, я вас спрашиваю?

Человек в фризовой шинели. Они, ваше благородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…

Полицмейстер. Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет.

Высокий мастеровой. Обман, ребята… Пойдем к самому… Не пущай, ребята… Пущай отчет подаст… Держи…

В толпе. Что ж, господа и купцы повыехали, а мы зато и пропадем? Что ж мы, собаки, что ль?

Шум, движение к крыльцу. Высокий малый в передних рядах со строгим лицом, размахивая рукой, говорит что-то. Окровавленный кузнец с мрачным видом подле него.

Растопчин (показался в дверях внутри). Готов экипаж? (Быстро отворив дверь, вышел решительными шагами на крыльцо.)

Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.

Растопчин. Здравствуйте, ребята… Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться со злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня… (Так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.)

В толпе (одобрительный ропот удовольствия). Он, значит, злодеев управит всех… А ты говоришь — француз… он тебе все порядки укажет…

Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что-то, и драгуны подошли, вытянулись. Толпа жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно, быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого-то.

Растопчин. Где он?

Из-за угла дома вышел между двух драгун молодой человек с длинной, тонкой шеей, до половины выбритая и заросшая голова. Одет он в когда-то щегольской, крытый синим сукном потертый лисий тулупчик и в грязные, посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.

Растопчин (указывая на нижнюю ступеньку крыльца). А… Поставить его сюда…

Верещагин, брянча кандалами, тяжело переступив на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и вздохнул, покорным жестом сложив перед животом тонкие нерабочие руки.

Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтение, стоны, толчки и топот переставляемых ног.

Растопчин (ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь, потирал рукою лицо. Громко, указывая на Верещагина). Ребята, этот человек — Верещагин — тот самый мерзавец, от которого погибла Москва…

Верещагин стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе, перед животом, и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головою молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что-нибудь сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.

Растопчин. Он изменил своему царю иотечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва. Своим судом расправляйтесь с ним… отдаю его вам…

Народ молча все теснее и теснее нажимал друг на друга.

Растопчин. Бей его… Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского… Руби… я приказываю…

Толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.

Верещагин. Граф… граф… один Бог над нами…

Растопчин. Руби его… Я приказываю…

Офицер. Сабли вон… Руби…

Верещагин — вслед за восклицанием удивления у него вырвался жалобный крик от боли, и этот крик погубил его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Он с криком ужаса, заслоняясь руками, бросился в толпу, к народу. Высокий малый, на которого наткнулся Верещагин, вцепился руками в тонкую шею его и с диким криком с ним вместе упал под ноги навалившегося ревущего народа.

В толпе. Топором его бей, что ли… Задавили?.. Изменщик… Христа продал… Жив… Живуч… Поделом вору мука… Топором-то… Али жив?

Толпа уволакивает Верещагина и с ним вместе высокого мастерового.

Занавес.

Картина одиннадцатая

Комната в ярославском доме Бронникова, где проездом остановились Ростовы с раненным князем Андреем. Простая обстановка, ширма, кушетка. Наташа с вязаньем в руках сидит одна. За ширмой лежит князь Андрей.

Кн. Марья (вошла). Можно видеть брата?.. Что…

Наташа бросилась ей навстречу и, обняв ее, зарыдала на ее плече, закрыв лицо руками.

Кн. Марья. Но как его рана? Вообще, в каком он положении?

Наташа (дрогнувшим голосом). Вы… вы… увидите это…

Сели на кушетку.

Кн. Марья. Как шла болезнь? Давно ли ему было хуже? Когда это случилось?

Наташа. Все было хорошо… Опасность миновала… Но два дня тому назад вдруг это сделалось… (Удержала рыдания.) Я не знаю, отчего, но вы увидите, какой он стал.

Кн. Марья. Ослабел, похудел?

Наташа. Нет, не то… Но хуже. Вы увидите… Ах, Мари, он слишком хорош… Он не может, не может жить, потому что…

Отодвинула ширму.

Кн. Андрей (лежит на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он худ и бледен. Одна худая, прозрачно-белая рука его держит платок, другою он тихими движениями пальцев трогает тонкие отросшие усы. Глаза его смотрят на входящих Наташу и Мари. Он поцеловался с сестрой, рука в руку, по их привычке. Голосом таким же ровным и чуждым, как его взгляд). Здравствуй, Мари… Как это ты добралась? И Николушку привезла?

Кн. Марья. Как твое здоровье теперь?

Кн. Андрей. Это, мой друг, у доктора спрашивать надо. Благодарю, мой друг, что приехала.

Княжна Марья пожала ему руку.

Кн. Андрей (чуть заметно поморщился от ее пожатия. Указывая на Наташу). Да, вот как странно судьба свела нас… Она все ходит за мной…

Наташа. Мари проехала через Рязань…

Кн. Андрей. Ну, что же?

Наташа. Ей рассказывали, что Москва вся сгорела совершенно; что будто бы…

Кн. Андрей. Да, сгорела, говорят… Это очень жалко… (Стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы. Наташа вышла.) А ты встретилась, Мари, с графом Николаем? Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась. Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились.

Кн. Марья. Что обо мне говорить. Andre, ты хоч… ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе…

Кн. Андрей (чуть заметно улыбнувшись). Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал. Князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним. Княжна Марья, когда Николушку увели, подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.

Кн. Андрей (пристально посмотрел на нее). Ты о Николушке? Мари, ты знаешь Еван…

Кн. Марья. Что ты говоришь?

Кн. Андрей. Ничего… Не надо плакать здесь. Слушай, Мари… я хотел сказать. Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но Отец ваш питает их. Но нет, вы поймете это по-своему, совсем не поймете. Живые не могут этого понимать: что все чувства, которыми вы здесь все дорожите, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они ничтожны, не нужны. Мы не можем понимать друг друга… Когда я увидел Анатоля Курагина, которому рядом со мной отрезали ногу, я помню, мне стало жаль и его, и себя, и всех… Все простить…

Замолчал. Княжна Марья заплакала, вышла.

Кн. Андрей (один, про себя, словно в бреду). Могло или не могло это быть? Неужели только затем так странно свела меня судьба с Наташей, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю Наташу больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я ее люблю? (Застонал.)

Наташа (вошла с вязаньем в руках). Вы не спите?

Кн. Андрей. Нет, я думаю о вас; почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, не дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.

Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженной радостью.

Кн. Андрей. Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.

Наташа. А я? (Отвернулась на мгновенье.) Отчего же слишком?

Кн. Андрей. Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?

Наташа. Я уверена, я уверена…

Кн. Андрей. Как бы хорошо…

Наташа. Однако вы не спали. Постарайтесь заснуть… пожалуйста… (Ушла за ширму.)

Кн. Андрей (в бреду). Любовь? Что такое любовь? Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все. Все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть Бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику. (Тихо дремлет. Тихо, очнувшись от сна.) Да, это была смерть… Я умер — я проснулся. Да, смерть — пробуждение?

Наташа вышла из-за ширмы; молча поднесла его руку к губам и, тихо плача, встала на колени.

Кн. Андрей (тихо). Наташа…

Смотрел на нее угасающим взглядом. Немая сцена.

Кн. Марья (вошла, подошла к телу князя Андрея). Кончилось?

Наташа (закрыла глаза князю Андрею. Тихо плача, княжне). Мари, где он теперь?

Плачут.

Занавес.

Картина двенадцатая

Барак военнопленных — балаган из обгорелых досок, бревен и теса. Человек двадцать пленных. Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Рядом с ним сидел согнувшись Платон Каратаев, маленький человек. Аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движениями разувшись, Платон развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головой, достал ножик, обрезал что-то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои подогнутые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьер смотрел на него, не спуская глаз.

Платон (певучим голосом, с выражением ласки и простоты). А много вы нужды увидали, барин? А?

Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы.

Платон (с той нежно-певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы). Э, соколик, не тужи. Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить… Вот так-то, милый мой. А живем тут, слава Богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть. (Еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел на другой конец балагана: послышался тот же ласковый голос.) Ишь, шельма, пришла… Пришла, шельма, помнит… Ну, ну, буде. (Отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что-то завернуто в тряпке; опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек.) Вот, покушайте, барин. В обеде похлебка была. А картошки важнеющие.

Пьер. Благодарю, милый. (Стал есть.)

Платон (улыбаясь). Что ж так-то? А ты вот как. (Достал складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.) Картошки важнеющие. Ты покушай вот так-то.

Пьер. Никогда не ел кушанья вкуснее этого. Нет, мне все ничего, но за что они расстреляли этих несчастных… Последний — лет двадцати.

Платон. Тц, тц… Греха-то, греха-то… Что ж это, барин, вы так в Москве-то остались?

Пьер. Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался.

Платон. Да как же они взяли тебя, соколика, из дома твоего?

Пьер. Нет, я пошел на пожар, а тут они схватили меня, судили за поджигателя.

Платон. Где суд, там и неправда.

Пьер (дожевывая последнюю картошку). А ты давно здесь?

Платон. Я-то? В то воскресенье меня взяли из госпиталя в Москве.

Пьер. Ты кто же, солдат?

Платон. Солдат Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.

Пьер. Что ж, тебе скучно здесь?

Платон. Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать. Каратаевы прозвище. Соколиком на службе звали. Как не скучать, соколик… Москва — она городам мать. Как не скучать — на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае, — так-то старички говаривали.

Пьер. Как, как это ты сказал?

Платон. Я-то? Я говорю: не нашим умом, а Божьим судом. Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша… И хозяйство есть? А старики-родители живы?

Пьер. Нет, мой отец умер семь лет тому назад, а матери я и не помню.

Платон. Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки. Ну, а детки есть?

Пьер. Нет и детей.

Платон. Что ж, люди молодые, еще, даст Бог, будут. Только бы в совете жить…

Пьер. Да теперь все равно.

Платон. Эх, милый человек ты… От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. (Уселся поудобнее, прокашлялся, видимо, приготовляясь к рассказу.) Так-то, мой любезный, жил я еще дома. Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава Богу. Сам-сем батюшка косить ходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случись такой грех. Понадобилось батюшке леску, поехал я в рощу за лесом. Роща-то, она, соколик, чужая, это точно, а только все брали по малости, — барин богатый, роща большая, что ему. Да как на грех попался сторожу. Скрутили меня, соколик, высекли, отдали в солдаты. (Изменившимся от улыбки голосом.) Что ж, соколик, думали горе, ан радость… Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам-пять ребят; а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства Бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу — лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михаила, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, — говорит, — все детки равны; какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михаиле бы идти». Позвал нас всех, — веришь, поставил перед образа. «Михаила, — говорит, — поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли?» — говорит. Так-то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы все судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытянешь — ничего нету. Так-то. (Пересел на своей соломе. Помолчал несколько времени, встал.) Что ж, я чаю, спать хочешь? (Быстро начал креститься, приговаривая.) Господи Иисус Христос, Никола Угодник, Фрола и Лавра… Господи Иисус Христос, Никола Угодник, Фрола и Лавра… Господи Иисус Христос — помилуй и спаси нас… (Поклонился в землю, встал, вздохнул и сел на солому.) Вот так-то. Положи, Боже, камушком, подними калачиком.

Лег, натягивая на себя шинель.

Пьер. Какую это ты молитву читал?

Платон. Ась? Читал что? Богу молился. А ты разве не молишься?

Пьер. Нет, и я молюсь. Но что ты говорил: Фрола и Лавра?

Платон (быстро). А как же? Лошадиный праздник. И скота жалеть надо. (Ощупав собаку у своих ног.) Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь.

Повернувшись опять, тотчас же заснул. Наружи слышались где-то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виделся огонь; но в балагане было тихо и темно.

Занавес.

Картина тринадцатая

23 октября 1812 года. Перед рассветом. Дорога близ помещичьей усадьбы, где засели французы, конвоировавшие пленных. Костер, у него Платон Каратаев и другие пленные. Платон сидит, укрывшись с головою шинелью, и рассказывает. Пьер в стороне, у другого костра, дремлет. Ему снится старый учитель географии.

Учитель. Жизнь есть все. Жизнь есть Бог. Все перемещается, движется, и это движение есть Бог. И пока есть жизнь, есть самосознание Божества. Любить жизнь — любить Бога. Труднее и блаженнее всего — любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий.

Пьер. Каратаев то же говорит.

Учитель (показал Пьеру глобус, живой, колеблющийся шар). Вот жизнь. В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в небольших размерах отражать Его. И растет, и сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот развалился и исчез. Вы поняли, мое дитя?

Пьер. Как это просто и ясно… Как я мог не знать этого прежде…

Француз. Вы поняли, черт возьми…

Пьер проснулся. У костра, присев на корточки, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.

Француз. Ему все равно, разбойник… Право…

Вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера.

Пьер (отвернулся. Подошел к Платону). Что, как твое здоровье?

Платон (слабым, болезненным голосом). Что здоровье? На болезнь плакаться — Бог смерти не даст. Идти больше не могу. Видно, пристрелит меня француз… И вот, братец ты мой, проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает… Только у Бога смерти просит. Хорошо… И соберись они, ночным делом, каторжные-то, так же вот, как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем Богу виноват. Стали сказывать: тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так, ни за что. Стали старичка спрашивать: «Ты за что, мол, дедушка, страдаешь?» — «Я, братцы милые, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни души не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои милые, купец и богатство имел большое». Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было по порядку. «Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, Бог сыскал. Одно, говорит, мне мою старуху и деток жаль». И так-то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. «Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце?» — все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку — хлоп в ноги. «За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная, безвинно-напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голову сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа». (Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.) Старичок и говорит: «Бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, Богу грешны. Я за свои грехи страдаю». Сам заплакал горючими слезами. Что же думаешь, соколик? (Все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой.) Что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. «Я, говорит, шесть душ загубил, большой злодей был, но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется». Объявился: списали, послали бумагу, как следует. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали, как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награжденья, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать: «Где такой старичок, безвинно-напрасно страдал? От царя бумага вышла»… Стали искать. (Нижняя челюсть Каратаева дрогнула.) А его уж Бог простил, помер. Так-то, соколик.

Каратаев долго, молча улыбаясь, смотрел перед собою.

Французский солдат. По местам…

Между пленными и конвойными смятение. Со всех сторон крики команды. С левой стороны рысью, объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги, конвойные построились. «Император»… Только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом на серых лошадях.

Солдаты. Что он сказал? Что он сказал?

Пьер. Убежал. Бросил своих. Это подло.

Платон. Не осуждай, соколик.

Французский солдат. По местам… По местам… (Подходит к Каратаеву, машет на него.) Иди, иди…

Платон. Не могу, соколик…

Французский солдат ворчит и отходит. Говорит с офицером, показывая на Платона.

Платон в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. Смотрел на Пьера своими добрыми круглыми глазами, подернутыми теперь слезой, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что-то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел. Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Два французских солдата, из которых один держал в руке дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Раздаются громкие, частые выстрелы и крики. Бегут французы.

Французы. Казаки…

За сценой шум схватки, перестрелки. Все ближе голоса русских. Через минуту толпа русских окружила Пьера.

Солдаты. Братцы… Родимые мои, голубчики.

Гусары и казаки окружили пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и плача целовал его.

Денисов (Долохову). Что Петя Ростов? Я видел, он упал с лошади. Неужели убит?

Долохов. Готов.

Денисов. Убит?

Долохов. Готов. (Идет к пленным; Денисову.) Брать не будем.

Денисов. Бедный Петя… Еще вчера он говорил мне: «Я привык что-нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь».

С мрачным лицом, сняв папаху, пошел позади казаков, несших тело Пети Ростова.

Занавес.

Картина четырнадцатая

Конец января 1813 года. Москва. Дом Болконских на Воздвиженке. В освещенной большой столовой сидели княжна Марья и Николай Ростов.

Николай (грустно улыбаясь). Да, княжна, недавно, кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.

Кн. Марья (пристально глядя ему в глаза). Да, да. Но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь, теперь вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…

Николай (поспешно). Я не принимаю ваших похвал. Напротив, я беспрестанно себя упрекаю… Но это совсем неинтересный и невеселый разговор.

Взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение.

Кн. Марья. Я думала, что вы позволите мне сказать вам это. Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие, но я ошиблась. Я не знаю, почему, вы прежде были другой и…

Николай. Есть тысячи причин почему. Благодарю вас, княжна. Иногда тяжело.

Кн. Марья (невольно подвигаясь к нему). Почему же, граф, почему? Почему, скажите мне. Вы должны сказать. Я не знаю, граф, вашего почему. Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что-то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. У меня так мало было счастья в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. (Вдруг заплакала и вышла из комнаты.)

Николай (стараясь остановить ее). Княжна, постойте, ради Бога. Княжна… (Она оглянулась; несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.) Милая Мари…

Целует ее. Уходит. На пороге встречается с Наташею.

Наташа (в черном платье, бледная). Я рада, рада за тебя, Мари. (Обнимает княжну Марью и плачет.)

Официант. Граф Петр Кириллович Безухов.

Кн. Марья. Проси.

Вошел Пьер, взглянул на Наташу и не узнал ее.

Кн. Марья (быстро встала ему навстречу и протянула руку). Да, вот как мы с вами встречаемся. Андрей в последнее время часто говорил про вас. Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени.

Пьер. Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него. Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба…

Кн. Марья. Вы не узнаете разве? Наташа.

Пьер (взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом лицо Наташи. Смущенно подошел к ней). Нет, это так, от неожиданности.

Кн. Марья. Она приехала гостить ко мне. Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Смерть Пети потрясла ее. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.

Пьер (Наташе). Да, есть ли семья без своего героя? Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел Петю тогда уже убитым. Какой был прелестный мальчик. Что можно сказать или подумать в утешенье? Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?

Кн. Марья. Да, в наше время трудно жить было бы без веры…

Пьер. Да, да. Вот это истинная правда.

Наташа (внимательно глядя в глаза Пьеру). Отчего?

Кн. Марья. Как отчего? Одна мысль о том, что ждет там…

Пьер. И оттого, что только тот человек, который верит в то, что есть Бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша. Скажите, как умер князь Андрей?

Кн. Марья. Он умер спокойно, примиренный, со словами о Боге…

Пьер. Да, да, так, так… Да, да, так он успокоился? Смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного — быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, — если они были, — происходили не от него. Так он смягчился? (Наташе). Какое счастье, что он свиделся с вами…

Наташа (тихим, грудным голосом). Да, это было счастье, для меня, наверное, это было счастье. И он… он… он говорил, что он ждал этого в ту минуту, как я пришла к нему… (Голос ее оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленках и вдруг, видимо, сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить.) Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении, мне только надо было видеть его, быть с ним. На всех отдыхах и ночлегах я не отходила от него. Он простил меня.

Она быстро встала и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и со стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты. Пьер встал проститься.

Кн. Марья. Пожалуйста, посидите. Я велю дать ужин. Она сейчас придет. Это в первый раз она так говорила о нем.

Послышались шаги. Наташа вошла в комнату. Она была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и придвинули стулья. Пьер развернул салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью.

Кн. Марья. Вы пьете водку, граф? Расскажите же про себя. Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.

Пьер. Да. Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказала мне, что со мной случилось или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно; я теперь интересный человек: меня зовут и мне рассказывают.

Кн. Марья. Нам рассказывали, что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?

Пьер. А я стал втрое богаче. Что я выиграл несомненно, так это свободу…

Кн. Марья. А вы строитесь?

Пьер. Да, Савельич велит.

Кн. Марья. Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве?

Пьер. Нет. Я узнал это в Орле, и вы можете себе вообразить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги. Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся, всегда оба виноваты. И своя вина вдруг делается страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом, такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль ее.

Кн. Марья. Да, вот вы опять холостяк и жених. Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали?

Пьер. Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену — значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видел его, но и не слыхал о нем. Я был в гораздо худшем обществе.

Наташа. Но ведь правда, что вы остались, чтобы убить Наполеона? Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?

Пьер. Да, это правда. Я остался, думал, что Москву будут защищать. Кафтан купил. Ходил на Трехгорную заставу. А потом стало видно, что Москву оставят без сражения. Я почувствовал, что должен остаться в Москве, скрывая свое имя, встретить Наполеона и убить его.

Кн. Марья. Но зачем?

Пьер. Чтобы или самому погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы. Я тогда думал, что это несчастье происходит от одного Наполеона. Я ушел из своего дома, спал не раздеваясь на жестком диване.

Кн. Марья. Убить человека…

Пьер. Я был тогда в раздражении, близком к помешательству. Эта грубая пища у Герасима, водка, почти бессонные ночи, все это поддерживало во мне раздраженье. Но когда я поговорил с капитаном Рамбалем… он, знаете, остановился в том доме, где я был… он был такой веселый и добродушный человек… я почувствовал, что не смогу. Боролся против своей слабости, но чувствовал, что все мысли о мщении, об убийстве, о самопожертвовании разлетелись как прах.

Кн. Марья. Слава Богу.

Пьер. Но я все-таки пошел. От Рамбаля я узнал, что Наполеон должен въехать в Москву 3 сентября. Я поздно встал. Взял пистолет.

Кн. Марья. Но как же вы несли пистолет? Конечно, спрятали.

Пьер. Да, но он был такой большой… Ни за поясом, ни под мышкой, даже под широким кафтаном трудно было спрятать. Ну, я подумал, все равно, возьму кинжал.

Кн. Марья. Откуда у вас был кинжал?

Пьер. Я купил его вместе с пистолетом у Сухаревой башни. Спрятал под жилет. Пошел на Арбат, к Николе Явленному. Я здесь хотел сделать это. Но по дороге были большие пожары. Французы грабили. Это было ужасное зрелище: дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… Женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги… (Покраснел и замялся.) Тут приехал разъезд и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.

Наташа. Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что-нибудь… хорошее.

Пьер. Нас всех отвели на гауптвахту. Я узнал на другой день, что нас всех будут судить за поджигательство. На третий день нас водили на допрос. Потом нас отвели на Крымский Брод. Нас всего было четырнадцать. Посадили в каретный сарай. Мы там пробыли до восьмого сентября. 8 сентября нас повели на Девичье поле. Ну, тут пятерых расстреляли. Нас, других, привели только присутствовать при казни. Я это понял только тогда, когда все кончилось.

Наташа. Это было ужасно, эти минуты, которые вы пережили.

Пьер. Вечером мне объявили, что я прощен и поступаю в бараки военнопленных. Тут я познакомился с одним солдатом. Платоном Каратаевым. Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека-дурачка.

Наташа. Нет, нет, говорите. Он где же?

Пьер. Его убили, почти при мне, во время отступления. Он ослабел от болезни, не мог идти, и его пристрелили. Говорят: несчастия, страдания. Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем был до плена, или сначала пережить все это, — ради Бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, что как нас выкинет из привычной дорожки, все пропало, а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю.

Наташа. Да, да, и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала. Да, и больше ничего.

Пьер. Неправда, неправда, я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.

Наташа опустила голову на руки и заплакала.

Кн. Марья. Что ты, Наташа?

Наташа. Ничего, ничего. Прощайте, пора спать. (Уходит.)

Кн. Марья. Так вы завтра едете в Петербург?

Пьер. Нет, я не еду. Да, нет, в Петербург? Завтра, только я не прощаюсь. Я зайду за комиссиями. Да, я и хотел сказать вам. Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не этого, не хочу, не могу… (Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.) Ну вот… (Видимо сделав над собой усилие, чтобы говорить связно.) Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь, но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? (Помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.) Милая княжна…

Кн. Марья. Я думаю о том, что вы мне сказали. Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить о любви… Говорить ей теперь… нельзя все-таки.

Пьер. Но что мне делать?

Кн. Марья. Поручите это мне. Я знаю…

Пьер (смотря в глаза княжне Марье). Ну, ну…

Кн. Марья. Я знаю, что она любит… полюбит вас.

Пьер (вскочив и с испуганным лицом схватив за руку княжну Марью). Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?..

Кн. Марья (улыбаясь). Да, думаю. Напишите родителям и поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.

Пьер (целуя руку княжны Марьи). Нет, этого не может быть… Как я счастлив… Нет, не может быть…

Кн. Марья. Вы поезжайте в Петербург, это будет лучше. А я напишу вам.

Пьер. В Петербург? Ехать? Да, хорошо, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?

Кн. Марья. Прощайте, граф. Я буду очень ждать вас. (Провожает до двери Пьера.)

Наташа (входя). Знаешь, Мари, я часто боюсь, что мы говорим об Андрее, как будто мы боимся унизить наше чувство и забываем.

Кн. Марья. Разве можно забыть?

Наташа. Мне так хорошо было нынче вспомнить, и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, я уверена, что он точно любил его.

Кн. Марья. Пьер? О, да… Какой он прекрасный…

Наташа. Знаешь, Мари, он сделался какой-то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? Морально из бани. Правда?

Кн. Марья. Да. Он много выиграл.

Наташа. И сюртук коротенький, и стриженые волосы; точно, ну что из бани… папа, бывало…

Кн. Марья. Я понимаю, что Андре никого так не любил, как его.

Наташа. Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож, ничем.

Кн. Марья. Да, и чудесный. И он тебя любит.

Наташа. Он сказал? Да? Он сказал?

И радостное, и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость выражение остановилось на лице Наташи.

Кн. Марья (с грустным и несколько строгим лицом). Да, он сказал, что любит тебя так, что без тебя не может себе представить жизни, что он всегда любил тебя.

Наташа (вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала). Мари, научи, что мне делать: я боюсь быть другой. Что ты скажешь, то я и буду делать, научи меня…

Кн. Марья. Ты любишь его?

Наташа (тихо). Да.

Кн. Марья. Об чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя.

Наташа. Это будет не скоро, когда-нибудь. Ты подумай, какое счастье, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Николая.

Кн. Марья. Я буду так любить его… Я посвящу ему всю мою жизнь. Это будет такое счастье и такая радость. Такое счастье для меня, в моей жизни было так мало радости… Все наши испытания пройдут, забудутся, — любовь и правда останутся навеки.

Занавес.

<1912>