Собрание сочинений по психопатологии. В двух томах. Том 2 - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Карл Ясперс (ЛОЖНЫЕ ВОСПРИЯТИЯ Критический реферат) #3

ЛОЖНЫЕ ВОСПРИЯТИЯ Критический реферат

Задачи и методы реферата. Было бы невозможно в полной мере охватить все бесконечное разнообразие литературы по обманам чувств, особенно если мы хотим принять во внимание все то ценное, что было опубликовано под этим названием. Поэтому мы с самого начала отказались от полного списка литературы. Мы ставили задачей изложить в реферате фонд понятий и фактов на данный момент, стараясь отбирать все важное и существенное. В приведении фактов и точек зрения мы пытались достичь некоторой полноты. Поэтому было бы излишним называть каждого автора, подтверждавшего то, что уже было сказано до него, или обращать внимание на устаревшие положения. Мы хотим подчеркнуть лишь позитивное.

Большую сложность при пользовании литературой по нашему вопросу представляет часто имеющее место смешение теории, фактических данных и описаний. Поэтому понятия часто имеют двойное толкование — теоретическое и дескриптивное.

При работе с литературой нам недостает ведущих и основных понятий, что приводит нас в заблуждение, так что порой мы не знаем, как подступиться к той или иной работе. Теории являются излюбленным занятием авторов. «К теории галлюцинаций» написано бесконечно много. Перед критическим рефератом стоит задача разделить их, насколько это представляется возможным. Следует обратить внимание на недоказуемые, не объяснимые чем-либо, а просто переживаемые предпосылки, например, разница между восприятием и представлением, выделить полученные нри таких условиях дескриптивные отличия, типы, каузальные и понятийные отношения и, наконец, теории. Если реферат будет состоять из этих различных частей, то нужного нам

разделения не произойдет, так как при рассмотрении различных феноменов и различной литературы произойдет новая путаница.

Позитивное лежит в двух направлениях, между которыми существует некоторое противоречие. С одной стороны, существуют попытки провести принципиальные различия в широкой области иллюзий (например, галлюцинаций), найти генетические или дескриптивные отличия, в этих основных группах обнаружить более тонкие отклонения, выделить особые виды и модификации. С другой стороны, идут поиски некоего единого принципа, который должен был бы, исходя из желательно единой точки зрения, объяснить все явления, общим для которых являлось бы наличие чувственно наглядного элемента. Здесь найденные ранее различия ускользают, возникают переходы, и только что бывшие различными феномены оказываются вдруг одинаковыми.

На современном этапе развития нашей науки преимущественно важными являются результаты первого направления. Теоретические объяснения, исходящие из единого принципа, не могли до сих пор найти признания и делали феномены более ясными и знакомыми, чем они были. В это первом направлении перед нами стоят две задачи. Во-первых, мы должны знать существующие феномены. Мы должны знать их такими, какие они есть, и различать их особенности. Во-вторых, мы должны знать, в каких каузальных отношениях находятся между собой отдельные ложные восприятия. В первом случае мы наблюдаем с помощью больных как можно точнее и различаем, что свойственно чувственным переживаниям, и как группируются, если это возможно, найденные «феноменологические» различия. Только таким образом мы научимся узнавать отдельные феномены. Во втором — кое-какие объяснения дают случайные наблюдения и отдельные эксперименты.

При работе над рефератом мы не ставили своей задачей заняться всеми работами, из названий которых следовало бы, что речь идет о ложных представлениях, а ограничиться лишь определенными вопросами и выяснить, какими сведениями об этом располагает наша наука. Мы не стремились найти место для каждого труда об обманах чувств. Мы хотели представить обзор проблем, а не обзор работ. Тем, кто хочет самостоятельно разобраться в учении об обманах чувств, наш реферат не заменит чтения литературы. Мы думаем, этого не мог бы сделать ни

один реферат. Но он может предложить ему обработку материала, которая может облегчить его самостоятельную работу. Он будет обладать видением целого, что поможет ему в отборе и оценке отдельных работ, которые здесь не упоминаются.

Для самостоятельной работы над литературой мы попытались привести наиболее полный список литературы работ немецких авторов. Австрийская и французская литература представлена не полностью. Английская, итальянская, голландская и русская литература — их большая часть осталась без внимания.

Так как мы анализируем здесь не работы, а результаты, то мы редко рассматриваем одну и ту же работу в одном и том же месте, одна и та же работа, скорее, используется в разных местах. Многие работы упоминаются лишь в списке литературы. Это не является оценкой их важности. Многое, относящееся к учению об обманах чувств, можно встретить в самых различных источниках, но приводить все эти источники с указанием авторов кажется нам излишним, тем более, что это вещи достаточно известные, и без них реферат не был бы полным.

Разграничение обманов чувств. Если мы вначале хотим разграничить область обманов чувств, то попытаемся сделать это следующим образом. Все нормальные восприятия находятся в константном и строго иерархированном отношении к внешним процессам, что при переходе от восприятий к суждениям ведет к согласованию суждений между собой и к взаимопониманию различных индивидов в отношении суждений. Нормальные восприятия служат основанием для общепринятых суждений. Если между восприятием и внешними процессами нет таких отношений и такой связи, то это является основанием для ошибочного суждения, следовательно, восприятие является обманом чувств. Отсюда вытекают два ограничения для нашей темы. Во-первых, мы имеем дело с достоверными чувственными переживаниями, а не с похожими на представления.

Во-вторых, мы имеем дело с фактами чувственных переживаний, а не с суждениями об их реальности или какими-нибудь еще суждениями о них.

Но и эта область ошибочных чувственных переживаний как фактов тоже очень велика. Обманы чувств, которые одинаковым образом возникают у всех индивидов, вследствие внешних физических обстоятельств или строения органов чувств или же психологических закономерностей (например, оптико-геометрические искажения), собственно, не относятся к области рассматриваемых нами явлений. Однако подобный материал может многократно привлекаться нами для сравнения. Кальбаум ввел для этих физических, физиологических и психологических заблуждений целесообразное собирательное название «фенацизмы», чтобы отграничить эту саму по себе неоднородную область от ошибок, с которыми имеем дело мы: с обманами чувств, возникающих у отдельных индивидов и только при особых обстоятельствах. К области рассматриваемых нами обманов восприятий, не принадлежат: энтоптические и энтотические феномены, последовательные образы, обонятельные и вкусовые ощущения при катарах, световые явления и шумы при электрическом раздражении оптических и слуховых нервов, болях и ощущениях при заболеваниях нервных путей (невритах и т. д.), зуде, при локтевой компрессии, опоясывающей боли при сухотке спинного мозга и т. д. Общим для этих феноменов является, то, что речь идет о реальных восприятиях физических состояний. Только часто неправильно указывают их локализацию.

Принятие одного обмана чувств за другой. Можно было бы подумать, что учение об обманах чувств весьма прозрачно, формы их проявлений общеизвестны, если бы мы хотели сделать вывод из уверенности, с какой зачастую судят о подобных вещах. На самом деле все обстоит прямо противоположным образом. В историях болезни даже сейчас можно прочесть: «Он галлюцинировал», «Он видел Христа», «Он постоянно беседовал с образами своих галлюцинаций». Связь упомянутых историй болезни может заставить читателя сомневаться, имели ли вообще место обманы чувств. Возможно, в первом случае речь шла только об ошибочном суждении — мужчина принял главного санитара за графа: во втором случае он, возможно, спал, в третьем, быть может, был одержим манией, как это бывает у больных, к своему удовольствию обменивался репликами с воображаемыми фигурами, не становясь жертвой собственного заблуждения. Такое смешение ошибочных восприятий много раз было объектом рассмотрения¹. В частности, мы хотим обратить внимание на следующее:

прежде всего Хаген (2). С. 14—18. Кроме того Кандинский (3) с. 16 и далее, 40 и далее; Кальбаум с. 57, 60.

а) Заблуждение лежит не в чувственном переживании, а в суждении. Если, например, душевнобольной собирает сверкающие камешки, думая, что это драгоценные камни, или блестящие монетки, полагая, что это золото или серебро, или психически больной ученый выискивает всякое старье и выдает его за антиквариат, так в отношении чувственного восприятия это по сути то же явление, когда дета собирают блестящие камешки, полагая, что это золото и драгоценности, или когда мало сведущие люди заблуждаются в отношении природы и цены какого-нибудь украшения. Чувственное восприятие в данном случае не нарушено, ошибочно лишь суждение, вывод о каком-либо качестве воспринимаемого объекта, перенесенный на его прочие качества или на суть вещей (Кальбаум, с. 57). Здесь имеет место не восприятие, ведущее к ошибке, а неправильное истолкование нормального восприятия. Также большая часть случаев, когда происходит путаница лиц, не основывается на ошибочных представлениях. «Если, например, душевнобольные в лечебнице смотрят на главврача как на директора исправительного учреждения, или если они идентифицируют санитаров с тюремщиками, или если они принимают сотрудников клиники за других людей вне ее пределов из-за внешнего сходства или других характерных черт, то в этом случае это так же мало является ошибкой чувственного восприятия, как когда путают блестящие камушки (Кальбаум, с. 60).

б) Не является галлюцинацией то, что Хаген¹ называет «смутным помешательством». «Сюда относятся те случаи, когда больные, иногда просто под влиянием настроения, иногда произвольно исходя из внутренней потребности, создают вокруг себя выдуманный мир и вступают с ним в оживленные отношения, не будучи ни в малейшей мере уверенными в реальности последнего. Причем они не дают окружающему сбить себя с толку и исполняют выбранную ими самими роль точно, как артиста, только с большей личной отдачей, пылом и энергией, проявляя при этом некоторую болезненную возбужденность, так что создается видимость, как будто они ощущают вымышленное окружение, в то время как внимательное наблюдение приводит к выводу о необоснованности подобных предположений. Больные расхаживают взад-вперед по комнате, залу или коридору, живо

Когаа приводятся цитаты из Хагена, имеется в виду работа 2.

декламируя и разговаривая, часто ругаясь с вымышленными людьми, да еще таким образом, как будто они действительно видят перед собой последних или слышат их речь. При ближайшем рассмотрении выясняется, что они ведут беседы сами с собой, раздражают сами себя, находят удовольствие в скандалах, самозабвенно бранят кого-то.

Часто подобные фантазии возникают из-за потребности создать объект для удовлетворения господствующей внутренней потребности в ругани и скандалах. Они глядят в пол или в угол, как будто кто-то спрятался там, и шумят, скандалят иногда и без таких ужимок (Хаген, с. 14). В данном случае речь идет не об обманах чувств, а об оживленных фантазиях, которые могут ввести в заблуждение разве только что стороннего наблюдателя.

в) Имевшиеся ранее мечты и фантазии и тому подобное при случае выдаются за достоверное восприятие (Хаген, с. 16 и далее). Немногие больные пытаются сделать себя более интересными, привирают и выдают за обман чувств, что было всего лишь фантазией (Кандинский, с. 40).

г) Очень легко перепутать ошибочные воспоминания и обманы чувств. Не так, как в предыдущем случае, представление в воспоминании принимается за восприятие, а только что возникшее представление принимается за восприятие (Хаген, с. 19). Об этом интересном симптоме много написано, но это не относится к нашей теме. Описаны также и другие случаи, когда переживания при затемнениях сознания и псевдогаллюцинации (патологические представления) принимали за галлюцинации. Этим мы в дальнейшем еще займемся.

Состояние сознания и обман чувств. Если мы хотим уяснить себе сущность обмана чувств, то мы должны выделить некоторую часть душевных переживаний и рассматривать ее в отдельности, несмотря на то, что она находится в тесной связи и разносторонней зависимости от общего течения сознательной жизни. Но мы не должны совершать ошибку, делая эту изоляцию сразу окончательной и забывая об остальной психической жизни, а должны всегда держать в поле зрения душевные процессы, к которым относятся обманы чувств, чтобы не принимать совершенно разные вещи за одни и те же — как галлюцинации во сне и галлюцинации параноика.

Сравнение обманов чувств между собой предполагает наличие некоторой тождественности или по меньшей мере большого сходства состояний сознания, когда больной переживает их и выносит свое суждение. Легче всего можно сравнить обманы чувств при полностью упорядоченном, открытом, ясном сознании, как у здоровых, так и у некоторых больных группы Dementia-ргаесох. Напротив, тяжелые изменения настроения (депрессии), недоступная или по меньшей мере временами доступная суть, состояния возбуждения, конечно, все состояния дезориентации до состояния сна, мечты, изменения сознания, которые нельзя просто сопоставить с имеющимися при них обманами чувств.

Здесь проходит граница нашего реферата. Мы сообщаем об обманах чувств, насколько о них можно говорить, при условии одинакового состояния сознания. Мы мало останавливаемся на особенностях, которые связаны с отклоняющимися от нормы состояниями сознания, так как это потребовало бы анализа этих состояний, а это почти неосуществимая по сложности задача. В связи с этим возникают ошибки, число которых мы можем уменьшить, думая об их источнике, но совсем избавиться от них мы не можем. Так как мы сообщаем об обманах чувств, наблюдаемых при измененном сознании, как будто бы все происходит при нормальном состоянии сознания. Корректировка должна была бы происходить из представления об аномалиях сознания. Те состояния сознания, при которых имеет место полная отрешенность, как во сне, и при которых не имеет места нормальное восприятие, мы можем вообще не рассматривать, но, напротив, должны обратить свое внимание на те, при которых переживаются одновременно реальные и ложные восприятия (Хаген, с. 17).

Классификация обманов чувств. Классификация обманов чувств может происходить не одним, единственно правильным способом, а, скорее, различными. Как всегда у феноменов, которые не могут быть подвергнуты радикальному теоретическому и причинному объяснению, существуют, с одной стороны, классификации, которые хотя являются ясными и определенными, но поверхностными и неудовлетворительными, как, например, классификация ложных восприятий по областям чувств, с другой стороны, классификации, хотя и более глубокие, но не ведущие к определенным и точным понятиям. Сюда можно было бы отнести различие между иллюзиями и галлюцинациями. Если мы определим эту разницу как разницу между ложными восприяти-

ями, возникшими на основе раздражителя и без него, то это будет вполне ясным, но если мы ограничимся только этим признаком, классификация будет чересчур поверхностной.

При равноправии многих классификаций становится понятным, что они всего лишь инструменты нашей ориентации. Наша задача — рассказать о них, по возможности не путая между собой. Классификацию можно проводить по областям чувств, содержанию, причинно-следственным связям, понимаемым зависимостям, воздействиям, теоретическим конструкциям. При таком разнообразии трудно достичь совершенно ясного и четкого разделения материала. Между различными точками зрения на классификацию снова возникают отношения, которые нельзя не учитывать. Так, например, разделение между иллюзиями и галлюцинациями было сперва генетическим (отсутствие внешних раздражителей), но иллюзии стоят в дескриптивном отношении рядом с псевдогаллюцинациями, причем первые образуют непрерывный ряд нормальных восприятий, а вторые — от нормального представления до патологического выраженного феномена. В то время, как псевдогаллюцинации стоят дескриптивно рядом с настоящими галлюцинациями, нам кажется особенно ясно, что мы должны поместить все эти феномены рядом друг с другом, хотя и нельзя исключить генетические точки зрения.

Если бы такие случаи не мешали нам, то мы бы распределили материал согласно следующим различным точкам зрения. Мы описываем прежде всего общие дескриптивные различия в той мере, в какой они касаются формы психических процессов, исключая классификацию по областям чувств и содержанию. Далее мы излагаем отношения зависимости, сперва соматические, затем психические. Подготовившись таким образом, мы систематизируем результаты, касающиеся отдельных областей чувств и особенных содержаний. Следующая часть дает обозрение теоретических представлений. Более свободно включены в состав этих важных разделов главы о встречающихся обманах чувств, об их воздействиях и методике их исследования.

А. ЯВЛЕНИЯ

Аномалии восприятия при неизменном реальном предмете восприятия. Если мы анализируем восприятие чисто дескриптивно, мы находим сперва элементы ощущения, во-вторых, пространственную и временную форму, и, в-третьих, воспринимающее «подразумевание» определенного предмета (действия)¹.

Восприятия, ведущие к ошибке, при которых меняются качества ощущений и пространственная и временная форма, причем «подразумевание» определенного предмета остается прежним, не относятся к галлюцинациям в узком смысле. При этом мы не видим предметов, которых нет. Реальные предметы видятся по-другому. Сюда относятся следующие четыре вида ложных восприятий: при неизменном объекте восприятия могут изменяться, во-первых, интенсивность, во-вторых, свойства элементов ощущения, в-третьих, пространственная форма, в-четвертых, временное представление.

Из изменений интенсивности элементов ощущения известны прежде всего усиления. Больные видят краски ярче, звуки слышат громче. Красная черепичная крыша выглядит яркой, как пламя, стук захлопнутой двери подобен грохоту пушечного выстрела. Эти феномены объединены термином «гиперестезия». Имеются многочисленные наблюдения по этому вопросу². Если мы рассмотрим их ближе, то обнаружим, что наряду с только что приведенными примерами существуют явления следующего типа: все шумы кажутся тягостными, причиняет страдание каждое слуховое восприятие, все происходящее вокруг отзывается болью. Эти явления в корне отличаются от описанных выше. К области гиперестезии относятся: 1) действительное усиление интенсивности элементов ощущения при одинаковых раздражителях, 2) ненормальное чувственное воздействие восприятий, не меняющих интенсивности.

Если мы принимаем во внимание это различие, то истолкование наблюдений следующих видов может быть спорным. Больной паранойей говорит: «Мне все режет ухо, каждый шорох пронизывает меня насквозь. Иные выздоравливающие больные

¹ Ср.: с. 194 и далее.

² Обобщенно у Гольдштейна (3), с. 1036 и далее.

рассказывают, что галлюцинаторные явления являются более четкими, будто бы даже более реальными, чем при нормальном восприятии (Зандберг). Хотя можно усомниться, имеем ли мы в таких случаях дело с изменениями интенсивности ощущений или с ненормальным воздействием ощущений при обычной интенсивности. Гиперестезия слуховых органов в смысле снижения порога раздражения обнаружена у некоторых больных с помощью воздействия электрическим током (Джолли, Хвостек и др.).

Сдвиг качества ощущения при неизменном предметном восприятии так, что качество не соответствует раздражителю, преимущественно наблюдается в области зрения. Эти явления объединены общим понятием «дисхроматопсия» (Фишер). В частности, описаны ксантопсия, хлоропсия, эритропсия. Розе подробно описывает видение в желтом и фиолетовом цветах при отравлении Сайгоном. Вильбранд и Зенгер описывают, как при нервной астенопии во время чтения страницы казались красными, а буквы зелеными и т. д. При старческом слабоумии все предметы кажутся синими (Оберпггейнер, с. 246). Пациентка Фишера, страдающая макропсией, видела все «темнее», белое пальто виделось ей серым, молоко выглядело как грязная вода, цвет лиц был одинаково коричневым, такими она представляла себе китайцев и индейцев: заснеженная поверхность казалась ей серой, будто покрытой сажей. Глаза ее были вполне здоровы, нарушение у этой пациентки, также больной истерией, должно было быть центральным. Альтер подводит итог своим наблюдениям: «У одного паралитика, страдающего гемиахроматизмом, неоднократно случались приступы выраженной монохроматопсии, каждый раз в зеленом цвете. Три раза явление постепенно исчезало бесследно, один раз непосредственно за ним следовала полная ахроматопсия».

Аналогичные наблюдения при других чувствах описаны значительно реже. Сюда можно было бы отнести такие случаи, как например, случай, описанный Розе, когда отравленному сантоном человеку казалось, что суп имеет скверный запах, или такие, когда вода для некоторых имела привкус свинца. Здесь мы не имеем дела с галлюцинациями, поскольку реальный раздражитель вызывает неправильные качества ощущения.

Изменение зрительного восприятия пространственных форм при неизменном объекте исследует в своих двух работах Фишер. Больные видели предмета мельче или крупнее, или же кривыми (ср. подробное изложение в отрывке о зрении, с. 288). Краузе (с. 847) наблюдал больную паранойей, которой ограда сада и деревья казались необычно большими и одновременно удаленными.

Наконец, мы можем коротко упомянуть заблуждение во временном восприятии, хотя этим мы несколько выходим за рамки темы. Время — это не только форма чувственно-предметного переживания, а всякого переживания вообще. Временные восприятия выступают как кажущееся сокращение или растяжение переживаемого времени. Одному параноидальному больному в течение некоторого времени казалось, что некоторые ночи тянутся столетиями. Другой параноик, начало переживаний которого можно было датировать предыдущим годом, считал, что с той поры прошло лет 8—10. Вопросом времени занимались Гризингер (учебник, с. 111) и Геккер (с. 8). Переживание видимо неизмеримых временных отрезков, а также вышеупомянутую микропсию описывает Бодлер, наблюдавший за поведением других в своих искусственных парадизах (опиум и гашиш).

Иллюзии. После изложения того, что мы знаем об ошибочных восприятиях, при которых наблюдаются не новые нереальные предметы, а реальные предметы видятся по-другому, мы обратимся к собственно ложным восприятиям, при которых ошибочно воспринимаются новые предметы. Мы прежде всего должны назвать три большие группы ложных восприятий, классификация которых, хотя и спорна, но на данный момент необходима для обзора и понимания феноменов. Если мы исходим из нормальных восприятий, чьи элементы не только меняются генетически, но и частично исчезают, или к ним частично присоединяются новые, то приходим к иллюзиям. Если мы исходим из нормальных представлений и приписываем им (дескриптивно) больше свойств восприятия, таких, как независимость от воли, детальность, отчетливость, но не достоверность, то придем к псевдогаллюцинациям. Иллюзии и псевдогаллюцинации совершенно различны и взаимно непереходны, причем первые сохраняют достоверный характер восприятия, а вторые — образный характер представления. От иллюзий мы можем прийти к истинным галлюцинациям, если мы (при генетическом рассмотрении) не будем учитывать все элементы восприятия, возникающие из внешних раздражителей.

Описывая все три группы, мы преимущественно, если не исключительно, говорим о зрительном восприятии. Это чувство — самое дифференцированное, оно способно замечать даже самые тонкие нюансы. Элементы зрительного восприятия четко разделены¹. В дальнейшем, при рассмотрении более примитивных чувств, все вышесказанное потребует продолжений и ограничений. Если мы хотим представить себе, что испытывают больные, то непроизвольно, а также по необходимости исходим из того, что испытали сами.

Мы понимаем явления, испытываемые больными, как более сильную или слабую степень наших нормальных явлений или их аналогию. Поэтому каждый раз при описании иллюзий, псевдогаллюцинаций и настоящих галлюцинаций мы представляем себе каждый раз феномены «нормальной» психологии, которые облегчают «доступ» к патологическим феноменам.

Иллюзиями называют все восприятия, при которых все внешние чувственные раздражители составляют единое целое с воспроизводимыми элементами, так что непосредственные элемента ощущений неотличимы от воспроизводимых. Это уподобление репродуктивных элементов тем, которые возникли в результате воздействия внешних раздражителей, Вундт называет ассимиляцией. Из всего множества относящихся сюда феноменов, мы можем выделить три типа:

1. Экспериментальные исследования показали, что почти каждое восприятие включает в себя какие-нибудь репродуцированные элемента. Скудные, вследствие кратковременности внимания,

¹ Мы используем здесь принцип, характерный для исследования душевных проявлений и противоречащий применению при обработке психических феноменов. Наилучшие объяснения в душевной области нам дают развитые явления, которые мы можем разложить на простейшие элементы. Зоопсихозы исследованы быть не могут, о психозах слабоумных у психопатологов мало материала. Наиболее подходящими являются психозы людей, высоко развитых в умственном отношении и к тому же образованных.

Один больной, способный К наблюдению и умеющий рассказать о себе, может дать психопатологу больше, чем сотня менее интеллигентных и необразованных больных, которыми обычно заполнены клиники. Наиболее четкие различия, которые в таких случаях дают понять исследователю своеобразность отдельных психических явлений, дают ему возможность лучшего понимания неспособных и необразованных больных, чем они сами могут наблюдать за собой. Таким образом, зрение как высшее, наиболее дифференцированное чувство вообще, помогает нам проводить самый тонкий анализ обманов чувств.

внешние чувственные раздражители почти всегда пополняемы. Если мы, например, слушаем доклад, то по ходу добавляем что-то от себя по данной теме, эти «дополнения» мы замечаем лишь, когда совершена ошибка. Мы пропускаем почти все опечатки в книге, мысленно дополняя или исправляя их по смыслу. Все эти иллюзии корректируются при привлечении внимания¹. Конечно, от этих ассимиляций следует отделить дополнения восприятий, которые мы называем воспроизводимыми, например, возникновение сладкого вкуса во рту при виде куска сахара или представление обратной стороны дома и т. д. Элементы ощущений при иллюзорных ассимиляциях совершенно идентичны тем, которые возникали первоначально путем внешних раздражителей.

2. Скорее из наблюдений, чем экспериментальным путем, известны иллюзии, возникающие из аффектов, часто при фиксации внимания они остаются стабильными и приобретают значение реальности еще до суждения. Например, в ночном лесу какое-нибудь дерево или куст принимается за человека.

3. Без аффекта, без суждения о реальности, при том, что иллюзорные образы не исчезают при концентрации внимания, наша фантазия, вызванная несовершенными чувственными впечатлениями, делает из облаков, старых стен и прочего весьма достоверные иллюзорные образования.

Дж. Мюллер описывает это:

«Меня в детские годы часто забавляла пластичность фантазии. Через окно комнаты в родительском доме я часто смотрел на соседний дом, довольно старый, на стенах которого известь местами почернела, кое-где свисала лохмотьями, обнажая слои старой краски. Когда мне не разрешали выходить из дома, я часто рассматривал через окно покрытую сажей, разрушающуюся стену соседнего дома и мне удавалось в очертаниях уже осыпавшейся и еще держащейся штукатурки различать некие странные лица, почти что говорящие. Годы спустя, мне это больше не удавалось, и хотя мысленно я очень четко мог представить себя эти фигуры, отыскать их в прежних очертаниях на стене я уже не мог» (с. 45—46).

Леонардо да Винчи пишет: «Если ты вглядываешься в стены старых развалин, покрытых пятнами, или в различные камни, то ты

¹ Ср. об этом Вундт, Ph. Ps 3, 528 и далее. Примеры экспериментально вызванных иллюзий у Мессера, ощущение и мышление, с. 28 и далее.

увидишь сходство с картинами природы, горы, реки, скалы, деревья, равнины, увидишь сменяющие друг друга долины и холмы, увидишь поле битвы и людей, странные лица, одежды и бесконечное множество вещей, которые можно увидеть в совершенных и правильных формах».

Эти три типа являются не различными видами иллюзии, а только сопоставимыми феноменами, связанными переходами. В этих явлениях мы можем преувеличенно рассматривать иллюзорную сторону и тогда придем к различным иллюзиям патологического характера.

Первому типу могла бы соответствовать часть ошибочного узнавания, ложных й неточных восприятий, какие встречаются у паралитиков и делирантов. Насколько ошибки при чтении, восприятии на слух, зрительном восприятии проистекают из иллюзий, в некоторых случаях можно объяснить в ходе анализа ассоциативных связей. Бонхеффер показывает, что в состоянии бреда развиваются зрелищные иллюзии на основе ошибочного узнавания показанной картинки. Между иллюзиями существует ассоциативная связь.

«Картинка из детской азбуки, изображающая осень. На переднем плане — люди рвут яблоки и копают картофель. На заднем плане — пашут и сеют, охотник стреляет в зайца. Справа виноградник, идут виноградари с корзинами. Высоко в небе птичья стая. Делирант истолковывает картинку следующим образом: (о мужчине, убирающем картофель) колесный мастер сдирает кору с ели, другой перемешивает поле. Вот пожарная команда (сборщики винограда), она приехала на машинах; это паровые машины, 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 машин с командой. Здесь что-то горело. Пожар возле яблони. Они уже закончили, убирают шланги. А это голубиная стая, наверно, из дома, что сгорел. Рядом стоит полицейский (охотник). Он пьет грог. Должно быть, это грог. Он утирается платком».

В таких случаях недостаточность внимания всегда является фактором, который в связи с активными ассоциативными процессами делает иллюзии понятными, как и соответствующие «нормальные» иллюзии.

Второй тип представлен иллюзиями, которые больные переживают в состоянии аффекта; из их содержания становятся понятными содержания их ошибочных восприятий. Один в страхе

видит вместо одежды на стене висящие трупы; больному в состоянии депрессии незначительный шум кажется звоном цепей.

Но интереснее всего у больных проявляется третий тип. Будучи в ясном, спокойном состоянии, больные при всех возможных восприятиях видят подчас самые диковинные вещи, причем мы не можем объяснить их содержание аффектом или ассоциативными связями. Кажется, что эти больные имеют при таких галлюцинациях правильное суждение. Несколько случаев могли бы послужить иллюстрацией этого типа.

Одна пациентка Гейдельбергской клиники, будучи в ясном сознании и ориентации, так что изложила все свои видения на бумаге, видела на стенах и как бы вышитыми на одеяле головы людей и животных, они были бесцветными. Она наблюдала гримасничающие рожи и указывала в этом случае на солнечные пятна на стене. Подобное она наблюдала в течение многих лет и всегда знала, что это только заблуждение. Например, однажды она сообщила: «Глаз различает в каждой выпуклости или углублении лицо. В начале апреля я видела живую голову моего отца. Я не верю в видения, но мои глаза видели это. Я не спала, была напугана. В глазах головы была угроза. Рожи плоские и неподвижные. Они смотрят на меня. Если я отвожу взгляд, все меняется и возникает другая голова, больше обычной, как бы вдавленная. Это могут быть мужские и женские головы. Их выражение чаще равнодушное. Объяснить себе эти вещи я не могу».

Другая больная удивлялась виденным ею странным вещам. «Вещи оформляются в картины так же, как если бы были сфотографированы или нарисованы». «Круглые отверстия в оконной раме (для ключа) становятся головами, они делают движения, как будто хотят укусить меня — иногда это пропадает, и я начинаю видеть все как раньше».

Еще одна больная рассказывала, что у людей меняются лица. Вдруг рядом с тобой в кровати оказывается кто-то незнакомый. Одна из пациенток виделась ей с головой мужчины, волосы коротко стрижены.

В литературе описано много примеров таких иллюзий. Гри-зингер рассказывает об одной даме, страдавшей меланхолией, которая каждый раз видела в зеркале не свое отражение, а свиную голову. Другой больной, отражаясь в оконном стекле, видел девичьи черты: когда он смотрелся в зеркало, этого не происходило. Мешок казался ему крокодилом, губка для мытья — вырезанной из дерева головкой мадонны, гора бочек — злыми

чудовищами. И мы точно не знаем, к какой группе отнести эти случаи.

Общим для всех иллюзий является то, что они содержат действительные элементы реального восприятия, что они не существуют рядом с ними, а растворяются в них. Большая часть иллюзий отличается в дальнейшем понятным нам содержанием. Представленная третья группа этим свойством не обладает. Иллюзии третьей группы ясному сознанию не свойственны. Больные наблюдают появление и исчезновение этих иллюзий, в то время как прочие иллюзии либо изменяются вместе с аффектом, либо их заставляет исчезнуть внимание. Из-за этих довольно глубоких отличий третьей группы от других она заслужила особое название. Эту группу можно назвать парейдолиями, противопоставив ее иллюзиям в более узком смысле¹.

Парейдолии — это не объяснимые аффектами и ассоциативными процессами, наступающими при ясном сознании и против воли, преобразования реальных восприятий, так что его элементы содержатся и в этих новообразованиях.

Эти замечания уже предотвращают двоякую путаницу. К иллюзиям не принадлежат интеллектуальные интерпретации и функциональные галлюцинации.

Различие между умственными объяснениями и чувственными иллюзиями было сделано уже Кальбаумом и Гадлихом, позднее Липман подчеркнул это как разницу между сенсорными и умственными иллюзиями. Если блестящий металл принимается за золото, главврач за прокурора, то в процессе чувственного восприятия подобные воззрения не меняются.

Неизменные объекта восприятия подвергаются ошибочному суждению. Различие станет сложнее, если объекты восприятия будут неотчетливыми. Далекий выступ горы воспринимается нами как каменная глыба или мы видим домик. Само восприятие здесь тоже нечетко. Наше восприятие колеблется вместе с суждением. Иногда перевешивают момента, говорящие за то, что это был домик, иногда наоборот. Несмотря на это, мы вряд ли можем говорить здесь об иллюзиях, так как присоединяются не новые элемента восприятия, а переходы к иллюзиям.

*Кальбаум ввел термин парейдолия (восприятие побочных образов) для всех иллюзий, которые являются чувственным продолжением восприятия, чтобы терминологически отличить их от неправильных истолкований восприятий путем выводов. Так как его термин не закрепился за всей областью, могло бы быть допущено ограничение на эту более узкую группу.

Принципиально важно различение иллюзий и функциональных галлюцинаций (Кальбаум, с. 6 и далее). В то время, как в иллюзиях содержатся элементы реального восприятия действительности, при обманах чувств, которые как таковые продолжают существовать, одновременно и параллельно с ними, возникают галлюцинации, исчезающие по прекращении чувственного восприятия. Об этих феноменах подробно говорится в главе о зависимости галлюцинаций.

Псевдогаллюцинации. Мы рассматривали в иллюзиях такие переживания восприятий, материал ощущений которых генетически состоит из первичных и вторичных элементов. Мы обнаружили ряды этих переживаний, исходя из нормального восприятия, достигая парейдолии. Мы можем, во-вторых, исходить из нормального представления и рассматривать не переживания, которые образуют ряд переходов к псевдогаллюцинациям; причем представления приобретают все больше признаков, присущих восприятиям, не достигая степени достоверности последних.

Восприятия и представления различны во многих отношениях, но между ними имеются переходы. Только в одном существует непреодолимое различие: восприятия достоверны, а представления нет. Различие между достоверностью восприятий и образностью представлений нельзя смешивать с противоположностью верных и ошибочных суждений о реальности. Оба противоречия пересекаются¹. Псевдогаллюцинации — это представления, поскольку они никогда не обладают достоверностью.

Прежде чем псевдогаллюцинации будут точнее охарактеризованы терминологически, наглядное представление о них дает пример Кандинского (с. 44 и далее)².

¹ Обо всех этих пунктах подробно говорит Ясперс.

² Основополагающая книга о псевдогаллюцинациях: Кандинский, Критические и клинические наблюдения в области обманов чувств.— Именно Кандинский впервые подробно описал различие псевдогаллюцинаций и отграничения его от других отличий. Но как таковое, различие было признано уже до него. Особо затронул его Беларже в своем противопоставлении психических и психосенсорных галлюцинаций. Уже до Беларже оно было описано церковными писателями. Например, в одном произведении (цит. по Беларже, с. 384) в описании Господних откровений читаем: «Есть голоса разума, которые идут от нашего ума и проникают вглубь души, есть такие, которые происходят от силы воображения, и есть телесные, достигающие внешних целей».— От термина «псевдогаллюцинации» по Хагену было бы лучше отказаться. Он обозначает им все возможные феномены, например, также искаженные воспоминания, которые могут быть приняты за галлюцинации.

«18 августа 1882 г., вечером, Долинин принимает 25 капель tinkturae oppii simplicis и продолжает работать за письменным столом. Часом позже он отмечает большую ясность представлений и мыслей. После прерывания активной преапперцепции (то же, что апперцепция Вундта) и наблюдает (будучи в совершенно ясном сознании и не чувствуя ни малейшей склонности ко сну) в течение часа с закрытыми глазами внешне различные живые оптические псевдогаллюцинаций: лица и фигуры людей, виденных им в тот день, лица его старых знакомых, которых он давно не встречал; совсем незнакомые личности; между ними время от времени возникают белые страницы, отпечатанные различными шрифтами, кроме того несколько раз всплывает изображение желтой розы; наконец, появляются целые картины. Эго люди, наряженные в самые разнообразные костюмы, стоящие в разных позах друг против друга, причем всегда неподвижно. Эти картины возникают на одно мгновение и исчезают, тут же сменяемые новыми без всякой логической связи. Они спроецированы четко по направлению вовне, и таким образом кажется, что они стоят перед глазами, но никак не связаны с черным полем зрения закрытых глаз: чтобы увидеть картины, надо отвлечь внимание от черного поля; напротив, сосредоточение внимания на последнем прерывает появление картин. Несмотря на многократные попытки, ему не удалось скомбинировать субъективную картину с темным полем зрения таким образом, чтобы первая оказалась частью второго. Несмотря на четкость контуров и яркость красок, несмотря на то, что эти картины стояли перед смотрящим субъектом, они не обладают характером объективности; Долинину кажется, что, хотя он видит их глазами, это не те внешние глаза его тела, которые видят черный фон с возникающими на нем порой туманными световыми пятнами, а другие, внутренние глаза, находящиеся позади внешних. Удаленность картин от глаз различна — 0,4—0,6 метра, скорее всего это соответствует расстоянию ясного видения, которое в этом случае небольшое из-за близорукости. Величина человеческих фигур варьируется от естественной величины до размера фигуры на фотографии на кабинетном портрете». Благоприятными условиями для подобного видения были следующие: «По возможности полное прекращение произвольного мышления и пассивная преапперцепция; причем внимание без какого-либо вынужденного напряжения должно быть направлено только на внутреннюю деятельность того чувства (в случае Долинина — преимущественно зрение), в каком мы бы хотели наблюдать псевдогаллюцинации. Активная преапперцепция спонтанно возникающих псевдогаллюцинаторных картин удерживает их дольше в центре внимания сознания, чем они просуществовали бы без активного усилия со стороны наблюдателя. Отвлечение внимания на субъективную деятельность другого чувства (например, от зрения к слуху) частично или даже полностью прерывает псевдогаллюцинации первого чувства. Псевдогаллюцинация прекращается также при сосредоточении внимания на черном поле, на окружении, если глаза

открыты так же, как и в начале непроизвольной или произвольной деятельности абстрактного мышления».

Псевдогаллюцинации, примером которых служат самонаблюдения Долинина, отличаются от восприятий и истинных галлюцинаций отсутствием достоверности. Достоверным является неясный свет в темноте, последовательный образ, телесный предмет, тихий шорох или громкий шум,— все это станет образным в нашем представлении. С этим связано, что псевдогаллюцинации, так же как и представления, видятся не во внешнем пространстве (объективное пространство), а во внутреннем пространстве представлений (субъективное пространство).

От представлений и картин воспоминаний псевдогаллюцинации отличаются по следующим направлениям:

а) Представления зависимы от воли, субъект может вьывать их в сознании и заставить исчезнуть, изменить или комбинировать, как ему заблагорассудится. Восприятия, напротив, константны, воспринимаются с чувством пассивности (рецепция), не могут быть изменены. Там царит собственная воля и ее намерения, здесь внесубъективная связь, которую нужно принять. Между этими двумя противоположностями существуют переходы. У псевдогаллюцинаций так же, как и у восприятий, в отличие от представлений, нет зависимости от сознательного мышления и от воли, они наступают спонтанно, не могут быть изменены произвольно или вообще изменены. Субъект по отношению к ним пассивен и может только воспринимать.

б) Представления неполны, размыты, их рисунок неопределен. Они исчезают и должны воспроизводиться заново. Восприятия, напротив, имеют определенный рисунок, могут быть удержаны, стоят перед нами во всей полноте и деталях. Но и в этом противопоставлении, связанном переходами, псевдогаллюцинации ведут себя как восприятия: у них та же законченная детальность, все тончайшие черты, детали чувственного образа одновременно разом выступают в сознании. Явление не расплывается сразу, оно устойчиво, как восприятие, до тех пор, пока оно одним разом не исчезает.

в) Элементы ощущения представлений, как красный цвет представленного карандаша, могут, особенно в момент сразу после восприятия, быть «адекватны» элементам ощущения. Являются ли они тоща идентичными или качественно непереходно различными (если даже адекватными) нельзя решить для всех случаев сразу. Представления в отношении большинства их элементов неадекватны. Многие люди представляют себе все в сером цвете (этот серый цвет снова адекватен возможному воспринимаемому серому, но никак не коричневому, который имеет место в представлении, замещая его). В псевдогаллюцинациях не только все элементы предстают в деталях, но еще и адекватны. В то время, как обычно многие краски в представлениях замещаются бесцветными нюансами и небольшим числом таковых, в псевдогаллюцинациях в подавляющем большинстве выступают адекватные элементы. Эти свойства псевдогаллюцинаций много раз по ошибке называют интенсивностью или достоверностью¹.

Обобщая, мы провели различия между псевдогаллюцинациями и настоящими галлюцинациями по недостатку достоверности у первых и по их проявлению в субъективном пространстве; от картин воспоминаний и фантазий псевдогаллюцинации отличаются их независимостью от воли, детальностью, постоянством и адекватностью элементов восприятия по отношению к соответствующим восприятиям (достоверность). Между псевдогаллюцинациями и настоящими галлюцинациями нет перехода, а между псевдогаллюцинациями и фантазиями они существуют. Таким образом, псевдогаллюцинации могут иметь детальность и адекватность восприятий, но быть зависимыми от воли; степень детальности может быть разной. Один больной описывает, что он в течение некоторого времени после острого психоза мог представлять себе все более четко и жизненно. Внутренним взором он видел целую шахматную доску с фигурами для игры вслепую. К его большому сожалению это скоро пропало. Самонаблюдения различных людей у Фехнера (Психофизика, 2-й том) показывают различия чувственных свойств представлений у различных индивидов. Некоторые Zahlenkunstlem и художники сообщают, какие необычайно четкие чувственные представления они имели. Эти переходы случаются не у каждого, имеющего псевдогаллюцинации. Скорее больной имеет совершенно нормальные представления, и, кроме того, выраженные псевдогаллюцинации со всеми описанными признаками, в то время как

¹ Об этом с. 203 и далее.

промежуточные ступени между ними не встречаются. У других, наоборот, имеют место промежуточные ступени. Так получается множество вариаций.

Для наглядности приведем несколько случаев.

Перевалов (Кандинский, с. 93), хронический параноик. Различает непосредственный разговор голосов извне через трубы и стены и от разговора посредством тока, причем его преследователи заставляют его внутренне слышать голоса, которые ни локализованы вовне, ни достоверны. От последних он отличает «сделанные мысли» без какого-либо внутреннего слышания. Преследователи направляли мысли непосредственно в его голову.

Госпожа Краус (с. 231) сообщила, что у нее две памяти. С помощью одной она, как и все другие люди, могла намеренно вспоминать обо всем, через другую в ее сознании выступали внутренние видения и внутренние голоса, которые она различала как внутренние и внешние.

Чулочник Фишер (Kenne) имел три различных слуховых восприятия: 1) свист, шум, звон, дребезжание; 2) зовы, музыкальные пьесы, песни, самый громкий голос Господа, пронзавший слух; 3) тихий голос Господа. О последнем он говорит: «Для этого даже не надо иметь ушей». Этот голос имеет много градаций. Самый тихий голос тих настолько, что кто-нибудь другой сказал бы, что это мысли. Голос почти незаметен, настолько, что больной должен спрашивать сам себя, что он действительно слышал.

Подлинные галлюцинации. От восприятий мы пришли к иллюзиям, от представлений к псевдогаллюцинациям. Оба феномена противостоят истинным галлюцинациям. Подлинные галлюцинации являются достоверными восприятиями в объективном пространстве, которые возникают не из реальных восприятий через преобразования, а полностью заново.

В качестве объекта сравнения для подлинной галлюцинации из нормальной жизни мы можем использовать последовательные образы, часть явлений чувственной памяти и часть описанных Дж. Мюллером фантастических зрительных явлений.

Последовательные образы общеизвестны. Это достоверные, совсем плоские явления, которые проецируются во внешнее пространство и зависят от движения таз. Описание у Фехнера (с. 483 и далее). Кроме того, Вундт (физиологическая психология).

От этих последовательных образов (у Мюллера и Пуркинье картины ослепления) следует отличать последовательные образы воспоминаний (Фехнер: последовательные образы у Пуркинье). Это представления, особо отличающиеся детальностью и адекватностью восприятия элементов, наблюдаются непосредственно после восприятия. Описание у Фехнера (с. 491 и далее).

Явления чувственной памяти (Фехнер, с. 500) уподобляются последовательным образом в том, что проецируются на объективный темный фон (при закрытых тазах) (Генле, Фехнер) или видимы в объективном пространстве. Обернггейнер приводит из собственного опыта феномены чувственной памяти.

«Будучи студентом, я часто по утрам занимался исследованиями препаратов для инъекций. Несколько часов спустя, когда глаза уже наверняка отдохнули, на листе бумаги, лежащем передо мной, внезапно возникали светящиеся красные разветвляющиеся кровяные сосуды так, что я мог, казалось, дотронуться до них». «Наконечник термометра был отломлен, и шарики ртути раскатились по столу. Также, многие часы спустя, я видел те же сверкающие серебряные шарики на другом столе, и хотя я не мог понять, как они там оказались, я все же хотел собрать их и выкинуть. Я удивился, когда не смог ощутить их, и некоторое время спустя они пропали сами собой».

Об одном интересном случае сообщает Тодт: медсестра после нескольких бессонных ночей продолжала слышать стоны пациента, за которым ухаживала.

Особое название этих феноменов как явлений чувственной памяти основывается на том, что они появляются отдельно. В остальном они подпадают под понятие галлюцинаторных воспоминаний (см. с. 299). «Фантастические зрительные явления» описал Мюллер. Его самонаблюдения настолько важны, что я привожу краткий отрывок из них.

Бессонные ночи казались мне короче, когда я мог, как будто бы бодрствуя, бродить среди творений моих глаз. Когда я хочу наблюдать эти светящиеся картины, я гляжу при закрытых, полностью расслабленных глазах, во мрак с чувством утомления и полнейшим покоем в глазных мышцах, я погружаюсь в чувственный покой глаза или в темноту зрительного поля. Я отказываюсь от всех мыслей и суждений. Если вначале все еще темное зрительное поле наполнено световыми и туманными пятнами, блуждающими и сменяющими друг друга красками, то скоро вместо них появляются картины различных предметов, вначале в матовом мерцании, затем в ярком. Нет сомнений в том, что они действительно светятся и иногда являются цветными. Они движутся, превращаются, иногда очень четко появляются по краям зрительного поля. От самого незначительного движения глаз они обычно исчезают, рефлексия также разрушает их. Это редко бывают знакомые образы, обычно странные фигуры, люди, животные, которых я никогда не видел, освещенные помещения, в которых я ни разу не бывал.

Эти явления я могу испытывать в любое время дня и ночи. Многие часы я проводил с закрытыми глазами, наблюдая их. Часто мне стоит только сесть, закрыть глаза, абстрагироваться от всего, как непроизвольно возникают привычные картины. Часто в темном зрительном поле возникает светлая картина, иногда перед появлением отдельных картин темнота зрительного поля постепенно светлеет, как бы от неяркого дневного света. Для меня всегда чудесно наблюдать, как изнутри, на смену темноте наступает светлый день, как бродят среди него видимые нашим внутренним взором фигуры — продукты собственной жизни чувства, й все это в бодрствующем состоянии, далеко от всякого суеверия, от любых мечтаний, при трезвой рефлексии. Я могу совершенно точно определить, в какой момент фантазм станет светящимся. Я долго сижу с закрытыми глазами. Все, что я хочу себе внушить — представляемое ограничение в зрительном поле. Оно не светится и не движется. Затем сразу наступает момент симпатии между световыми нервами и фантастическим, совершенно неожиданно возникают светящиеся фигуры, безо всякого импульса со стороны представления. Никогда не бывает так, что явление сперва внушается, представляется, а потом возникает. Я вижу не то, что хотел бы видеть, а то, что представляется мне. Эти явления я переживаю не во сне и не внушаю себе. Я могу часами внушать себе что-нибудь, но если нет предрасположенности, то явление не возникнет, (ср.: Урбанич, Зильберер.)

Дж. Мюллер не отделяет черный зрительный фон, который, по Кандинскому, принадлежит к объективному пространству, от субъективного пространства представления, в котором появляется особенно много так называемых гипнотгических феноменов как псевдогаллюцинации. В его представлении эти вещи сливаются, но как раз в приведенных местах он скорее всего подразумевает феномены в объективном черном зрительном поле. Очень многие люди могут в качестве фантастических зрительных явлений видеть геометрические фигуры, сложные светящиеся узоры из линий, круги, вспышки света, туман и тому подобное. Из таких феноменов развиваются иногда сложные явления, описанные Дж.

Мюллером. Сюда относится также знаменитое описание Гете (Мюллер, с. 27). Кюльпе (с. 526) наблюдал у лиц, участвовавших в его эксперименте, способность к субъективным световым явлениям. Некоторые могли произвольно вызвать определенные цвета, например, голубой или фиолетовый. На эти способности можно повлиять упражнениями. Фантастические, ограниченные явления не наступали. Такие часто наблюдаются у больных неврозами. Вильбранд и Зентер сообщают о людях с нервной астенопией. Многие, стоит им только закрыть глаза, видят головы, картины, ландшафты. Некоторые испытывают эти явления при наклоне.

К этим феноменам, которые наблюдались у здоровых людей, дескриптивно непосредственно примыкают настоящие галлюцинации у душевнобольных. С этим нам еще предстоит ознакомиться поближе, поэтому мы опустим здесь перечисление примеров.

Возражения против различения иллюзий, псевдогаллюцинаций и галлюцинаций. Против четкого разделения иллюзий, псевдогаллюцинаций и галлюцинаций много раз были выражены сомнения. В том, что между этими понятиями существуют большие различия, несомненно, но можно сомневаться, правильно ли они отражены в названных понятиях.

В критике понятия псевдогаллюцинаций достоверность иллюзий и галлюцинаций часто интерпретируют как утвердительное суждение о реальности, достоверность как действительность, и считают псевдогаллюцинации как галлюцинации с правильным (отрицательным) суждением о реальности. Напротив, нужно придерживаться того, что в противоположность достоверности и образности касаются отличия в фактах чувственных переживаний, а верное и неверное суждение о реальности затрагивает момент суждения об этих фактах.

Переход псевдогаллюцинации в галлюцинацию или наоборот не описан. Кажущимся исключением является случай, описанный Кандинским (с. 105 прим.). Его пациент переживал содержание псевдогаллюцинации, вызванное реальным восприятием, в следующий момент как функциональную галлюцинацию, которая прекратится вместе с вызвавшим ее восприятием. «Перехода» здесь не происходит, скорее это «скачок».

Различие между галлюцинациями и иллюзиями часто объявляли несущественным или чисто внешним (ср.: Хаген, с. 7—12). В особенности следует указать на переход одних феноменов в другие. Например, больному кажется, что «картина, висящая на стене, выступает из рамы и движется по направлению к нему. Сперва это иллюзия. Фигура движется, из нее получается другая, которая не соответствует прежней. Иллюзия становится галлюцинацией» (Лойбушер). Утхофф (с. 246 и далее) описывает случай перехода иллюзий в галлюцинации: больная с симпатической офтальмией сперва имела цветные световые явления, виденные в желтом и синем цвете. Она воспринимала туман и облака. Внезапно, в возбуждении, она видит птиц, летающих вокруг. Два дня спустя она говорит, что птицы стали добрыми ангелами. Спустя еще два дня это уже не ангелы, а люди. Несколько недель спустя больная говорит: «Цвета исходят из глаз, как ленточки, шириной в палец и тонкие, как флер. Эти краски доходят до стены и, скручиваясь, образуют клубки. Из этих клубков получаются картины, которые в свою очередь, превращаются в людей. Из людей выходят ангелы и проникают сквозь стеньг и пол в комнату». Далее следует указать на делирантов, у которых иллюзии и галлюцинации, если они развиваются подобно сценам, кажутся непрерывно переходящими друг в друга.

Все эти факта доказывают, что в любом случае разделение иллюзий и галлюцинаций нельзя провести строго, и фактически в самих процессах нет четкой разницы. Уже парейдслии кажутся по отношению к иллюзиям аффектов своеобразно галлюцинаторными.

Вряд ли разделение иллюзий, псевдогаллюцинаций и галлюцинаций останется в такой форме и дальше. Дж. Мюллер и Фехнер этого разделения не проводили. Фехнер говорит о переходах, о том, что различные индивиды могут представлять «тот же самый феномен» в объективном черном фоне один раз как последовательный образ воспоминаний, а другой раз как фантастическое зрительное явление. Самые выдающиеся авторы, писавшие в этой области, не были психиатрами. Они не знали тех феноменов, которые некоторые психиатры скорее по наитию называли «подлинными галлюцинациями». Хаген пытался в своем толковании ограничиться лишь ими и исключить все другие вышеуказанные чувственные явления. Фундаментальное исследование и многостороннее освещение самых различных признаков дала книга Кандинского. К сожалению, в ней имеют место некоторые заблуждения: прежде всего, это соматическая теория о генезисе достоверности, которая часто критикуется, но критики несправедливо забывают о центральной проблеме книги — понимании галлюцинаций. Кандинский, сам страдающий галлюцинаторным психозом, отличается редкой пластикой изображения.

Такие вещи нельзя просто «выучить» на уровне понятия, есть еще чувство, которое мы тоже привлекаем, делая различия, при изображении оно становится «живее», но не яснее. Для его книги характерны очень тонкое ощущение характера всех прочих переживаний в области чувств, помимо подлинных галлюцинаций, и обладающие силой внушения, описания, воздействующие на внимательного читателя.

В качестве инструментов для характеристики феноменов нам нужны сперва понятия иллюзии, связанные с именем Эсквироля, и псевдогаллюцинаций, связанные с именем Кандинского. Если они при подробном описании вновь наблюдаемых чувственных процессов обнаруживают свою недостаточность, то нас это только радует. В настоящий момент эти понятия должны применяться со всей строгостью, может быть именно по отношению к ним будет стимулировано наблюдение обманов чувств, которое уже давно не давало ничего нового. Если мы попытаемся «решить» эту проблему утверждением существующих везде постепенных переходов, то это повредит дальнейшим наблюдениям. Целесообразным кажется проведение четких границ, чтобы можно было затем вновь прийти к единству, насколько это позволяет сделать знание феноменов. Объяснение всего словом «переход» оказывает парализующее воздействие на дальнейший анализ и наблюдения,— здесь и в психиатрии вообще.

Элементарные и комплексные галлюцинации. Кроме названных, мы встречаем в литературе еще несколько особенных групп ложных восприятий. Их подразделяют на элементарные и комплексные галлюцинации. При первых ложные восприятия состоят преимущественно из отдельных элементов ощущений (например, искры, пламя, шорох, потрескивание), при вторых воспринимаются более сложно оформленные объекты, например, слышатся голоса, видятся образы. В этой формулировке не содержится принципиальных отличий между этими двумя группами. Но можно сделать это различие принципиальным: в одном случае объекты воспринимаются (образы или пламя), в другом случае ощущения просто переживаются. Если кто-нибудь слышит шум, не отождествляя его с ветром, а принимая его как ощущение, то перед нами будет элементарное ложное ощущение.

Навязчивые галлюцинации. В особую группу галлюцинаций выделены в литературе навязчивые галлюцинации (ср. Сешас, Левенфельд, Скляр). Это слово многозначно, поэтому не всегда понятно, что имеется в виду. Оно является понятием специальной психиатрии в клинически-диагаостическом смысле: навязчивые галлюцинации — это галлюцинации, которые встречаются при навязчивом помешательстве. В данном реферате это значение нас не интересует. Это слово имеет также общее психопатологическое значение и поэтому различный смысл:

1. Навязчивые галлюцинации — это те галлюцинации, которые переживаются при ясном сознании с полным пониманием патологии и с чувством невозможности избавиться от них. Так как при правильном суждении о реальности это чувство неизбежности вызывает почти все галлюцинации, то этому понятию не присуще больше никакое особое значение. Данное понятие совпадает с тем, что обычно называют галлюцинациями с правильным суждением о реальности.

2. Внутри более широкого понятия (галлюцинации при ясном сознании, сопровождающиеся пониманием их патологии и чувством неизбежности) выделены ограниченные группы: причем галлюцинации, которые вытекают из навязчивых явлений (obsession hallucinatoire S^glas, вторичные навязчивые галлюцинации у Леверфельда) отличают от тех, которые наступают самостоятельно, обладая признаками навязчивых явлений (hallucination obsédante Seglas, первичные навязчивые галлюцинации Левен-фельда). Некоторые настаивают, например Скляр, что только вторая группа должна быть названа навязчивыми галлюцинациями. Также Сеглас назвал ее «собственно навязчивыми галлюцинациями ».

3. Внутри вторичных навязчивых галлюцинаций снова различают две группы: 1) Такие, которые выступают на основе аффекта страха с навязчивыми опасениями (фобии), переходящими в область чувств, например, одна пациентка Томсена, которая

находилась в постоянном страхе, что одна красная подложенная пастилка может отравить все в ее чемодане, наконец, начала видеть везде красные пяша). 2) Такие, которые после переживаний ярко выраженного аффекта переводят в область чувств существенные содержания представлений, например, если ребенок после смерти короля Людвига Баварского и вследствие возникшего в этой связи, а также пережитого им общего волнения, видит вечером парящий в воздухе бюст короля, или другой ребенок после чтения романа видит в сумерках описанную в книге руку привидения. Констатируемые в этих случаях отношения психической зависимости мы отмечаем в другом разделе нашего реферата. Эти явления, кажется, не могут служить основанием для выделения их в особую группу навязчивых галлюцинаций.

Таким образом, получается, что понятие навязчивой галлюцинации, когда может сохранить диагностическое значение специальной психиатрии, напротив, не имеет места в общей психопатологии. Оно не обозначает дескриптивно особенный класс галлюцинаций, а объединяет в себе различные точки зрения, которые подразумевают под этим различные явления, которые необходимо рассмотреть отдельно: как суждение о реальности галлюцинаций и как психические отношения зависимости.

Негативные галлюцинации. Одно очень странное явление, наблюдаемое особенно при гипнотическом воздействии, описывается как негативная галлюцинация (Бернгейм, с. 41 и далее). Люди не видят какой-либо определенный присутствующий объект, например, врача, в то время как продолжают видеть все прочее. Леметр описывает как негативную аутоскопическую галлюцинацию случай, когда человек видел в зеркале все предмета, но не самого себя.

Ложные восприятия при затемненном сознании. Все вышеуказанные различия прежде всего исходят из того, что ложные восприятия были переживаемы в ясном рассудке (ср. выше с. 255). Обсуждение помрачения сознания выходит за рамки нашего реферата. Несколько пунктов, относящихся к данной теме: мы приводим ложные восприятия при помраченном сознании.

Значительное место в литературе отведено гипнагогическим галлюцинациям. Как таковые, описаны феномены, наступающие до засыпания, между полным бодрствованием с закрытыми тазами и сном. Среди этих чувственных феноменов различают две группы (Хаген, с. 74, в особенности Кандинский, с. 54 и далее): достоверные чувственные явления в черном зрительном фоне и собственно псевдогаллюцинации. К последним относится большинство гипношгических галлюцинаций у здоровых людей: это подробные, внезапно возникающие чувственные представления, но не достоверные ложные восприятия. Последние наблюдаются и здоровыми людьми (например, Дж. Мюллер). Описания этих феноменов в собственном примере есть у Маури и Гоппе (1-й с. 81 и далее; 2-й с. 448 и далее).

Многократно указывалось, что так называемые галлюцинации сна развиваются из гипнаготческих. Кажется, что тогда они вытекают из псевдогаллюцинаций. Возможно ли вообще говорить о галлюцинациях сна — вопрос спорный. Хаген не относит их к подлинным галлюцинациям. Эти подлинные галлюцинации должны были бы наступать одновременно с действительными восприятиями, в то время как во сне индивид со всеми своими представлениями переносится в другой мир, так что он больше не замечает окружающего. По этой же самой причине феномены экстатических состояний и полной отрешенности Хаген в других случаях при затемнении сознания к галлюцинациям не относит. Кандинский придерживается другой точки зрения (с. 23 и далее). В поддержку точки зрения Хагена, кроме всего прочего, говорят наблюдения, указывающие на настоящее галлюцинирование во сне, что нужно отличать от обычных сновидений. Больные сообщают о снах, которые были иными, чем обычно, были «действительностью». Больных будили голоса, толчки, дерганья за одеяло. Некке приводит свое самонаблюдение: он думал, что слышал во сне электрический звонок, отчего и проснулся (цит. по Оберпггейну, с. 253). Утверждают, что после галлюцинаций во сне остаются последовательные изображения, но это не подтверждено как факт (Мюллер, с. 26, 36; Хаген, с. 47, 49).

Это наводит на мысль об интересных феноменах, которые наступают между сном и бодрствованием. Особенно больные группы Dementia praecox могут сообщить о таких явлениях. Беларже посвятил им отдельный труд.

Сны галлюцинантов и состояние их сознания во время бодрствования описывает на своем примере Кандинский:

«В период чувственного бреда мои сны (что касается зрительных образов и чувства удаленности в пространстве) были необычайно правдивы. Это было галлюцинированием во сне. Вообще состояния бодрствования и сна у галлюцинирующего больного не обнаруживают очень строго различия: с одной стороны, образы сна очень живые, так, что больной, можно сказать, бодрствует во сне, с другой, галлюцинации при бодрствовании настолько удивительны и разнообразны, что можно сказать — больной спит, бодрствуя. Сны в период моей болезни были не менее правдивыми чем нечто, пережитое на самом деле. Иногда, когда в моих воспоминаниях всплывали некоторые образы из сна, я только после длительных попыток, с трудом мог решить, было ли это в действительности или во сне» (1, с. 459).

Наконец, проводились поиски отношения между видом состояния сознания и особыми галлюцинациями. Гольдштейн (1) считает, что не только при алкогольных психозах, но и при потемнении сознания возникают чаще оптические галлюцинации, при ясных рассудочных состояниях — чаще акустические, и полагает, что это не случайность, а связь, которую можно объяснить с точки зрения психологии (с. 263). Берце допускает, что перцептивные галлюцинации (заблуждения через восприятия Крепелина) независимы от состояния сознания, что, напротив, апперцептивные галлюцинации (заблуждения через воображение Крепелина) наступают при сужении сознания.

Б. Отношения зависимости

Соматическая зависимость. Зависимость от периферийных органов чувств. «Этиология галлюцинаций существует так же мало, как и их анатомия». Это высказывание Неймана (Нейман, учебник, с. 120). В следующем смысле справедливо и сейчас: мы не знаем причин, которые всегда имели следствием определенные галлюцинации. Вследствие введения ядов, о чем можно было бы думать, не всегда возникают обманы чувств, и если при определенных условиях они наступают почти всегда, то это

нельзя рассматривать как результат действия яда как такового, а как элемент общей картины болезни. Анатомии галлюцинаций тоже не существует, пока нет анатомического заключения, из которого с уверенностью или достаточной степенью вероятности можно было бы сделать вывод о наличии предыдущих обманов чувств.

Даже если нет однозначной связи между определенными причинами или конкретными данными обследования мозга и обманами чувств, которые должны были бы являться их необходимым следствием, то, тем не менее, известен ряд в высшей степени интересных случаев, в которых зависимость действительно имеющихся обманов чувств от подобных данных была в отдельных случаях возможна, вероятна или несомненна. Эти данные никогда не могли бы быть единственной причиной обманов чувств, но без них они либо вообще не имели места, либо не принимали своих особых форм.

Мы излагаем сначала зависимость появления ложных восприятий, а затем зависимость их формы и содержания от соматических заболеваний периферийных органов чувств, чувственных отделов мозга и от внешних раздражителей и далее зависимость формы и содержания ложных восприятий от таких внешних раздражителей или от определенных заболеваний.

Существуют многочисленные публикации случаев галлюцинаций при заболеваниях периферийных органов чувств. Можно кратко привести некоторые самые интересные.

Из содержательной работы Утхоффа: случай 1, с. 241 и далее. Старый хлориоидит. Центральный положительный скотом. При этом в течение примерно 20 лет никаких особенных явлений не наблюдалось. Вдруг ощущение тяжести в голосе и вялость. В тот же самый день больная, выглядывая из окна, внезапно заметила на плитках двора «виноградные листья», которые двигались и менялись в размерах. Это явление листьев сохранялось в течение нескольких дней, потом оно превратилось в дерево с почками. Когда она гуляет по улице, она видит, как между настоящими кустами, будто в тумане, возникает дерево. При более подробном наблюдении она отличает настоящие листья от «фиктивных». Последние «словно бы нарисованы», их цвет большей частью серо-голубой, они «растушеваны», и все однотонные, «в то время как настоящие листья чаще всего имеют различный цвет, бывают светлее и темнее». «Вымышленные» листья как будто наклеены, в то время как настоящие находятся на расстоянии от стены. Кажущиеся листья на расстоянии выглядят

2 К. Ясперс. Т. 2

большими, вблизи очень маленькими, как пфенниг и совсем круглыми. «Настоящие листья имеют чаще всего различную форму, они бывают свернутыми и т. д., в то время как кажущиеся — гладкие и плоские».

Спустя некоторое время пациентка видит «цветы неземной красоты всевозможных очень красивых оттенков, далее небольшие звездочки, орнаменты, букетики — все выглядит чудесно». При подробном изучении эта очень разумная пациентка привела еще несколько данных об этих явлениях. Листья, кусты локализованы в области позитивных центральных эффектов поля зрения, что существенно меняет их размер в зависимости от удаленности. На расстоянии 10 см явление имеет диаметр около 2 см. При проекции на противоположный дом листья настолько велики, что закрывают целое окно. При движении глаз явление тоже перемещается, именно перемещения дают пациентке понять, что это не реальные объекты, остающиеся неподвижными. При закрытых глазах эти явления исчезают, уступая место странным образам («золотая звезда на черном фоне и вокруг концентрическое синее или красное кольцо»). Как говорит пациентка, возникающие в галлюцинациях предметы непрозрачны и закрывают собой весь задний план.

Явления продолжались довольно долго, месяцами, хотя при разной интенсивности. «Постепенно кусты бледнеют и уступают место туманному пятну». На определенной стадии в это время «остается туман, но если я обращаю на это внимание, то опять возникает куст».

Из той же работы: случай 4 (с. 252) ретробульбарный неврит. После длительного существования болезни (или явления? — прим, пер.) однажды возникли субъективные оптические явления. У больного перед глазами в течение 4-х дней стоял циферблат с цифрами, но без стрелок. Позднее два стекла, трущихся поверхностями, потом большая огненная решетка (раскаленные железные прутья). Они слились в большой огненный комок, и сквозь эту большую пламенеющую массу пациент видел своего сына, сидящего за столом. «Каждое из этих явлений продолжалось в среднем один день, и, наконец, появились летящие птицы, это были белые и серые цапли, ласточки и утки, которые медленно приближались».

Негели дает очень подробное и ясное изображение своих галлюцинаторных явлений, которые он воспринимал, когда лежал в затемненной комнате посде ожога глаза кипящим спиртом. Он не знает, были ли у него вначале вообще световые ощущения. Примерно 28 часов спустя он заметил, что все поле зрения равномерно и довольно интенсивно осветилось. «Вскоре после первого восприятия отдельные части зрительного поля оказались освещены сильнее, чем другие. Некоторые виделись серыми, похожими на облака пятнами.

Иногда изолированными, иногда связанными друг с другом. Затем выступили неясные фигуры. Спустя два часа предметы приобрели четкость, и с этого момента появилось полное ощущение, как будто я при свете дня смотрю открытыми глазами на мир. Я ввдел то, что все обычно видят: ландшафты, дома, комнаты, людей». Удивительно, но он ни разу не видел того, что окружало его каждый день. Предметы и ландшафты не были ему знакомы, но в них не было ничего фантастического или неестественного. Как только он открывал здоровый глаз, все пропадало. Он никогда не мог произвольно вызвать это или изменить.

Когда он пытался это сделать, каждый раз наступали иные превращения, нежели он хотел. В картинах не было движения, они были безжизненны. Они перемещались вместе с движениями его головы. В дальнейшем картины претерпевали изменения, причем так, что все стадии изменения были очень четкими картинами и соответственно иногда ненатуральными, например, когда зубцы ледяного ландшафта превращались в головы. Явления производили на Негели благотворное впечатление. Ошибки в суждении не происходило. Тем не менее он пишет: «По рассеянности я однажды поставил стакан лимонада на стол, который я ввдел с завязанными глазами перед собой, и стакан упал на пол». Внимательное наблюдение приводило к улучшению резкости картины. Будучи здоровым, Негели не имел фантастических зрительных явлений при закрытых глазах и никаких гипнагогических галлюцинаций.

Хорошо известен случай Грефе: мужчина преклонного возраста, много лет назад в результате внутреннего воспаления потерял оба глаза. Глазные яблоки атрофированы, пальпаторно распознаются обызвествления. С тех пор интенсивные световые явления мешали ему уснуть. «Полтора года назад (сразу же после сильного нервного потрясения) простые световые и цветовые явления (цветные пятна, красные светящиеся шары, светло-зеленые полосы) видоизменялись так, что на пике .каждого пароксизма, а именно: при создании цветных фигур — в галлюцинации появлялись сложные образы, так что пациент, казалось, видел лошадиные и ослиные головы, а также человеческие лица». Грефе рассек зрительные нервы. В последующие после рассечения недели у пациента не было ни световых, ни цветовых явлений, ни галлюцинаций.

Случай Гудоверинга: порочный неврастеничный юноша, испытывает постоянный шум в ухе без видимой причины, при этом слышит человеческий голос, который поверяет ему свои мысли. Кроме этого, никакого соматического или психического изменения не было. В правом внешнем слуховом проходе голоса были яснее. Был обнаружен и удален ватный тампон, после этого галлюцинации прекратились.

Также Kenne сообщает о случаях, в которых устранение заболевания уха приводило к исчезновению голосов.

О других подобных случаях см. работы Утхоффа, Трауготта (галлюцинации при катаракте). Альцгеймер, с, 477, Kenne, Редлих и Кауфман, Бонхеффер с. 16 (роль периферийных обманов чувств у делирантов). Характерные галлюцинации имеют место при сухотке спинного мозга. Это обобщение Боуцигиса.

Во всех этих случаях едва ли можно отрицать связь с процессами в периферийном чувственном аппарате. С другой стороны, Утхофф предостерегает от переоценки частоты периферийных глазных изменений как исходного цункта для галлюцинаций. В противовес подобным утверждениям он считает: «На основании моих многолетних регулярных офтальмоскопических исследований у душевнобольных я не могу подтвердить эти данные, даже нахожу, что такие случаи не особенно часты, когда с уверенностью можно сказать, что причиной возникновения зрительных галлюцинаций являются определенные патологические изменения в глазах». Подобные возражения относительной зависимости галлюцинаций от заболеваний уха, он полагает, нужно адресовать Реддиху и Кауфману.

Имеется связь с процессами в периферийном чувственном аппарате. Наоборот, галлюцинации наблюдаются при отсутствии периферийных органов чувств, при полной слепоте и глухоте. Не всегда можно определить роль, которую в таких случаях играют периферийные раздражители. Весьма сомнительно, что в каком-либо случае их можно полностью исключить (ср. Эс-квироль, который первым констатировал этот факт; Дж. Мюллер, с. 32—34, Гризингер, с. 88; Хаген, с. 62; Утхофф, с. 255 и далее; Берген и Зенгер в связи с докладом Клейста, с. 914. Случай полной пгухотьг со слуховыми галлюцинациями см. с. 50 и далее).

Зависимость от процессов в чувственных отделах мозга. Так же, как и при заболеваниях периферийного чувственного аппарата, наблюдаются зрительные галлюцинации при заболевании затылочной доли. Особого внимания здесь достойны геми-анопические галлюцинации (о них в особенности Геншен и Утхофф см. ниже, с. 290). При разрушении затылочной доли также внезапно наступают внезапные световые видения. Пациент Ширмера, 74-х лет, однажды, когда он возвращался с прогулки, увидел будто вспышку перед глазами, и с того самого момента ослеп и больше не мог различать мрак и свет. Аналогичные наблюдения в отношении других чувственных областей в такой же убедительной форме не описаны. Речь идет, например, о

беспорядочных шумах, шуме машин и т. д. при травматической эпилепсии. Обонятельные ощущения при опухолях, которые давят на Lopus olfactorius (Кристиан) вряд ли могут быть отнесены к разряду галлюцинаций. Они могут быть сопоставлены со световыми явлениями при периферийных аффектациях глаза.

Зависимость от внешних раздражителей. В случае зависимости галлюцинаций от заболеваний органов чувств чаще всего держат наготове представление, что причиной были раздражители этих заболеваний. Также к внешним раздражителям при здоровых органах чувств галлюцинации находятся в странных отношениях.

Пациент Зандера (алкогольный психоз) слышал в бане голос девушки каждый раз, когда из крана текла вода. Как только он закрывал кран, голос исчезал. При этом он слышал, как шум воды, так и голос. Больной Кальбаума (с. 7) во время полевых работ не слышал ничего, если было тихо; если вдалеке разговаривали люди, он неотчетливо слышал их разговор, это были вместе с тем одновременно и старые голоса, с похожим содержанием, которые он слышал до того. Еще один интересный случай описан Кандинским (с. 105 прим.).

В тех случаях, когда реальное восприятие не становится иллюзорной составной частью ошибочного восприятия, но тем не менее является необходимым условием наступления наряду с этим реальным восприятием подлинной галлюцинации, Кальбаум говорит о функциональных галлюцинациях. Такие случаи наблюдаются также в области зрения. Галлюцинации возникали при открытых глазах, при закрывании глаз и при затемнении комнаты галлюцинации пропадали (Хаген, с. 61 дальнейшая литература по данному вопросу). Напротив, большинство галлюцинаций возникает преимущественно в темноте, при закрытых глазах и в тишине. В подтверждение того внешнего признака, что голоса возникают не только при закрытом, но и при открытом слуховом проходе, можем привести случай Пика (3, с. 332):

Женщина, страдающая галлюцинациями много лет, туга на левое ухо, а правым слышит хорошо. Голоса она слышит правым. Если правое ухо заткнуть ватой, она не слышит голосов, а только шум. Стоит только вынуть вату из уха, как она слышит старые голоса. В левом ухе обнаруживают старую серную пробку, что являлось причиной глухоты. После удаления пробки она начинает слышать голоса с обеих сторон.

От функциональных галлюцинаций, условием возникновения которых являлось наличие ощущений в одной области чувств, Кальбаум отличает рефлекторные галлюцинации, которые вызываются раздражителями и других областей чувств (с. 34). Kenne наблюдал (с. 55), как в зависимости от болевых раздражителей при исследовании внешних органов слуха начинали звучать голоса. Похожее наблюдал Джолли в случае, когда под воздействием электрического тока вообще первый раз слышал голоса (с. 519—520). «Возбуждение наступало не только в определенные моменты замыкания и размыкания катодов, как при непосредственном воздействии на акустику, но и происходило беспорядочным образом при всех тех воздействиях тока, какие вызывали боль». Моравчик описывает следующий классический случай рефлекторных галлюцинаций:

Один алкоголик «уже не испытывал галлюцинаций, как вдруг во время разговора позади его головы раздался звук камертона. После короткого размышления он начинает в страхе топать ногами по полу, затем бросается на пол, бьет по нему, по своей одежде, как будто хочет что-то стряхнуть и жалуется на обилие паразитов (насекомых). После затихания камертона пациент с удивлением замечает, что все насекомые исчезли. Но стоило только вновь зазвучать камертону, как все повторилось».

Оба вышеописанных случая были взяты из работ, которые вместо случайных наблюдений связи галлюцинации с воздействием внешних раздражителей или с заболеваниями органов чувств дали планомерные наблюдения зависимости от экспериментально варьируемых раздражителей. Такие исследования проводились у испытывавших алкогольных бред (Липман, Бонхоффер, Бехтерев и Моравчик), также при функциональных психозах (Джолли, Фишер, Хвостек, Гольдштейн). При этом либо использовались неадекватные раздражители, как давление на глаз и электрический ток для воздействия на органы слуха, или адекватные раздражители, как камертон, цветные предметы и т. д. Общим результатом явилось то, что обманы чувств вызываются в органах, имеющих к этому предрасположенность любыми возможными раздражителями.

Особенно хорошо известны видения, которые Липман вызывал у делирантов давлением на глаз. Он подробно описал и проанализировал эти феномены. По своему содержанию они часто обнаруживают родство с образами, возникающими при давлении на таз, описанные Пуркинье: виделись солнце и звезды, числа, нечто написанное или напечатанное, а также совершенно другие фигуры. При этом такие видения никогда не содержали в себе ничего странного, делирант спокойно наблюдал их. Альцгеймер наблюдал похожие видения при хроническом сумасшествии, при эпилепсии, истерии и параличе. Пример подобных явлений при истерии (с. 475):

«Нажатие на глазное яблоко. Что вы видите? Голову, череп, грудь, звезды, паука со множеством ног, фигуры из колец, красных, зеленых, синих, желтых, в середине звезда, лягушка, птица с красивых оперением, как у павлина, узор на обоях, желтые и синие звезды, дерево, серое, коричневое, желтое, зеленое, на нем сидит кукла-марионетка. Различные фигуры, как бы вкладывающиеся друг в друга, звезда».

То, что при этих видениях давление не является единственной причиной, но рассматривается также направленность внимания и внушение, описывает Бонхоффер (с. 16 и далее).

Гольдштейн планомерно наблюдал зависимость голосов у одной больной, страдающей маниакально-депрессивным сумасшествием. Эти спонтанно появляющиеся голоса могли быть вызваны слуховыми раздражителями и по ритму и высоте тона соответствовали этим раздражителям. Также осязательные, болевые и зрительные раздражители оказались способными вызывать слуховые галлюцинации (рефлекторные галлюцинации).

Зависимость содержания от внешних раздражителей и местных заболеваний. Если до сих пор мы обращали наше внимание преимущественно на зависимость наступления галлюцинаций, то теперь мы обратимся к вопросу, как вид раздражителя влияет на содержание галлюцинаций. Теоретически мы могли бы все нижеизложенные случаи отнести к психической зависимости галлюцинаций. Мы думаем путем ассоциации понять, как содержание раздражителя соответствует наступающим галлюцинаторным феноменам. Так как раздражители лежат за пределами всего предметно оформленного и преимущественно представляют собой просто материал элементов ощущения, то эти опыты мы еще представим. При этом мы осознаем некоторую произвольность, которую привносит каждый принцип классификации.

Самонаблюдения Лазаруса являются первой из ряда работ.

Долгое время Лазарус проводил, глядя в подзорную трубу. Когда он спустя минут десять отвернулся, от он увидел своего друга мертвым. Он пытался объяснить себе это воспоминание о друге ассоциативным путем, но не мог понять, почему он видел друга как труп. Туг, закрывая глаза, он заметил, что все поле зрения приобрело трупный, зеленовато-серый оттенок. Он стал вспоминать о других людях, и эти представились ему тоже трупами. «Не все люди, которых я хотел увидеть, представлялись мне в образах. С открытыми глазами я либо совсем не видел образов, либо они неопределенно исчезали в цвете». Скоро наблюдения нужно было оставить, так как все поблекло.

Возможно, что видение трупа зависело от цвета поля зрения. Более поздние авторы аналогичным путем проводили исследования с цветными стеклами.

В некоторых случаях (Гвинон и Софи Вольтке) удавалось вызывать определенные галлюцинации с помощью цветных стекол (например, синее стекло — образ матери больного на фоне голубого неба, желтое — дама в желтом платье). Эти галлюцинации при воздействии тех же раздражителей подобным же образом повторялись. Содержание упомянутых галлюцинаций совсем не зависит от воли исследователя. Имеется лишь влияние, которое позднее можно установить. Сегал также воздействовал на содержание галлюцинации цветными стеклами. При красном стекле виделся огонь, при синем — ужасный зверь (волк). Во всех этих случаях речь идет о людях, страдающих истерией.

Существующие галлюцинации удваивались с помощью призм, увеличивались или уменьшались в размерах с помощью вогнутых и выпуклых стекол.

Серпилли наблюдал женщину, страдающую зрительными галлюцинациями. Если между пациенткой и местом, где наблюдалось явление, ставили непрозрачный экран, галлюцинации исчезали. Призма удваивала явление. При взгляде в тот или иной окуляр бинокля изображение увеличивалось или уменьшалось.

Пик сделал аналогичное наблюдение (с. 334): 19-летняя маниакально-депрессивная больная жалуется на зрительные галлюцинации. Почти непрерывно перед ее глазами пляшут серые фигурки. Они непрозрачны, так что заслоняют предметы, находящиеся позади них. После помещения перед глазами вогнутой линзы больная заявила,

что видит фигурки более маленькими. Через цветные стекла она видит фигурки в соответственном цвете.

Слуховые галлюцинации получалистука (Гольдштейн), тиканья часов, стука колес поезда при движении. Фюрер наблюдал у себя самого и у больных ритм слуховых галлюцинаций, соответствующий ритму биения пульса, слышимого в ушах.

Можно сопоставить рефлекторные галлюцинации и наблюдения, в которых собственные движения являются раздражителем для движения галлюцинаторных объектов. Мурли Волд особенно подчеркивал, что это относится к галлюцинациям во сне. Джованни наблюдал одну больную со зрительными галлюцинациями. Галлюцинаторные образы имели то же самое искажение лица, подергивания шейных мускулов, что было характерно для больной.

Пик указал на странную связь между заболеваниями чувственного и произносительного аппарата, с одной стороны, и содержанием происходящих при них галлюцинаций, с другой стороны. У больных афазией наблюдаются в галлюцинациях афазийные словосочетания, у больных гемианопией — гемиано-пически искаженные фигуры.

Пик (1, 3, 6) трактует одно более старое наблюдение фон Голлацца и собственный случай как стоящие в зависимости от органического процесса. В обоих случаях — тяжелая моторная и сенсорная афазия после приступа (в случае Пика — паралич). Спустя три дня явления почти исчезли. Наступление слуховых галлюцинаций на несколько часов. С их прекращением исчезли также и последние остаточные явления афазии. В галлюцинациях каждый раз шла речь о непонятных для больного словах, которые повторялись. В случае Пика галлюцинации возникали только справа, что соответствовало правостороннему приступу или процессу в левом полушарии. Позднее Пик опубликовал еще один такой случай: больной на ранней стадии сифилиса. Сенсорная афазия и парафазия длительностью в один день. На следующий день в правом ухе наблюдались галлюцинации также искаженных бессмысленных слогов. Вечером галлюцинации еще продолжались, но не парафазные. Спустя четыре дня галлюцинации исчезли. Афазные галлюцинации наблюдал также и Альбрехт.

Гемианопические искаженные зрительные галлюцинации наблюдали Пик (2), Хеншен, Хоке.

Отношения психической зависимости. Мы отделяем зависимость галлюцинаций, вызванных психическими условиями, от отношений зависимости, в которых находятся галлюцинации по отношению к психическим процессам. Эта точка зрения привела к различению непосредственных и опосредованных галлюцинаций. Опосредованные галлюцинации имеют некоторые отношения к содержанию сознательного психического события, непосредственные не находятся ни в каком отношении к этому осознанному психическому событию, более резко и бессвязно вторгаются в них. Итак, мы имеем сейчас дело с опосредованными галлюцинациями.

Сначала мы рассмотрим зависимость существования галлюцинаций от психических условий, затем зависимость их содержания. Существование галлюцинаций зависит от внимания; частично они могут быть вызваны произвольно, наконец, они могут быть внушены.

Галлюцинации противопоставлены вниманию. Большинство зависит от направленности внимания. Если больные прислушиваются, то они слышат лучше, если они более сосредоточенно наблюдают оптическое явление, то четче видят. Если они отвлекают свое внимание от внешних предметов и направляют его в никуда, появляются псевдогаллюцинации. Отвлечение внимания при некоторых обстоятельствах заставляет эти галлюцинации исчезать. Если псевдогаллюцинант со всей энергией наблюдает внешние предметы, псевдогаллюцинации исчезают. Если больной, который слышит голоса, читает, например, «Отче наш» и думает только об этом, голоса пропадают. Таким же образом влияют занятие чем-либо, чье-либо общество и т. д. Галлюцинации блекнут, если больные вновь направляют свое внимание на них (ср. автобиографические наблюдения Кандинского (1, с. 458). Все галлюцинации имеют свойство, правда, с переменной силой, привлекать и концентрировать на себе внимание.

Некоторые галлюцинации ведут себя прямо противоположным образом. Голоса исчезают, как только внимание направлено на них. Больные недовольны, что голоса неуловимы, что они «дьявольское наваждение» (Бинсвангер, учебник, с. 6).

Зависимость обманов чувств от внимания у делирантов исследовал Бонхёффер (2, с. 18 и далее). Он различает максимальное и привычное внимание. Первое представлено при наибольшем напряжении под воздействием исследователя, последние — при обычном, не находящемся ни под каким влиянием состоянии делиранта.

Между обоими лежит среднее внимание при обычном общении. Отношение галлюцинаций к вниманию у делирантов обобщил Бонхёффер. «При наибольшем напряжении внимания с целью доведения его до максимального в какой-либо области чувств ...возникает возрастающая склонность галлюцинировать в соответствующей области чувств». «Если внимание сохраняется на среднем уровне, то задействовано таким образом, что больной должен давать отчет исследователю, то обманы чувств, как у всех галлюцинирующих душевно больных, становятся редкими».

«У делиранта существует постоянная склонность опускаться до более глубокого уровня внимания. В этом состоянии сознания нормальный ход представления и тенденция возникающих представлений принимать чувственный характер проявляет себя в наступлении многочисленных иллюзий и сценообразных обманов чувств.

Большой интерес представляют немногие сообщения о произвольном вызывании ложных восприятий. Здесь наблюдаются две крайности. Произвольность вызывает ложные восприятия только косвенно, в то время как она приводит сознание в надлежащее состояние. Это описывает Кандинский (1, с. 459): наилучшим условием для наступления галлюцинаций является исключение любой деятельности, просто позиция зрителя или слушателя. «Произвольность имеет только такое влияние на галлюцинации, что можно намеренно привести себя в состояние, благоприятное для галлюцинаций». С другой стороны, были описаны случаи, когда люди могли непосредственно вызывать ложные восприятия, могли намеренно слышать или видеть что-либо.

О фантастических зрительных явлениях (с. 268) сообщают обратное. Дж. Мюллер мог видеть только то, что приходило само по себе, и не мог внести какие-либо изменения. Г. Мейер (с. 239 и далее), напротив, научился произвольно вызвать фан-тазмы. Он мог видеть профили и кубики, затем мог заставить возникнуть любой предмет по своему усмотрению. Эти, намеренно вызванные, фигуры через некоторое время пропадали сами собой или превращались в другие. Он также мог видеть просто цвета без объектов, которые заполняли собой все поле зрения. Непро-

извальностъ все же имеет свои границы. Неестественные вещи, например, синие лица, он видеть не мог. Они появлялись в естественных цветах. Все эти феномены, как и зрительные фантастические видения, можно увидеть только с закрытыми глазами. У Мейера, как только он открывал глаза, они оставляли часто дополнительные последовательные образы. Слуховые и обонятельные ощущения Мейер не мог вызвать намеренно, хотя некоторые кожные ощущения, например, тепло, холод, нажатие — мог, но не восприятие укола, пореза или удара (ср. об этом: Хаген, с. 41, Фехнер).

Дж. Мюллер описал людей, которые просто наблюдают установившиеся сами собой фантастические зрительные явления, и тех, которые могут их произвольно вызывать (Справочник по психологии 1840, т. 2, с. 567): «В 1828 г. я имел возможность разговаривать с Гете об этом нас обоих одинаково интересующем предмете... Я объяснил, что совершенно не могу повлиять на их появление и прекращение... Гете, напротив, мог произвольно наметить тему, и за этим следовало, правда, кажущееся непроизвольным, но планомерное и симметричное преобразование. Различие двух натур, одна из которых обладала большей полнотой поэтической изобразительной силы, другая была направлена на исследование реального, и всего, что происходит в природе».

Описания случаев, когда душевнобольные произвольно вызывали галлюцинации, немногочисленны и кратки.

Кальбаум замечает в одном случае (с. 11): «В дальнейшем следует упомянуть, что он часто в некоторой степени вызывал восприятие, осознавая при этом, что он их невольно продуцирует сам». «Вот, смотрите, как только подплывет облачко, я услышу глас Господа». И это происходило. Причем слова больного не были образным выражением.

Парант сообщает об одной 38-летней больной, которая уже давно страдает паранойей, сопровождающейся галлюцинациями. Некоторые она может произвольно вызывать сама. Она думает, что должна обратиться за советом к двум невидимым персонам (майорам). Она идет к стене к определенному месту, много раз стучит и ждет известия, что оба уже здесь. Затем она спрашивает и получает ответы, например, что они думают о том, что с ней плохо обращаются, и т. п. Иногда она слышит, что ее собеседники совещаются прежде, чем ответить ей (Ср. далее Кёльп и Хаген, с. 81).

Хаген, который считает произвольное вызывание галлюцинаций точно установленным фактом, описывает аналогичный судорогам процесс, который вызывается у предрасположенных к этому концентрацией внимания на определенной точке. Но исчезнуть произвольно эти явления уже не могут. Также и больной вызывает галлюцинации, но потом не может заставить их исчезнуть.

В противовес таким данным Кандинский описывает свои собственные галлюцинации: «Ни одного единственного раза мне не удалось намеренно вызвать определенную галлюцинацию или превратить в галлюцинацию воспоминание или фантазийный образ, так же как и ни разу не удалось возобновить прежнюю, хотя бы и только что появлявшуюся галлюцинацию.

Факт, что в гипнотическом состоянии можно вызвать всевозможные ложные восприятия путем внушения, подтверждается многими примерами Бернгейма. Известен факт, что делирантам, преимущественно в оптической области, можно внушить, что они видят совершенно определенные вещи.

Интересны опыты по внушению ложных восприятий здоровым людям. Сишоре проводил такие, например:

«В конце длинного, абсолютно темного коридора находилась матово освещенная жемчужина. Участники эксперимента должны были идти с другого конца коридора до тех пор, пока не ощутят слабое мерцание жемчужины. Эксперимент повторялся 20 раз, но на 11, 16, 18 и 20 раз участники останавливались, когда жемчужина находилась на таком расстоянии, что не могла быть увиденной. Примерно две трети испытуемых подверглись галлюцинации. Они знали, где и как они могут увидеть жемчужину, и этого было достаточно, чтобы спроецировать образ представления на действительное зрительное пространство (цит. по Штерну).

Также Бине и Генри делали подобные эксперименты:

«Перед испытуемым ставили несколько бутылок, сказав при этом, что находящиеся в них кусочки ваты имеют очень слабые запахи розы, ванили, табака и т. д. Испытуемый должен был проверить свое обоняние, угадав запах. В действительности, только в одной бугылочке был слабый запах ванили, другие не содержали запахов вообще. Из 8 участников эксперимента, а это были студенты в возрасте 18—20 лет, только один не поддался внушению: он узнал один раз ваниль и 7 раз не ощутил запаха. Половина испытуемых ошиблась в случае с двумя бутылочками, остальные — с тремя или четырьмя» (цит. по Штерну).

Герке и Розенбах (Физический журнал, 1905) наблюдали, что в полностью затемненном помещении движение собственной руки перед тазами ощущается как темное пятно, в то время как движение чужой руки остается незамеченным. Для сравнения — работа Кюльпе.

Все эти опыты показывают, что не только иллюзии, но и галлюцинации могут быть вызваны ожиданием. Во всяком случае эти галлюцинации держатся в элементарных рамках и касаются ощущений очень малой интенсивности.

Влияние внушения при состоянии бодрствования на галлюцинации у душевнобольных исследовал Фрицше. В особенности больные хронической паранойей оказались легко поддающимися влиянию в областях чувств, в которых они обычно галлюцинировали. Если в результате внезапного восприятия было возбуждено внимание, например, тем, что потянули за одеяло, то больной слышал голоса подходящего содержания: «Господин доктор, оставьте меня в покое!» Это же самое наблюдалось, если, например, больной «слышал» свою болезнь: «Мы опасаемся, что у него будет чахотка». Содержание голосов мото быть изменено внушением, как: «Теперь голоса говорят совсем печально». «Теперь они бранятся». Удавалось также внушать запахи и вкусовые ощущения. Все эти феномены аналогичны опосредованным галлюцинациям.

Если мы в данном реферате разделили зависимость галлюцинаций от внимания, произвольности или внушения, то по праву нам сделают замечание, что речь, по сути, идет об одном и том же. Внимание задействовано везде. Им управляют либо самовнушение, ожидание, либо чье-то внушение. Поэтому для описания целесообразны различные понятия, если в них не вкладывают какого-либо объясняющего значения.

Существует несколько случайных единичных наблюдений о психической зависимости. Наблюдалось, что при имеющейся склонности возбуждение аффектов каждый раз вызывает галлюцинации. Наблюдают, особенно в начальной стадии Dementia praecox, что больные слышат голоса, если это возможно само

по себе; что голоса говорят, если только в поле зрения пациента есть люди, а не тогда, когда больной находится один в комнате. Или известно, что больные, когда попадают в новое окружение, например, при перемене лечебного учреждения, некоторое время не слышат голосов.

При психической зависимости содержания ложных восприятий можно различить: зависимость от одновременного прочего содержания сознания, была бы это зависимость от аффектов и душевных порывов и представлений, и зависимость от личности в целом и уровня ее развития (степени образования).

Содержание галлюцинаций соответствует общему состоянию чувств. При депрессивных состояниях слышатся бранные слова, упреки, обвинения, предсказания несчастья, стоны домочадцев и т. п., переживаются видения ада и другие кошмары. В экспансивных состояниях содержание галлюцинаций обычно счастливое. В подобных случаях авторы иногда имеют тенденцию принимать содержание ложных восприятий за нечто первичное.

К соответствующему содержанию представлений ложных восприятий отношение не одинаковое. С одной стороны, есть такие, которые вообще не имеют никакого отношения к содержанию мыслей, с другой — такие, которые целиком и полностью зависят от этого. Кандинский (1, с. 417) при описании собственных галлюцинаций замечает, что мысли не имеют на них определенного влияния. Непосредственная связь между бредовой идеей, навязчивой идеей и ними имела место в лучшем случае в одной из десяти галлюцинаций. В прочих случаях правдоподобные галлюцинации и воспоминания идут каждый своим собственным путем. Наоборот, содержание ложных представлений, обычно относимых к навязчивым галлюцинациям, соответствует представлениям. Больной ожидает увидеть красные пятна, вызванные сублиматом, и скоро начинает видеть красные пятна повсюду. В страхе перед стеклянными предметами постоянно слышен звон разбиваемого стекла и т. д. Таким образом, могут наступать фантазийные зрительные явления. Г. Мейер (с. 235) видел предметы, о которых он непосредственно думал, внезапно иногда очень достоверно.

Зависимость содержания ложных восприятий от личности и уровня образования менее исследована. Сюда относится учение об отношении психозов к уровню развития личности и культуры,

которое не выходит за рамки общих замечаний. Мы предполагаем, что содержательные элементы психических переживаний должны исходить из прежнего опыта; в частности, это трудно доказать, и складывается впечатление, как будто больным в состоянии психоза открывается какое-то новое содержание. Кандинский рассказывает о своих собственных галлюцинациях:

«Вообще большинство галлюцинаций были такого рода, что они прямо не противоречили моему характеру и уровню образования, хотя были, особенно в более позднее время, и такие, которые к моему большому удивлению, ни в общем, ни в частном не отвечали уровню моего образования и развития, так что я вначале не хотел признавать эти обманы чувств своими собственными, от которых они, на мой взгляд, очень отличались. Для объяснения этих странных галлюцинаций я во время болезни вывел новую теорию — «теорию психической индукции». Нет сомнений в том, что я галлюцинировал, думал я про себя, центры моих органов чувств возбуждены до предела. Но некоторые из моих галлюцинаций настолько отличались от всех других, «совсем не подходили» ко мне, так что я должен был предположить, что они пришли ко мне от других больных» (1, с. 458).

В. Отдельные области ложных восприятий

Зрение. Изо всех чувств зрение имеет самое большое количество раздражителей. Утонченность объекта совпадает с тонкостью его понятийной обработки. И ни в какой другой области чувств нет такой далеко идущей дифференциации и такого переплетения физиологических и психологических проблем. К сожалению, лишь слабый отблеск этой ясности падает на учение о зрительных галлюцинациях, даже если мы обладаем прекрасной работой офтальмолога Утхоффа, посвященной этой области. Попытаемся кратко изложить все достигнутое.

Мы научились различать псевдогаллюцинации, которые появляются во внутреннем субъективном пространстве, пространстве представлений, от подлинных галлюцинаций, которые видятся в объективном пространстве, на черном фоне при закрытых глазах или в реальном внешнем пространстве. Псевдогаллюцинации сравнительно легко отличить от галлюцинаций во внешнем

пространстве. Труднее распознать феномены в черном зрительном фоне. Согласно анализу Кандинского мы можем выдвинуть тезис: псевдогаллюцинаторные феномены существуют только в субъективном пространстве, никогда не могут был» увидены в измененных условиях в черном зрительном фоне или во внешнем пространстве, напротив, порой можно увидеть- те же самые явления, по очереди в черном зрительном фоне и во внешнем пространстве.

Этот факт затрагивает вопрос отношения зрительных галлюцинаций при закрывании и открывании глаз. «Фантастические зрительные явления» Дж. Мюллера были видимы только в черном зрительном фоне, при открывании глаз они исчезали. Напротив, изложенные на с. 275 галлюцинации больных Утхоффа исчезали при закрывании глаз. Кандинский в противовес этим двум возможностям сообщает о самом себе, что простые галлюцинации, как, например, фосфоресцирующая точка с хвостом, которая описывает перед глазами круги и спирали, была видна как с открытыми, так и с закрытыми глазами. При этом более сложные галлюцинации исчезали при закрывании глаз или заменялись другими. Больной Зандера (2, с. 480) описывает:

Образы пошли от окна. Одна голова опустилась на больного. «В ужасе я зарылся в подушки, однако пока мои глаза были закрыты, фантомы исчезали, то же самое было, если я предельно широко открывал глаза; если они были полузакрыты, я мог быть уверен, что ни одной секунды не проведу без того, чтобы не возникло норое видение».

Некоторые из явлений во внешнем пространстве следуют за движением глаз, другие имеют постоянное устойчивое неподвижное место, некоторые другие движутся только им свойственным образом. Иллюстрацией таких феноменов, следующих за движением глаз, может был» вышеупомянутый (с. 275) пример Утхоффа. Для неподвижных — пример Кандинского: часть его галлюцинаций совершенно исчезала после отведения от них взгляда, так что в новом направлении либо совсем ничего не возникало, либо появлялся новый образ. «Если я очень быстро переводил взгляд обратно, то иногда я мог снова уловить только что виденную картину». Довольно ясными примерами являются оптические феномены, появляющиеся изолированно, большей

частью причисляемые к навязчивым галлюцинациям, что описывает Левенфельд.

14-летняя девочка в течение некоторого времени каждый раз, засыпая и просыпаясь, видела над своей кроватью руку, которая не напоминала тень, а была ясной, объемной, больше натуральной величины, с кольцом на пальце. Сперва девочка не могла ничего сказать о возникновении этой странной галлюцинации. Когда ее стали спрашивать, не читала ли или не слышала ли она о чем-нибудь подобном, девочка рассказала, что читала роман Крукера «Прелестная мисс Невилл», в котором рассказывалось о появлении этой таинственной руки. Она часто думала об этом, и некоторое время спустя ночью увидела руку. Галлюцинация скоро исчезла.

Аналогичный пример (с. 208). В обоих случаях явно совпадают: устойчивая локализация, парение в воздухе, «материальность», размеры, превышающие обычные (ср. далее Вертели).

Как пример автономного движения галлюцинируемого предмета — описание Кандинского (1, с. 460).

Один раз, когда я собирался лечь спать, я внезапно увидел перед собой статуэтку из белого мрамора, средних размеров, приблизительно типа Venus accroupie; несколько секунд спустя голова статуэтки отлетела, обнажив гладкий срез шеи с ярко-красными мускулами. Голова, упав, раскололась посередине, показался мозг и обильно потекла кровь: контраст между белым мрамором и алой кровью был разителен.

Сюда можно отнести интересные наблюдения о кажущихся движениях реально воспринимаемых объектов. Речь идет не об ощущении, будто внешний объект движется, в то время как не воспринимается ни действительное, ни кажущееся движение (Левенфельд с. 174 и далее), а о достоверно воспринимаемых движениях реальных объектов, которые на самом деле находились в покое. Краузе точно описал эти феномены. Будучи в полном сознании, больные видят реальные объекты, которые не испытывают изменений в форме, размерах, очертаниях, цвете и движутся. Автобиографическое наблюдение одного образованного больного (с. 839):

«Я чувствовал, что должен направить свой взгляд на эту печь, которая тотчас, казалось, начала вращаться и образовывала со стеной тупые и острые углы. Она поворачивалась то белой передней стенкой, то боком, и мой взгляд должен был следовать ее движениям, то направо, на выкрашенную зеленой краской стену, то вниз, на коричневые плинтуса вдоль нее. В то, что печь действительно двигалась, я не верил, я скорее приписывал движение моему глазу, который намеренно был вращаем каким-то электрическим аппаратом. Я четко ощущал вращение глаза, мне было очень неприятно, что я не мог от этого избавиться». «Вдобавок ко всему, мне казалось, что низкая спинка кровати и особенно столбики, стала вздрагивать».

Другой случай, описанный Краузе (с. 849): «Он видел, что все неровности хорошо знакомой ему дороги, подъемы и спуски, все время путались. Где, он помнил, дорога должна была идти вверх, она шла вниз и наоборот». «Многие из окружавших его людей шли нетвердой походкой».

Такие наблюдения нередки. Больные видят, что картины на стенах совершают прыгающие движения. Мебель оживает и движется. Следует вспомнить о делирантах, которые видят, как рушатся стены. Но нельзя забывать, что речь идет не о состояниях головокружения с кажущимися вращательными движениями, а о том что без головокружения и при ясном сознании отдельные предметы по отношению к другим начинают двигаться.

Так же, как и в случае с движениями, мы можем задать себе два вопроса, касающихся величины видимых предметов: меняющиеся размеры галлюцинируемых предметов и обманчиво измененные размеры реально воспринимаемых предметов.

Размеры галлюцинаций (Пик 3, Утхофф) бывают различными. Одни ведут себя, как нормальные предметы. Они сохраняют свои размеры, независимо от удаленности, они изменяют их, если наблюдение ведется через особые линзы. Те же самые галлюцинации могут вести себя в разное время по-разному (Пик 3, с. 334). Другие, напротив, изменяют свои размеры в зависимости от удаленности от таза. Пациентка Утхоффа видела виноградные листья на стене противоположного дома большими, чем вблизи. Аналогичное сообщают Хуглинге Джексон о галлюцинациях при мигрени (цит. по Утхоффу).

Для сравнения Можно привлечь обычные заблуждения. В парикмахерской в большом зеркале отражается стоящий сзади шкаф. Ползущая по зеркалу муХа видится нам на зеркале, а не на шкафу, она кажется нам большой, как шмель. При одинаковом

угле зрения предметы кажутся нам различна большими в зависимости от расстояния, на которое они проецируются. Прямо противоположным образом ведут себя обманы у одного больного Зандера (2, с. 491). Если он смотрел на стену около своей кровати, то фигуры на обоях были в натуральную величину. Если он смотрел на противоположную стену, то они были крошечными.

Мы не знаем, какую роль при зрительных галлюцинациях играет аккомодация, приспосабливаются ли больные к расстоянию, которое соответствует их галлюцинациям, или нет, являются ли галлюцинации фиксированными, или их видят, если пустой взгляд устремлен вдаль, или имеется и то, и другое, и этим можно обосновать различие характера галлюцинаций.

Нарушения восприятия размера реальных предметов подробно исследованы Фишером. Он наблюдал макро- и микропсию. Все предметы казались увеличенными или уменьшенными в размерах. Одна больная Фишера рассказывает: «Вам тоже показалось бы странным, если бы вдруг все стало большим, как в замке великана». В соответствии с макропсией наблюдалась микрография (Пик, Фишер). Больные пишут, так как они видят все больше, таким почерком, который в их «увеличенном» восприятии соответствует своему нормальному размеру; на самом деле он был меньше. В таких случаях на восприятие величины можно было повлиять такими средствами, как атропин, эзерин и линзы. При микропсии наблюдается обратная картина. Далее Фишер (2) наблюдал одного пациента, страдавшего истерией, который при временном помешательстве видел все предметы и свои галлюцинации искаженными. Из двух одинаково длинных палок левая казалась ему длиннее, дома и лица с левой стороны тоже были длиннее, так что все казалось перекошенным.

В результате подробного экспериментального и психологического анализа этих случаев Фишер сделал соответствуюпще различия: по отношению к мускульной дисмегалопсии, причина которой лежит в периферийных аномалиях аккомодационного аппарата, описанные им нарушения являются нервной дисмега-лопсией. При первой — только восприятия, а не галлюцинации, при второй — также и галлюцинации являются дисмегалопти-чески искаженными. Первые следуют анатомическо-физиологической схеме, последние подчиняются лишь законам психики.

Ди Гасперо опубликовал случай галлюциноза, при котором только люди виделись великанами, причем ужасных цветов, а неодушевленные предметы сохраняли свой нормальный размер. В его работах можно найти практически все о микро- и макропсии.

Леверфельд в обзоре литературы сообщает об интересных феноменах, названных навязчивыми ощущениями (с. 176 и далее). У больного возникает чувство, что одеяло, которым он накрыт, невероятно большое и тяжелое. Если он видел, что кто-нибудь несет связку сена, ему казалось, что тот несет целый воз. Отличить ощущение, что как будто что-то происходит, от достоверных чувственных переживаний трудно. Заслуживают внимания наблюдения удвоения галлюцинаций при боковом сдвиге одного глазного яблока или из-за призм (Хоке, Сеппилли). Больные Утхоффа могли удваивать их положительные скотомы движением глазных яблок (этот феномен не был проверен при существовании галлюцинаций). Последовательные образы при сдвиге глазных яблок не удваивались.

Свойства обманов зрения чрезвычайно разнообразны. Различают элементарные (световые молнии, искры, крутящиеся звезды, огненные столбы, радужные краски и т. п.) и комплексные (предметы, образы, картины и т. д.), четкие и тенеобразные, двухмерные (плоские) и трехмерные (объемные), прозрачные и непрозрачные, бесцветные и цветные, среди последних — яркие, насыщенные и бледные, в которых мы представляем отдельные предметы или панорамы, сцены и т. д.

Многие виды считаются характерными, например, рассеянные и подвижные характерны для алкогольного бреда: «микроскопические» — для отравления кокаином; проплывающие мимо изменчивые образы, по отношению к которым больной является пассивным наблюдателем — для отравления гашишем и опиумом; насыщенные, яркие, сияющие голубым и красным — для эпилепсии, совершенно спокойные, как мертвые,— для глазных аффектаций у здоровых. Все они не были систематически исследованы и подтверждаются только в определенной степени. Для наглядности приведем еще несколько примеров.

Пожилой пациент, полная слепота из-за Amotio retinae Cataracta complicata. Испытывает интенсивные световые явления перед обоими глазами, которые длятся уже несколько лет и причиняют страдания.

В ясные дни больному кажется, что его глаза слепит интенсивный, ярчайший свет, «как самый яркий электрический», «как будто солнце светит на белую известковую стену» и т. д. В пасмурные дни он чувствует себя лучше. «Слепота — ничто по сравнению с этим ослеплением, которое доводит меня до отчаяния». В последнее время периоды ослепления стали чаще, «темные» дни — реже и короче. «Вначале передо мной была как бы яркая слепящая стена, теперь ее уже больше нет, как будто все пространство передо мной заполнено этим интенсивнейшим светом» (Утхофф, с. 372).

Вильбранд и Зенгер изображают (с. 64), что больным нервной астенопией очень тягостна протопсия. Они видят падающие светлые хлопья, цветные шары, блестящие поверхности и калейдоскопическую игру красок. Наряду с этим они часто жалуются на слишком долгую продолжительность физиологических последовательных образов. Многим во время чтения страницы книги вдруг начинают казаться красными, а буквы зелеными. Кажется, у большинства пациентов имеет место возрастание интенсивности физиологического светового и цветового тумана. Многим, как только они закроют глаза, являются головы, картины, ландшафты и т. д.

У одного участника эксперимента, проводимого Розе, три четверти часа спустя после приема сантоновой кислоты, темное зрительное поле изнутри окружено красным кольцом. Это явление продолжалось некоторое время. В 9 часов 25 минут все поле из красного стало фиолетовым, затем синим. Потом на этом фоне показались зеленые шары и красная и желтая пыль, которая быстро скачкообразно двигалась. В таком виде явление продержалось некоторое время и было очень интенсивным. Только в 10 часов 05 минут движение шаров стало спокойнее (с. 40). Ср. фантастические зрительные явления Дж. Мюллера (с. 268).

Элементарные зрительные галлюцинации у больных группы Dementia praecox, кроме прочих, также описывал и Хаген (с. 57 прим.): он «изучил много случаев, когда больные в начале расстройства видели только световые явления, сплетения светящихся ниток вокруг себя или же видели свою темную комнату вечером, полную звезд, фосфоресцирующих полос, языков пламени, которые пробивались сквозь пол и стены».

Пациент Утхоффа (с. 275) видел предметы в галлюцинациях иначе, чем нормальные. Кажущиеся листья были «как нарисованы», «как растушеваны», «гладкими на поверхности стены», «равномерно окрашенными».

Больной группы Dementia praecox описывает: «Они делают так, что перед моими глазами появляются черные мухи, так что перед глазами становится темно, и я ничего не вижу. Потом я вижу все желтым и слепяще ярким» (Дис).

Кандинский пишет (с. 460):

Некоторые из моих галлюцинаций были относительно бледными и неясными, так что все предметы виделись мне, как будто я

близорук, и мои глаза не приспособились к расстоянию. Эти живые зрительные картины полностью закрывали реальные предметы. В течение недели я видел на одной и той же, оклеенной гладкими однотонными обоями стене, ряд картин, помещенных в чудесные, позолоченные рамы, картины: фрески, ландшафты, побережья, порой портреты, причем краски были такими же живыми, как на полотнах итальянских мастеров.

Одна больная видела в ванне, нечетко, животных, крыс, лягушек, жуков и т. д. Она протягивает к ним руку, чтобы снова убедиться, что их не существует. Вместо врача и санитаров ей представлялись фантастические огромные образы, если те находились перед ней (Скляр, с. 877). У этой больной видения были и раньше. Она искала какой-нибудь способ убедиться, что ее видения были призраками. Для этого она пыталась в упор смотреть на них, тогда эти образы начинали выглядеть еще ужасней. Тогда она начинала задавать призраку какие-нибудь бессмысленные вопросы, которые ей самой казались смешными, или она обращалась к нему и спрашивала: «Кто ты? Откуда ты пришел?»— и затем успокаивалась (Скляр, с. 871).

Один больной рассказывает (Kenne, с. 47):

Я часто вижу мужчин, днем они черные, а ночью огненные. Это начинается само собой; все начинает вращаться, и я вижу мужчин, которые ходят по стенам, как при похоронной процессии; кровати и окна я ночью не вижу; все кругом черное, и мужчины светятся, как звезды светятся на черном небе. Они движутся один за другим, гримасничая, кивая мне, корча мне рожи, иногда прыгают и танцуют. Они всегда ходят вокруг меня против часовой стрелки. Я вижу также змей, хрупких, как соломинки, они равномерно движутся, ночью светятся. Днем это тоже происходит, но тогда я вижу мужчин и змей черными; даже если я в комнате не один, они все равно продолжают ходить по стенам. Проходит пара минут, прежде чем я снова замечаю, что я среди больных, но иногда, когда я вижу все естественное, некоторые мужчины появляются и тут. Когда это начинается, я перестаю что-либо понимать, разум наполовину отсутствует; это начинается сразу, артерии на шее и руках начинают пульсировать, это ощущение поднимается выше; я прятался под кровать, и там я все еще видел их, потом кровать и стулья начинают кружиться.

О месте возникновения зрительных галлюцинаций в смысле отношения к процессам в определенных местах чувственного аппарата или нервной системы много сказано. В особенности велись поиски критериев, чтобы отличить периферическое возникновение от центрального. Наличие элементарных ощущений, исчезновение при закрывании глаз, односторонность, перемещение при движении глаз, удвоение при сдвиге глазных яблок

говорят о периферийном происхождении. Все это, тем не менее, наблюдалось в случаях, если глаза были здоровы.

Нужно сказать отдельно о гемианопических галлюцинациях (об этом особенно Утхофф, с. 255 и далее и Хеншен). Эти часто наблюдаемые явления наступают при заболевании затылочной доли. Известен только один случай (Це Швайнитц), когда условием их возникновения явилась опухоль на Tractus- opticus и еще один очень интересный случай (Хоке), который можно трактовать как функциональный. Галлюцинации при заболеваниях, ведущих к гемианопии являются всегда в «слепом» зрительном поле. Наблюдались лишь немногие случаи, при которых они наступали в «зрячей» его половине. Вид гемианопических галлюцинаций обнаруживает два типа. Характерный тип выступает как константная, равномерная, однообразная, неподвижная галлюцинация, постепенно блекнущая. Другие имеют непостоянное, разнообразное содержание и движутся. Галлюцинируемые предмета почти всегда предстают целиком, редко — раздвоенными (половинчатыми) изображениями предметов и людей (Хоке).

Слух. Говоря о слухе, как в случае со зрением, мы различаем энтотические (rsp. энтоптические) феномены, субъективные ощущения и галлюцинации. Энтотическими и энтоптическими феноменами являются те, которые обусловлены процессами вне аппарата восприятия, которые трансформируют внешние физические процессы в нервные процессы — шумы при закупорке внешнего уха, скрипы при катарах, биение пульса (слух), mouches volantes, астигматические явления, монокулярное двойное видение (зрение).

Субъективные ощущения возникают внутри нервной субстанции и отличаются от галлюцинаций тем, что они элементарны и не предмета, не вещественны. От этих субъективных ощущений галлюцинации в некоторых случаях принципиально не отличаются. Галлюцинации по отношению к элементарным чувственным процессам являются преимущественно комплексными феноменами. Если при последних переживаются отдельные ощущения, шумы, звуки, шорохи, щелчки, большей частью без предметной соотнесенности, то при первых воспринимаются предмета и процессы, например, слова, разговоры, шелест, шушуканье, отдельные неясные звуки, слышатся мелодии, звуки трубы, звон колоколов, игра на органе (о музыкальных ложных восприятиях и обобщая — Проскауэр).

Приведем примеры.

Известно, что при принятии больших доз хинина или при потерях крови слышится звон.

Иногда психически здоровые люди слышат отдельные звуки в форме явления чувственной памяти. Моос пишет об одном учителе, который после того, как он аккомпанировал ученикам на рояле, в течение часа продолжал слышать два музыкальных звука, все время одни и те же звуки, соль и си. (Neuralgie des Akusticus по Moocy). Похожие случаи представлены Проскауэром.

Очень неясным представляется случай, когда больные рассказывают, что слышали неразборчивую речь. Они точно знают, что что-то слышали, но, даже задавая им вопросы, нельзя понять, откуда и каким образом. Об этих случаях нам вряд ли известно больше, чем Хагену, который пишет об этом (с. 75).

Что касается слуховых галлюцинаций, то многие психически больные, страдающие этим, не могут определенно сообщить о том, что слышат, хотя в общем они жалуются на смысл услышанного. Если их продолжают спрашивать, они отвечают: «Вы это уже знаете» или «Сейчас что-то говорится, все время такое жужжание». Очевидно, они слышат неясные шумы, которые производят на них своеобразное впечатление, которое вынуждает их отнести все «произносимое» к себе; они вкладывают в эти шумы смысл, имеющийся лишь в их сознании. Некоторые говорят, что отдельные слышимые ими слова имеют смысл предложений.

Из одного автобиографического наблюдения (Кизер, с. 436 и далее):

«Это так же удивительно, как и ужасно, и унизительно для меня, какие акустические упражнения и эксперименты — также музыкальные — проделывались надо мной и моими ушами в течение почти 20 лет!.. Одно и то же слово часто раздавалось беспрерывно 2 или 3 часа подряд! Я слышал о себе пространные речи в большинстве ругательного содержания, причем голоса подражали моим знакомым: их выступления были далеки от истины и представляли всяческую ложь и клевету в мой адрес и в адрес других людей. Часто голоса делали вид, что это я сам произношу все. Негодяи еще и развлекались, использовали в своих сообщения ономатопейю, параномазию и другие стилистические фигуры, это было как говорящий вечный двигатель.

Эти непрекращающиеся звуки иногда слышатся вблизи, иногда в течение часа или получаса слышатся издалека. Они разом рвутся из моего тела, и разнообразные шумы и грохот ускоряются, особенно если я вхожу в дом или въезжаю в деревню или город,, из-за чего я уже многие годы живу отшельником. При этом у меня непрерывно звенит в ушах и порой настолько сильно, что, кажется, этот звон можно слышать издалека. В особенности в лесах или кустарниках, в основном это в ветреную погоду, начинается дьявольский шум, каждое дерево, даже при тихой погоде, при моем приближении начинает произносить слова и предложения. То же самое происходит и около воды. Похоже, все стихии созданы мне на муки!»

Очень странной является иногда локализация в области слуха. Обычно мы слышим все извне, только под водой, когда во внешних органах слуха нет воздуха, все звучит в голове. Больные слышат свои галлюцинации также частично извне, но часто они локализуются в теле больного, больные слышат голоса под черепной коробкой, в животе, из ступней и т. д. Те голоса, которые приходят извне, иногда висят в воздухе вокруг ушей и не имеют своей устойчивой локализации. Иногда они локализованы в определенных местах: люди, работающие в поле, слышат, как голоса бранятся где-то над ними, или слышат голоса из утла комнаты, от определенной мебели, далее от подошв людей, проходящих мимо, от текущей воды, тикающих часов.

Последние случаи нам известны как функциональные галлюцинации. При шумах слышатся голоса, в то время как настоящий шум продолжает восприниматься одновременно и не становится иллюзорной частью ложного восприятия. Больной описывает:

Я должен упомянуть о том обстоятельстве, что все воспринимаемые мной достаточно длительные шумы, такие, как грохот поезда, звяканье цепей парома, концертная музыка и т. п., кажутся произносимыми в моей голове, а также те слова, в которые я облекаю свои мысли. Здесь речь идет, в противоположность голосам солнца и удивленных птиц, о субъективном чувстве: звучание сказанного мне или моих собственных мыслей сообщается одновременно воспринимаемым мною слуховым ощущениям грохота поезда, цепей парома, скрипящим сапогам и т. д. говорят на самом деле, как это было в случае солнца и птиц (см. далее Кандинский, с. 105, прим., Кизер, с. 7, 438).

Если шум, к которому функционально подключается слуховая галлюцинация, ритмичен, то ритмичной будет и галлюцинация. Так могут действовать тиканье часов, биение собственной сонной артерии (Фюрер) или произвольный стук (Гольдштейн) и т. д. Некоторые слуховые галлюцинации зависимы от заболеваний уха (Kenne, Редпих и Кауфман), Гризингер (с. 92) приводит пример, когда при респирации изменялись звучание и удаленность голосов.

Что касается содержания голосов, то речь идет либо об отдельных словах, либо о целых предложениях, о хаосе голосов или об их упорядоченной беседе друг с другом или с больным. Это могут быть женские, мужские, детские голоса, голоса знакомых и незнакомых людей или совсем неопределенные, даже нечеловеческие голоса. Иногда голоса выкрикивают бранные слова, всякого рода обвинения или же это голоса, лишенные всякого смысла — просто повторения одних и тех же слов и т. д.

Особенно примечательна часто наблюдаемая зависимость появления голосов из окружения. Эти больные слышат голоса, если в тот момент могли бы что-то слышать. Они слышат голоса, если видят вблизи людей, если они находятся на улице, в ресторане, на вокзале. Если они в одиночестве сидят в комнате, то не слышат ничего. Сюда можно отнести частое наблюдение, что при перемене места пребывания, например, после помещения в психиатрическую лечебницу, после перевода в другое учреждение, первое время параноики не слышат никаких голосов. Они считают, что оторвались от преследователей.

В области слуха галлюцинации четко отличаются от псевдогаллюцинаций. Очень часты «внутренние голоса», которые взывают к больному как некая враждебная сила, и это происходит помимо воли больного. От них, как и от подлинных галлюцинаций нужно отличать «сделанные мысли», которые также внушаются больному неизвестной посторонней силой, но без патологии чувственного элемента (обо всем этом Кандинский.)

Вкус и обоняние. Нельзя сказать, что у вкусовых и обонятельных галлюцинаций есть много общего. Речь идет о таких примитивных чувственных процессах, что даже простое разделение на элементарные и комплексные галлюцинации представляет трудность. Невозможность разграничения иллюзий и галлюцинаций в этой области неоднократно подчеркивалась. В принципе, иногда на практике можно провести различие между такими галлюцинациями, которые наступают спонтанно, и такими, в каких объективные запахи и вкусовые ощущения воспринимаются иначе.

Розе наблюдает при отравлении сантоном вкусовые иллюзии, когда внезапно пропадал вкус, чистая вода казалась горькой, и галлюцинации, при которых вкус внезапно появлялся. После инъекции морфия Верних наблюдал парестезии у страдающих истощением. Один душевнобольной описывает: со вкусом происходит странно; я чувствую вкус по-разному, капусту, как мед или как-нибудь еще; часто, пробуя суп, я нахожу, что в нем мало соли, и я хочу добавить

ее, но в тот момент, когда я еще собираюсь это сделать, он кажется мне опять внезапно соленым.

Обонятельные галлюцинации часто бывают у душевнобольных. Они жалуются на угар, запах серы, скверный запах в воздухе, такой, что они не могут спать. Они чувствуют запах мочи, фекалий, пота или ощущают какой-нибудь неприятный запах, якобы, исходящий от них самих. Обонятельными галлюцинациями специально занимался Буллен.

Общее ощущение. Под этим мы понимаем все чувственные ощущения и восприятия вместе, которые остаются после рассмотрения четырех высших чувств. Психология и физиология в этом общем смысле провели дальнейшую дифференциацию (среди прочих см. учебник Вундта), связь которой с переживаниями больных планомерно не установлена. Мы обладаем невероятным разнообразием данных о загадочных ощущениях, рассмотрение которых увело бы нас от темы, так как до сей поры они не подвергались никакой систематизации. Мы могли бы остановиться только на одном примере.

Трудно требовать принципиального разделения действительных чувственных переживаний в области общих ощущений и бредовых толкований, объяснений, интерпретаций и, что касается последних, объяснить лежащие в их основе чувственные переживания. Во-вторых, так же трудно, но принципиально важно, отделить чувственные данные от чувств. Во всяком случае, это разделение оспаривалось (Штумпф). По вопросам, связанным с этим делением, можно привести работу Остеррейха, в которой он исследует роль чувств в восприятии вообще.

Из всего объема относящихся сюда чувственных процессов выделены следующие характерных группы. Отличают термические (пол под ногами обжигающе горячий, чувство невыносимой жары) и гаптические (холодный ветер обдувает больных, бегают червячки, другие насекомые, везде покалывает) ложные восприятия. Внутри последних выделяют гидрогаллюцинации (восприятие влаги и жидкости) (Равенна и Монтаныши). Интересны мускульные галлюцинации (Крамер). Поднимается и опускается пол, кровать. Больные «проваливаются», «летают» и т. д. Предмет в руке имеет то непривычно легкий, то тяжелый вес. Ложные восприятия движений внешних предметов рассматриваются как

галлюцинации в глазных мышцах, голоса в произносительном аппарате — как галлюцинации в мускулах этой области. Часть этих галлюцинаций и другие, в особенности состояния головокружения, трактуются как галлюцинации в вестибулярном аппарате. Сведения больных о физических ощущениях в органах бессмысленны. Голова и все члены опухают, части тела перекручены, руки и ноги становятся то большими, то маленькими, как будто за веревочки дергают пальцы на ногах. Во время этих чувственных восприятий, кажется, присутствует достоверное ощущение, что все это делает кто-то извне. Наблюдалось, что подобные больные воспринимают боли и ощущения при физических заболеваниях (ангина, ревматизм суставов) правильно, а подобные особые ощущения кажутся им причиненными кем-то.

Из работ, которые содержат особенно много материала по общим ощущениям, следует привести работы Шюле, Пферсдорфа, Крамера.

Локализация ложных восприятий. О пространственной локализации галлюцинаций уже многократно говорилось. Мы перечислили различные виды локализации оптических и акустических феноменов и увидели, что только подлинные галлюцинации и иллюзии локализованы во внешнем пространстве, псевдогаллюцинации — во внутреннем пространстве, в пространстве представлений. Нам не хватает только экстракампинных галлюцинаций Блойлерса. Они определенно являются локализованными галлюцинациями. Больные видят позади себя фигуры. Больная в Цюрихе «слышит» то, что говорят в Берлине, несмотря на то, что она знает, что находится в Цюрихе. Делирант чувствует постоянно струйки воды, идущие от потожа к тыльной стороне его руки, несмотря на то, что чувственные переживания локализованы вне чувственного поля. По Блойлерсу, речь идет о представлениях, чувственном правдоподобии. Мы знаем, что эти представления были описаны Кандинским как псевдогаллюцинации. Больной изображает свои экстракампинные галлюцинации:

Обычным взором нельзя, конечно, увидеть, что происходит внутри собственного тела и кое-где снаружи его, например, на голове или спине, но внутренним взором, поскольку, как в моем случае, необходимое для этого освещение внутренней нервной системы подается с помощью лучей.

Односторонние галлюцинации. Односторонние галлюцинации (полная литература до 1894 г. у Хигера, далее Утхофф с. 248 и далее, множество отдельных работ) были описаны в области слуха, зрения и осязания. Общим для этих случаев является, что ложные восприятия появляются как бы со стороны одного глаза или уха, или только с одной стороны тела. Большая часть случаев связана с соматически односторонними аффектациями. Односторонние заболевания уха, интраокулярные заболевания, односторонние явления некоторым образом связаны с ними. Есть сообщения о гемианопических ложных восприятиях в области зрения. Дальнейшую часть случаев нельзя свести к такому анатомическому основанию. Параноик, например, слышит мучающие его голоса колдуний только справа и говорит, что эти существа находятся только с правой стороны от него (Хаген, с. 60). Особой формой этих односторонних галлюцинаций являются антагонистические. Одних ухом больные слышат подбадривающие их голоса, другим — оскорбляющие.

Связи ложных представлений. До сих пор мы говорили, в основном, об отдельных ложных восприятиях в отдельных чувственных областях или об отдельных ощущениях. Теперь встает вопрос, какие внутренние связи существуют между ложными восприятиями, между чувствами, в которых они проявляются, и между ложными восприятиями и реальными восприятиями. Существуют ложные восприятия, которые постоянно возвращаются одним и тем же способом (например, все время одно и то же слово «птица») — стабильные галлюцинации Кальбаума и переменные, которые приносят с собой каждый раз нечто новое (эротические галлюцинации Кальбаума). При первых стабильных нельзя много сказать о какой бы то ни было связи. Также большинство последних находится в явной несогласованности по отношению к реальным восприятиям, не содержат прямой связи. Но в образовании таких связей имеются большие различия. Кандинский описывает для псевдогаллюцинаций два типа связей (с. 157 и далее), которые мы воспроизводим схематично. Во-первых, лишенные связи, совершенно независимо от воли в сознании появляются отдельные псевдогаллюцинации (стабильные и переменные). Они никак не связаны по содержанию ни с соответствующими мыслями, ни между собой. Они ограничены одним чувством; если одновременно появляются слуховые и зрительные галлюцинации, то обе не подходят друг к другу и не связаны между собой. Во-вторых, связанные, изменчивые, часто многочисленные псевдогаллюцинации наступают в связи с соответствующими мыслями. Они связаны по содержанию. Если бессвязны, всегда одинаково подробны, точны и адекватны чувствам, то эти связанные между собой, изменчивы в этом отношении и образуют переходы от жизненной подробности до блеклости, как в представлениях. Явления в различных областях чувств подходят друг к другу. Внешние восприятия многократно не наблюдаются. Первый тип представляют галлюцинации, при ясном сознании испытываемые больными группы Dementia praecox.

При псевдогаллюцинациях второго типа, как в классическом случае, описанном Хопфнерсом, речь идет не только о них. Существуют «переживания», обособленные от нормальной жизни, завершенные, происходящие при сложном для описания изменении сознания при участии интересов, порывов, чувств переживающего. Такие псевдогаллюцинаторные связи, смешанные с подлинными галлюцинациями и реальными восприятиями и с другими элементарными симптомами при изменении сознания, создают комплексы переживаний многих острых форм помешательства. В той мере, в какой обнаруживается связь, говорят о «переживаниях», по мере возрастания бессвязности комплекс картин приближается к безумию, которое при разбивке психическою процесса обнаруживает отдельные ложные восприятия, не связанные друг с другом, как и вообще отдельные психические действия, и при которой не имеют места переживания, поэтому не существует воспоминаний.

Подразумевавшиеся до сих пор связи имелись везде при измененном сознании. Гораздо более примечательны связи, которые переживаются при полной ясности сознания. В более старых трудах по психиатрии (напр. Берд, Кёльн) сообщается о следующих галлюцинациях: больной видит человека, который входит в комнату, садится, разговаривает с ним, затем уходит. В любом случае о разговорах с галлюцинируемьгми образами сообщалось охотно. Идеально типичным представлением такого рода галлюцинаций может считаться отрывок из «Братьев Карамазовых» Достоевского, где описано начало бредового состояния, где ведется беседа с образом из галлюцинации.

Больной объясняет: «Я сейчас в горячке — можешь говорить все, что хочешь. Я тебя не вижу, я не слышу твоего голоса, потому как знаю, что это я сам, я сам говорю, а не ты. Ты ложь, болезнь, обман...» Призрак говорит о его самом интимном. Больной: «Замолчи, не то сейчас пну тебя». «Я позволяю это, только чтобы достичь моей цели. Если ты хочешь ударить меня, то значит, веришь в мою реальность». Один из друзей стучит в окно. Стук становится громче. Иван (больной) хотел подойти к окну, но был словно связан, напрасно он пытался собраться с силами, они оставили его... напротив на диване никого не было. «И все же это не сон»— закричал Иван,— «клянусь, это был не сон, это было на самом деле».

О таких галлюцинациях, в которых галлюцинируемые образы, как реальные, включаются в общую картину всего переживаемого человеком в рассудке, разговаривают, даже рассуждают о реальности, в последнее время не сообщалось, но это не значит, что такое не могло бы нередко происходить. Примером могли бы послужить следующие примечательные наблюдения.

Сеппелини сообщает о связи с объективным восприятием: больная видела дьявола только слева и только тогда, когда смотрела немного в сторону. Если между глазом и местом, где видели явление, ставили непрозрачное стекло, то явление тотчас исчезало или вообще не появлялось. Призма, которую держали перед левым глазом, удваивала видение. В зависимости от того, смотрела пациентка в объектив или окуляр бинокля, видение приближалось или удалялось от нее. В зеркале, находившемся на значительном расстоянии, пациентка увидела образ дважды, и на правильном месте, как это можно было бы ожидать от картины реального объекта.

Зандер (2, с. 492) дает следующее самоописание пациента: фигура в полный рост подошла к кровати больного. «Она опустилась на колени и сложила руки в умоляющем жесте. Тут я вскрикнул, узнав моего отца. От этого крика проснулись мои соседи по комнате. Я зажег свет и рассказал им о своем видении. Они пытаются успокоить меня, свет снова выключается, и — во второй раз появляется то же самое видение в белом одеянии и с бледным, как у призрака, лицом. В голове мелькает мысль: “Твой отец уже умер, он хочет дать знак своему сыну.— Думать, кричать, молить о прощении и благословении умирающего или умершего было делом одной секунды. Я вижу, как призрак встает на стул около моей кровати, благословляющим жестом поднимает руки, почти что возлагает их мне на голову — ив следующее мгновение все пропадает”».

Могли быть перечислены еще отдельные примеры других связей, не исчерпывающие всей полноты вопроса. Содержание голосов у некоторых больных было таковым, что они могли сделать заключение о намерениях говоривших и их целях. То, что они слышали, не было бессмысленно, речь была направлена на самого больного или имела какой-нибудь смысл для него. Некоторые голоса комментируют все действия: «Сейчас он садится, подбегает к окну» или мысли, или то и другое. Реальные предметы предстают как сквозь прозрачную пелену. Голос говорит больному, что с ним будет ночью, и это подтверждается.

Речевые галлюцинации. Галлюцинации, содержанием которых является речь, были уже тщательно исследованы. На это исследование повлияли результаты исследования афазии. В чувственном материале речевых символов различают четыре группы комплексов ощущений: при слушании и видении играют роль звуковые образы и речедвигательные образы (кинестетические ощущения в мускулах произносительного аппарата), при чтении и письме — «словообразы» и речемоторные образы (кинестетические ощущения в мускулах, используемых при письме). Во всех этих четырех видах комплексов ощущений, которые создают речевые символы, наблюдались галлюцинации. В звуковых образах слышались обычные голоса. Галлюцинации в речемоторных (здесь дословно «словомоторных») образах наблюдаются реже. Крамер подробно их описал:

Пациент Гейдельбергской клиники описывает голоса: это как напор на голову, и если я хочу сдержать его, у меня начинаются судороги. Такое ощущение, что произносительный аппарат не связан с мыслями, это не голос, это общение на беззвучном языке. Я не знаю, как это объяснить.

Галлюцинации речемоторных образов описаны Маргулисом:

18-летний гимназист много раз принимал участие в спиритических сеансах и занимался психографией. Он заболел истерической формой психоза. Его рука в кармане совершала движения как при письме, он полагал, что таким образом Бог сообщает ему свои мысли. Под влиянием приказа, переданного ему таким образом, он бросался в реку. Выздоровел. Признает, что был болен. (Были ли это действительные движения его руки или галлюцинация — остается вопросом.)

3 К. Ясперс. Т. 2

Зрительное галлюцинирование графическими знаками/буквами описывает Хольбей.

Наблюдалось несколько случаев речевых галлюцинаций у глухонемых, которые должны быть особо интересны из-за отсутствия чувственной области слуха. Крамер констатировал обманы чувств того же порядка, что и обман слуха у одного с раннего детства глухонемого человека, который наверняка никогда не был в состоянии получить акустическое представление или звуковой образ. Такие обманы чувств равны по силе убеждения настоящим обманам слуха. Больной слышит, что он — принц и т. д. и т. п. Это происходит с помощью материала зрительных представлений произносительного аппарата. Кроме того, у него были кинестетические обманы чувств в двигательных образах, необходимых для языка глухонемых, движений рук. Sanjuau сообщает о глухонемом больном со зрительно-мимическими галлюцинациями вербального значения.

Особой формой галлюцинаций стало «произнесение мыслей» (Крамер, Клинке, Юлиусбургер, Бехтерев, Кололиан, Краузе, хорошее обобщение у Штерринга, с. 42 и далее). Мы не имеем в виду произнесение мыслей в бреду. Больные на основе своих заключений или первичных бредовых идей полагают, что их мысли становятся каким-то образом известны окружающим. Галлюцинаторное произнесение мыслей состоит в том, что то, о чем больной думает, произносится. Здесь есть разница: либо то, что больной думал или пережил, говорится ему в ином изложении и к этому делаются комментарии, либо мысли в той же форме тут же подсказываются или произносятся до или после (двойное мышление у Штерринга.)

Если мысли не повторяются в озвученном виде, а предстают как буквы, то говорят о наглядности мыслей (Хальбей). Произнесение мыслей стало поводом для полемики, происходит ли это в речемоторной или в акустической форме. Затем авторы сошлись на мнении, что оно проявляет себя во всевозможных формах. Произносимые мысли ощутимы в движегшях языка, слышимы в различных частях тела. Или они приходят издалека и раздаются в виде шумов и т. д. При произнесении мыслей вслух галлюцинаторное озвучивание мыслей прекращается. При чтении мысли произносятся иногда до, иногда после.

Особое содержание. Как особое содержание можно обобщить ложные восприятия движений (Хаген, с. 60 и далее). В объективном пространстве движутся зрительные галлюцинации, и не только они, но и мебель, звезды, дома. Голоса приближаются. Вода течет вдоль тела. Ощущения проходят сквозь тело и т. д. Большинство двигательных галлюцинаций Крамер объяснил как ложные восприятия в мускулах. Они имеют место либо в сенсорных центрах мускулатуры тела и вызывают «парение», «падение» и т. п., или в мускулах глаза и являются причиной движений видимых предметов.

Можно рассматривать содержание галлюцинаций на основании того, представляет ли оно верное воспроизведение определенных прошлых событий или непережитое таким образом, но качественно схожее с действительными событиями, или оно таким образом представляет непережитое. Среднюю группу, которая с этой точки зрения представляет нечто индифферентное и обычное, мы не рассматриваем. В первой группе речь идет о галлюцинаторных воспоминаниях, которые описал Бехтерев.

Здесь идет речь либо об определенных локализованных во времени, однажды пережитых событиях (например, верная слуховая галлюцинация разговора, который в определенное время велся раньше; видение во сне того, что происходило в течение дня накануне; например, оперный спектакль), либо о предметах, которые мы хотя не видим часто, но они являются определенными в силу их исключительного существования (например, галлюцинаторное восприятие привычного пространственного окружения, голоса жены). В последней группе, которая постепенно развивается из средней, идет речь о фантастических галлюцинациях. Больные видят потоки раскаленной лавы, людей с отрубленными головами, развороченную землю и языки пламени и т. д., т. е. вещи, которые они в таком виде в жизни никогда не наблюдали.

Далее содержание ложных восприятий различается тем, имеет ли оно отношение к собственной персоне или она по отношению к ним является просто зрителем. Большинство галлюцинаций относится к первой группе. В отношении последней можно привести большинство искусственных галлюцинаций у делиран-тов, галлюцинации при периферийных заболеваниях глаз как у Негели, далее некоторые истерические сны наяву и т. д.

з*

«Аутоскопическими» были названы такие галлюцинации, в которых больной видел перед собой самого себя и одновременно ощущает движение галлюцинаторного образа на своем теле (Ле-метр, Жане, 1, с. 413, Фере, 3, Наудашер).

Конечно, перечисление определенных различий в содержании можно продолжать до бесконечности. Названные здесь часто встречаются в литературе, поэтому мы излагаем их. Можно привести еще некоторые вопросы: вопрос частоты определенных содержаний в зависимости от определенных причин и заболеваниях; вопрос о присущей им специфике. На эти вопросы было дано немало положительных ответов, но они еще имеют силу.

Г. Определение галлюцинаций и теории

Теории обусловлены разграничением и определением того, для чего теория должна дать объяснения. Еще нет однозначного объяснения галлюцинации. Единогласие царит лишь в том, что это явление возникло не нормальным путем, не через нормальные внешние процессы раздражения. Есть трудности в разграничении, с одной стороны от феномена представления, с другой — от процесса суждения.

Отделение феноменов представлений, к которым причисляются псевдогаллюцинации, происходит либо принципиально (Хаген, Кандинский и т. д.), либо допускается постепенная разница (Гризингер, Гольдштейн и т. д.). В последнем случае псевдогаллюцинации являются переходными феноменами. Определение Хагена звучит следующим образом: под галлюцинациями мы понимаем живое явление субъективно возникшего образа наряду с одновременными действительными чувствеными восприятиями и столь же значимого, как и они (с. 28).

Требование одновременного переживания реальных чувственных восприятий необходимо практически, так как этим самым предотвращается принятие их за подобные снам процессы, но не может быть выдержано принципиально. Слова «одинаковая значимость» не должны бы быть рассмотрены, как будто имелось в виду суждение о реальности. Это должно означать: одинаковая

достоверность. Мнения о постепенном различии между галлюцинацией или восприятием и представлением разделяет, например, Гольдштейн. Галлюцинации — это субъективный процесс, как и представление, оно, как и восприятие, отличается от него только градуальными отличиями (с. 617).

Суждение о действительности обманов чувств многократно рассматривалось как относящаяся к понятию «обман чувств». Обман чувств имеется лишь тогда, когда мы ошибочно принимаем его за реальное. В этом смысле слова об одинаковой значимости, например, Хагена, истолковывались неверно. Гольдштейн принципиально отделил суждение о реальности от чувственного процесса, но принял суждение о реальности за достоверность, которую Хаген и Кандинский считали присущей настоящим галлюцинациям (об этой путанице пишет Ясперс). В любом случае является несомненным, что суждение о реальности не является чувственным фактом. Определение галлюцинации, которое учитывает отделение от феномена представления и суждений должно было быть следующим: галлюцинации — это достоверные чувственные процессы, которые возникают не вследствие внешних нормальных раздражителей, а вследствие отклонения от нормы внутренних процессов. Они тем самым лишены регулярного отношения к внешним процессам, что является условием правильности суждения о реальности. Таким образом, они дают повод к ошибочным суждениям о реальности, но не обязательно имеют это следствием, так как возможна корректировка с помощью других восприятий и соображений, или короче: галлюцинации — это возникшие аномально, достоверные, не схожие с представлениями чувственные процессы, которые не содержат в себе ничего от суждения о реальности о подобных чувственных процессах.

Теории о возникновении галлюцинаций очень многочисленны, и каждая имеет свой нюанс. От единства в этом' вопросе мы еще очень далеки. Тем не менее, во всех этих вариантах есть несколько соображений, которые то и дело появляются снова в различных вариациях. Мы ставим перед собой задачу изложить здесь не сами многочисленные теории, а именно эти немногие соображения.

Теории галлюцинаций затрагивают не те психопатологические процессы, доступные нашему интуитивному или рациональному

пониманию, в то время, как мы пытаемся почувствовать их; они касаются феноменов, которые являются чем-то первичным, психологически ни к чему не сводимым, для сознания — как бы возникшим из ничего. Теории возникновения галлюцинаций касаются поэтому только лежащих вне сознания процессов. Они либо обращены на соматические основы галлюцинаций, либо на бессознательные психические процессы.

Соматические основы интересуют теоретиков сначала с точки зрения анатомии и локализации места, где осуществляются галлюцинации. Ответы были следующими: в периферийном чувственном аппарате (Хоппе), в субкортикальных ганглиях (Шрёдер, ван дер Кольк, Майнерт, Кандинский), в коре мозга (Тамбурини, Циен, Гольдштейн, все последующие).

Представители периферийной теории указывают нам на зависимость галлюцинаций от заболеваний чувственного аппарата. Их часто опровергают, ссылаясь на случаи галлюцинации при периферийной слепоте или глухоте.

Представители центральной теории указывают на то, что центральные чувственные поверхности согласно физиологическим результатам являются необходимым условием всего чувственного материала и что галлюцинации наблюдались при заболеваниях этих чувственных поверхностей. Приводим также опыт с участием животного.

Данилло ввел собаке полынную настойку и вызвал этим делирий (бред): уши животного навострились, глаза уставились в одну точку, и, скуля и лая от страха, собака пыталась кусаться и делала защитные движения. Эту «картину мучимого ужасными галлюцинациями животного» Данилло мог вызвать, когда были разрушены зрительные бугры, но не тогда, когда он удалял кору плоскими срезами.

Все за и против этих теорий подробно разобрал Гольдштейн. Мы можем признать эти стремления указать локализацию имеющими значение, лишь когда они прямо могут указать локализаторнуго зависимость или служат гипотезой для постановки вопроса для соматических исследований, при которых могло бы произойти такое выявление. Напротив, им должно быть отказано в любом значении для интерпретации психологических фактов, если они не основываются на этом базисе.

С представлениями об анатомической локализации часто соединяются представления о функциональных основах. Говорят о повышении возбудимости кортикальных чувственных поверхностей, размышляют о том, являются ли аутохтонно возникшие возбуждения причиной возникающих там галлюцинаций или имеет место передача возбуждения. Эта передача может быть центрипетальной и исходить из периферийных аппаратов, или центрифугальной, и исходить из «души» (психики) (теории, которые видят место возникновения галлюцинаций на периферии, предполагают, что центрифугальная передача возбуждения идет в органы чувств, например, до сетчатки глаза).

Эти теории связаны со следующим представлением: считается, что каждому психическому процессу подчинен некий соматическо-функциональный. Рассматривая эти функциональные процессы не только анатомически-локализаторно, но и функцио-нально-локализаторно, локализация выйдет за пределы центральных чувственных поверхностей в различные отделы, подчиненные психике. Примерно так можно объяснить, что мысли становятся галлюцинациями, что некоторые галлюцинации могут быть вызваны произвольно, и различие опосредованных и неопосредованных галлюцинаций.

В то время как подчиненные психическим процессам функционально-соматические обратно раздражают чувственные поверхности, возникают реперцептивные галлюцинации (Кальбаум), соответствующие опосредованным; если в чувственных поверхностях имеет место аутохтонное возбуждение, то возникают перцептивные галлюцинации, которые соответствуют непосредственным.

Их также называют ошибочными восприятиями, а первые — заблуждениями на основе фантазии. Далее различают случаи сильного возвратного возбуждения, или нормального, при котором перевозбуждены чувственные поверхности. На вопрос, какие раздражители обусловливают возбуждение или повышенную возбудимость, на сегодняшний день ответа нет. Установлено, что это могли бы быть совершенно различные раздражители, и что качеству раздражителя не должно быть присуще влияние на качество обмана чувств. Или на помощь приходит аналогия: речь идет о судорогах в сенсорных механизмах (Хаген).

К сказанному выше мы можем только добавить, что о тех функционально подчиненных соматических процессах ничего не известно; неизвестно также, как их можно было бы обнаружить\ мы обладаем рядом важных психологических различий, ценность которых не возрастает из-за того, что их связывают с несуществующими соматическими процессами; наконец, что подобные теоретические размышления в некоторых случаях вполне понятны, убедительны, но никогда не годятся для всех случаев.

Последними теоретическими представлениями мы уже проникли в область душевного. Был разработан ряд неясных или неправильных представлений о причинах галлюцинаций, как: «повышение силы воображения», «недостаток критики», «состояние неполного сна», «сужение сознания», «ошибочное суждение» и т. д., которые мы не хотим рассматривать подробнее. Только два хода мысли нуждаются в упоминании — Липпса и Фрейда.

Липпс считает, что каждое представление стремится перейти в полное переживание, это значит, что каждое представление имеет тенденцию стать ощущением, восприятием. Обычно эта тенденция сдерживается встречными. Если они отсутствуют, то представление станет полным переживанием, станет галлюцинацией. Отсутствие встречных тенденций происходит, например, вследствие ожидания или внушения или вследствие аффективного подчеркивания тенденции и т. д. Таким образом объясняются обманы чувств.

Если Липпс занимается вопросом осуществления галлюцинаций, то Фрейд — чей ход мыслей частично близок мыслям Липпса — преимущественно вопросом, как возникает особое содержание галлюцинации. Существует точка зрения, согласно которой галлюцинации соответствуют истерии, паранойе, видениям здоровых, а значит, являются мыслями, превращенными в образы, и что только такие мысли испытывают подобные превращения, какие находятся в очень тесной связи с подавляемыми или оставшимися неосознанными воспоминаниями.

Загадка, объяснением которой должны послужить размышления Фрейда,— это комплекс особых содержаний в отдельном случае. Почему больной слышит именно эти голоса? Почему не другие голоса или музыку, или просто шумы? Почему он видит именно красную голову с красными глазами, почему не голубые

таза или ландшафты? Бессознательные процессы Фрейда увязывают эти загадочные содержания и делают каждое из них понятным. Напротив, соматическая теория может лишь в слабой степени использовать соматические процессы, подчиненные психическим процессам. Теория говорит, что раздражитель функционально связан с остаточным восприятием, «мнемоническая система» (Хикс). В то время, как теоретически «специфическая энергия чувственных элементов переносится на всю ассоциативную систему» (Вернике), особое содержание объясняется из случайных точек приложения какого-нибудь раздражителя (ер. Гольдштейн, с. 1024).

Мы привели достаточное количество теоретического материала, но все же не исчерпали полноты вопроса. Выдвинутые соображения перемешиваются в бесчисленных теоретических разработках самым разным образом. Психические и соматические теории вступают в связь и получают общее название «психосенсорные теории». Каждое наблюдение едва ли не вызывает особые построения, которые затем, казалось, проливают свет на некоторые другие наблюдения. Нужно приложить много усилий, чтобы все результаты наблюдения отделить от этих построений и в этих построениях выделить различные принципы. Если Вы взяли на себя такую неблагодарную работу, то скоро Вы будете «по горло сыты» этими построениями, даже если они будут обладать такой же понятийной чистотой и последовательностью, как у Липпса.

Д. Экскурс

Частота ложных восприятий и появление их при определенных психозах

Велся подсчет частоты ложных восприятий у душевнобольных: при этом были обнаружены совершенно разные результаты. Раньше их считали очень частым явлением, после критики Хагена ош стали довольно редкими. Мы научились не судить опрометчиво о галлюцинациях, и, действительно, во многих случаях остается сомнительным, галлюцинации ли перед нами и какие,

Далее, наличие галлюцинаций у здоровых людей многократно было предметом дискуссии (Парши), которая была безрезультатна из-за шаткого понятия болезни. Наличие существования галлюцинаций у не страдающих психозом является достоверным, в особенности случаи, подобные описанным Негели, Дж. Мюллером и другими могут быть не так редки. В последующее время Кленбергер сообщает об изолированных обманах зрения у в остальном психически здоровых людей, особенно при атеросклерозе, во всяком случае, в зрелом возрасте. Похожий опыт обнаруживает в дискуссии по этому вопросу Ферстер и Бонхеф-фер.

Частота обманов чувств при отдельных психозах является вопросом специальной психиатрии, так же как и вопрос частоты определенных видов обмана чувств при определенных психозах.

Отношение больных к ложным восприятиям

Мы ставим своей задачей не описать подробно, а лишь обозначить отношение больных к ложным восприятиям. Оно зависит не только от области чувств, от чувственных фактов, но и всей психики, от личности, от других проявлений болезни.

При острых психозах имеется иногда полная концентрация внимания обманом чувств, в дальнейшем формируется привыкание к обману чувств: больные обращают на него внимания не больше, чем на безразличные феномены. Некоторые сильно влияют на настроение; весь внутренний мир охвачен им. Другие просто наблюдаются больным как странные феномены, без внутреннего участия. Некоторые быстро забываются, другие запечатлеваются в памяти надолго и образуют фундаментальное переживание.

Часто бросается в глаза подавляющая сила, которой обладают обманы чувств. Приказывающие голоса называются императивными галлюцинациями. Больным отдаются приказы не брать ни кусочка в рот, тихо и неподвижно лежать, прыгнул» в воду. Один больной должен был по приказу голосов делать различные гимнастические движения «для укрепления сил». Для него было невозможно уклониться от приказа.

Также и суждение о реальности не относится к фактам обмана чувств, а является результатом поведения души, охваченной заблуждением (анализ у Гольдштейна и Ясперса).

Схема исследования

Целью этой схемы не являлось составление опросного листа, который при надобности можно было бы заполнить с начала и до конца. Таким способом нельзя обследовать больных: что за личность находится перед нами, что мы до этого случайно или намеренно узнали, ситуация, в которой находимся мы и больной, состояние его сознания и прочее потребуют при каждом обследовании в известной степени разного подбора подходящих вопросов. Поэтому нужно не иметь анкету, а представлять только, что за вещи нам нужно узнать тем или иным способом¹. Кроме того, все же есть технические приемы, которым можно научиться. Это могут быть и отдельные вопросы. В данном реферате представлено все, что на сегодняшнем этапе может был» доступно нашему знанию. Некоторые формы вопросов, технические вспомогательные средства и некоторые взгляды должны быть перечислены здесь, пусть бессистемно.

Изучение у больных обманов чувств не должно проходить таким образом, что мы просто заставим их рассказать о них. Для больного важны только сами содержания, то, что значат для него явления. Мы хотим, прежде всего, установить формы, в которых происходят переживания, и должны затем спросить о том, о чем больному никогда не пришло в голову спонтанно рассказать и даже подумать. Если например, больной счастливо и гордо рассказывает, что Бог являлся ему в виде старика с серебряной бородой и ласково говорил с ним, то для нас неважно слушать дальше, что он видел архангела Гавриила и весь сонм ангелов и лестницу в небо и поднимающиеся и спускающиеся по ней фигуры. Гораздо важнее знать, что мы можем узнать, иногда задав вопрос, иногда после долгих попыток выяснить окольными путями, что больной видел это не одновременно с

¹ Если варьирование отдельного исследования — искусство, научиться которому можно лишь частично, если при этом в каждом отдельном случае «творчество» идет заново, то, с другой стороны, надо придерживаться того, что сообщение обнаруженного, если оно претендует на ценность, является наукой и требует устойчивых, постоянно используемых понятий. Поэтому большой ошибкой является образование для каждого случая ad hoe естественно расплывчатых психопатологических понятий, которые тут же будут снова забыты. При исследовании каждого отдельного человека следует подходить к делу творчески, используя разнообразные приемы, в изложении обнаруженного опираться на устойчивые понятия и вводить новые понятия осторожно, рассчитывая на длительность их использования.

внешними предметами, а внутренним взглядом, что голос Господа был не так громок, как человеческие голоса, а был различаем как внутренний, беззвучный и, тем не менее, исходящий от какой-то посторонней силы, ясно воспринимаемый голос. Эта разница не имеет значения. Для нас это основополагающее отличие псевдогаллюцинаций от подлинных галлюцинаций.

Этот случай показывает нам, что общеизвестно: собственно наблюдатели, согласно учению о галлюцинациях,— это больные, не мы. Мы наблюдаем только через больных, побуждая их к рассказу, правильно понимая и интерпретируя. Мы зависим от способности больных к наблюдению, от их ума, образования, желания дать информацию (об этом вопросе и «психологическом суждении» больных Ясперс, с. 219 и далее).

Имеется ли вообще обман чувств у больных, которые вообще не дают информации, пытались установить по многим, но ненадежным признакам, которые все же нужны в качестве указателей. Бинсвангер обобщил важнейшие:

Временами застывший, иногда беспокойный, блуждающий взгляд наблюдателя, напряженное, неподвижное, полное ожидания лицо, неестественный наклон головы слушающего свои голоса галлюци-нанта являются характерными признаками... Больные затыкают уши, заползают под одеяло, затыкают нос (при обонятельных галлюцинациях), избегают приема пищи (при вкусовых), выплевывают еду. (Учебник, с. 11, ср. Шуле, с. 134 и далее, Нейман, с. 115 и далее).

Собственно исследование обмана чувств может проходить только если больной делится информацией, понимает нас, размышляет, представляет себе то, о чем его спрашивают, готов к небольшим экспериментам.

Исследование обманов зрения. Что видится? Когда? С открытыми или закрытыми глазами или в обоих случаях? Если с закрытыми глазами, то являются ли тогда предметы в темном зрительном фоне или они исчезают, если больной намеренно смотрим в него? Таким образом, надо разузнать, появляются ли предметы в темном зрительном фоне или во внутреннем пространстве представления? Если имеет место последнее, то нужно описывать зависимость от воли, вид появления и исчезновения, изменения. Если обманы наступают при открытых глазах, нужно, в свою очередь, исследовать, видит ли больной окружающие предметы и обманы одновременно, в какой точке пространства имеют место обманы, двигаются ли они самос-

тоятельно? Как они ведут себя по отношению к реальным предметам. Нужно определить их цветность, прозрачность, «материальность», длительность их существования, вид их исчезновения. У делирантов (Липман), временами и у других больных (Альцгеймер) надавливанием на глазное яблоко в темном зрительном поле можно было вызвать фантастические картины и описать их. Рейхардт сообщает: больному дают (при ярком дневном или солнечном свете) большой пустой лист бумаги и просят его, не задавая дальнейших внушающих вопросов, описать все, что он видит.

Если кому-нибудь представится для исследования редкий случай, когда больной в ясном сознании испытывает обман зрения во внешнем пространстве, тот будет иметь возможность проверить и дополнить интересные данные о поведении обмана зрения при сдвиге одного глазного яблока при использовании призм и увеличительных стекол, при закрывании места, в котором находится галлюцинаторное явление, при отведении и возвращении взгляда и т. д. Вид достоверных обманов зрения следует точно описывать в сравнении с нормальными восприятиями.

Слуховые галлюцинации: что слышится больному? Нечто элементарное? Музыка, шумы, звоны, мелодии, голоса, слова или предложения? Много ли голосов? Говорят женщины, мужчины, дети или неотождествленные голоса? Насколько громки голоса? Показать или попросить скопировать и спросить, тише или громче. Вопросы о признаках псевдогаллюцинации: откуда идут голоса? Локализованы во внешнем пространстве? Близко или далеко? Приближаются или удаляются? Находятся ли в движении? Говорят ли люди, которых одновременно ввдят? Связь с внешними шумами, щебетом птиц и т. д.?

Озвучивание мыслей должно быть подвергнуто особому исследованию. Пытаются выяснить, основываются ли высказывания типа «мне говорят мои мысли» на бредовых безумных интерпретациях или на галлюцинаторных процессах? В последнем случае — мысли просто произносятся или еще в связи с мыслями делаются некие замечания, или происходит и то, и другое? Если имеется подлинное озвучивание мыслей, заставить читать (тихо), писать, рисовать. Затем спросить: «Вы что-нибудь заметили?» Если да, то: «Ваши мысли предварялись или повторялись? Может быть, при чтении было что-то слышно, а при рисовании ничего?» Попытка с чтением вслух: пропадают ли голоса. Попросить сосчитать что-нибудь, решить — голос помогает иногда или только повторяет?

Если больные рассказывают о долгих речах и разговорах, которые они слышали, то они не могут повторить определенных высказываний, а рассказывают неопределенно, излагают кратко. Это много раз рассматривалось как признак того, что мы имеем дело с действительными галлюцинациями, но Кандинский справедливо указывает на то (с. 30), что если велись продолжительные разговоры, то трудно воспроизвести отдельные предложения. Это, скорее, возможно, если

в галлюцинации присутствовало какое-нибудь одно удивительное слово или одно предложение.

Если вообще имеют место обманы чувств, надо проверить все области чувств. Если галлюцинации наблюдаются в некоторых из них, следует установить связь между этими областями чувств. Необходимо узнать о продолжительности, частоте, поводах для наступления обманов чувств. В большинстве случаев речь пойдет не об изолированных обманах чувств, а о сложных феноменах, состояниях приступа, переживаниях, изменениях сознания, четкое описание которых требует много большего, чем простое наблюдение обманов чувств.

Список литературы

Мы хотим предварить список литературы некоторыми замечаниями, которые помогут лучше ориентироваться в нем.

Среди многочисленных публикаций есть выдающиеся труды, на которые следует обратить особое внимание. До сих пор очень ценной является вышедшая в 1826 г. книга Дж. Мюллера, интересная авторскими наблюдениями и большой глубиной научной мысли в разработке идей. Основополагающие работы, описания из которых вошли во все учебники, принадлежат перу Кальбаума и Хагена. Еще один шаг в науке был сделан Кандинским.

Далее мы бы хотели назвать лучшие автобиографические наблюдения, сделанные Давидом, Кандинским, Негели, пациентами Флурнье, Клинке, Кизером, Зандером.

Наконец, хотелось бы заметить, что если в реферате не была упомянута та или иная работа, то это вовсе не значит, что мы пренебрегли ею, как не значит упоминание в реферате особо высокой оценки того или иного труда. Каждый реферат, если он не бессистемен, всегда несколько несправедлив к отдельному автору, все равно, много или мало он уделяет ему места на своих страницах. Поэтому я прошу Вас о снисхождении и буду рад, если, в соответствии с планом реферата, мне удалось в виде обзора в некоторой степени изложить результаты проведенных исследований.

Сокращения:

A. f. Р. Архив психиатрии

A. Z. Общий журнал по психиатрии

С. f. N. Центральный журнал по неврологии и психиатрии

M. f. Р. Ежемесячник по психиатрии и неврологии

N. С. Неврологический центральный журнал

Alzheimer, Über die durch Druck auf den Augapfel hervorgerufenen

Visionen. C. f. N. 1895, S. 473.

Albrecht, Aphasie und Geistesstörung. A. Z. 61.

Alter, Monochromatopsie und Farbenblindheit. N. C. 22, 290. Arsimoles, Impulsions obsédiantes d’origine hallucinatoire. L’encéphale août 1909.

Baillarger, 1. Des Hallacinations des causes qui les produisent et des maladies qu’elles caractérisent. Mém. de l’Académie de médezine T. XII. Paris 1864.

— 2. De l’influence de l’état intermédiaire à la veille et au sommeil sur la production et la march des hallucinations. 1. c.

— 3. Physiologie des hallucinations, les deux théories. Ann. méd-psych. Juillet 1886.

Ball, Considérations sur un cas d’hallucinations de Fouie consécutives à une inflammation chronique de l’oreille moyenne. L’encéphale, 1881. N. I.

Ballet et Glénard. Troubles hallucinatoires et délirants observables chez les tabétiques. Jounal de Plych. normale et path. 7, 38. 1909.

Bechterew, 1. Über den suggestiven Einfluß der akustischen Sinnestäuschungen. C. f. N. 20, 508. 1892.

— 2. Über die künstliche Hervorrufung von Sinnestäuschengen bei an halluzinatorischen Foimen von Wahnsinn leidenden Alkoholikern. C. f. N. 20, 504. 1897.

— 3. Über das Hören der eigenen Gedanken. A. f. P. 30, 284. 1898.

— 4. Über Störungen im Gebiete der sinnesperzeption bei Geisteskranken. M. f. P. 13, 590.

— 5. Über die Bedeutung der Aufmerksamkeit für Lokalisation und Entwicklung halluzinatorischer Bilder. C. f. N. 28, 239. 1905.

— 6. Über halluzinatorische Erinnerungen. C. f. N. 32, 421. 1909.

Bergmann, Gotting. Naturf.— Vers. 1854. Psychaiatr. Corresp. 1, Nr. 8.

Bernheim, Die Suggestion und ihre Heilwirkung. Deutsch von Freud, 1888.

Berze, 1. Das Bewubtsein der Halluzinierenden. Jahrb. f. Psychiatrie, 16.

— 2. Bemerkungen zur Theorie der Halluzinationen. A. f. P. 46, 1009. 1910.

Bidon, Hémianopsie avec hallucinations autoscopiques ou spécula-ires et sur les hallucinations altruistes. Compt. rend, de le société de biologie, Mai 1891.

Binet, L’hallucination. Recherches théorétiques et expérimentales. Revue philos. 1884, S. 411.

Binet et Henri, La psychologie individuelle, Année psych. 2, 453. Bird, Merkwürdiger Traum und Sehen von Phantasmen. Zeitschr.

f. plych. Ärzte von Nasse, 1820, S. 768.

Bleuler, Extracampine Halluzinationen. Psych, neur. Woch. 1903, Nr. 25.

Blum, Psychosen thyreopriver Hunde. N. C. 21, 695. Über Halluz. S. 696.

Bonhoeffer, 1. Der Geisteszustand der Alkoholdeliranten. Breslau 1897.

— 2. Die akuten Geisteskrankheiten der Gewohnheitstrinker. Jena 1901.

Bouzigues, Des hallucinations chez les Tabétiques. Thèse de Paris 1909.

Bottex, Uber die durch subjektive Zustande der Sinne begrü ndeten Täuschungen des Bewußtseins. Übers, von Doste, 1838. Briand, Hallucinations de caractère pénible dans le Tabes dorsalis. Ann. méd. psych. 1897.

Brierre de Boismont, Des hallucinations. 3. édit. 1862.

Brosius, Eineges über Halluzinationen. Corresp. Blatt der deutsch.

Gesellsch. f. Psychiatrie und gericht. Psych. 2, 82. 1855. Buccola, La reazione elettrica dell’acustico negli alienati. Riv. sper. di freniatria. 11, 1. 1885.

Bullen, Olfactory hallucinations in the insane. The journal of mental science. 1899 1.

Chaslin, Contribution à l’étude des rapports du delire avec les hallucinations. Ann. méd. psych. 12, 45. 1890.

Christian, Hallucinations persistantes de la vue un dement provoquées et entretenues par une tumeur de la glande pituitaire, Ann. méd. psych. Juillet 1892.

Chvostek, Beitrage zur Theorie der Halluzunationen. Jahrb. f. Psych. 11.

Colman, Hallucinations in the sane associated with local organic disease of the sensory organs etc. Brit. med. Joum. 1894, S. 1015.

Cramer, 1. Die Halluzinationen im Muskelsinn und ihre klinische Bedeutung. Freiburg 1889.

— 2. Über Sinnestäuschungen bei geisteskaranken Taubstummen, nebst einigen Bemerkungen über die bedeutung der Wortklangbilder und Wortbewegungsbilder bei Gehörstä uschungen. A. f. P. 28, 875.

— 3. Uber eine bestimmte Gruppe von Sinnestäuschungen bei primären Stimmungsanomalien. A. Z. 47.

— 4. Zur Theorie des Gedankenlautwerdens. A. f. P. 30, 646. Danillo, Essai experimental de localisation anatomique des symptômes du délire toxique chez le chien. Compt. rend, des séances de l’acad. des sciences. 1882.

David, J. J., Halluzinationen. Neue Rundschau, 1906, S. 874. Dees, Ein Beitrag zur Kenntnis der funktionellen Störungen der Großhirnrinde. A. Z. 47, 383.

Döllken, Über Halluzinationen und Gedankenlautwerden. A. f. P. 44, 425.

Dupouy, Un cas d’hallucinations conscientes. L’encephale 1908 III, 2, 241.

Ellis, Havelock, A note on the phenomena of mental intoxication, Lancet 1892.

Esquirol, Des maladies mentals. Paris 1838. Deutsch von Bernhardt Berlin, 1838. 2. Band.

Exner, Das Verschwinden der Nachbilder bei Augenbewegungen.

Zeitschr. f. Psych, u. Phys. d. Sinn.

Fechner, Elemente der Psychophysik. 2. Aufl. Leipzig 1889. Fêre, 1. Mouvements de la pupille et propriétés du prisme les hallucinations provoques des hysteriqués. Progr. méd. 1881, No. 53.

— 2. Les signes physiques des hallucinations. Revue de méd. 1890, S. 758.

— 3. Notes sur les hallucinations autoscopiques ou spéculaires et sur les hallucinations altruistes. Compt. rend, de la société de biologie. 16 Mai 1891.

Fischer, Fr., Über einige Veränderungen, welche Gehörshalluzinationen unter dem EinfruB des galvanischen Stroms erleiden. A. f. P. 18.

Fischer, О., 1. Über makropsie und deren Beziehungen zur Mik-rographie sowie über eine eigentümliche Störung der Lichtempfindung. M. f. P. 19, 290.

Ficher, О., 2. Ein Weiterer Beitrag zur Klinik und Pathogenese der hysterischen Dysmegalopsie. M. f. P. 21, 1.

Flournoy, Le cas de Charles Bonnet. Archives de la Psychologie de la Suisse romande 1, 1902.

v. Frankl-Hochwart, Uber Psychosen nach Augenoperationen. Jahrb. f. Psych. 9, 153.

Freud, Die Traumdeutung. 2. Aufl. 1909, S. 336 ff.

Freusberg, Über Sinnestäuschungen im Hanfrausch. A. Z. 34, 216. Freund, Ein Fall von Gehörstäuschung bei Erkrankung des peripheren Gehörorgans. A. Z. 57, 405.

Fritzsche, Über Beeinflussung von Halluzinationen und Wahnideen bei Geisteskranken durch Wachsuggestion. Diss. Berlin 1905. Fuchs, Eine Beobachtung über die Lokalisation hypnagogischen Halluzinationen. N. C. 7, 131.

Führer, Über das Zustandekommen der Gehörstäuschungen. C. f. N. 1894, S. 57.

Di gaspero, Über das Phänomen der Makropsie als Symptom bei akuter toxischer Hallucinose. Joum. f. Psych, u. Neur. 11, 115. 1909.

Gellhorn, Die Halluzinationen bei der Dem. paralyt. und eine kurze Kritik derselben, zugleich ein Beitrag zur Lehre von den Halluzinationen. Diss. Marburg 1890.

Giovanni, Sopra un singolare fenomeno allucinatorio presentato da una nevrosica. Riv. speriment. die freniatria. 1887, S. 359. Goldstein, 1. Ein Betrag zur Lehre von den Alkoholplychosen, Nebst einigen Benerkungen über die Entstehung von Halluzinationen. A. Z. 64, 259 ff.

— 2. Ein Fall von man.-depr. Mischzustand. A. f. P. 43.

— 3. Zur Theorie der Halluzinationen. A. f. P. 44.

v. Graefe, Ophthalmologische Mitteilungen nach Vortägen in der Berliner medizinischen Gesellschaft. Berl. klin. Woch. 1867, Nr. 31.

Grashey, Über Halluzunaüonen. Munch, med. Woch. 1893, Nr. 8 und 9.

Guinon und Sophie Woltke, De finfluence des excitations des organes des sens sur les hallucinations de la phase passionnelle de l’attaque hystérique. Arch, de neur. 1891.

Hack Tuke, Hallucinations and the subjective sensations of the sane. Brain 1889, January.

Hadlich, Vortag und Diskussion über Sinnestäuschungen. A. f. P.

4, 255, 256, 261.

Hagen, 1. Die Sinnestäuschungen in bezug auf Psychologie, Heilkunde und Rechtspflege. Leipzig 1837.

— 2. Zur Theorie der Halluzinationen. A. Z. 25, 1.

Halbey, Über das Symptom des Gedankensichtbarwerdens. A. Z.

1908, S. 307.

Henschen, Klinische und anatomische Beiträge zur Pathologie des Gehirns. Upsala 1890—1894.

Hibbert, Andeutungen zur Theorie der Geistererscheinengen. A. d.

engl. Weimar 1825.

Hecker, Über Visionen. Berlin 1848.

Henle, Caspers Wochenschrift 28, 1838.

Heveroch, Zur Theorie der Halluzinationen. A. f. P. 47, 774. Higier, Über unilaterale Halluzinationen. Wiener Klinik 1894,

5. 139.

Hilbert, Die Sogenannten phantastischen Gesichtserscheinengen.

Knapp-Schweigers Arch. f. Augenheilkunde 26, 192. 1893. Hoche, Doppelseitige Hemianopsia inferior und andere sensorischsensible Störungen bei einer funktionellen Psychose. A. f. P. 23, 70.

Hoepffner, Ein Fall phantastischer Erlebnisse im Verlauf einer chronischen Lungentuberkulose. Zeitschr. f. d. gesamte Neur. u. Psych. 4, 678.

Hoppe, 1. Beschreibung und Erklärung der von dem Einschlafen entstehenden Halluzinationen des Gesichts. Jahrb. f. Psych. 6, 81 ff.

— 2. Der entoptische Inhalt des Auges und das entoptische Sehfeld beim halluzinatorischen Sehen. A. Z. 43, 438.

— 3. Einiges über die Theorie der Halluzinationen. A. Z. 44, 318.

— 4. Die Personenverwechslung mit Beziehung auf die Seelenblindheit. A. Z. 44, 626.

— 5. Erklärung der Sinnestäuschungen bei Gesunden und bei Kranken. 4. Aufl. 1888.

Hudovernig, Fall von peripher entstandener Sinnestäuschung. C. f. N. 24, 255.

Janet, Les obsessions et la Psychasthénie. Paris 1903. 1, 85.

Jaspers, Zur Analyse der Trugwahmehmungen (Leibhaftigkeit und Realitätsurteil). Zeitschr. f. d. ges. Neur. u. Psych. 6, 460. Jendrassik, Uber die Entstehung der Halluzinationen und des Wahnes. N. C. 24, 1089.

Jolly, 1. Beiträge zur Theorie der Halluzinationen. A. f. P. 4, 495.

— 2. Über subjektive Gesichtserscheinungen infolge von Verbrennung der Augen. A. Z. 40, 684.

Juliusberger, Zur Lehre vom Gedankenlautwerden. A. Z. 55, 29. Kahlbaum, Die Sinnesdelirien. A. Z. 23.

Kandinsky, 1. Zur Lehre von den Halluzinationen. A. f. P. 11, 453.

— 2. Kritische und klinische Betrachtungen im Gebiete der Sinnestäuschungen. Vorläufige Mitteilung. C. f. N. 1884, S. 481.

— 3. Kritische und klinische Betrachtungen im Gebiete der Sinnestäuschungen. Berlin 1885.

Kaplan, Illusionen im Muskelgefühl der Augenmuskeln usw. A. Z. 54, 1090.

Kelp, Gesichts- und Gehörshalluzination als seltene Form. A. Z. 39, 834.

Kieser, Melancholia daemonomaniaca occulta in einem Selbstbekenntnis des Kranken geschildert. A. Z. 10, 423. Klieneberger, Über isolierte Gehörstauschungen. A. Z. 66, 914. Kleist, Fragestellungen der allgemeinen Psychopathologie mit Diskussionsbemerkungen. C. f. N. 28, 914. 1905.

Klinke, 1. Über das Symptom des GedänkenlautWerdens. A. f. P. 26, 147.

— 2. Ein Fall von Sinnestäuschungen und Zwangsvorstellungen. Jahrb. f. Psych. 9.

KöPPE, Gehörsstörungen und Psychose. A. Z. 24, 10.

Koppen, Über Gedänkenlautwerden. A. f. P. 30, 971.

Kraepelin, Über Trugwahmehmungen. Vierteljahrsschrift f. wiss. Phil. 5.

Krafft-Ebing, Die Sinnesdelirien. Diss. Erlangen 1864.

Kramer, Zur Genese der Halluzinationen. Prag. med. Woch. 20, 16.

Krause, Über eine bisher wenig beobachtete Form von Gesichtstäuschungen bei Geisteskranken. A. f. P. 29, 830. Krause, Über das Lautwerden der eigenen Gedanken. Char. Ann. 28.

Kreibig, Über den Begriff der Sinnestäuschung. Zeitschr. f. Phil. 120, 197.

Külpe, Über die Objektivierung und Subjekvierung von Sinneseinrucken. Phil. Stud, von Wundt. 19, 501.

Kutzunski, Ein Fall von Zwangshalluzinationen. A. Z. 66, 215. Lachmund, Über vereinzelt auftauchende Halluzinationen bei Epileptikern. M. f. P. 15, 434.

Lamy, Hemianopsie avec hallucinations dans la partie abolie du champ de la vision. Revue neurol. 1895, No. 5.

Lazarus, Zur Lehre von den Sinnestäuschungen. Berlin 1867. (Aus Zeitschr. f. Völkerpsych.) Ref. in A. Z. 25, 250.

Leroy, Les hallucinations lilliputiennes. Ann. med. psych. 67, 278. 1909.

Lemaître, Hallucinations autoscopiques et automatismes divers chez des ecoliers. Arch, de Psych, de la Suisse romande. 1, 1902. Leubuscher, Über die Entstehung der Sinnestäuschung. Ein Betrag zur Anthropologie. Berlin 1852.

Liepmann, Über die Delirien der Alkoholisten usw. A. f. P. 27, 172.

Lipps, Vom Fühlen, Wollen und Denken. 2. Arfl. 1907. S. 102 ff. Lowenfeld, Uber die psychischen Zwangserscheinungen. Wiesbaden 1904.

Lugaro, Sülle pseudo-allucinazioni. Riv. di patol. nerv, e ment. 1903.

Luys, Leçons sur les hallucinations et les illusions. Gaz. des hôp. 1880. Ref. in A. Z. 38, 444.

Mabille, Cas de guérison d’hallucinations unilatérales d’ouie de cause externe. Ann. med. psych. 1883, S. 412.

Magnan, Des hallucinations bilatérales de caractère différant suivant le coté affecté. Arch, de neurol. 1883, No. 2/18.

Margulies, Über graphisch-kinästhetische Halluzinationen. N. С. 25, 651.

Maury, Le sommeil et les rêves. Paris 1861.

Mayer, A., Die Sinnestäuschungen, Halluzinationen und Illusionen. Wien 1869.

Mayer, Ludwig, Über den Charakter der Halluzinationen bei Geisteskranken. Centr. f. die med. Wissensch. 1865, Nr. 43. Mendel, Der gegenwärtige Stand der Lehre von den Halluzinationen. Berl. klin. Woch. 1890, Nr. 26.

Meyer, H., Untersuchungen über die Physiologie der Nervenfaser. Tübingen 1843, S. 239, 241, 310, 315.

Meyer, Isidor, Über einseitige halluzinationen. Diss. Berlin 1896. Michéa, Du Délire des sensations Ouvrage coutonnée par l’acad. roy. de méd. Paris 1846.

Moos, Über das subjektive Hören wirklicher musikalischer Töne. Virchows Archiv 9, 1867.

Moravcsik, Künstlich hervorgerufene Halluzinationen. C. f. N. 29, 209.

Moreau, Des hallucinations chez les enfants. L’enceph. 1888, No. 2.

Mönkemöller, Deckung eines Erinnerungskefektes durch Halluzination. Vierteljahrsschr. f. gerichtl. Med. 1902.

Müller, Johannes, Über die phantastischen Gesichtsercheinungen. Koblenz 1826.

Nägeli, Über selbstbeobachtete Gesichtserscheinungen. Sitzungsber.

der k. bayr. Akad. d. Wiss. zu München 1868. 1, 503.

Naudascher, Trois cas d’hallucinations speculaires. Ann. med.

psych. 68, 284. 1910.

Neumann, Lehrbuch der Psychiatrie. 1859.

Nicolai in der Berliner Monatsschr. 1799, Auch in Nicolai, Phil. Abhandl. 1, 58 ff.

Obersteiner, Die Sinnestäuschungen in Dettrichs Handbuch der ärztl. Sachverständigentätigkeit 9, 2. 1910.

Parant, Note sur la pathogénie des hallucinations à propos d’un cas d’hallucinations volontaires psychosensorielles chez une aliénée. Ann. méd. psych. 1882, S. 372.

Parich, Über Trugwahmegmung. Leipzig 1894.

Peterson, Homonymous hemiopic hallucinations. New York med.

jom. 1890, Aug. Ref. N. C. 10, 155.

Pfersdorff, 1. Über intestinale Wahnideen im manisch-depressiven Irresein. C. f. N. 1904, S. 161 ff.

— 2. Der Wahn der körperlichen Beeinflussung. M. f. P. 17, i57.

Pick, 1. Über Halluzinationen bei zentralen Defekten der Sinnes-qerkzeuge. Prag. med. Woch. 1883, Nr. 44.

— 2. Beitrag zur Lehre von den Halluzinationen. Jahrb. f. Psych. 2, 44. *

— 3. Beiträge zur Lehre von den Halluzinationen. N. C. 11, 329.

— 4. Über die Beziehung zwischen Zwangsvorstellungen und Halluzinationen. Prag. med. Woch. 20, 450. 1895.

— 5. Mitteilungen aus den Grengebieten der Psychiatrie und

Neurologie. Wien. klin. Woch. 1905. I. Weiterer Beitrag zur Lehre von der Mikrographie. IV. Über Halluzinationen in pathologisch veränderten sensorischen Mechanismen.

— 6. Bemerkungen über das Realitätsurteil von den Halluzinationen. N. C. 28, 66.

Pickott, Psychomotor hallucinations and double personality in a case of paranoia. The joum. of nerv. et ment, diseases 1903. May.

Pingel, Ein Symptomenkomplex von zwei Formen der Erinnerungsfalschungen und von Gedankenlautwerden. Diss. Königsberg 1908.

Pohl, Der halluzinatorische Prozep. Jahrb. f. Psych. 3. 1881. Probst, Über das Gedankenlautwerden und über Halluzinationen ohne Wahbideen. M. f. P. 13, 401.

Proskauer, Über musikalische Trugwahmegmungen. Diss. Freiburg

1901.

Ranschburg, Über die Wirkung gleichzeitiger homogener und heterohener Reize mit Bezug auf die Entstehung der Illusionen. C. f. N. 1903, S. 344.

Ravenna e Montagnini, Contributo alio studio della illusione igrica. Riv. di patol. nerv, e ment. 1902. Ref. N. C. 22, 223. Redlich und Kaufmann, Über Ohrenuntersuchungen bei Gehors-halluzinationen. Wien. klin. Woch. 1896, S. 35.

Regis, Traumartige Halluzinationen bei Degenerierten. N. C. 14, 185.

Reichardt, Zur Symptomatologie des Deliriums tremens. N. c. 24, 551.

Robertson. Unilateral hallucinations. The jom. of mental science

1902. *

Rose, Über die Halluzinationen im Santonrausch. Virchows Archiv 28, 1863.

Salomon, Über Doppeldenken. Diss. Breslau 1885.

Sander, 1. Ein Fall von Delirium potatorum als kasuischer Beitrag zur Lehre von den Sinnestäuschungen. Psychiatr. Centralbl. 7, 14, 106, 126. 1877.

— 2. Zwei Fälle von Delirium potatorum. A. f. P. 1, 490 ff. Sander, 3. Epileptische Anfäle mit subjektiven Geruchsempfindungen bei Zerstörung des linken Tractus olfactorius durch einen Tumor. A. f. P. 4, 234.

— 4. Sinnestäuschungen. Eulenburgs Realenzyklopädie d. ges. Heilk. 18, 325. 1889.

Sanjuau, Sur les hallucunations symboliques dans les psychoses et dans les rêves des sourdsmuets. Arch. d. Neurol. 1897, No. 15.

Santé de Danctis e Maria Montessori, Sulle cosidette alluci-nazione antagonistiche. Policlinico 1892.

Schirmer, Subjektive Lichterscheinungen bei totalem Verluste des Segvermögens durch Zerstörung der Rinde beider Hinterhauptslappen. Diss. Marburg 1895.

Schmidt-rimpler. Delirien nach Verschluß der Augen und im Dunkelzimmer. A. f. P. 9, 233.

Schüle, Die Dysphrenia neuralgica. Karlruhe 1867.

De Schweinitz, A case of homonymous hemiopic halluzinations with lesion of right optic tract. New Your medic. Joum. 1891. Seashore, Measurements of illusions and halluzinations in normal life. Studies from the Yale laboratory. 1895.

Segal, Über den Charakter der Halluzinationen bei hysteroepilep-tichen Anfällen in Abhängigkeit von der Reizung der Sinnesorgane. Ref. von Michel in Jahresber. f. Augenheilkunde 1890, S. 436.

Séglas, 1. De l’obsession hallucinatoire et de l’hallucination obsédante. Ann. med. psych. 1892.

— 2. Les hallucinations et le dédoublement de la personnalité dans lo folie systématique. Ann. méd. psych. 1894. 20, 5.

— 3. Sur les phénomènes dits hallucinations psychiques. Arch, de neurol. 1900.

— 4. Les hallucinations unilatérales. Ann. méd. psych. 1902. 15, 353; 16, 208, 374.

— 5. Des hallucinations antagonistes unilatérales et alternantes. Ann. méd. psych. 18, 11. 1903.

Seppilli, Contributo allô studio delle allucinazioni unilaterali. Riv.

sper. di fren. 16, 82. 1890. Ref. in N. C. 9, 663.

Sérieux, Sur un cas d’hallucinations motrices verbales chez une paralytique générale. Bull, de la soc. de méd. ment, de Belgique. 1894. Juni. Ref. N. C. 14, 380.

Silberer, Bericht über eine Methode, gewisse symbolische Halluzinationserscheinungen hervorzurufen und zu beobachten. Jahrb. f. Psychoanalyse 1, 513 ff. 1909.

Skliar, Beitrage zur Lehre von den Zwangshalluzinationen. A. Z. 67, 867.

Skoczinsky, Beitrag zur Kenntnis der Sprachbewegungshalluzina-tionen und ihrer Beaiehung zum Gedankenlautwerden. Char. Ann. 27.

SOLBRIG, Dir Beziehungen des Muskelsinns zur psychischen Erkrankung. A. Z. 28, 369.

Souchon, Über einseitige Halluzinationen. Diss. Berlin 1890. störring, Vorlesungen über Psychopathologie. Leipzig 1890. S. 30—109.

stransky, Schwerhörigkeit mit Pseudohalluzinationen (Gedankenecho). Wien. klin. Woch. 24, 187.

Tamburini, 1. Sülle delle allucinazioni. Riv. sper. di fren. Rev. in A. Z. 38, 43.

— 2. Über motorische Halluzinationen. Arch. ital. etc. Ref. in A. Z. 48, 229.

Tanzi, Una teoria deirallucinazione. Riv. de pat. nerv, e ment. 1901. Ref. in N. C. 21, 682.

Thomsen, Zur Klinik und Ätiologie der Zwangserscheinun — gen, ü ber Zwangshalluzinationen usw. A. f. P. 44.

Tigges, Zur Theorie der Halluzinationen. A. Z. 48, 309.

Todt, Zur Lehre von den Halluzinationen. Klin. f. psych, u. nerv. Krankh. von Sommer 4, 212.

Traugott, Beitrag zur Kasuistik der isolierten Gesichtshalluzinationen. Berl. klin. Woch. 1896, Nr. 28.

Trenel, Hallucinations obsédantes et obsessions hallucinatoires.

Ann. mèd. psych. 57 (10, 460). 1909. .

Truelle et Bonhomme, État obsédant à forme hallucinatoire. Bull, de la soc. clin, de méd. ment. 3, 92. 1910. Ref. Z. f. d. ges. Neurol, u. Psych. 1, 547.

Uhthoff, Beitrage zu den Gesichtstäuschungen (Halluzinationen. Illusionen usw.) bei kränkungen des Sehorgans. M. f. P. 5, 241, 370.

Urbantschitsch, Über subjektive optische Anschä ungsbilder. Wien 1907.

Vallet et Fasson, Hallucinations dialoguees conscientes. Revue de psychiatr. et de psychol. exp. 14, 16—20. 1909.

Vashide, Les hallucinations teleartiques. Paris 1908.

Vaschide et Vurpas, Les données anatomiques et experimentales sur la structure des hallucinations. Joum. de neur. 1902. Ref. in C. f. N. 1904, S. 70.

Vergely, Hallucinations diurnes chez les enfants. Rev. mens, des malad, de Г enfance. 20. Ref. in N. C. 21, 831.

Vold, Über Halluzinationen, vorzüglich Gesichtshalluzinationen auf der Grundlage von cutanmotorischen Zuständen und derjenigen von vergangenen Gesichtseindrücken. A. Z. 57, 834.

Wernich, Beitrag zu den Parästhesien des Geschmacks. A. f. P.

2, ¹⁷⁴‘ ..

Wildbrand und Saenger, Über Sehstörungen bei funktionellen Nervenleiden. Leipzig 1892, S. 64.

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В ПСИХОПАТОЛОГИИ

Принято при обследовании психических больных различать объективные и субъективные симптомы. Объективные симптомы — это все процессы, которые проявляются через чувственное восприятие: рефлексы, регистрируемые движения, фотографируемое лицо, моторные возбуждения, языковые высказывания, продукты письменной деятельности, поступки, поведение и т. д., далее к объективным симптомам относятся все измеримые результаты, как то: работоспособность, способность к учению, работа памяти и т. д. Наконец, обычно к объективным симптомам причисляют также еще бредовые идеи, обманы памяти и т. и., одним словом, рациональные содержания языковых продуктов, которые мы, хотя и не воспринимаем чувственно, а только можем понять, но которые мы понимаем без помощи какого-либо внутреннего проникновения в душевное просто через мышление, т. е. рационально.

В то время, как все объективные симптомы непосредственно демонстрирует каждый, у кого есть способность к чувственному восприятию и к логическому мышлению, и они могут быть убедительно представлены в их действительном существовании, субъективные симптомы, если мы хотим их понять, довольствуются тем, что в противоположность чувственному восприятию и логическому мышлению, именно обычно называют субъективным: они не могут быть увиденными органами чувств, а могут быть постигнуты только через переселение в душу другого, через проникновение во внутренний мир, только через сопереживание, не через мышление они могут быть представлены для внутреннего рассмотрения. Субъективными симптомами являются все душев-

ные порывы и внутренние процессы, которые мы надеемся непосредственно постичь в чувственном явлении, которое таким образом становится «выражением», как то: страх, печаль, веселость. Субъективные симптомы, далее это все душевные переживания и феномены, которые описывают нам больные и которые только через их оценку и их изображение становятся нам опосредованно доступными. Наконец, субъективные симптомы — это душевные процессы, которые толкуются, заключаются из отрывков обоих предыдущих сведений, из поступков, образа жизни и т. д.

С различением объективных и субъективных симптомов обычно всегда очень решительно связывают противоположность оценок. Объективные симптомы — единственно надежные, с ними одними можно что-нибудь научно предпринять, в то время как субъективные симптомы, хотя без них для временной ориентации еще много раз не обойтись, считаются в значительной степени ненадежными в их установлении и неплодотворными в отношении дальнейших научных исследований. Имеется требование строить учение о психических заболеваниях только на объективных симптомах и в идеале полностью элиминировать все субъективные симптомы. Это один взгляд, который находит своих более или менее последовательных представителей как в психологии, так и в психиатрии. Объективная психология противопоставляет себя субъективной психологии. Как утверждают представители первой, она работает только с объективными данными и ведет в своей последовательности к психологии без душевного, последняя, которая, впрочем, никогда обычно не недооценивает значимость другого рода первой, придает значение самонаблюдению, субъективному расчленению, установлению способов существования душевного, своеобразию феноменов и придает таким исследованиям значимость и тогда, когда они проводятся без каких-либо объективных оснований. Примеры объективной психологии являются обширными главами из учения о чувственном восприятии, измерения памяти и исследование рабочей кривой с ее компонентами. Мы берем последнее как пример, чтобы довести до сознания то, что эти исследования планомерно ведут к элиминированию душевного. Исследуются не чувства усталости (утомленность), а объективная усталость. Все понятия, как утомляемость, способность к отдыху, способность к учению, прочность затренированнош, воздействие паузы и т. д. относятся к объективно измеримым функциям, причем совершенно безразлично,

идет ли речь о машине или о бездушном живом организме или об имеющем душу человеке. Правда, такие объективные исследования обычно привлекают вторично — конечно, с полным правом — субъективные душевные феномены к толкованию или к сравнению с объективными результатами. Тогда используется субъективная психология, о которой должна идти речь в этом сочинении. Нет сомнения, что объективная психология дает более конкретные, достоверные, легко понятные любому результаты, чем субъективная. Но отличие в отношении уровня достоверности только постепенное, в отношении вида достоверности, правда, принципиально другое. Так как субъективная психология всегда ведет к конечному выполнению понятий и мнений во внутреннем представлении и взгляде душевного, в то время, как та объективная психология имеет свои конечные удовлетворения в никем не оспариваемых чувственных восприятиях, в цифрах, кривых или рациональных содержаниях.

Что же теперь хочет субъективная психология, которую так много поносят? В то время, как объективная с максимально возможным исключением душевного почти или совсем становится физиологией, она хочет сохранить именно саму душевную жизнь в качестве предмета. Она спрашивает себя — говоря совершенно обобщенно — от чего зависит душевное переживание, какие оно имеет следствия, какие связи можно в нем выявить? Ответы на такие вопросы являются ее настоящими целями познания. При каждом особом вопросе, однако, она оказывается перед необходимостью уяснить самой и объяснять другим, какое именно определенное душевное переживание она подразумевает. Так как она оказывается перед лицом необозримого многообразия душевных феноменов, которые она может исследовать не вообще, а из которых может исследовать отдельные. Перед тем, как она принимается за свою настоящую работу, она должна представить себе и выяснить, какие душевные феномены она подразумевает, с какими их нельзя путать, с какими они имеют сходство и т. д. При выполнении этой предварительной работы представления, проясняющего ограничения, и обозримого упорядочения душевных феноменов самостоятельно возникает феноменология. То, что предварительную работу временно превращают в самоцель, основывается на том, что она трудна и обширна. Пока за самостоятельное, планомерное исследование не брались, феноменологическая предварительная работа все время оставалась

ограниченной не связанными между собой, выдвинутыми ad hoc соображениями, в которых хотя и можно обнаружить некоторые хорошие признаки, но на которых исследование не должно останавливаться.

В рамках психологического исследования решающий шаг к планомерной феноменологии сделал Е. Гуссерль после того, как предварительная работа была проведена Брентано и его школой и Т. Липпсом. Для психопатологии имеются некоторые попытки феноменологии¹, но общепризнанным направлением исследования, которое выполняет планомерную предварительную работу для задач настоящей психопатологии, она еще не стала. Поскольку здесь действительно лежит много плодотворных задач, над которыми может работать каждый, программное изложение цели и метода представляется нам уместным.

В повседневной жизни никто не думает об изолированных душевных феноменах самого себя или других. Внутренне мы всегда направлены на то, из-за чего мы переживаем, а не на наши психические процессы при переживании. Мы понимаем других не благодаря рассмотрению и анализу душевной жизни, а благодаря тому, что живем с ними в связи событий, судеб и поступков. И если мы действительно однажды сами рассматриваем душевные переживания, то обычно мы это делаем только в связи понятых нами поводов и понятых нами следствий, или мы обычно классифицируем личности по характерологическим категориям. У нас никогда нет повода рассматривать душевные феномены изолировано, восприятие само по себе, чувство и описывать его в его явлении, способе существования, данности. Так же может вести себя психиатр в отношении больного. Он может сопереживать, насколько это случается именно всегда, без того, чтобы требовалось размышление, он может добиться в этом непременно личного, неформируемого и непосредственного понимания, которое, однако, и для него самого остается чистым переживанием,

¹ Книга Кандинского, Kritische und klinische Betrachtungen im Gebiete der Sinnestäuschengen, Berlin 1885, почти полностью феноменологична, не считая теоретических замечаний, которыми без ущерба для книги можно пренебречь. Оестеррайх, Die Phänomenologie des Ich in ihren Grundproblemen, Leipzig 1910 и Хаккер, Systematische Traumbeobachtungen, Archiv f. Psych. 21, 1, 1911 планомерно занимаются феноменологией таких явлений, которые для психопатологии особенно важны. В двух работах (Zur Analyse der Trugwahrnehmungen, s. S. 191 и Die Trug Wahrnehmungen, s. S. 252 я трудился в том же направлении.

не становится осознанным знанием. Он, вероятно, приобретает опыт в понимании, но не собрание осознанного опыта, который он может сравнить яснее, чем в неопределенных впечатлениях и «чувствах», которые он систематизирует, определяет, проверяет.

Это отношение в только сопереживающем понимании, которое для отдельной личности может быть невероятно удовлетворительным, даже, в зависимости от предрасположенности, может быть последней целью всей профессии, в определенном смысле, однако, субъективно. И если, исходя из такого целостного понимания без дальнейшего объяснения, без твердых регулярных понятий тогда выдвигаются отдельные утверждения или даются формулировки, то таковым, правда, в порицающем смысле должно быть дано обозначение «только» субъективного. Потому что они недискутабельны и непроверяемы. Если мы поэтому такое понимание и оцениваем очень высоко из-за проявляющихся в нем по-человечески ценных дарований, то все же мы никогда не сможем назвать это наукой, ни осуществляющееся в сублимированной форме, как это столетиями практикуется среди людей культивированных кругов, понимание, не лишенное понятий погружение сочувствующего психиатра.

Если, в противоположность этому, хочет развиваться еще психологическая наука, то она с самого начала должна ясно понимать, что, хотя она и устанавливает себе в качестве идеала ставшее полностью осознанным, изображаемое в твердых формах понимание душевного, которое неосознанно, неопределенно, только личностно и субъективно достигает того только что описанного отношения у способных к этому людей; она должна ясно представлять себе, что она не может даже отдаленно соответствовать этому идеалу, а находится в начальной стадии, которая видимо, открывает ей перспективы, но для которой такой идеал находится в бесконечности. Отсюда получается, что многие практикуют свое личное понимание единственно для собственного удовлетворения, и с точки зрения их даже если и смутного, но обширного проникновения смеются над попытками осознанного психологического определения понятий как над безобидными плоскими шутками и тривиальностями¹. То, что

¹ То, что психологи в массовом порядке допускают тривиальности, нельзя отрицать. Так же нельзя отрицать, что на месте основывающейся на планомерной только при осознанных психологических определениях идет речь о знании, придает им с научной точки зрения — то также и только с таковой — единственную ценность.

Это отношение, которое не хочет оставаться при понимающем переживании, а хочет прийти к сообщаемому, проверяемому, дискутируемому знанию, оказывается перед бесконечностью в высшей степени многообразных душевных феноменов, в которых еще господствуют совершенно неясные связи, которые имеют свои зависимости и следствия, которые еще нужно найти. Первым шагом к научному пониманию — это ведь, вероятно, несомненно является здесь отбор, ограничение, различение и описание on-ределенных душевных феноменов, которые тем самым ясно пред-ставляются и регулярно называются определенным выражением. Представление того, что действительно происходит в больном, что он собственно переживает, как ему что-то приходит на ум, каково ему на душе и т. д.— это начало, при котором сначала нужно совсем отвлечься от связей, от переживания как целого, тем более от додуманного, лежащего в основе подуманнош, теоретических представлений. Только действительно имеющееся в сознании должно быть представлено, все, не данное действительно в сознании, не имеется в наличии. Мы должны оставить в стороне все унаследованные теории, психологические конструкции или материалистические мифологии о душевных процессах, мы должны чистыми обратиться к тому, что мы можем в его действительном бытие понимать, осмыслять, различать и описывать. Это, как учит опыт, очень трудная задача. Это странное феноменологическое отсутствие предрассудков является не изначальным владением, а тяжелым приобретением после долгой критической работы и часто тщетных усилий в конструкциях и мифологиях. Так же, как мы детьми сначала рисуем вещи не так, как мы их видим, а как мы их представляем, так же, как психологи и психопатологи, мы идем через ступеньку, на которой мы каким-то образом представляем себе психическое, для непосредственного, без предрассудков, осмысления психического таким, какое оно есть. И это все новое и новое усилие

феноменологии науки иногда устраивается псевдопсихология; содержание того личного и, с точки зрения сообщаемости, смутного понимания просто изображается вместо разумного немецкого в столь же неточных, но ученых выражениях.

и нуждающийся во все новом приобретении через преодоление предрассудков фонд: эта феноменологическая установка.

Что же мы делаем, когда душевные феномены мы изолируем, характеризуем и понятийно определяем ? Мы не можем душевные феномены изобразить, не можем предъявить с помощью чего-либо чувственно воспринимаемого. Мы можем только со всех сторон направлять себя и других на то, чтобы представить себе это определенное. Генезис, условия и положения дел, при которых возникает этот феномен, связи, в которых он обычно существует, предметные содержания, которые он, возможно, имеет, далее наглядные сравнения и символизации, своего рода суггестивное, наиболее настойчиво достигаемое людьми искусства направление, показ уже прежде известных феноменов, которые играют роль как элементы настоящего и т. д., должны извне вести к собственно подразумевающимся душевным феноменам. Это усиленный всеми этими направлениями призыв к другим и, при последующем использований наших установлений, вообразить себе подразумевающиеся феномены. Чем многочисленнее и специальнее направления, тем более наверняка это должен быть определенный характерный феномен, который здесь предполагается. Это самостоятельное представление психологических вещей с помощью всегда внешних указаний является условием, единственно при котором вообще может быть понята какая-либо работа о психологическом.

Как гистолог, хотя и описывает подробно своеобразные морфологические элементы, но только так, что любому другому затем легче увидеть их самим, и как гистолог должен у тех, которые действительно хотят его понять, предполагать и добиваться этого самовидения, так и феноменолог вполне может указать всевозможные признаки, различия, смешения, чтобы описать качественно своеобразные, психические факты. Но он должен рассчитывать на то, что другие не просто думают вместе с ним, но что они в общении и беседах с больными и в собственном представлении смотрят вместе с ним. Это смотрение не чувственное, а понимающее. Нужно было это совершенно своеобразное, нередуцированное последнее «сделать фактом», «понять», «осмыслить», «увидеть», «представить себе» применять и понять, чтобы сделать хотя бы только один шаг вперед в феноменологии. Только так можно добиться плодот-

ворной критики, которая направлена как против конструкций, так и против непродуктивного, подавляющего отрицания любой возможности прогресса. У кого нет таз видеть, не может заниматься гистологией; кто противится или неспособен вообразить себе душевное и рассматривать живым, не может понять феноменологию.

Это последнее, нередуцированное качество душевных феноменов, которое только с помощью того призыва среди многократных направлений могут предполагаться идентичными, существует уже при самых простых качествах чувств, например, синий, красный цвет, звук, как при осмотре помещения, осознании предмета, восприятии, представлении, мысли и т. д. Мы имеем его в области психопатологии, например, при псевдогаллюцинациях, déjà vu отчуждении мира восприятий, переживании собственного удвоения, деперсонализации и т. д., при этом, однако, все эти названия обозначают только группу снова различающихся между собой нюансами душевных феноменов.

Для представления всех этих феноменологических конечных качеств мы уже многократно использовали такие выражения, как смотреть, чувствовать, понять и т. п. Под всеми этими выражениями понимается то же последнее, еще только наполняющее наши понятия переживание, которое в психологической области является тем же, чем является в естественнонаучной области чувственное восприятие. Так же, как это чувственное восприятие пробуждается демонстрацией объекта, так и понимающее, прочувствующее представление пробуждается названными наведениями, непосредственное восприятие феноменов выражения, погружением в самоописания. Из такого способа выражения уже получается, что чувствование и понимание еще не являются простым конечным феноменом, а, вероятно, еще содержат в себе ряд фактов, которые необходимо различать. Как восприятие, это чувствование сначала само ставит перед феноменологией (чьей основой оно является) задачу, затем подвергается генетическому исследованию¹. Оба не интересуют нас в этой части. Нам нужно здесь только констатировать это наполнение наших знаний в

¹ Всю литературу по чувствованию и по пониманию легко можно найти с помощью разъясняющего реферата Гайгера: Über das Wesen und die Bedeutung der Einfühlung, Bericht über den IV. Kongress für experim. Psychol. 1910.

прочувствующих и понимающих переживаниях и поднять вопрос достоверности этого вида, в которой нам доступны факты. На этот вопрос, если эти переживания когда-нибудь аналогично переживаниям восприятия были признаны чем-то последним, нужно ответить в таком смысле: технические вспомогательные средства для хранения однажды имевшихся взглядов для последующего сравнения и некоторые другие в области переживаний чувствования навсегда так несовершенны, что здесь приходится бороться с много большими трудностями, чем в области чувственного восприятия; достоверность здесь, однако, достигается принципиально сходным образом через сравнение, повторение, проверку переживаний чувствования, представление, как через сравнение, повторение и проверку найденных в чувственном восприятии естественнонаучных результатов. Недостоверность преобладает в обеих областях. То, что она больше на психологической стороне, нельзя оспаривать. Но это только различие в степени.

Представляем ли мы себе наши собственные душевные переживания прошлого или переживания других людей, достаточно безразлично. Значительное различие, по всей видимости, существует только между наблюдениями¹, полученными при планомерном экспериментальном самонаблюдении постоянно возвращающихся переживаний, и только понимаемыми представлениями. Для наших исследований психопатологических феноменов речь, вероятно, может идти почти только о последнем, поскольку больных видимо, только редко и при особенно благоприятных обстоятельствах при простых расстройствах (ложное восприятие при рассудительном сознании, агнозии и т. д.) можно побудить к самонаблюдейию в первом смысле. Это понимающее представление феноменов душевно больных может, однако, через понятия, которые получены через феноменологическое исследование первого вида, всегда ожидать значительной поддержки.

¹ Здесь были чрезвычайно плодотворны для феноменологии работы школы Кюльпе. Все эти в высшей степени запутанные вещи не должны быть здесь, где предусмотрено только определение феноменологического направления исследования,, изложены деталировано. Ср., впрочем, по самонаблюдению Elias Müller, Zur Analyse der Gedächtnistätigkeit und des Vorstellungsverlaufs, Leipzig 1911, S. 161—176.

Средства феноменологического анализа и установления того, что действительно переживают больные, тррх видов: во-первых, погружение в поведение, выражающие движения; во-вторых, обследование с его опрашиванием и направляемыми нами сведениями больного о самом себе; в-третьих, письменно изложенные самоописания, редко хорошие, затем, однако, они всегда очень ценны и по возможности используемы и без личного знания автора. Во всех этих случаях мы занимаемся феноменологией, насколько мы при этом настроены на душевное, и не на объективные явления, которые здесь в большей мере являются только проходным пунктом, только средством, не самим предметом исследования. Совершенно особую ценность имеют, однако, хорошие самоописания¹.

Если мы попытаемся приблизиться с помощью этих средств к душевной жизни больных, то сначала перед нами оказывается необозримый, постоянно текущий хаос все меняющихся феноменов. Нашей первой целью должно быть то, чтобы ограничить в нем отдельное, представить себе со всех сторон для самих себя для постоянного использования и для других и снабдить константно употребимым идентично себе названием. ГТсйхопа-

¹ Мы не можем отказать себе в том, чтобы не подчеркнуть совершенно особо, что самую большую ценность имеют для феноменологии, если таковые опубликовываются. Поскольку особенно образованные и интеллигентные больные предоставляют хорошие самоописания, врачи в частных клиниках, которым легче такие получить, чем врачам общественных клиник, которые наблюдают почти исключительно больных из низших сословий, имели бы самые большие заслуги, если бы они сделали доступными общественности эти описания. Считается, видимо, еще часто недостаточным и неполноценным опубликовать «случай», и требуется указание на чрезвычайно большую ценность самоописаний, чтобы стало больше, чем до сих пор принято собирать и использовать их. Я хотел бы выразить просьбу, чтобы читатели этих строк, которые обладают хорошими самоописаниями — т. е. такими, которые наглядно показывают действительно пережитые феномены,— все же их опубликовать, или, если они не могут на это решиться, пёредать их мне для ознакомления и возможного использования. Для заинтересованных в этом отношении читателей я привожу некоторые из лучших до сих пор опубликованных самоописаний. Их немного: Schreber, Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken, Leipzig 1903.— Th. de Quincey, Bekenntnisse eines Opiumessers, deutsch, Stuttgart 1886.— Gerard de Nerval, Aurelia, deutsch, München 1910 (правда, оформлено литературно).— J. J. David, Halluzinationen, Die neue Rundschau 17, 874.— Wollny, Erklärungen der Tollhaeit von Haslam, Leipzig 1889.— Kandinsky, Zur Lehre von den Halluzinationen, Archiv f. Psych. II, 453.— Die Kranken von Forel, Archiv f. Psych. 34, 960.— Klinke, Jahrh. f. Psych. 9.— Kieser, Allgem. Zeitschr. f. Psych. 10, 423.— Engelken, ebenda 6, 586.— Meinert, Al kohol wahnsinnig, Dresden 1907.

тологические феномены очень рекомендуют такое изолированное, абстрагированное от связей, феноменологическое рассмотрение, которое хочет данное только представить, не понять генетически, только видеть, не объяснять. Патологическим образом многочисленные душевные феномены возникают без понятных условий, с психологической точки зрения из ничего, с точки зрения причины, вызванные процессом болезни. Оживленные воспоминания о вещах, которые никогда не были пережиты, мысли с сознанием их правильности, без того, чтобы это сознание было понятным образом обосновано (бредовые идеи), настроения и аффекты, которые появляются абсолютно спонтанно без лежащих в основе переживаний или мыслей, и многое другое — частые явления. Они являются объектом феноменологического исследования, которое устанавливает и представляет, каковы они на самом деле. Три группы феноменов можно получить таким образом. Одна известны всем нам в собственном переживании. Они такого же рода, как соответствующие, обычно понятным образом обусловленные душевные процессы. Только их генезисом различаются в остальном полностью одинаковые феномены больных, например, многочисленные обманы памяти. Вторые понимаются нами как повышения, понижения или смешения пережитых самими феноменов, например, праведная одержимость некоторых острых психозов, псевдогаллюцинации, извращенные движущие побуждения. Насколько далеко здесь заходит наше понимающее представление, даже без основы собственных осознанных переживаний сходного направления, это вопрос, на который нет окончательного ответа. Иногда кажется, как будто наше понимание выходит далеко за пределы возможности даже только сходного собственного переживания. Третья группа болезненных феноменов отличается от этих последних полной недоступностью для понимающего представления. Мы приближаемся к ним только с помощью аналогий и картин. И мы замечаем их в отдельном случае не благодаря положительному пониманию, а через толчок, который претерпевает ход нашего понимания через это непонятное. Сюда, вероятно, относятся, например, все «сделанные» мысли, «сделанные» настроения и т. д., о которых многие больные рассказывают без сомнения как о переживаниях, которые мы, однако, всегда идентифицируем с помощью только тех или иных выражений и с помощью выявлений того, о чем речь не идет. Некоторые больные, которые в своем психозе еще имеют сознание нормальной душевной жизни, сами признают невозможность описать свои переживания обычным языком. Один больной заявил, «что при этом речь частично идет о вещах, которые вообще нельзя выразить человеческим языком... чтобы быть некоторым образом понятым, я должен буду много говорить в картинках и иносказаниях, которые, возможно, лишь приближенно попадают в точку; так как сравнивание с известными человеческими фактами опыта является единственным путем... (в другом месте) добавляется соображение, что по большей части речь при этом идет о видениях, картины которых хотя и у меня в голове, но описание которых словами невероятно сложно, частично даже невозможно». Некоторые — не многие — из новообразований слов больных основываются на таких наименованиях совершенно собственных переживаний. Один больной пытался описать сенсацию в бедре более точно тем, что на вопрос, судороги ли это, ответил: «Нет, это не судороги (Zuckungen), это Zoppungen».

В этом направлении ограничения и наименования отдельных форм переживаний работала психиатрия с самого начала, она, естественно, никогда не могла сделать и шагу без такого феноменологического определения. Так были описаны бредовые идеи, обманы чувств, депрессивные и экспансивные аффекта и другое. Все это останется основой дальнейших феноменологических определений. Но часто нужно очистить от балласта теоретических соображений о телесных основах и сконструированных душевных связях. Этими теоретическими усилиями были тогда «задушены» многочисленные феноменологические попытки. Мы теперь тоже больше не удовлетворимся несколькими скудными категориями, а отдадимся без предварительных условий феноменам, и там, где мы увидим таковой, попробуем его себе полностью представить, не зная предварительно с нашими психологическими знаниями уже предположительно, что это. Известное деление симптомов психоза на обманы чувств и бредовые идеи хотя и можно использовать как предметное слово, но в этих обозначениях еще скрывается необозримое множество совершенно различных феноменов. Некоторые примеры должны наглядно показать, что за феномены установлены.

а) Кандинский описывал псевдогаллюцинации, определенный вид патологических представлений. Они отличаются от нормальных большей чувственной определенностью, четкостью, детали-ров анностъю, появлением независимо от воли и вопреки ей, тем самым переживанием пассивности и рецептивности. От ложных восприятий так же, как от нормальных они, однако, отличаются их появлением не во внешнем пространстве одновременно с восприятиями, а во внутреннем пространстве, в котором мы также видим перед собой фантазии. Эти псевдогаллюцинации атаковали теоретическими сомнениями. Речь идет, однако, исключительно о феноменологической, дескриптивной проблеме. Описанные случаи можно представить себе феноменологически иначе, возможно, более очевидным образом. Можно привлечь к этому другие случаи (самоописания, результаты обследований), но только таким наглядным представлением, но никогда теоретическими соображениями, можно опровергнуть Кандинского. Сознание самостоятельности феноменологической задачи хранить здесь от совершенно неверно понимаемой и потому неплодотворной критики.

б) Больные нередко переживают феномен, в котором они настоятельным образом осознают, что за ними или над ними кто-то есть. Этот кто-то поворачивается с ними, если они оборачиваются. Они «чувствуют» его, «действительно» кто-то здесь есть. Но они не ощущают прикосновения, они совсем ничего не ощущают, они также не могут его увидеть. Некоторые больные, несмотря на это, рассуждают: никого нет, другие убеждены в существовании этого кого-то, присутствие которого они так живо осознают. Речь здесь, очевидно, не идет об обмане чувств, поскольку отсутствует чувственный элемент, речь не идет о бредовых идеях, поскольку имеется переживание, которое само только в оценке осмысляется правильно или в порядке бреда¹.

в) Еще третий пример, из царства чувств, должен продемонстрировать, что посредством простого погружения в отдельные феномены без системы и без теории приходят к представлению и определению таких феноменов, которые прежде всего присоединяются друг к другу. Говорят об экстатических чувствах. В них

¹ Эти и сходные феномены я вскоре буду описывать в другом месте на примере случаев, как «достоверные осознания».

можно быстро отличить, если не различные феномены, то различные нюансы — правильность отдельного примера здесь, естественно, не важна. Обнаруживают, во-первых, общее воодушевление, растроганность, одержимость всем возможным, во-вторых, глубокое внутреннее блаженство, которое тут и там производит из себя отрадное представление, в-третьих, чувство блаженного подъема и помилования, освящения и большого значения. Такие и сходные быстро проводимые различения требуют, если они должны иметь ценность, феноменологического развития, т. е. уточнения и феноменологического фиксирования.

Мы знаем теперь средства психопатологической феноменологии (выразительные движения, обследование, самоописания) и пути приведения к собственному представлению (генезис, условия и положения вещей при появлении феноменов, их содержания, имеющиеся в них уже известные феноменологические элементы, символические указания и т. д.), и мы знаем, что в конце концов только призыв к другим привести феномен к собственному представлению с учетом всего сказанного остается липшим. В феноменологической работе поэтому будут встречаться отдельные случаи, добытые из них общие описания и назначения наименований. это не упрек, а только констатация факта, что феноменология, собственно, именует просто непосредственно данное. Только что путь, который в отдельном случае может вести к более общему пониманию, и что относительной полноты феноменологического ограничения всегда трудно достичь. При этом нужно обдумать, что переживание отдельного больного всегда бесконечно по многообразию, что феноменология, однако, выбирает оттуда только нечто общее, которое при переживании другого случая, который мы поэтому называем тем же, такое же, в то время как та бесконечность индивидуального все время меняется. Существует, значит, отношение, что феноменология, с одной стороны, абстрагирована от бесконечности меняющихся составных частей, с другой — обращена вовсе не к абстрактному, а к полностью наглядному. Только насколько что-то можно довести до действительной, непосредственной данности, т. е. наглядно, является предметом феноменологии.

Предположим, что описанными феноменологическими ограничениями может быть в общем представлен и осознан ряд феноменов. Мы тут, по всей видимости, во второй раз оказываемся перед хаосом бесчисленных названных феноменов, которое еще никак не удовлетворяют нашу научную потребность. Для ограничения отдельных феноменов надо провести систематизацию, чтобы многообразие душевного планомерно осознать и сделать до соответственно достигнутой границы обозримым. Феномены можно совершенно по-разному систематизировать в соответствии с целью, которую в данный момент имеют. Например, можно распределить по генезису, по возможным телесным условиям, по содержаниям, по значению, которое имеют феномены с какой-нибудь точки зрения (к примеру, логические, этические, эстетические феномены душевного). Всем этим принципам систематизации отдадут должное на своем месте. Для самой феноменологии они мало удовлетворительны. Здесь мы ищем систематизацию, которая распределяет душевные феномены по их феноменологическому родству, так как, к примеру, бесконечно многочисленные цвета в цветовом круге или цветовом шаре сделаны феноменологически удовлетворительно обозримыми. Теперь при сегодняшнем уровне феноменологии обнаруживается, что имеются группы явлений, между которыми вообще незаметно никакое родство: чувственные ощущения и мысли, иллюзии и бредовые суждения, разделенные пропастью, совсем не связанные переходами феномены. Такие, совсем не сходные, феномены, можно только поставить рядом, а не распределять дальше. Насколько эти разделения в конце концов будут редуцироваться до одного или нескольких основных различий, еще нельзя предвидеть.

Полностью разделенным феноменам, с другой стороны, противостоят группы обозримо распределенных, сходных явлений. Между ними обычно тогда также имеются переходы, как между цветами. Примером¹ такой систематизации сходных феноменов в обзоре являются псевдогаллюцинации. При более близком рассмотрении отдельных случаев оказывается, что имеются переходы между нормальными представлениями и полностью развившимися псевдогаллюцинациями (которые никогда не являются достоверными и всегда остаются внутри, в воображаемом пространстве). Чтобы сделать их обозримыми, удается обнаружить четыре главные противоположности, между которыми могут

¹ Для меня здесь снова неважно, правилен ли именно выбранный пример. Он должен только служить наглядному представлению цели.

колебаться эти феномены в ряде переходов. Если мы в каждом из этих рядов, к примеру, опишем место, то у нас будет особенный феномен, который находится между представлением и псевдогаллюцинацией, достаточно феноменологически охарактеризованный. Этими четырьмя противоположностями являются:

Нормальные фантазии:

Имеют неопределенный рисунок, представляются нам неполно и только в отдельных деталях

Имеют эту адекватность только в очень немногих элементах ощущений или не имеют совсем, например, в воображаемом лице все серо

Непостоянны и размыты и должны все время производиться снова

Зависимы от воли, могут по желанию бьггь вызваны и изменены. Они производятся с чувством активности.

Выраженные псевдогаллюцинации:

1. Имеют определенный рисунок, представляются нам полно со всеми деталями

2. Имеют в отношении отдельных элементов ощущений полную адекватность соответствующим восприятиям

3. Постоянны и легко могут быть удержаны тем же способом

4. Независимы от воли, не могут быть произвольно вызваны и изменены. Они принимаются с чувством пассивности и рецептивности

Этот пример, который мы в этом месте не будем рассматривать дальше, показывает, как, к примеру, удается сгруппировать сходные феномены чисто феноменологически, когда только действительно пережитые стороны этих феноменов предоставляют исходные моменты для распределения, в то время как додуманное, теоретическое еще остается совсем далеко. Из изложения одновременно выявляется, как важно, чтобы, используя предметное слово, отличать феноменологические переходы от феноменологических пропастей. Первые допускают феноменологические систематизации, последние только противоположные пары или перечисления. Тем самым, одновременно естественно, что на признание феноменологически новой группы феноменов, которые отделены от предшествующих пропастью, решатся только с трудом и только при наглядном представлении. Несмотря на это, при современном уровне, при котором многие все душевное хотят свести к возможно малому числу простых качеств, лучше принять больше некоторых феноменов, которые потом вскоре

все же систематизируют, чем впасть в пошлость из малого числа элементов выстроенных психологических систем.

В то время, как собственно идеалом феноменологии является обозримо упорядоченная бесконечность нередуцированных душевных качеству в противоположность этому имеется другой идеал, идеал по возможности малого числа последних элементов, как, к примеру, в химии. Из их комбинаций должны быть выведены все более сложные душевные феномены, разложением на такие элементы должны быть достаточно изображены все душевные феномены. Наконец, такой взгляд в своей последовательности не может считать бессмысленным обойтись одним единственным конечным душевным атомом, из которого в различных сочетаниях строится все душевное. Этот ориентированный на естествознание идеал имеет, наверняка, смысл для генезиса душевных качеств. Так как бесконечно многообразные цвета генетически сводятся только к количественно различающимся оттенкам, можно пожелать генетически выяснить другие душевные феномены и затем, возможно, под этим углом зрения систематизировать и иначе. Но для феноменологии самой такое требование представляется совершенно бессмысленным. Феноменологический анализ имеет целью осознавать душевные феномены с помощью четкого ограничения. Он, среди прочего, действует при этом также так, что выявляет душевные качества, которые встречаются в только что имевшемся в виду как часть. Это разложение комплексных образований на такие части, которое является только одним путем, считается тем собственно только для генезиса рассчитаны мнением единственным анализом. Для него, например, восприятие было бы выяснено через разложение на элементы ощущений, пространственный взгляд и интенциональный акт, в то время как истинная феноменология только сравнением с фантазией, которая выстроена из тех же элементов, с суждением и др. доходит до характеризации восприятия как нередуцированного душевного качества. Если поэтому, вероятно, иногда, концепции «разложения на конечные элементы», так же как концепции «разложения как ограничения конечных качеств» удается выдавать себя за свободных от генетических точек зрения и за чисто феноменологических, то все же при каждом случае она (т. е. концепция впадает обратно в смешение с генетическим рассмотрением: для нее возникают

тогда комплексные образования снова из собирающихся элементов. В противоположность этим взглядам у феноменологии нет даже идеала возможно меньшего числа конечных элементов. Напротив, она не хочет ограничивать бесконечность душевных феноменов, хочет однако, насколько это возможно — это, конечно, бесконечная задача — сделать их обозримыми, их четко осознать и сделать в отдельности снова узнаваемыми.

Мы изложили, даже если только в самых общих чертах, цель и метод феноменологии, которой, хотя и всегда занимались, но которая никогда, по-настоящему, не приходила к беспрепятственному развитию. Поскольку ее смешение с другими исследовательскими задачами всегда было ее главным дефектом, мы хотим еще раз кратко перечислить, чего не надо в феноменологии и с чем ее нельзя путать.

Феноменология имеет дело только с действительно пережитым, только с наглядным, не с какими-либо вещами, которые, как представляется, лежат в основе душевного, теоретически конструируются. При всех своих определениях она должна себя спрашивать: и это, действительно, переживается? И это, действительно, дано в сознании? Ее определения имеют свою достоверность тем, что представление душевной действительности снова и снова удается, они только тем могут быть опровергнуты, что до сих пор неверно представленные факты представляются верно, не тем, что из каких-либо теоретических положений выявляется невозможность или отличительность. Феноменология ничего не может приобрести через теорию, в лучшем случае потерять. Правильность отдельного представления не контролируется по общим критериям. Она должна находить свой масштаб всегда в себе самой.

Феноменология имеет дело с действительно пережитым. Она рассматривает душевное «изнутри» в непосредственном представлении. Она поэтому имеет дело не с исследованием выходящих наружу явлений, моторными феноменами, выразительными движениями как таковыми, объективными достижениями. В какой мере выразительные движения и самоописания являются не предметом, но средствами феноменологии, было изложено выше.

Феноменология, далее, не имеет дело с генезисом душевных феноменов. Она только предварительное условие для такого генетического исследования, сама, однако, оставляет их совершенно в стороне и не может быть ими ни опровергнута, ни поддержана. Исследование возникновения цветов, восприятий и т. д. чуждо феноменологии. Совсем по-особенному опасны для нее в меньшей степени такие фактические генетические исследования, чем те «мозговые мифологии», которые интерпретировали феноменологию и заменяли ее конструкциями физиологических и патологических мозговых процессов. Вернике, который сделал значительные феноменологические установления, такими интерпретациями с помощью ассоциативных волокон, зеюнкции и т. п. исказил их. Эти конструкции обычно не дают феноменологическим исследованиям дойти до конца. Они хотя в начале и занимаются вынужденно феноменологией, но когда они затем добираются до своей теории, чувствуют прочную почву и находят феноменологическое в странной недооценке своих собственных истоков «субъективной».

Наконец, феноменологическое рассмотрение нужно также отграничить от генетического понимания душевных процессов, того своеобразного, применимого только к душевному понимания, для которого душевное с очевидностью «вытекает» из душевного, для которого само собой разумеется, что тот, на которого напали, разъярен, обманутый шобовник ревнив. Мы говорим как при феноменологическом представлении, так и при этом осмыслении вьггекания друг из друга о «понимать». Чтобы избежать путаницы, назовем феноменологическое понимание душевных состояний статичным пониманием, которое осмысливает только факта, переживания, способы сознания и является основой их ограничения и характеризации. Понимание связей душевных переживаний, вытекание душевного из душевного назовем генетическим пониманием. Поскольку теперь феноменология не имеет дела с этим генетическим пониманием, ее нужно в большей мере рассматривать совершенно отдельно от него, однако, ее возможным предметом являются регулярные последствия душевного, которые переживаются в действительности и вместе образуют своеобразное феноменологическое единство. Возможно, примером этому является переживание воли. Это феноменологическое следствие является чем-то совсем иным, чем понятое вытекание одного из другого. Мы ограничиваем феноменологию статически понятым.

Само собой разумеется, что мы, рассматривая психопатологию как целое, наш собственный интерес находим в генетически понятом, в отношениях зависимости, лежащих вне сознания, в установлении телесных причин душевных процессов, одним словом, в связях. Феноменология учит нас знать только те формы, в которых происходит все переживание, все душевно действительное, она учит нас знать не содержания личной отдельной жизни и не лежащие за пределами сознания основы, на которых это душевное плавает как пена на море, как тонкий поверхностный слой. Проникнуть в глубины этого лежащего вне сознания всегда будет больше привлекать из-за уже известных связей, чем просто делать феноменологические установления, точное соблюдение которых все же является предварительным условием для всех дальнейших исследований. Единственно в феноменологически найденных формах происходит доступная нашему непосредственному осмыслению действительная душевная жизнь, для того, чтобы понять которую, мы в конце концов исследуем все те же лежащие вне сознания связи.

В заключение мы наметим еще отдельные задачи феноменологии. Вообще не существует ни одной области психопатологической феноменологии, которая была бы замкнута. Даже там, где феномен наглядно ясен, как при некоторых видах ложного восприятия, хорошая казуистика, которая может служить подтверждением опыта, так скудна, что тщательно описанные случаи все еще имеют большую ценность. Относительно видов ложных воображений, которые с успехом могут быть исследованы особенно при высших чувствах, нужно еще много сделать. Нужно только подумать о вопросе зрительных галлюцинаций в объективном пространстве одновременно с реальными восприятиями. К феноменологии переживаний бреда едва приступили. То, что об этом имеется, находится в работах о чувствах как первом симптоме паранойи. Феноменология патологических чувств невероятно бедна. Лучшее можно найти в отличных работах Жане, в которых, однако, придается мало значения тщательному ограничению и порядку¹. Личностное сознание систематически обрабатывалось Оестеррайхом. Для таких проблем наибольшее значение имели бы феноменологические описания психиатров,

¹ В развитии феноменологии чувств нужно прежде всего учесть работы Гейгера: Das Bewusstsein von Gefühlen, Münchener Philosoph. Abhandl, Th. Lipps zu seinem 60. Geburtstag gewwidmet, и: Zum Problem der Stimmungseinfühlung, Zeitschr. f. Ästhetik 6, 1. 1911.

у которых в руках материал, и самоописания, более подробные чем до сих пор.

В гистологии требуется давать себе отчет при обследовании коры головного мозга о каждом волокне, каждом зернышке. Абсолютно аналогично феноменология требует: нужно отдавать себе отчет о каждом душевном феномене, каждом переживании, которое обнаруживается при обследовании больных и в их самоописаниях. Ни в коем случае нельзя довольствоваться общим впечатлением и некоторыми вытянутыми ad hoc деталями, а нужно знать о каждой детали, как ее нужно воспринимать и оценивать. Поступают некоторое время таким образом, тогда становится, с одной стороны, кое-что менее удивительно, что видели часто и что тот, кто работает только с общим впечатлением, не осознал и в зависимости от моментального направления его впечатлительности находит снова и снова удивительным и еще никогда не бывшем; с другой стороны, однако, обращают внимание на то, что для кого-нибудь действительно незнакомо, и испытывают обоснованное удивление. Не представляет опасности, что это удивление когда-либо прекратится.

Само собой разумеется, что многие психиатры уже поступают совершенно так и по праву восприняли бы как дерзость, если бы им представляли бы это как новое. Но феноменологическое отношение вовсе не так распространено, чтобы его не нужно требовать все снова и снова. Можно надеяться, что из него еще вырастет ценное обогащение знаний того, что действительно переживают больные.

КАУЗАЛЬНЫЕ И «ПОНЯТНЫЕ» СВЯЗИ МЕЖДУ ЖИЗНЕННОЙ СИТУАЦИЕЙ И ПСИХОЗОМ ПРИ DEMENTIA PRAECOX (шизофрении)

Понятные связи представляют собой нечто совсем иное, чем каузальные связи. Так, например, мы понимаем поступок, исходя из мотивов, а движение объясняем каузально как следствие возбуждения нервных клеток. Мы понимаем, как аффекты вызывают настроения, а настроения становятся источником для определенных надежд, фантазий и опасений, но мы объясняем возникновение и исчезновения восприимчивости памяти усталостью и восстановлением сил и т. д. Понимание одного психического явления, исходя из другого психического явления, называют также психологическим объяснением, и ученые-естествоиспытатели, которые имеют дело только с чувственно воспринимаемым и казуальным объяснением, выражают вполне понятное и справедливое неприятие психологического объяснения в том случае, если оно призвано заменить их работу. Понятные психические связи были названы также внутренней каузальностью, и таким образом выявилась та непреодолимая пропасть, которая существует между этими, только условно называемыми каузальными и настоящими каузальными связями, внешней каузальностью.

Два вида анализа — понимание и каузальное объяснение — при исследовании человека взаимодействуют, хотя и очень сложным, но при более точном методологическом осмыслении, тем не менее, вполне обозримым и ясным способом. В данном труде мы не ставили перед собой задачи детально проанализировать эти отношения. В большей степени мы стремились выявить каузальные и понятийные связи в конкретных случаях. Будет ли и насколько способствовать нашему пониманию (сути вещей) понимание (как метод), так называемое психологическое объяснение, может показать только привлечение конкретного материала. Его мы хотим расширить. Однако прежде представляется необходимым в очень краткой тезисной форме определить методологические условия этого направления исследования и установить (терминологическую) связь между употребляемыми словами и (обозначаемыми ими) устойчивыми понятиями¹.

Методологический обзор

Мы не имеем намерения при помощи данных тезисов навязать наши взгляды тем исследователям, которые продвигаются к цели совсем другими путями. Мы хотим лишь для тех, кто стремится к аналогичной цели, сделать понятными методологические предпосылки, на основе которых мы работаем. В связи с этим мы просим с пониманием отнестись к категоричной форме изложения, без которой мы не смогли бы достичь необходимой здесь краткости.

1. Внешний и внутренний смысл. Мы сравниваем — и это только лишь сравнение — данность воспринимаемого органами чувств внешнего мира с данностью чувственно не воспринимаемого внутреннего мира. Растения, животные и все другие предметы могут конкретно и по отдельности быть воспринята и описаны нами, кроме того, мы можем поставить чувственные факта в связь при помощи объяснения, каузального мышления. Подобным образом мы можем сделать доступными и описать душевные состояния, факта душевной жизни, переживания, способы существования сознания как таковые (например, представления, мысли, чувства, псевдогаллюцинации, бредовые идеи, побуждения и т. д.). Во-вторых, мы можем понять психические связи: понять, как из одного психического вытекает другое, как поступки возникают на основе мотивов, как настроения и аффекта вытекают из ситуаций и переживаний. Чувственному восприятию противопоставляется делающее его видимым осознание душевного, каузальному объяснению — психологическое

¹ Из имеющейся литературы заслуживают особого внимания Simmel, Probleme der Geschichtsphilosophie, Кар. 1, а также Мах Weber, Roscher и Knies и т. д. в Schmollers Jahrbüchern Bd. 27, 29, 30: 1903—1906.

понимание. Так как оба способа сделать душевную жизнь доступной называются «понимать», мы отличаем понимание состояний как статическое понимание от понимания связей как генетического понимания. Осознание психических состояний, их разграничение, описание и упорядочение является задачей феноменологии¹, понять так, чтобы это было убедительно; психические связи — совсем иная задача психологии, основным методом которой является понимание.

2. Генетическое понимание. Понимание того, как одно психическое вытекает из другого, может быть разнообразным. Первое важное разграничение провел Зиммель, который стал различать понимание сказанного от понимания говорящего. Так, если мы считаем, что содержания отдельных мыслей вытекают одно из другого по законам логики, мы понимаем эти связи рационально. Если же мы понимаем содержание мыслей как вытекающих го настроений, желаний или опасений думающего, то только тогда мы понимаем эти связи собственно психологически, или иначе, сопереживая душевному миру другого. Если рациональное понимание всегда приводит к выводу, что содержанием души является рациональный, понимаемый без всякой психологии комплекс, то понимание через сопереживание вводит внутрь собственно душевных взаимосвязей. Если рациональное понимание является только вспомогательным средством психологии, то понимание через сопереживание самой психологией.

3. Психология, основным методом которой является понимание, и функциональная психология (исследующая осуществление психических функций экспериментальная психология — прим, пер.) «Понимающая» психология имеет совсем другие задачи, чем развившаяся из (общей) психологии функциональная психология. Они не мешают друг другу, и ни одна из них не имеет основания критиковать другую, так как обе преследуют совсем различные цели. Функциональная психология, которая может прийти к результатам, которые могут быть использованы только экспериментальным путем, поступает следующим образом: участвующие в эксперименте лица получают задания, выполнение которых затем измеряется по различным параметрам. Зависимость результатов от различных факторов планомерно исследу-

¹ Феноменологию развил Гуссерль (Logische Untersuchungen, zweiter Band). Для наших целей ср. мое сочинение о феноменологическом направлении исследований в психопатологии, с. 314.

ется при изменении поставленных условий и таким образом постепенно анализируется комплексный результат функций, расчленяемый на более элементарные, устанавливаются также причины такого осуществления функций и строятся теории о каузальных зависимостях. Исследуются ли память, восприятие, объем сознания, работоспособность и т. д., все в принципе используют один и тот же метод и воздвигли в течение десятилетий ценное здание физиологической психологии, которую не сумели оценить только те ученые-психологи, которые ошибочно считают психологию, основывающуюся на понимании, за единственную психологическую науку¹.

Эта функциональная психология не ставит целью что-либо понимать, она никоим образом не внедряется внутрь психического, а обращается со всем психофизическим механизмом в принципе как с не имеющим души живым существом, функции которого исследуются. Она может, будучи объективной психологией (по сравнению с психологией понимания и феноменологией как субъективной психологией), прийти к необычайно точным результатам. Но она по своей сути никогда не сможет дать ответа на вопросы, которые ставят феноменология и психология, базирующаяся на понимании. Столь же ошибочным, как презрение некоторых ученых-психологов по отношению к функциональной психологии как таковой, является то, что исследователи естественнонаучного направления, признающие только чувственное, только эксперимент и статистику, презирают «понимающую» психологию. Эти направления исследований преследуют различные цели. Ошибочной может стать только попытка подменить друг друга и перенести что-либо из одной области в другую.

4. Очевидность генетического понимания и ее корни. Когда Ницше убедительно растолковывает нам, как из осознания слабости, убогости и страдания произрастают моральные принципы, моральные требования и религия спасения, так как душа вопреки своей слабости таким обходным путем пытается удовлетворить свое стремление к власти, мы сталкиваемся с непосредственной

¹ Экспериментальная психология приняла благодаря школе Кюльпе совсем новое развитие, выходящее за рамки функциональной психологии, так как эксперименты с планомерно проводимым самонаблюдением содействовали развитию феноменологии. Функциональная психология требует проведения экспериментов. Но не все эксперименты служат только функциональной психологии, хотя, конечно, большинство из них.

очевидностью, которая не нуждается в дальнейшем обосновании, не должна быть сведена к какой-либо другой очевидности. На таких фактах осознания полной очевидности в противовес обезличенным, изолированным объясняемым связям и базируется психология понимания¹. Эта очевидная ясность достигается при опытном постижений человеческой личности и не может быть индуктивно доказана через повторяющийся опыт. Ее убедительная сила заключается в ней самой. Признание такой очевидности является предпосылкой психологии понимания так же, как признание реальности восприятия и наличия причинных связей является предпосылкой естественный наук. Вопрос о психологическом генезисе этой очевидности находится за рамками методологии так же, как генезис восприятия и очевидности убедительности какой-либо причинной связи находится за рамками исследования предпосылок естественных наук. Вопросом о генезисе очевидного понимания занялась психология сопереживания. Однако она не интересует нас с точки зрения методологии. Мы хотели бы все же заметить, что мнение, будто бы понимание, базирующееся на очевидности, может быть обосновано повторяющимся опытом и не является последним, исходным, столь же ошибочно и должно быть опровергнуто, как и мнение, что очевидность принципа причинности может быть доказана опытным путем. Это мнение остается ошибочным, даже если психологический генезис очевидности свидетельствовал бы о повторяемости опыта.

5. Очевидность понимания и действительность, понимание и толкование. Если Ницше и переносит названную нами убедительно понятую связь между сознанием слабости и моралью на единичный процесс возникновения христианства, то такой перенос на частный случай может быть ошибочным, несмотря на правильность общего, идеально-типического понимания этой связи.

Суждение о действительности понимаемой связи в единичном случае основывается не только на ее очевидности, но прежде всего, на объективном материале чувственных, осязаемых, реальных точек опоры (содержание речевых высказываний, духов-

¹ Мы вынуждены дать такой неясный по своей внутренней форме эквивалент, так как иначе пришлось бы использовать описание, а при частых повторах такая громоздкая структура мешает восприятию текста.

не

ные творения любого рода, действия и поступки, образ жизни, жестикуляция), которые по отдельности «понимаемы», но всегда остаются в определенной мере недостаточными. Все понимание единичных действительных процессов остается поэтому в большей или меньшей степени толкованием, интерпретацией, которое только в редких случаях может достичь относительно высокой степени завершенности. Эта соотношения видны наиболее ясно при сопоставлении отношений правил каузации и связей, понимаемых как очевидные, к действительности. Правила каузации являются именно закономерностями, которые устанавливаются индуктивно и завершаются созданием теорий, которые предполагают наличие некой величины, лежащей в основе непосредственно наблюдаемой действительности. Каждый частный случай причисляется к ней. Генетически понимаемые связи являются идеально-типическими связями¹. Они очевидны сами по себе (не выводятся индуктивно), не служат созданию теорий, а являются тем масштабом, по которому измеряются единичные реальные процессы и распознаются как более или менее понятные. Понятные связи ошибочно принимают вид правил в том случае, когда устанавливается частотность проявления какой-либо понятной связи. Но ее очевидность благодаря этому ни в коей мере не увеличивается: индуктивно выводится не она сама, а ее частотность. Например, устанавливается частотность понятной связи между ценой хлеба и воровством. Частотность понятной связи между осенней погодой и самоубийством не под гверждается кривой самоубийств, которая достигает пика весной, однако понятная связь не является поэтому ошибочной. Один реальный случай может стать для нас поводом для осознания понятной связи, ее частотность ничем не дополняет ее уже однажды установленную очевидность. Ее установление служит совсем другим интересам. В принципе вполне можно представить себе ситуацию, когда, предположим, поэт убедительно изображает понятные, но никогда еще не существовавшие связи. Они нереальны, но им присуща общая очевидность в идеально-типическом смысле.

6. Границы понимания, неограниченность объяснения. Напрашивающаяся мысль, что все психологическое является областью понимания, а физическое областью каузального объяснения, оши-

^!0 понятии идеального типа cp. Мах Weber. Die «Objektivität» sozialwissenschaftlicher und sozialpolitischer Erkenntnis, Archiv f. Sozialw. Bd. 19, 1904.

бочна. Нет ни одного реального процесса психической или физической природы, который был бы недоступен причинноследственному объяснений); психические процессы также могут быть объяснены как причинно-следственные. Каузальное объяснение, например, уже начало успешно работать в психофизиологических исследованиях, посвященных возникновению чувственного восприятия, в открытиях, касающихся зависимости речевой функции от определенных мозговых центров и т. д. Последовательность психических состояний, каждое из которых, конечно же, должно быть понято феноменологически (статически), могла бы также в принципе получить каузальное объяснение. Не будет звучать абсурдно и мысль, что и последовательность «понятно» связанных между собой мыслительных актов когда-либо могла быть объяснена с точки зрения каузальных отношений без учета самой понятной связи. И здесь понятность данных психических явлений была бы столь же безразлична и случайна для каузального объяснения, как в другом случае и их непонятность. Таким образом, не было бы абсурдным как понимать, так и объяснять один и тот же реальный психический процесс. Обе установленные связи имеют лишь различные корни и различную сферу действенности. Они не могут оказать друг другу ни малейшей помощи. Объяснение не делает связь более понятной, а понимание не делает ее более объяснимой. Каждое из них, как понимание так и объяснение, означает по отношению к другому нечто новое¹.

На самом же деле, впрочем, не известен ни один процесс, который в этом смысле мог бы быть как понят, так и объяснен. Поиск такого процесса — проблема, уходящая в бесконечность. Совсем иным является то, что почти во всех психологических исследованиях понимание и объяснение идут рука об руку. Эта комбинация методов является незаменимой для психологии, однако понимание и объяснение, подходя с различных сторон, тем не менее ни в коем случае не относятся к одной и той же реальной части комплексного психического процесса.

В то время, как при каузальном объяснении мы нигде не наталкиваемся на принципиальные границы, а напротив, можем продвигаться во всех направлениях до бесконечности, то при понимании мы везде наталкивается на границы. Наличие пси-

*Это убедительно разъясняет Мах Weber, 1.

хических предрасположенностей, закономерности приобретения и потери диспозиций памяти, последовательность различных конституций психики по мере роста и возраст, а также все другое, что мы можем объединить в понятии подземной части, фундамента психического, все это является границей для нашего понимания. В мифические времена человек полагал, что, видя Бога-громовержца в молнии, он понимает, что такое гром. Были также и исследователи, которые считали, что все психическое может быть понято. Теперь же мы знаем, что нашему пониманию доступны лишь определенные стороны душевной жизни. С вопросом, каково же очертание этих границ, мы ознакомимся после того, как кратко обозначим все виды каузального объяснения в психологии, при освещении проблемы «Понимание и бессознательное».

7. Виды каузального объяснения в психологии. Каузальное исследование осуществляет индуктивный поиск правил связей. В примитивной форме устанавливаются голые правила, когда одно явление рассматривается как причина, а другое как следствие, например, душевное состояние как следствие ввода в организм алкоголя. В завершенной форме на основе господствующих теорий (как, например, теории атомов в химии) могут быть установлены каузальные уравнения. В психологии речь пока идет только о первой из названных ступеней. И так как здесь у нас нет какой-либо господствующей теории, то мы используем самые различные вещи как элемента каузального мышления, неважно, рассматриваем ли мы их в качестве причины или в качестве следствия. Эти элемента устанавливаются при определенных возможностях исследования и с определенной исследовательской целью. Виды каузального мышления в психологии меняются в зависимости от рода этих элементов. Чтобы послужить установлению элементов каузального объяснения в область каузального мышления втягивается весь понятийный аппарат феноменологии и психологии понимания. Феноменологические единицы, как например, галлюцинации, способ восприятия, объясняются на основе физических и физиологических процессов, понятные связи комплексной природы рассматриваются как единства, которые (например, маниакальный комплекс симптомов со всеми его содержаниями) оказываются следствием заболеваний мозга или непонятным следствием душевного потрясения, такого, например, как смерть близкого человека. Даже бесконечная совокупность понятных связей в индивиде, которую мы называем личностью, в определенных случаях принимается за единицу (элемент), каузальный генезис которой исследуется, например, по закономерностям наследственности. При таком каузальном исследовании мы вынуждены предполагать наличие чего-либо внесознательного и использовать такие понятия, как внесознательные диспозиции, предрасположенности, душевные конституции и внесознательные механизмы. На основе этих понятий в психологии не могут быть созданы единолично господствующие теории, они могут быть использованы лить в определенных научных целях, если это окажется целесообразным.

8. Понимание и бессознательное. Сущностью самого каузального исследования обусловлено, что оно вторгается в лежащие вне сознания основы психического. А вся феноменология и вся психология понимания, как кажется на первый взгляд, остаются в пределах сознания. Эго противопоставление действительно сохраняется. Вопрос о границах сознания никогда не являлся для феноменологии и психологии понимания окончательно ясным. Обе все более и более расширяют свои владения. Феноменология описывает прежде совершенно незамеченные способы жизни души, а психология понимания осмысляет до этого незамеченные психические связи, как в случае, когда определенные моральные воззрения она осмысляет как реактивные образования на сознание своей слабости, бессилия и убогости. Так каждый психолог испытывает на себе, что его собственная душевная жизнь проясняется все больше и больше, что ранее незамеченное становится осознанным, но что он никогда точно не знает, достиг ли он последней черта.

Было бы ошибкой смешивать воедино это бессознательное, которое феноменология и психология понимания переводят из области незамеченного в область осознанного, с истинно бессознательным, принципиально внесознательным, никогда не замечаемым. Бессознательное как незамеченное можно испытать в действительности. Бессознательное как внесознательное в действительности испытать нельзя. Мы поступаем правильно, обычно называя бессознательное в первом смысле незамеченным, а бессознательное во втором смысле — внесознательным¹.

¹ Cp.: Hellpach, Unbewusstes oder Wechselwirkung, inder Zeitschr. f. Psychologie.

С давних пор задачей психологии являлось перевести незамеченное в сознание. Очевидность понятого поддерживалась тем, что при благоприятных обстоятельствах каждый тоже мог зафиксировать это как действительно пережитое. Но есть целый ряд фактов, которые мы не можем понять на основе фиксируемых задним числом действительно пережитых процессов, но которые, как мы считаем, мы все же понимаем. Так, например, Шарко и Мёбиус обращали внимание на совпадение усиления двигательных нарушений и расстройств чувственного восприятия с грубыми физиологическо-анатомическими представлениями больного и таким образом понимали их. Доказать, что источником нарушений действительно было такое представление, не представлялось возможным — за исключением случая суггестии, поэтому нарушение понималось так, как если бы оно было обусловлено осознанным процессом. Идет лц в этих случаях речь на самом деле о таком генезисе, даже если при этом не выявляются незамеченные, но реально существующие психические процессы, или же только о точной характеристике определенных симптомов при помощи искусственного построения, остается неясным. Фрейд, описавший большое количество таких «как будто бы понятных» феноменов, сравнивает свою деятельность с работой археолога, который, имея ряд осколков из прошлых древних времен, пытается судить о духовной деятельности человека. Большая разница заключается лишь в том, что археолог интерпретирует то, что было когда-то на самом деле, в то время, как при понимании «как будто» реальное существование понятого остается полностью под вопросом.

Психология понимания имеет возможность значительно расширить свою область благодаря тому, что она переводит незамеченное в область сознания. Может ли она, напротив, при помощи понимания «как будто» проникнуть также во внесознательное, всегда останется под сомнением. Может ли искусственное построение понимания «как будто» быть пригодной для характеристики определенных феноменов, это вопрос, на который нельзя ответить в общем, так как это можно решить только в каждом случае.

9. Задачи психологии понимания. Попытки сформулировать привычные в будничной жизни понятные связи, которые при обычном языковом употреблении знакомы каждому, приводят к тривиальностям. Задачи психологии понимания заключаются в распространении понимания за рамки этого известного в область незамеченного, далее, распространение его на совсем необычные связи (как, например, извращенные сексуальные наклонности в совокупности их связей с другими наклонностями) и, наконец, выделение понятных связей среди тех состояний психоза,, которые на первый взгляд кажутся лишь беспорядочными. Решению этой последней проблемы и должен послужить материал данного исследования.

10. Понимание и оценка. Собственно фактом является то, что все генетически понятные связи мы оцениваем как позитивные или негативные сами по себе, в то время как все непонятное, если вообще мы оцениваем только как вспомогательные средства для чего-то другого. Так мы оцениваем возникновение моральных требований на основе эмоциональных предубеждений само по себе как отрицательное, память же мы оцениваем только как инструмент. Однако в такой науке, как психология, мы должны строжайшим образом воздерживаться от любых оценок такого рода. Мы должны лишь выявить как таковые и осознать понятные связи. Но иногда естественным образом создается видимость, что мы, якобы, оцениваем, когда в конкретных случаях выявляем какую-либо понятную связь. Эта видимость возникает потому, что понятная связь сама по себе всеми людьми сразу же оценивается как отрицательная или положительная. И этой видимости нам никоим образом не избежать. Впрочем, правильные оценки основываются на правильном понимании, а так как правильное понимание бывает редко и очень затруднительно — только при особенных задатках (данных и сознательном развитии познавательных способностей собственно, может быть определенная гарантия точности попадания) адекватности, то любая оценка других людей чаще всего бывает ошибочной и зависит от случая и источников, не доступных познанию. Так как каждый человек хочет, чтобы его оценили с лучшей стороны, часто он чувсгвует себя правильно понятым, если результатом является благоприятная оценка. Поэтому в обычном, бытовом, употреблении слово «понимать» часто используется как идентичное по значению вместо «благоприятно оценивать», и фактом становится, что отрицательно оцениваемые люди, особенно в тех случаях, когда отрицательная оценка не скрывается, считают,

что их понять особенно трудно и что они постоянно остаются непонятыми.

11. Результаты, достигнутые психологией, основывающейся на понимании. Каждый анализ отдельной личности, поступка, действия может внести свой вклад в психологию понимания. Все то, что пока делалось не в виде таких отдельных анализов, а с точки зрения установления общих понятных связей, никогда не осуществлялось планомерным и систематическим образом, а носило форму эссе, рефлексий и афоризмов. Но в них то, что является приобретением дня психологии понимания, почти всегда пронизано оценкой или «жизненной мудростью». Но незаменимая ценность этих результатов поэтому все же сохраняется: понятные связи вновь открыты и убедительно представлены только благодаря интуиции редких людей. От них к нам пришла непосредственно или через посредство секундарных (вторичных) дополнительных источников большая часть понятной нашему сознательному знанию душевной жизни человека. После предшественников древнего мира (Характеры Теофраста) особенно выдающимися были французы Монтень, Ля Брюйер, Ларошфуко, Вовэнарг, Шамфор.

Совершенно единственным в своем роде и самым великим из всех психологов, применяющих понимание, является Ницше (особенно его труды Человеческое, слишком человеческое; Рассвет; Радостная наука; К генеалогии морали).

В рамках психиатрии психология понимания работала во все времена. С одной стороны, в ранних учениях о «психических причинах» душевных заболеваний она была слишком расширена, с другой стороны, (особенно в новое время при снижении уровня психологического образования) она разрослась, стала примитивной, так что в конце концов появилось желание полностью от нее отказаться. На определенной высоте она всегда держалась во Франции. В наши дни ее самым лучшим ученым является Жанэ. В Германии психология понимания пережила новый подъем в рамках психиатрии благодаря учению о реактивных психозах (Боннхеффер, Вильманнс, Бирнбаум и др.), которые особенно активно изучались в экстраординарных условиях предварительного и тюремного заключения. Она также постепенно развивалась в учении о психопатических личностях (истерический характер и т.д.). Но в целом она осталась скудной.

Одновременно с этими усилиями в области психиатрии развивается как определенная реакция на ранее крайне соматическое направление исследований психологическое учение Фрейда. Благодаря большому количеству сотрудников и публикаций эта школа имела беспрецедентный успех. Не только из-за этого успеха, а прежде всего из-за необычайно интересного содержания этих учений, ни один из психопатологов не может воздержаться от того, чтобы высказать свое к ним отношение. К сожалению, в настоящее время большинство из них либо является «фрейди-анцами» либо относится к нему с пренебрежением. Вместо критического детального осмысления и приятия того, что выглядит убедительно, одни из них безоговорочно принимают эти учения, другие же отвергают все в целом. Среди выдающихся исследователей, которые примкнули к учению Фрейда в его существенных моментах, Блейлер является одним из немногих, которые заняли по отношению к нему критическую позицию¹.

Мы так же пытаемся продолжить позитивную работу над тем, что мы принимаем, и занять критическую позицию, которую мы здесь кратко сформулируем, основываясь на сделанных ранее методологических замечаниях:

а) У Фрейда речь на самом деле идет о психологии понимания, а не о каузальном объяснении, как считаем сам Фрейд. Каузальные объяснения принимают участие в игре, когда физические основания всей понятийной связи в целом рассматриваются как причина, например, паралича руки, помрачения сознания и т. д.

б) Фрейд убедительным образом учит видеть многие отдельные понятные связи. Мы понимаем, как комплексы, вытесненные в область незамеченного, проявляются в символах. Мы понимаем реактивные реакции на вытесненные порывы, различие между первичным, настоящим, и вторичным, как лишь символов или очищенных образов протекающих психических процессов. Здесь

^leuler’s Schizophrenie (Wien 1911), труд, к которому мы обратимся еще более подробно, является книгой по психиатрии о психозах в узком смысле понятия, которую психология понимания снова научилась применять при анализе этих психозов. В ней очень много замечательных наблюдений. Она богата превосходными подробностями, однако в целом содержит много недостатков из-за отсутствия методологической ясности, из-за слишком многочисленных повторов, а также ошибочных или, по крайней мере, очень дискуссионных, слишком догматично представленных общепсихологических и философских взглядов.

Фрейд частично более детально излагает учения Ницше. Он проникает глубоко внутрь незамеченной душевной жизни, которую он переводит в сознание.

в) На смешении понятных связей и каузальных зависимостей зиждется неправомерность принципа Фрейда, что все в душевной жизни, что любой процесс может быть понят (разумно детерминирован). Только принцип безграничной каузальности, а не принцип безграничной понимаемости, имеет право на существование. С этой ошибкой связана и другая. Фрейд строит на основе понятных связей теории о причинах, влияющих на течение всею психического процесса в целом, в то время как понимание по своей сути никогда не может вести к построению теорий (основывающееся на толковании какого-либо отдельного психического процесса,— а только такие отдельные толкования и могут существовать — не являются, конечно же, теорией).

г) Во многих случаях у Фрейда речь идет не о понимании и переводе в сознание незамеченных связей, а о понимании «как будто» лежащих вне сознания связей. Есш учитывать то, что психиатр, сталкиваясь с острыми формами психоза, не может констатировать ничего, кроме сбивчивости, дезориентации, функциональных отклонений или бредовых идей при ориентации, то прогрессом должно представляться то, что в этом хаосе при помощи «как будто» связей удается хотя бы предварительно что-то охарактеризовать и систематизировать (например, содержания бреда при Dementia praecox). Раньше, таким шагом вперед было го, что способ распределения нарушений восприятия и двигательных отклонений при истерии стал определяться на основе понятной связи с грубыми анатомическими представлениями больного. Впрочем, особенно в результате исследований Жанэ стало ясно, что при истерии на самом деле происходит расщепление психических связей. В самых тяжелых случаях приходится иметь дело с двумя душами одного и того же индивида, которые не имеют друг о друге никакого представления. При таких действительных раздвоениях понимание «как будто» имеет реальное значение. Невозможно доказательно ответить на вопрос, насколько часто встречаются такие «расколы» (случаи, описанные Жанэ, очень редки), и существует ли на самом деле «раскол» при Dementia praecox (как учат Юнг и Блейлер). И правильно поступит тот, кто не вынесет в этом отношении окончательного

приговора. Исследователи школы Фрейда в любом случае очень неосторожны, поспешно предполагая наличие «раскола», а «как будто бы» понятые связи, которые, например, как полагал Юнг, он открыл при Dementia praecox, большей частью мало убедительны.

д) Одна из ошибок учения Фрейда состоит в возрастающем упрощении его понимания, которое связано с превращением понятных связей в теорию. Теории стремятся к простоте, понимание находит бесконечное многообразие. Фрейд полагает, что все психическое можно понятно приписать сексуальности в широком смысле понятия как к единственной первичной силе. Из-за этого упрощения особенно труды некоторых его учеников невыносимо скучны. Уже заранее известно, что написано в каждой работе. Здесь у психологического понимания уже нет успехов.

Наши методологические замечания написаны не с целью что-либо доказать, а с целью определить нашу позицию и терминологию, которая нам нужна будет в дальнейшем. В этой работе мы поставили перед собой особую задачу — выявить понятные связи между жизнью и определенными формами острых психозов, специфику которых в ряду других психозов мы хотим установить. Чтобы облегчить себе эту задачу, мы должны выполнить второе предварительное условие — уточнить понятия, используемые в учении о реактивных психозах.

Учение о реактивных психозах

Мебиус отграничивает экзогенные психозы, для которых решающими являются внешние причины (например, сифилис, чрезмерное употребление алкоголя и т. д.), от эндогенных психозов, которые возникают преимущественно из-за внутренней предрасположенности. Среди эндогенных психозов мы различаем вслед за Хельпахом¹ реактивное и продуктивное отклонение от нормы. При первом неизменная, имеющая отклонения от нормы душевная конституция реагирует отклоняющимся от нормы способом на

^ellpach, Grundlinien einer Psychologie der Hysterie. 1904, S. 71 ff.

внешние раздражители, чтобы затем вернуться в прежнее состояние, при втором процесс протекает без внешних причин, все более и более изменяя душевную конституцию.

Понятия экзогенный, эндогенный, реакция, процесс служили раньше для выделения так называемых единиц болезненных состояний. В наше время все больше и больше распространяется взгляд, что выделение «единиц» болезненных состояний может удасться исключительно путем анатомического исследования мозга или благодаря другим соматическим методам исследования и что, напротив, попытки строгого выделения и определения единиц болезненных состояний на основе клиники заболевания остаются раз и навсегда бесперспективными. Установленные понятия не теряют из-за этого своей ценности, они лишь перемещаются из области психиатрии в область общей психопатологии. Так, такое изменение претерпевает, как нам кажется, понятие реакции, которое из понятия, относящегося к группе дегенеративных заболеваний, превращается в общее психопатологическое понятие, применяемое по отношению к отклоняющимся от нормы душевным состояниям, которые появляются при всех или, по крайней мере, при очень многих, хотя и очень различных психозах. В этом смысле понятие реакции должно претерпеть как сужение, так и расширение значения.

Сужение понятия представляется нам необходимым в следующем направлении. Если человек из-за менструации, физического утомления, голода, тюремного заключения, тоски по дому или смерти близкого человека впадает в отклоняющееся от нормы, но полностью излечимое душевное состояние, то во всех этих случаях мы говорим о реактивных психозах. Учитывая проводимое нами различие между каузальными и понятными связями, мы устанавливаем глубокое различие и между менструацией, утомлением и голодом, с одной стороны, и ностальгией, смертью близких, с другой, в то время как тюремное заключение имеет нечто от обеих сторон, но от последней все же больше. В первом ряду случаев на душевную диспозицию воздействуют вещи, которые являются внесознательньгми, физическими. Они изменяют душевную диспозицию неизвестным способом, и в результате возникают отклоняющиеся от нормы психические феномены субъективной и объективной природа. Между причиной и следствием здесь существует только каузальная связь. Во втором ряду случаев (тоска по дому, смерть близких) внесознательная основа душевного потрясения является причиной изменения душевной диспозиции (в самых различных направлениях: возросшая раздражительность, изменение сознания, диспозиция к определенным группам чувств и т. д.). Это каузальная связь, при которой, однако, оба члена только предполагаются и являются гипотетическими. Но здесь есть дополнительно и понятная связь: из ситуации мы понимаем душевное состояние, а преимущественно на основании перенесенного душевного потрясения мы в значительной степени понимаем форму или содержание психоза или и то и другое вместе. Как мы понимаем, мы скоро увидим. Сначала же ограничим понятие реактивного психоза (терминология, конечно же, как всегда произвольна) только отклоняющимися от нормы психическими изменениями, которые появляются как реакция на какое-либо переживание. Значение, которое эти события имеют для души, их значимость с точки зрения переживании, душевное потрясение, которое с ними понятным образом связано, а не физические воздействия дают основание называть наступающее вслед за ними отклоняющееся от нормы состояние реактивным психозом. При тюремном заключении, например, причиной психической реакции являются сознание значения этой ситуации, возможных последствий, а также общая атмосфера, одиночеств, темнота, голые стеньг, наконец, в первую очередь, напряжение из-за неизвестности, что будет дальше. Кроме того, на возникающую душевную диспозицию воздействуют чисто физически скудное питание из-за отсутствия аппетита и плохой еды, изнуренность вследствие бессонницы и т. д. Обе группы причин, возможно, объединяются, чтобы создать общую картину тюремного психоза.

Расширение понятия реактивного психоза неизбежно в следующем направлении: под это понятие подпадают все отклоняющиеся от нормы душевные состояния, наступающие вслед за каким-либо событием, находящиеся в непосредственной связи с ним, являющиеся обратимыми и проявляющиеся таким образом, что содержание нового состояния находится в понятной связи с пережитым событием. Наступает ли такой реактивный психоз у больных психопатией, шизофренией или у больного с заболеваниями внутренних органов, не имеет значения. Виды же реактивных психозов, разумеется, будут очень различными.

После того, как мы в общих чертах отграничили понятие реактивного психоза, нам необходимо продумать, каким образом в этом понятии объединяются каузальные и понятные связи, чтобы в дальнейшем снова иметь возможность без ущерба говорить кратко.

То, что какой-либо психический процесс, какая-либо понятная связь реализуются, всегда означает бесперебойное функционирование представляющихся всегда очень сложными, но всегда совсем неизвестных внесознательных механизмов. Мы научились понимать, что каузальность бесконечна и что по сравнению с каузальными связями понятные связи в определенных местах естественного процесса имеют плюсы, что не должно, однако, как-либо препятствовать каузальному мышлению. Мы констатируем далее, что при каузально-психологическом мышлении в качестве элементов каузальной цепи наряду с другими могут выступать относимые к ним внесознательные основания душевных состояний и понятных пережитых связей.

В большом количестве случаев реактивного поведения мы, однако, совсем не думаем о каузальных связях между внесознательными основаниями. Мы остаемся полностью на уровне «переживания» (дословно: представить себя на месте, в положении другого, т. е. в гипотетической ситуации — прим, пер.) понятных связей, например, между неудачей и адекватным плохим настроением. Ведь мы никогда ничего непосредственно о названных внесознательных каузальных связях (или механизмах) не знаем и не имеем повода думать о них в этих случаях, когда совокупная индивидуальная душевная диспозиция при реактивном поведении остается приблизительно той же самой, не имеем повода думать о них, если мы, конечно, как раз не собираемся поразмышлять о требующих постулирования внесознательных (например, физических) основах различий человеческих типов. Иначе дело обстоит во всех тех случаях реактивного поведения, когда вслед за душевным потрясением наступает изменение сознания, истерический Delirium, галлюцинаторно-параноидальное состояние и т. д. В этих случаях внесознательная основа душевного потрясения вызвала временное полное изменение психической диспозиции и внесознательных психических механизмов, которые и являются отклоняющимися от нормы основами понятных психотических

129

5 К. Ясперс. Т. 2

связей. В первом случае речь вдет о степенях отличий от нашего собственного реагирования, в последнем о появлении новых — отклоняющихся от нормы — внесознательных механизмов.

В одном случае мы вообще не склонны отказываться от психологии понимания, в другом к ней вынужденно присоединяется каузальное мышление. Между обоими случаями существуют, тем не менее, переходы, которые мы при принципиальной полемике оставляем без внимания. Различная природа реактивного поведения людей состоит в первом случае в различной природе понятных связей (появление которых мы приписываем индивидуальным наклонностям характера¹.

Она состоит во втором случае как в этом различии понятных связей, так и, кроме того, в возникновении вследствие душевного потрясения множества различных измененных душевных диспозиций с их новыми механизмами (появление такого рода патологических реакций мы приписываем либо врожденной, либо только что появившейся в результате какого-либо процесса отклоняющейся от нормы психической конституции). Так самые разные изменения душевные диспозиции проявляются в параличе всех проявлений чувств, в помутнении сознания, в рассудительном галлюцинаторно-параноидальном состоянии, в состоянии сумеречного сознания по Ганзеру, в ступоре и т. д. Все эти состояния могут быть выражением вызванных душевным потрясением новых душевных диспозиций. Эту новую диспозицию мы должны мыслить себе как каузально обусловленную внесознательным ценовой душевного потрясения так же, как и объективно наблюдаемые при душевных потрясениях физические изменения, как, например, вазомоторные, моторные и секреторные изменения. Появившиеся при вызванной потрясением новой диспозиции душевные состояния мы называем реактивными, если между новым состоянием и событием можно установить какие-либо очевидные понятные связи.

¹ «Каждый пол, каждое сословие, каждый индивидуум, получает душевные раны на поле сражения, которое ему отводят природа и внешние обстоятельства, и у каждого есть свое наиболее уязвимое место, своя сфера, которая может быстрее всего стать источником бурных потрясений, у одного это деньги, у другого — оценка его со стороны, у третьего — его чувства, вера, знания, семья» (Griesinger; Psychische Krandheiten, 4. Auflage. 1876, S. 170).

От реактивных психозов мы должны бы в принципе отличать психозы, для которых душевное потрясение послужило лишь толчком. Так, смерть близкого человека может вызвать, например, кататонический процесс, или манию, или периодическую депрессию. Душевное потрясение является лишь последним, не необходимым, поводом, приведшим к вспышке болезни, которая бы, в конечном счете, возникла и без этого повода, она протекает по своим собственным законам в полной независимости от душевного толчка.

Психологически различие состоит в том, что реактивные психозы появляются в результате безрадостных событий, а радостное событие, напротив — если даже и очень редко — может из-за связанного с ним нарушения равновесия стать поводом для вспышки болезни, имеющей какую-либо другую причину.

Так, больные психастенией жалуются на усиление их недугов после очень радостных впечатлений, на наступившее «ухудшение». Такие жалобы никоим образом не связаны содержанием пережитого. Эти лишь спровоцированные некоторым событием психозы — той же самой природы, что и спонтанно возникающие, идет ли речь о процессах или проходящих фазах. При спонтанных психозах наблюдается первичный, объяснимый только физическими (в оригинале: «телесными», так как этот термин в немецком языке базируется на противопоставлении души и тела — прим, пер.) факторами рост болезни, не связанный с личной жизнью больного и тем, что он пережил, и имеющее случайное содержание. При излечимых фазах у больных существует, соответственно, тенденция однозначно опознавать болезнь и относиться к ней свободно, как к чему-то совсем чужеродному. При реактивных психозах наблюдаются либо немедленная реакция на «вмешавшееся» событие, либо после долгого незаметного созревания в понятной связи с собственной жизнью и с ежедневно возобновляющимися впечатлениями нечто похожее на разрядку. И хотя по прошествии психоза у больных сохраняется способность безоговорочно оценивать психоз как болезненное состояние, существует, однако, и тенденция к продолжению воздействия психотических содержаний, произросших из жизни больного, на дальнейшую жизнь и связанная с этим склонность, вопреки интеллектуально правильной оценке, не относится в

131

мире чувств и инстинктов к болезненным содержаниям свободно.

От истинных реактивных психозов мы должны, видимо, отличать, кроме спонтанных и инспирированных психозов, также отклоняющиеся от нормы состояния, только каузально обусловленные душевным потрясением, без какой-либо понятной связи, такие, как например, вазомоторный, неврастенический синдром, сопровождающийся чувством страха, и т. д. после катастроф. Все эти разграничения очень просты в принципе. В действительности между этими случаями сплошь и рядом существуют переходы, смеси реактивных и спонтанных, понятных и чисто каузальных моментов. Схематичная ясность нам нужна, однако, не для того, чтобы подвести конкретные случаи под схему, а чтобы иметь возможность анализировать их по всем аспектам. В отдельных случае, например, по своей сути спонтанный сдвиг в болезни может черпать свое содержание из последнего переживания, и тогда невозможно отделить реакцию от сдвига, но нельзя будет и полностью отрицать наличие реактивных моментов.

К понятийным связям, образующим отдельные стороны психоза, но никогда не составляющим его в целом, относятся, например, следующие: отклоняющееся от нормы душевное состояние в целом служит определенной цели больного, адекватными которой в большей или меньшей степени являются отдельные черты болезни. Больной хочет быть невменяемым, и у него появляется тюремный психоз, он хочет получать пенсию, и у него появляется «пенсионный» невроз, он хочет, чтобы о нем заботились в лечебном учреждении, и у него обнаруживаются разнообразные недуги, характерные д ля праздных пациентов этих заведений и т. д. Эти больные инстинктивно стремятся к осуществлению своих желаний этим путем. Осуществить желание им удается посредством психоза («целевой психоз»). В других случаях больные добиваются осуществления желания в самом психозе. И тогда можно говорить о бегстве в психоз. То, чего они не получают в реальной действительности, они переживают в болезни. И еще в других случаях в психозе в виде бреда и галлюцинаций проявляются вперемешку и друг за другом все страхи и беды, а также все надежды и желания как действительно осуществленные.

Если мы хотим создать классификацию реактивных психозов, то мы можем сделать это, во-первых, по тому, что послужило поводом (по ситуации, спровоцировавшей психоз — прим, пер.) (тюремный психоз, ностальгический психоз, паранойя «гувернантки», психоз, вызванный землетрясением и т. д.). Особенно важным является различие между сильнейшими душевными потрясениями, вызванными неожиданными происшествиями (испуг, ужас, ярость, например, при сексуальных покушениях, землетрясениях, вообще катастрофах¹, смерти близких и т. д.) и глубокими душевными изменениями, возникающими с медленным нарастанием из постоянной жизненной ситуации (уменьшение жизненных ожиданий с возрастом, пожизненное заключение² и т. д.).

При анализе понятных связей мы подробно займемся отдельными содержаниями.

Во-вторых, мы можем провести классификацию на основе своеобразной психической структуры реактивных состояний, которая проявляется как в объективных феноменах (ориентация, двигательное поведение, память и т. д.)> так и в субъективных переживаниях (природа чувств, предметное сознание, вид содержаний, фантазии и т. д.) и указывает на различные виды внесознательных механизмов и изменений диспозиции. Так различают помрачение сознания, рассудочные параноидальные состояния, подавленное настроение, затянувшийся возврат состояния аффекта³, патологические аффекты и т. д.

В-третьих, критерием для классификации может служить тип душевной конституции, который обусловливает реакцию. Их можно разделить на две большие группы — психопатическую и шизофреническую, из которых первая представляет собой все время существующую предрасположенность, а вторая — прогрессирующий процесс. В качестве психопатических реакций можно было бы перечислить, например, истерические, психоастенические реакции настроения. Понятие реактивного психоза при шизофрении впервые ввел Блейлер. Блейлер различает среди

¹Stierlin, Über die medizinischen Folgezustände der Katastrophe von Courrières. Mon. f. Psych, u. Neurol. 25.,

²Rudin, Habilitionschrift. München 1910.

³Bresowsky, Über protrahierte Affektschwankungen und eknoische Zustände. Monatsschr. f. Psych, u. Neurol., 31, E. H. 239. 1912.

острых психозов шизофрении сдвиги, возникающие спонтанно в результате развития процесса болезни, и реакции, возникающие на основе шизофренических изменений, но на внешние события. Каких различий между сдвигами и реакциями шизофрении следует еще ожидать? Сдвиги оставляют после себя постоянно существующее изменение, реакции ведут к прежнему состоянию. Сдвиги имеют общие содержания, почерпнутые из любых прошедших времен, реакции имеют конкретные содержания, почерпнутые из одного или нескольких переживаний, на основе которых последовательно развивался психоз. Сдвиги возникают спонтанно, реакции — во временной связи с переживанием.

В современном учении о реактивных психозах речь идет отчасти об оживлении прежних учений о психических причинах. Но все же современное учение перестроено в своих основаниях. Если более ранние авторы находили психические причины в 60—70% случаев, то это не означает ничего другого, кроме того, что содержания самых различных душевных заболеваний состоят отчасти в понятной связи с прежней жизнью больного. Из них мы выделяем случаи, в которых содержания были заимствованы не случайно, а в которых краткие, имеющие четкие границы психозы возникли явно как реакция на пережитое событие. Мы выделяем далее сдвиги в болезни, которые заимствуют из прежней жизни случайные содержания, не имеющие значимости как переживания. Мы выделяем далее болезненные состояния, которые душевное потрясение лишь спровоцировало, как последняя капля, из-за которой все переливается через край (мания, кататоническое состояние и т. д., вызванные смертью близкого, душевные состояния, которые независимо от последнего психического повода развиваются по собственным законам. Мы вообще строго отделяем каузальный момент от понятных связей и думаем, что душевное заболевание никогда нельзя объяснить лишь одной «психической причиной», даже если значительную часть способа его проявления мы понимаем психологически. Если старые психиатры (например, Эскироль, немецкий перевод с. ЗА—35) различали душевные болезни из-за «страстей» (например, мономании) и из-за «истощения органов» (например, деменция глубоких стариков), то это противопоставление продолжает существовать и сегодня в совершенно измененной форме в различии между психологическим пониманием и каузальным объяснением.

И хотя мы, конечно же, сталкиваемся со случаями, в которых мы ничего не можем достичь при помощи психологического понимания (как, например, при сенильной (старческой деменции), тем не менее мы не можем сегодня принципиально отказаться от каузальных вопросов, даже если мы очень многое «понимаем». Откуда берется душевная конституция, которая сделала возможными эти понятные связи? Такой вопрос мы задаем, сталкиваясь с реактивным психозом в узком смысле понятия. С этим вопросом мы выходим за пределы обманчивого удовлетворения каузальным объяснением, которое прежние психиатры связывали с установлением какой-либо «психической причины». Интерес к понятным связям, которые возникают из-за каузально объясняемых событий — изменившейся базе душевной жизни, сегодня становится все сильнее.

Распространенный в настоящее время взгляд на психические причины последним обобщенно представил Бонхёффер¹.

Блейлер считает, что область распространения «психических причин» значительно шире. Мы думаем, что он прав, при условии, что во всем учении о психических причинах мы разграничиваем каузальные и понятные связи. Тоща в результате мы получаем целый ряд переходов в двух направлениях. 1. По одно сторону находятся отклоняющиеся от нормы душевные состояния, причинно обусловленные душевным потрясением (психоз при катастрофах), но без понятной связи между содержанием и причиной. По другую сторону находятся возникшие в результате внесознательных процессов изменения душевной конституции, отдельная фаза или, соответственно, сдвиг которой обнаруживает, тем не менее, большое количество понятных связей с жизнью индивида. 2. По одну сторону находятся психозы, которые вызваны душевным потрясением как существенной причиной и также обнаруживают убедительные понятные связи между пережитым событием и содержанием психоза (истинные реактивные психозы). По другую сторону находятся возникшие в результате развития процесса психозы, содержание которых не обнаруживает никакой понятной связи с жизнью, даже если содержания, естественно, каким-либо образом почерпнуты из прежней

*Wie weit kommen psychogene Krankheitszustände und Krankheitprozesse vor, die nicht Hysterie zuzurechnen sind? Allgem. Zeitschr. f. Psych. 68, 370 ff..

жизни, хотя их значимость как переживаний, их значимость в судьбе не являлись решающими для того, чтобы они могли войти в содержание психоза (чистые фазы или сдвиги).

С психозами, которые, в духе Блейлера, следует причислить к шизофрении, мы познакомимся далее поближе как с реактивными психозами. Мы рассмотрим их, понимая феноменологически, каузально и генетически, и будем при этом преследовать одну основную цель — выявить связи между жизнью и острым психозом, т. е. реактивность¹.

Первый случай психологически довольно груб и прост. Он, скорее, представляет принципиальный интерес. Второй случай психологически более тонок и сам по себе может, на наш взгляд, вызвать интерес благодаря выявленным в нем связям.

Мориц Клинк , род. 1879, физически очень сильный поденный рабочий, перенес в июне 1911 и июле 1912 гт. два краткосрочных, очень богатых переживаниями острых психоза.

Предыстория

Наследственность: Отец умер от апоплексического удара. Один из братьев находился до 16-летнего возраста в воспитательном учреждении.

Детство (со слов пациента): рос сначала у сводного брата отца в маленьком поселке, затем у дедушки, так как родители умерли. Условия были бедными. Мальчик был веселым, с удовольствием пел. Учеба в школе давалась легко. Так как больше шалил (причем в шалостях был первым), чем учился, то дошел только до 5 класса (в семилетней школе). Все время, пока ходил в школу, страдал энурезом. В 11 лет перенес тиф. При этом наблюдались психические отклонения. Он, по его словам, забирался в угол, прятался, однажды попытался одеть простыню вместо трусов. По ночам иногда думал, что находится где-то далеко. Он провел в постели около 8 месяцев. Когда он поднялся, не мог ходить.

Современный уровень науки, и, возможно, по природе вещей так останется навсегда, позволяет исследовать психопатологические вопросы только в отношении ко всему в целом.

Мы должны из всех случаев, которые способствуют освещению какого-либо вопроса, собрать по возможности весь доступный материал. Только тоща эти случаи могут послужить будущим исследователям материалом, пригодным для дальнейшего исследования.

²Все встречающиеся в истории болезни имена, естественно, не настоящие, а вымышленные.

Еще он помнит несколько особенно ярких «снов» из своего детства. Когда ему было 10 лет, умер дедушка. Между первым и третьим днем после похорон он увидел под подушкой гадюку, он пронзительно закричал, а затем опять заснул. Вскоре после этого он отчетливо увидел деда. В страхе он позвал бабушку. Когда она спросила его, что ему нужно, он уже проснулся и уже ничего не видел. Сразу после этого он опять заснул. Вскоре после одного убийства ему приснилось, что он видит лежащего под тополями убитого человека таким, каким он видел его незадолго до этого в действительности. Он закричал, проснулся; на этом все закончилось. И опять он снова заснул. Он не был трусливым мальчиком. Правда, он сначала не решился пройти «как кошка» по коньку крыши, но затем, попробовав в одиночестве, показал это своим товарищам. Одно время он не мог видеть кровь.

После школы он работал в сельском хозяйстве, затем кучером. В 1899—1901 гг. служил в армии. В 1902 г. женился. Брак был несчастливым.

В течение жизни перенес несколько несчастных травм без последствий. Он упал с дерева и пришел в сознание только в постели. На голову ему падал железнодорожный рельс.

Наказания. Во время службы дважды был на гауптвахте за неповиновение. В 1898 г. — 3 дня ареста за самовольную отлучку, в 1899 г. — 3 месяца за кражу (он украл у одной батрачки деньги из комода, которые тотчас пропил). В 1899 г. — 3 дня ареста опять за самовольную отлучку. В 1905 г. — 3 недели тюремного заключения за растрату казенных денег.

Больной до последнего времени регулярно работал, в последнее время как чернорабочий на угольном предприятии.

Об употреблении больным алкоголя мы знаем с его слов, что когда он до службы в армии работал кучером, он много пил (сколько, он уже не помнит) и мог выпить тогда значительно больше. В армии, по его словам, он почти ничего не пил, а затем, на работе, выпивал, как это и подобает, в среднем ежедневно 6 бутылок пива (1 бутылка = 0,7 л). В последние годы иногда бывал пьян. Когда бывал зол или раздражен, выпивал. Это могло случиться два раза в неделю, а иногда не бывало и неделями. В недели, предшествующие обоим психозам (1911 и 1912 гг.), он пил не больше обычного, регулярно работал и не замечал никакого ухудшения работоспособности. Тем не менее, он считает себя пьяницей и хочет, чтобы «показать хороший пример своей жене» (см. далее), отправиться в лечебницу для алкоголиков. Однако он заявляет, что у него нет тяги к пиву (водку он никогда не пил) и что ему совсем не трудно бросить пить. Однажды, чтобы показать другим, он это сделал и спокойно не пил 8 дней. Больше он пил только тогда, когда раздражался. Слова своей жены, что он в опьянении мочился в постель и ломал мебель, он подтверждает: в 1907 г. он несколько раз, но не часто, мочился в постель, за последнее время только один раз в этом году, когда выпил слишком много. В 1907 г. только один раз, когда был пьян и очень раздражен, ломал мебель, точнее отломал декоративную отделку и т. п. Впоследствии ее можно было починить. Хозяйка, у которой он жил один в течение шести недель перед вторым заболеванием (1912 г.), отозвалась о нем как о прилежном и трезвом работнике. Его жена, напротив, считает, что их брак оказался несчастливым в основном из-за пьянства. Она говорит, все началось через четверть года после свадьбы. По ее свидетельству, он — даже в состоянии опьянения — никогда не был груб по отношению к детям и никогда не устраивал сцен ревности. Однако же он никогда не отдавал ей свой заработок. Каждый из супругов жил свой жизнью.

Такие отношения, без сомнения, нельзя объяснить только употреблением алкоголя. Брак был заключен в 1902 г. Он усыновил двух внебрачных детей своей жены (они были не от него), еще одного ребенка она родила от него. По его мнению, разногласия начались только в 1904 г., когда семья переехала в Маннгейм. Его жена устроилась уборщицей в публичный дом, там она, по его словам, научилась всему плохому, стала наряжаться, встречаться с мужчинами и перестала заниматься домашним хозяйством. Из-за этого ему пришлось жить с детьми одному. Он ел вне дома и поэтому, естественно, не отдавал заработок жене, которая, в свою очередь, жила за счет проституции. Жена изображает ситуацию по-другому. Муж, по ее словам, требовал от нее, чтобы она отдавалась за деньги другим мужчинам: могла бы выйти вечером еще разок и заработать сразу 10 марок. Якобы, муж послал ее в публичный дом. Он без всякой причины больши никогда не отдавал ей недельный заработок. Из-за этого ей пришлось зарабатывать самой. Она действительно уже два года занимается проституцией.

Муж, как рассказывает он сам, всегда очень переживал из-за неверности жены. Например, она обещала пойти с ним вечером в театр «Аполлон». Когда он возвратился после работы домой, она уже пошла туда с другим. Когда он злился и от этого еще больше пил, то почти всегда причиной были подобные ситуации. Жена им совершенно пренебрегала.

Жена жалуется на жестокое обращение. Так, два года назад ее муж утром, уйдя на работу и снова вернувшись домой, посыпал перцем ее гениталии, так что она после этого не могла ходить. Муж в этом признается, от дальнейших пояснений отказывается и возмущенно заявляет: если бы у меня был динамит, я засунул бы туда динамит.

При половом сношении жена никаких отклонений у мужа не замечала. Он не обладал особой потенцией. Последние половые сношения у них были в апреле 1912 г., незадолго до того, как она от него ушла. Что касается его внебрачных половых связей, она знает лишь, что однажды, много лет назад, после свадьбы, он оставил весь свой дневной заработок в публичном доме. Он признает это, но, по его словам, это случилось только один раз. Как утверждает больной, других половых связей, пока он был в браке, у него не было, да и в последние годы девушки его не заботили. До брака у него было много связей, о которых он рассказывает с определенной гордостью.

По поведению больного можно судить, что жена для него значит очень много. Он почти не думает ни о чем другом, он прямо бегает за ней, постоянно готов простить ей все и даже хочет теперь, «чтобы показать ей хороший пример», отправиться в лечебницу для алкоголиков. Только мимолетно, как в 1911 г., после первого психоза, так и в 1912 г. перед и после психоза, он думал о разводе. Но от таких мыслей он сразу отказывался и пытался любой ценой опять сойтись со своей женой. «Брак бывает только один».

Такое отношение больного к своей жене сыграло в возникновении обоих психозов несомненную роль. Оба раза жена его оставляла (чего более не случалось), оба раза он был вынужден жить один и оба раза по прошествии нескольких недель возникал острый психоз, который в первый раз длился 12 дней, причем полная коррекция и восстановление заняли приблизительно 3 недели; во второй раз он длился 7 дней и сразу полностью излечился. Рассмотрим первый психоз.

Первый психоз (июнь 1911 г.)

Жена имела связь со снимающим у семьи комнату Мартином Бауэром. Муж вышвырнул его вон. Бауэр позвал своего брата, и оба очень энергично избили Клинка куском кабеля. Эго было в начале мая 1911 г. В середине мая, так рассказывает Клинк далее, жена сказала ему утром, чтобы он остался дома. Но он все же пошел на работу. Прощаясь, жена сказала ему: «Тогда увидишь, что будет!» Вечером этого дня он работал до 8 часов. Когда он вернулся домой, он узнал от сына, что его жена “удрала” с Бауэром». Клинк был очень несчастен, он предположил, что его жена была уведена силой, так как ведь она сама просила остаться его дома.

Жена рассказал нам, что она уехала с Бауэром во Франкфурт: «От моего мужа я ведь ничего не имела, а от другого хотя бы деньги». Он отдавал ей «весь дневной заработок». Во Франкфурте она работала в трак гире, а ее любовник на фабрике. Детей она оставила у живущей в Маннгейме матери.

В отчаянии Клинк продал всю мебель. Ту, что он не мог продать, он подарил. Ведь дети жили у тещи. Сам же он снял для себя жилье у хозяйки частного дома.

В последующие недели после похищения жены, рассказал далее Клинк, он становился все более и более возбужденным. На работе на угольном предприятии он занимался перевозкой смолы. При этом работающие с ним постоянно отпускали в его адрес шуточки, что его очень раздражало.

16 июня он от своего мастера услышал, что тот видел его жену в Людвигсхафене в объятиях Бауэра. Клинк попытался выведать что-либо у своей тещи, однако ничего не узнал. Через день он опять пошел к ней и узнал, что его жена находится у сестры в Людсвиг-хафене. Там Клинк и нашел ее. Приветствие звучало иронично: «Ну что, мадам, возвратились из путешествия?», на что жена ответила: «Да». Жена сказала ему «Да», когда он спросил ее, хочет ли она вернуться к нему, но отвечала односложно и была напугана. Тут Клинк увидел в комнате Бауэра, его охватил безграничный гнев, но он сдержал себя и_гушел домой один, испытывая страх перед Бауэром и не смея взять с собой жену, хотя он видел по ней, что она с

готовностью пошла бы с ним. Это было 17 июня. Больной всю неделю прождал, не придел ли она. Но она так и не пришла.

В субботу (24 июня) вечером ему показалось, что какие-то люди, довольно много, забрались на крышу и стреляли в него из револьверов. Людей он не видел, звука выстрелов не слышал. Он видел только дым. Никто в него не попал. Среди них было два полицейских.

26 июня, в понедельник, он был на бирже труда. Он ушел с работы на угольном предприятии, так как работающие с ним его очень заводили, и искал теперь работу. С этого момента больной уже и сам не мог определять, что было на самом деле, а что нет; он считает, что то, что дальше было связано с Бауэром, большей частью было его болезнью.

Бауэр спросил, нет ли тут кого-либо по имени К. К. ответил: «Да, он здесь». На что Б. сказал: «Я убью его, потому что он болен»,— и показал револьвер с шестью пулями, который он направил в сторону К. Затем Бауэр пошел в соседний трактир, чтобы взять там разделочный нож, К. уже видел нож у него в руках, но хозяева трактира не выпустили его и забрала у него нож. К. пошел в полицию, чтобы заявить на Бауэра. Два полицейских проводили его обратно на биржу труда. Они спросили, стрелял ли Бауэр в него. «Нет.» Они сказали, что тогда они ничего не могут поделать, ведь он не совершил преступления. «Получается, что надо, чтобы тебя сначала застрелили, чтобы потом защищать свои права.» К. получил направление на работу на лесопильном заводе. Все время до обеда К. казалось, что Бауэр следует за ним. Он его все время слышал, но не видел. Бауэр сказал, что он уж позаботится о том, чтобы К. не взяли на работу на лесопилку.

С половины второго до 6 часов вечера К. работал на своем новом месте на лесопильном заводе. По дороге домой в одном из трактиров он опять увидел обоих братьев Бауэр. Они хотели последовать за ним, однако какие-то люди, с которыми они сидела за столом, удержали их.

Вернувшись домой, К. сел ужинать. И тут он услышал голос, который сказал ему, что к нему пришел какой-то господин, который хочет с ним поговорить, и что он должен явиться в полицию. У него было такое ощущение, как будто это говорил кто-то внутри него. Он подумал, что, может быть, это его жена послала кого-то в полицию, может быть, шурина или кого-нибудь еще. Поэтому в 8 часов он снова отправился в полицию. На улице он присел на скамейку. И тут к нему подскочили оба Бауэра. Когда К. их увидел, он вскочил, ринулся на них, думая: «Теперь они должны либо избить, либо застрелить меня, либо пусть делают, что хотят». И тут полицейский закричал, что он должен остановиться и позволить им уйти (всего этого, по мнению больного теперь, в действительности не было). На улице он увидел примерно 200 рабочих, направлявшихся к нему, все они была вооружены револьверами. Они кричали: «Вот убийца». Он не слышал звука выстрелов. Кроме того, рабочие вовсе не могли попасть в него. Потому что он считал, что он защищен благодаря одной выдумке: револьвер, якобы, не стрелял, если он

был направлен на него, и только когда револьвер отворачивали в сторону, он стрелял.

Затем он отправился в полицейское управление. Там его спросили, как же теперь быть с его женой. Он сказал, что она должна вернуться домой, кровать ведь еще там. Полицейский сказал, что тогда он должен заплатить 250 марок. Он: если все будет хорошо, то тогда можно заплатить и 250 марок. Зачем, этого он не спросил.

И тут полицейский сказал ему, что у него больные легкие и он должен пойти к врачу. В 9 часов на машине скорой помощи его доставили в больницу. Сопровождающий его санитар сказал, что оба Бауэра также приедут в больницу. Он ответил, что не хочет их видеть. Но он уже увццел их в машине, которая ехала за скорой помощью. В больнице он увидел их снова. В больнице он объяснил, что завтра в 6 утра он собирается идти на работу, а сейчас хочет уйти, но его против воли удержали, заперли в камеру и лишили одежды. «И вот какое-то время я там пробыл, а потом внезапно все началось». Он буйствовал, видел свою жену, детей, обоих Бауэров и других людей, он кричал, что это они виноваты, что он здесь. Бауэр не должен поступать с его женой так, как он поступал раньше с другими девушками (ибо он однажды уже заставил девушку содержать его в течение 26 недель). При этом он все время наносил Бауэру удары. Жена и дети сказали ему, что Б. они больше и знать не хотят. Но Бауэр все время поднимал его жену вверх и говорил, что не разрешил ей уйти. Таким образом, по словам больного, он боролся до тех пор, пока не устал и не заснул. И когда он выспался, во вторник утром, все уже прошло.

Описание истории болезни со стороны других лиц подтверждает и дополняет эту информацию. По показаниям его хозяйки, у которой он в последние недели проживал один, в субботу он увидел людей, забирающихся на крышу и стреляющих в него, он слышал, как они ругают его и называют убийцей. Он видел в комнате крыс, мышей, тигра, был очень напуган. Он говорил очень путано. На улице в него выстрелили 170 пушек, но ни одна не попала.

В понедельник вечером в больнице он был, по отчету врача, очень беспокойным. Бегал взад и вперед по палате, бил в стену, видел своего постояльца Бауэра, разговаривал с женой и детьми. Во вторник до обеда он был спокойнее, рассказывал, что в него стреляли, но что он неуязвим. Он вццел также всевозможных животных.

28 июня (в среду) К. поступил в Гейдельбергскую клинику. При поступлении он был спокоен, уравновешен, полностью ориентировался в происходящем, все хорошо понимал и давал осмысленные ответы. Он правильно рассказал предысторию. Что касается пережитых им во вторник событий, он рассказал лишь об изобретении своей неуязвимости. По его словам, это связано с магнетизмом, но это им не до конца разработано, и ему надо еще подумать. Он произносит это с подчеркнутой уверенностью и с убеждением, что он, действительно, сделал открытие.

Его дальнейшее поведение было спокойным. -Он принял решение развестись с женой. Через несколько недель он был совершенно благоразумен. Причину своего заболевания он видел в следующем: его кровь так кипела, что он очень хорошо мог мысленно представлять себе людей и видеть их глазами, так как он думал о них. 200 рабочих он видел тоже при сильном возбуждении. «У людей даже на хватало смелости посмотреть на меня, у меня, должно быть, очень изменились черты лица». Из-за страха перед Бауэром о каждом человеке, который к нему подходил, он думал, что тот хочет застрелить его. Он корректирует и свою идею насчет изобретения: в ней нет ничего особенного. По его словам, он этим больше не занимается. «Все свои мысли теперь я опять направил на мою семью.»

В последующие недели при пожелании покинуть лечебное заведение заметен лишь очень незначительный аффект, который в то время связывали с хроническим алкоголизмом. В это время он неоднократно пытается узнать, где находится его жена, но безрезультатно. Уже 2 июля он пишет своей жене: «Дорогие Мария и мама! Теперь я знаю только работу и общаюсь с людьми лучшего круга. Пьянство полностью исключено. Я хотел бы посвятить себя лучше природе... Когда я вернусь домой, начнется новая жизнь. Это может стать уже скоро возможным, но может затянуться и на несколько недель. Все это зависит от врачей. Пожалуйста, напишите мне уже на этой неделе, если никто не приедет, как у вас дела, что делают дети, здоровы ли все вообще, и наконец, не образумились ли уже Мартин Бауэр, а также Карл. Принести семье такое несчастье. Но я терпеливый, мама, вы знаете. Я полагаюсь на Бога и никого не боюсь. Вы это уже имел возможность видеть. И опять настанет час, когда мы будем все вместе. На этом я заканчиваю свое письмо в надежде, что все здоровы. С уважением Мориц Клинк».

6 сентября К. выписали здоровым. Сразу после выписки он опять регулярно работал, но, по свидетельству жены, деньги домой не приносил. Была куплена новая мебель (ведь старую К. продал, когда жена сбежала от него) приблизительно за 475 марок, в кредит. Супруги опять стали жить вместе. Пил он так же, как и раньше. Жена ничего не может сказать о каких-либо особых чертах его характера. Она находила его вполне нормальным. Единственное, что бросается в глаза, это то, какую литературу он предпочитает читать. Он не читает газет, совершенно никаких, он читает только определенные книги, которые откуда-то приносит. Уже 3 года назад он заказал у одного коммивояжера книги, которые жена затем не приняла. Что это были за книги, она не знает. У него была Седьмая книга Моисея, он иногда ее читал и держал под замком. Он рассказывал, что в ней, якобы, написано, что можно увидеть духов. То, что он сам видит духов, он никогда не говорил. Из Лейпцига он заказал себе книги о целительстве: как говорит он сам, для того, чтобы сориентироваться насчет камней в желчном пузыре, которыми страдала его жена. Из Америки он получил книги от «Prof. Sage», но отказался от них, так как это было слишком дорого. В марте 1912 г. он заказал у «Prof. Roxerie, Kingstown» свой гороскоп. «Он так описал мне мою жизнь, как будто он на самом деле был у меня», и, якобы, предостерегал, чтобы он опасался одного известного лица. От дальнейших услуг он отказался из-за высокой цены, хотя профессор и снизил ее с 25 до 4 марок.

Второй психоз (июнь 1912 г.)

При такой непланомерной жизни обоих супругов не могла осуществляться регулярная выплата кредита за вновь купленную мебель. И поэтому 7 мая ее увезли. Итак, его жена с детьми опять пошла к матери, а он стал снимать жилье. И хотя, как говорят, мебель еще раз привезли обратно, жена не захотела снова вернуться к нему. В течение всего года К. волновался очень мало или совсем не волновался, теперь он снова пришел возбуждение. Изо дня в день его мучают мысли: «Моя жена безразлична ко всему этому, хорошо, пусть делает, что хочет». «Вот уже 10 лет как женат и торчишь дома один». «Если она хочет, то отпусти ее». «Это ведь нехорошо, жить у чужих людей». Такие и другие мысли приходили к нему по вечерам. Утром он сразу же уходил на работу, трудился весь день — работа стала даваться ему легко — ни о чем не думал, но вечером в 7 часов, когда он возвращался домой, все и начиналось. Он ни с кем не делился, ни одному из своих товарищей он ни о чем не рассказывал. Путь домой он выбирал так, чтобы пройти мимо дома своей тещи и увидеть детей. Иногда это удавалось, но чаще нет. Затем он ужинал, сидел в одиночестве и в 10 часов шел спать. Спал он хорошо, и ничего особенного ему не снилось.

За все время с момента, когда увезли мебель, он видел свою жену три раза: в тот же день (7 мая) и два дня спустя он ходил к ней (она теперь жила у тещи), чтобы попытаться уговорить ее вернуться. Все было напрасно. 27 мая (в понедельник после Троицы) он пошел в трактир, где его жена работала официанткой, чтобы поговорить с ней. Ничего не получилось, потому что было много людей и она должна была обслуживать их. «На всякий случай» он уже заранее написал письмо, которое он передал ей, сказав, что она может прочитать его дома. В нем было написано, что так жить дальше нельзя, что она должна все как следует обдумать, чтобы снова жить вместе, «он попробовал решить все добром». А если она не захочет, то он лишит ее прав на детей и отдаст их сиротскому попечительскому совету на воспитание. Он обратил ее внимание на то, какая у нее будет слава, и на то, что о ней будут говорить люди и т. д. Жена тут же вскрыла письмо, немного прочитала, затем разорвала его и бросила в огонь. Пока она читала, хозяйка тоже с ехидством заглядывала в письмо. К. был чрезвычайно возбужден, однако остался за столом и напился в компании двух друзей. Вечером он рано лег спать.

К. твердо заверяет, что за все это время у него не было никаких отношений или половых связей ни с одной девушкой. В этом

направлении он не предпринимал никаких попыток. «У каждого свой дар.»

Сначала он думал, «бабы всегда сразу возвращаются, не придут через три часа, придут через три дня, не придут через три дня, придут через три недели, не придут через три недели, тогда не придут никогда». Он сначала «не принял этого всерьез», предпринял первые шаги к разводу и к тому, чтобы лишить жену детей, был вызван в суд, но затем очень сильно разволновался, оставил это дело, немного успокоился и стал думать: «Я еще все хорошенько обдумаю, а сейчас иди работай».

В субботу, 1 июня, он работал до вечера, почувствовал себя не очень хорошо, появились беспокойство и чувство страха. Это были первые предпосылки психоза, который он перенес в последующие дни в Маннгейме. В субботу (8 июня) он поступил в здешнюю клинику и не обнаруживал больше никаких психических отклонений.

Объективный анамнез очень скуден. Хозяйка, у которой он жил в последние недели, отзывается о нем, как о прилежном и трезвом работнике. В ночь с воскресенья на понедельник он стал беспокоиться, увидел какие-то образы, которые надвигались на него и хотели с ним что-то сделать. Он боялся, что его жена проникнет в комнату, занавесил окна. Во вторник он поступил в больницу, был большей частью спокоен, затем опять впал в общее беспокойство, скреб пол: его жена, якобы, сидит под ним, он слышит и видит ее. Пятна на полу были для него глазами других людей. В ночь с четверга на пятницу он был очень беспокоен, стучал в двери, сказал, что доктор выиграл деньги и должен их забрать.

Очень обстоятельным является самоописание Клинком своего психоза. Его письменные и устные показания остаются совершенно одинаковыми, он явно имеет превосходную, константную память. По прошествии короткого времени после психоза он начал писать собственную историю своей болезни, однако затем отказался продолжать. На написанное настолько замечательно, что мы полностью приводим его здесь. В первой части речь идет о его браке. И хотя встречаются некоторые повторы, мы приводим его без сокращений, так как оно дает хорошее представление о личности и ее бедах. Во второй части речь идет о психозе.

Самоописание приводится дословно со всеми орфографическими и грамматическими ошибками. Делом моих рук является лишь некоторая перестановка больших по размеру частей для сохранения правильной хронологии, а также отметка абзацев и выделение курсивом некоторых слов.

Самоописание болезни. Первая часть.

В директцию психиатрической клиники в Гейдельберге.

Я излагаю мою супружескую жизнь, а также мою болезнь следующим образом. Я поженился, 13 декабря, 1902 года в Ф. С начала мы жили вместе счастливо, 15 августа 1904 мы переехали в Маннгейм, и несчастье постучало к нам в дверь. Примерно в середине марта, 1905 моя жена поступила на Гугманнштрассе, которую называют Эренштрассе, уборщицей, и тому, чего она еще не знала, она научилась, там в компании проституток. Она там работала до 22 мая 1910 или до 22 мая 1909 года, этого я не могу сейчас точно утверждать. У нее было трое детей, двум из которых я дал свое имя, а третий остался у своего отца в Ф. у господина А...! Со мной был несчастный случай, затем 4 или 10 мая при укладке забетонированных железобетонных рельсов, который один из них пятиметровый рельс у земли отломился и упал мне на голову, поранил меня с правой стороны головы, а также поранил правую ногу. Моя болезнь происходит не из-за большой выпивки, а это в основном мысли и беспокойство о моей жене и детях. Я ведь признаюсь, так как я выпивал, то дошло до того, что я в прошлом году попал в больницу. Потому что 2 января 1911 года, я взял жильца по имени Мартин Бауэр, а тот завязал отношения с моей женой и она его сразу полюбила. Во время карнавала мы были на маскараде в Людвигс-хафене, с того момента все стало ясно. Когда я все узнал, то Мартин и Карл Бауэры меня как следует отдубасили. После этого я указал моей жене Марте Катц и Мартину Бауэру на дверь и оповестил полицию, чтобы Мартин Бауэр не мог снимать жилье. Он работал тогда у меня в синдикате Угольное объединение промышленного порта. Из-за честолюбия я ушел 9 мая 1911 с работы, потому что меня все знали. 16 мая я навел справки на фабрике зеркал и сразу получил работу. Я работал 17 мая 1911 до восьми вечера, когда в 8 3/4 пришел домой перед дверью стояли дети и плакали. Когда я спросил почему они плачут то они ответили мне что мама ушла и тогда я спросил Где она, у бабушки ли она или в городе! И тогда я получил ответ, что она, якобы, удрала с Мартином Бауэром. 18 мая я ушел с работы на фабрике зеркал и 19 мая опять начал работать в синдикате Угольное объединение. Меня беспокоило, что моя жена исчезла вместе с Бауэром и что они отлично поживают! а я должен заботится о ее кровных детях, которых я признал, но на самом деле не мои кровные и не были ими. К счастью, при всем моем волнении я все же еще знал, как быть, и сделал так, что на нее наложили домашний арест, что подтверждено в томе девять. Внесено на странице сорок девять, в окружном управлении Великого герцога. Я жил сегодняшним днем, но беспокоился о том, что дальше будет, со мной и с детьми. Там где я жил, мне все время нашептывали, что моя жена принимала многих господ, что мне опять пособило к волнению. И когда наступило 1 июня, я должен был или захотел выехать из квартиры, в волнении, я продал всю мебель, и где я ничего не мог получить, я дарил ее потому люди мне ничего не давали. Двух детей Адольфа и Фриду Катц, названных Клинк я послал к бабушке. Мою дочь Марию Клинк, которая родилась 6 февраля 1904 в Ф., я взял с собой туда, где я снимал жилье, и платил за ребенка четыре марки. Я жил тогда у господина С., М...штрассе, дом ..., на втором этаже. Но и тогда я не мог совладать с собой, все время думал, что еще со мной может случиться, что затем и произошло, это ни в коем случае не из-за выпивки, иначе я уже давно попал бы в больницу, это были только мысли, волнения и заботы, что моя жена совсем не беспокоится обо мне болтается с другим и не собирается уходить из официанток. Со мной она больше никуда не ходила, у нее было достаточно других господ, и когда я раньше уходил на работу, она была уверена, что я не вернусь домой весь день, и могла делать, что ей вздумается. Но когда я возвращался домой, дети мне рассказывали, что кто-то был у нее, что она запиралась, и если детям 15, 12 и 8 лет, то легко представить, что они это видят и им интересно, что там происходит, и поэтому они мне все рассказывали и я их очень любил и давал им чего-нибудь. И вот моя жена уже седьмую неделю как ушла от меня, я жил беспокойно, но работал каждый день, не мог больше есть, выполнял очень тяжелую работу, так я продержался, выпивая, до 21 июня, 23 июня 1911 года меня доставили в больницу в Маннгейме, а 25 июня я попал в клинику в Гейдельберге до 6 сентября 1911 года. Я хотел развестись уже в прошлом году, сделал бы я это, то не попал бы в этом году в клинику в Гейдельберге. Мне уже очень многие советовали, чтобы я больше не ходил к своей жене, что ничего хорошего не будет, если мы будем жить вместе. Послушался бы я господина доктора К. в прошлом году, как он мне сказал, что я должен развестись с ней, как я был у господина доктора К. в комнате для допросов, и я сказал что я это сделаю, когда выйду на свободу, но это не получилось, потому что мы помирились, только ради детей я сделал это. Ну и вот ??? повторяется старая история, сначала мы жили хорошо. 6 сентября меня уволили, я работал пять дней на фирме А... по торговле лесом, потом я пошел на масляную фабрику Н..., там я проработал 9 дней, пока мы с 20 сентября опять не стали жить вместе, я с женой и детьми. Я купил у фирмы Ф. мебель с выплатой кредита по векселю каждого 15-того числа по 20 марок и 21 марку квартплаты, и все бы было хорошо, если бы моя жена захотела. Сначала ей все нравилось, а потом она стала грубить мне из-за того, что я купил мебель по векселю. Я уже внес 41,70 марку, и погасил четыре векселя и внес квартплату до 1 апреля. Мою жену не интересовали больше семейные дела тогда я тоже пал духом, старшего сына, который у нас был, я тоже не имел права приучать к работе, что меня тоже задевало, он уже год, как не учился в школе, но не проработал и шести недель, я приучал его, к работе, и если он этого не будет делать, то я отправлю его в трудовую колонию, и поэтому в семье все время были ссоры. Она каждый день работала официанткой, ухаживала за другими господами, и иногда не возвращалась ночью домой, и если бы я вмешался, меня бы засадили. Так у меня появились большие враги, но и большие друзья, которые были на моей стороне. Она уже собиралась сбежать в прошлом году с трамвайным кондуктором, какая это мать, ведь у нее нет любви к своим детям? это было первое, что я узнал 7 сентября после того как меня выписали из гейдельбергской клиники. Кондуктор ее еще уговаривал, чтобы она все обдумала, прежде чем опять вернуться ко мне. Ему удалось сойтись с ней, и он каждый день приходил в мою квартиру, что доказано хозяином дома. Он и обратил внимание на то, что трамвайный кондуктор каждый день приходит к моей жене, но приходило и много других господ. И не надо быть пьяницей, если все это принимаешь близко к сердцу, как женщина может крутить мужчиной, кроме того этот мужчина с трамвая женат, и у него один или двое детей. Я выведал, что он дал моей жене двадцать марок, она должна была купить ему три рубашки что она и сделала. Рубаки стоили двенадцать марок а что же случилось с восьмью марками???

В конце я работал у X..., который занимается перевозками и торговлей гравием, с 19 апреля среды до субботы первого июня 1912 чернорабочим. Я работал каждый день с перерывом в полтора дня. Один раз меня вызвали в суд по опекунским делам, второй раз на меня подали в суд из-за мебели. Я каждый день пил свое пиво во время работы в пределах нормы. Я тратил каждый день две марки, и тогда моя жена решила, что это слишком много, три бутылки пива стоят 60 пфеннигов, буханка хлеба 26 пфеннигов. Ребрышки или колбаса, сразу уходят две марки, но еще нет ничего горячего. Если обедать, то это стоит 60 пфеннигов, или ужинать 50 пфеннигов, поэтому она ничего не готовила а шла накрывать другим, а дети, как и я, были предоставлены сами себе. Я часто говорил ей, что так не может продолжаться, что все должно быть по-другому, она должна остаться дома, заниматься домашним хозяйством, сын должен идти работать, а она должна готовить, тогда бы у нас была другая жизнь, но ничего не помогало! я буду работать официанткой, а ты делай что хочешь. Жена была виновата, и муж был виноват, ее не интересовало, что надо платить за мебель, что надо платить за квартиру, поэтому в мае во вторник у нас забрали мебель, я хотел пойти за ней, но она отказалась и сказала, что пойдет к своей матери, а я должен взять к себе только свою дочь но я этого не сделал, а взял вечером к себе спать старшего сына. Я еще два раза ходил к своей жене, и спрашивал ее, в чем собственно дело, и не хочет ли она на самом деле, чтобы я опять попал в Гейдельберг. Она ответила мне, что она снимет себе меблированную комнату и будет там жить. Потом я восемь дней ночевал в одном трактире, затем снял на С...штрассе, дом... на четвертом этаже угол у вдовы фрау К. Затем я преданнейше сообщил в управление бургомистра, что следует забрать детей у моей жены, потому моя жена ведет плохой образ жизни, а дети нуждаются в другом воспитании, так как я подаю на развод. Тогда меня пригласили в сиротский попечительский совет, и сообщили мне, что я должен подать на развод в общинный суд, и тогда уж детей у нее заберут. Я сказал, что до тех пор, пока дети будут у нее в руках, я не заплачу ей ни пфеннига что я и сделал. Моей жене было бы слишком хорошо, если бы я давал ей каждую неделю 10 марок, и она могла бы развлекаться с другими. Если жена живет с другими мужчинами как со своим мужем, то ему не о чем заботиться, то тогда пусть семью содержат те мужчины, с которыми она общается, Меня в прошлом году достаточно предупреждали, я должен оставить ее, но я все время думал о детях, что будет с ними, поэтому я и принял свою жену еще раз. Но до сих пор это было моей гибелью. Каждый из них¹хотел на ней жениться, или любить, они все ходили в четверг в театр Аполлон, когда моя жена не работала, или ездили друг с другом за город.

Мне она как-то пообещала утром, сегодня вечером пойдем разок куда-нибудь вместе, чего так и не произошло. А когда я пришел домой, ее уже давным давно не было, она передала мне, что скоро придет, и тогда мы пойдем в театр Аполлон. Но я ждал напрасно,

картин Бауэр и кондуктор трамвая.

она никогда не возвращалась рано, она приходила в среднем между двумя и тремя часами, или даже еще позднее. Однажды она чувствовала себя плохо и пришла домой уже в полдвенадцатого. Тут уж не надо быть пьяницей! Этого не вынесет никакой человек и со здоровым рассудком! как моя жена может погубить человека презрением ненавистью горечью. Я разведусь, отниму у нее детей, отправлю ее в исправительное заведение, я все с удовольствием оплачу, сколько бы это ни стоило «но от меня она не получит» и гроша. Она спит там где ее сын почти 16 ти лет и обе девочки, которые уже 12 и 8 1/2 лет, и это воспитание и это надо терпеть, нет еще есть закон и справедливость и я на них опираюсь. Теперь уж я позабочусь, чтобы меня развели, и чтобы у моей жены забрали детей, чтобы она- знала, что такое материнская ; или родительская любовь. Женщина которая может оставить своих детей и развлекаться с другими мужчинами это не женщины. Как будут судить обо всем господа врачи, это я предоставляю им, потому что я с уверенностью утверждаю, что мне совсем не верят, я это знаю точно. Тем не менее я не падаю духом, я покоряюсь своей судьбе, которая мне предначертана, позднее меня все же еще выслушают. Вот так то было или так оно и есть! совершенно ни к чему описывать мою супружескую жизнь! потому что пока находишься в клинике, правды не наедешь. Тут больше нечего и говорить надо только ждать что с кем будет это в Ваших руках всегда ли будет пышным цветом цвести свобода учереждении у меня есть права но их тут никогда не найдешь и следовательно надо только не падать духом. Заканчивая, я хочу еще сообщить господам врачам, что я жил в квартире 3 доме ... у господина М... хозяина трактира У красного быка и господин М... сообщил мне, что моя жена днем принимает много господ-муж-чин. Я жил у господина П... У...штрассе дом ... и мне сообщили, что моя жена принимает много господ. Я жил на Ф...штрассе дом ... на 2 этаже у господина Р... мясника и получил такое же известие, что мою жену посещает много мужчин и что так далее не может продолжаться и я должен съехать. Такого со мной было еще больше где я ни жил, но это значило что Клинк подвержен алкоголю, у господ врачей. Я оставлю господ при их мнении и буду отстаивать свои обязанности и права даже если я их здесь не найду. Потому что здесь я связан. Сегодня больше нельзя говорить правду иначе попадешь в тюрьму строго режима если скажешь настоящую правду? Это может случиться и со мной потому что я далеко зашел с правдой. Человек который говорит неправду сегодня может достичь немного больше.

Вторая часть

Первого июня я работал до 7 часов вечера, и мне уже тогда было нехорошо. Я выпил у X... два стакана пива, зашел побриться, пошел домой заплатил вдове К... деньги за ночлег, она еще сказала

мне Чтобы я зря не беспокоился и что не надо на это обращать внимания. Что мне посоветовали также мои товарищи-постояльцы. После этого я ушел чтобы поужинать и за ужином выпил два пива, затем зашел к одному другу чтобы на следующий день пойти погулять, но его там не было и я выпил еще одно пиво в трактире и спросил насчет него, и сразу же ушел. Я уже собрался идти домой, но услышал его в другом трактире выпил стакан газированной воды, и говорили еще о том, что надо рано встать, чтобы выйти в половину пятого. После этого я пошел к трем товарищам, с которыми я снимаю ночлег чтобы идти спать. Мы вместе пошли домой, и уже тогда они заметили, что я чувствую страх, они меня все время уговаривали, чтобы я не боялся, мы ведь все вместе дома с тобой. Я закрыл все двери и окна, но часто вставал и оглядывался, в безопасности ли я.

Наконец я спокойно заснул до утра воскресенья четырех часов сорока пяти минут. Я внезапно сел в кровати, услышал как мой шурин, перед домом, ругался и угрожал мне. Тогда я встал, чтобы посмотреть в чем дело, но никого не увидел, и тут внезапно появился еще один шурин, я также слышал, как говорит его жена, и обе мои незамужние золовки, и все говорили, что я полностью прав, что поступаю так, потом они окружили также мою жену, вместе с детьми. Они хотели привести ее ко мне, но она не пошла. Оба моих шурина наряду с тещей сказали тогда, если ты не пойдешь к нему то он разведется с тобой, он уже подал заявление бургомистру, и тебе возьмут твоих больших детей. На это она сказала что этого он не может, и этого он не сделает. Она крикнула мне я откликнулся, но никого не увидел, и я сразу подумал что это все мне могло привидеться. Мои товарищи, с которыми я снимал квартиру, хотели взять меня с собой, но я больше не пошел и рассказал, что произошло, но они высмеяли меня, я также не пошел гулять со своим другом. Когда я остался один, то было еще хуже, спор разгорался, но никого не было видно. Мои товарищи, говорили они никого не видят, это я себе, наверное, все представляю, тут ведь никого нет кто на меня ругался бы. Но я все же настаивал, что мои родственники враждуют со мной и могут напасть на меня, и так я остался дома. Около двенадцати дня, пришел один из товарищей и взял меня с собой, я тогда уже был немного спокойнее, когда я вышел на улицу! И вдруг я опять услышал, что мой шурин вместе со своей женой и тещей хотят напасть на меня. Они угрожали мне убийством, или я зарежу его или я застрелю его, потому что он ушел от моей сестры, этот проклятый дурак. Но тут же я слышал, ты ему ничего не сделаешь я его знаю с детства он ни одному человеку ничего не сделает. Тогда на это мой шурин сказал мы его вытащим сегодня ночью из постели, он должен идти к своей жене и детям, он бы возможно охотно спустился, да он меня боится, я ничего ему не сделаю, но по заднице я ему тресну, чтобы он почувствовал. Затем я опять услышал, как они жестоко обращались с моей женой и детьми, они звали меня, и я как будто бы кричал и мне отвечали, но никто не пришел, и никого не увидел. Мои родственники все время говорили моей жене идти к нему иначе мы тебя убьем ты одна во всем виновата, что он ушел и вам нечего есть! Мы не можем вас кормить и содержать а твой муж живет здесь и может свой прекрасный заработок тратить на себя. Это ему нравится ведь он сказал тебе и сиротскому попечительскому совету, что он не заплатит ни за тебя ни за детей ни пфеннига. Тогда заговорил мой старший сын почти 16-ти лет, если наш отец хочет отправить нас в приют, то я его застрелю. Тогда мой шурин сильно ударил моего сына, и сказал ему, Теперь ты хочешь поднять руку на своего отца, он бы тебе помог, если бы вышел. Моя жена стала жаловаться мне что мой сын плохо поступает с ней что он вообще не хочет работать, и он так жестоко обращается с обеими девочками, что она не решается уходить сервировать. Она от всего сердца просила бы меня вернуться домой, чтобы дети опять могли видеть отца и чтобы я занялся старшим. На что я ей ответил что я сегодня не приду, и ей что она должна смело прийти ко мне и меня попросить, и тогда уж я подумаю как мне поступить. Я слышал что дети голодны, я несколько раз кричал им, чтобы они поднялись ко мне у меня есть хлеб и колбаса, они могут поесть досыта, что я также дам им денег, чтобы мама смогла приготовить горячей еды. Но никто из детей не пришел. Я нарезал хлеба и колбасы и кричал им и звал их добрыми словами, я никого не видел, я только слышал как плачет моя жена, что я должен вернуться домой.

Мы с моим товарищем пошли затем в трактир В... там я выпил три кружки пива там были и другие мои товарищи, с которыми я вместе жил. Там один хороший их друг отмечал свой день рождения, там я ждал, пока мы все вчетвером вместе не пошли домой¹.

Затем мы вместе пошли в сторону дома, недалеко от нашей квартиры мы или скорее я выпили пива. И тогда я опять услышал, сегодня ночью мы уж вытащим его наружу разобьем окна, и вынесем его если он спит вместе с кроватью. Ну а если мы его сегодня ночью не достанем, то завтра я заеду не карьер и там я уж с ним рассчитаюсь. В половину шестого мы все вчетвером легли спать. Они все меня уговаривали, что я должен быть разумным и выбросить эти мысли из головы ведь никого здесь нет и никто ничего от меня не хочет, и что я из-за этого беспокоюсь, но это не имеет смысла. Я наконец спокойно заснул, но наконец проснулся, посмотрел закрыты ли окна, и закрыта ли еще дверь, она была еще закрыта, но одно окно мои товарищи уже открыли. Я тогда снова забеспокоился, слышал, как они там ползают по крыше, чтобы достать меня. Я крикнул одному из товарищей, что они опять ищут меня, но он сказал, не дури ложись в постель и спи, ты завтра не сможешь работать.

Я пошел в свою постель, но спать не мог. Моя жена пришла в мыслях ко мне, но это тогда только привиделось, она говорила по-доброму, обещала, но не выполнила и тут ко мне пришел Мартин Бауэр, и наконец еще и другой любовник трамвайный кондуктор вместе со своей женой. Но все четверо были голыми, ни на ком из них не было одежды. Они хотели пытать меня, и вели себя друг

*В пивной один сказал: «Этого мы не тронем, этого мы знаем уже давно», а другой: «Этого я застрелю». При этом они повернулись к нему спиной, он не видел их лиц, а только слышал, что они говорят.

с другом непристойно. Они спросили нравится ли мне так, если нет то они меня убъют, тогда я встал, и больше не слышал, чтобы кто-нибудь говорил, я только видел как моя жена с детьми стоит рядом с Мартином Бауэром на потолке моей комнаты¹.

Затем говорила только моя жена, что она больше не вернется ко мне, она помолвлена с кондуктором, потому что его уже выбросили с работы, из-за меня, и теперь она должна выйти за него замуж. Иначе ей будет плохо. А жена кондуктора хочет ко мне, но я этого все же не сделал. Я ответил на это, что она ведь не разведена, и поэтому они не могут пожениться. Но они оба ответили, что они и так уже вместе, а это и есть самое главное. Я пожелал новой счастливой супружеской паре много счастья и скорой свадьбы, но пообещал, что я не дам развода, чтобы они не смогли пожениться.

Я от этого очень устал, но спать не мог. Наконец все ожило перед моими глазами, в голове появились самые разные мысли, внезапно я или моя комната переполнились родственниками с моей стороны, вплоть до самого дальнего родственника моего отца. А именно, моего пра пра пра пра пра пра прадедушки, который мне, кажется, рассказал, что он родился 15 апреля 1475 года, а та же бабушка 15 марта 1473 года, и что со мной не может случиться ничего плохого, это сказали все мои родственники до моих отца и матери вместе с моей старшей сестрой которая тоже уже умерла. Наконец между одиннадцатью и двенадцатью уже ночи я снова пробудился и все время думал о том как я обманываюсь, что мне это все видится, но я уже не мог совладать с собой, и мои отец и мать, которых я совсем не знал, говорили мне они умерли ведь так рано что я не мог их себе представить он сказал что его ранили в 1866 и 1870—71 во время военного похода, мой дедушка рассказал мне о 1848 годе, а брат моего отца рассказал мне о тех кто был ранен или погиб в военных походах, и что они будут меня защищать, и это будет длиться до часа. Они все подошли к моей кровати и спросили что бы я хотел и почему я не даю им спокойно лежать в могилах. Я ответил, что я не звал их, они могут спать спокойно, чего они мне тоже пожелали, но они опять появились у моей постели и говорили как их всех зовут, в каком родстве они находятся ко мне до самого древнего рода с тысячачетыреста семидисятпятого года.

Затем к утру я заснул и очень крепко. В понедельник утром, я был очень утомлен, хотел пойти на работу, но не смог. Моя хозяйка вдова К... сказала, чтобы я оставался дома, чтобы я встал, попил

^ри этом они, стоя, имели половое сношение. Кондуктор крикнул: «Ну что, ты тоже так хочешь?» Больной ответил громко. Он все это видел открытыми глазами. Более точные данные очень ненадежны: он, собственно, не видел, где и на чем они стояли, он слышал только, что они говорят. Когда он отворачивался, то ничего не видел, «когда я снова смотрел в сторону, то я их снова видел». Видел ли он что-нибудь, когда глаза были закрыты, он не знает.

кофе, что она заварит мне чай я попил его и что я должен опять лечь спать. Затем она послала за господином доктором К... на М...штрассе в Маннгейме.

Когда я затем пришел в свою комнату, я услышал, как жалуется и причитает моя жена, как ее брат ругается с ней, потому что он не смог справиться со мной, он очень разозлился, потому я был сильнее чем он. Моя жена жила у своего брата, он хотел прогнать ее, она должна идти ко мне, раз она вышла за меня замуж, она должна жить со мной. Я слышал потом, как он ее бьет, тогда я ее в мыслях защитил так, что он ничего не мог ей сделать, затем я услышал как моя теща говорит видишь Мориц сильнее тебя он справится с тобой, чтобы ты не мог обижать Марту с детьми. Наконец я немного передохнул, встал и тогда увидел на противоположенной стороне, что все мои родственники на крыше, и все кричали мне чтобы я им помог спуститься. И тогда, хотя мне это все виделось, я посмотрел как это сделать и помог им спуститься. Но они опять оказались на крыше, и увидел что это прекрасная равнина, и что все эти видения окружены чудесным светом, и вдруг я услышал стенания, моя жена провалилась сквозь дыру в крыше, моя теща тоже упала с крыши, и каждая из них сломала по руке и по ноге, моя жена, кажется, сломала еще поясницу. Ее привезли в общую больницу, где она просила у меня прощения за то что она мне сделала, иначе она не может умереть, и чтобы я оставил детей у себя. Я ей все тогда простил, и пообещал, что тут же сразу заберу детей, и что вместе с ними опять навещу ее, от чего она отказалась, тогда я услышал, что ее мать все слышала, и она сказала мне, что это все неправда, что она мне сказала, а она сидит здоровая и веселая дома, и что ее сын ушел в далекие края, но что она была бы рада, если бы я опять был с ними. Но ей этого, якобы, нельзя, у нее засел трамвайный, и они скоро поженятся. Туг присоединился мой шурин, его мать рассказала ему все что случилось, что произошло между мной и моей женой, и что мать рассказала мне правду что жена меня обманула.

Около шести часов в понедельник вечером пришел ко мне на С...штрассе господин доктор К... с М...штрассе в Маннгейме. Он сказала мне что я в первую очередь не должен ходить на работу. Было бы лучше, если бы я несколько дней отдохнул, он спросил меня, не было ли у меня когда-нибудь проблем р нервами, я сказал, в прошлом году. Тогда я рассказал ему о 23 июля по 6 сентября. Тогда я был десять недель в Гейдельберге. Тогда он сказал, что еще нет ничего плохого, только я не должен ходить на работу, иначе может быть хуже. Он сказал, чтобы я пришел к нему завтра утром на прием, он даст мне справку для больницы, мне не надо из-за этого в Гейдельберг. Но я сказал, что я лучше сразу поеду в Гейдельберг, потому что в прошлом году я тоже был два дня в больнице здесь, но покоя мне не было и я беспокоился все больше и больше, а когда я приехал в Гейдельберг, с этого момента, я

успокоился, и не видал, и не слыхал ничего, на это господин доктор К... сказал, что если я думаю, что в Гейдельберге мне будет успокоительнее, то он б мне посоветовал, чтобы я обратился туда, тогда они восстановили бы меня, за восемь-четырнадцать дней. Он сказал, чтобы я пришел во вторник утром на прием, и тогда он выполни i мое пожелание.

Мои глаза были настроены на другое, я все видел вдвойне, в моих глазах искрилось, и было так как будто передо мной сверкает молния.

Весь день затем ко мне приходили видения, я слышал что соседи жалуются из-за тех картин которые они видели у меня, я не хочу работать, я предпочитаю зарабатывать деньги таким легким способом. Я ответил что живу здесь с женой с 15 августа 1904 года, и каждый день работал. Мне было стыдно, и я занавесил окна скатертью чтобы люди больше ничего не могли видеть. После этого я успокоился, и лег в постель, но не мог спать, потом встал, сел в беседку, и моя хозяйка велела принести мне молока, которая я выпил. После девяти я лег спать, и увидел, что в окне стоят знакомый белый мужчина с киркой и лапатой и затем услышал что мои родственники говорят ага теперь он им попался теперь он пропал но я этого не испугался, потому что это лицо было мне знакомо, и я пошел туда и спросил его что ему нужно, он ответил если я не отдам ему мою жену, в распоряжение, чтобы он мог жениться на ней я должен умереть. После этого я стоял у окна и видел что это видение двигается вверх и вниз, я взял занавеску, в руку и увидел что этот человек в окне исчез. Когда я отошел от окна, он появился опять. Тогда я убрал занавеску и закрыл окно скатертью.

Внезапно затем появились примерно двенадцать приличных господ, они не говорили обо мне потому что я их не понимал. В конце концов я их выгнал, вслед за ними пришли одетые во все черное господа. Среди них был один маленький мальчик, которого я не знал, который выдал меня что я их выгнал. Они уже убили двоих, наконец нашли меня но не смогли убить.

Наконец пришли господа врачи из Гейдельберга наряду с профессором господа Кронфельд Ранке Вильманнс Шультхайс, и два санитара и тогда господин профессор показал мне мою фотографию которую я сразу узнал. Вдруг они прикрепили мне к голове две пластины одну побольше и другую поменьше, от которых я попытался освободиться, но у меня не получилось. И еще у них были щетки побольше и поменьше чтобы сделать меня полностью черным. Я натянул одеяло на голову но оно в конце концов прохудилось, и я увидел, что я теперь был совсем черный, и тогда господа легли спать, рядом со мной вокруг стола как будто они гамаки. Когда я увидел, что они спят, я встал и пошел в другую комнату к моим товарищам, они один из них опять уложил меня в мою постель, но к счастью господа уже исчезли.

И я стал думать, как им удалось выйти, ведь все окна были закрыты. И опять на меня навалились мои мысли и я твердо решил выбросить эти мысли из головы, и теперь спокойно поспать. Но когда я заснул я опять что-то услышал, огляделся, увидел мою жену, кондуктора трамвая вместе с его женой и Мартином Бауэром. Жена кондуктора стояла рядом со мной у кровати и умоляла меня, но я поставил ее на место и сказал что она должна остаться со своим мужем. Они все тоже были черными но смогли сразу отчиститься, и сказала что они могли бы меня спасти, если я отдал бы им мою жену. Затем они разрезали меня на куски по длине я это чувствовал но смирйлся со своей судьбой¹.

Кондуктор снял пластинки Которые врачи прикрепили к моей голове и прикрепил их к голове Мартина Бауэра, он должен был теперь носить мое имя, но они не очень хорошо поняли как меня зовут и он выдал себя за Валентина Клинта а не Клинка и они считали что я мертв.

После двенадцати часов в понедельник около полуночи, я услышал что что-то шумит и встал посмотреть что там происходит. И увидел, выглядит как воздушный корабль, только спереди как лошадь, и рулевого, который управлял кораблем, он остановился на улице перед моей квартирой, бросил якорь и закрепился, но все еще был в воздухе, оттуда выпрыгнуло огромное количество мужчин, которые были замаскированы, и искали меня, которые хотели взять меня с собой. Они сначала искали на противоположной стороне тогда одна женщина сказала здесь никого нет, кого вы ищете они ничего не ответили, тогда женщина сказала идите туда прямо напротив там вы его и найдете, тот кого вы ищете как раз там и стоит, и смеется над вами. Я и на самом деле в своем этом видении стоял у окна, и смотрел за происходящим и очень радовался, потому что это было очень красиво. Наконец они пришли ко мне, нашли меня, но они не могли войти, потому что окна были закрыты, а также двери. Я очень радовался когда видел как они усердно трудились но ничего не могли со мной поделать. Один из них сунул записку в мое окно, но я был хитрее, потому что мне не было любопытно что там написано. И вдруг я услышал, что мужчины прокляли меня, обрекли меня на самое страшное проклятие. Затем я услышал, как жена и дети, а также другие родственники жалуются, что они тоже прокляты этими людьми и не поверили, что я мог с ними так поступить. Если бы они это знали, то поступили бы по-другому. Но я сказал, что случилось, то случилось, и я знаю только обязанность право и справедливость это три моих свойства. И никакой лжи как вы мне это показываете весь год.

Наконец все исчезло от меня, я видел что это все не могло быть на самом деле, что я видел, и открыл одно из трех окон и впустил немного свежего воздуха. Затем я опять пошел спать, и когда я засыпал, увидел красивый сон. Но вдруг три или четыре мужчина схватили меня и увели. Я хотел закричать, но мне запретили, и если я пророню хоть звук, я расстанусь с жизнью. Меня привели в ужасный большой черный зал, там сортировали людей, я уже конечно

¹ Когда его резали, он «чувствовал такие вздрагивания». Он не чувствовал боли, не видел крови. Но он слышал, как сказали: «Я разрежу его на куски». Бауэра же он видел действительно, тот стоял коленями на больном, когда он лежал в постели.

не был спокоен, и начал говорить. Тогда они опустили меня глубоко в шахту, там людей освобождали от тела, а дух ловили и оставляли себя. Наконец я был спасен, меня пропустили когда у меня должны были отнять тело, у мужчины который это делал была маленькая лопатка и он колол ею людей в грудь и живот, прокручивал там, доставал все из грудной клетки и выбрасывал, а другой ловил дух. Проходит недолго, и дух начинает говорить. Вдруг пришел приказ Мориса Клинка нельзя лишать тела, это особенный мужчина его еще нужно сначала обучить. И тогда ответил Что уже позно, я услышал это и крикнул еще не позно, я еще живой. Тогда пришли господа врачи вместе с профессором из клиники в Гейдельберге, и посмотрели, правильно ли я тот мужчина, потому что там многие хотели освободиться. Я был настоящим Клинком, этого не отрицала моя фотография. Меня опять вытащили наверх потому что это значило, что меня надо пощадить и я должен сначала выдержать экзамен. Меня тогда отправили к высокопоставленным лицам, и всех моих родственников пощадили и не лишили тела, а их тут же отвезли на их квартиру. Но им было очень интересно, что же получится из меня и что со мной будет. Они были рады что спаслись, а я покорился своей судьбе, и сказал обо мне можете не беспокоиться. Мне тогда показали договора, прочли вслух, но я просил, что я не могу их подписать потому я еще очень неопытный. Господа назначили тогда экзамен, на вторник утро полдевятого часов. И тут меня из моего сна разбудили, и я лежал тогда к счастью в своей квартире в кровати. Я собственно думал о том, как же случилось такое дело. И сказал себе спасибо Господи, что этого не было в действительности, что мне это все привиделось и что этого не бывает.

Я чувствовал слабость и очень хотел попасть в больницу но еще больше в психиатрическую клинику в Гейдельберге, потому что я помнил как мне там было в прошлом году. Я еще слышал ночью в понедельник, как разные люди угрожали мне, потому что они были с моей женой в интимной связи, что и я утверждаю, потому я тоже хотел подать на развод. Они все подошли к дому, но в мою комнату никто не вошел.

Наконец настал вторник утро. Я стал думать как мне лучше быть, пойти ли на работу или к господину доктору К... на прием. Так как я был очень вялый, фрау К... дала мне чаю который выпил, и хотел пойти погулять. Но я чувствовал, что я очень слабый и лег опять в постель. Внезапно мне объявили что будет экзамену и я лег на спину, и тогда я увидел всех знакомых врачей вместе с дирекцией психиатрической клиники. Мне показывали фотографии, которые я все знал, сквозь стекла. Но я смог ответить на все вопросЫу которые мне задавали. Все другие медлили, и у них были фальшивые имена они называли себя Клинт а я был настоящий Клинк потому что я был на первой фотографии настоящий и во второй фотографии я был разрезан, и я сразу сказал, что они только хотят обмануть господ, это ведь не они. Я был настоящий, и получил высшую награду_t то есть лису. И получил титул Брильянтового

Короля Солнца. И получил титул Главной директоры. Это было записано, я должен был явиться пятого июня в психиатрическую клинику к совещанию. Мне должны были дать двадцать марок, на билет на дорогу. Но записали и имя Клинт, когда вокруг проводили и фальшивых и они видели этот титул с платьями, и они радовались, но когда они попали на другую сторону, и увидели свои неправильные имена, и задрожали они в страхе своем, и посмотрели они на меня но было позно, они пропали, все они были прокляты как предатели, и клеветники, они были лишены тела, и попали в ад, испытание теперь закончилось, и они оставили меня лежать, так как я был в своей постели и я был очень рад, что я вышол из своих мыслей, но это продлилось недолго, и меня опять позвали, потому что кто-то пришел за мной, но я сразу хотел одеться, чтобы поехать в Гейдельберг. Теперь я к своему удивлению увидел, что черные мужчины хотят застрелить меня. Но дневной свет причинял им боль и они опять удалились. Тогда они пришли днем но меня в комнате не было. Вся эта история произошла, наверное от того, что я сказал Senn Sadorie¹ это меня наверное и причинило вступить в связь с миром злых духов. Затем мне сообщили, что надо было Senn выпустить, а сказать Sadorie Marckius.

Затем приехал командующий ночи, в корзине днем во вторник в двенадцать часов и хотел меня забрать. Он сказал, что я должен забраться на крышу и поехать с ним, я сказал что я не могу на крышу, ₍потому что я еще из плоти и крови.

Здесь самоописание прерывается. О дальнейшем развитии событий мы узнали из устного повествования, причем ото дня ко дню у него все более проявлялось нежелание давать информацию. Мы сначала приведем дальнейшее содержание переживаний, чтобы затем судить об общем психическом состоянии по тому, что можно будет установить.

Отраженная в конце самоописания болезни ситуация была прервана, когда в два часа ночи санитар, которого больной сразу узнал, доставил его на машине скорой помощи в маннгеймскую больницу. В больнице он тотчас же потребовал, чтобы его отправили в Гейдельберг. В приемном покое записали его данные и затем поместили в палату.

В палате он услышал, что всех людей следовало бы положить в больницу, раз он находится здесь. Он все время слышал, как открываются и закрываются ворота, грохот машин. Он услышал голос врача: этого мы доставим в Гейдельберг, он этого требовал.

Появился опять командующий ночи, с черной бородой, темными глазами, в темной одежде, высоких сапогах, у него был в руках фотоаппарат, который он впустил через окно. Больной стоял на свету и должен был смотреть в фотоаппарат. Больной в качестве «брильянтового Короля Солнца» был для дня тем же самым, чем

^!Это слово является для него абсолютной загадкой. Он услышал его во время психоза. Встречалось ли это слово ранее при чтении книг, он не знает.

тот другой был для ночи. Он потребовал от больного, чтобы тот занял свое место, командующий ночи говорил, что командует днем, потому что Клинк болен. Они поменялись местами. И тогда командующий сказал, что это нарушение тарифа, для больного это было загадочное обстоятельство. Командующий ночи командовал днем без разрешения командующего Горного отделения (самого главного лица из всех, которые появлялись). Больной сказал, что он ни о чем не договаривался.

Между 8 и 9 часами вечера он услышал свою жрну. Она сказала ему, что он получил 30 лет тюрьмы. Жена предстала ему в виде фотографии в окне. Он считал, что она находится в соседней палате. Он сказал, что еще не было слушания дела, что он ни На что не согласится. С женой он вел переговоры. Она просила прощения, он сказал: только когда закончится срок наказания. Из-за грохота его жене и ему должны были отрубить голову. Он слышал, как схватили его жену. И тогда опять появился командующий ночи и сказал, что с ним ничего не случится. Он слышал, как убирают плаху. Командующий ночи сфотографировал его жену. Вдруг он уввдел ее висящей, как восковая кукла, перед печной топкой. Но услышал, как она убежала, и увидел, что сам висит перед топкой и что его фотографируют. Командующий ночи фотографировал Клинка, чтобы получить для себя его лицо, на время, что он командует также днем, пока Клинк не поправится.

На лампе под потолком он уввдел затем корзину, а в ней голову с усами, которая с ним разговаривала и сказала ему, что дух ночи совершил нарушение тарифа, и его убьют, и больного тоже расстреляют из-за нарушения тарифа. И тогда появились два ремня, всю палату вместе с кроватью мотором подняли в высоту. Он видел два совершенно новым ремня. Он чувствовал, как все поднимается. В окно он видел, что находится на высоте крыш. Врач закричал: мы позовем военных и застрелим его. Появился сам дух ночи в белом одеянии и успокоил его: не волнуйся, они нам ничего не сделают. Сначала пришли 50 полицейских, чтобы арестовать его. Он только слышал, но не видел их. Он слышал, как распорядились: пятьдесят. Затем вызвали военных, которые хотели стрелять в него снизу, в то время, как он вместе с палатой плавал по воздуху. Он слышал, как маршируют войска, но он не слышал, как они стреляли. Дух ночи, который при помощи прожектора наблюдал за врагом, сказал, что сначала он, а затем больной получат по 12 выстрелов. Больной ничего не слышал, он уввдел, как над лампой под потолком мимо пролетел светлый шар. Было так, как будто бы наступил день. Это означало: теперь он мертв. Явился (как будто поднимаясь по деревянной лестнице) офицер, чтобы посмотреть нет ли тут какого обмана. Слышно было, что он стоит перед дверью. Он увидел, что дух еще жив. Начали стрелять снова. Затем было сказано, что в 5 часов утра будут стрелять опять.

Теперь приблизилось «южнонемецкое горное отделение»: «Главнокомандующий со всей своей свитой и своими служащими». Кто это был, он не знает. Горное отделение обратило солдат в бегство.

Мужчина в корзине — своего рода наблюдатель — хотел затем подвергнуть больного пыткам. Это получилось так: он хотел, чтобы больной занял его место. Но тот отказался: «там мне будет очень одиноко, я этого не сделаю». Тот «доложил» на него, и больной получил «за неподчинение 30 лет». Почему он должен был подчиняться, он не знает. Наконец он хотел заснуть, но тот в корзине требовал, чтобы он бодрствовал, иначе он опять на него донесет, потому что тогда он, якобы, будет виновен в смерти. Затем он потребовал, чтобы больной вел себя спокойно, так чтобы его не услышали. В конце концов мужчина в корзине сказал, что он подарил бы много всего больному, если тот завещает ему своей мозг. Собственно, он хотел получить его мозг, потому что больной был умнее, чем он. Во время экзамена он был лучше всех других и получил «лису», премию, знак ума. Больной уже не владел собой. Он заснул и все это время был в состоянии между сном и бодрствованием. Мужчина в корзине не давал ему спать, будил его, так что он тут же просыпался и опять видел этого мужчину. Но затем он все же заснул. Когда он снова проснулся, у него было такое ощущение, что у него в голове дыра и что он может просунуть туда руку. Он подумал: меня все-такие обманули, он меня взял хитростью. Он услышал: теперь у этого полностью забрали разум. Человек в корзине вынул у него мозг. Но когда он увидел, что у больного есть «лиса», он сказал «о, нарушение тарифа», а значит, его должны были наказать за это смертной казнью. Впрочем, мужчина объявил: я ему вставлю новый мозг, вынул у мальчика лет 6—7 каким-то инструментом мозг из головы и вставил его больному, в то время, как его настоящий мозг лежал перед ним на столике. Больной схватил себя левой рукой за голову, и бросил детский мозг мужчине: «если моего ума уже нет, то и этот мне не нужен». При этом у него было чувство, что он теряет сознание, что он больше не может думать. Тогда мужчина бросил ему сверху его настоящий мозг и сказал, что он сам виноват в смерти, потому что он совершил нарушение тарифа. Больной хотел положить свой мозг в карман, но на нем не было одежды, и он положил его рядом на скамью. В голове была пустота. И он снова заснул, но тут же опять в страхе вскочил и увидел, что мозг такой сухой, что его можно раскрошить. Он взял его и бросил в угол. Еще какое-то время у него было ощущение пустоты, что-то еще происходило, но он не думал об этом, и тогда сказали, что он все же еще умный. Тогда он сел, подумал о том, что произошло, потрогал свою голову и понял, что ничего этого не было. Его мыслью было: ну, ты и напридумывал всякой ерунды. Он услышал, как часы пробили 3/4. «И тогда я обрадовался, что ничего этого не было». Он чувствовал облегчение, но очень потел.

В среду утром его приговорили к заключению на 30 лет, по ошибке, потому что он, якобы, совершил «нарушение тарифа». Затем он услышал приказ: этого мужчину освободить, он получит вознаграждение. Его приказано тотчас отпустить. Затем он опять видит полицейских, которые арестовывают его и хотят отвести в тюрьму.

В это утро ситуация меняется и сохраняется в таком виде до конца (до перевода в Гейдельберг в субботу). Больной находится на корабле. Корабль плывет по каналу. Он в каюте, из окна которой виден берег. На этом корабле и разыгрываются с нарастающим хаосом и частыми повторами бесчисленные сцены, которые больной перечисляет как: казнь, сжигание, повешение, удушение, смерть от голода, съедение дикими животными, ссылка на остров на 90 лет тюремного заключения. Это означает, что все это не произошло, но должно было произойти. Что касается подробностей, то надо, по-видимому, перечислить следующее. Полицейские сказали: «Этого мы вытащим и бросим в воду или пустим его бежать по полю и застрелим, а потом разделим деньги». Или «мы отдадим концы и отплывем и откроем впереди, тогда он утонет» (корабль). Тогда они посовещались и решили уморить больного голодом, а вознаграждение, предназначенное больному, получить и разделить. Внезапно открылось окно, в него вошли тигры и львы и двинулись в сторону больного. Когда он попытался схватить их, они исчезли. Он слышал, как работает двигатель корабля, как они стояли перед шлюзом, пока он не открылся. Задвижку открыли, чтобы корабль пошел ко дну. Но он не тонул, потому что канал был недостаточно глубок. Он видел, как в каюту проникла вода, но немного. Пол из трех настилов вскрыли, и он увидел в щель воду. Деревья — по его мнению настоящие, он их видел все время — однажды стали видны хуже. Он почувствовал, что корабль плывет боком и что его перетягивают к вражескому берегу. Деревья удалялись. Один берег был, собственно, «родной», а другой «вражеский». Там были большие дыры в земле, в которые бросали людей, которых не надо было обезглавливать, чтобы они исчезли. В одну из них должны были опустить больного на глубину 25 м, а там его собирались сбросить в яму глубиной в 82 м. Иногда он слышал голос капитана: «Этот больше не получит еды; этого бросим в воду; этого обезглавим; этого сбросим в дыру и т. д.». Его жену трижды бросали в воду. Он слышал, как она звала на помощь и кричала. Но каждый раз она выбиралась на берег. Тогда его жену бросили в яму с крысами. Опять она взывала о помощи. Отвечал, что он не может выйти, эти люди ему не открывают. Но он просил: «Если вы и меня хотите бросить в яму, бросьте меня туда, где сидит она». В другой раз он услышал, как жена говорит ему, что пришла депеша, что его, якобы, не надо убивать, что ему подарили его 30 лет. Его должны отвезти в Гейдельберг.

В яме его жена окончательно умерла и была съедена крысами. Были убиты также и его дети. Но на следующий день больной увидел лицо своей жены на стене, она появилась, в виде духа. Она рассказала, что старший сын бросил обеих девочек в воду, а в конце его самого туда бросили. Затем она объяснила ему, как ему надо умереть, чтобы попасть к ней. Надо, чтобы его утопили. Она его все еще любит. Она лежала рядом с ним на определенном расстоянии. Но они друг друга даже не коснулись. Его жена раз пожаловалась, что хочет есть. Он положил кусочек булочки на постель. Так его жена постоянно сопровождала его в виде духа до последнего момента, пока он не попал в гейдельбергскую клинику. Туда он ее не взял.

Она жаловалась, что он ее теперь бросил, сказала: «разве ты больше не знаешь меня и детей?» и «Прощай, Мориц, мы больше не увидимся» и ушла. В этот момент он почувствовал глубокую боль. Но уже в бассейне он «все забыл». Только идея, что его жена умерла на самом деле, сопровождала его еще несколько дней.

С момента поступления в клинику он больше не слышал никаких голосов и ничего больше не видел и не переживал. Он был чрезвычайно вял и изнурен (потеря веса во время психоза с 156 до 138 фунтов) и спал крепко. Объективно он тоже производил впечатление изнуренного больного делириумом. Когда он в воскресенье проснулся, он опять считал, что его жена умерла. Только по прошествии нескольких дней ему стало ясно, что все это ему привиделось. Прежде, чем перейти к описанию длительного состояния и дальнейшего течения психоза, изложим лишь то относительно немногое, что нам удалось узнать от необразованного и не очень хорошо наблюдаемого больного относительно общих психологических соотношений при психозе.

В начале психоза, до момента поступления в маннгеймскую больницу, сцены сменяли друг друга относительно медленно, между ними были довольно длительные перерывы. Одна и та же сцена не повторялась. Ото дня ко дню переживаемые больным сцены стали носить все более массовый характер, а в конце концов «лихорадочный». Начало «было легким» по сравнению с событиями в больнице. И все же, по мнению больного, он все время был в полном сознании и бодрствовал, может обо всем вспомнить (за исключением отдельных деталей, например, имени главнокомандующего Горного отделения и т. д.).

В начале психоза он иногда и довольно длительные промежутки времени был снова совершенно независим, как это следует из его описания. Даже тогда, когда переживания стали богаче и непрерывнее, ему снова и снова удавалось сориентироваться и прогнать видения. Он ложился на бок, и голые люди исчезали. Или он вставал с постели, и все исчезало. Неоднократно он говорил тогда себе: это мне все привиделось, что за ерунда. «Временами я не знал, где я был, был подавлен мыслями, но затем сосредоточивался и опять все знал». Наконец, попав в больницу, он ориентировался по санитару, выглядывал в дверь и делал вывод: это не корабль, а больница. Он удивлялся: это корабль, а находится в середине города. Но это были лишь краткие мгновения, и он абсолютно не знает, ориентировался ли он в последние дни. «Это захватило меня крепко». «Я не знал больше, был ли это день или ночь, в субботу думал, что это уже воскресенье». При этом он заявлял, что полностью бодрствовал, и смог бы сориентироваться, если бы произошло что-нибудь действительно. «Я все, что происходило, понимал». По его словам, он все время знал, что мы пишем 1912 г. Когда его перевели из больницы в Гейдельберг, он сразу понял, что произошло.

Что касается состояния сознания, то больной не способен внятно его описать. То он подчеркивает, что полностью бодрствовал, то в другой раз говорит, что когда он временами ориентировался, то это он приходил в себя. Но он подчеркивает, что это было не так, как когда пробуждаешься ото сна. Сравнение со сном представляется ему неточным: все, что он переживал, было слишком настоящим, и, кроме того, он не спал.

Во все время психоза он спал очень мало и коротко. «Иначе бы я так не похудел». Но иногда и, как он думает, ненадолго сон одолевал его (ср. описание, где у него во сне забрали мозг). Он был чрезвычайно вял, в конце испытывал боли в конечностях, временами он засыпал уже по дороге из Маннгейма в Гейдельберг.

Описание его переживаний представляется нам слишком прямолинейным. Он не очень хорошо осознает противоречия, которые во время психоза заставляют одно и то же переживание — но постоянно возвращающееся в воспоминаниях — представать в совершенно разном освещении. Наиболее сильно это проявляется в сцене с мозгом.

Личностное сознание больного, по его данным, все время сохранялось. И хотя ои становился брилльянтовым Королем Солнца и др., он все время ощущал себя Клинком.

У него никогда не было ощущения силы, ощущения власти, он не предпринимал никаких активных действий, а только реагировал на вопросы и приказы. Он чувствовал себя совершенно бессильным, пассивным и зависимым. Я был «как будто в плену». В начале психоза он испытывал сильный страх, но вскоре — после «экзамена» и после того, как его «разрезали», страх исчез. Он все, что происходило, воспринимал более равнодушно, даже если это было самое ужасное. «Я ничего не мог тогда поделать: надо было просто это все выдержать, больше ничего, что там сделаешь, когда во все это влип. Мне было все равно, что будет». «Теперь надо посмотреть, что будет дальше.» Ни разу, по его мнению, у него не было чувства радости, когда ему присваивали высокие титулы и т. п. Если он на какое-то время выходил из состояния переживания, он чувствовал облегчение. Он говорит, что когда при переезде в Гейдельберг он выглядывал из дрожек, «был рад, что вышел из делириума. Каждый должен это разок пережить. Я был рад, что наступил покой».

В последние дни психоза он не задумывался о своем состоянии. «У меня внутри была такая путаница, что думать было невозможно.» Но иногда, по его словам, он просто «очень лениво лежал» и говорил себе: «какое мне до этого всего дело». Он думал про себя: я не буду отвечать, пока не захочу, если я устану, лягу на бок. Когда он шевелился, сразу раздавался крик: «Тихо». За исключением этих небольших моментов, он никогда не сопротивлялся, а все сносил.

В отношении того, в каком виде ему было дано содержание переживаемого им, больной не в состоянии дать очень вразумительной информации. У меня сложилось впечатление, что в его писаниях по сравнению с тем, как это было на самом деле, на передний план

161

⁶ К. Ясперс. Т. 2

слишком выдвигается конкретно-чувственный элемент. Ведь у него было изобилие ложных восприятий. Оптических: образы, видения, фотографии, звери, воздушный корабль, корзина и т. д. В течение всего психоза он слышал голоса, род которых нельзя было установить, но которые, судя по всему, были телесной природы. Наряду с ними, без сомнения, большую роль играли единицы осознанности, но больной сведений об этом не дал.

По окончании острого психоза при поступлении в клинику — то есть в то время, как мы его наблюдали, постоянно — Клинк был все время рассудителен, дисциплинирован и сориентирован. Но в те недели, что он оставался в клинике, с ним произошли психические перемены. Сначала он безостановочно рассказывал о событиях, которые он пережил, писал собственное описание болезни до тех пор, пока он — спустя приблизительно 2 недели — не объявил, что больше ничего писать не будет, и жалеет, что уже что-то написал. В самоописании также говорилось, что он хочет развестись со своей женой, теперь же дело обстоит обратным образом. У него только одно желание — поговорить со своей женой. «Сначала моя жена, а затем уж я доделаю свое описание до конца». Его жена пришла и сказала, что она хочет остаться одна и не хочет больше жить с ним вместе. На следующий день он объявил, что теперь больше не хочет работать над описанием. «Я все это отложил в сторону, теперь мне легко, у меня груз с плеч». Он, несомненно, более весел, чем до посещения жены, несмотря на неблагоприятный исход. Он объяснил: он сделал все, что мог, он хотел пойти в лечебницу для алкоголиков, чтобы показать жене хороший пример и т. д. Ну а теперь он согласен на все. Но затем он снова сказал: «У моей жены нет повода подавать на развод. Я не дам согласия на развод». Он не стремится к тому, чтобы его выписали: «Это все в ведении господ врачей, тут я не могу командовать».

В устной беседе больной также доставляет теперь трудности. Он часто отказывается отвечать прямо, особенно, что касается последней части психоза, когда его жена являлась в виде духа. Он говорит: «Когда я такое рассказываю, я сразу прихожу в волнение так, что потею». «И вообще, когда мне надо что-то рассказывать, у меня не получается так, как это было, не хватает выражений». «Я могу вспомнить все, но не хочу в это углубляться». «Зачем это мне все время волноваться и рассказывать все снова и снова. Вот когда у меня все будет ясно (он имеет в виду отношения с женой), я все на воле напишу и принесу в клинику». «Я уже достаточно рассказал, не найдешь и троих, которые такое расскажут». Во время рассказа можно объективно наблюдать, что он действительно возбуждается. Он становится то красным, то бледным, потеет, смущается (при вопросах о возвышении его личности, о чувстве радости, счастья и ДР-)-

В дальнейшем же очень бросается в глаза, как он с нескрываемым оптимизмом смотрит на будущее своего брака. Впрочем, он как-то раз говорит, если жена опять будет неверна ему: «тогда будут приняты решительные меры, тогда будет развод», но это звучит не очень серьезно. Его жена, давно занимающаяся проституцией, отказывается опять сойтись с ним, посещает его только один раз и больше не приходит. Он, впрочем, получает письмо от своей золовки, которая

пишет, что жена, якобы, хочет вернуться к нему, если он выполнит свое обещание: отдавать зарплату, не пить. То, что его жена не приходит, он мотивирует так: она стесняется, потому что в последний раз дала врачам такие неблагоприятные сведения о нем. Он думает, что с его браком все будет в порядке, собственно, у него в этом нет сомнения: «В прошлом году мне понадобилось только два дня. В воскресенье все будет в порядке», при таком мнении его выписали в среду, 31 июля.

Врачам он в целом несколько не доверял, не имея при этом определенных навязчивых идей. Он полагал, что его, наверное, хотят свести с ума и т. п. или, опять же, все считают, что он сумасшедший или слабоумный. Якобы, помогают его жене и не признают его правоту. «Сегодня у мужчины нет прав, все права у женщин.»

Поведение больного в движениях и жестах естественно. Выражение лица не имеет ничего особенного. Иногда бросается в глаза некоторая эйфория, недостаточно мотивированная. Весь же облик этого сильного рослого мужчины имеет какую-то вялость.

Для его дальнейшей характеризации приводим далее еще некоторые отрывки из его писем: 28 июня он написал первое письмо:

«Дорогая золовка... Я все же еще раз прошу, что я всю семью Катц (семья жены) и всех родственников самым искренним образом о прощении. Так как я все же сознаю что я несу основную вину... Перед моими глазами прошедшая жизнь, и настоящая. А будущее должно теперь стать счастливой жизнью для нашей семьи. Мне надо бы сказать что-то важное моей дорогой жене и детям, потому что нет мне более покоя дольше скрываться от вас... Я надеюсь, что моя дорогая жена и старшие дети мне все простят, что я и буду делать, чтобы жить дальше мирной жизнью... С уважением М. К.». Он приписывает «Я жду скорого ответа..., заканчивая,

Прислушайся, дорогая золовка моя,

Я, ваш пятый пасыночек,

Нашел в питие свое смертное ложе Я закричал: «Ах, Марта, спасите меня».

Но не было той, что услышала б меня,

Так я засыпал в страхе и мучениях Все больше и больше после пития,

Поэтому дорогая золовка, помни о том,

Что ни делает Господь, все к лучшему.

Большой привет передает всем родственникам Ваш зять с уважением Мориц".

1 июля он пишет своей жене:

«Дорогие жена и дети!

Я нижайше сообщаю тебе, что я хотел бы поговорить с тобой... (хочет вступить в “голубой крест”, отправиться в лечебницу для алкоголиков, обещания и т. д.)... Я тебя твердо жду во вторник

163

днем. Ты должна прийти, чтобы я потом б^ш спокоен и уверен, что ты все получишь, если я отправлюсь на лечение. Привет... М. К. Дорогая жена, когда ты придешь, принеси мне чего-нибудь покурить. До скорого примирения».

Подвергая больного анализу, мы можем, во-первых, охарактеризовать в существенных чертах способ проявления острого психоза в субъективном аспекте, феноменологию психоза. Во-вторых, на основе данных анамнеза мы можем определить свою позицию по отношению к вопросу о причине и, таким образом, о виде психоза, в-третьих, мы можем выявить понятные связи между жизнью больного и тем, что он переживает во время психоза. У нас не было возможности исследовать объективные проявления психоза, изменения психических функций в смысле их осуществления, как это позволяет в других случаях сделать экспериментальная психопатология, поэтому в данном случае так же, как и в последующем, мы вынуждены отказаться от критериев функциональной психологии.

1. Что касается феноменологии, то мы 01раничимся вторым случаем психоза, только благодаря которому мы смогли лично обследовать больного, и ссылками на описание в конце истории болезни (с. 361 оригинала). Общее состояние сознания больного как таковое не стало для нас окончательно ясным. Его описание звучит иногда так, как будто он временами погружался в состояние, подобное сну, когда грезят наяву, а затем приходил в себя. Отвечая на вопросы, он постоянно подчеркивает, что находился в полном сознании и бодрствовал при всех переживаниях. Временами он засыпал, но он хорошо различает сон в состоянии психоза и бодрствование в состоянии психоза. У него превосходные детальные воспоминания обо всех временах в состоянии психоза, которые оставались идентичными в многократных беседах с обследуемым и в его собственном описании болезни. Таким образом, речь ни в коем случае не может идти о том роде воспоминаний, которые обычно сохраняются о подобных сну состояниях. Его состояние было, кроме того, таково, что реальные факты, воздействующие на него извне, им как таковые правильно осознавались. В этом отношении он во время психоза ориентировался. Он знал, в чем дело, когда хозяйка приносила ему чай, когда доктор приходил к нему домой, когда его привезли в больницу, когда его перевезли из Маннгейма в Гейдельберг.

В начале своей болезни он часто, а затем уже редко осознавал, что у него «видения». В то время, как вначале он жил или в своих переживаниях или в действительности, то затем действительность все больше и больше втягивалась в мир его переживаний, так, например, одиночная палата воспринималась им преимущественно как каюта корабля, но в краткие моменты — и как больничная палата (двойная ориентация).

Переживаемое представляло собой вначале отдельные сцены, которые перемежались произвольными перерывами. Позднее переживание стало почти беспрерывным, «лихорадочным». Вначале одна и та же переживаемая ситуация не повторялась дважды в одном и том же виде. В конце появились повторы, и наконец, все вмешалось в хаосе.

Вначале больной испытывал сильное чувство страха, большую боязнь перед преследованиями, но это чувство в состоянии психоза вскоре полностью пропало. Он стал необычно равнодушен, безразлично взирал на происходящее, не испытывал страха, относился ко всему фаталистически. У него нельзя отметить и следа активности. Он совершенно пассивно отдался происходящему, чувствовал себя абсолютно бессильным, безвольным. Когда состояние переживания прекратилось, у него было лишь чувство избавления, что теперь он обрел покой.

Охарактеризуем этот тип краткосрочного психоза обобщающе: При совершенно бодром сознании и сохранившейся способности ориентироваться из начальных отдельных сцен, из страха, из мании преследования складывается развивающееся и чрезвычайно богатое переживание, в котором страх исчезает и уступает место чувству крайнего равнодушия при пассивном, безвольном бездействии. И наконец, сохраняются надежные детальные воспоминания обо всех подробностях.

2. Если мы зададим вопрос о причинах этого психоза, то одновременно это будет и вопрос о диагнозе. В начале нашего обследования мы, опираясь на данные анамнеза, по чувственной образности переживаний, по сильной изнуренности в результате психоза, по завершающему сну и дальнейшему благоразумному поведению предположили, что имеем дело с алкогольным психозом. Но мы вынуждены были отказаться от такого взгляда по следующим причинам: по психологическому типу психоз был явно не алкогольный, фантастический мир переживаний, их связи, способность ориентироваться свидетельствовали о том, что это не Delirium. Только начало, со страхом и преследованием при сохранении ориентации, позволяло думать об алкогольном галлюцинировании, дальнейшее же течение, характеризующееся равнодушием и пассивностью и отсутствием страха, решительно говорило о противном. Кроме того, данные анамнеза хотя и свидетельствовали об употреблении алкоголя, но не говорили об алкоголизме: все понесенные им наказания не были наказаниями за преступления (насилия) на почве алкогольного опьянения, он постоянно работал, и работоспособность его не уменьшалась, его поведение дома не было поведением алкоголика: несмотря на обоснованную ревность, которая его очень беспокоила, абсолютно отсутствует тип алкогольной маниакальной ревности. Признаки тяги к алкоголю тоже не были установлены, скорее более очевидной является зависимость более интенсивного употребления алкоголя от его раздражения по поводу поведения жены. В конечном счете, против алкоголизма говорит и постоянный хабитус больного: у него отсутствует юмор, характерный для пьяниц, невозмутимое легкомыслие. Он безоговорочно признает, что употреблял алкоголь, не отказывается отправиться в лечебницу для алкоголиков, если это будет желательно. Также нет и признаков физических отклонений, вызванных алкоголизмом.

Если посмотреть на историю больного как на целое, то не может быть сомнения в том, что оба психоза имеют реактивную природу. Для него чрезвычайно важное значение имеет совместная жизнь с женой и детьми. Он очень убедительно описывает то, насколько его задевало пренебрежительное отношение к нему его жены. Дважды она от него уходила. Он был вынужден жить один, чрезвычайно страдал, в свободное время постоянно думал о своей жизни, и оба раза, в первый приблизительно через 7 недель, во второй — через 3—3 1/2 недели, впал в состояние психоза, содержание которого оба раза строилось преимущественно на его отношении к жене. Отдельные понятные связи мы вскоре перечислим. А прежде зададим себе вопрос о причине, которая привела этого мужчину к такой психотической реакции на свою жизнь. Был ли это его постоянный, существующий с детства душевный склад? (Не было ли дело в истерической реакции?) Или этот мужчина изменился в результате какого-то процесса, и речь идет о реакции на основе вызванного этим процессом изменения? (Идет ли речь о шизофренической реакции?) Мы придерживаемся последнего взгляда на следующих основаниях: сам психоз не обнаруживает характерное при столь тяжелых формах истерической реакции помрачение сознания, отсутствует истерический характер, а сам психоз не имеет ни единой черты театральности. Отсутствуют истерические стигмы. Среди признаков острого психоза фантастичность содержания, богатый мир переживаемою без явно выраженного помрачения сознания при сохранившейся способности ориентироваться и ясных воспоминаниях относятся к тем чертам, с которыми мы привыкли часто встречаться при психозах более точно установленных процессов. Констатировать определенное начало процесса было невозможно, однако в пользу наличия процесса говорят странный круг чтения, упрямое поведение больного, последующее действие психоза, которое при рассудочном понимании им болезни не позволило ему выработать также и эмоционально ясную объективную установку к ней, его лишенное критических черт, несмотря на всю неверность его жены и ее нежелание жить с ним, упорно удерживаемое стремление к совместной жизни, его оптимизм в этом отношении, его склонность к болезненным заблуждениям (недоверие по отношению к врачам), и, наконец, его несколько странные письменные произведения. И если процесс не может рассматриваться как доказанный в строгом смысле, то все же убедительным представляется то, что данные психозы не являются ни алкогольными, ни истерическими и что они, по крайней мере, состоят в родстве с обычными шизофреническими, богатыми переживаниями психозами. Более детальная дифференциация в настоящее время, когда мы имеем так мало самых общих понятий для обозначения болезней, невозможна. Для того, кто в качестве решающего фактора выбирает психологически и тип психоза, диагноз шизофрения в нашем случае будет, вероятно) однозначным, тот же, кто требует доказательств наличия начавшегося в определенное время процесса и неизлечимости, должен сохранять сомнения и невозможность установить это, связывать с возможно низкой степенью образованности больного.

3. Понятная связь между историей брака и содержанием психоза больного очевидна. В содержании психоза вошли не произвольные содержания из его прошлой жизни, а содержания его последних, обусловленных его жизнью, душевных потрясений, здесь налицо не сама собой разумеющаяся связь всех психотических содержаний с когда-либо ранее приобретенными содержаниями, а связь между пережитым событием, вызвавшим психоз, и психотическим переживанием. Встает лишь вопрос, где лежит предел нашему пониманию и где начинается шаткое, а где не имеющее основания толкование.

Самому больному все представляется ясным: «Моя болезнь не от пьянства, в ней виновата в основном мои мысли, беспокойство о моей жене и детях», и после самоизображения обстоятельств он полагает: «Тут не надо быть пьяницей. Этого не выдержит и человек со здоровым рассудком. Как моя жена может погубить человека своими презрением, ненавистью и озлобленностью». Кроме данной общей констатации этой зависимости больной помогает нам не собственной оценкой, суждениями, а своими описаниями.

Обратимся к первому психозу. Когда его жена сбежала со своим любовником Мартином Бауэром, он начал переживать интенсивные душевные потрясения, которые через семь недель переросли в психоз. Больной описывает нам свои волнения, мысли, как он представлял себе, что те оба прекрасно поживают, а он должен платить. Он описывает свою попытку выйти из положения при помощи «домашнего ареста»: описывает, как он жил только сегодняшним днем и его полностью занимала одна мысль, что же дальше будет с ним и с детьми. Его возбуждение возрастало из-за того, что ему постоянно сообщали о других случаях неверности жены. В усиливающемся волнении он через 14 дней после ухода жены продает всю мебель: ту, которую он не мог продать, он раздаривает. О времени, когда он снимал жилье, он пишет: «Я не мог совладать с собой, я все время думал о том, что со мной еще может приключиться». Он «жил беспокойно», но на работу ходил каждый день, есть больше не мог, «продержался потому, что пил». Когда его жена возвратилась в Маннгейм, он попытался склонить ее вернуться к нему, испытывал при этом большой страх перед присутствующим любовником, который однажды, несколько недель назад, избил его. Он ничего не добился, мучился он насмешек товарищей по работе и впал через восемь дней в психотическое состояние, которое постепенно в течение многих дней вышло за рамки рассудочного состояния и затем через два дня завершилось. Это состояние сопровождалось чувством страха и сознанием, что его преследуют: он жил в реальном мире, обращался в поисках работы, как это полагается, на биржу труда, но при этом был все время преследуем любовником своей жены. Затем к этому добавились бесчисленные незнакомые люди, 117 пушек т. д., для которых он служил мишенью. В апогее болезни, в больничной палате, он видел любовника своей жены, видел своих детей. Он наносил любовнику удары. Он требовал отдать ему жену, но любовник высоко поднимал ее и крепко держал. Таким образом он бушевал несколько часов, пока не заснул и не проснулся на следующий день почти полностью — не доставало лишь полного осознания происшедшего — выздоровевшим.

Содержанием психотических переживаний были страхи и желания больного, которые постоянно занимали его в последние недели перед психозом. Те же самые страхи и желания, которые обусловили длинную череду душевных потрясений, которые в свою очередь имели следствием изменение в психических механизмах, закончившееся временным психозом. В первую очередь, в психозе реализовались страхи: как преследование со стороны любовника жены. Из страха перед Бауэром, так он считает сам, он о каждом человеке, который приближался к нему, думал, что тот хочет застрелить его. Но свое осуществление нашли и желания: он избил любовника жены и был уже недалек от того, чтобы отвоевать ее.

Можем ли мы пойти еще дальше в нашем понимании? Можем ли мы понять фантастические преследования массами людей и пушек, изобретение защиты от пуль, содержание слов голосов, которые утверждали, что он убийца и т. д.? Мы знаем, что школа Фрейда учила бы нас видеть здесь множество связей: какие-либо воспоминания из детства скрываются за его своеобразным сексуальным отношением к своей жене, которое почти не имеет чувственного акцента: его желание убить любовника жены эхом отражается в обвинениях его преследователей, которые говорят что он убийца: вытесненное чувство своей неполноценности замещается в сознании чувством защищенности от пуль и гордостью изобретателя и т. д. Для нас такое понимание не имеет большой доказательной силы. Это понимание является пониманием «как будто», которое как в отношении обвинения

в убийстве, так и в отношении идеи изобретателя и защиты в определенной степени убедительно, но не может удовлетворить нас. Случайные ассоциации, то есть не те, которые могут быть поняты на основе вызывавших аффект переживаний и жизни, а те случайные ассоциации, связанные с какими-либо прежними или настоящими впечатлениями, могут, на наш взгляд, привести к тому же результату. Различие между понятными связями, существование которых мы утверждаем, и отрицательными связями заключается в осуществляемом на основе имеющегося в распоряжении фактического материала психологическом сопереживании, (а не мысленном представлении себе ситуации другого человека), которое заставляет нас видеть большую или меньшую очевидность психологической связи. В соответствии с природой этой очевидности имеются различные переходные случаи, начиная от связей, которые представляются убедительными, через сомнительные, более или менее убедительные, до совершенно не очевидных связей. Психиатры соматического направления работают обычно в слишком узких границах, школой Фрейда границы вообще не очерчиваются и суждения нередко выносятся на основе рационального продумывания очередности ассоциативных связей, вместо широкого психологического сопереживания.

Дальнейшее развитие ситуации в первое время после психоза очень характерно. Психоз, несомненно, принес одновременно разрядку, избавление от угнетающих его волнений и страхов, освобождение от подавленности и отчаяния. В первые дни он спокоен и уравновешен, рассказывает о своей изобретательской идее, собирается развестись. Но через несколько недель он говорит: «Теперь я снова все свои мысли обратил на семью». Он планомерно и последовательно стремится вернуть жену, не хочет больше разводиться и на самом деле добивается того, что семья снова живет вместе.

Развитие и течение второго психоза очень напоминает первый. Он лишь вспыхивает быстрее, длится дольше (7 дней) и по содержанию несравнимо более богат. Его снова покидает жена, после года, в течение которого уже были некоторые скандалы: в качестве нового любовника возникает трамвайный кондуктор. И снова проходит некоторое время, прежде чем больной, углубившись в свои переживания, из-за своего душевного потрясения впадает в состояние психоза. И снова содержание психоза находится в очевидной связи с его жизненной ситуацией, и снова по окончании психоза он испытывает чувство освобождения, хочет развестись, откровенно дает любые сведения о себе, и снова через несколько недель все его желания направлены на совместную жизнь с женой, он отказывается от всех планов, связанных с разводом, и одновременно становится более замкнутым, уклоняется от ответа на вопросы, касающиеся его жизни и психоза.

Что же касается психического состояния больного после того, как жена снова покинула его, его неудавншхся попыток добиться согласия, его заявления на развод, которое он быстро забрал обратно, то здесь мы отсылаем к связному описанию в истории болезни. Психоз проявился опять в субботний вечер и в воскресный день (может быть, определенную роль при этом сыграло то, что более длительное время отсутствовал такой отвлекающий фактор, как работа).

Изменение психической диспозиции и внесознательных механизмов, причину которого мы видим в постоянных душевных потрясениях при шизофренической конституции, проявилось сначала в неопределенном страхе и в чувстве неуверенности. Через несколько часов неопределенные чувства приобрели содержание: причем сначала исключительно связанное с отношением к жене: его шурин и другие родственники угрожали ему, затем признавали, что он «полностью прав», и хотели заставить ее вернуться к нему. Он слышал голоса шуринов, которые кричали: я зарежу его, а затем — ты ему ничего не сделаешь, я его знаю с детства. И так это все чередовалось. Затем он слышал, как жестоко обращаются с его женой, как звали его дети, как жена снова хотела вернуться к нему. Он принял позу смилостивившегося: пусть она по-хорошему придет к нему, тогда он подумает. Он звал своих голодных детей и предлагал им хлеб и колбасу, которые он для них разрезал, но никто не пришел. Таким образом, вначале речь идет о психотической реализации тех событий, которые были бы на самом деле возможны в его нынешней ситуации и которые и составляли собственное содержание его жизни в последнее время.

Во второй фазе появляются фантастические реализации, которые, однако, еще находятся совершенно в той же понятной связи к тому, что послужило поводом для психоза. Оба любовника его жены, Бауэр и трамвайный кондуктор, а также и жена последнего появляются совершенно голыми, хотят пытать его, вступают на его глазах в половые сношения друг с другом, задавая ему при этом вопрос, нравится ли ему это. Его жена объявляет ему, что собирается выйти замуж за кондуктора, больной пожелал ей счастья, но развестись отказался.

В третьей фазе перед больным предстают все его незнакомые ему предки, рассказывают ему свою историю, заверяют его, что с ним ничего не может случиться, что они берут его под свою защиту. Напрашивается желание толковать эту сцену как реализацию стремления получить защиту и безопасность от преследований, а упрек предков, зачем он беспокоит их в могиле,— осознанно он их вовсе и не звал — понимать так, как будто бы их призвало неосознанное им желание.

Итак, теперь у нас есть три мотива для того, чтобы сложилось психотическое содержание: 1. Реализация желания снова жить с женой и реализация препятствующих причин. 2. Реализация действительно возможного перед психозом преследования со стороны любовников и родственников его жены. 3. Возможно, реализация некоторого желания быть более сильным, получить защиту и безопасность. Эти три мотива проходят через все дальнейшее развитие психоза. Но лишь содержание, относящееся к его жене, однозначно опознается как таковое, в то время, как преследование и возвеличивание своей персоны принимают фантастический характер и могут быть поняты как состоящие в связи с начальными преследованиями только на основе сложной символики.

Его жена сломала ногу, бьша тяжело больна, просила прощения, которое он ей дал. Но ответным шагом на это было то, что все это оказывается ложью, что опасности, что она умрет, нет, что она собирается выйти замуж за кондуктора. Когда он во время преследований был проклят, вместе с ним были проклята также и его жена и дети. Они были удивлены и не могли поверить, что он смог с ними так поступить («как будто бы понимаемо» как осуществление желания). Если бы они знали, они поступили бы с ним иначе. И снова жена просит его о прощении, она с ним в больнице, ее избивают, она спасена, она зовет его на помощь, и, наконец, ее убивают в какой-то глубокой яме. И вот жена сопровождает его в виде духа. Она учит его, как он должен умереть, чтобы попасть к ней, она все еще любит его. Теперь она постоянно у него в виде духа и находится на некотором расстоянии. Он кладет ей хлеб, чтобы она поела. В конце, при поступлении в гейдельбергскую клинику, он покидает ее, она же плачет и жалуется, что теперь он бросил ее: «Разве ты больше не хочешь знать меня и детей?» «Прощай, Мориц, мы больше не увидимся»,— были ее последние слова. Психоз приносит больному в отношении его жены после многочисленных колебаний взад и вперед в конечном итоге довольно полное исполнение желания.

Преследования имели вначале вид угроз, стоящих в связи с его семейным конфликтом: он должен либо умереть, либо согласиться на брак своей жены с любовником. Но затем преследование, защита и возвеличивание своей личности сливаются в единую цепь фантастических событий, которые в истории больного наиболее выделяются благодаря своему количеству. Больной получает проклятие, его должны вместе с другими «лишить тела», в каком-то большом зале его «сортируют», он случайно спасается, затем после блестяще выдержанного экзамена его специально оставляют жить. Ему дают подписывать «договора», его провозглашают «брильянтовым Королем Солнца» или «командующим дня», он совершает из-за того, что по болезни уступает свое место командующему ночи, по незнанию «нарушение тарифа», его опять преследуют, в него стреляют и т. д. Коварством некий другой забирает у него мозг, случаются путаницы и т. д.

Кроме этого общего состояния быть преследуемым, спасенным и защищенным, мы не можем установить какой-либо убедительной понятной связи между этими содержаниями и жизнью больного, которая спровоцировала психоз. Мы, конечно, знаем, что ученые школы Фрейда на основе символики не только обнаружили бы такие отдельные связи, но и смогли бы все сделать понятным. Но так как благодаря переносу символики одних случаев на другие может быть достигнуто лишь вероятное, но не убедительное толкование, то мы не будем составлять перечень символов, которые мы находим в трудах ученых цюрихской школы и которые мы при необходимости могли бы применить в нашем случае. И так как на основе многочисленных бесед с больным о содержании его переживаний мы не могли установить такую символику, кроме нескольких возможных комплексных воздействий, которые мы зафиксировали в истории больного, то пока мы должны отказаться от попытки еще глубже проникнуть в понимание этого случая. Но мы признаемся, что не считаем, что здесь мы уже приблизительно достигли вообще возможных границ понимания.

По окончании психоза больной чувствует себя свободно, говорит без стеснения, трудится над собственным описанием болезни. Он полон возмущения поведением своей жены. «Я подам на развод и добьюсь, чтобы у нее забрали детей». Когда через несколько недель опять наступает полная противоположность, и у него только одна мысль, как снова заполучить свою жену, то он становится замкнутым, не вступает в контакт, хотя его состояние нельзя рассматривать как психотическое. Он обещает прислать остаток своего описания, когда он снова будет вместе со своей женой. Этого он не сделал.

Док. Йозеф Мендель, 1883 г. р., еврей, в мае 1912 г. перенес острый психоз, продолжавшийся 14 дней и отличающийся богатством переживаемых событий. Чтобы сделать более ясной общую картину, мы предваряем описание хронологическим перечнем главных событий: в 1904 г. окончил гимназию, стал юристом; 1906 г. — план сменить профессию, усердие ослабевает; 1908 г. — изучение философии; 1910 г. — более значительные изменения, интенсивное изучение философии в Мюнхене; 1911 г. — рефендариат на родине, в декабре государственный экзамен: 1912 г. — живет на родине; февраль — впечатление от дамы Икс; в начале апреля — разочарование после экзамена из-за плохой оценки; 8 мая — неожиданное впечатление от дамы Икс; 12 мая (воскресенье) — поездка на курорт из-за нервозного состояния; 14 мая (вторник) — поступление в гейдельбергскую клинику в состоянии острого психоза.

Анамнез родственников

Наследственность: отец нервозен, вспыльчив, своеобразен, независим. Все братья и сестры отца несколько странные люди, ведут замкнутый образ жизни, проявляют мало человеческого понимания к особенностям других людей. Один из братьев умер от Tabes. Мать нервозна, родственники с ее стороны без каких-либо особенностей.

Больной — старший из трех детей. Брат нервозен и имеет склонность к быстрой смене настроения. Сестра также нервозна, страдает болезнью желудка, слаба здоровьем.

Брак родителей был вынужденным для матери. В браке было много дисгармонии. Отец коммерсант, живет в очень хороших условиях.

Детство: немного поздно научился ходить и говорить. В постель не мочился, страхов не испытывал, судорог и обмороков не было. Но уже с детства у него было стремление быть всем удобным и зависимым. В школе он был вначале хорошим, а позднее средним учеником. Школа была для него пыткой. В последних классах он был, несмотря на свою одаренность и старание, плохим учеником. Он всегда очень волновался при написании контрольных работ, во время устных ответов был робок, застенчив. В восьмом классе он вынужден был уйти из гимназии из-за плохих оценок и стал коммерсантом. Профессия была ему не по душе, он был очень подавлен. После шести месяцев работы он стал заниматься с репетитором, опять поступил в школу и закончил ее после того, как оценки стали намного лучше, в двадцать с половиной лет, в 1904 г., с хорошими отметками.

До этих пор он не был раздражителен, у него не было перепадов настроения, но уже ребенком имел более богатую фантазию, а будучи школьником, проявлял интерес к философии.

Физически он был значительно сильнее, чем позднее, был хорошим спортсменом. В сексуальном отношении он ничем не выделялся.

После окончания гимназии (в 1904 г.) он поступает в университет, чтобы изучать юриспруденцию. Он по своей профессии работал старательно, но был очень несамостоятелен. Не проявлял активности. Одновременно с этим он живо интересовался философией и литературой и выразил уже тогда желание заниматься этими предметами.

В 4-м или 5-м семестре (в 1906 г., 6 лет назад) его прилежание стало ослабевать. Вместо интереса он стал испытывать к юриспруденции отвращение. Он все больше внимания уделял изучению художественной литературы и философии и имел серьезные намерения сменить профессию. С этого времени он начинает употреблять больше алкогольных напитков, его часто видели в состоянии легкого опьянения, что он сам, однако, постоянно отрицает.

С 1908 г. он чувствует себя непонятым, считает, что семья неправильно обходится с ним, особенно когда его не поддержали в намерении заниматься философией. Из-за этого плана у него были с родителями столкновения. Они приводили его в волнение. В среде товарищей он чувствовал себя так же неуютно, все больше и больше отделялся от них, общество его не устраивало, ведь у этих людей было так мало интересов (это были юристы и медики).

Во все эти годы он часто бывал расстроен. Намного больше это стало бросаться в глаза с 1910 г. С этого времени он, по впечатлениям брата, сильно меняется. В это время, обманывая родителей, он занимается в Мюнхене исключительно философией и хочет написать сочинение (свою «систему») ,(ср. ниже). С этого времени обращает на себя внимание его немногословность. Он сетует на отсутствие нормального общения, жалуется на общество, которое ему не по вкусу. Его постоянной темой было то, что он себя не очень хорошо чувствует. Кроме того, он стал более недоверчив. После того, как

он покидает Мюнхен, он переживает глубокую депрессию, он неконтактен, у него нет аппетита, он очень раздражителен, но при этом у него отсутствует всяческая инициатива. С одной стороны, иногда легко подверженный влиянию, с другой стороны, он совершенно недоступен, особенно если замечает намерение оказать на него влияние.

Изменение характера больного проявилось частично в усилении всегда имевшихся черт. Он всегда был критичен и язвителен (он сам говорит: я более нигилист, чем мой брат, я быстрее нахожу зацепку), теперь же развивается уничтожающий скептицизм. Никогда у него не было инициативы, присущей нормальным людям, теперь же он утратил почти всяческую инициативу.

Его поведение с момента возвращения из Мюнхена (в последние полтора года) его брат описывает так: он «охотно симулировал сумасшествие», особенно если был навеселе. Он изображает равнодушие, хотя внутренне его нет. Моментами в его поведении наблюдается ка£ая-то принужденность. В последние годы он вел себя вызывающе резко и оскорбительно по отношению к знакомым, но в общем же оставался очень застенчивым. В глаза бросалась его чистоплотность, он очень часто мыл руки, хотя у него не было опасения заразиться. В сексуальном отношении он был очень .сдержан.

«Наука — это ничто, не приводит ни к каким результатам»,— и подобные высказывания для него очень характерны в последние три года. Но скептицизм высказываний зависел от его настроения. В душе уже последние 5 лет он чувствовал свое значительное превосходство над другими людьми. Впрочем, в своем кругу он слыл очень одаренным юристом.

В декабре 1911 г. он сдавал государственный экзамен\ Он к нему совершенно заранее не готовился, воспринимал его как бессмыслицу и не удерживался вполне от некоторых воспринимаемых как «фривольность» высказываний. Так, в качестве эпиграфа он написал: «Разве Вы не видели маленького Кона?» Своей работой, впрочем, он был очень доволен, считал, что она написана хорошо, и ожидал, что получит за нее высшую оценку.

В начале апреля он получил плохую оценку. Это привело его в сильное волнение. Несколько дней он не мог ни есть, ни спать, хотел остаться один и не терпел у себя никого, кроме своей сестры. В первый день он напился, встал на следующее утро очень поздно и был крайне расстроен. Затем произошло столкновение с матерью, которая попыталась прочитать ему нотацию. Отсутствие аппетита и «нервное возбуждение желудка», нарушение сна и плохое расположение духа через 8 дней прошли, однако он оставался несколько возбужденным и нервозным.

Но с середины апреля он стал спокойнее, контактнее, решил, что будет защищать диссертацию по юриспруденции, и начал «в мыслях» работать над одной темой. Он читал много юридических книг. Однако понял, что у него ничего не получается, объяснял это тем, что у него не хватает выдержки, и настроение у него становилось все хуже и хуже. По вечерам в последние недели он часто пристально смотрел на своего брата: «Ты что, больше не узнаешь меня?» Брат уверен, что это он говорил совершенно серьезно. Он не был склонен к театральным жестам.

7 мая в доме были гости. Будучи в депрессивном состоянии, он не смог быть достаточно вежливым по отношению к одной молодой девушке, от этого, казалось, он расстроился еще больше. Вечером мать стала упрекать его в том, что он до сих пор не сделал свой жизненный выбор в профессии. Он молчал, ничего не ел. 9 мая его заметно расстроил один знакомый, который спросил его о профессии. К 10 мая подавленное настроение снова прошло. В этот день он даже полагал, что будет лучше. Но, несмотря на это, вечером того же дня во время прогулки с сестрой произошло столкновение с велосипедистом (ср. ниже). Его высказывания воспринимались так, как будто бы он не зная, было ли это галлюцинацией или нет.

Теперь он стал спать очень мало, получил от врача снотворное. Он, видимо, жаловался на головные боли и считал, что ему нужен покой.

В воскресенье, 12 мая, он по совету врача отправился на отдых на большой курорт. Его мать спросила, не надо ли, чтобы кто-либо из семьи сопровождал его или чтобы в Н. за ним было врачебное наблюдение. Врач посчитал, что в этом нет необходимости. Таким образом, он поехал один, прибыл в отель, поужинал, пошел на концерт для гостей. Там с ним случился «припадок», он впал в состояние возбуждения, был задержан и доставлен в больницу. Сначала он был в одиночной падете, затем его поместили к другим больным.

В понедельник приехали его сестра и дядя. Своей сестре он сказал: «Ну что, Ганне, я ведь не сошел с ума?» — и заплакал. За день до этого, по свидетельствам других, он сказал, что он китайский император. Теперь же он ответил врачу, что он папа римский. Он сказал это со смехом, и у сестры сложилось впечатление, что он разыгрывает врача. Его, видимо, раздражали вопросы. При посещении он, по их мнению, был спокоен. Когда они поехали в гейдельбергскую клинику, с ними поехал один санитар. В машине он очень испугался, когда увидел, что они приехали в Гейдельберг. Он предложил поехать в отель. Он испугался, когда шофер спросил, как проехать в клинику. При поступлении в клинику на вопросы он больше не отвечал. При расставании с сестрой он натянуто любезен. Таким образом больной попал во вторник вечером в клинику.

Объективные наблюдения в клинике во время острого психоза

Погруженный в себя, он сидел в комнате приемного покоя, смотрел перед собой и не встал, когда вошел врач. На вопросы, касающиеся ориентации, он тихим голосом дает правильные ответы:

он прибыл из Н., был там очень возбужден, бегал взад и вперед по курортному парку, но не раздевался, как это утверждают. Его привезли в больницу и сделали там уколы. Отвечая, он улыбается врачу и санитару. Без сопротивления он идет с ними в отделение. В своей комнате он ведет себя спокойно, сидит, когда приходит врач, поджав ноги в конце кровати, но тут же ложится, как подобает.

На следующий день (в среду) он по-прежнему хорошо ориентируется в ситуации, жалоб у него нет, «только фантастические представления, о которых я не знаю, фантазия ли это или действительность.., так я не знаю, действительно ли Вы здесь сидите или кто-то другой». «Я думаю, что Вы — это я, может быть, больше». На вопрос о фантазиях он отвечает: «Это очень длительный процесс, если я начну сначала, то это продлится долго, что касается дат, то я не помню». Он рассказывает о некой даме Икс, о большом впечатлении от этой личности, о том, что он думал, что это его сестра: «Когда я увидел ее, у меня появились нервное подрагивание в лице и странные ощущения».

О своем нынешнем состоянии он рассказывает далее: «Я чувствую в себе все шумы, вот этот шум снаружи я воспринимаю как “месть”. Я понимаю голоса птиц. А вот этот поезд (трамвай) означает, что я должен быть спокоен. А сейчас это значит: “Горе, горе”».

И далее он обо всем судит так: «Ну, это справедливо, что со мной играют, так как каждый во мне, а я в каждом, потому что только фантазия является действительностью, и мир (действительность) стал для каждого фантазией через меня». У него, по его словам, не больше силы, чем у других: «Как только любой другой это поймет, у него будет та же сила, что и у меня». «Я не Бог, но я его сын, как и любой другой... Вы должны вложить в мои слова особый смысл, иначе это собачье дерьмо. Все это пришло мне в последние 3 года. Если я скажу об этом другим людям, это будет манией величия».

Все это он говорит тихим голосом, очень медленно, как будто он после каждого предложения должен еще раз как следует подумать, при этом он пристально смотрит на врача. Его невозможно убедить кратко описать свои переживания. Размеренная беседа с ним также невозможна. Он сам себя прерывает, смотрит, прислушиваясь, на окно, спрашивает, не слышал ли врач только что, как собака пролаяла: «Ты глупец, ты глупец». Он слышит, как говорят земные духи, как они дразнят его, он слышит голос дамы Икс. Как говорят, передвигаясь, стулья. Он то очень внимателен, то улыбается врачу, то сидит, мрачно устремив взгляд. Иногда выражение его лица производит впечатление беспомощности.

Несколько раз он намекает на то, что врач кажется ему знакомым. На вопрос, кто он, не отвечает, прячет лицо в подушки, всхлипывает, однако создается впечатление, что в душе это его не очень трогает. Затем он тихо произносит: «Этого вопроса не следовало задавать». Жесты его при этом имеют нечто театральное. Наконец он говорит тоном, полным жалости к самому себе, что он, якобы, сын человека, которого считают сумасшедшим. «Вы ведь знаете, о ком я говорю».

После длительной паузы и настойчивых вопросов он говорит Ьез какой-либо гордости: «Я сын короля Отто Баварского».

Он обещает подчиняться требованиям, оставаться в постели, и на прощание приветливо протягивает руку.

Ночью больной, несмотря на снотворное, спал мало и многократно вставал с постели. Утром он рассказывает, что ему пришлось бороться, и что борьба эта еще не закончилась. Он хочет спасти мир, но это ему еще не удалось. И если он вчера утверждал, что он сын короля Отто, то это было еще совсем не так, как сегодня, сегодня он дьявол. Всю ночь он слышал голоса, которые кричали и дразнили его, они доносились из мебели и с улицы. Размеренная беседа опять невозможна. Разговаривая, он отклоняется в сторону, и говорит, например: «Мир во мне. Вы тоже во мне, а я также в Вас. Мир для меня — фантазия, не действительность. Голоса тоже во мне, потому что мир во мне».

Выражение лица кажется в основном равнодушным, но иногда снова беспомощным. Руки он держит поднятыми вверх с растопыренными пальцами. Он объясняет это тем. что очень зудит кожа, как будто в ней ползают маленькие червячки или в ней крысиный яд. Уходя, он сначала не подает руки, так как, якобы, она зудит; после некоторой заминки он трясет руку врача, дружески смеясь. Днем он внезапно, подчиняясь какому-то импульсу, быстрым шагом выбегает из комнаты, в нерешительности останавливается в коридоре и затем покорно позволяет отвести себя обратно. Один раз в середине беседы он убегает в туалет и долго там находится.

На следующую ночь (с четверга на пятницу) он выпачкал постель испражнениями, помочился в стакан для воды. Он мотивирует это так: он знает, что это непристойно, но голоса приказали ему сделать это.

Вечером он говорит, что в Н. его, якобы, хотели отравить инъекцией морфия, затем поправляет себя: возможно, это сделали для того, чтобы успокоить его. В клинике он также чувствовал вонь, идущую от еды. Временами он предполагал, что министерство, которое отказалось вернуть ему его экзаменационную работу, хочет при помощи психиатрической больницы убрать его.

С каждым днем состояние больного улучшалось. Он еще слышал в саду дразнящие голоса, «но он не обращал на них внимания». По прошествии еще 10 дней он полностью пришел в порядок, он в полном рассудке и контактен. Вначале он говорил, что старается сам справиться с этим, что иногда ему не удается, правда, на короткое время, строго разделять фантазии и действительность. На вопрос о психологическом содержании того, что он видит, он хочет отделаться шуткой, теперь же он готов дать детальные сведения, и это состояние считает несомненно болезненным.

Его брат, который посетил его (27 мая), находит его состояние таким хорошим, каким он его уже не видел в течение последних Двух лет. С прогулки со своим братом он не вернулся, а поехал на свою родину. На следующий день он, усталый и несколько депри-мированный, снова приехал в клинику. И началось детальное исследование, которое затем ляжет в основу описания его переживаний.

История жизни, рассказанная самим больным

Когда он был ребенком, уроки религии имели для него определенное значение. У него уже были метафизические наклонности, временами он охотно бывал во дворе церкви, имел склонность думать о смерти. Когда ему было 18, он читал Шопенгауэра. Во время учебы в начальных семестрах он слушал лекции Вундта, не очень-то понимая его, читал Eukin, читал Ницше. Философию он изучал параллельно с юриспруденцией.

Шесть лет назад он внезапно, посреди семестра, приехал из Мюнхена домой, чтобы поговорить с родителями: он хотел поменять профессию, заниматься философией, у него было отвращение к юриспруденции. В то время он был «нервозен, как и любой при внутреннем перевороте». Свои действия он воспринимал как проявление своей собственной воли.

Но через некоторое время он отказался от философии, серьезно занялся юриспруденцией и изучил достаточно, чтобы сдать государственный экзамен, и достаточно для того, чтобы считаться в кругу знакомых очень хорошим юристом.

Четыре года назад он снова обратился к философии, а именно: занялся надолго и исключительно проблемой отношений тела и души. По вопросу: параллелизм или взаимодействие — он изучал 1) Фехнера, Спинозу; 2) Буссэ, Ремке, Эббингхауза, Вундта, Пэт-цольда, Авенариуса; 3) Drews Плотина, Платона (в переводе Диде-рикса), Кьеркегора, Бергсона.

Если первоначально он склонялся к параллелизму, то в итоге он пришел к выводу, что с одинаковым правом можно защищать обе теории.

Два с половиной года назад наступил переворот, толчком к которому послужили исследования брата. Он стал изучать Фриза, Апельта, а затем Канта. Постепенно им овладело чувство, что его дарование лежит в области философии, и он пришел к мнению: «Я не могу практически работать юристом прежде, чем для меня все станет ясным в философском отношении».

Полтора года назад, когда он должен был как реферецдар повышать свое образование практически, он больше не мог этого выдержать, обманул определенным образом своих родителей, они считали, что он работает как реферецдар, в то время как он уехал в Мюнхен и посвятил себя исключительно философии. Он посещал семинар по философии, затем оставил его, потому что преподаватель продвигался вперед очень медленно и давал элементарные вещи. Он остался с собой один на один и работал целые дни с невероятной интенсивностью. При этом у него было сознание умения творчески работать и необходимости творчески работать: «Через шесть месяцев

я должен иметь свою систему, иначе пуля в лоб». Таким способом он хотел задним числом оправдаться перед своими родителями и окончательно стать философом. В основном, он изучал сначала Канта, затем Гуссерля, который очень импонировал ему своей проницательностью. Рикерта он находил значительно менее проницательным, расплывчатым и болтливым, а Наторпа совсем отсталым. И наоборот, с большим увлечением читал наряду с Гуссерлем части из Бергмана, Бользано, Брентано.

Уже четыре месяца спустя его интерес ослабел: у Гуссерля, проницательного, он нашел противоречия, но сам он не создал никакой системы. Он стал бояться, что его обман откроется. Никто о нем не знал, это было для него естественно, так как он не хотел быть нечестен по отношению к родителям, говоря другим правду. Поэтому все его знакомые думали, что он работает юристом. И вот он стал замечать намеки знакомых, как ему казалось, на то, что они знают об обмане. Однажды это превратилось в сцену с его другом, который ничего не подозревал и вдруг получил письмо, полное упреков, которое он совершенно не мог понять. И так как, по мнению больного, все «вышло наружу», он скоропалительно уехал, сначала к своему брату, чтобы поговорить с ним, как ему следует разговаривать с родителями.

Брат (по рассказам этого брата) увидел, что он находится в глубокой депрессии. Он был «преувеличенно печален, не проявлял ни малейшей инициативы, у него не было желания даже заниматься философией. Он был совершенно безволен, с ним можно было делать все, что хочешь. Но физического упадка у него не было».

Итак, больной вернулся на родину к своим родителям. Те были, естественно, недовольны. Они издавна настаивали на том, чтобы он выбрал конкретную профессию, и были против философии. Теперь он регулярно работал в районном управлении и решил вовремя сдать свой последний экзамен по юриспруденции.

Он не читал никакой философской литературы, полностью утратил уверенность в своих силах в области философии, но все же размышлял об интересовавших его проблемах и превратил те склонности, которые у него проявлялись постоянно, в принцип. Он стал последовательным скептиком.

В то время, как в дискуссиях, например, со своим братом, он явно получал удовольствие от своей критической остроты, скептицизм был для него все же не теоретической игрой, а переживаемым страданием. Он уже длительное время чувствовал, что он ничего не может считать окончательно истинным, что он не только в науке, но и в образе жизни и в отношении к искусству не в состоянии выбрать надежную позицию. Поэтому он сомневался во всем и довел свое сомнение при случае до логического конца: я не могу утверждать истину ни одного предложения, даже этого предложения, я не могу утверждать ничего, не имеет смысла разговаривать со мной, я сам совершаю бессмыслицу, если я думаю'для чего-то другого, а не для сиюминутного удовольствия. Его друзья, хотя и находили такую позицию неопровержимой и логичной, считали, однако, что ее реализация возможна только в сумасшедшем доме. При этих словах

больной внезапно вспоминает, где он находится, и смущенно говорит: «Ах, я ведь в сумасшедшем доме».

При объяснении своего скептицизма больной особое внимание уделяет «Диалектике» Канта, особенно тем местам, которые посвящены бесконечной регрессии в каузальности и т.п., а также логическим рассуждениям, образующим где-либо круг.

Он был в отчаянии, он отчаялся в будущем и в жизни. Но это все же была только одна сторона его душевной жизни в это время.

Он больше посвящает себя своим литературным интересам и был возмущен, что его отец такого невысокого мнения о «чтении романов». Он читал много подобных вещей. Теперь он дает следующую оценку поведения своих родственников в то время: они подтрунивали над ним из-за его философии и считали, что он слишком гениален, эксцентричен. Его друг и брат охотно посмеивались над ним, хотя и беззлобно, а любя и с симпатией. В любом случае, по его мнению, они относились к нему «слишком легко». Тогда он пошел работать в правительственное учреждение, как будто бы назло, потому что он считал, что другие думают, что он будет стесняться после неудачи. На работу он ходил регулярно, но к экзамену совершенно не готовился. Так как он слыл хорошим юристом, он думал, что обойдется и без этого, и на экзамен он шел с сознанием: я или получу высшую оценку, или провалюсь.

В то время как больной до сих пор рассказывал мне о своей жизни, не касаясь болезни, он мне уже в значительной степени дал описание первых признаков болезни и самого психоза. Из описания станет ясно, насколько глубоко он осознавал детали и насколько нет.

Больной оживлен, готов дать любую информацию. Он часто быстрым шагом начинает ходить взад и вперед по комнате, старательно представляет себя в пережитых душевных состояниях и описывает их очень наглядно. Он противостоит своему острому психозу интеллектуально своим полным осознанием болезни, и ему самому в определенной степени интересно разгадывать процессы, протекавшие в душе, и найти им точное выражение. При этом он часто борется за точное слово, поправляет себя, отвергает предложенные ему выражения. Создается впечатление, что, хотя он может точно воскресить в памяти прошедшее, адекватное описание при столь высокой самокритичности дается ему с трудом.

Рост эмоционального понимания в последние три года

Примерно три года назад (окончание обучения в университете) он стал постепенно замечать у себя изменения в способности эмоционального понимания. С давних пор у него была потребность как можно больше понять, для этого всегда нужна была предварительная работа мысли. Теперь же понимание начало осуществляться без помощи мысли, намного непосредственнее и интенсивнее. Примерно два года назад (непосредственно перед отъездом в Мюнхен для занятий философией) эта способность к интуитивному пониманию стала снова расти: с февраля 1912 г. (встреча с дамой Икс) было дальнейшее резкое усиление, в апреле (неудача с экзаменом еще один скачок. Он настолько интенсивно понимал других, что, напри-

мер, думал, никто не может понять Ирену Тирш так тонко и дифференцированно, как он. Он очень сильно сопереживал, читая Достоевского. «Гамлет» приводил его в такое волнение, что он не мог спать. При этом его все время гнало вперед желание получить знания. Он хотел как можно интенсивнее понимать, постигать. Но никогда за все эти годы он «не терял самого себя при сопереживании». Сопереживание стоило ему все еще определенных усилий, в то время как интенсивное переживание прошедшей фазы психоза получалось само по себе, отличалось совсем другой непосредственностью и приводило к тому, «что он терял самого себя».

Примерно год назад он читал «Дюрера» Вельфлинса. Он чувствовал, что очень уступает автору в знаниях, но в понимании произведений Дюрера, касающемся выражения душевной жизни образов, он чувствовал свое явное превосходство. Он непосредственно воспринимал духовное значение картин, которое в описании Вельфлинса проявлялось не в той мере, например, первый автопортрет, пробуждение самосознания. В положении руки есть испуг: это ведь я. Совсем новое переживание молнией вспыхивает в нем, такого рода, как это сформулировано в предложении: «Кто видит себя раздвоенным, тот умирает». Особенное впечатление производили на него графические серии из жизни Марии и Страсти (кроме этого, особенно картины старой пинакотеки).

Люди, окружавшие его, уже долгое время (2—2 1/2 года) представлялись ему другими. Постепенно дошло до того, что изменилось его восприятие. Он не думал, что изменились сами люди. У него было странное чувство: люди чувствуют и переживают сложнее, не зная этого. Они не приходят к осознанию своей собственной сложности (особенно женщины). Эти чувства он сам осознавал как отклоняющиеся от нормы. Он знал, у других этого нет.

Последние внешние события перед психозом

В феврале 1912 г. на улице он увидел даму, которая произвела на него большое впечатление. Он сразу же почувствовал ту только что отмеченную неосознанную сложность этого существа. Он почувствовал неординарность характера. У нее колоссальные способности к развитию, HÖ она так наивна, совсем не знает себя. Может быть, это его так пленило. Он по ее лицу видел, как многосторонне и дифференцированно она чувствует. Он наблюдал за ней в театре. И его она тоже быстро поняла. Это он понял по тому, как менялось ее лицо (явно, в состоянии бреда). Между обоими возникло понимание самой утонченной природы, переживание тех же чувств, которые испытывает другой. Затем он часто видел эту даму на улице. Личного знакомства официально не состоялось. Он никогда не пытался приблизиться к этой даме. Она вращается в других кругах общества, поэтомуне было удобного случая для знакомства. В дальнейшем эта дама играет значительную роль. Она уехала далеко за границу. Он полагал, что она никогда не вернется. 8 мая 1912 г. он увидел ее на бульваре своего родного города. Он был ошеломлен, спросил свою сестру, фройляйн Икс ли это, и закричал, «Да, она на самом деле здесь». Требование, чтобы ему подтвердили действительность происходящего, не было всерьез, оно было скорее от неожиданности.

Наряду с этой дамой, среди предшествовавших болезни душевных потрясений определенную роль сыграли проблемы профессии и цели жизни. Он думал, что он либо получит за экзамен высшую оценку, либо провалится. «Я чувствую себя так хорошо, я думаю, я получу высший балл», — таковым было его настроение. Потом было раздражение из-за плохой оценки. Он считал, что его работу оценили так плохо из-за фривольных замечаний с его стороны. Он пришел к убеждению, что тут что-то не так. В апреле он узнал о плохой оценке за экзамен (дальнейшие сведения об этом в объективном анамнезе). Итак?, тремя этапами в его душевном изменении являются: 1912 г., февраль — увцдел даму Икс; апрель — неудача на экзамене; 8 мая — снова увцдел фройляйн Икс. Влияние этих внешних факторов на душевное состояние, по субъективному анамнезу, несомненно. Внешне по нему ничего нельзя было заметить, считает он. Когда он снова увцдел фройляйн Икс, в разговоре он вел себя так, как будто это не произвело на него особого впечатления.

События, переживаемые в бреду, после неудачи на экзамене

Только позднее и неохотно больной соглашается рассказать о мыслях и переживаемых событиях, которые произошли с ним после тогр, как он получил плохую отметку, перед тем, как начался психоз. У него была (навязчивая) идея, что на государственном экзамене он был обманут. Его несправедливо унизили. Министерство явно хочет оттеснить его в сторону.

На улице судья и чиновники управления старались не сталкиваться с ним. Люди не здоровались с ним и принимали по возможности непроницаемое выражение лица. Люди, по отношению к которым он испытывал антипатию, боялись его, по-видимому, потому, что он свирепо на них смотрел.

Когда он проходил по полям, он чувствовал, что все крестьяне знают его и хорошо к нему относятся. Они отпускали в его сторону шутки, но очень доброжелательно, что означало, что они ему симпатизируют. Он чувствовал, что назревает революция, что все везде готово придти в движение.

Затем были также злые люди, которые были против него. Были трения и некие события, собственное значение которых ему не ясно. Однажды (возможно, за 8 дней до острого психоза) он получил от своего книготорговца антикварный каталог романов. Отдельные имена и названия, несомненно, содержали намеки на него самого. Его послал либо некто, кто хочет ему добра, либо кто-то, кто хочет, чтобы он совершил глупости, чтобы посмеяться над ним. В любом случае его прислал не книготорговец, а кто-то приобрел конверт книжного магазина с фирменным штампом и доставил эту ложную посылку. Книготорговец никогда не посылал ему рекламных брошюр, хотя он покупал у него очень много. Название романа «Прилежание и работа» должно было быть насмешкой над свидетельствами, которые ему выдали о его работе в качестве референдара. В них однажды особо подчеркивалось его прилежание. «Простое расставание» было намеком на то, как его отодвинуло в сторону министерство. Имя Онет следовало читать «о, нет». «Долой Наполеона» относилось к нему. Сейчас (после острого психоза) он считает: «Меня это не волнует». Оба взгляда, является ли это намеком, или это безобидный каталог, у него, по его словам, сосуществовали.

На улице и в постели он иногда (не часто) слышал слова, относящиеся к нему. На улице: «Этот тот мужчина», «Его еще отец одевает», «Не иди так быстро, давай немножко помедленнее», «Он еще ходит гулять, он еще не готов». В постели: «Можно подумать, что один человек может это одолеть», «Тихо, тихо, тебе нельзя ничего говорить».

За четыре дня до возникновения психоза перед домом был установлен небольшой стенд. На нем появилась надпись: «Победоносно разобьем Наполеона». Это имело отношение к его высокому мнению о себе, что он сможет отменить экзамен как сумасшедший метод проверки.

Даже теперь, после психоза, у больного нет ясности в отношении этих событий. Он признает, что каждое событие могло быть обманом чувств, но «налицо огромное количество событий, и все указывают на одно и то же». Собственную систему он не разработал. Все неясно: интриги министерства, предвестники революционных изменений, намеки и т. д.

Последние дни перед психозом

О последних днях перед отъездом на курорт (12 мая) он сообщает следующее: приблизительно 8 мая (в тот день, когда он снова увидел фройляйн Икс) он находился вечером в своей комнате. Из окон видны четырехугольная площадь и противоположные дома. В доме напротив часто вечером раздевали ребенка, что он мог наблюдать через окно. В этот день все было иначе, чем всегда. Ребенок был как будто мертв, и после того, как его раздели, его во что-то завернули. Он был одеревенелый и производил впечатление мумии. Ребенка унесли, но через некоторое время вся сцена повторилась еще раз точно таким же образом. Затем жалюзи были подняты, и стало светло. Длительность процесса была нормальной. Повторение последовало сразу же, без долгой паузы. Когда он увидел, что ребенок окоченел, как мумия, он снова подумал, что это событие имеет отношение к нему, тем более, что несколько дней тому назад ему кивнула дама со среднего этажа. Он сразу же задает себе вопрос, был ли это кто-либо другой или же служанка, которая пеленала ребенка; не было ли целью всего этого подать ему знак. Теперь это значение было для него неясным. Оно стало ему понятным лишь по дороге на курорт: «Я сам должен потерять волю и полностью отдаться тому, что проникает в меня (пеленание), затем, вероятно, станет светлее (освещение комнаты)». В последующие дни это значение приобрело религиозный характер: этому он должен посвятить

себя полностью, чтобы наступил «золотой» век, чтобы пришло избавление. Он не знал, шла ли в данном случае речь о галлюцинациях или о переосмыслении. Он не в состоянии судить о том, были ли это галлюцинации. Он считает это невероятным. Он не считает ненормальным, а находит вполне понятным то, что он относит это событие к себе.

Приблизительно 10 мая ночью в 2 часа он пережил следующее. Он сидел за столом недалеко от открытого окна. Ставни на окне напротив были закрыты наполовину. Вдруг комната была освещена прожектором, чтобы убедиться в том, не спит ли он. Затем прожектор сразу же исчез. И тут началось на ставне кинематографическое представление. Он видел, как он там раздевался, медленно, устало, с трудом. Он сразу же подумал о том, что любой человек на улице может это увидеть. Он размышлял над тем, что бы это значило, затем та же самая картинка появилась еще раз. Он подошел к окну и разделся сам, и тут изображение исчезло. Когда оно пропало, он действительно разделся, думая, что он понимает, в чем дело: «Вероятно, это кто-то, кто хорошо ко мне относится». Он подумал о Франке Ведекинде. Он видел улицу одновременно с кинематографическим изображением. Не было сомнений в реальности. Все это продолжалось около 3 минут. Из-за невероятности того, что произошло, он теперь верит в галлюцинации. Тогда светила луна, в его комнате не было света. В этот же день встретилась ему на улице одна женщина. Им сразу же овладела идея: «Вероятно, это фрау Ведекицд». Он знал ее раньше. Она выглядела Точно так же. Она с горечью отвернулась в сторону.

Накануне отъезда на курорт, 11 мая, он совершал прогулку со своей сестрой. Еще тогда он почувствовал, что окружающий мир изменился. Чувственное восприятие, по его собственному замечанию, во время всего психоза не изменялось (никакого усиления интенсивности и т. д.). Было страшно. По дороге проехал велосипедист. Свет фонаря испугал его. У него возникло чувство необычного, неестественного. Он подумал о том, что это свет, при помощи которого за ними наблюдают. Но это не приняло форму определенной мысли. Он спросил свою сестру об этом и рассердился, когда она все это объяснила светом фонаря. Он полагал, что его сестра имеет такие же впечатления, как и он. «То, что это был фонарь, я тоже видел».

Чувство, что его сестра переживает все так же, как и он, присутствовало раньше живейшим образом. Он чувствовал в ней увеличение ее личности «или нечто подобное», которая его полностью понимала, которая чувствовала вместе с ним все колебания настроения. Затем он подумал, что это не его сестра. Он ее прямо спросил об этом. Хотя она выглядела так, как его сестра. Сразу же появилось чувство тревоги, совершенно беспричинно, просто как чувство. К тому же он очень любил эту сестру, которая вовсе не была его сестрой. У него появились мысли: внешность имеет второстепенное значение. Существует возможность обмена душами. В его сестре находится другая личность. Эту личность он воспринимал в определенной степени как себя. Он чувствовал, что это его второе

воплощение, но воплощение другого пола. Это чувство существования в двух лицах было еще неясным, позднее оно стало более четким. Может быть, оно сейчас промелькнуло на один момент. Это чувство двойственности исчезло через две минуты. Осталось только чувство страха и необычного. После сцены с велосипедистом он был не в духе. Он думал, что сестра его не понимает или понимает его очень хорошо, но только притворяется.

В этот день вечером он сказал сестре сразу после сцены с велосипедистом: «Я что, разве сумасшедший?» Затем он почувствовал сильную боль в голове, в мозгу, как будто там что-то нарушилось. Затем он сказал: «Это не терпит отлагательства, в сумасшедший дом!» Он был совершенно уверен в том, что люди должны были считать его сумасшедшим, особенно если бы они знали все то, о чем он думал. Но сам он не считал себя сумасшедшим. Он воспринимал свое состояние как вполне реальное и думал: вероятно, я один, но почему я должен считать это ненормальным. Затем он все время продолжал думать: другие тоже это знают и притворяются. Его очень беспокоило вообще притворство, все представлялось ему сомнительным.

Острый психоз

В воскресенье, 12 мая он ехал на курорт. В поезде переживания острого психоза приобрели взаимосвязанный характер. Была прекрасная погода, горы, свет солнца были как на картинах Тома. Было так хорошо, что он чувствовал, будто начинается «золотой» век. В купе вошли молодые люди, девушка и юноша. Они играли на гармонике и пели песни. Эти песни удивительно глубоко растрогали его. Они имели отношение к нему. «В этом есть что-то колоссальное...» Он повернулся и заплакал.

При этом больной замечает, что он, собственно говоря, никогда раньше не понимал музыку так ясно. Он всегда уделял внимание литературе и изобразительному искусству. И так началось увлечение музыкой, которое в дальнейшем ходе событий играет большую роль.

Все замечания, которые делались, относились к нему. Когда он плакал, юноша сказал: «Перестань, сыграй что-нибудь веселое». Если музыка его не затрагивала, то то значило: «Неправильно играли». Большей частью его чувства реагировали сильно и дифференцированно. Если он не реагировал, все смеялись. Делались намеки на предыдущие события, появилась мысль: каждый знает все обо мне, мельчайшие пустяки, он сделал такое заключение из намеков на эти мелочи. Он чувствовал, будто он все время ездил на поезде туда и обратно, однажды сказали: «Это был Санкт-Петербург». Один раз он сошел с поезда, но, опомнившись, снова сел в поезд и приехал действительно на курорт. Ему казалось, будто бы все люди хотели добродушно подтрунивать над ним. Во всех этих событиях преобладало следующее представление: я и все (исключения смотри ниже) люди в действительности умерли, на самом деле есть только сверхъестественный (трансцедентный) мир. Пространство и время в действительности больше не существует. Он чувствовал, будто все люди

живут уже полностью в заоблачном мире. А так как он был так сильно привязан к миру, то он «взял с собой» пространство и время и должен видеть все еще по-человечески. Он является человеком, он еще является человеком, но он также уже умер. Люди уже все на небе. Он последует за ними, поднимая их всех еще на одну ступень выше. Но сначала он должен освободить еще не умерших, т. е. подождать, пока они не умрут. Он думал о мертвых (в мыслях) и т. п. Но он не должен был выдавать себя, то, что он чувствует как человек. Но другие знали действительное положение вещей и смеялись над ним, потому что он путешествовал туда и обратно в пространстве. При этом им владело чувство, что скоро будет сверхъестественный мир, «золотой» век. Из этих представлений можно понять содержание слов, которые он слышал от попутчиков: «Он ничего не знает»; «Будь внимателен, не говори так много, а то ты его выдашь»; Он не имеет никакого понятия о том, что он будет делать сегодня вечером. Он будет на сцене обнаженным получать удовлетворение». При этом он сознавал, что, если к нему обратятся с таким требованием, он сделал бы это. До людей ему нет никакого дела. Может быть, все разденутся, и тогда наступит «золотой» век. Многие выражения имели сексуальное значение. Чтобы уберечь себя от этого, он пошел в купе, где сццели только женщины. Но одна дама, открывая большую сумку, тут же сказала другой: «Посмотрите-ка, какая восхитительная сумка». Это, как он заметил по выражению лица и по звонкому смеху другой, было высказано символически. Люди знали, что он был мало возбудим чувственно, и что он лишь изредка испытывал сексуальные желания. В этом смысле, беззлобно подтрунивая, было сказано: «В мае 1911 г. он почувствовал толчок». Однажды сказали об одной девушке, кивнувшей головой на улице: «Это кивает его невеста».

О своей сексуальности больной говорит без смакования, но также и без щепетильности. Он рассказывает, что он с давних пор мало и очень редко бывал чувственным. Он почти холоден. В противоречии с этим находятся «похотливые возбуждения», которые он пережил в дальнейшем течении своего психоза.

Теперь его полностью охватила идея о «золотом» веке. На курорте была замечательная погода, как будто это был период перед «золотым» веком. Если появлялись облака, то они тоже доставляли ему радость. Впечатление было подобно тому, которое он получил от картин X. ф. Маре в Шлейсхайме. Жарко, думал он, для того, чтобы все могли раздеться. Вся мерзость исчезнет.

Девушки толкали его в бок. Все имело к нему отношение. Он не реагировал, так как он считал, что он должен быть спокойным, он не должен ничего говорить, иначе он не доведет до конца намеченное спасение. Он чувствовал в себе внутренний запрет задавать другим вопросы.

В поезде он размышлял еще над тем, что же такое, собственно говоря, представляет собой действительность. Он осознавал много противоречий, но считал их возможными. «Я пережил и то, и другое, и чувственный, и реальный мир, воспринимавшийся мною как иллюзия, который я еще только должен увидеть». Чен ближе он подъезжал к курорту, тем меньше его мысли имели это направление.

Приехав на курорт, он покинул поезд, вышел на вокзал, чтобы взять экипаж. Когда он шел к кучеру, он услышал, как кто-то крикнул: «О, подожди, Иосиф идет». На его вопрос, не отвезет ли он его наверх к гостинице X., он ответил: «Нет, сегодня я наверх не поеду». У больного было такое чувство, будто бы все кучера будут реагировать так же. Но он нашел одного, который захотел его отвезти. Тогда он подумал: «Я все же хочу посмотреть, прав ли я, действительно ли люди умерли и только кажется, что они есть; я хочу посмотреть, как они реагируют». Как само собой разумеющееся он дал носильщику вместо нескольких грошей 3 марки. Он никогда не был совершенно уверен, было ли это действительностью или иллюзией. Носильщик посмотрел на него удивленно, казалось, что он неожиданно все понял, улыбнулся, поблагодарил и ушел. Он позволил ему уйти и подумал: это действительно «золотой» век, деньги превратились в мире во что-то второстепенное. Когда экипаж приехал к гостинице, кучер потребовал 3,10 марки. Это странное число удивило его, и он посмотрел на кучера, имевшего преднамеренно невозмутимый вид. Вероятно, это была шутка. Деньги не имеют значения. Это явилось новым подтверждением. Таким образом, если деньги действительно являются чем-то второстепенным, дам-ка я ему 10 пфеннигов. Но на это у него не хватило смелости, и он заплатил, как положено. Может быть, это все еще действительность, засомневался он.

Затем он сразу пошел в гостиницу. Он попросил дать ему комнату с широким видом. Ему дали комнату с посредственным видом сзади гостиницы. Вскоре после этого в дверь постучали: «Я только что вспомнил, что у нас есть лучшая комната». Он посмотрел ее: «Я возьму ее». Через некоторое время снова постучали: «У нас есть еще более хорошая комната». Он смотрит и ее: «Хорошо, я возьму эту». Подобное поведение было для него странным. Он думал: «Я должен на все смотреть по-человечески; они принимают меня за глупца; посмотрю-ка я, что будет дальше». Потом он подумал, что ему надо принять ванну: «Может быть, тогда у меня в голове прояснится». Он заказал ванну. В ванной не было стула. Это подтвердило (это был очень хороший отель) настоящую недействительность кажущегося мира. После того, как он надлежащим образом принял ванну, он отправился на прогулку. На курорте был так называемый «день гвоздики». Он посмеялся над кажущимся сумасбродством. Но он думал: «Хорошо, я тоже прикреплю гвоздику»,— и он купил себе одну гвоздику.

В это время его постоянно воодушевляла идея о «золотом» веке. При этом теперь в его сознании всплыло, что сестра, мать и другие родственники были еще живы: «Я должен еще их освободить». В связи с этим ему пришла в голову мысль, что его сестра его отравила. Она сделала это из благородных соображений; когда она увидела что он сошел с ума, а затем он и сам об этом сказал, то она хотела его избавить от этой участи. В дальнейшем протекании психоза он забыл эту и некоторые другие идеи, и никогда больше к ним не возвращался.

Он вернулся в гостиницу. Входя в гостиницу, он услышал, как портье кого-то спросил: «Он все еще творит чудеса?» Тот ответил: «Да, очень большие». Больной звонко рассмеялся. Регистрируя свое имя, в графу «Профессия» он написал: «Выздоравливающий», «Пусть неугодные мне посетители держатся от меня подальше». У него было несколько фривольное настроение, и подобные вещи он совершал сознательно, не имея в мыслях изображать что-то. Вскоре пришел кельнер и спросил, не врач ли он (он написал доктор М). Он ответил отрицательно и посчитал это тоже странным. Он заказал курортную Карту, а затем ему был выдан билет на концерт. Он спросил удивленно, действительно ли ему нужны два билета, курортная карта и билет на концерт. Ему сразу же показалось вероятным, что «дама» будет с ним, поэтому два билета. При этом владелица гостиницы так на него посмотрела, что он заметил ее сомнения в его умственном здоровье.

Итак, больной ужинал. Лица, сидящие вокруг, намекали на него, знали об его экзамене; Он пил свое вино и сидел там тихо и незаметно. После ужина он пошел на концерт в курортный сад. Когда он вошел в ворота, он почувствовал, что музыка имеет к нему некое общее отношение. Как раз в тот момент, когда он входил, дама села. Музыка, которая раньше на него вообще не оказывала никакого воздействия, захватила его, возбудила его до неистовства. Он чувствовал, как тело его сопереживало всеми мышцами, как все чувства, смех и слезы, во всех нюансах находили в его душе отклик. Итак, события развивались следующим образом: когда он, слушая музыку, вышел на террасу курортного сада, то он почувствовал, что он принужден пойти определенной дорогой. Он чувствовал, что он идет по стопам некоего лица. «При этом я чувствовал, что я могу освободиться от этого принуждения. Но я хочу отключить свою волю, хочу сдаться и покориться» (образ ребенка, завернутого в пеленки, всплыл в его сознании). Принуждение становилось сильнее, вдруг он остановился: «Я должен здесь остановиться». Его тело начало в своих движениях ритмически следовать музыке. При этом тело его оставалось полностью свободным; он наблюдал, как люди смеялись над ним, как кто-то на него пристально взглянул, ушел и т. д. Движения тела совершались автоматически, сами собой, и все же он хотел их совершать. Мышцы действовали сами, после того, как он их один раз заставил совершать то, что они делали. И теперь он чувствовал, что он больше уже не может освободиться от принуждения. Ему не надо было следить за своим телом, оно полностью действовало само. Эти ритмические движения сопровождало очень интенсивное переживание. Сначала он чувствовал: дамы еще здесь нет. Затем: теперь она, вероятно, здесь. «Теперь я чувствую: она совершает движения вместе со мной. Находясь примерно в 10 метрах позади меня, повернувшись ко мне спиной, она следовала моему малейшему движению». Он совсем не смотрел на нее и не видел ее, но он знал это точно. Эта напряженнейшая реальность была потрясающа. Чувствам он доверял еще меньше. Это было очевидно, если взять выражение из учения о нормальном убеждении. Он точно знал, это была эта дама. Он знал, что она совершала в точности такие же движения, хотя он никоим образом физически не чувствовал и не воспринимал ее. Даже если нечеткое представление и сопровождало в его сознании присутствие дамы, то, во всяком случае, он представлял себе ее без каких-либо особенностей, в нормальной одежде.

Под конец в музыке выразился буйный мятеж. Он чувствовал, что он сильно охвачен музыкой, а затем музыка и принуждение к движению закончились. Тогда он принял осознанное решение вести себя нормально. С этим намерением он подошел к кельнеру и заказал себе сигару. Но это продолжалось недолго, им снова овладело стремление идти куда-нибудь без особой цели. «Вероятно, я еще мог бы справиться с собой, но вдруг я почувствовал себя бессильным». Он заметил, как он потерял над собой власть, обежал вокруг кельнера, перепрыгнул через балюстраду у террасы и устремился в парк, сознавая: дама, которая только что совершала с ним движения танца, ушла\ я должен следовать за ней; он чувствовал, что он должен пойти туда, где она только что была; в противоречии с этим появилась мысль, что он везде бегает в спешке по тем дорожкам, по которым она ходила сегодня утром; и ему пришла мысль, что ее, вероятно, уже вообще здесь больше нет. В другие моменты он чувствовал, что эта дама является его собственным двойником другого пола.

Когда он бешено мчался по парку, его схватили отдыхающие. Он охотно позволил им это сделать. При это он очень ясно представлял себе ситуацию и на мгновение успокоился. Вскоре он снова почувствовал желание бежать. Он закричал: «Внимание, это снова охватывает меня; держите меня. Недостаточно, недостаточно, еще несколько человек сюда». Приблизительно через полминуты он опять успокоился, и это повторялось еще несколько раз в виде приступов. При этом у него постоянно было чувство, что дама поблизости. Когда мимо проходила незнакомая дама, он вскричал однажды: «Это она; пусть идет к черту!» В этот и в другой раз он точно видел, что это не какая-то определенная дама, но он думал о возможности превращения. Издалека он увидел, как одна дама выходила из экипажа. Ему сразу же стало ясно: это она. Он должен был находиться недалеко от нее. При этом он вовсе не был возбужден сексуально, он всего лишь хотел быть рядом с ней. Он полагает, что смелая манера — почти все люди, замечал он, боялись его,— с которой дама направлялась к нему, импонировала ему и позволяла думать о душевной идентичности «с дамой».

По дороге в больницу «приступы» повторялись много раз. При этом он чувствовал чудовищную силу и чувствовал, как слабы все люди, которые его удерживали. Поэтому он крикнул: «Сейчас я дам вам “силу десятерых мужчин”»,— и увеличил это до миллиардов. Он чувствовал при этом, как его силы заметно уменьшались, и под конец он был совсем утомлен; По пути в больницу он громко проклинал Господа Бога за то, что он дал ему философскую систему (скептицизм): «Я как-нибудь его заставлю уничтожить меня, или он должен дать мне благоразумие».

В больнице он увидел гобелен с восхождением на Голгофу. Он затопал ногами и крикнул: «Я всегда тебя искал; я вечный жид!» Позже ему пришла в голову мысль уйти в монастырь и стать братом

Медардусом (Э. Т. А. Гофман). Но главным образом им владела идея побывать в высшем мире. Он чувствовал себя возвышенно на небесах и, несмотря на это, обреченным чувствовать себя в дальнейшем человеком и смотреть на других как на людей. В то же время он совершенно отчетливо представлял, где он находился, и был препровожден в палату для буйно помешанных. Он вошел туда весело, со словами: «О, это замечательно, тут я не смогу ничего сломать» (была совершенно пустая комната). «И жертвенный алтарь человечества тоже здесь». При этом он стукнул по стоящему в камере клозету в ярости на Господа Бога, на то, что он обременяет наше существование таким количеством грязи, и с чувством, что это правильно, что за это люди таким образом приносят жертву Господу Богу.

Во встретившейся ему случайно медсестре он каждый раз узнавал «даму». В этот раз она имела физическое сходство. Сходство с картиной Леонардо привело его к имени Мона Лиза. В качестве Моны Лизы дама сопровождала его в дальнейшем протекании психоза.

Теперь сменялись не очень связанные между собой многие сферы переживаний: его сознанием овладела мысль, что все неорганическое имеет душу (воспоминания о Фехнере). Раздеваясь, он отбросил свои ботинки, он воспринял это как жестокость; взял ботинки, погладил пол и затем тихо поставил ботинки. Свои брюки он осторожно положил на «жертвенный алтарь».

Лишь в общем виде больной отмечает, что все, что он делал в состоянии психоза, было мотивировано. А часто и вдвойне мотивировано. Существовал чувственный и трансцедентальный мотив. Например, когда он помочился в постель — чувственный, физический порыв в состоянии сна. Трансцедентальный мотив — изъятие всего грязного, что он в себе имел, из сверхчувственного (транс-цедентного) мира. «У меня не было недержания. Я мог бы это удерживать».

Он почувствовал острую потребность проклинать. Его философская система (скептическое отчаяние) имела при этом определяющее значение. Он воскликнул: «Наш Бог, я проклинаю его, мы существуем только потому, что он вел половую жизнь». Рассвирепев от этого, он швырнул в стену пуговицу и галстук, на мгновение болезненно почувствовал нарушение неорганической жизни души, но затем ясно понял для себя: «Стоп, я Бог, я его убил. Я не должен так себя вести». Бросая пуговицу, он думал: «Должен раздасться шум». При этом он слышал музыку, звучавшую в курортном парке, думал о «Зигфриде» и «ему казалось, что в действительности повторяется романтическое», он слышал, как вдут германцы, и некоторое время жил в этой сфере. Он «чувствовал, что теперь везде в мире романтические истории происходили в новой форме». Господствующее положение снова заняла сфера переживаний «золотого» века. Он думал: «Если бы Бог не грешил, то не было бы бедствий». За это

новый бог (он) должен сам себя проклясть, он должен всегда оставаться в палате, и тогда будет «золотой» век. Иногда он осознавал то, что мир фантазии создал он сам, но все же это происходило редко. Он проникся чувством, что он обладает огромной силой, сжимая в ярости кулаки, но не имея в мыслях причинить кому-либо вред.

Он полагал, что он теперь находится перед таким же искушением, как и Бог. На улице стоит Мона Лиза. Он может зачать с ней детей и говорит: «Мона Лиза должна войти в палату». Если дверь открывалась, то он быстро кричал, что она должна остаться за дверью. Так колебался он между привлечением и отталкиванием.

В эти часы развивалось также дальше чувство присутствия другой личности и раздвоения. До этого он переживал колебания; присутствует другая личность, которая до мельчайших тонкостей сопереживает с ним и сочувствует ему, которая затем является им самим в удвоении, он сам в качестве женщины. В палате удвоение приобрело полностью четкий характер. Теперь в нем была другая личность, он чувствовал в себе женское тело. Он чувствовал женскую грудь, округлые бедра, женские гениталии. И все же он чувствовал себя в некоторой степени ядром, реально, а женское как прозрачное, как призрачное (таинственное). И все же он ощущал очень ясно жизнь женского тела, дыхание и т. п. Он чувствовал себя мужчиной высокого роста, имел огромный член и чувствовал себя так хорошо, как Адам Дюрера. Он ощупывал себя во всей своей красе. Он думал, что все люди будут теперь такими высокими и пропорционально сложенными. Между ним, мужчиной, и между ней, женщиной, произошло совокупление. Это было чувство любви, без какого-либо сексуального возбуждения, «такое свободное, возвышенное чувство». Все чувственные восприятия совокупления были без похоти. Когда совокупление завершилось, пропало чувство раздвоения. Вероятно, это продолжалось всего лишь полминуты. Довольно неожиданно состояние изменилось. Происходило быстрое изменение в физическом отношении. Однако он осознавал, что он был тот же, что он духовно оставался тем же человеком. Даже позднее, когда он стал богом и др., он всегда осознавал: «Я, Иосиф Мендель, который стал богом». Через несколько дней в Гейдельберге подобные переживания телесного раздвоения повторились еще раз. Больше этого не происходило.

Перед этимм переживанием совокупления врач сделал ему инъекцию. В это время он очень громко кричал. Сестра (Мона Лиза) помогала. Он осознавал ситуацию. Сестра была смущена, и он сказал с юмором (как всегда его настроение менялось): «Ах, посмотри-ка, как стыдлива Мона Лиза». После инъекции наступило состояние дремы, в которо четко проступили женские ощущения и привели к описанному выше совокуплению. Затем он почувствовал переход в другое состояние. Ничего женского он в себе больше не чувствовал, он был совсем один. Он почувствовал «ужасную похоть», им владело желание: «Теперь я должен онанировать»,— и сделал это. «Это легко было сделать»,— считает он; После этого акта он заснул, и У него была спокойная ночь.

193

7 К. Ясперс. T. 2

В общем и целом больной замечает, что ему нелегко описывать события. «Все так ужасно нелогично.» Но он подчеркивает, что события, которые он описал, действительно имели место, и что драматические события в мире, которые наступили на следующий день, заняли основное место среди взаимосвязанных событий. В этот день представления о двойной действительности, «золотом» веке, собственной борьбе, отношениях с Богом и т. д. были началом. Время от времени, как он замечает, врач казался ему тоже вполне реальным, а не кажущимся явлением. В его состоянии постоянно были колебания.

На следующий день, в понедельник, когда он проснулся, то подумал, что, наверное, уже прошла вечность с тех пор, как он находится в этой палате. Но он чувствовал себя теперь нормально. Он хотел домой, попросил санитара принести ему одежду и позвать невропатолога. Его голова была ясной, он ждал визита врача. Но все же он не был полностью здоров: «События парили в воздухе; все, что я пережил, еще не утихло». Но впечатление от фантастического переживания стало слабее. Он чувствовал себя так, как чувствовал себя дома перед отъездом на курорт. Он размышлял: может, все это было только вчера, может быть, не прошла с тех пор вечность.

В первой половине дня вновь начались фантазии. Сначала они были беспорядочны, так что больной не имеет четкого представления об их последовательности. «Здесь пробел, я не могу вспомнить начало». Например, он лежал с открытыми глазами. Солнце светило сквозь матовые стекла. Он чувствовал: пространство исчезло. Эта палата — единственное пространство, она парит вне мира. Все существа, кроме него, обитают вне пространства. Времени он больше вообще не чувствовал, жил, не зная, сколько времени проходит. Врачи, больница — все исчезло. Он переживал только чудовищные события вне палаты среди внеземных существ. Эти события он осознавал непосредственно, кроме того, он слышал голоса и иногда видел нечто, что в дальнейшем станет более ясным. События развивались в относительно последовательной связи.

Он осознавал: все человечество состоит из внеземных существ. Они живут в высшей степени блаженства под властью старого Бога, который объединял иудейство, христианство и т. д. Лишь буддизм и религия Конфуция были вне этого. Прежний мир был мертв, только он еще оставался человеком. Затем он очень ярко переживал, как все умоляли Бога спасти и его, освободить из палаты, из пространства и времени, позволить ему умереть и превратить его в такое же внеземное существо, как и они. Это привело к борьбе. Бог осуществил бы его избавление, если бы больной был доволен тем состоянием, которое было у других. Но он требовал: «Все существа должны быть подобны Богу, лишь тогда я выйду из палаты». Все растения, животные, вся неорганическая природа должны быть подобны Богу. Неорганическая природа представлялась ему песчинкой, которая с душой, такой же сложной, как, и другие души. Подобно Богу, песчинка тоже должна жить во внеземном мире. Часто он сам себе представлялся песчинкой. Затем в другой мир

должны были перейти также и абстрактные понятия, являясь подобными Богу. Все добродетели и все пороки: похоть, предательство, лицемерие и т. д. Каждое существо должно, подобно Богу, все это иметь в себе, так он требовал; и каждое существо должно произвольно уметь это в себе вызвать. Таким образом на небе произойдут колоссальные изменения. Жить там будет сплошным удовольствием. Никто ни на кого не будет сердиться, так как он одновременно будет всем. Больной заметил: все остальные помогут ему и будут настойчиво досаждать Богу с тем, чтобы он уступил. Он требовал: рейнское вино и табак должны тоже быть на небе, а также немного дерьма и и мочи. «Если все это есть у нас на земле, то все это должно быть и там». Неорганическая материя, элементы тоже помогут. Песчинки в качестве ангелов дразнили Бога. Тому это доставляло удовольствие. Может быть, он пошел бы на все, но больной ставил свои требования дальше: дьявол и ад тоже должны быть на небе. Он думал, что Франк Ведекинд, возможно, является дьяволом и, следовательно, дьявол намного знатнее Бога. Больной сразу же отметил: такой власти у нашего Бога нет. Бог будет очень серьезным. Голоса умолкли. И тут он увидел, как перегородка палаты поднялась и в камеру проскользнуло привидение. Оно было прозрачным, как рубашка, и не имело четких форм. Оно проскользнуло под кровать. Эго был Бог. Ему стало жутко: чего он хочет? Какой-то голос сказал: «Теперь ты должен». Он почувствовал движение руки. Эго смерть. Он чувствовал, будто его тело пронзил удар тока. Но больной был сильнее. Бог хотел его взять на небо, не выполняя его требования, и поэтому хотел его убить. Там, где больной оказался сильнее, Бог должен был «перейти в него» и увеличить силу больного. И тоща больной сам сможет выдержать бой с дьяволом.

Сначала для увеличения его силы Бог переселился в него и вместе с ним весь сверхъестественный мир. Он чувствовал, как Бог проникал в него через ноги. Его ноги охватил зуд. Его мать переселилась. Все гении переселялись. Один за другим. Каждый раз он чувствовал на своем собственном лице определенное выражение и по нему узнавал того, кто переселялся в него. Так, он почувствовал, как его лицо приняло выражение (лица) Достоевского, затем Бонапарта. Одновременно с этим он чувствовал всю их энергию и силу. Пришли Д’Аннунцио, Граббе, Платон. Они маршировали шаг за шагом, как солдаты. Когда подошел воздух, когда подошли женщины, когда подошла небесная любовь, то все стало нежнее. Абстрактные понятия тоже переселялись: похоть, еврей, глупец. Он чувствовал Анатоля Франса и сущность его произведений: иронию, слезы, деликатность. Одно все время следовало за другим. Все, что происходило в нем самом, он отмечал не сразу, «но он все время оставался возбужденным». Он чувствовал, что мышцы его лица были мягче и разнообразнее, чем когда-либо. Итак, он обладал «способностью иметь любое настроение». Он чувствовал себя невероятно сильным. При переселении он делал «определенные движения», чтобы освободить место для других существ и чтобы разместить их. Например, помогали голоса: «Теперь локоть». Поначалу все происходило беспорядочно,

195

менялись места, наконец, можно было заметить определенную регулярность. Они решали проблемы друг с другом. Великие люди находились в голове, художники — в лице, воины — в руках; место в сердце заняла дама Мона Лиза. Внутри сердца были камень и песчинка. Наконец, переселение завершилось. Вход был закрыт. Итак, теперь начнется. Он подумал об образе ребенка, завернутого в пеленки: «Я не должен быть активным, я должен полежать и подождать». Что он и сделал.

Снова поднялась перегородка в стене палаты. Больной увидел, что к нему заглядывает голова дьявола. Он видел его как живого. Он выглядел как фавн, с рогами, покрытый коричневой шерстью. Брови были красными. Больной нисколько не испугался, так как он знал: «Я с ним непременно справлюсь». Чувствуя свою силу, он крикнул стоящему по другую сторону стены дьяволу: «Открыто». Перегородка захлопнулась. Дьявол был побежден и переселялся в него ко всем остальным. Его сила снова чрезвычайно увеличилась. После этой «победы» он осознал: «Дьявол так быстро покорился не только благодаря моей силе, но и потому, что я хотел вознести его на небо».

У больного была еще одна мысль: «Существует еще огромное количество богов кроме меня». Они, чувствовал он благодаря своей колоссальной силе, все добровольно переселятся в меня. Он считал, что его палата находится в очень длинном коридоре, в который выходили также многие палаты, а в них находятся другие боги: Будда, Магомет и т. д. Необходима была борьба, Но он знал, что теперь дьявол поможет. В этот момент вошел санитар, которого он принял за образ, в котором появился дьявол. Он принес обед. На вопрос: «Я должен есть?» — он получил ответ: «Да, да, чтобы вы стали сильнее». Он ел очень жадно. Он едва проглотил первый кусок, как начал жадно заглатывать остальное. Он чувствовал, что весь мир внутри него тоже хочет есть, все голодны. Он уже заметил, как всё внутри него ест. Всё внутри него поглощалось с неистовой жадностью. Он чувствовал это всем телом. Изнутри его тянули за грудь. В этом состоянии он представлялся себе Буддой, так как полагал, что видел его когда-то изображенным подобным образом. Но Будда еще не был внутри него. Сейчас должна начаться борьба. Он закричал: «Открыто!» Тотчас же он услышал, как одна из дверей палаты открылась под ударами топора. Появился Будда. Момент «борьбы или переселения» длился недолго. Будда переселился в него. Это повторялось, вероятно, 20 раз: «Открыто»,— затем удары топора, затем переселение очередного бога. Когда он затем снова крикнул: «Открыто»,— стука не было слышно. Это был знак того, что теперь все боги Земли находятся в нем. Он чувствовал, что он ими переполнен. Очень небольшое пространство — палата — было вокруг него, а все остальные события в мире сверхъестественны. Теперь он хотел — некоторым образом для проверки своей силы — исполнить самое могущественное действие. Он приказал: «Пространство, исчезни». Этого не произошло. Несмотря на необычайные события, он все-таки не имел еще достаточно сил, хотя он всегда был готов к борьбе, чувствуя свою власть, сжимал кулаки, напрягал мускулы.

Теперь наступил перерыв. Через некоторое время, не видя, он почувствовал: сейчас придет богиня. Он чувствовал, что она рядом, и чувствовал также — это Мона Лиза. Это было новое искушение: если бы он сейчас зачал с ней людей, то это было бы счастливое поколение. Но он осознавал: «Я не могу этого делать. Существует еще много богов вне Земли\ я хочу всех объединить в одном». И тут у него появилась ужасающая мысль: может быть, здесь присутствует нечто подобное бесконечному регрессу скептицизма. Но он решился: «Я должен превратить всех богов в одного». Он сразу же заметил, что Мона Лиза его понимает, она тоже переселилась в него ко всем прочим. Не было речи о том, была ли это та же Мона Лиза, которая уже в нем находилась. То, что было вне и внутри него, часто являлось совершенно идентичным для него.

Теперь в нем были все боги, которые когда-либо в мире почитались. Мона Лиза плакала, так как другие богини, которые вместе с ней были в его сердце, были сильнее и красивее. Ему было больно от этого, и он успокаивал ее. У всех богов и гениев было определенное место в нем. Но первоначальное расположение (воины в руке, художники в лице и т. д.) не сохранилось. Мир старых богов располагался очень тесно в одном помещении, и по всему телу следовали другие группы, как бы разделенные водонепроницаемыми перегородками. У них не было единства, они не понимали друг друга. Теперь перед ним стояла задача создать единство и порядок.

Между тем снова пришел санитар (=дьявол) и принес, о чем больной хорошо помнил, кофе с двумя рожками. Повторился предыдущий процесс: весь мир в нем жадно все пожирал.

Затем пришел с визитом врач. Из-за того, что врач моргал, больной подумал, что он является птицей, а может быть, даже и самим Богом. Во всяком случае, сущность может укрыться в нереальном мире. Поэтому сначала он давал бессмысленные ответы, он знал это и думал: «Тот тоже прикидывается». Так, например, он сказал: «По земле бегают клопы, а в постели их нет»,— и засмеялся. Но он хотел в человеческом нереальном мире вести себя по-человечески и на вопрос о своей болезни ответил: «Я болен бредовой религиозной идеей»,— так как он знал, что с человеческой точки зрения это должно выглядеть именно так. Он отмечает, что он тогда совершенно ничего не понимал, не говоря уже о том, что он не всегда был здоров. На вопрос о юридическом параграфе он ответил, как положено, и отметил, что нарушение душевного здоровья ненаказуемо. При этом он подумал: в моем сумасшествии виновно, вероятно, государственное министерство. Так как, если врач действительно является человеком, а это было ему и так ясно, то он фактически сумасшедший. Больной замечает: «Я всегда думал одновременно об огромной массе вещей, которые не находились в одной сфере».

Итак, теперь стояла задача: создать порядок в мире богов и гениев. Он пассивно лежал, думая о символе развития. Мона Лиза поможет. Он заметил, что все боги выселялись (покидали его тело). Он чувствовал, что вне его происходили ужасные битвы. Боги не могли прийти к единству. Наконец, на своем совете им удалось придти к единству. Затем снова произошло вселение так же, как и ранее: один за другим. Двигаясь, он освобождал им место. Под конец он заметил, как Мона Лиза, находясь внутри его, подняла веко.

Она хотела видеть, спит ли он. По?ому что его сон был знаком, что все в нем. Он не спал. Оказалось, что еще не все закончено. Пришел приказ: всем выйти наружу. Этот процесс вхождения и выхода повторялся бесчисленное множество раз. Он чувствовал, это связано с «предательством», из-за которого каждый раз что-нибудь происходит. Наконец ему удалось войти без помех. У него было чувство, что прошло невероятное число вечностей. И вот он начал дремать, нет, не совсем спать. Это был знак, что все было в нем. Теперь он думал: еще предстоит борьба со многими богами, которые не принадлежат земле. Он чувствовал в себе повышенную жизнь. Мускульное чувство, интеллект, силу, огромное сердце с богинями, огромные шаги богов войны чувствовал он. (Он думает спонтанно, основой для этого стали удары пульса.) Он был способен к невероятной любви.

Он открыл глаза. На потолке повсюду были трещины. Вместо них он видел теперь на потолке всех богов. Все представились ему и смотрели на него с любовью. Один, Бог Солнца, смотрел на него особенно долго. Это был пронизывающий взгляд, явно для того, чтобы предать силу взгляду больного. У этого Бога Солнца был прямо-таки ослепительный взгляд. Настоящее солнце, которое светило в окно, казалось при этом бледным. У бога были отвислые усы, он выглядел дико. В стороне лежала смерть в виде скелета. Она была парализована и побеждена навсегда. При виде богов он чувствовал, что стал сильнее. Теперь он осознавал, что может видеть всех и все. Тут он заметил: дьявол, грехи, ад смущаются. Он скомандовал: каждый может принять тот облик, который захочет. При всех этих процессах его «Я» больше не было личным «Я», но «Я» было наполнено всей вселенной.

Снова ему пришла в голову мысль: я должен еще к внеземным богам. При этой мысли наступила мертвая тишина. Ему было ясно: это должны быть огромные миры. Все содрогается в нем от ужаса, что еще придется пережить. Все готово умереть. Он почувствовал, что состоятся невероятные битвы, чувствовал победу и наступление побежденных. Новые сражения, новое наступление и так до наступления покоя. И вот земной мир в нем стал совсем маленьким перед огромным внеземным. Он был глубоко опечален. Чувство, похожее на тоску по дому, воодушевило его. Перед этим ему было весело. Одни щекотали его, швабы пожимали ему руки и т. д. Теперь все закончилось. Сражения, которые он только чувствовал, а другие пережили их, привели к наступлению тех миров и к угнетению земного мира. Царила ужасная тишина. Он сразу подумал: в этом огромном мире я не могу создать порядка. Бесконечность он не может постичь. Он назначил властвовать старого Бога. Он сам (новый бог) хотел только царить и жить в земном трансцедентном мире, по которому он тосковал. Когда он назначил бога, ему не нужно было больше заботиться о порядке. Он еще приказал земным: «Кто не хочет оставаться здесь, может отправиться в любую из высших сфер, в очень большой мир». На этом пути — такое чувство было у него — он одновременно был освобожден от скептического Reg-ressus ad infinitum.

Через всю последовательность событий проходило чувство: «Все гении подготовили почву для меня; я, собственно, только обобщающий: в этом моя сила». Он думал, что у всех великих злой взгляд: Франк Ведекинд, Мицци Шаффер, Ирене Триш; эти люди — смерть. Он выдержал их всех; тем самым все стало возможным.

Как следует из описаний, он все время имел самые противоречивые представления. Он сознает это не только сейчас, но сознавал это уже тогда. Он часто был в сомнении. Его настроение многократно было подавленным, плаксивым из-за того, что он сам в неземном мире не может покончить с сомнениями. Он часто спрашивал себя: это мои друзья или нет? «Двадцать представлений было у меня об одном и том же процессе, о том, как можно было интерпретировать его». Сомнение имело место от случая к случаю, но в дальнейшем очень возросло. Только одно он знал всегда точно: Мона Лиза его не покинет. Когда враг спросил, читал ли он Данте, у него возникло представление: Мона Лиза — моя Беатриче?

В понедельник вечером пришел врач. Его привели из палаты в другую комнату. Из кровати, в которую он лег, ушел человек с перевязанной головой. Кроме него в комнате было еще трое. Когда он лежал там, то подумал: хотя я спас ад, богов и все, я забыл чистилище. Это еще будет. Трое, конечно, хотели ему помочь. Он спросил их, не разбудят ли они его, когда битва подступит к нему. При этом он подумал, что другие сразу же поняли его. Они ответили: «Да, да, мы разбудим тебя». Одновременно зачирикали птицы. Он понял значение этого: они тоже хотят его разбудить. Теперь он был спокоен и немного поспал. В начале ночи он проснулся и теперь начались, как раньше, похожие процессы. Он командует: «Открыть»,— услышал удары топора: наступало все чистилище. Это длилось долго. Наконец он призвал абстрактные понятия и скомандовал: «Все, что существует, должно прийти»; «Ничто»; «Противоположность всему»; «Противоположность к противоположности» и так далее ad infinitum. Наконец все было спасено, а он был спокоен. Он целую ночь шутил с тремя другими, предрекая, завтра будет тонкое вино, бургундское, бордо... Они смеялись. При этом у него все время были его сверхъестественные идеи: грабеж и убийство так же справедливы, как любовь: больше нет различий в оценке', это и тому подобное было связано, по его мнению, с его философией: скепсис.

Во вторник утром одного выпустили. Двое еще оставались там. За кофе он ощущал невероятную радость. Он думал: «Мне же удалось нечто великое. Но почему же я сам все еще заперт здесь? Даже если я только песчинка. Ведь я же каждого сделал богом. Может быть, меня освободит Мона Лиза». Он забрался под одеяло, почувствовав движение воздуха, как будто бы его погладили. Он снова накрылся и теперь подумал: «Я же колоссальная скотина. Я думал, что спас мир. Я же брат Медардус. Прошло 3000 лет. Я существую в действительности. Но все люди, которых я знал, мертвы».

При этом он испытывал сильное чувство одиночества и печали. (Слияние «Медардуса» с историей о монастырском брате, как указывает он сам.) Ему было ясно: «То, чем я занимался, было глупостью». Он пылко молился висящему над дверью распятому Христу. Он не знал, что с ним случилось. Ему было ужасно тревожно. Он принял решение молиться во веки веков. Двое других в комнате плакали. Но один из них один раз пошутил. Больной молился: «Да исполнится воля твоя». Другой: «Нет, да исполнится воля его». На это больной по ошибке: «Да исполнится воля моя«. Когда он заметил это, сказал: «Ты, мошенник, помалкивай».

Уже два дня он не мылся. На его лице часто сидели мухи. Он думал, из нежности. Но они мешали ему спать. Ему хотелось спать: «Если я сделаю это, может быть, я буду спасен». Один из них положил бумагу ему на голову для защиты от мух. Но он не спал по-настоящему, чувствовал, как гладят его тело, чувствовал себя женственным, слышал голос, что он должен стать женщиной. Связь с предыдущим была теперь почти полностью прервана. Он думал: «Может быть, я стану Папой римским». Когда он прочитал на доске «Шпейер», он сразу подумал: «Я должен к епископу в Шпейер».

Снаружи как раз пролетает воздушный корабль-цеппелин. Он стоит обнаженным у окна с чувством, что он женщина. Воздушный корабль подошел совсем близко. Он полагал, что корабль отвезет его на небо. Он чувствовал, как будто у него вырастают крылья. Но они не могли вырасти. Как раньше, появились мысли о внеземных мирах. Все, что не хочет оставаться на земле, должно подняться вверх. Может быть, отправится и он. Но цеппелин улетел без него. Ему было больно. В его сознании осталось: теперь я должен навеки остаться в этом состоянии в этой палате.

Во вторник во второй половине дня пришел его дядя. Он разговаривал нормально, но делал время от времени странные замечания. Тогда он сам сознавал это. Потом вошла его сестра. Он чувствовал себя чужим ей. Когда оба ушли, двое других больных дразнили его в той же комнате: «У Вас красивая сестренка, а они заставляют Вас лежать здесь одного». Это привело больного в сильную ярость. Теперь ему принесли одежду. Он умылся, оделся, при этом он пошатывался. Он слышал, как говорили, что здесь строится русская часовня. Он: «Достоевский здесь?» Другие: «Да». Он: «Тогда я останусь здесь». Когда дядя и сестра пришли за ним, чтобы отвезти его в Гейдельберг, он не хотел ехать с ними: без двух других я не уйду (это было обосновано также в сверхъестественных представлениях). Когда сказали, что они хотят совершить прогулку, он пошел с ними. Но он испытывал сильное недоверие к дяде и сестре. О дяде он думал: «Это мой двоюродный брат в образе дяди». О сестре: «Возможно, она моя сестра, возможно, дама, моя действительная сестра — дама». «Это изменило теперь всю систему безумия». Дама и он сам — дети короля Отто Баварского. Они были зачаты передачей мыслей. «Ведь есть же мысленное зачатие». Он думал, что они должны освободить душевнобольного заключенного короля.

Больной считает, что содержания событий стали на порядок более действительными, менее фантастическими, возникла мысль, что Франк Ведекинд — король Отто, который ходит в этом одеянии среди людей. Уже в связи с этим возникла образованная острым психозом иллюзия того, что против него работает министерство. Теперь ему стало понятно это. Они хотели убрать его как сына короля Отто.

Когда они ехали на машине в Гейдельберг, он увидел у дороги человека с перевязанной головой, который покинул свою постель, когда он пришел в другую комнату. Он сделал низкий поклон. Это укрепило его в мысли, что он кронпринц. В машине он часто вскакивал. Когда они приблизились к Гейдельбергу, он подумал, что город стал новой столицей. Как раз перед Гейдельбергом он увидел у дороги даму. Он неистово вскочил. Она выглядела очень печальной. Он знал, что ему надо к врачу. Перед клиникой он подумал: «Может быть, это замок». Ему показалось, что она и то, и другое, как замок, так и психиатрическая клиника. Он постоянно колебался и сомневался и в конце концов спросил других больных, где он, собственно, находится. Санитар, который ехал с ним в машине, показался ему другом: он с любовью пожал ему руку. В ванной ему остригли ногти. Он воспринял это весело. Когда он был готов: «Будьте внимательны, я ведь могу еще ими царапать».

В первую же ночь в Гейдельберге он жил в Нейшванштейне. На стене он увидел короля Отто с короной на голове. Перед ним стоял еврей. Относительно дальнейшего у больного потеряна временная последовательность действий. Больше не было таких относительно связных событий, как на курорте. Кроме отношений с королем Отто, которые все время возвращались, временно появлялись всевозможные другие комплексы событий: он чувствовал, как его разрезали. Это было не больно, но он чувствовал, что спина разрезана, отрезана нога, но («прыг, скок») все сразу же оказывалось на своем прежнем месте, он был несокрушим. Это вскрытие он переживал так, что он ощущал себя одновременно в постели и в зале для вскрытий. «Другие считают, что я там, у них, и они вскрывают меня, и одновременно я лежу здесь». Затем ему снова кажется, что он чувствует, как в могиле его едят черви. Затем его снова пожирали крысы. Он чувствовал, что повсюду гложут и пожирают, но они ничего не могли сделать ему, так как он очень быстро вырастал снова. Потом он вдруг почувствовал себя, как бедный Лазарь, и т. д. Он сам попеременно был то Господом, то дьяволом. Ему это было безразлично. Все противоположности были одинаковы. В общем больной считает, что все, что он когда-либо читал или рисовал в своем воображении, он теперь пережил во время психоза.

Когда эти относительно мало связные события в Гейдельберге продолжались в течение 2—3 дней, ночью возникла новая установка с его стороны по отношению ко всему', в конце концов его охватили мысли о том, что невозможно разрешить противоречие, что Бог и дьявол в нем идентичны. «И ведь двойственность это единство.» «Нет, так нельзя.» Он просил Бога помочь ему и осуществить

триединство: «Я, Бог, дьявол». Его «Я» было здесь, как прежде, не индивидуальным «Я», но «Я» = все, что во мне, весь мир. Но все, что было в нем, было снова во всем остальном. Такие мысли и ставшие все более хаотичными переживания привели его «в неистовство». Он сказал себе совершенно произвольно: «Я больше не могу выносить мир фантазии: я хочу вернуться в действительность». При этом он сознавал, что фантазии более ценны, чем действительность, они более реальны, чем действительность; он сознавал красоту фантазии. Но: «Я больше не выдержу этого». Он подчеркивает, что он еще не был в здравом уме — это продолжалось еще много дней, во время которых еще часто появлялись голоса и происходили другие события — что хотя он всегда четко мог разделить «действительность» и «мир фантазии», он не знал, что из них он собственно может считать действительным. В то время, как поначалу он был полностью склонен к миру фантазии, постепенно возрастало сомнение.

Раздался стук в стену, он услышал голос Франка Ведекинда. Он ощущал это как внушение, что теперь он должен вернуться к действительности, потому что он оказался неспособным спасти мир.

Случайно он положил руки на затылок. Он чувствовал, как от давления смягчаются ощущаемые во всем теле удары пульса, что голова и сердце, которые перед тем были в беспорядке, тем самым снова разделились. Это невольно найденное средство, заложить руки за голову, он в дальнейшем применял намеренно. Другое средство пришло как под внушением: он произносил бесконечно часто: я так глуп, у меня в голове вращается мельничное колесо. Тем самым его мысли прерывались, а он отвлекался от фантастических переживаний. Целые ночи он бормотал таким образом. Все это произошло произвольно, но он тогда ощутил свою волю и напряжение, которого ему стоило возвращение к действительности. Он решил снова действовать, как нормальный, и видеть все, как нормальный; Последним активным усилием было, когда он на курорте заказал себе сигару. До этой ночи он совершенно отдавался событиям, часто руководимый символом запеленутого ребенка. Теперь заново началось активное усилие, не из какого-либо понимания, но исключительно при помощи воли, так как «он не мог больше этого вынести». Прежде чем мы опишем дальнейшее и его окончательное возвращение к рассудку, мы попытаемся изобразить еще некоторые виды прошедших душевных переживаний.

При драматических дальнейших событиях все было просто «очевидным». «Я переживал то, что происходило вовне непосредственно, и этому всегда соответствовал трепет в теле». «Во мне и вне меня это было идентичным». «Эта очевидность чувств — самое сильное, что только есть. Если бы я сам увидел противоположность, это было бы совершенно безразлично. Это было всегда: это так, нет никакого сомнения — т. е. в момент переживания». При этом его сопровождали неопределенные представления о событиях, которые были иногда несколько более интенсивными, иногда почти сплошь отвлеченными. Несмотря на это, содержание этих представлений всегда было обязательно достоверным. «Как требует Кьеркегор, даже парадоксальному нужно верить, так я переживал это».

Кажущийся и сверхъестественный миры были для него полностью четко разделены, но могли разграничиваться только для чувства. В поезде к месту отдыха слева сидела 4 человека, которые были живыми, справа четверо, которые были только видимостью и были мертвы. Это он ощущал непосредственно. К тому же он слышал голос: он совсем не замечает, что он «односторонний».

У больного было множество чувственных отправных точек, через которые он знал о каждом событии в мире. Но он подчеркивает, что не от этого возникала уверенность в очевидности, она во многом была непосредственной. Он знал все совершенно определенно. Из чувственных отправных точек большую роль играют телесные ощущения. «Я всегда связывал то же самое определенное телесное ощущение с одним и тем же сверхъестественным событием (при вхождениях и выходах). Например, щекотка была из-за его матери совершенно определенной щекоткой. При этих телесных ощущениях он думал: я должен видеть себя человеком. Но он чувствовал, что в действительности он был чем-то совершенно иным. Он думал, что может охватить все, что происходило вне маленького пространства. Но он замечает, как противоречиво происходит пространственное и собственно безмерное сверхъестественное событие. Только когда все в него входило, он чувствовал себя охватывающим целый мир, когда покидало, он чувствовал себя одним в пространстве и одиноким.

Но наряду с непосредственным переживанием очевидной сверхъестественной действительности он был вполне способен к мыслям, соображениям о возможностях: может быть, существуют еще и другие боги, это возможно: «Я должен подождать». В дальнейшем в промежуточные моменты он был, исходя из более ранних описаний, способен сомневаться.

Дальнейшими чувственными отправными точками были стук топора, который он слышал, прекращение стука, шаги прохожих на улице и, прежде всего, многочисленные голоса. Они звучали как действительно произносимые извне и были самого разного вида. Швабы кричали — он думал, как раз перед окном: «Браво, Иосиф»; «Мы снова здесь»; «Вино тоже с нами»; «Немного дерьма тоже здесь». Некоторые голоса доносились издалека, как будто очень громко кричали с большого расстояния, иногда как будто издалека доносилось эхо, песчинки говорили как ангелочки детскими голосами. Они были так близки, как будто говорили из коридора, и т. д. В себе самом он слышал звуки, как будто лопаются пузырьки, урчание в животе. В эти телесные процессы он переносил также голоса, так что он думал: это звучит как чревовещатель. Далее он слышал голоса всех звуков окружающего мира, передвигаемых стульев, гудков на железной дороге, звуков автомашин и т. д. Голоса птиц он обычно понимал, не слыша от них ни слова, в их значении. Затем он слышал также в чириканье слова, звучащие в птичьем тоне, не так, как говорит человек: «Ты глупец»; «Он тебе не поможет» (когда он молился Богу). В шуме автомашин ему слышалось, это крестьяне идут в деревянных башмаках, это работают гномы, куют Гефесты (при этом он на мгновение сам считал себя

Гефестом, так как нога была парализована). Дым локомотива означал, подниматься вверх, вверх, вверх в воздух; свист: яд, яд.

Видел он, в общем, мало: видения из щелей потолка, сияющего Бога Солнца, короля Отто на стене, дьявола за кроватью, Господа Бога, приходящего, как прозрачный платок, сквозь воздух. Действующих лиц, которых он видел, он видел всех в действительности. Если он не осознавал их как другие личности, то «дело было только в системе», не в восприятии. Подтверждения неправильного понимания — «но они не были бы мне нужны» — он находил в особенностях их поведения, в отдаленном сходстве. Но он едва ли осознавал это в своем переживании. Между тем, у него все время было чувство, может быть, все-таки это не она, и т. д.

В Гейдельберге и у него был обман чувств относительно запахов и вкусовых ощущений. Еда имела особенный вкус, воздух наполнен запахами лаборатории. Он думая об отравлении, считал, что, возможно, это исходит от государственного министерства.

Ни в одной области чувств у больного не было каких-либо псевдогаллюцинаций. У него были только иллюзии и настоящие галлюцинации. Из обмана чувств перечисляются еще некоторые виды: голоса ангелочков (песчинок) очень тихо просили за него возлюбленного Господа, но ему было отчетливо слышно. Он не слышал приказывающих голосов. «Представления, переживания вынуждали меня». Все боги были немыми. Только один раз Господь сказал: «Ты должен» (смотри выше), когда он влетел в палату. На вопросы Богу и гениям он не получил ответа. Он узнавал гениев исключительно по чувствам и ощущениям выражения лица. Даже его волосы укладывались при этом в другую прическу. Когда он бормотал, у меня в голове вращается мельничное колесо, он действительно ощущал колесо в голове, ощущал это, как кофемолки в груди. У него часто было ощущение, что его тело изменилось. Удар был, как удар электричеством. Иногда было так, как будто ток проходил через все тело.

Во время психоза — так подчеркивает больной — все действия были мотивированы. Бессмысленных движений, «катотонических движений» совсем не было. Он не подавал руку врачу потому, что считал, что врач тогда будет проклят. Он выбегал в коридор, так как хотел освободить короля Отто. Он дал ввести себя обратно, так как увидел затем, что еще не время, он стучал в отеле в дверь собственной комнаты, так как не хотел помешать возможному вору, в его сознании, все безразлично и справедливо, я должен позволить происходить всему и т. д.

Он никогда не был дез ориентирован, только иногда рассеян, как раз тогда, когда весь был в своих переживаниях. Так, он помочился в стакан: он думал, что горшка не было, так как его забрал санитар. Он искал ведро, увидел стакан, подумал, что у больных на курорте тоже были стаканы, и использовал его. Это был «земной мотив». Но он не мог ждать ни минуты больше, так как «остаток плохого должен был выйти наружу». Это был «трансцедентальный мотив».

Эту двойственность мотивов он подчеркивал далее при отрыжке и вздутии живота, когда пачкал постель по ночам: это происходило во сне с сознанием, что это хорошо, что теперь все плохое (транс-цедентно) вышло наружу. И тогда грязь сразу же была ему очень неприятна. Он не пачкал.

Собственно, он никогда не был беспомощным. Он всегда мог ориентироваться. Когда приходил врач, он всегда думал: «Что же он хочет, как он судит обо мне?» Затем он что-нибудь говорил, просто чтобы посмотреть, как отреагирует врач, и чтобы сделать из этого выводы; он говорил, например, немотивированно: «Почему же Вы так пугаетесь?» «Хотя я был сумасшедшим, я все-таки был в своем уме»,— считает теперь больной. Что касается его настроения во время психоза, то оно, разумеется, было изменчивым и очень разнообразным. «Вообще я все время чувствовал себя неуютно». Он чувствовал, что находится один в помещении, и мысль на веки вечные лежать там (отзвук идеи Тангейзера) была ужасна. Он думал, скоро никто больше не придет. Потом он испытывал чувство веселья, когда, например, приходили швабы. Часто он был настроен юмористически, шутил и думал: я не хочу отрекаться от своей швабской природы. Когда входили боги, он спрашивал: «Там еще много?» Своими шутками он не хотел допустить умиления немых богов. Но сам он одновременно чувствовал себя при этом взволнованным, ощущал чувство ответственности за свою задачу. Но он также был снова и равнодушным: если ничего не удастся, то тоже хорошо. Хотя он принял решение отдать все силы, исход был ему безразличен. При этом он никогда не чувствовал себя «великим». «Это мое предназначение, я должен сделать это»,— было его настроением. Он мало размышлял, а переживал непосредственно пассивно, но с сознанием быть вооруженным для борьбы, если потребуется.

Следует упомянуть еще о некоторых деталях: некоторое время он ощущал правую руку как будто парализованной, она болела в локте, и он не мог двигать ею. От этого он почувствовал себя Франком Ведекиндом. Однажды ему показалось, что парализована нога. Никогда он не ощущал чувство ужаса от того, что не может отличить обман чувств от действительности. Никогда не было нарушения равновесия. Не слышалось звуков каких-либо шумов (вообще никакой гиперэстезии). Никогда не было головокружения, головная боль только однажды дома (смотри выше). Не было звона в ушах. Он не замечал, чтобы он сильно потел. Во всем теле он длительное время ощущал стук (сердце). Запор, но частое мочеиспускание. Неприятный вкус во рту, так что он однажды сказал: «Вонь в горле должна прекратиться». Иногда он встряхивал рукой с чувством, что пожимает тем самым руку швабам при их «приходе».

Как вся история преодоления психоза, так и позднейшее благоразумие являются такими же сложными образованиями, как и все детали этого психоза. После того, как он нашел описанный путь отвлечения, он таким образом преодолел свои представления, хотя и верил еще в них. «После того, как таким образом было покончено с вихрем фантазии, я смог придти в себя». С той ночи он очень

старался вести себя как нормальный человек. В парке лечебницы самообладание стало окончательно невозможным. Потом оно возникло заново. Он предпринимал большие усилия, чтобы спокойно «судить о том, как это делают люди», так, например, о газете, в отношении санитара или врача. Была ли это действительность или фантазия, ему тогда было совершенно все равно, когда он хотел вернуться к действительйости. Он хотел, потому что не мог больше вынести этого. С переживанием было покончено, но о нем еще не было суждения. Он еще не думал о том.

Только когда со временем его душевная жизнь снова изменилась в сторону нормального состояния, он, например, размышлял: у меня такое чувство, что вокруг меня вечность, но в действительности я должен признать, что сейчас 18 мая. Эти размышления скоро привели к тому, что он пришел к полному пониманию в своей интеллектуальной оценке болезни. Но эта установка была непростой: «Для меня нет меры того, почему галлюцинация была менее очевидной, чем действительность»; «У меня нет никакой меры для того, была ли это сверхъестественная действительность или фантазия»,— он делал такие возражения «в шутку» и «как философ». Разумеется, он знал, что он живет в действительности, и что поэтому он может рассматривать болезнь только как фантазию. Еще много недель спустя он высказывался в этом смысле о своем психозе: «Я сомневаюсь относительно действительности: не теоретически и не практически; тогда бы меня надолго заперли, если бы я считал его действительным». Ему было жаль, что мир фантазии медленно исчезал из воспоминаний.

После психоза

Обо всех вещах, из дней перед психозом, он не знает точно, была ли это действительность или также психоз. Поэтому он чувствует себя так неуверенно на родине и не хочет возвращаться. Он не знает, как себя вести, потому что в прошлом не может четко разделить в отдельном случае болезнь и действительность.

Относительно событий перед психозом у него нет разумного представления. Связь пеленания ребенка с собой он не считает в «данной ситуации» болезненной, хотя и ошибочной. Напротив, связь содержания высланного каталога антиквариата со своей персоной он все еще считает правильной. Объяснить это мнение и взгляды на махинации министерства целиком ассоциативным бредом он считает невозможным. Со страхом и немного возмущенно он говорит: «Если я должен считать это больным, я должен себя считать совершенно больным, лучшее, что у меня есть, это мой интеллект и все..., что я припоминаю, что я замечаю это».

Со временем ему стало неприятно давать о себе сведения. Раньше он рассказывал мне свободнее «из упрямства, потому что я еще сомневался». «Когда здоров, не хочешь рассказывать о вещах совершенно правильно и объективно». Стесняешься, потому что события действительно имели место, и ты при этом бодрствовал. Это отличает их ото сна, о котором рассказываешь объективно без стеснения.

После того как закончился острый психоз, больной отправился на отдых за город, но еще часто приезжал на консультацию в клинику, наблюдался еще ряд ненормальных явлений.

Состояние духа частично отличалось поначалу крайностями. Иногда больной чувствовал себя очень счастливым. «Исчезли вся меланхолия, вся угнетенность, все уныние. Со всем этим было покончено через горячечный бред». Он был словно необходим, «чтобы избавиться от напряжения».

«Итак, с философскими мыслями, сверлящими мозг, покончено, я могу жить совсем наивно». Так у него появилось жизнерадостное настроение, какого раньше никогда не было. Он чувствовал себя «совсем по-другому, более сильным». Весь день он шутил, был веселым и оживленным, посмеивался над собственным состоянием. В последние годы, по его словамм, у него было постоянно подавленное настроение.

Но вскоре на смену пришло совсем противоположное настроение. Он чувствовал безысходность, не видел ни одной цели в жизни, которая была бы ему по плечу, не знал, что с ним дальше будет, воспринимал жизнь как нечто невозможное, подумывал о самоубийстве, но не очень серьезно. «Я не хочу кончать жизнь самоубийством, я не смогу». Такое безысходное отчаяние могло достигать очень высокой степени и появлялось иногда приступообразно, спонтанно возникая и вновь через час исчезая.

В первые дни после психоза один день он пробыл дома, в родном городе. Там он некоторое время был в очень странном состоянии. У него было нечто вроде сна, однако он даже не дремал, глаза его были закрыты, но он был совершенно бодр, полностью контролировал свое тело. Внезапно он почувствовал головокружение, все мысли смешались, и он пережил «перемену»; в состоянии полного бодрствования он в воображении очень явно увидел, как санитар принес в комнату стакан вина, от которого он отказался. И опять произошла небольшая «перемена», теперь он увидел на черном фоне закрытых глаз череп. Его он рассмотрел, засмеялся и при этом почувствовал свою силу. Он чувствовал давление на веки, что означало: он должен держать глаза закрытыми. Череп рассыпался на куски, остался лишь небольшой след, который выглядел как глаз, и быстро исчез. При этом больной почувствовал, что его собственная голова стала превращаться в череп. Он почувствовал, как исчезла кожа с головы, как гремели кости и стучали зубы. Ему не было жутко, он наблюдал за этим без страха, как за интересным феноменом. Ему было интересно, что будет дальше. Но затем довольно неожиданно все кончилось, он открыл глаза и был таким же, как и прежде. Это состояние, при котором он был абсолютно бодр, длилось самое большее 30 секуцц.

В последующие недели больной жил за городом, читал (Анатоля Франса и др.), иногда посещал в городе театр и решил сделать историю искусств или литературу своей профессией. Но часто его

охватывало сомнение по поводу своих сил и энергии. Но от этих планов он не отказывается.

Несмотря на такую размеренную жизнь, у него иногда наблюдались психические отклонения. Иногда по вечерам ему было не по себе, когда в долине кричала птица, и он слышал, что она приближается, как будто это что-то означало. Он считает, что это было где-то «на грани». И у здоровых могли бы быть такие ощущения. Когда он слышал, как в соседней комнате передвигают шкаф, он вновь слышал жалобы материи. С дуновением ветра к нему в комнату проникал дух воздуха. В лае собак ему слышалось: «Ты дурак, ты дурак». Все это приходило против его воли. Он хорошо знает, что такое отклонения от нормы и ирреальность, но иногда он совсем не может бороться с этим, и «Ты дурак» его прямо-таки злит. Но все же, по его мнению, это выглядит так, как если бы здоровый человек намеренно концентрировал на этом свои чувства и слух.

Однажды — об этом он рассказывает с неохотой — во время прогулки в лес он опять погрузился в мир фантазий «короля Отто», и опять у него было сознание реальности происходящего король Отто был его отцом, Франк Ведекинд = король Отто, фрау Ведекинд, Мицци Шаффер и дама Икс были его сестрами. Это продолжалось, по-вцдимому, около четверти часа. Впрочем, об этом он еще иногда размышлял и временами даже думал: «...Но ведь никто не может мне доказать, что я не сын короля Отто.» Еще до болезни ему казалось, что Мицци Шафер, другие актрисы из театра «Резиденция», дама Икс — люди такого же склада, что и он. В этом у него не было сомнения. «Я уверен на 100 процентов, что Мицци Шафер мной интересовалась.» Хотя они никогда не были знакомы, и она, возможно, только часто видела его в театре и наблюдала за ним, но он заметил, как она, проезжая на извозчике мимо него, обратила на него внимание своего мужа, «Изысканный человек». Тот обернулся. Однажды в театре она сидела за ним. Он вызывающе громко зааплодировал какой-то шутке, чем привлек внимание публики. И тогда она, в этом нет сомнения, сделала ему замечание, чтобы он вел себя спокойнее.

Иногда он испытывает боль в затылочной части головы. Головокружений не бывает. Ночью, лежа в постели, он иногда видит вспышки, световые пятна, на потолке калейдоскопический рисунок обоев в свежих, живых тонах. Это мозаичные, меняющиеся узоры, никогда не бывает цветов, каких-либо образов или других форм. Иногда появляется незначительный звон в ушах.

В первое время после болезни, когда он, как ему было предписано врачами, не думал о будущем, а полностью предавался отдыху, он чувствовал себя лучше всего. Он считает, что присутствие матери заставило его снова думать о будущем, и у него опять стало плохое настроение. У матери, по его мнению, было подозрение, что он еще болен, из этого он делает вывод, что подозрение является общим, а не болезненным, она раздражала его банальными разговорами. Ее присутствие было ему явно неприятно. Он чувствует себя хорошо, когда он один.

23 июля у больного появилось отклоняющееся от нормы состояние, которое продлилось три дня. Оно началось рано утром с приступа, который длился самое большее 12—15 секунд. Это было болезненное судорожное оцепенение. Он не мог пошевелиться, не мог открыть глаза. При этом в глазах появился свет, и он увидел — при закрытых глазах — вдали стауэтку, изображающую Иисуса. Она шевелилась. На него упали лучи света. Он почувствовал себя мнимо мертвым, исчезнувшим, превратившимся лишь в геометрическую точку. Тут он увидел появившееся облако дыма, Иисус исчез. Из облака дыма появился дьявол — и внезапно все исчезло. Он почувствовал себя совершенно свободным, снова мог двигаться. Во время припадка он был в ясном уме и полном сознании и, как он полагает, ориентировался в действительной ситуации.

Последующие три часа он находился под «трансцедентальным впечатлением» от этого переживания. Он чувствовал себя утомленным. Переживание было настолько достоверным, что он не мог думать, что это был лишь обман чувств. Стоило ему подумать: «Это сделал дьявол»,— как тут же он услышал голос: «Ты дурак». Тогда он подумал, «Это сделал Бог». И тут же услышал крик петуха: «Ку-ка-ре-ку — ты глупая корова». И так он все время склонялся то к одному, то к другому. Все эти дни мысли боролись друг с другом, прогоняли друг друга прочь в бесконечной смене «да» и «нет». Это было ужасно. Мысли подавляли его своей массой. Это был «regressus ad infinitum». Он испытывал умопомрачительный страх, и он считает, что лучше утонуть вместе с «Титаником» в океане, чем испытывать такое чувство, когда вот-вот сойдешь с ума. Из страха перед сумасшествием он по своей воле снова поступил в клинику, и там все сразу прошло, и на следующий день его уже смогли выписать. В последующие недели он чувствовал себя хорошо.

Дальнейшей характеристикой больного может послужить его письмо, написанное мне 4 июня. В нем отчетливо видны гебефренические черты и специфический юмор без веселости, который нам описал сам больной.

4 июня 1912

«Уважаемый господин доктор! Со вчерашнего дня я нахожусь здесь и чувствую себя в этом великолепии окружающей природы, несмотря на мимолетные дожди очень хорошо. То, что я опять приобрел свою старую свободу, пока не привело к возврату старых проблем, и я полагаю с определенной долей уверенности, что в обозримом будущем этого не предвидится. Здесь очень мало чужих, и мне это очень приятно. Птицы поют здесь иначе, чем в Гейдельберге, а локомотив иначе пускает дым через трубу, иначе разносится его свист “в высших сферах”. Деревья здесь шумят, когда ветер проносится по ним, чтобы отдать должное закону каузальности. Только лишь одно осталось по-прежнему. Следует ли рассказать Вам об этом? Я многим рискую, делая это.— Но ведь Вы и так уже сталй доверенным лицом во многих моих личных делах, поэтому не скрою и этого. Иногда, когда смеркается, я сижу, без каких-либо мыслей, в моей мансарде, имеющей шесть окон, и слушаю, как монотонно тарахтят баржи на реке, и тогда я ощущаю, как то тут, то там внезапно вскрикивает пол, когда в соседней комнате сдвигают с места тяжелый шкаф или дубовый диван. Когда мой сосед по комнате с утра пораньше в гневе с грохотом отодвигает стул к обеденному столу, так как он стоит у него на дороге, в то время как он не может найти заднюю пуговку от воротничка, которая ночью, по-видимому, упала с тумбочки под кровать — куда же она еще могла упасть? — то я тоже чувствую, как хороший паркетный пол сопротивляется этому несправедливому натиску, также давит и не уступает. И он потому такой сильный, что чувствует себя правым и обладает внутренней силой.

Напротив, что же касается экзамена и того чтения, которые вызывали некоторое опасение, то я думаю, что со спокойной совестью могу предположить, что эти и подобные очаги психических волнений погасли. Сравнение с остывшей лавой или мертвыми кратерами, где раньше извергались вулканы, представляется мне не столь уж плохим, хотя и банальным.

Может показаться нескромным с моей стороны пытаться занять позицию психиатра, но я хотел бы сообщить о себе, что меня до сих пор относительно пощадили главные враги рода человеческого, алкоголь и табак. Только один единственный раз, сегодня днем, я был атакован первым из названных демонов в виде пудинга в винном соусе. К сожалению, я понял слишком поздно, что это «враг» хочет обвести меня хитростью, и прежде чем что-либо заметить, я был уже одурачен. Самое горькое раскаяние наступило слишком поздно. Но с этого момента я буду очень осторожен.

В следующую пятницу утром я намереваюсь явиться в психиатрическую клинику для очередной проверки моего душевного состояния. Было бы очень любезно с Вашей стороны, если бы я получил возможность увидеть Вас или когда-либо получить от Вас какое-нибудь письменное сообщение. Мне представляется, что это было бы справедливо, ведь я помог написать такую объективную историю болезни. Если Вы захотите получить какие-либо дополнительные данные, касающиеся исследования болезни, то я, конечно же, охотно буду в Вашем распоряжении.

С дружеским приветом преданный Вам Иосиф Мендель».

Мы снова анализируем нашего больного: 1) феноменологически, на основе каузальных зависимостей (диагностика), 3) на основе понятных связей.

1. Феноменология. Состояние сознания больного было ясным. Он находился в состоянии полного бодрствования. Нет ни малейших примет помрачения сознания. Сам он также считает, что у него не было, подобного сну, помрачения сознания, и нет объективных признаков помрачения сознания (пониженная восприимчивость во время психоза, амнезия, четкое временное разграничение затемнения сознания и состояния бодрствования). Больной имеет превосходно и в деталях помнит все, что он пережил.

Его состояние сознания позволило бы ему сохранить постоянную полную ориентацию, если бы большое количество значительных и настойчивых переживаний не сбивало бы все время его ориентацию. Таким образом, у него наблюдался характерный симптом двойной ориентации. Этот симптом состоит либо в том, что для больного одни и те же события, ощущения, собственные поступки и т. д. имеют двойной смысл (например, санитар выступает и как санитар, и как дьявол, либо при полном отрыве переживаемых событий от реальной ситуации и реально воспринимаемого мира в способности в том случае, если что-либо реальное активно воздействует на больного, тотчас правильно оценить ситуацию, не покидая мира, созданного психотическими переживаниями. Двойная ориентация отличается от сомнения, которое колеблется в выборе между двумя значениями одного события: здесь событие имеет скорее оба значения. Двойная ориентация отличается, кроме того, и от состояния прихода в себя при легких помрачениях сознания с видениями, подобными сну (например, первые стадии delirium tremens). Этот приход в себя переживается как своего рода пробуждение, при котором тотчас появляется полное понимание ситуации, так как при помутнении сознания такого рода речь идет только о скудных и несвязных переживаниях, которые, как только больной снова начинает по-настоящему ориентироваться, не имеют как таковые никакой действенной впоследствии значимости.

Блейлер описал двойную ориентацию как типичный шизофренический симптом как при острых, так и при хронических состояниях¹.

Хронические больные ведут «во многих отношениях двойную бухгалтерию. Они одинаково хорошо знают как настоящие условия, так и ложные, и отвечают, в зависимости от обстоя-

¹ Bleuler, Schizophrenie, S. 43, 45, 47, 180.

тельств, в духе либо одного, либо другого рода ориентации — либо обоих одновременно». О сумеречных состояниях шизофрении, к которым, по-видимому, был бы причислен наш больной, Блейлер пишет: «Двойная регистрация внешних событий (в смысле сна и одновременно в смысле действительности) является правилом также и в тяжелых случаях».

Что касается того, каким образом подобная двойная ориентация переживается в тяжелых состояниях, некоторые характерные дополнительные сведения больной дает в собственном описании болезни. В начале психоза больной жил в обоих мирах, в невоспринимаемом органами чувств мире и реальном мире. Реальный мир был для него кажущимся миром. Но все же у него еще есть сомнения, так как, например, у него не хватает смелости дать кучеру всего лишь 10 пфеннигов, чтобы получить искомое доказательство мнимости реального мира. С усилением психоза это сомнение постепенно стало исчезать, но в качестве ориентации в кажущемся мире сохранилась его правильная ориентация наряду с жизнью в собственно настоящем мире, не воспринимаемом органами чувств. Он понимал, что в кажущемся мире его поместили в палату для буйных помешанных, что у него помешательство на религиозной почве, что его перевели в Гейдельберг. В течение всего психоза он все время пытался разыграть с этим кажущимся миром, который ведь является только видимостью, определенную шутку. Он всегда мог ясно различать кажущийся мир и невоспринимаемый мир. Не появлялось никакого замешательства, ни следа беспомощности. В соответствии с этим то, что делал больной, во многих случаях имело двойную мотивировку. У него было, как уже сказано, два мотива, земной и трансцедентальный, мотив кажущегося мира и мотив невоспринимаемош мира, так, например, опорожнение кишечника происходило по физической нужде и от сознания того, что «последнее плохое должно быть удалено из него, относящегося к невоспринимаемому миру». В конце, когда больной, несмотря на то, что считал невоспринимаемый мир единственно настояпщм, тем не менее хотел вернуться в «реальный» кажущийся мир, он так же четко разграничивал оба мира. Таким образом, больной был также постоянно правильно сориентирован. Определенные поступки, которые объективно похожи на помешательство, как уринирование в стакан для питья, больной, который хорошо все помнит, объясняет рассеянностью. В этот момент он был слишком погружен в невоспринимаемый мир и должен был на основании трансцедентального мотива срочно удалить «остаток плохого» и сделать это в стакан из-за ложных неконтролируемых представлений, которые описаны в истории больного.

Чтобы не создалось впечатление, что переживание такой двойной ориентации является индивидуальным феноменом нашего больного — оно своеобразно напоминает философскую реминисценцию — приведем для сравнения некоторые места из самоописания Нерваля¹, который перенес похожий во многих отношениях шизофренический психоз:

«И здесь для меня началось то, что я хочу назвать врастанием сна в действительность. С этого момента все временами приобретало двойной вид — причем без того, чтобы мышление лишилось логики, а память утратила хотя бы малейшие подробности того, что со мной приключилось.» ... «Я не знаю, как мне объяснить то, что в моих мыслях могли совмещаться земные события и события сверхъестественного мира: это легче почувствовать, чем ясно выразить». ... «В том, что мне говорили эти люди, жил двойной смысл, даже если часто они не отдавали себе в этом отчета, ведь они не были так “в духовном”, как я.» ... «Но, по моему мнению, земные события были связаны с незримым миром. Это одна из тех странных связей, в которой я сам себе не отдаю отчета и на которую легче указать, чем объяснить.»

Если мы попытаемся представить себе то, в каком виде больному дано содержание переживаемого им, то сначала мы можем сделать это от противного: ложное восприятие — галлюцинации или иллюзии — не играют большой роли. Появляющиеся голоса, запахи, оптические и вкусовые галлюцинации и, соответственно, иллюзии перечислены в истррии больного на с. 388 оригинала и далее. Нам представляется, что самую большую роль играли телесные ощущения, которые переживались в определенной связи с невоспринимаемыми событиями.

Восприятие реальных предметов как таковое осуществлялось нормально: не было никаких изменений в интенсивности, обычно не было тенденции к иллюзионарным преобразованиям, а, на-

¹ G. de Nerval, Aurelia, на немецком языке, München 1910.

против, наблюдалась склонность к переживанию ирреальных значений.

В буквальном смысле слова псевдогаллюцинаций, детальных, наглядных, появляющихся без или против воли представляемых картин, по данным больного, у него не было.

Но если незримое психотически переживаемое в сознании больного не представлено ни ложным восприятием, ни изменением восприятия, ни псевдогаллюцинациями, каким же образом оно представлено? а) Бредовой интерпретацией значения, б) различными видами очевидного, мало или совсем не конкретного осознания.

а) В начале острого психоза в переживаемом больным появился особый вид бредовой интерпретации отношений, который мы хотим назвать бредовой интерпретацией значения. Бредовой интерпретацией отношений называются все те непосредственные бредовые переживания, в которых внешние события ошибочно интерпретируются больным как имеющие отношение к нему, так, например, параноик, видя беседующих людей, сразу думает, что речь идет о нем, и он знает, что если кто-то улыбнулся или сделал какой-то жест, то они касаются его, и т. д. И если здесь содержание бреда является совершенно ясным, то существуют такие виды переживаний, когда с предметами связывается страшное, вызывающее ужас или неземное, неваспринимаемое (тран-сцедентальное) значение, в любом случае не вполне ясное, загадочное значение. Предметы и события имеют значение, но не означают ничего определенного, понятийно определяемого. Редко бредовая интерпретация значения является чисто объективной, в большинстве случаев определенную роль в этом играет сама личность больного. Значения связаны с ней загадочным образом. И всегда из этой бредовой интерпретации значений тотчас произрастают отдельные определенные образы, явно бредовая интерпретация отношений. Нашему больному мир представляется жутким, затем чудесным, как будто бы наступил «золотой» век, музыка странным образом полна значения, все люди знают нечто, имеют в виду нечто, о чем больной в духе своей идеи о наступлении «золотого» века постоянно размышляет, не достигая ясности. При этом опять появляется простой бред, касающийся отношений, прозрачные намеки и тому подобное.

Чтобы более нашадно показать бредовую интерпретацию значения, которую мы феноменологически должны принять за типичный и элементарный способ психического переживания, мы приведем для сопоставления случай с ярко выраженной бредовой интерпретацией значений в духе жутких событий и преследований. Он показывает феноменологически в интересующем нас направлении то же самое, что и наш больной. В другом же он совершенно отличен; Здесь речь идет о процессе, при котором абсолютно нельзя было установить реактивные моменты, речь идет о бредовой интерпретации значений с содержанием, направленным в сторону преследования, в то время как у нашего больного содержание было направлено в сторону изменения мира и достижения «золотого» века. (Важнейшие места выделены курсивом.)

Якоб Файт, 1880 г. р., холост. Был очень одаренным ребенком. Дельный коммерсант, в последнее время жил в Нью-Йорке. Ранее никогда не болел, но всегда был нервозен, особенно жарким летом.

Летом 1907 г. окружающие заметили, что он изменился и стал говорить странные вещи. В конце сентября он внезапно разрушил всю домашнюю обстановку, был силой доставлен в больницу, где из-за крайнего возбуждения был одет в смирительную рубашку. Вскоре его перевезли в Германию. 12 декабря его доставили в гейдельбергскую клинику, он полностью ориентировался в ситуации, но в контакт вступать отказывался. Он строил гримасы, кривлялся, принимал позы, характерные для кататонии, выкрикивал громким голосом неразборчивые слоги. Внезапно он разразился громким смехом, затем опять сидел, уставившись перед собой, кусал подушку, бил кулаком по ноге и т. д. При этом его внимание можно было фиксировать, и в большинстве случаев он давал ответы, но пытаясь шутить и уклоняясь от прямого ответа. (Больны?) — «На это мне наплевать». (Сбиты с толку?) — «Насколько я знаю, да». (С какого времени больны?) — «Болен всю жизнь». (С какого времени стало хуже?) — «Не бывает ни худшего, ни лучшего. Бывает только хорошее. Есть только один Бог»¹. (Кто, по его мнению, врач?) — «Миньон». Один раз его состояние было на короткое время прервано более депрессивной картиной: мрачное выражение лица, при приближении к нему непроизвольно отворачивается, не допускает никаких прикосновений, не позволяет задавать вопросы: «Я не буду отвечать на вопросы, Вы спрашиваете 1000 раз одно и то же». Иногда издает рычащие звуки.

В конце января больной стал контактен, полностью пришел в себя. Теперь он охотно и подробно рассказывал о себе, каких-либо

¹ Слова «хорошее» и «Бог» в оригинале созвучны, это ‘мото играть роль в высказывании.— Прим. пер.

признаков отклонений не было, но он совершенно не хотел понять, что был болен. Он рассказывает о пережитом им:

«28 сентября 1907 г. к моей квартире подъехала больничная карета, и без какой-либо причины А—5 мужчин силой увели меня, связанного, в машину». Этот «акт насилия» представляется ему сейчас таким же таинственным, как и тогда. «Возможно», тут замешан Исаак Розенберг. Ситуация развивалась следующим образом: за день до того (27 сентября) он был утром в кафе. Официант был высокий, сильный мужчина, он быстро и как-то жутко проскочил мимо него и насыпал ему в кофе калия. Поэтому он кофе пить не стал. Затем он отправился в магазин и работал там до вечера. Из магазина он поехал, не ужиная, к Розенбергу. Он хотел вернуть ему зонтик, который брал у него, и кое-что спросить. Точнее, в магазине произошла кража, и больной подозревал слесаря. Слесарь вел себя странно: «При его виде мне было не по себе». Об этом он сказал Розенбергу. Но тот отвечал как-то странно. Затем он рассказал Розенбергу, что уже с 9 числа он не получал писем из дому и что он очень беспокоится и хочет послать телеграмму. На это Розенберг ответил, делая при этом своеобразные движения руками, что лучше еще немного подождать. Короче говоря, Розенберг вел себя странно. Вот это и было то, что он хотел спросить у Р.

Он поехал туда на городской электричке, позвонил в дверь. Ему открыла молодая незнакомая дама: «Господина Р. и его жены нет дома». Он решил подождать внизу на улице. Все было очень странным. К дому подъезжало очень много машин, из них выгружали многочисленные чемоданы и вносили в дом. Мимо проезжало и намного больше городских электричек, чем^ обычно, и, странным образом, все вагоны были пустыми. В Нью-Йорке, вероятно, «что-то» происходило. Все изменилось. Из дома вышел мужчина, у него был расстегнут воротник, а взгляд был пронизывающим, это был детектив. Вскоре на улице появилось множество таких людей. Кроме того, по улице взад и вперед ходила какая-то старая женщина, которая подстерегала момент, чтобы ударить его по голове. Затем появилась собака, которая была как будто загипнотизирована, выглядела, как резиновая заводная собака, как детская игрушка. Количество людей увеличивалось, и он заметил, что что-то затевается против него. Он стал волноваться за себя, это был «не страх, а беспокойство за собственную безопасность». Поэтому он встал у входной двери между находящимися там колоннами, «я подумал о Саймсоне». Так могли подойти только спереди. Но все проходили только мимо него, но делали так, что газета, которую он держал под мышкой, очень сильно билась, кроме того они все так стучали зонтами, как будто в тех был какой-то аппарат и как будто они хотели напугать его.

Наконец, на машине приехал Розенберг. Сначала он хотел избежать встречи с ним. Затем они вместе поднялись наверх. В квартире все пахло постным мясом. Фрау Р. разделась, она сняла больше, чем это было прилично. Перед ним поставили суп, который есть он не стал. Он попросил кусок хлеба, который съел с большим аппетитом.

Вскоре он пошел на свою квартиру. Там были живые картинки, как в кинематографе. Он видел двух собак, которых, как будто на поводке, таскали взад и вперед, они выглядели, как бульдоги, но в виде картинок были размером с мышь. Затем он увидел изображение Габриэля Макса на белом столе. Это было настолько необычно, что он опять стал беспокоиться за свою безопасность. Его картины в рамах, висевшие на стене, стали «подпрыгивать». В соседней комнате и в ванной, вероятно, были люди, которые все это осуществляли. Из-за «страха за собственную шкуру» он в этот вечер не ходил в туалет, потому что там, он был уверен, «что-то» происходило, поэтому он мочился в носовые платки и клал их на окно, чтобы они не пахли. Он поставил перед дверью стул, чтобы быстрее услышать, если к нему захотят вломиться. В поисках причины всех этих явлений он вынул все из шкафов, снял картины. Шумы на улице были необыкновенно сильными. Он слышал стук в дверь. Ночью он спал мало. В конечном итоге ему до всего остального уже не было дела. На следующее утро он не стал одеваться, а опять разбросал в поисках причины происходящего все вещи по комнате. Затем пришли Р. и еще один друг, и вскоре его увезли на машине. Он даже сам удивился, как смело он боролся против четырех мужчин. От природы он вовсе не смелый.

Его провели в большие ворота. Затем, по-видимому, его усыпили. Когда он очнулся, то кто-то занимался его половыми органами: это было чувство, которое нельзя описать, как будто бушевал электрический вихрь. Некая сила удерживала его на кровати. Но самая сильная боль пришла позднее: сквозь нос ему просунули резиновую трубку (вероятно, искусственное питание). Он чувствовал себя, как в средневековой камере пыток. Часто у него так кружилась голова, что все вокруг крутилось. Его позвоночник был как будто из резины. Его завернули, положили в ванну, по его словам, также били. Его ужасное волнение отступало, когда он пел. Еще он, кажется, кричал: убейте меня. В этой ситуации это было бы самым лучшим.

О дальнейшем развитии событий он пишет: «Я чувствовал себя душевно и физически больным. Меня часто спрашивали, женат ли я, и хотели убедить меня в том, что в Париже у меня, якобы, есть ребенок, и это повторялось так часто, что временами, несмотря на сильные боли_г которые мне причиняли, я принимал все это за грубую мистификацию и комедию. День, когда меня отпустили из «госпиталя», я не могу назвать, потому что мне его как таковой не сообщили. Какой-то чиновник провел меня через различные бюро, затем в открытой машине меня привезли на пирс и посадили на пароход Северогерманской компании Ллоцд С. В день прибытия в Бремерхафен один мужчина сопроводил меня к дрожкам и доставил в здание, которое, как я понял по щитам «Распоряжения, или соответственно, предписания», было полицейской тюрьмой Бремер-хафена. Я дал господину тюремному надзирателю все желаемые сведения... мы поехали в Гейдельберг. Я был под впечатлением, что

дело в том безобразии, которое со мной сотворили и которое по возвращении на мою родину несколько прояснится, я был в хорошем настроении и пытался после столь долгого тяжелого времени, которое мне пришлось пережить, развлечь себя различными забавами и, одновременно размышляя обо всем, что я перенес, найти ту отправную точку, причину, по которой меня схватили 28 сентября 1907 г. в Нью-Йорке. В любом случае господа доктора из-за такого моего поведения в начале сошли с ума от моего душевного состояния, но я могу заверить, что я чувствовал себя как душевно, так и физически нормально, здоровым и сильным, как тогда, так и сейчас... Я знаю, что незнание своего положения сделало меня виновным в некоторых промахах, но я прошу их не замечать».

Из последних замечаний ясно, что больной почти полностью не осознает, что был болен. Он в полном рассудке, строит разумные планы на будущее, стремится работать, размышляет по поводу предстоящих армейских занятий, дает в высшей степени находчивые и умные ответы, во все* отношениях ведет себя нормально, одним словом, он здоров, за исключением одного пункта: он не осознает, что был душевно болен. Все, что он творил, было лишь забавами и шутками. За свои галлюцинации он крепко держится, как за действительно происшедшее, хотя все это остается для него загадкой. «Я должен был бы считать себя сумасшедшим, если все это было только в моем воображении». Он не сомневается, что картинки в его комнате были на самом деле, что живая собака на улице несколько минут двигалась, как будто это была заводная резиновая игрушка, а затем снова ожила и побежала дальше. Свои объяснения по отношению к элементарным пережитым событиям он выдвигает как простые предположения. Он критически различает то, что было фактически, и объяснение. И удовлетворяющего его объяснения он не находит. Предположение, что в этом замешан Р., для него всего лишь подозрение. Поэтому примененные к нему насильственные меры и другие события того времени остаются для него загадкой. В этом состоянии больной был выписан. Несколько месяцев спустя его брат сообщил, что больной сначала не хотел верить в свою болезнь, но позднее он все осознал. С самого начала он превосходно работал в магазине брата, затем поступил в большую коммерческую фирму, где ранее учился, и, по его словам, поедет в один крупный город на работу в качестве директора филиала. Там он уже живет 4 года. Мы не имели сведений о его повторных заболеваниях. В 1912 г. он застраховал жизнь. По данным страховой компании, он успешно работает в своей фирме.

б) Если бредовая интерпретация значений играла существенную роль только в начале острого психоза, то основное содержание переживаемых во время острого психоза событий было представлено у больного в виде единиц сознания, которые, по-видимому, образуют форму для основной массы содержаний, и на которых, дополнив их галлюцинациями (голоса, шумы и т. д.), строится психотическое переживание.

Единица сознания как невидимое реальное присутствие содержания описана Ахом в «Нормативное психологии». Такие полностью невоспринимаемые единицы сознания создавали у больного, например, содержание внеземных вселенских событий. В какой степени их, впрочем, могут дополнять воспринимаемые элементы, трудно судить. Больной не мог дать об этом ясной информации. Вероятно, не будет ошибочным предположить, что существуют феноменологические переходы от абсолютно чистых единиц сознаний к конкретным представлениям, а оттуда к псевдогаллюцинациям.

Единицы сознания больного существенно отличаются от обычных тем, что они даны больному без его воли, как внешние события, а не как зависящие от направления мыслей, лишь субъективные содержания. В этом плане патологические элементарные единицы сознания соотносятся с нормальными так же, как псевдогаллюцинации с представлениями. Патологические элементарные единицы сознания мы можем разделить на две группы: достоверные единицы сознания и бредовые единицы сознания. Первые создают у больного в убедительной форме не через восприятие чего-либо реально существующего, которое при случае могло бы восприниматься органами чувств. Бредовые единицы сознания создают убедительным образом существование, реальность пространственно отдаленных или непространственных процессов, которые невозможно воспринимать органами чувств. Примером имеющих воплощение единиц сознания является дама, которая за его спиной выполняет вместе с ним все его движения. Он знает это точно, непосредственно, хотя он ее не видит. В виде ложных бредовых единиц сознания выступают земные и неземные процессы. В отдельном случае очень трудно разграничить во время богатых переживаний кульминации психоза отдельные содержания относительно вида, в котором они предстают.

Непосредственное убеждение в действительном существовании данных ему невоспринимаемьгх содержаний больной постоянно подчеркивает. То, что это была действительность, для него «просто очевидно». «Я видел то, что происходило снаружи, непосредственно, и этому все время соответствовали подрагивания в теле». «Очевидность того, что я чувствую, самая высшая, какая только бывает. Если бы я даже видел абсолютно

противоположное, это бы ничего не изменило. Все время было чувство: это так, нет ни малейшего сомнения». На малое значение чувственно воспринимаемой репрезентации больной мне указывал многократно. Непосредственное убеждение, существовавшее во время видений, могло быть затем, как это видно из истории больного, подвергнуто сомнению так же, как это бывает, когда мы после восприятия думаем, было ли его содержание действительным.

Из всей цепочки пережитых больным событий мы хотели бы выделить одно, как представляющее интерес. После драматических вселенских переживаний у больного было чувство, что сохранилось только пространство его палаты. Остальное пространство не существовало, и наступил «золотой» век. Теперь он хотел осуществить самое мощное действие. Это пространство не имеет права существовать. Он приказал: «Пространство, исчезни!» Но ничего не произошло. У него не было нужной силы. Такое переживание представляется типичным. В богатых по содержанию психозах события развиваются по нарастающей. У больного чудовищная сила, он видит действие за действием в психотической реализации и достигает кульминационного момента: он хочет умереть, реальный мир должен исчезнуть и тому подобное. Но тут он должен потерпеть неудачу. В сознании временами наступает некое изменение, отрезвление, передышка, затем переживание начинается снова. Чтобы точно охарактеризовать это переживание катастрофы несостоятельности, приведем для сравнения пример из другого случая:

Больной, капельмейстер Байнманн (классическая Dementia praecox сначала в параноидальной, затем в кататонической форме) написал собственную историю своей болезни, в частности, о влиянии аппаратов. Мы находимся в том месте описания, где он думает, что должен умереть, обрести вечный покой. Он испытывал чувство потрясающей радости. «Моя радость, что я попаду на небо, становилась все сильнее, ах, и радость, я увижу Эмми (умершая сестра), ах, Эмми... Потом я крикнул довольно громким голосом: итак, прощай, милое моему сердцу искусство и... ну... пора, я досчитаю до трех и давай... раз... два... три... Подожди только, на, давай. Итак, ...1, 2, 3, давай!!! Но ничего не произошло, а аппарат защелкнулся и вернул мне мое нормальное настроение. Папа сказал мне тогда: “Карл, тебе надо лечь и успокоиться”. Я в то время на самом деле думал, что должен умереть, что меня сожгут электричеством, это было бы как удар, и я обрел бы вечный покой».

Личностное сознание больного имело в психозе также двойную ориентацию. Больной все время осознавал, что он Иосиф Мендель, и, одновременно с этим, он был богом, сыном короля Отто, всей вселенной и т. д. Раздвоение больного встречается многократно. Здесь речь идет о феноменологически не очень ясных фактах. Мы в общем знаем переживание собственно раздвоения, которое происходит таким образом, что рядом друг с другом переживаются на самом деле две личности во всей полноте чувств, и мы знаем также раздвоение, когда индивид переживает себя только одного, но вне себя видит еще некоего другого, которого он, очевидно, считает двойником, не переживая его изнутри как раздвоение. Больной чувствует себя удвоенным в лице с другим полом — в своей сестре, позднее также в сопровождающей его даме Моне Лизе. В дальнейшем он даже физически ощущал себя двуполым, он пережил в себе половой акт между двумя этими лицами. Наконец, он чувствовал, как ему, другому, делают вскрытие, в то время, как он сам лежал в постели.

Что касается имеющих отклонения от нормы чувственных состояний, укажем на увеличение количества и усиление глубины переживаний, связанных со способностью жить чувствами других, перед психозом, а также сошлемся на обзор его чувств, имеющих отклонение от нормы. Только одно чувство мы хотим выделить особо, которое, как нам кажется, является характерным при таких формах психоза: завершающее чувство безразличия. Чем все закончится, ему безразлично, он чувствует себя пассивным.

Это чувство, которое мы отметили также и в первом случае, описано еще одним больным, который пережил (в психозе) религиозную войну, мировой пожар, треск ружей, грохот пушек, «какого не услышишь даже в самых диких битвах», и описано следующим образом: «Вообще-то, самые ужасные фазы моих галлюцинаций я перенес со стоическим спокойствием, как будто бы я как раз знал, что вся эта суматоха только бред и скоро должна прекратиться»¹.

По отношению к психотическому переживанию у больного многократно появлялось чувство принуждения, которому он вна-

¹ FEHRLIN, Die Schizophrenie. Im Selbstverlag. (Собственное описание больного шизофренией).

чале подчиняется, но от которого он к концу пытается уйти через переключение внимания. Когда он, слушая музыку в курортном парке, вышел на террасу, он почувствовал, что нечто заставляет его пойти по определенному пути. Он должен был идти точно по следам какого-то другого лица. Он подчинился также требованию точно следовать музыке телодвижениями и т. д.

Движения, которые больной делал во время психоза, были, по его мнению, всегда мотивированы, даже самые странные, ошибочно принимаемые за «кататонические». Когда он производил такие движения, он хотел, например, лучше разместить (известные) существа, помочь им двигаться и т. п. Такие показания о сквозной мотивировке моторных явлений, обращающих во время психоза на себя внимание и воспринимаемых как «кататонические», не являются необычными при такого рода психозах, богатых переживаниями, например, мы можем процитировать Нерваля:

«Каталептическое состояние, в котором я находился несколько дней, было мне научно объяснено, и сообщения тех, кто меня наблюдал, привели меня в своего рода раздражение, потому что я видел, что сумасшествию были приписаны движения и слова, которые для меня совпадали с различными фазами одной логической цепи событий».

Среди феноменов сферы воли есть еще один обращающий на себя внимание факт — чувство невероятной силы. Больной чувствовал, что по физической силе он бесконечно превосходит других людей. Он чувствовал, что даже десять мужчин не смогли бы удержать его. Эго чувство чрезвычайной силы встречается также часто:

«Тут у меня появилось чувство, что я стал очень большим, что я электрическим потоком могу поразить все, что бы ни приблизилось. И было нечто странное в той заботливости, с которой я сдерживал свои силы и щадил жизнь солдат, на меня нападавших» (Нерваль).

2. Каузальные связи. Никто, по-видимому, не сомневается в том, что у нашего больного речь идет о шизофреническом процессе. Но так как мы ничего не знаем о причине этих

процессов, кроме часто однородной тяжелой наследственности — в нашем случае этого нет,— то мы можем лишь поставить вопрос о том, когда этот процесс начался. Представляется вполне возможным рассматривать в качестве первых проявлений процесса шесть лет назад уменьшение прилежания больного и появление глубокой неприязни к юриспруденции. Четыре года назад появилось чувство непонимания со стороны семьи, он уединяется от своих товарищей. Если рассматривать оба этих временных отрезка как первые, самые легкие сдвиги процесса, то явным и несомненным он становится, начиная с момента два года назад. Он стал недоверчивым, подавленным, молчаливым, постоянно жаловался, что плохо себя чувствует, стал раздражительным, неконтактным, потерял почти всяческую инициативу. Эта более тяжелая фаза сначала прошла, однако осталось постоянное шизофреническое состояние: он был резок и вел себя оскорбительно по отношению к знакомым, вообще же был очень застенчив, его поведение при употреблении алкоголя было необычным и иногда спонтанным («охотно симулирует сумасшедшего»). Для отдельных фаз или сдвигов мы не можем установить тех моментов в жизненной ситуации больного, которые их вызвали.

У нашего больного с юности был более чем обычный интерес к философии и, кроме того, незаурядные культурные потребности, тонко развитая способность к восприятию. При таких задатках, мы понимаем это лучше, чем обычно, больной каждый раз, как только болезнь начинала прогрессировать, со страстью отдавался изучению философии. Это общее своеобразие данных процессов, что заболевшие, особенно на первой стадии, обращаются к глубочайшим проблемам, мировоззренческим и религиозным вопросам. При особенных задатках нашего больного эта черта должна была проступить очень сильно. Эту связь мы попытаемся понять лучше в следующем разделе, так же, как и другую, что философия привела больного к мучительному переживанию скепсиса. Таким образом, мы придерживаемся взгляда, что изучение философии, и особенно скепсис, являются следствием и выражением вызванного этим процессом душевного изменения.

Как связанное с этим следствие процесса, следует воспринимать и его неспособность к профессии. Она, сочетаясь с фиаско в философии, составила главное содержание его страданий в последний год перед острым психозом: до определенной степени

понятная сама по себе жизненная ситуация, которая, как целое, сама обусловлена протекавшим в нем процессом.

За три месяца до психоза с ним произошло некое превращение в результате впечатления от одной дамы, с которой лично он так и не познакомился. Но все оставалось в общих чертах по-старому до момента, за месяц до психоза, когда произошла неудача с экзаменом¹. С этого времени болезнь существенно усилилась, все уже видели, что он болен, в следующие недели у него развились бредовые идеи, понятная связь которых с этой неудачей несомненна. После дальнейших расстройств из-за сцен с родителями по поводу выбора профессии, из-за вопросов других о профессии, через некоторое время, приблизительно четыре четыре недели, разразился острый психоз, которому за два дня до этого предшествовала встреча с дамой, на которую он не надеялся, и которая произвела на него глубокое впечатление.

На основе этих кратко обобщенных данных мы пришли к мнению, что речь в этом случае идет о реактивном психозе. Процесс создал диспозицию, которая сделала вообще возможной такую странную реакцию на тяжелую жизненную ситуацию. Процесс наряду с этим стал причиной душевного изменения, которое принесло с собой фиаско в философии из скепсиса и несостоятельность в профессии, невозможность найти себя в реальном мире.

Скепсис и профессиональная несостоятельность уже внесли в его душевную жизнь напряжение, которое из-за неудачи на экзамене, и находясь в непосредственной временной связи с ним, пришло к разрядке. После всех внутренних неудач он все поставил на эту карту: он ждал высшей оценки I. Когда здесь его постигло несчастье, он совершенно отчаялся, и тут стало развиваться болезненное изменение (о нем свидетельствуют его родственники и пишет он сам), которое переросло через четыре недели в тяжелую форму острого психоза. В какой степени содержание психоза в своей основной части находится в понятной связи с его жизненной ситуацией, на которую острый психоз стал реакцией, мы хотим рассмотреть в следующем разделе.

^ он, и окружавшие его, ожидали получить высшую оценку - I и были очень удивлены и разочарованы, когда он получил ГГ. Кроме того, плохая оценка была препятствием при приеме на государственную службу. Он считал, что ему придется очень долго ждать, или что его никогда не примут.

Реактивность психоза в данном случае ясна не в той мере, как в первом случае. Если мы зададим себе вопрос: разразился ли бы психоз без этой особой жизненной ситуации, то в первом случае без какого-либо сомнения мы ответили бы — нет. Клинк при счастливом браке оставался бы — по крайней мере, еще очень длительное время — здоровым. В данном же случае мы должны ответить: получи он за экзамен единицу, острый психоз разразился бы, вероятно, не в этот момент. Но обусловленная процессом жизнь души привела бы, очевидно, при любых обстоятельствах — и чем позднее это произошло бы, тем меньший повод был бы нужен — к этому же самому виду психоза. В конечном счете, мы не можем измерить, в какой степени приблизительно осуществился сдвиг, который в определенной степени уже назревал, и который также был вызван этим реактивным поведением. После психоза больной снова настолько же здоров, насколько он был здоров до этого, прогресса этого процесса не наблюдалось. Поэтому мы, по-видимому, должны считать, что доля влияния сдвига очень незначительна.

Реактивность проявилась после психоза в том, что больной испытывал неприязнь к тому, что касалось домашних отношений и что заставляло думать о проблемах с профессией: что он чувствовал себя плохо, когда к нему приезжала мать, которая ранее постоянно требовала принятия решения относительно профессии, что при первом возвращении домой тут же наступил незначительный рецидив и он снова приехал в клинику.

Процесс как таковой продолжает существовать: его бредовая позиция по отношению к определенным событиям перед психозом, его похожие на припадки состояния, определенные черты, которые особенно дают о себе знать в его письменных произведениях и указывают на элементарные изменения личности — все это является признаками хронического шизофренического состояния.

3. Понятные связи. Прежде всего мы хотим попытаться понять те своеобразные понятные связи, которые были перед психозом и появление которых мы рассматриваем как следствие процесса. Затем мы хотим, насколько это будет возможно, попытаться понять само содержание острого психоза.

Душевные изменения, виды нового жизненного настроя, новых жизненных чувств, которые появляются в результате шизофренического болезненного процесса, трудно понять и трудно описать. Еще не удалось описать их так, чтобы можно было сказать:

225

8 К. Ясперс. T. 2

эти жизненные настроения появились только как следствие этих процессов. Кроме того, мы можем изучать их с надеждой на успех только у более отличающихся, более одаренных людей. Если мы сможем понять их у них, то тогда мы сможем легче найти их и в менее дифференцированных формах обычных случаев. Но одаренные больные с шизофреническим процессом очень редко — во многих случаях из-за отсутствия возможности — становились предметом научного исследования.

Сначала, очевидно, следует попытаться получить фактический материал объективных признаков, содержание мыслей, специфику оценок, образ жизни и т. д. и, исходя из них и опираясь на собственное описание больным его прошлых душевных состояний и оценок, которые он им дает, попытаться проникнуть в субъективный источник этих лишь внешних признаков. Такие психологические попытки научат нас скорее более четко отграничивать суть этих комплексов симптомов, чем это возможно при лишь оценочном суждении об объективных симптомах, как неполноценное осуществление функций, странность, сбивчивость, бессвязность, манерничание, аутизм (болезненная замкнутость в себе) и т. д. Наш больной в данном направлении не дает нам ничего окончательно ясного, но как конкретный материал он представляется нам все же не совсем бесполезным вкладом.

У него наблюдались три фазы усиленного занятия философией, за шесть, за четыре года до психоза и в течение последних двух с половиной лет. Мы имеем основание предположить, что каждый раз в процессе был сдвиг (внезапно появившееся необычное поведение и в других отношениях). О первой фазе мы не узнали ничего более подробного, во второй фазе он занимался проблемой взаимоотношений души и тела. Имена философов и порядок изучения свидетельствуют о том, что это не было для него холодным научным вопросом, а было скорее выражением склонности к метафизике. В то время, как для человека, занимающегося чистой наукой и опирающегося на эмпирику, этот вопрос довольно безразличен, потому что на него нельзя ответить и потому что для своих эмпирических целей он в качестве вспомогательного средства может воспользоваться то одним, то другим представлением, то для метафизика эта же самая проблема является событием. В постановке этой проблемы для него заключается нечто от сути мироздания. То, каким образом наш больной взялся за эту проблему и как он с этим справился, заслуживает внимания. Итог его исследования, что обе теории

равно имеют право на существование, теоретически безупречен, что является признаком честного критического подхода. Но одновременно это и признак того, что он не способен удовлетворять своей метафизической склонности. Метафизика нуждается не только в переживании содержания проблемы как доминирующего, но и в способности занять позицию, в способности к творчеству, для которого критическое мышление является лишь средством, но не меркой. В этом отношении больной оказался несостоятельным, и он потерпел первое фиаско своих метафизических устремлений.

Когда больной два с половиной года назад снова начал заниматься философией, он пережил почти такое же еще раз. Явно гонимый стремлением к «системе», потребностью в метафизическом, стремлением к мировоззрению, к созданию картины мира, к постижению всего мироздания в целом, к «философской ясности», больной, тем не менее, все больше и больше отходит от мировоззренческих философов и интересуется философами чисто логического направления, чисто научными философами, которые соответствуют его критическому интеллекту, но не отвечают его потребности в системе. Так, кульминационным пунктом для него становится Гуссерль. Когда же у него не оказывается способностей создать «систему», и он еще считает, что находит противоречия и ошибки у Гуссерля, очень реальным стало развитие полного отчаяния, скептицизма.

Но это развитие было, тем не менее, только кажущимся. Скептицизм был изначально адекватным выражением его отношения к жизни. С одной стороны, у него было стремление к выработке мировоззрения, но из-за неспособности иметь свое мнение он придерживался чисто интеллектуальных, рациональных методов и цеплялся за них, как за соломинку, изучал чрезвычайно сложного Гуссерля (содержание трудов которого ничуть не отвечало его потребностям) лишь потому, что он находил здесь наибольшую достоверность, самую большую критическую остроту, до тех пор, пока и здесь он не потерпел интеллектуальное фиаско. Уже до этого он чувствовал, что не может ничего считать окончательно истинным, и что не только в науке, но и по отношению к образу жизни и искусству не способен иметь какого-либо достоверного мнения. Он в определенной мере обладал инструментом (критический ум, восприимчивость, способность к сопереживанию и т. д.), но он был не способен пережить то, что связано с проявлением вали при

227

выборе позиции, с регулярным осознанием достоверности. В своих философских беседах он обычно особенно подчеркивал два пункта, которые в интеллектуальной области постоянно были концом его мыслительной работы. В «Диалектике» Канта он познакомился с бесконечным регрессусом, с бесконечностью каузальных цепочек, в которых мы эмпирически никогда не приходим к безусловному, конечному. И при всех логических размышлениях он находил большие или меньшие замкнутые круги, при познании которых рушились все его построения. Бесконечные регрессусы и замкнутые круги он находил везде, но ни разу он не нашел в себе способности по своей воле вбить сваю в беконечность текущего регрессуса, за который можно было бы держаться, чтобы принять сторону истинных исследований, в частности, или с полным благоразумием принять одно само собой разумеющееся условие, которое разорвало бы круг. Полная неуверенность при выборе позиции сохранилась у больного в скептицизме также и по отношению к его бредовым образованиям: по отношению к ним у него тоже нет полной ясности, а только именно это мучительное колебание из-за сомнения.

Чтобы по возможности ясно охарактеризовать психологическую специфику скептической позиции нашего больного, сравним ее с другими встречающимися психологическими формами скептицизма¹.

Самая частая форма, в которой нам встречается скептицизм, следующая: люди, которые безоговорочно подчиняются своим склонностям, ни в чем себе не отказывают и при этом остаются лишь в сфере чувственного наслаждения жизнью и борьбы за власть и значимость, не живут в подчинении абсолютным ценностям ради самих ценностей, используют скептические рассуждения как средство, чтобы таким софистическим способом оправдать перед самими собой или перед другими своими поступки и качества, изображая противоположные требования в высшей степени сомнительными и необоснованными. Движущей психо-

¹ То, что скептицизм как теоретическое мыслительное построение не может сказать ничего определенного о психологическом источнике, из которого он проистекает, естественно. Теоретический скептицизм выступает в основном в двух формах: 1) как отрицание любой оценки, истины, а также этических, религиозных и эстетических ценностей, 2) при признании существования ценностей как утверждение, что люди никогда не смогут познать эти ценности, а скорее всегда воспринимают их противоречиво, скрытыми покровом и т. д.

логической силой является безусловная воля следовать своим инстинктам и наклонностям, достичь желаемого, даже если сегодня это будет полная противоположность тому, что было вчера: скептицизм является одним из вспомогательных средств. От таких скептиков наш больной отличается тем, что они очень уверенные люди, которые в любом случае знают, что они хотят делать, в то время как нашему больному везде не достает именно этой уверенности в выборе позиции, а кроме того тем, что для них скептицизм является лишь вспомогательным средством, в то время как у нашего больного он развился из неподвергаемош сомнению первородного почитания ценностей.

Другая редкая форма скептицизма — это чисто теоретический скептицизм. Люди, которые в любом практическом случае очень хорошо знают, чего они хотят, что является очевидным или разумным,.при общих теоретических размышлениях, касающихся познания, приходят к выводу, что нигде ничто не может быть достоверным, что любое переживание достоверности всего лишь привычка и т. д. Такое мнение они считают как чисто научное вынужденно обоснованным, оставляя полное право за практической достоверностью. Эти люди отличаются от нашего больного подобно предыдущим: их скепсис лишь предмет мыслей (рассудочен), они принимают его как теоретический взгляд, а скепсис нашего больного — это ежедневное мучительное переживание, для которого теоретические формулировки (которые ничем не отличаются от давно известных рассуждений философов) являются лишь выражением.

Следующая, третья и самая редкая, форма скепсиса — это скептическая духовная позиция людей, которые во всем осторожны, сомневаются в отношении окончательного решения, является ли оно научным суждением или оценкой, которых, однако, аргументы и контраргумента, мотивы и контрмотивы, позитивная и негативная оценка не приводят в вечные колебания, не бросают взад и вперед, но которые в теоретическом сомнении переживают субъективное, психологическое согласие и которые далее в каждой ситуации практически переходят к действию, к оценке данного момента, к принятию решения там, где его требует реальная жизнь. Если богатство переживаний, величие и свобода духа в их высших проявлениях при гармонии в личной жизни могут служить критерием душевного здоровья, то скептики этого

рода — самые здоровые люди. Как раз полную противоположность этим людям представляет собой наш больной: вечные колебания вместо сомнения, ведущего к согласию, вечная неуверенность вместо выбора практической позиции, вечное разрушение вместо живого созидания. Отсутствует согласие, его душу разрывают постоянные «за» и «против», мотивы и контрмотивы. Эти вечные «за» и «против», которые уходят в бесконечность, становятся для него в апогее его болезненных состояний настолько невыносимы, что он думает, что сойдет с ума, и лучше утонуть в океане и умереть, чем пережить утрату себя самого.

Этот скепсис, который является не духовной позицией по отношению к вещам при внутреннем единстве, а внутренней скептической разъединенностью, бывает в незначительной степени нередко от врожденной предрасположенности, конечно, всегда только у выделяющихся, одаренных людей, душевная жизнь которых вообще может найти выражение в философских произведениях. Эти внутренне разъединенные, переживающие все скептически люди во многом походят на нашего больного. К чему это ведет? При врожденной предрасположенности в меньшем количестве случаев мучительная, но честная жизнь, в которой будут достигнуты нижние ступени здоровой скептической духовной позиции, слабая жизнь, которая, однако, в этой слабости взбирается на возможные ступени здоровья. В большинстве случаев человек внешне создает себе то, чего у него нет внутренне. Так, он создает философскую систему¹, фанатичным приверженцем которой он становится, за которую он цепляется как за нечто реальное, которая дает ему нечто вроде постоянного рецепта уверенности там, где в жизни он ему необходим, впрочем, только после того, как после долгих размышлений конкретный случай будет загнан в его схему. Одновременно эти люди с фанатизмом пытаются навязать свою систему другим, таким образом, они стремятся получить власть и значимость. Эта власть и значимость внешне замещают им их уже забытую внутреннюю слабость. Эти люди могут внезапно стать счастливы со своей системой, будучи до этого самыми несчастными, разъединенными

¹ Систему, вероятно, следует отличать от систематической работы. Первая научно невозможна, потому что это — задача, лежащая в бесконечности, поэтому во встречающихся случаях бредовая. Последняя является основным условием научного исследования.

существами. Но так как система является искусственным построением, не имеет источника во внутреннем переживании, не является выражением внутреннего единства, то вся неуверенность, следование сиюминутным импульсам и порывам проявляется все же снова в образе жизни. Неуверенность, ненадежность, нечестность, с одной стороны, не спокойная, а фанатическая убежденность, с другой, психологически обязательно связаны друг с другом.

Что-либо сопоставимое с этим «нормальным» развитием происходит также и при большинстве процессов. За фазой мучительной неуверенности следует фаза определенного удовлетворения бредом. Бред принимает тогда у более одаренных объективную форму в виде системы мироздания и тому подобного. Он выступает не только как субъективный бред, который имеет отношение лишь к собственной персоне. И тут особенностью нашего больного является то, что он до сих пор, получив в результате процесса чрезвычайную неуверенность, не встал на обычный путь создания бредовой системы. Он крайне замучен. При этом он сохранил понимание и способность дискутировать в той мере, что он — необычный случай — еще может найти контакт со здоровыми, что беседы с ним доставляют удовольствие, что подвижность его ума, его способность к восприятию, его относительная широта, стремление к честности доставляют радость в то время, как обычно просто регистрируют бредовую систему, фиксируют невозможность вести дискуссию и не устанавливают совсем никакого контакта с «сумасшедшим» миром больного. То, что для «нормального» означает сужение мира в системе, при процессе сопоставимо с изоляцией и замыканием в бреду.

Но не только эта последняя, а все параллели между нормальной неуверенностью, скептической разъединенностью и неуверенностью нашего больного, нормальным фанатизмом к системе, суеверием и т. д. и бредом других больных этой группы являются только сравнением. Если все же мы хотим установить, в чем же в этих психических изменениях заключаются признаки «обусловленного процессом», то сделать это ясно мы не можем. Во-первых, это то, как эти люди нацелены на общее, на картину мира, на мировоззрение, а во-вторых, это чрезвычайная неуверенность, чрезмерные колебания и бесконечная разъединенность душевной жизни. Первое мы видим, например, в рисунках тех больных, которые изображают космос, то есть космос таким, как они его видят, и то, что им представляется существенным: в письменных трудах, цель которых — дать новое мировоззрение, новое открытие самой внутренней связи, новую религию и т. д. второе мы видим (все это отчетливо только у тонких личностей) в жалобах на собственное огрубление чувств, на упадок, неспособность что-либо понять, жалобы, которые иногда напоминаю! жалобы при циклических депрессиях.

Обычный итог у нашего больного не наступил¹. Но в содержании его острого психоза, который возник как реакция на почве разочарования от результатов экзамена, получили конкретное воплощение его тяга к общему, но также и его скептическое отчаяние.

То, что при новом жизненном настрое, в результате которого его волновали только вопросы мировоззренческого характера и в результате которого он в своей неуверенности не мог занять никакой позиции, он не мог работать по своей профессии, очевидно. Он рассказывал, как в практических случаях он не мог принять практического решения, а постоянно возвращался к самым принципиальным юридическим вопросам и сочинял длинные научные труды, как противны ему были оставляющие равнодушным мелочи этой профессии, как ему не хотелось общаться с коллегами, которые казались ему малокультурными, и как его осенило, и как он глубоко осознал, что прежде, чем заняться работой юриста, он должен выяснить все для себя (определиться в философском отношении). При этом, по оценке окружавших его людей, он имел выдающееся юридическое дарование, и все (по имеющимся данным и его коллеги-юристы) ожидали, что он получит за экзамен I. То, что он вообще сдал экзамен, не готовясь к нему снова, уже свидетельствует о его способностях. Не интеллектуальные недостатки, а изменения в жизни воли и оценок были тем, что сделало его несостоятельным.

Острый психоз больного состоял из двух фаз: первая фаза — фаза первых признаков, первых изменений в его душевной диспозиции (начиная с неудачи на экзамене, длившаяся прибли-

¹ Бредовые идеи больного не переросли в систему, не имеют отношения к его мировоззрению. Ой относится к ним с колебанием h неуверенностью.

зительно четыре недели), вторая фаза — фаза временного переворота его душевной диспозиции, сделавшего возможными психотические переживания. Форму последних мы феноменологически описали в первом разделе. Теперь обратимся к содержанию.

Сам больной постоянно подчеркивает чрезвычайное богатство переживаний. Огромное количество представлений одновременно овладело им. У одного и того же события было, наверное, 20 значений, считает он. Все было очень противоречиво, «так ужасно нелогично». Поэтому совершенно невозможно этот психоз представить рационально, придумать и приписать ему логический смысл. Многое, что он пережил, имело преходящий характер (романтический век, душевная жизнь неорганической материи и т. д.). Потому что почти все, по мнению больного, что он когда-либо читал или что было предметом его фантазий, теперь он пережил как действительность. Тем не менее, во всей массе переживаний можно проследить некоторые основные мотивы, распознать некоторые основные настроения в качестве источника многочисленных рациональных содержаний, которые проходят сквозь весь психоз и которые понятно связаны с его жизнью, его глубочайшим переживанием и его профессиональной неудачей. Эти основные мотивы мы хотим выделить из того числа случайных ассоциаций и реминисценций, которые наряду с ними направляли течение психоза. Мы далеки от мысли, что можем вообще «понять» содержание психоза как сплошь осмысленное образование. Тремя основными мотивами являются: 1) неудача на экзамене, 2) философский скептицизм, 3) отношения с дамой Моной Лизой.

Неудача с экзаменом объективно была причиной, спровоцировавшей психоз. Она была в первые недели определяющей для содержания его бреда, связанного с другими людьми, предчувствий предстоящих событий, голосов. Делаются намеки на его профессию, на его прилежание, на отсутствие работы («его отец еще кормит»). Он вынужден подозревать, что министерство несправедливо поставило ему плохую оценку, потому что по каким-то причинам хочет избавиться от него. Но есть приметы того, что назревает революция, чтобы ликвидировать министерство и экзамены, и что народ, крестьяне, очень симпатизируют больному, который при этом будет играть роль, подобно Наполеону. Действительно, напрашивается желание понять большое количество появившихся бредовых и галлюцинаторных содержаний этих первых недель, как если бы они были выражением его желаний: министерство поступило со мной несправедливо, я хочу его уничтожить. Если даже такой смысл не дает нам ничего другого, кроме того, Что мы снабжаем большинство содержаний, выступающих предвестниками психоза, единой формулой, такое дескриптивное значение вполне имеет право на существование. Насколько велика при этом роль действительных механизмов отделения психических процессов и появления их в сознании в болезненной форме, это мы в данном и во всех до сих пор известных случаях вынуждены оставить без ответа. Но мы можем принять существование таких механизмов в виде предположения.

В начале переживания острой фазы мотив профессии не шрает никакой роли. «Золотой» век наступил. О таких мелких бедах не может быть и речи. Только с переключением бредовых содержаний на комплекс короля Отто к концу психоза опять возникают соответствующие идеи. Министерство хотело его устранить, потому что он сын короля Отто. После завершения психоза при малейшей мысли о работе у больного портилось настроение и при каждом спонтанном ухудшении настроения мучающей оказывалась мысль о работе.

Так, самая острая фаза переживаний была бегством от действительности, связанной с проблемой профессии. Она выступает как время высоких чувств в промежутке между бредом, связанным с профессией, который до и после так волновал больного. Проблемы с профессией были просто забыты. Вместо этого переживания больного в существенной части стали определяться взятыми из жизни больного пережитыми им муками скептицизма и фиаско в философии. Эту связь многократно подчеркивал и сам больной.

В начале психоза он проклял Господа Бога за то, что тот дал ему скептицизм, и он решил: «Я попробую заставить его или убить меня, или дать мне понимание». В форме борьбы он затем пережил исполнение этого. Теперь он часто ругал Бога, который внес в наше существование столько грязи, в бешенстве топал ногами, стоя перед изображением Христа: «Я все время искал тебя, я ведь “вечный жид”». От его скептического отчаяния, по его словам, прямо возникла потребность проклинать: «Наш

Господь Бог, я проклинаю его, мы здесь только потому, что он всех нас наделал¹»; «Если бы Бог не грешил, не было бы бед».

Это соответствовало его философско-метафизическим потребностям, что наступил «золотой» век, что он принимал участие в трансцедентальном мире, хотя и был проклят жить в кажущемся мире. Он видел, как все заклинали Бога спасти и его тоже. Но это случилось только после борьбы. Он со своей стороны поставил требования, от исполнения которых зависело его согласие войти в этот трансцедентальный мир. Эти требования были выражением его, скептических и нигилистических взглядов: все существа должны быть равны Богу, должны исчезнуть все ценностные различия, даже сам дьявол должен попасть в этот мир. В борьбе победил он. Теперь в нем были все боги и гении. Теперь он должен был создать единство и порядок, которые он требовал до этого. Все должно стать единым целым. Должна прекратить существование противоположность между «да» и «нет», борьба, колебания, разорванность, противоположность между Богом и дьяволом. Проблемой теперь стало единство целого. Ничего не получилось. Все время сохранялись разобщенность и борьба. Когда, наконец, в земных мирах был создан порядок единства, появился внеземной мир. По отношению к нему, к бесконечности он чувствовал себя беспомощным. Это так же, как в скептицизме, так переживал он это теперь, тот же бесконечный регрессус здесь, в трансцедентальном мире, который раньше уничтожал его мысли. В психозе, однако, удавалось решение посредством воли, что не удавалось в реальной жизни. Он волевым образом поставил себе ограничение быть только богом земного мира и назначил богом внеземной бесконечности старого Господа Бога. Так он был счастлив и чувствовал себя уютно.

Вместе с этой связью стали постоянно возникать сомнения. Он страдал от этого, у него было «подавленное настроение» от того, что сомнения не оставляют его и здесь. Ему было мало постоянно громко повторять энергичные утверждения: «Ведь есть же рождение мыслей», «Я ведь сын короля Отто» и т. д. Создать единство ему также никогда на самом деле не удается даже в психозе. Он впадает в бешенство от того, что это ему

¹ В оригинале вульгарное обозначение полового сношения.— Прим. пер.

не удается. «Двойственность (бинарность) ведь тоже единство»,— энергично утверждает он. «Нет, так не пойдет»,— сразу же следует ответ. Невозможно разрешить противоречия, Бог и дьявол не могут быть идентичны. Отсюда развивается к концу психоза новая позиция: он не может этого больше выносить и хочет Обратно в кажущийся мир, даже если это только иллюзия.

Третий сквозной мотив в психозе — это отношение к даме Моне Лизе. Эта дама на улице за два дня до начала психоза, после того, как он ее долго не видел и полагал, что она окончательно уехала в далекие края, произвела на него чрезвычайное впечатление. Она сопровождала его в различных образах почти на протяжении всего психоза. При каждом удобном случае он думал, что это как-то связано с дамой: два билета, сила, заставившая идти по следам, другие лица, внешне совсем не похожие на нее. Везде он видел ее в других (переселение душ), он чувствовал, не видя, ее присутствие. Он видел ее в медсестре, называл ее Мона Лиза. Под этим именем она появляется в виде богини в его переживаниях, как единственное существо, которому он мог доверять, с которым он чувствовал себя в безопасности. Ему пришла в голову мысль, что это его Беатриче. Он видел ее по пути, когда его перевозили в Гейдельберг и т. д. В начале психоза она была для него раздвоением его самого, с которым он вступал в половую связь. Она была соблазнительна, но он не имел права зачать с ней детей, иначе бы он осуществил тот же грех, что и старый Господь Бог, который принес в мир горе и несчасшя.

Из других понятных связей определенную роль в психозе несомненно играет символика. Сам больной символически трактует развитие ребенка, которое должно было дать знать ему, что он должен полностью довериться и веста себя пассивно, далее ситуация, когда в вагоне женщина открыла сумку со словами: «Ну что, замечательная сумка?» Этот символ с сексуальным значением в узком смысле стоит довольно обособленно. Нельзя сказать, что сексуальность в элементарной форме, кроме некоторых случаев, где она как таковая проявляется, играет большую роль в психозе больного. Понимание космических переживаний, в частности, как сексуальных символов, по аналогии с трудами Юнга, не кажется нам нисколько убедительным. Мы опираемся на исходное качество психических переживаний и побуждений

и признаем не только сексуальные за единственно исходные. То, что наш больной стремится познать мир только ради самого этого видения, на наш взгляд, несомненно. При этом и сексуальность играет не самую незначительную роль.

По завершении острого психоза больной находился в особенно радостном настроении. Здесь также складывается впечатление о разрядке, которую принес психоз. Брат больного нашел, что в таком хорошем состоянии он не видел его уже два года. Но через некоторое время опять возвратились старые комплексы (профессия, отчаяние найти цель в жизни, неверие в философские и литературные способности), и больной опять был в том состоянии, в каком он был предположительно в период перед неудачной сдачей экзамена.

Мы не можем, основываясь на двух наших случаях, сделать обобщающие выводы. В наши намерения входило подчеркнуть, что только сбор фактического материала подходящих для этого случаев вместе с самой подробной историей больного могут внести вклад в развитие психопатологии, основывающейся на понимании, а также показать, что здесь особенно необходимы методическая ясность, выделение точек зрения и определение понятий. В остальном мы считаем, что должны признать правомерным применение Блейлером понятия реактивности на шизофрению, взгляд, который был приобретен под впечатлением от большого числа менее дифференцированных случаев и который иллюстрируют истории обоих наших больных.

В школе Крэпелина и в широких кругах психиатрии с понятием реактивного психоза связывают преимущественно понятие «дегенеративного». Они используют это слово в диагностическом смысле. Взгляд Блейлера означает расширение нашего психологического понимания, которое настолько же правомерно, как и осуществленное ранее расширенное применение нормативной психологии к дегенеративным психозам заключенных.

Но реактивность в этом смысле, по-видимому, нельзя установить при всех психозах. При органических (связанных с заболеванием каких-либо органов) процессах деменции совсем моментальная реактивность, такая, как она, должно быть, присуща всему живому, не позволяет нам установить связь между жизнью и психозом. Также во многих случаях группы Dementia praecox (при тяжелых формах кажущихся органическими ката-

тониях в узком смысле понятия) мы не в состоянии установить такую психическую реактивность (Цюрихская школа полагает, что ее можно установить во всех случаях этой группы заболеваний). Нам кажется, что огромная пропасть лежит между теми душевнобольными, у которых, несмотря на все сумасшествие и изменения, можно установить сквозные понятные психические связи, и теми душевнобольными, которые находятся в состоянии простого разрушения и у которых наше понимание не может установить ничего, кроме уменьшения количества нормальных связей. Не имеющая успеха в первых случаях объективная функциональная психология в последних случаях находит подходящее поле для анализа изменений объективно измеряемых психических функций при помощи эксперимента (при параличе, старческой деменции, атеросклерозе и т. п.).

Значительное различие некоторых шизофренических и органических психозов проявляется при планомерном исследовании большого количества психозов заключенных. Не так редки шизофренические психозы заключенных, которые имеют признаки реактивных психозов, поэтому иногда их легко спутать с дегенеративными, полностью излечивающимися психозами. В Гейдельберге мы однажды наблюдали типичный синдром Ганзера у больного шизофренией после ареста — вообще-то очень редкий случай. Но никогда реактивные психозы заключенных не наблюдали у парализованных или других органических больных, хотя в материале душевнобольных заключенных можно установить целый ряд таких больных¹.

На проблеме составления перечня типов реактивных психозов и, возможно, определения специфики шизофренической реактивности мы не будем останавливаться здесь. Самое лучшее по этой проблеме можно найти в книге Блейлера. Вопрос, можно ли среди субъективных форм переживаний связного рода выделить специфические психологические группы, мы также не решаемся исследовать из-за малого количества рассмотренных нами случаев.

¹ Эти данные мне в устном виде любезно сообщил Вильманнс.

О ДОСТОВЕРНЫХ ОСОЗНАНИЯХ (ЛОЖНЫХ ОСОЗНАНИЯХ), ПСИХОПАТОЛОГИЧЕСКИЙ ЭЛЕМЕНТАРНЫЙ СИМПТОМ

Существуют больные, которые точно чувствуют, что рядом с ними, за ними, над ними кто-то есть, Некто, кого они никоим образом чувственно не воспринимают, но чье достоверное присутствие они переживают непосредственно. Этот феномен отличается как от ложных восприятий (потому что совершенно ничего не воспринимается), так и от бредовых идей (потому что непосредственно переживается нечто, что при последующей оценке либо опредеделяется как обман чувств, либо получает бредовую оценку как существовавшее реально). Эти и подобные феномены мы должны подтвердить фактическим материалом, описать и отграничить от других. Краткий экскурс в новейшую психологию облегчит нам нашу задачу.

Каким образом с точки зрения психологии даны нам предметы? Предметы мы можем воспринимать, представлять, создавать в фантазии; во всех этих случаях предметы даны нам конкретно. Мы говорим о восприятиях, представлениях, картинах фантазии. Но фактом является и то, что предметы, кроме того, могут быть даны не конкретно. Этот на первый взгляд удивительный факт отмечался при удобном случае в прежние времена философами, в современной психологии он является несомненно установленным¹.

¹ В школе Кюльпе. Ср. особенно N. Ach, Die Willenstatigkeit und das Denken, Gottingen, 1905.

Когда мы читаем слово «колокол», мы понимаем (это легко можно констатировать при чтении связного текста) значение без того, чтобы в сознании появлялись какие-либо конкретные элементы. Мы не видим в воображении никакого колокола, мы не слышим никакого звона, не ощущаем холода металла, но мы тем не менее знаем, что это колокол. В этом случае предмет дан нам не конкретно. Мы имеем знание о предмете без каких-либо чувственных оснований. Это знание о не конкретно данном предмете Ах называет «осознание». Он мог констатировать частое появление таких единиц осознания у всех лиц, принимающих участие в экспериментах, при которых он по определенной системе организовывал самонаблюдение.

Представим еще несколько случаев таких «осознаний» из обыденного опыта. Я только что поговорил со своим другом, сижу теперь за письменным столом и пишу. Друг сидит за моей спиной в другом конце комнаты. Я его не вижу, я его не слышу. Но тем не менее время от времени у меня появляется сознание, т. е. я осознаю, что он сидит сзади меня в комнате. Преимущественно все остается при этом осознании, но бывает, что я представляю его чувственно, т. е. думаю о нем как о видимом. Другой случай: я прохожу в полной темноте по комнатам. Внезапно я осознаю, что прямо передо мной стена, я отступаю, чтобы не наткнуться. Откуда появляется это осознание, я не знаю. Оно может либо подтвердиться как верное, либо быть ошибочным¹.

В описанных случаях мы осознаем достоверное присутствие объекта. Совсем иначе это выглядит в случае с чтением, при котором называемые словами предметы даны нам в сознании не конкретным способом: либо как отсутствующие (колокол), либо как непространственные абстрактные предметы (добродетель). Основываясь на этом, мы можем провести важное для нас различие внутри фактического материала, который новейшая психология определяет как осознания. Во-первых, существуют достоверные осознания, в которых мы знаем о присутствии

¹ Здесь мы пока имеем дело с фактическим материалом, со способом, каким нам даны предметы, а не с вопросом о генезисе этих осознаний. То, что они в первом случае обусловлены предыдущими восприятиями, а во втором определенными незамеченными ощущениями (если положить толстые ковры и повязать платок вокруг лба, то осознание стены не появляется), здесь к делу не относится.

какой-либо вещи или человека без того, чтобы чувственно воспринимать его. Эти осознания можно в одно мгновение превратить в полноценное чувственное реальное восприятие. Во-вторых, существуют мысленные осознания, в которых мы знаем о чем-либо отсутствующем или полностью непространственном. Эти осознания мы можем превратить в конкретные представления.

Очень четко это различие мы можем увидеть в наблюдении снов Хаккером¹.

Хаккер смог с уверенностью констатировать, что во сне он часто переживал знание о чем-либо, осознание какого-либо факта без того, чтобы он сам был представлен какими-либо конкретными элементами. Из примеров, которые он приводит, первый иллюстрирует чувственное осознание, а следующий за ним — мысленное осознание:

«Я был в комнате и читал книгу, при этом у меня появилось осознание того, что там были две знакомые девушки, которые смотрели, как я читаю, но во сне они не появлялись. О самих девушках я не имел ни малейшего представления, т. е. в воспоминаниях я не мог установить, что я как-то воображал, и все же я непосредственно знал, что они здесь и кто они» (достоверное чувственное осознание).

«Я был в городе, в котором разразилась кровавая революция. Поэтому я сказал своим братьям и сестрам, которые были со мной: только один человек может подавить революцию, поэтому лучше всего бежать отсюда, потому что никогда не известно, как настроена чернь. При этих словах, после которых я вскоре проснулся, я подумал о самом разном. Не только о французской революции и Наполеоне, но и об образе Брута в шекспировском “Юлии Цезаре” и обо всем, что с этим связано» (мысленное осознание).

От вопроса, подтверждает ли фактический материал феноменов приведенное описание и установленные различия, следует отделять вопрос о происхождении осознаний. Осознания в обычной жизни базируются либо на предшествующих им реальных чувственных восприятиях (как в случае с сидящим за спиной другом), либо на одновременно существующих элементах восприятия (как в случае с замеченной в темноте стеной). При

¹ Hacker, Systematische Traumbeobachtungen mit besonderer Berücksichtigung der Gedanken, Arch. f. d. ges. Psychol., Bd., 21. S. 37, 38.

нормальной жизни души, наверное, не было бы важным особо выделять эти осознания, но при патологической жизни души они становятся бросающимся в глаза явлением, которое необходимо отмечать. Не на основе предшествующих чувственных восприятий, а первично, как нечто непонятное, психологически конечное здесь нередко выступает чувственное осознание. Оно является частотной феноменологической формой, в которой больному даются содержания. Приведем прежде несколько примеров, в которых самые важные места выделены курсивом.

1. Больной Кр. (Dementia praecox) рассказывает: «У меня было чувство, как будто во мне кто-то был и затем вышел, с боку или как-то? Это было странное чувство. Было так, как будто этот некто все время шел рядом со мной. Если я вставал, он вставал тоже, если я шел, он шел со мной. Он все время оставался на своем месте. Если я поворачивался, чтобы посмотреть на него, он поворачивался вместе со мной так, что я не мог его увидеть. Я его никогда не видел, никогда не чувствовал его прикосновений. Иногда у меня было чувство, что он подходит ближе или отодвигается».— Больной никогда не касался его руками, никогда не видел его, не представлял себе ничего конкретно, чувствовал, что за ним наблюдают, но оценивал все, однако, как обман чувств.

2. Служащий банка Л. (Dementia praecox) находится в начале процесса. Он не перенес острого психоза. Он жалуется на физические изменения, неработоспособность, он стал религиозен, слышит голоса, голоса будят его и т. п. Уже несколько лет у него есть чувство, что куда бы он ни шел, везде с ним душа его умершего отца. В подтверждение этому он находил при случае (иногда конкретно-чувственные основания) опоры. Когда он лежал в постели (особенно после излишеств), он полагал, что слышит хриплое дыхание своего отца. Он чувствовал, что отец как бы управляет им через душу: «Наполовину совесть, наполовину извне». Однажды он почувствовал, что отец находится сзади него в комнате. Он оглянулся «назло», сделал, защищаясь, движение назад. Больной думал: «Теперь, кажется, он меня крепко держит за воротник». Никогда он не чувствовал никаких физических прикосновений со стороны отца. Но «в фантазии» он точно чувствовал, где позади него в каждое мгновение был отец — наискосок, со стороны справа или слева. Никогда он не видел его «лицо в лицо». Больной обернулся и

крикнул: «Прочь!» Он находит это смешным и все же верит в реальность происходившего: «Потому что я религиозен, потому что я прошел через душевную борьбу». Эта душа имеет также влияние на ход его мыслей. Он не ощущает это прямо, но так думает. Душа заботится о том, чтобы в кино не было места, если он туда идет, и вообще заботится о том, чтобы он вел правильный образ жизни. Если он идет в церковь, он считает, что душа отца внушила ему это.

3. У больной Кр. (Dementia praecox) в рассудочном состоянии (она ушла из дома в церковь) было чувство, что когда она убегала, ее подталкивали сзади в спину. Она физически ничего не чувствовала, ее не трогали. Она часто оборачивалась, но никого не видела. У нее было чувство, что человек находился сзади нее на 1—2 метра. Он преследовал ее, пока она не пришла в церковь. Это был «некто», кто, она точно не знает, может быть, старая женщина, которая, как ей казалось, уже давно преследует ее. Иногда она слышала (она сразу подчеркивает, что мы не услышали бы, только она, настолько по-другому это было): «Так ты должна уйти»,— это был единственный дополнительный, возможно, чувственно воспринимаемый элемент, который был, возможно, псевдогаллюцинаторным, а возможно, просто осознанием, так как хорошо наблюдающие больные иногда сообщали, что слов им, собственно, не говорили, что они их просто знали. Так, Нерваль¹ пишет о некоторых содержаниях: «Это примерно те слова, которые то ли мне сказали, то ли, как я думал, значения которых я схватывал».

4. Больной док. М. (Dementia praecox), слушая курортный оркестр в одном из курортных мест, выполнял в остром психотическом состоянии, стоя, оживленные движения под музыку. Он ждал любимую им даму. Его ритмические движения сопровождало очень интенсивное переживание. Сначала он чувствовал: дамы еще нет. Затем: теперь она, возможно, уже здесь. «Теперь я чувствую, она делает такие же движения. Примерно в 10 метрах позади меня, повернувшись ко мне спиной, она следовала каждому малейшему движению». Больной не видел ее, не видел ее и раньше, но знал это совершенно точно. Эта интенсивная

¹ Nerval, Aurelia (Selbstschilderung einer Dementia praecox), München 1910, S. 70.

действительность была подавляющей. Чувствам он доверял меньше. «Это было очевидно»,— так он говорил, если уж использовать выражение из учения о нормальном убеждении. Он знал совершенно определенно: это была эта дама. Он знал, что она делает точно те же самые движения, что и он, хотя он никоим образом не чувствовал ее физически и не воспринимал. Когда бледный воображаемый образ сопровождал сознание присутствия дамы, он представлял ее себе, во всяком случае, без каких-либо особенностей, в нормальных платьях. Тому же самому больному во время дальнейшего богатого переживаниями психоза многочисленные содержания были даны как чувственные осознания. Так, в определенное время он чувствовал: сейчас придет бопшя. Он чувствовал, что она снаружи, и он чувствовал — это Мона Лиза.

5. Больной Ш. (Dementia praecox) написал длинную историю своей болезни, в которой встречается следующее описание: «У меня было чувство, как будто за кроватью был кто-то, кто записывал мою речь (психотические речи), чтобы опубликовать ее на следующий день в газете. Я несколько раз сказал этому невидимому духу: “Неправда ли, Вы поняли меня, то, что я только что сказал об Иисусе, Вы опустите... Вы ведь меня поняли... как Вы полагаете? ...Это опускаем, разумеется, это опускаем...” Я на самом деле ждал ответа, которого не последовало, тогда я сказал: “Я буду и за Вас просить Иисуса, очень сильно, значит Вы это опускаете, не так ли?”» Ответа, естественно, не последовало.

6. Больная С. (Dementia praecox) страдала в рассудочном состоянии манией преследования. В отеле «Принц Карл», где она жила, ей было «жутко» в номере. «Это был салон, но такой необычный, всегда такой, как будто кто-то там есть». Она никогда никого не видела и не слышала, но она заявляет, делая сильное ударение: «Там кто-то был». Она чувствовала себя при этом «стесненно, как будто за мной наблюдали». «Это было что-то неопределенное». «В зале внизу (в клинике) всегда был кто-то».

7. Одна больная Фореля ¹ пишет: «У меня часто было живое впечатление, что я только что получила сообщение, которое было сделано шепотом или так, что я, собственно, не слышала.

¹ Forel, Arch. f. Psychiatrie, Bd. 34, S. 981, 986.

Внезапно мне казалось,, что я знаю что-то, чего я раньше не знала, и что кто-то из семьи или знакомых сообщил мне это приглушенным голосом, но я не видела,, кто это был, и не слышала ясно его голос. Это было только своеобразное чувство, что кто-то будто бы там, или был там раньше». Эта же больная описывает «чувство..., что я как будто бы состою с кем-то в контакте, которое на улице охватывало не так сильно, как в закрытом помещении, особенно в дремотном состоянии, когда засыпаешь или просыпаешься».

8. Подобные наблюдения больных встречаются часто. Мы приведем еще только относящиеся к этому места из самоописания Стриндберга («Инферно»): «Когда я снова вхожу в сад гостиницы, я чую присутствие человека, который пришел, пока я отсутствовал. Я не вижу его, но я чувствую его» (с. 99). «Ужасное молчание царит в доме, когда я гашу лампу. Я чувствую, что кто-то подстерегает меня в темноте, касается меня, трогает мое сердце, сосет» (с. 110). «Часто у меня такое ощущение, что кто-то стоит позади моего стула. Тоща я несколько раз бью кинжалом назад, представляя себе, как побеждаю врага» (с. 158). «Когда я снова открываю дверь моей комнаты, у меня появляется чувство, что в ней уже живут живые и враждебные существа. Комната наполнена ими, и мне кажется, что я пробираюсь сквозь толпу, пытаясь достичь своей кровати» (с. 161). «Ночь я провожу в гостинице, где по моей просьбе ночуют мои мама и ребенок, чтобы защитить меня от ужаса смерти, и присутствие которых я ощущаю благодаря своему шестому чувству» (с. 183). «Войдите ночью снова в вашу комнату, и вы там кого-то найдете; вы его не видите, но вы явно чувствуете его присутствие. Пойдите в сумасшедший дом и спросите врача сумасшедших, и он станет говорить вам о слабых нервах, сумасшествии, стеснении в груди и т. п., но он никогда вам не поможет!» (с. 199). «Бывают вечера, когда я убежден, что кто-то находится в моей комнате. Тоща от ужасного страха у меня бывает температура с холодным потом» (с. 252).

По аналогии с обычным случаем со стеной в темноте напрашивается предположение, что при этих чувственных осознаниях патологической душевной жизни поводом для достоверности осознаний является также скудный — галлюцинаторный — материал ощущений. В пользу или прошв данного предположения нельзя сказать ничего существенного. Ведь есть случаи, когда даже хорошо наблюдающие больные ничего этого не замечают. Но есть и случаи, в которых сначала появляется склонность предположить наличие чистого осознания, а затем при более конкретных вопросах вскоре устанавливается, что были какие-то своеобразные ощущения на коже, сквозняк, что что-то тянуло в сторону и т. п. Если мы обратим внимание на то, что при многих иллюзиях чувственные основания очень незначительны, что достоверное иллюзорное восприятие с подавляющим преимуществом представляет собой достоверное осознание со скудной чувственной репрезентацией, то мы поостережемся декларировать наличие принципиальной, непреодолимой противоположности достоверных осознаний и иллюзий. Достоверные ложные восприятия и достоверные осознания представляются нам скорее конечными пунктами длинной цепочки переходов: при ярко выраженных ложных восприятиях все предметное, насколько это вообще возможно, представлено чувственно, при чистых достоверных осознаваниях все чувственно-конкретное отпадает. Возможные переходы не мешают нам говорить наряду с обманом чувств об обмане осознания. Названные так феномены, которые до сих пор нигде не нашли себе места, таким образом, имеют краткое имя и обобщены с точки зрения их характерных особенностей.

Совершенно аналогично ложным восприятиям, которые, несмотря на всю их достоверность, могут быть оценены больным как реальные, так и нереальные, ведут себя в отношении оценки ложные осознания. Больная Кр. никогда не считала присутствующий в достоверном осознании слева позади себя образ реально существующим. Больная С., основываясь на достоверном осознании, оценивает ситуацию, когда, якобы, кто-то есть в комнате: «Это действительно так».

Феноменологическая позиция ложного осознания по отношению к ложному восприятию, возможно, стала таким образом яснее. Теперь мы должны описать их место по отношению к явлениям бреда. Здесь наибольшую сложность вызывают некоторые феномены, которые так же, как и достоверный обман осознания, до сих пор не имеют адекватного имени. Одна больная говорит, что она чувствует, что ее преследуют и на нее клевещут. «Я бы хотела думать по-другому. Но я вынуждена думать так, как думаю, это ведь факты. Я чувствую (кладет, заверяя, руку на грудь), что это так». Одна из больных Зандберга постоянно просила в первое время, когда заболела, своего мужа: «Ну, скажи мне». На вопрос, что же он должен ей сказать, она постоянно отвечала: «Да ведь я не знаю, но ведь что-то есть».

Такие сначала смутные предчувствия, у многих в виде определенного знания о другом значении реального события, внезапных озарений (я сын короля Людвига) и др., являются исходными бредовыми переживаниями, которые затем в оценках бредовых идей принимают свою зафиксированную форму, с которой мы сталкиваемся в дискуссии с больным. Во всех этих случаях бредовых переживаний речь идет не о достоверно представленных вещах, лицах, событиях, а о мысленно схваченных, где-либо в другом месте происходящих вещах, о других значениях, без того, чтобы в реальном окружении прибавились новые предметы. Так же, как мы вначале противопоставляли в обычной жизни достоверные и мысленные осознания, мы можем в области ложных осознаний противопоставить достоверные ложные осознания и бредовые осознания. Последние относятся не к новым достоверно окружающим вещам, а к отсутствующим вещам или чистым значениям.

То, что отличает достоверные ложные осознания и бредовые осознания от нормальных достоверных осознаний и мысленных осознаний, это то, что у нормальных феноменов сознание реальности содержания появляется вторично на основе предшествующего восприятия или предшествующих оценок, в то время как сознание реальности содержаний патологических феноменов появляется первично, совершенно непонятным, объяснимым лишь воздействием болезни способом.

Если мы заглянем в имеющуюся литературу в поисках прежних описаний феноменов, соответствующих нашим достоверным осознаниям, то мы найдем лишь одно, впрочем, довольно ясное, у Джеймса¹ об особенном виде галлюцинаций.

Галлюцинации «достигают часто только частичного развития. У затронутого лица бывает видение в определенном месте и в определенной форме как реальное в строжайшем смысле этого

¹ Die religiose Erfahrung in ihrer Mannigfaltigkeit. Deutsch, Leipzig, 1907,

S. 54 ff.

слова: оно часто появляется неожиданно и исчезает неожиданно; но его нельзя воспринять обычным способом посредством чувств, ни увидеть, ни услышать, ни ощутить». Примеры, которые приводит Жанэ из различных самоописаний, большинство которых было написано в религиозных целях, частью очень хороши. Лучшие мы приводим здесь вновь:

«Я думал еще о событиях последней ночи, когда почувствовал, как нечто вошло в комнату и подошло вплотную к моей кровати. Это продолжалось только 1—2 минуты. Я понял это не чувствами, тем не менее, с этим было связано чувство ужаса. Больше, чем какое-либо другое ощущение, взволновало это самые Шубины моей души. Я испытал очень сильную, похожую на судороги боль, которая распространялась по верху груди, но была внутри организма — и все же это чувство было не столько болью, сколько ужасом. В любом случае рядом со мной было нечто, и я ощущал его присутствие с большей явностью, чем когда-либо ощущал присутствие какого-либо создания из крови и плоти. Я замечал его уход и приход: легкий шорох сквозь дверь, и вызывающее ужас восприятие исчезало. Еще дважды в моей жизни я испытал такое чувство ужаса. Один раз это продолжалось целых четверть часа. Все три раза уверенность в том, что там, в комнате, стояло нечто, была бесконечно сильнее, чем как если бы я находился в обществе живых существ. Это нечто было близко от меня и казалось мне намного более реальным, чем какое-либо обычное восприятие. Хотя я и чувствовал, что оно похоже на меня, такое же смертное, маленькое и озабоченное, но я не узнал в нем какого-либо существа или определенного человека». После изображения экстаза описывается, что «у Бога во время этого экстаза не было ни образа, ни цвета, ни запаха, я не мог дотронуться до него руками; и чувство его присутствия не было связано с каким-либо пространственным представлением. Скорее это было так, как будто присутствие существа из чистого духа сильно изменило меня. Но чем больше я стараюсь найти слова, чтобы описать эту интимную связь, тем больше я понимаю невозможность, передать это переживание при помощи наших обычных образов. Самое подходящее выражение для того, что я ощущал, в конце концов следующее: Бог был близко от меня, хотя и невидим; я не воспринимал его ни одним из моих чувств, но я сознавал его присутствие».

В последнем случае содержание достоверного осознания не имеет не только конкретно-чувственной, но и пространственной определенности, в то время как в большинстве случаев достоверное осознание чувствуется как по крайней мере где-нибудь локализованное.

Кроме того, рассматривая достоверные осознания, следует упомянуть так называемые extrakampine Halluzinationen (Блей-лер), которые также приносят больным в душу что-либо достоверно с сознанием реальности, без того, чтобы больные видели что-либо внешними органами чувств. Эти больные «видят» абсолютно явно позади себя совершенно определенного человека. Но образ видимого не достоверный, а представляемый. Это очень детальное, появляющееся совсем независимо от воли больного с неожиданной достоверностью представление, содержание которого переживается иногда как бредово-действительное, а иногда как присутствующее, достоверно действительное. При достоверных осознаниях сопровождающий его представляемый образ дан либо как совсем не замечаемый, либо как бледный намек, а при названных галлюцинациях он богат, подробен, красочен и т. д. То, что между ними могут встречаться переходы, естественно.

И наконец, мы для сравнения обратим внимание на каждому знакомые, а у некоторых людей чаще и интенсивнее появляющиеся переживания, в которых мы чувствуем, что кто-то как будто присутствует. Это переживания, которые в лучшем случае могут иметь очень бледный характер, не говоря уж о том, чтобы в оценке принималась во внимание хоть какая-нибудь реальность.

Девушка долгое время провела в лесу в одиночестве. К ней приходят воспоминания об умершем друге. И чем больше она погружается в прошлое, тем сильнее становится чувство, что умерший как будто бы невидимо присутствует, как будто шелест листьев, воздух не мертвы, а наполнены его душой, как будто он снова с ней. Но это чувствуется тихо, не как реальное, совсем как «как будто». Сюда же относятся, кроме того, ощущения, что умершие как будто бы присутствуют в определенных местах, убитый на месте убийства, другие мертвые в их любимых местах.

Эти переживания, несошгенно, в определенной степени похожи на патологические достоверные осознания, но их характер «как будто бы» позволяет им проявиться совсем по-другому в отличие от интенсивных элементарных патологических переживаний достоверного присутствия чувственно не воспринимаемого «нечто». Один мужчина, описывающий свои религиозные переживания в форме достоверных осознанностей Джеймса (с. 55), говорит: «Но различие этих двух переживаний для меня столь же велико, как различие между ощущением легкого тепла, источник которого неизвестен, и чувством в полном сознании стоять в центре огня».

Источники

Heimweh und Verbrechen, Inaugural-Dissertation, Heidelberg (Leipzig [F. C. W. Vogel] 1909, 116 S., und in: Gross’ Arch. f. Krim.-Anthropol. Bd. 35, H. 1, S. 1 ff., Leipzig, 1909).

Eifersuchtswahn. Ein Beitrag zur Frage: «Entwicklung einer Persönlichkeit» oder «Prozess»? (In: Zs. f. d. ges. Neurol, u. Psych., Berlin u. Leipzig 1910 ff. [J. Springer/ J.A. Barth], Originalien Bd. 1, S. 567—637).

Die Methoden der Intelligenzprüfung und der Begriff der Demenz. Kritisches Referat. (Ebd. Referate und Ergebnisse, Bd. 1 [1910], S. 401—452).

Zur Analyse der Trugwahrnehmungen (Leibhaftigkeit und Realitätsurteil). (Ebd., Originalien Bd. 6 [1911], S.460—535).

Die Trugwahrnehmungen. Kritisches Referat. (Ebd., Referate und Ergebnisse,Bd. 4 [1912], S. 289—354).

Die phänomenologische Forschungsrichtung in der Psychopathologie. (Ebd., Originalien, Bd. 9 [1912], S.391—408).

Kausale und «verständliche» Zusammenhänge zwischen Schicksal und Psychose bei der Dementia praecox (Schizophrenie). (Ebd., Originalien Bd. 14 [1913], S. 158—263.

Über leibhaftige Bewusstheiten (pewussthetstauschungen). Ein psyc-hopathölogisches Elementarsymptom. (In: Zs. f. Pathopsychologie, Leipzig, 1913, Bd. 2, S. 150—161).

СОДЕРЖАНИЕ

ЛОЖНЫЕ ВОСПРИЯТИЯ

Критический реферат ................... 3

Введение:

Задачи и методы реферата. Отграничение области обманов чувств.

Что мы иногда ошибочно принмаем за обманы чувств. Состояние сознания и обманы чувств. Классификация обманов чувств.

Результаты:

A. Явления

1. Аномалии восприятия при неизменности акта восприятия.

Изменение качества и интенсивности элементов ощущения, пространственного и временного восприятия.

2. Акты восприятия, ведущие к заблуждению

а) Иллюзии

Три типа нормальных иллюзий. Патологические иллюзии. Парейдолии. Принятие иллюзий за интеллектуальные толкования и за функциональные галлюцинации.

б) Псевдогаллюцинации

в) Подлинные галлюцинации

Последовательные образы, чувственная память и фантастически зрительные явления психически здоровых. Возражения против различения иллюзий, галлюцинаций и псевдогаллюциний.

3. Другие встречающиеся в литературе дескрипторные различия:

Элементарные и комплексные галлюцинации. Навязчивые галлюцинации. Негативные галлюцинации.

Б. Отношение зависимости

1) От соматических условий

а) От заболеваний переферийных органов чувств. Появление

при отсутствии периферийных органов чувств.

б) От процессов в чувственных отделах мозга

в) От внешних раздражителей

Функциональные галлюцинации Рефлекторные галлюцинации

Галлюцинации, подвергнутые влиянию эксперимента

г) Зависимость содержания галлюцинаций от внешних раз

дражителей и от заболеваний чувственного и голосового аппарата

2. От психических условий

а) Зависимость существования ложных воспиятий. Внимание.

Произвольность. Суггестия.

б) Зависимость содержания ложных восприятий

B. Отдельные области лоджых восприятий

1. Зрение

2. Oiyx

3. Вкус и осхаие

4. Общее ощущение

5. Локализация ложных восприятий

6. Односторонние галлюцинации

7. Взаимосвязь ложных восприятий

8. Речевые галлюцинации

9. Особые содержания (псевдогаллюцинации)

Г. Определение галлюцинаций и теории

1. Определение

2. Теории Д. Экскурсы

1. Частотность ложных восприятий и их появление

2. Отношение больных к ложным восприятиям

3. Схема исследования

Список литературы

В ПСИХОПАТОЛОГИИ ...... 91

КАЗУАЛЬНЫЕ И «ПОНЯТНЫЕ СВЯЗИ» МЕЖДУ ЖИЗНЕННОЙ СИТУАЦИЕЙ И ПСИХОЗОМ ПРИ

Dimentia ргагсох (шизофрения) .............. 112

I. Обзор методов исследования

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

1. Внешний и внутренний смысл. 2. Генетическое понимание. 3. Психология понимания и функциональная психология. 4. Очевидность генетического понимания и ее корни. 5. Очевидность понимания и действительность. 6. Границы понимания, неограниченность объяснения. 7. Виды каузального объяснения в психологии. 8. Понимание и бессознательное. 9. Задачи психологии понимания. 10. Понимание и оценка. 11. Результаты, достигнутые психологией понимания. Критика Фрейда.

П. Учение о реактивных психозах

1. Сужение и расширение понятия. 2. Объединение каузальных и понятных моментов в онятии. 3. Реакции в противопосталении к спровоцированным, спонтанным и лишь каузально обусловленным психозам. 4. Виды понятных связей. 5. Классификация реактивных состояний. 6. «Психические причины» в истории психиатрии.

Ш. Мориц Клинк

1. История болезни

а) Предыстория

б) Первый психоз

в) Второй психоз

г) Самоописание болезни

2. Анализ

а) Феноменология

б) Каузальне связи

в) Понятные связи

IV. Докор Йозеф Мендель

1. История болезни

а) Анамнез родственников

б) Объективное наблюдение в клинике в врея острого психоза

в) История жизни, рассказанная самим больным

г) Рост способности к сопереживанию в последние три года

д) Последние внешние события перед психозом

е) Бредовые переживания поле неудачи на экзамене

ж) Последние дни перед психозом

з) Острый психоз

и) После психоза

2. Анализ

а) Феноменология

Состояние сознания. Двойная ориентация. Репрозентация содержаний: бредовая интерпретация значения, достоверные и бредовые осознания. Катастрофа из-за несостоятельности. Сознание личности. Чувство равнодушия. Принуждение. Мотивированные движения. Ощущение силы.

б) Каузальные связи

в) Понятные связи

Скуптицизм. Содержания бреда. Содержания осторого психоза (Неудача на экзамене, скептицизм, дама)