Собрание сочинений. Американские рассказы и повести в жанре "ужаса" 20-50 годов

В ЛЕСУ ВИЛЬФЕР (In the forest of Vilfier)

Солнце зашло. Гигантские тени окутали лес. В зловещем сумраке летнего вечера смутно виднелась тропинка. Она вела вглубь чащи, теряясь среди могучих деревьев. Я содрогнулся и оглянулся в безотчетном страхе. От последнего селения меня отделяют многие мили; следующее — за многие мили впереди.

Осматриваясь, я шагал по тропе, но вновь и вновь оборачивался, вглядываясь в темноту за спиной. И часто я замирал на месте, сжимая эфес шпаги, когда звук сломанной ветки выдавал присутствие лесного зверья. Или то был не зверь?

Но тропинка вела вперед, и я шел вперед, ибо другого пути не было.

И шагая в лесной темноте, я сказал себе: «Если не стану следить за собой, мои мысли предадут меня, заставив довериться собственным страхам. Что может обитать в этом месте, кроме обычных тварей лесных, оленей и прочей живности? Все глупые выдумки мужичья, чума их возьми!»

Так я шел, и ночная мгла охватила землю. На небе зажглись звезды, листья деревьев шептали что-то под дуновением ветерка. И тут я застыл, в руке моей сверкнула шпага, ибо впереди, совсем рядом, там, где тропинка сворачивала, кто-то негромко пел. Слов я не смог разобрать, но незнакомец выговаривал их со странным акцентом, словно чужеземец-язычник.

Я укрылся за стволом огромного дерева, и лоб мой покрылся холодным потом. Наконец, показался тот, кто пел, его длинная тощая фигура неясно вырисовывалась на фоне ночного леса. Я пожал плечами. Человека я не страшился. Я прыгнул вперед, угрожающе подняв шпагу.

— Стой!

Он не выказал ни удивления, ни страха. — Прошу, обходись осторожнее со своим клинком, друг.

Немного пристыженный, я опустил лезвие.

— Я никогда не ходил этой тропой, — смущенно промолвил я. — Я слышал толки о бандах разбойников. Прошу простить меня. Где лежит путь на Вильфер?

— Ах, черт побери, вы только что прошли мимо, — ответил он. — Надо было свернуть направо. Я сам иду туда, и если вам не претит моя компания, охотно провожу вас.

Я стоял в нерешительности. Но откуда эта странная робость?

— О, конечно. Я — де Монтур, родом из Нормандии.

— А меня зовут Каролус де Люп.

— Не может быть! — я отшатнулся.

Он недоуменно смотрел на меня.

— Прошу прощения, — произнес я, — но у вас удивительное имя. Ведь «люп» означает волк, не так ли?

— Члены моего рода всегда славились охотничьим мастерством, — ответил он. Во время знакомства он не подал мне руки.

— Извините, что так невежливо уставился на вас, — сказал я, когда мы шли вниз по тропинке. — Я не могу разглядеть вашего лица в темноте.

Мне показалось, что он смеется, хотя от него не исходило ни единого звука.

— Оно ничем не примечательно.

Я шагнул ближе, потом отпрыгнул. Я почувствовал, как шевелятся волосы на голове.

— Маска! — воскликнул я. — Зачем вы носите маску, мсье?

— Я дал обет. Спасаясь от стаи гончих, поклялся, что если уйду от них, буду какое-то время носить маску.

— Гончие псы, мсье?

— Волки, — быстро ответил он. — Конечно, я сказал, волки.

Какое-то время мы шагали молча, затем мой спутник произнес, — Я удивлен, что вы решились идти через лес ночью. Немногие ходят этой тропой даже при свете дня.

— Мне надо достичь границы как можно быстрее, — ответил я. — Подписан договор с Англией, я должен немедля известить герцога Бургундского. Жители деревни пытались отговорить меня. Они твердили… твердили о волке, который, как гласит молва, рыскает по здешним местам.

— Вон та боковая тропинка ведет на Вильфер, — произнес он, и я увидел узкую, петляющую дорожку, которую не заметил раньше. Она терялась в глубокой чаще, в темноте. Я поежился.

— Может быть, желаете вернуться в деревню?

— Нет! — воскликнул я. — Нет, нет! Мы пойдем вперед!

Так узка оказалась эта тропинка, что мы шли гуськом, он впереди. Я хорошо разглядел своего спутника. Незнакомец отличался высоким ростом, намного выше меня; тощий, жилистый, одет в испанском стиле. С пояса свисала длинная шпага. Он двигался легкими широкими шагами, бесшумно.

Потом он завел речь о дальних странах и приключениях. Он рассказывал о чужеземных краях, где побывал, о множестве странных вещей. Так мы беседовали, все дальше и дальше углубляясь в лес.

Я решил, что он мой земляк, но все же у него был удивительный акцент, не похожий на испанский, английский, либо какой-нибудь другой, известный мне. Одни слова он произносил невнятно и как-то странно, другие вовсе не мог выговорить.

— Этой дорогой, верно, часто пользуются? — спросил я.

— Да, но немногие. — Он беззвучно рассмеялся. Я содрогнулся. Было очень темно, тишину нарушал лишь тихий шепот деревьев.

— Ужасное чудовище охотится в здешних местах, — произнес я.

— Так говорят крестьяне, но я исходил лес вдоль и поперек и ни разу не видел его.

И он заговорил о странных созданиях, порождениях тьмы; и взошла луна, и тени поплыли среди деревьев. Он задрал голову, посмотрел на небо.

— Быстрее! — воскликнул он. — Надо успеть, пока луна не достигла зенита.

Мы торопливо пошли вперед.

— Твердят, что по лесам здесь бродит оборотень, — сказал я.

— Все может быть, — отозвался он, и мы долго беседовали об этих порождениях дьявола.

— Старухи уверяют, — говорил он, — что тот, кто убьет оборотня, уже принявшего образ волка, прикончит его наверняка, но если поразить его, пока он человек, то полудуша, которую создание испускает при смерти, будет вечно преследовать своего обидчика. Но поспешим, луна близится к зениту.

Мы вышли на маленькую, залитую серебристым светом поляну, и незнакомец остановился.

— Отдохнем немного.

— О нет, прочь отсюда! — настойчиво заговорил я. — Мне здесь не нравится.

Он беззвучно рассмеялся. — Ну почему же.… Это прекрасная поляна. Не хуже любого пиршественного зала моя поляна, и много раз я пировал на ней. Ха, ха, ха! Но посмотри, я покажу тебе танец. — И он начал скакать, то и дело запрокидывая голову и заливаясь беззвучным смехом. И я подумал: человек этот безумен.

Пока он исполнял свой странный танец, я осмотрелся. Дальше пути не было — дорога обрывалась на поляне.

— Довольно, — произнес я. — Уйдем отсюда. Разве ты не чуешь смрадный звериный дух, что навис над землей? Здесь находят свое убежище волки. Кто знает, возможно они окружили поляну и сейчас сжимают кольцо вокруг нас.

Он опустился на четвереньки, подпрыгнул выше моей головы и пошел на меня, делая странные скользящие движения.

— Этот танец называется Танец Волка, — произнес он, и волосы на моей голове встали дыбом.

— Не приближайся! — я отпрянул, и с пронзительным скрежещущим криком, эхом разнесшимся по всему лесу, он прыгнул на меня, но не тронул шпагу, что висела у него на поясе. Я успел до половины вытащить свой клинок, и тут он схватил меня за запястье и с бешеной силой рванул. Я увлек его за собой, мы вместе упали на землю. Высвободив руку, я сдернул с него маску. Крик ужаса сорвался с моих губ. На меня смотрели светящиеся глаза, освещенные лунным светом сверкнули огромные белые клыки. Я увидел морду волка.

Еще мгновение — и эти клыки скользнули по горлу. Длинные пальцы с волчьими когтями вырвали шпагу. Я бил кулаками по мерзкому полузвериному лицу, но зубы уже впились в плечо, а когти раздирали шею. И вот он опрокинул меня на спину. Все расплывалось перед глазами. Из последних сил я попытался оттолкнуть его. Рука бессильно упала, но пальцы сомкнулись на кинжале, что я держал за поясом и не мог достать раньше. Я нанес удар. Страшный пронзительный вопль. Я освободился и встал. У ног моих лежал оборотень.

Я склонился над ним, занес кинжал, но помедлил и взглянул на небо. Луна почти достигла зенита. Если я убью его, пока он сохраняет обличье человека, ужасный дух его будет вечно преследовать меня. Я сел рядом и замер в ожидании. Создание следило за мной горящими волчьими глазами. Длинные жилистые руки, казалось, съежились, странно изогнулись, на них выросла шерсть. Боясь потерять рассудок, я выхватил его шпагу и изрубил чудовище. Потом далеко отбросил клинок и пустился бежать через лес, подальше от этого места.

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК (The Dark Man)

Пронизывающий ветер подхватывал и кружил хлопья снега сверкающим вихрем. Прибой с ревом бил о скалистый берег, а далеко в океане протяжно стонали гигантские свинцовые волны. В это хмурое утро, в час, когда скупые лучи рассветного солнца осветили побережье Конахта, сюда, с трудом передвигая ноги, пришел рыбак, такой же суровый и нищий как земля, что вскормила его. Ноги его были обмотаны грубо выделанной кожей; тело едва покрывал кусок оленьей шкуры. Тяжело ступая, он шел вдоль берега, не обращая внимания на жестокий холод, словно и в самом деле был лохматым ободранным зверем, на которого походил. Внезапно он замер на месте. Завесу клубящегося снега и морских брызг разорвала человеческая фигура. Перед рыбаком стоял Турлох.

На голову выше коренастого рыбака, этот человек обладал статью и повадками воина. Трудно не задержать на нем взгляд — каждый, мужчина или женщина, увидев Турлоха, долго не отводил бы глаз. Ростом более шести футов, он казался худощавым; массивный, но пропорционально сложен. Могучий разворот плеч и широкая грудь. Длинноногий и крепкий, он соединял в себе силу быка с ловкостью и быстротой пантеры. Движения его, точные и слаженные, как неумолимо сжимающийся стальной капкан, отличались идеальной координацией, свойственной лишь лучшим бойцам. Турлох Дубх — Черный Турлох, некогда принадлежавший к клану О’Брайана. Черными были его волосы, а коже — смуглой. Из-под густых бровей сверкали горячим синим огнем глаза. Безбородое лицо сурово, как мрачные молчаливые горы, как полуночный океан. Он, как и рыбак, был сыном этой холодной северной страны.

Он носил простой открытый шлем без гребня или эмблемы. Тело до середины бедер надежно прикрывала плотно прилегающая стальная кольчуга черного цвета. Традиционная юбка под доспехами, которая доставала ему до колен, сделана из простой серой ткани. Ноги обмотаны полосами широкой грубой кожи, способной защитить от ударов меча, а сапоги изношены за годы дальних странствий.

Стройную талию охватывал широкий пояс, с него свисал кинжал в кожаных ножнах. На левую руку надет маленький круглый щит из дерева, покрытый кожей и твердый как железо, скрепленный стальными пластинами, с коротким острым выступом в центре. С запястья правой руки свисал боевой топор; он и приковал к себе взгляд рыбака.

Это оружие с трехфутовой рукояткой отличалось изящными линиями и казалось легким и маленьким по сравнению с чудовищными орудиями смерти норманнов. Но рыбак хорошо знал его силу: не прошло и трех лет с тех пор, как такие топоры искромсали в груды кровавого мяса отряды северных пришельцев, навеки покончив с властью язычников.

Оружие, как и его владелец, обладало своей неповторимой индивидуальностью. Рыбаку никогда не приходилось видеть подобного ему. С одной стороны лезвие, с другой — короткое трехгранное острие, и такое же сверху. Как и его хозяин, топор лишь с первого взгляда казался легким. Искусно выкованный, со слегка загнутой рукояткой, в руках опытного воина он разил врага насмерть с быстротой змеи и неотвратимо как смерть. Топор сделали лучшие оружейники Ирландии, а в те годы это значило — лучшие в мире. Рукоятка, вырезанная из сердцевины векового дуба, обожженная на огне и обитая сталью, была крепка как железный прут.

— Кто ты? — спросил рыбак с грубоватой прямотой северянина.

— А ты кто, чтобы спрашивать меня? — отозвался воин.

Рыбак пригляделся к единственному украшению, что носил незнакомец — массивному золотому браслету на левой руке.

— Безбородый. Волосы обрезаны коротко, как у норманна, — пробормотал он. — Ты — Черный Турлох, объявленный вне закона кланом О’Брайана. Далеко же ты забрался: в последний раз я слышал о тебе, когда ты промышлял разбоем в горах Виклоу, не щадя ни О’Рейли, ни тамошних жителей.

— Каждый нуждается в пропитании, даже отверженный, — прорычал воин.

Рыбак пожал плечами. Тяжко приходится человеку, который лишился своего места в жизни. В те годы господства системы кланов, отвергнутый своими родичами становился изгоем; все обращались против него. Рыбак слышал о Турлохе — угрюмый и странный, он приобрел известность как искусный стратег и был страшен в битве; но внезапные приступы дикой ярости обрекали его на одиночество, вызывая всеобщий страх даже в эту эпоху кровавого безумия, в стране бесконечных войн.

— Холодно сегодня, — произнес рыбак.

Турлох угрюмо смотрел на нечесаную бороду и копну спутанных волос на голове рыбака. — Есть у тебя лодка?

Тот кивнул в сторону берега, где, надежно укрытая скалами от бешенства волн, было привязано аккуратное суденышко, сработанное с умением, доставшимся в наследство от многих и многих поколений людей, добывавших свой хлеб в вечном единоборстве с морем.

— А удержится она на воде? — произнес Турлох.

— Удержится на воде? Ты, рожденный на западном берегу, мог бы не говорить такого! Я один проплыл в ней до бухты Драмклифф и обратно, хотя все дьяволы раздували волны до небес.

— Ты не можешь выйти в море в такую погоду.

— Думаешь, только вы, знатные господа, умеете рисковать своей шкурой? Беру в свидетели всех святых — я проплыл до Баллинскеллинга в шторм, — туда и обратно, — просто так, потехи ради!

— Ладно, ты меня убедил, — сказал Турлох. — Я заберу ее.

— Дьявола ты себе заберешь, а не лодку! Что это за разговоры такие? Если хочешь покинуть Эрин, отправляйся в Дублин, садись на корабль и плыви себе вместе с твоими дружками датчанами.

Гримаса ярости превратила лицо воина в страшную маску. — Я убивал людей за меньшее, рыбак!

— Разве ты не якшался втайне с датчанами, разве не за это твой клан изгнал тебя, чтобы ты высох и сгнил от холода где-нибудь в зарослях вереска?

— Зависть родича и злобная месть женщины — вот причина, — прорычал Турлох. — Ложь, — все грязная ложь. Но хватит об этом. Скажи, видел ты, как несколько дней назад с юга проплыл большой дракон?

— Твоя правда: три дня назад мы заметили корабль с изображением дракона на носу, как раз перед бурей. Но он не пристал к нашему берегу — клянусь верой, от рыбаков пираты всегда уносили одну добычу — следы их крепких ударов!

— Это был Торфел Прекрасный, — произнес вполголоса Турлох, покачивая своим топором. — Я так и знал.

— Что, на юге разграбили чей-то корабль?

— Банда разбойников ночью напала на замок Килбах. Много пролилось крови — и пираты захватили Мойру, дочь Муртага, вождя далкассийцев.

— Я слышал о ней, — пробормотал рыбак. — Теперь на западе будет работа мечам. Разольются моря крови, так ведь, мой черный алмаз?

— Ее брат Дермонд лежит в беспамятстве с глубокой раной в ноге. На востоке земли клана опустошают набеги Мак-Марроу, на севере — О’Коннора. Нелегко сейчас найти людей, чтобы отправить на поиски Мойры, мужчины защищают свой род: клан борется за существование. Весь Эрин трясет под далкассийским троном с тех пор, как пал великий король Бриан. Несмотря ни на что, Кормак О’Брайан сумел снарядить корабль на поиски похитителей, но он идет по ложному следу: виновными сочли датчан из Конингбега. Так вот (у отверженных есть свои способы выведывать истину) — Мойру похитил Торфел Прекрасный, владыка острова Слейн, который норманны называют Хельни, это один из Гебридских островов. Туда он увез ее — туда я отправлюсь по его следу. Одолжи мне свою лодку.

— Ты спятил! — пронзительно вскрикнул рыбак. — Что ты такое говоришь? От Коннахта до Гебрид в открытой лодке, в такой шторм? Да, конечно ты спятил.

— Я не буду спорить с тобой, — безмятежно откликнулся Турлох. — Ты одолжишь мне лодку?

— Нет.

— Я могу убить тебя и забрать ее.

— Можешь, — упрямо произнес рыбак.

— Ты, ничтожная свинья! — прорычал отверженный в порыве ярости. — Принцесса Ирландии бьется в лапах рыжебородого северного разбойника, а ты мнешься, словно презренный сакс!

— Я должен на что-то жить! — вскричал рыбак с неменьшей страстью. — Отними лодку — и я подохну с голоду! Где я потом достану такую? Она жемчужина среди лодок, второй такой не найти!

Турлох потянулся к браслету на левой руке. — Я заплачу тебе. Этот браслет надел мне своими руками король Бриан перед битвой под Клонтарфом. Возьми; я не трогал его, когда голодал, но сейчас, видно, делать нечего.

Но рыбак мотнул головой; в глазах его горели упрямые огоньки. — Нет! — произнес он с непостижимой логикой ирландца. — Моя хижина не место для браслета, которого касались руки Бриана. Оставь его себе — и ради всех святых, если тебе уж так нужно, забирай лодку.

— Я отдам ее, когда вернусь, — обещал Турлох. — И кто знает, может быть, в придачу ты получишь золотую цепь, что свисает сейчас с бычьей шеи какого-нибудь северного разбойника.

Хмурое, тоскливое утро. Выл ветер, монотонная жалоба моря поднимала все печали, что таятся в глубинах сердца. Рыбак стоял на скале и смотрел, как крошечное суденышко плывет, словно змея скользя между скалами; наконец, волны вынесли ее в открытое море, то накрывая, то подкидывая как перышко. Ветер надул ее парус, легкая лодка закачалась и стала крениться, затем выровнялась и понеслась вперед. Все меньше и меньше становилась она, пока не превратилась в мелькающую точку. Скоро снежные вихри скрыли ее от глаз рыбака.

Турлох частично сознавал безумие своего замысла. Но его приучили презирать трудности и опасность. Холод, ледяные порывы ветра, мокрый снег — другой не выдержал бы, но его все это лишь заставило удвоить усилия. Он был живуч и увертлив, словно волк. Даже среди людей, чья стойкость приводила в изумление лучших норманнских воинов, Турлох выделялся особой крепостью. Когда он родился, его сразу же опустили в сугроб, чтобы проверить, достаточно ли он здоров; так он получил право на жизнь. Его детство и юность прошли в горах, на побережье и в угрюмых болотах запада. До наступления зрелости он ни разу ни покрывал тело шерстяной тканью; волчья шкура служила одеждой сыну главы далкассийцев. Прежде, до того как клан изгнал его, он мог целый день бежать наперегонки с лошадью и утомить ее; он не знал равных в плавании. Теперь, когда козни завистливых родичей заставили его скитаться подобно одинокому волку, он обладал звериной силой и упорством, непостижимым для человека, выросшего в условиях цивилизации.

Перестал идти снег, небо прояснилось, ветер дул в прежнем направлении. Турлох держался линии берега, избегая рифов, о которые лодка в любой момент грозила разбиться. Не зная усталости, он работал веслом, румпелем, направлял парус. И он сумел выстоять там, где не продержался бы ни один из сотни умелых мореплавателей. Он не нуждался в отдыхе; не прерывая усилий, питался скудной пищей, которой снабдил его рыбак. К тому времени, когда на горизонте показался мыс Малина, погода резко переменилась. Море было еще неспокойным, но вместо шквального ветра дул свежий бриз, подгонявший лодку вперед. Дни и ночи сливались в бесконечную серую полосу; Турлох плыл на юг. Только однажды он пристал к берегу, чтобы пополнить запас воды, и проспал несколько часов.

Работая веслом, он вспомнил о том, что сказал ему на прощанье рыбак: «Как же ты рискуешь жизнью ради тех, кто назначил награду за твою голову?»

Турлох пожал плечами. Разве есть сила, способная разорвать узы кровного родства? То, что люди клана вышвырнули его вон, чтобы он испустил дух словно загнанный волк среди болот, не меняло главного — они были родичи. А Мойра, маленькая Мойра, дочь Муртага и Килбах, была тут ни при чем. Он хорошо помнил ее, — в детстве они вместе играли, — помнил серые бездонные глаза, сверкающие волны черных волос, матовую белизну кожи. Даже ребенком она отличалась необыкновенной красотой. Да она и сейчас ребенок, ведь он, Турлох, еще молод, а она намного моложе его. И теперь ее увозят на север, чтобы насильно выдать замуж за разбойника-норманна. Торфел Красивый, Торфел Прекрасный, — при мысли о своем враге Турлох громко проклял его, помянув богов тех времен, когда его племя еще не знало Креста. Перед глазами расплылся красный туман ярости, и морские волны на мгновение окрасились в багровый цвет. Знатная ирландская девушка покорно ждет своей участи в логове норманнского пирата… Турлох яростным рывком повернул руль, направив лодку в открытое море.

Путь, который он избрал, — долгий путь от мыса Малина до Хельни, — пролегал по вздымающимся волнам открытого моря. Он должен добраться до небольшого клочка земли, лежащего среди других таких островков между Муллом и Гебридами. Современный моряк, вооруженный компасом и лоцией, с трудом нашел бы его. У Турлоха не было ни того, ни другого; он вел свое суденышко, доверившись памяти и инстинкту. Он знал эти воды, как свой дом; здесь он плыл, направляясь в набег, или стремясь отомстить за разоренные селения родичей, а однажды, плененный викингами — привязанный к мачте их корабля. К тому же за тем, кого он преследовал, тянулся след, кровавый след. Долетавший с берега дым горящих деревень, обломки досок, обгоревшие бревна, плывущие по воде — дело рук Торфела и его дружины. Турлох прорычал что-то в порыве свирепой радости: несмотря на потерянное время, он догонял викинга. Торфел на своем пути домой грабил и сжигал прибрежные селения, и этот след, словно линия на карте, указывал путь его преследователю.

Когда Турлох заметил крошечный остров, до Хельни было еще далеко. Турлох знал, что он считается необитаемым, но здесь можно найти пресную воду; решив отклониться от курса, он подплыл к нему. Остров Мечей, так назывался этот клочок земли; почему, никто не знал. Приблизившись, Турлох увидел две лодки, оставленные среди прибрежных камней. Он сразу понял, в чем дело. Одна грубо сработана, похожа на его лодку, но намного больше. Вторая — длинная, с низкой посадкой: гребное судно викингов. Их хозяев нигде не видно. Турлох прислушался, стараясь уловить далекий звон мечей или боевые клики воинов, но вокруг царила мертвая тишина. Должно быть, рыбаки с Шетландских островов, подумал он; их заметили со своего корабля разбойники, либо все произошло на каком-нибудь другом острове. Пираты стали преследовать рыбаков. Но погоня оказалась долгой, а путь — длинней, чем они рассчитывали: иначе они не пустились бы за добычей в открытой лодке. Однако, ослепленные жаждой крови, пираты уже не думали о возвращении: они гнались бы за своей жертвой и сотню миль сквозь бурю и шквал.

Турлох подплыл к берегу, накинул веревку на ближайший валун и выпрыгнул из лодки, держа топор наготове. И тут неподалеку он увидел груду трупов. Несколько быстрых шагов — и перед ним предстала странная картина. Пятнадцать рыжебородых датчан лежали в луже собственной крови. Их бездыханные тела образовали круг. А внутри покоились их убийцы. Турлоху никогда не приходилось видеть подобных людей. Они отличались маленьким ростом и очень смуглой кожей; черными были широко раскрытые глаза мертвецов. Их тела не защищала кольчуга, руки сжимали сломанные мечи и кинжалы. Вокруг разбросаны стрелы, отскочившие от стальных доспехов викингов, и Турлох с удивлением отметил, что их наконечники сделаны из кремня.

— Да, здесь была жестокая сеча, — пробормотал он. — Нечасто можно встретить такое упорство. Кто эти люди? Сколько ни плавал я в здешних водах, ни разу не встречал таких, как они. Семеро — всего лишь семеро? Где их товарищи, что помогли им справиться с датчанами?

Но на земле не было следов, ведущих от места битвы.

— Значит всего семеро, семеро против пятнадцати. Но все пятнадцать лежат бездыханные рядом с ними. Что же это за воители, способные уничтожить превосходящий их вдвое отряд викингов? Маленького роста, без кольчуги. И все же…

Внезапно ему пришла в голову новая мысль. Почему люди незнакомого племени не рассеялись, не попытались спастись бегством, спрятавшись в лесах острова? Но ответ он, кажется, уже нашел. Среди груды тел лежал странный предмет: статуя, высеченная из черного камня или вырезанная из дерева, которая изображала какого-то человека. Около пяти футов в высоту, она настолько живо передавала выражение его лица, что Турлох невольно отшатнулся. На статуе, наполовину прикрывая ее, лежал труп старика, изрубленного так, что трудно было узнать человека в этом куске кровавого мяса. Своей тонкой рукой он обхватил изваяние; вторую вытянул, пальцы крепко сжимали нож из кремня, по рукоять погруженный в грудь викинга. Турлох отметил про себя, что тела всех семерых покрыты страшными ранами. Немалых усилий стоило их свалить — они сражались, пока враги буквально не изрубили их в куски, но умирая, отправили на тот свет своих обидчиков. В широко раскрытых глазах смуглых людей застыла решимость отчаяния. Турлох заметил, как их пальцы все еще сжимают бороды врагов. Один из них лежал, придавленный трупом огромного датчанина, на теле которого, казалось, не было ни единой раны. Но приглядевшись, Турлох увидел, что смуглый человек, словно волк, намертво впился зубами в бычью шею викинга.

Он нагнулся и выволок изваяние из-под груды тел. Ему пришлось приложить всю силу, чтобы вырвать статую из руки мертвого старика, сжимавшего ее. Он и после смерти не желал расстаться со своим сокровищем; ибо Турлох осознал, что именно из-за этого изваяния сражались и погибли все до одного смуглые люди. Они могли разбежаться и уйти от погони, но тогда статуя досталась бы датчанам. Они выбрали смерть. Турлох покачал головой: ненависть к викингам, скопившаяся за годы диких злодейств и опустошительных набегов северян, никогда не покидала его, он был одержим этой ненавистью, нередко доводящей до припадков безумной ярости. В его огрубевшем сердце воина, не осталось места для жалости к врагам, и зрелище викингов, лежащих бездыханными у его ног, наполняло душу свирепой радостью. И все же он чувствовал — его ненависть ничто в сравнении с той силой, что двигала смуглыми людьми. Их действия диктовались какой-то исступленной верой, более глубокой, чем его ярость, идущей из глубины веков. Подобная древность чувствовалась даже в мертвецах, — не старость, но древность исчезнувших племен и народов, существовавших в незапамятные времена. Глядя на них, он словно перенесся в давно прошедшие времена варварства; а эта статуя…

Ирландец наклонился и обхватив ее, попытался поднять. Удивительно — он ожидал, что изваяние будет очень тяжелым, но его словно сделали из легкого дерева. Сначала он подумал, что статую отлили из стали, потом решил, что перед ним камень, но особый: такого, чувствовал он, не найти ни на Британских островах, ни в других частях известного ему мира. Ибо подобно мертвым телам, окружавшим его, изваяние дышало древностью. Поверхность его выглядела гладкой, будто оно вышло из-под резца скульптора только вчера, и все же казалось воплощением древности. Статуя изображала мужчину, ликом и статью походившего на мертвецов, сгрудившихся вокруг. Но это нечто большее, чем просто изображение соплеменника. Турлох чувствовал, что такой человек жил когда-то, и скульптор работал с натуры. Ему удалось вдохнуть жизнь в камень. Могучая грудь и широкий разворот плеч, сильные руки; черты лица выдают твердость и мужество. Выдающийся подбородок, прямой нос, высокий лоб — все указывало на могучий ум, бесстрашие, несгибаемую волю. Конечно, он был королем или богом этого племени, подумал Турлох. Но голову его не венчала корона; вся одежда состояла из набедренной повязки, так искусно вырезанной на камне, что можно различить каждую складку.

— Это был их бог, — задумчиво сказал Турлох, озираясь по сторонам. — Они бежали, спасаясь от викингов, но приняли бой и погибли за своего бога. Кто они? Откуда пришли? Куда направлялись?

Он стоял, опираясь на боевой топор, и странное чувство овладело им. Перед ним словно открылось бесконечное море пространства и времени: непостижимые, вечные пути, по которым скитается человеческий род, и людские волны, что накатывают в дни прилива и уносятся прочь, когда наступает пора. Жизнь — дверь между неизвестными, темными мирами, и кто знает, сколько людей разных племен с их надеждами и страхами, любовью и ненавистью, прошли через нее в своем странствии от одного царства мрака к другому? Турлох глубоко вздохнул. В нем проснулась свойственная каждому ирландцу тайная тоска по былому.

— Ты был королем когда-то, Черный Человек, — произнес он, обращаясь к безмолвному изваянию. — Или ты бог, и правил всем миром. Твои люди давно исчезли, как теперь исчезает мой род. Ибо ты наверняка повелевал Людьми Кремня, племенем, которое истребили мои кельтские предки. Что ж — то был наш день, а теперь мы уходим так же, как и вы. Эти датчане, что лежат у твоих ног — теперь они теснят нас. Скоро придет их день — но и они уйдут когда-нибудь. А ты, Черный Человек, кто бы ты ни был, — король, бог или дьявол, — ты отправишься со мной. Потому что я чувствую — ты принесешь мне удачу. Одна удача может помочь мне, когда я доберусь до Хельни, Черный Человек!

Турлох надежно закрепил статую на носу лодки. Он снова плыл по морю. Небо опять стало свинцовым, и словно дротики, что ранят и жгут кожу, проносились снежные вихри. Волны несли в себе серые кристаллы льда, а ветры, завывая, били в борта суденышка. Но в сердце Турлоха не было страха. Никогда еще за все время пути лодка не повиновалась ему так, как сейчас. Разрезая волны, прорывая плотную завесу снега неслась она вперед, и далкассийцу казалось, что Черный Человек помогает ему. Ибо без его покровительства он сто раз потонул бы. Правя лодкой, Турлох использовал все свое умение; будто чья-то невидимая рука вместе с ним держала весло, направляла румпель, помогала ставить парус.

А когда мир окутала беспросветная колышущаяся белизна, он плыл, повинуясь неведомому голосу, что указывал направление. Наконец, снежная пелена рассеялась, облака расступились, открыв сияющий холодным серебристым светом лунный диск — и тут впереди он увидел землю. Со странным безразличием смотрел он на цель своего странствия: перед ним лежал остров Хельни. Турлох знал, что совсем недалеко отсюда, за небольшим холмом, расположена бухта, где стоял на приколе корабль Торфела, когда он не бороздил моря в поисках добычи. А за сотню ярдов от бухты стояла скалли — логово пиратов. Турлох широко улыбнулся. Удача сопутствовала ему. Ибо только она могла привести его лодку сюда — никакое умение не помогло бы. Но нет — это не простая случайность. Лучше места для высадки нельзя и представить: в полумиле от вражеской стоянки, к тому же, укрытое от глаз дозорных возвышенностью. Он бросил взгляд на молчаливую статую на носу его судна. Мрачный, бесстрастный и загадочный Черный Человек. Странное чувство на миг охватило ирландца — ему показалось, что все произошло по воле изваяния, а он, Турлох, лишь пешка в игре неведомых сил. Чья это святыня? Какие тайны скрыты в его пустых глазницах? Почему сражались и погибли за него смуглые люди?

Турлох подплыл к маленькой расщелине. Закрепил лодку и ступил на вражеский берег. В последний раз оглянулся на безразличную статую и, пригнувшись, стал взбираться на холм. Добравшись до вершины, посмотрел вниз. Меньше чем в полумиле от возвышенности, в бухте стоял пиратский корабль. Неподалеку расположена и скалли Торфела, длинное узкое строение, сложенное из грубо обтесанных бревен; яркие отблески указывали на то, что внутри горят пиршественные костры. До него доносились радостные крики викингов. Турлох скрипнул зубами. Да, они веселятся, поздравляют друг друга с удачным набегом: дымящиеся руины домов — зарубленные мужчины — растерзанные девушки. Они были повелителями мира, эти викинги; все земли на юге покорны их мечу. Рожденный там жил лишь для того, чтобы когда-нибудь стать их жертвой или рабом. Турлох задрожал как в лихорадке. Словно острая боль, его жгла ненависть, но усилием воли он отогнал кровавый туман, застилавший мозг. Он здесь не для того, чтобы сражаться. Он должен похитить у похитителей их добычу — девушку.

Словно военачальник, обдумывающий план сражения, Турлох внимательно оглядел вражеское логово. Он отметил, что к задней стороне дома близко подступает густая стена деревьев; что между скалли и бухтой расположены небольшие строения, кладовые и хижины слуг. Возле берега полыхал огромный костер, рядом вопили, вливая в себя брагу, несколько человек из челяди, но большинство пронзительный холод заставил собраться в пиршественном зале главного здания.

Турлох прокрался вниз по поросшему деревьями склону и достиг леса, широкой дугой отходящего от берега. Он держался в тени, приближаясь к скалли кружным путем, опасаясь действовать в открытую из-за внимательных глаз дозорных, которых наверняка расставил Торфел. О боги, если бы сейчас за ним, как в былые времена, шли воины его клана! Не пришлось бы тогда, словно волку, таясь, пробираться между деревьями! Его рука, как стальная, сжала рукоятку топора, когда он представил себе эту сцену: атака, крики, кровавая сеча, игра далкассийских топоров… — он горько вздохнул. Отверженный: никогда больше не вести ему воинов-сородичей в битву.

Внезапно он упал в снег, укрывшись за невысоким кустарником. Приближались люди; тяжело ступая и громко переругиваясь, они шли оттуда, где только что проходил он. Вот они показались, два огромных норманнских воина, их кольчуга серебряной чешуей сверкала при лунном свете. Вдвоем они с трудом что-то несли; наконец, Турлох разглядел их добычу — Черного Человека! Страх при мысли, что они нашли лодку, пересилило изумление. Норманны были настоящими великанами; на их руках вздувались стальные мускулы. И все же они шатались под непомерной тяжестью своей ноши. Глядя на них, можно подумать, что статуя весит сотни фунтов, а Турлох поднимал ее, словно перышко! Он едва не вскрикнул от удивления. Северяне наверняка просто пьяны. Один из них заговорил, и волосы на голове у Турлоха встали дыбом при виде ненавистного врага.

— Опускай; клянусь Тором, эта штука тяжела как смерть! Давай отдохнем.

Второй выдавил что-то из себя, и они начали осторожно опускать изваяние на землю. Рука одного соскользнула; он не смог удержать статую, и Черный Человек рухнул в снег. Первый взвыл.

— Ты, косорукий дурак, уронил его прямо мне на ногу! Проклятие, у меня сломана лодыжка!

— Он сам вырвался у меня из рук! — вскричал второй. — Говорю тебе, эта штука живая!

— Тогда я сделаю ее мертвой! — прорычал охромевший викинг; вытащив меч, он нанес яростный удар по беспомощно лежавшему изваянию. Вспышка, и лезвие раскололось на тысячу сверкающих осколков. Один из них попал второму викингу в щеку, и тот испустил вопль.

— В нем сидит злой дух! — закричал первый, отбрасывая рукоятку. — Меч его даже не поцарапал! Ну-ка, берись: отнесем его в пиршественный зал. Пусть Торфел решает, что с ним делать.

— Оставь его здесь, — глухо произнес второй, вытирая кровь с лица. — Хлещет, как из заколотой свиньи. Давай возвратимся и скажем Торфелу, что никаких вражеских кораблей, подплывающих к острову, не увидели. Нас ведь послали проверить именно это.

— А лодка, где мы нашли камень? — резко сказал первый. — Верно, какой-то шотландский рыбак заблудился из-за шторма. Сейчас, должно быть, словно крыса прячется в лесах. Ну-ка, взялись: идол он или дух, все равно мы отнесем его к Торфелу.

Отдуваясь, они с трудом подняли изваяние и медленно продолжили свой путь, один хромая и изрыгая проклятия вперемежку со стонами, другой — то и дело тряся головой, когда кровь из раны заливала глаза.

Турлох осторожно поднялся и посмотрел им вслед. Легкий холодок пробежал по спине. Любой из викингов был не слабее его, но им едва хватало сил, чтобы тащить статую, которую он с легкостью поднимал один. Качнув головой, ирландец продолжил свой путь.

Наконец он подобрался к скалли. Решающий момент. Каким-то образом надо достичь здания и найти укрытие, оставаясь незамеченным. Небо затягивали облака. Он подождал, пока одно из них не закрыло луну, и в наступившем сумраке, словно скользящая тень, пробежал пригнувшись, неслышно ступая по снегу. Крики и пение, доносившееся из зала, едва не оглушили его. Теперь он крался вдоль стены, прижимаясь к грубо обтесанным бревнам. Враги наверняка не ожидают нападения. Да и кого мог бояться Торфел — все северные пираты его дружки, а кто, кроме них, способен доплыть до его острова в такую ночь?

Турлох тенью скользил вдоль стены. Он заметил боковой вход и осторожно подобрался к нему. Потом отшатнулся и снова прижался к шершавому дереву. Кто-то внутри возился с затвором. Дверь распахнулась, появился высокий воин. Викинг с силой захлопнул за собой дверь. Тут он увидел Турлоха; окаймленные усами губы приоткрылись. Но в это мгновение руки ирландца метнулись к его горлу и сомкнулись, словно стальной капкан. Вместо крика — судорожный всхлип. Норманн вцепился в запястье противника; другой рукой он вытащил нож и нанес удар снизу. Но сознание уже покинуло его; нож, зазвенев, скользнул по кольчуге отверженного и упал в снег. Тело викинга осело, его горло буквально раздавил стальной обруч пальцев. Турлох отбросил врага, словно мусор, в снег, и плюнул в лицо мертвеца. Затем снова повернулся к двери.

Она осталась незапертой. Турлох заглянул в просвет. Он увидел безлюдное помещение, сплошь заставленное бочками пива. Бесшумно ступая, зашел внутрь, прикрыв дверь, но не тронув засов. Следовало спрятать труп убитого им викинга, но он не знал, как сделать это. Оставалось положиться на удачу: возможно, никто не заметит тело, лежащее в глубоком снегу. Он пересек помещение; оно вело в другую комнату. Еще одна кладовая; и здесь никого. Проход, вместо двери завешанный шкурами, судя по доносящимся звуками, вел в главный зал. Он осторожно выглянул.

Его глазам предстало огромное помещение, служившее для празднеств, военных советов и как жилье хозяину скалли. В этом зале с почерневшими от дыма потолочными балками, гигантскими очагами, в которых ревел огонь, и заставленными едой и питьем столами, нынешней ночью гремел неистовый праздник. Воины огромного роста с золотистыми бородами и дико сверкавшими глазами сидели, возлежали на грубо сколоченных скамьях, прохаживались взад-вперед, или во весь рост развалились на полу. Они жадно пили из кожаных бурдюков или пенящихся рогов, поглощали огромные ломти ржаного хлеба и куски мяса, которые срезали прямо с целиком зажаренных туш. Странная сцена, ибо эти дикари, их грубые крики и песни резко контрастировали с висящими на стенах изделиями облагороженных цивилизацией умельцев. Прекрасные ковры, сотканные норманнскими женщинами, искусно выкованное и богато украшенное оружие, что держали в руках французские и испанские вельможи, кольчуги и шелковые ткани из Византии и земель Востока — далеко заплывали корабли-драконы. Рядом с творениями рук человеческих развешаны охотничьи трофеи, доказывающие, что викингу покоряются не только люди, но и звери.

Современный человек не сумеет полностью осознать, что чувствовал Турлох О’Брайан, глядя на пирующих. Он видел дьяволов во плоти, северных людоедов, весь смысл жизни которых — нападать на мирных южан. Целый мир простерт перед ними, словно добыча, ожидая, что подскажет им прихоть: выбрать себе по вкусу и взять, схватить либо пощадить. Он смотрел, кровь билась в висках, а голова горела, будто охваченная пламенем. Он ненавидел их так страстно, как способен лишь уроженец Эйре — их кичливое безразличие, гордость и силу, их отвращение к другим расам, их холодные злые глаза… больше всего он ненавидел эти глаза, что с презрением и угрозой смотрели на мир. Ирландцы могли быть жестокими, но временами они испытывали странные порывы доброты и жалости. В натуре норманна нет места милосердию.

Зрелище празднества заставляло кровь кипеть, словно удар по лицу; недоставало малого, чтобы Черный Турлох впал в полное неистовство. Долго ждать не пришлось. Во главе стола восседал Торфел Прекрасный — юный, спесивый, опьяненный вином и гордостью. Сложением он напоминал Турлоха, разве что был массивней, но этим сходство ограничивалось. Кожа Турлоха выглядела темной даже для смуглолицых ирландцев, Торфел отличался белизной среди народа, известного своей красотой. Его волосы, борода сверкали, словно сотканные из золота, светло-серые глаза излучали свет. А рядом… Турлох сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. Мойра, принцесса из рода О’Брайанов казалась такой чужой и одинокой здесь, среди гигантских белокурых мужчин и золотоволосых роскошных женщин. Маленькая, почти хрупкая, черные волосы отливают бронзой. Но кожа ее была такой же прекрасной, как у норманнов, с мягким розоватым оттенком — в этом с ней не могли соперничать самые красивые из их женщин. От страха побелели ее губы, она сжалась, словно желая спрятаться от неистового разгула и воплей. Турлох заметил, как она содрогнулась, когда Торфел небрежно обнял ее стан. Все покраснело и поплыло перед глазами Турлоха, он с трудом сдержал себя.

— Справа от него сидит брат, Осрик, — пробормотал он. — С другой стороны — Тостиг Датчанин, что может разрубить быка пополам с одного удара своим огромным мечом — так говорят. А еще Халфгар, Свейн, Освик, Ательстан, родом из саксов — единственный, кого можно назвать человеком среди всей стаи морских волков. И — дьявол, что это? Священник?

Действительно, среди беснующихся викингов, весь побелевший, безмолвно сидел священник, перебирая четки; он то и дело бросал на хрупкую девушку-ирландку во главе стола полный сострадания взгляд. Но тут внимание Турлоха привлекло другое. Сбоку, на небольшом столе красного дерева, богато украшенном резьбой, — свидетельство того, что его вывезли из южных земель, — стоял Черный Человек. Значит, двое покалеченных викингов все-таки дотащили его до зала. При взгляде на статую Турлох ощутил странное потрясение: вид ее на миг успокоил, приглушил пламя ненависти. Всего лишь пять футов вышиной? Сейчас она почему-то казалась намного выше. Словно бог, погруженный в раздумья о вещах, недоступных пониманию смертных, людишек-насекомых, вопящих у ног его, изваяние нависло над сценой разгула. И как раньше, взглянув на Черного Человека, Турлох почувствовал, как открылся проход в темные глубины Вселенной и ветер, что странствует среди звезд, подул в лицо. Он ждет… ждет. Но чего? Быть может, взор его, миновав преграду стен, скользил все дальше по снежным просторам, достигнув побережья. Что, если каменные глаза статуи уловили среди черных безмолвных вод движение: пять лодок, которые с каждым взмахом обмотанных тряпками весел неслышно подплывали все ближе и ближе к острову? Но об этом Турлох Дубх знать не мог; ни о лодках, ни о тех, кто сидит в них — маленьких темнокожих людях с загадочно-бесстрастным взглядом.

Голос Торфела перекрыл шум пиршества. — Эй, друзья! — Все смолкли и повернулись к нему; юный повелитель морей поднялся на ноги. — Сегодня, — прогремел он, — я справляю свадьбу!

Зал сотрясся от приветственных криков. Турлох в бессильной ярости испустил проклятье.

Торфел с грубоватой нежностью поднял девушку и поставил ее на стол.

— Разве не достойна она стать женой викинга? — крикнул он. — Немного застенчива, это верно; что ж, так оно и должно быть.

— Все ирландцы — трусы! — выкрикнул Освик.

— Доказательством тебе служит Клонтарф и шрам на подбородке! — вполголоса произнес Ательстан. Колкость заставила Освика скривиться и вызвала радостное гоготание пирующих.

— Берегись, она с норовом, Торфел, — сказал Джуно, юноша с вызывающим взглядом, сидевший среди воинов. — У ирландок когти, как у кошек!

Торфел рассмеялся; привыкший повелевать, он был уверен в себе.

— Я научу ее покорности с помощью крепкого березового прута. Довольно. Становится поздно. Священник, обручи нас.

— Дочь моя, — с трудом поднявшись на ноги, произнес священник, — язычники силой привели меня сюда, чтобы справить христианские обряды в их нечистом доме. Согласна ли ты выйти за этого человека по доброй воле и без принуждения?

— Нет! Нет! О Господи, нет! — от этого крика, полного безнадежного отчаяния пот выступил на лбу у Турлоха. — О пресвятой владыка, спаси меня! Они оторвали меня от дома; от их мечей пал брат, что спас бы меня! Этот человек увел меня, словно овцу — словно я животное, лишенное христианской души!

— Замолчи! — прогремел Торфел; он ударил ее по лицу, легко, но с достаточной силой, чтобы окровавить нежные губы. — Клянусь Тором, ты становишься своевольной. Я намерен обзавестись женой, и жалкий визг капризной бабы мне не помеха. Бесстыжая девчонка, разве я не велел поженить нас по христианским обычаям, и все из-за твоих дурацких предрассудков? Смотри, я могу передумать и взять тебя не как жену, а как рабыню!

— Дочь моя, — прерывающимся от волнения голосом произнес священник. Охваченный страхом не за себя — за ее судьбу. — Молю тебя, подумай! Человек этот предлагает тебе большее, чем дали бы многие другие. По крайней мере, ты станешь его законной женой.

— Верно, — проворчал Ательстан. — Выходи замуж, как послушная девочка, и будь довольна своей судьбой. Немало женщин из южных земель стоят на помосте, ожидая, когда их купят.

Что делать? Вопрос вихрем пронесся в голове Турлоха. Оставалось одно — ждать, пока не кончится церемония, и Торфел удалится со своей невестой. Потом как-нибудь выкрасть ее. А затем… но так далеко он не смел загадывать. Он предпринял все, что мог, и сделает все, на что способен. Приходится действовать в одиночку: отверженный лишен друзей, даже среди таких же изгоев. Нечего и думать о том, чтобы дать знать Мойре, что он здесь. Ей придется пройти мучительный обряд венчания без малейшей надежды на освобождение; надежды, которая придала бы ей силы, знай она, что не осталась одна в стане врагов. Машинально взгляд его скользнул по статуе, бесстрастно взирающей на происходящее в зале. У ног ее старое столкнулось с новым, — язычество с христианством, — но даже в тот момент Турлох ощутил, что для Черного Человека и то, и другое одинаково молодо.

Слышали ли в тот миг каменные уши, как скребут по песку берега днища неведомых лодок, как погружается в тело нож, неожиданно возникший из ночного мрака, и всхлипывающий вздох, который издает человек, падая с перерезанным горлом? Те, что собрались в скалли, слышали лишь самих себя, а снаружи, у костра, продолжали горланить песни, не чувствуя как смерть бесшумно тянет щупальца все ближе и ближе, смыкая кольцо.

— Хватит! — крикнул Торфел. — Перебирай четки и бормочи вои заклинания, священник! А ты, наглая девка, сейчас станешь моей женой; иди сюда!

Он стащил ее со стола и поставил перед собой. Сверкнув глазами, девушка вырвалась из его рук. Горячая ирландская кровь словно воспламенила ее.

— Ты, желтоволосая свинья, — вскричала она, — неужели ты думаешь, что принцесса Ирландии, у которой в жилах течет кровь Бриана, станет сидеть в доме варвара и растить белобрысых зверенышей северного разбойника? Нет, никогда я не выйду за тебя!

— Тогда возьму тебя как рабыню! — прорычал он, хватая ее за запястье.

— Не будет по-твоему, свинья! — воскликнула девушка с неистовым торжеством, заставившем ее забыть о страхе. Молниеносным движением она выхватила у него из-за пояса кинжал, и прежде чем он успел схватить ее, вонзила клинок себе в сердце. Священник издал крик, будто сам только что испытал этот удар и, выпрыгнув, подхватил ее оседающее тело.

— Проклятие Всемогущего Бога на тебе, Торфел! — крикнул он голосом, звенящим словно колокол, опуская ее на лежанку.

Торфел ошеломленно застыл. На миг молчание воцарилось в зале, и в то мгновение безумие овладело Турлохом.

— Ламх лайдир абу! — Как крик рассвирепевшей от ран пантеры пронзил тишину боевой клич О’Брайанов; все воины резко повернулись на шум и, охваченный бешеным гневом ирландец, словно ветер из преисподней, ворвался в зал. Он был во власти черной кельтской ярости, перед которой бледнеет неистовство берсерка-викинга. С горящими словно факелы глазами, с пеной на искривленных губах, он обрушился на тех кто, захваченный врасплох, оказался на его пути. Взгляд этих страшных глаз был прикован к Торфелу, что стоял на другом конце зала, но прорываясь вперед, ирландец крушил направо и налево. Словно пронесшийся ураган, он оставлял за собой корчащиеся в агонии и неподвижные тела врагов.

Трещали перевернутые сидения, вопили люди, из опрокинутых сосудов на пол лилась брага. Несмотря на всю быстроту атаки, путь к Торфелу преградили двое с мечами наизготовку — Халфгар и Освик. Викинг с лицом, покрытым шрамами, упал с рассеченным черепом прежде чем успел поднять клинок и, приняв удар Халфгара на свой щит, Турлох молниеносно вновь опустил топор. Острая сталь разрубила кольчугу, ребра и позвоночник.

В зале царило страшное смятение. Мужчины хватались за оружие и надвигались со всех сторон, а в середине одинокий ирландский воин молча работал топором. В своем безумии Турлох превратился в раненого тигра. Его неуловимо быстрые движения сметали как вихрь, как взрыв неодолимой силы. Едва был повержен Халфгар, как ирландец перепрыгнул через его распростертое тело и устремился к Торфелу, который вытащил свой меч и стоял, будто обеспамятев. Но люди из челяди, кинувшись на помощь хозяину, заслонили его. Поднимались и опускались мечи; среди них, словно отблеск летней молнии, сверкал далкассийский топор. Справа и слева, спереди и сзади на ирландца наступали воины. С одной стороны надвигался, вращая двуручный меч, Осрик; с другой — слуга с копьем. Пригнувшись, Турлох уклонился от просвистевшего над головой острия и нанес двойной удар: лезвием и коротким острием с другой стороны топора. Брат Торфела упал с перерубленным коленом; слуга умер еще стоя на ногах, когда острие пробило ему череп. Турлох выпрямился, направил щит в лицо воину, что бросился на него. Острый выступ в центре превратил лицо нападавшего в кровавое месиво. Уже поворачиваясь, чтобы защитить себя с тыла, Турлох почувствовал, что тень смерти нависла над ним. Краем глаза он заметил, как Тостиг Датчанин поднял свой огромный двуручный меч и застигнутый врасплох, прижатый к столу, понял, что даже сверхъестественная быстрота на сей раз не спасет его. Затем просвистевшее в воздухе лезвие ударилось о статую, и со звуком, подобным грому, раскололось на тысячу сверкающих голубых звездочек. Тостиг пошатнулся ошеломленный, все еще сжимая бесполезную рукоятку, и Турлох сделал выпад, будто держал в руке меч: острие вверху топора вонзилось Датчанину в лицо и дошло до мозга.

В этот миг отовсюду послышалось странное пение, и викинги взвыли. Гигантский слуга Торфела вдруг повалился на Турлоха, даже не опустив занесенный для удара топор. Ирландец расколол ему череп, прежде чем заметил, что в горле врага застряла стрела с наконечником из кремня. Казалось, зал наполнился странными лучиками света, что жужжали как пчелы, и жужжа несли мгновенную смерть. Турлох рискнул бросить взгляд в другой конец зала, где располагался огромный главный вход. Через него в помещение вливалась орда странных пришельцев. Были они смуглокожими и маленькими, с черными как бусины глазами и бесстрастными лицами. Их не прикрывала кольчуга, но руки сжимали боевые топоры, мечи и луки. Теперь, лицом к лицу с врагами, они пускали свои длинные черные стрелы почти не целясь, и пол усеяли трупы челядинцев.

Кровавые волны побоища захлестнули зал скалли, словно разрушительный шторм, что превращает в груду обломков столы, разносит скамьи, срывает охотничьи трофеи и украшения со стен и оставляет алые озера на полу. Темнокожих пришельцев было меньше, чем викингов, но неожиданность нападения и смертельный град стрел сравняли их числом; а теперь, в рукопашной схватке, их воины показали, что дерутся не хуже своих высокорослых врагов. Ошеломленные внезапной атакой, лишенные времени на то, чтобы подготовиться к битве, одурманенные брагой, северяне сражались со всей безудержной отвагой, свойственной этому племени. Но примитивная ярость нападавших ни в чем ни уступала доблести викингов; а там, где побелевший от страха священник собственным телом прикрывал умирающую девушку, Черный Турлох крушил врага с неистовством, делавшим одинаково бесполезными и доблесть, и ярость.

Над ними возвышался Черный Человек. И когда среди сверкающих молний смертоносной стали взгляд Турлоха ловил изваяние, ему казалось, что оно как бы выросло, стало больше, выше, словно великан нависло над сценой битвы; что голова его терялась в дыму, который собрался у потолка огромного зала; что оно словно черное облако смерти, упивается зрелищем жалких букашек, умерщвляющих друг друга у его ног. Погрузившись в эту оргию убийств, отражая удары и нападая, Турлох осознал, что такой мир привычен Черному Человеку. Ярость кровавой сечи, насилие — его стихия. Острый запах свежей крови приятно щекотал его ноздри, а желтоволосые трупы, что валялись у подножья, стали жертвами, принесенными в его честь.

Шторм неистовой битвы сотрясал скалли. Помещение превратилось в груду развалин, где ноги скользили в лужах пролитой крови, а тех кто, не удержавшись, падал, ждала смерть. Обезображенные гримасой ярости, словно ухмылкой, головы скатывались по мокрым плечам. Копья с шипами вырывали еще бьющееся сердце, заливая горячей кровью грудь. Словно скорлупа, раскалывались черепа, и их содержимое пятнало сверкающее железо боевых топоров. Из темноты возникал нож, из распоротого живота вываливались на пол дымящиеся внутренности. Скрежет стали о сталь, звуки ударов сливались в оглушительную какофонию. Никто не просил пощады; никто не проявлял милосердия. Раненый викинг подмял под себя темнокожего воина и сжал мертвой хваткой шею, не обращая внимания на удары, которые тот вновь и вновь наносил ему, погружая нож в тело.

Один из смуглых людей схватил ребенка, который воя. Выбежал из внутренних покоев, и разбил ему череп о стену. Другой намотал на руку золотистые волосы нор манки и заставил встать. Она плевала ему в лицо, пока ей не перерезали горло. Ни единого возгласа страха, мольбы сохранить жизнь; мужчины, женщины, дети — все умирали сражаясь, с судорожным всхлипом ненависти, рычанием неутоленной ярости на устах.

И стол, на котором, неподвижное как скала, возвышалось изваяние, омывали волны побоища. У ног его испускали дух викинги и воины его племени. Сколько сцен безумия и кровавого ада открывались перед твоим каменным взором столетие за столетием, Черный Человек?

Плечом к плечу сражались Торфел Прекрасный и Свейн. Сакс Ательстан, золотистая борода которого словно встала дыбом в неистовом упоении битвой, прислонился к стене, и с каждым взмахом его огромного двуручного топора падал замертво один из нападавших. К нему прорвался Турлох, молниеносным поворотом туловища избежав первого могучего удара. Тут проявились преимущества легкого ирландского топора: пока сакс сумел вновь пустить в ход свое массивное оружие, в его тело, словно зуб кобры, впился далкассийский топор; лезвие, пробив кольчугу, рассекло ребра, и Ательстан пошатнулся. Еще один удар, и истекая кровью от раны в виске, он рухнул на пол.

Теперь только Свейн преграждал путь к Торфелу. Турлох словно пантера прыгнул вперед, но его опередили. Вождь смуглых людей тенью скользнул под просвистевший над головой меч и своим коротким клинком нанес удар снизу, под кольчугу. Турлох и Торфел стояли теперь лицом к лицу. Оставшись в одиночестве, викинг не испытывал страха; он даже рассмеялся в упоении боем, нанося удар. Но на лице Турлоха не было улыбки жестокой радости, он испытывал лишь ярость, что заставила дрожать губы и превратила глаза в горящие синим огнем раскаленные угли.

Зазвенела сталь о сталь; при первом же ударе меч Торфела сломался. Юный повелитель морей как тигр бросился на своего недруга, направив обломок клинка ему в лицо. Турлох безжалостно рассмеялся: сталь рассекла ему щеку, и в тот же миг он отсек левую ногу Торфела. Викинг тяжело рухнул на пол, затем с усилием поднялся на колено, пальцы судорожно сжимали пояс в поисках кинжала. Глаза его были затуманены.

— Будь ты проклят; добей меня, — прорычал он.

Турлох засмеялся. — Где теперь твои слава и власть? — насмешливо произнес он. — Ты, пожелавший взять в жены, похитивший принцессу Ирландии, ты…

Неожиданно прилив ярости заставил его задохнуться и зарычав, словно пантера, он размахнулся. Топор описал сверкающую дугу и разрубил норманна от плеча до грудины. Второй удар отсек ему голову и, держа этот страшный трофей, Турлох приблизился к лежанке, на которой распростерлась Мойра О’Брайан. Священник приподнял ей голову и поднес кубок с вином к бескровным губам. Взгляд затуманенных серых глаз скользнул по Турлоху, но, кажется, в конце концов она узнала его и по устам скользнула улыбка.

— Мойра, частица души моей, — с трудом произнес отверженный. — Ты умираешь в чужой земле. И птицы, что щебечут среди холмов Куллана, не перестанут плакать по тебе, а вереск — вздыхать, вспоминая твою легкую поступь. Но ты не будешь забыта: за тебя обагрятся кровью боевые топоры, за тебя пойдут ко дну корабли. А чтобы твой дух не ушел неутоленным в края Тир-Нан-Оге, вот он — знак свершившейся мести!

Он поднял окровавленную голову Торфела.

— Во имя Господа, сын мой, — хриплым от ужаса голосом заговорил священник, — довольно, довольно. Неужели станешь творить эти дикости перед лицом… видишь, она умерла. Да простит Создатель в неизреченной милости своей ее душу, ибо хоть она и лишила себя жизни, но погибла как жила, в невинности и чистоте.

Турлох опустил руку, голова его склонилась на грудь. Пламя безумия покинуло его, остались лишь грусть, чувство полной безнадежности и страшная усталость. Во всем зале царила тишина. Не слышно ни единого стона, ибо поработали ножи маленьких смуглолицых воинов, и кроме людей их племени, раненых не осталось. Турлох чувствовал, что оставшиеся в живых собрались вокруг статуи и смотрят на него своими ничего не выражавшими глазами-бусинами. Священник, перебирая четки, бормотал молитвы над телом девушки. Пламя охватило стену скалли, но никому до этого дела не было. Затем из груды трупов поднялось чья-то гигантская фигура и, шатаясь, выпрямилась. Ательстан, незамеченный теми, кто добивал раненых, оперся о стену и остекленевшими глазами осмотрелся вокруг. Кровь лилась из раны в боку и глубокого пореза на голове, где задел его топор Турлоха.

Ирландец подошел к нему. — Я не держу зла на тебя, сакс, — произнес он. — Но пролитая кровь требует крови: ты должен умереть.

Ательстан безмолвно посмотрел на него. Выражение больших серых глаз сакса было серьезно, однако он не выказал страха. Он тоже остался варваром, — больше язычником, чем христианином, — и знал, что такое право кровной мести. Но когда Турлох занес для удара топор, раненого заслонил священник; он простер тонкие руки к Турлоху, пронзая его горящим взором.

— Довольно, остановись! Именем Господа приказываю тебе! Силы небесные, разве недостаточно крови пролилось в эту страшную ночь? Во имя Всевышнего, отдай его мне.

Турлох опустил оружие. — Он твой; не из-за твоих призывов или проклятий, и не из-за твоей веры, а потому, что ты выказал стойкость и как сумел, помог Мойре.

Мягкое прикосновение к руке заставила Турлоха обернуться. Вождь незнакомого племени глядел на него бесстрастными глазами.

— Кто ты? — спросил безучастно ирландец. Ему было все равно, он чувствовал лишь усталость.

— Друг Черного Человека, я — Брогар, вождь пиктов.

— Почему ты так называешь меня?

— Он плыл с тобой на носу твоей лодки и довел до Хельни сквозь дождь и снег. Он спас тебе жизнь, сломав меч Датчанина.

Турлох бросил взгляд на погруженное в мрачные думы изваяние. Казалось, в странных каменных глазницах светится человеческий, либо сверхчеловеческий разум. Случайно ли Тостиг задел статую, готовясь нанести смертельный удар?

— Что это такое? — спросил ирландец.

— Единственный бог, что остался у нас, — мрачно произнес его собеседник. — Изображение величайшего из наших королей, Брана Мак Морна, который собрал разрозненные, слабые племена в единый могучий народ, оттеснил северян с бриттами и разгромил римские легионы много столетий назад. Могучий маг создал статую, когда Морни был еще жив и правил нами. А когда он пал в последней великой битве, его дух вошел в изваяние. Это наш бог.

Много столетий назад мы владели миром. Когда еще не было ни данов, ни ирландцев, бриттов и римлян, мы правили на западных островах. Наши круги из каменных глыб поднимались к солнцу. Мы добывали кремень, выделывали шкуры зверей и жили счастливо. Потом пришли кельты и оттеснили нас в необжитые края. Они укрепились на южных землях. Но мы обитали на севере и были сильны. Рим сломал хребет бриттам и двинулся на нас. Но тут встал среди нас Бран Мак Морн, в чьих жилах текла кровь Бруля Копьеметателя, соратника короля Кулла Валусского, что правил за тысячи лет до того, как волны поглотили Атлантиду. Бран стал королем всех каледонцев. Он сломал стальные ряды римских воинов и заставил их легионы спасаться на юге, укрывшись за своим Валом.

Бран Мак Морн пал в битве; единое королевство распалось. Междоусобные войны сотрясали нас. Пришли гэллы — ирландцы, и построили королевство Далриадию на руинах Круисни. Когда скотты, ведомые Кеннетом Мак Алпином разрушили королевство Гелловея, остатки пиктской империи растаяли, словно снег на горных вершинах. Как волки живем мы теперь, рассеянные по островам, среди утесов и туманных холмов Гелловея. Наш род угасает. Мы уходим. Но Черный Человек остается с нами — Черный Бог, великий король Бран Мак Морн, чей дух живет в каменном подобии его бренного тела.

Будто во сне, Турлох увидел как древний старец, походивший на мертвеца, на теле которого нашел он изваяние, поднял Черного Человека со стола. Руки старца походили на иссохшие ветки, а кожа обтягивала череп, как у мумии, но он легко нес статую, которую едва тащили два могучих викинга.

Словно прочитав его мысли, Брогар тихо сказал, — Только друг может без опаски касаться Черного Бога. Мы поняли, что ты наш друг, ибо он плыл в твоей лодке и не причинил вреда.

— Как узнали вы все это?

— Старейший, — он указал на седобородого старца, — Гонар, главный жрец Черного Бога: дух Брана приходит к нему в снах. Грок, младший жрец, и его люди похитили божество и отправились в плавание на длинной лодке. Гонар преследовал их в своих грезах, ибо, погрузившись в сон, он посылал душу к духу Морни. Он увидел погоню датчан, битву и ее кровавый исход на острове Мечей. Увидел, как пришел ты и отыскал Черного Бога. Он понял, что дух великого короля доволен тобой. Горе недругам Мак Морна! Но друзей его никогда не покинет удача.

Турлох словно очнулся от забытья. Жар от горящего дома дышал в лицо, пляшущие языки пламени освещали, бросали причудливые тени на каменный лик изваяния, странно оживляя статую, которую выносили из скалли люди племени. Действительно ли дух давно почившего короля живет в холодном подобии его бренного тела? Бран Мак Морн любил свой народ со всей беззаветной страстью; со всей необузданной силой ненавидел врагов родного племени. Можно ли вдохнуть в бездыханный камень эту пульсирующую силу любви и ненависти так, чтобы она пережила столетия?

Турлох поднял неподвижное хрупкое тело девушки и вынес ее из горящего дома. Пять длинных открытых лодок стояли на берегу, а среди углей погасшего костра валялись обгоревшие трупы челядинцев, погибших мгновенной смертью.

— Как смогли вы неслышно подобраться к ним? — спросил Турлох. — И откуда приплыли в открытых лодках?

— Кто всю жизнь таится от чужих, умеет ступать, как зверь на охоте, — ответил пикт. — К тому же, они были пьяны. Мы следовали за Черным Богом, а приплыли с острова Алтаря, возле Шотландии, откуда похитил изваяние Грок.

Турлох не знал, что это за остров, но он оценил мужество людей, рискнувших пуститься в путь на подобных лодках. Он вспомнил о своем суденышке, и попросил Брогара послать за ним человека. Пикт распорядился. Ожидая, пока приведут лодку, он наблюдал за тем, как жрец перевязывает раны уцелевших в битве. Молчащие и неподвижные, они не произнесли ни единого слова жалобы или благодарности.

Когда из-за мыса показалась лодка, которую он одолжил у рыбака, первые лучи рассвета окрасили алым прибрежные воды. Пикты, собираясь в путь, укладывали мертвых и раненых. Турлох ступил на суденышко, осторожно опустил свой легкий груз.

— Она будет спать в родной земле, — произнес он твердо. — Ей не придется лежать здесь, на холодном чужом острове. Брогар, куда лежит твой путь?

— Мы отвезем Черного Бога на его остров и алтарь, — ответил пикт. — Нашими устами он благодарит тебя. Узы пролитой крови связали нас, гэлл, и кто знает, возможно когда-нибудь мы снова придем к тебе на помощь, как Бран Мак Морн, великий король пиктов, вернется к своему народу, когда настанет урочный час.

— А ты, добрый Джером? Ты поплывешь со мной?

Священник мотнул головой и указал на Ательстана. Раненный сакс распростерся на примитивной лежанке, сделанной из шкур, постланных на снегу.

— Я остаюсь здесь ухаживать за этим человеком. Он тяжко болен.

Турлох огляделся. Стены скалли рухнули, превратившись в груду тлеющих бревен. Люди Брогара подожгли кладовые и корабль викингов; огонь и дым причудливо смешались с лучами рассветного солнца.

— Ты замерзнешь или умрешь от голода. Идем со мной.

— Я найду пропитание для нас двоих. Не уговаривай меня, сын мой.

— Он язычник и пират.

— Что из этого? Он человек — живое существо. Я не оставлю его умирать.

— Что ж, пусть будет так.

Турлох приготовился отплыть. Лодки пиктов уже огибали мыс, он ясно слышал ритмичный стук их весел. Погруженные в свое дело, они не оборачивались.

Он бросил взгляд на неподвижные тела на берегу, на обуглившиеся бревна скалли и раскаленные останки корабля-дракона. На фоне светящихся красным огнем развалин тонкая белая фигура священника казалась неземной, словно перед ним был святой из какого-то древнего манускрипта. На измученном лице застыла великая грусть, великая усталость.

— Смотри! — неожиданно крикнул он Турлоху, указывая в сторону моря. — Океан полон крови! Смотри, как волны переливаются красным в лучах восхода! О народ мой, народ мой, кровь, что пролили вы в гневе своем, сами волны обращает в алый цвет! Как пройдете вы сквозь это?

— Я плыл к острову в снег и метель, — отозвался Турлох, вначале не поняв смысла слов священника. — Как добрался сюда, так и возвращусь.

Тот покачал головой. — Я говорю не только о земном море. Руки твои окрашены кровью и плывешь ты по кровавому пути, однако вина не лежит на тебе целиком. Всемогущий Владыка, когда пройдут времена бесконечных битв?

Турлох мотнул головой. — Так будет, пока не исчезнет наш род.

Ветер надул его парус. Словно тень, бегущая от рассвета, легкое суденышко понеслось на запад. Так скрылся Турлох Дубх О’Брайан от глаз священника Джерома, что стоял и смотрел, заслонив усталую бровь тонкой рукой, пока лодка не стала крохотной пылинкой среди голубых океанских просторов.