Собрание сочинений. Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 1

1

В 1931 году я с отличием окончил Мискатоникский Университет в Аркхэме, штат Массачусетс, и в течение нескольких месяцев после этого безуспешно искал стоящую работу. Я хотел продолжить обучение и получить учёную степень по завершении своей диссертации, которая касалась неясных пережитков культа в некоторых частях Востока. Я должен был провести ещё много исследований, но работа в те годы Великой Депрессии была скудной и редко приносила доход; а поскольку мне требовалась должность на полставки, мои поиски оказывались тщетными.

Но вот, в конце концов, я увидел частное объявление в газете «Аркхэм Адвертайзер», размещённое доктором Эносом Харкером. Он предлагал комфортабельное проживание, бесплатную комнату и стол в своём доме для личного секретаря, способного организовать его заметки и подготовить рукопись к публикации. Казалось, что сам бог даровал мне шанс, и я немедленно откликнулся на эту вакансию.

Доктор Харкер снимал дом размером чуть больше коттеджа, на побережье мыса Керн. Будучи когда-то фешенебельным курортом на берегу океана для богатых торговцев и престарелых семей портового города, теперь этот район стал почти безлюдным и даже довольно пустынным. Но трамвайные пути соединяли пригород с центром города, и мне не составило труда найти дорогу.

Мой потенциальный работодатель представлял собой необычную фигуру человека, которому, как я предполагал, было около шестидесяти лет. Склонный к полноте, он носил строгий клерикальный костюм тускло-чёрного цвета, и даже клерикальный воротничок. Вскоре я обнаружил, что он в то время или в прошлом работал (я так и не узнал этого точно) проповедником в одной из самых тёмных Пятидесятнических сект — миссионером, что провёл много лет в Индии, а также в некоторых районах Бирмы и Тибета. Выглядело странным, что некоторые участки его лица и руки были обмотаны хирургическими бинтами, и при нашей первой встрече Харкер сообщил мне, что страдает кожным заболеванием, похожим на золотуху или экзему, от которого его лечил местный врач. Из-за этого недуга ему пришлось нанять кого-то для работы с бумагами, и я понял, что именно его руки оказались наиболее серьёзно поражены болезнью.

— Блейн, Блейн, — пробормотал он, слегка задумчиво нахмурившись. — Интересно, вы случайно не родственник доктора Г. Стивенсона Блейна из Санборнского Института Тихоокеанских Древностей, что в Сантьяго, Калифорния?

— Имею такую честь, — признался я, — потому что он мой дядя.

— Превосходно, превосходно! — Ответил мне доктор Харкер своим странно приглушённым, почти шепчущим голосом, что заставило меня с некоторой брезгливостью задуматься: не повлияло ли каким-то образом его необычное недомогание на голосовые связки, а также на лицо и руки?

— Я прочитал одну или две его монографии. Учёный с некоторой репутацией, кажется.

Наш разговор вскоре закончился. Доктор Харкер, казалось, был удовлетворён моими рекомендациями, а мне, как я уже говорил ранее, понравились условия предложенной им работы. Я должен был приступить к своим обязанностям в следующий понедельник. Мы расстались, и я вернулся в свою маленькую квартиру на Паркер-стрит в приподнятом настроении.

В следующие выходные мне пришло в голову, что, возможно, будет разумно поискать моего работодателя в различных справочниках, доступных в библиотеке Мискатоникского Университета, что я и сделал. Я узнал, что Харкер окончил Байрамскую Теологическую Семинарию в Кингспорте, много путешествовал, читал лекции и, как я уже отмечал, много лет работал миссионером на Востоке. Будучи известным антропологом-любителем, он опубликовал ряд работ по некоторым аспектам азиатской археологии и по некоторым культам Дальнего Востока, которые, конечно, меня очень интересовали, поскольку свои собственные исследования я проводил в той же области.

Будучи, по-видимому, известным учёным, он проник в некоторые районы Внутренней Азии, где мало кто из белых людей бывал до него. Он также одним из первых исследовал разрушенный каменный город Алаозар в районе Сунг, в Бирме. Кажется, он также много путешествовал по районам Тибета, расположенным далеко на севере.

Всё это убедило меня в том, что мы с Харкером должны иметь взаимовыгодные и интересные отношения.

Почему же тогда я испытывал неловкость, заставляющую меня избегать этого необычного человека?

Сомнение, которое можно назвать… страхом?

2

Моя работа была достаточно проста и не требовала больших усилий. До тех пор, пока прогрессирующая инвалидность не лишила моего работодателя возможности в полной мере использовать свои руки, он составлял заметки для научной работы большой длины и сложности. Моей главной обязанностью стало упорядочивание этих сведений. Я записывал под диктовку дальнейшие данные, которые он давал своим мягким, слабым голосом, а также я должен был отправиться в библиотеку Мискатоникского Университета и Библиотеку Кестера в соседнем Салеме для последующих исследований.

Многие из книг, в которые я углубился с этой целью, были сочинениями, с которыми я уже консультировался в ходе подготовки моей собственной диссертации. Я имею в виду определённые книги, такие как «Сокровенные Культы» немецкого оккультиста фон Юнцта, «Культы упырей» графа д'Эрлета, «Чёрные культы» фон Хеллера, оригинальный немецкий текст «Культы подводного мира», и трактат со множеством вычеркнутых абзацев «Культ мёртвых». Я также должен был заглянуть в отвратительные страницы древнего «Некрономикона» Аль-Хазреда, чтобы найти определённые упоминания об особом культе некрофагов в местности под названием Ленг.

Это печально известная книга, и её редкость почти невероятна. Обычно такие редкие сочинения находились под замком, но мои связи в университете позволяли мне получить свободный доступ к этой проклятой книге, хотя некоторые бредни, мелькавшие на её густо исписанных страницах, впоследствии преследовали меня во сне.

В общем, мой работодатель искал упоминания о культе или племени, называемом «народ Чо-Чо», который, по слухам, ещё остался в некоторых наиболее недоступных джунглях Бирмы и в Ленге — где бы он ни находился, потому что я мог не найти его ни в одном атласе. Считалось, что они поклонялись богам или дьяволам с такими именами, как «Жар» и «Ллойгор», но об этих богах было известно так мало, что многие авторитеты считали их просто легендами.

Мне также предстояло искать любые упоминания о самом Ленге; о некоем ламе Чо-Чо, что скрывал своё лицо под маской из жёлтого шёлка и жил в «доисторическом» каменном монастыре; об Инкуаноке, который, казалось, был одновременно и народом, и местом, поскольку оно примыкало к плато Ленг; и о некоторых морских божествах или морских демонах с грубыми, непроизносимыми именами вроде «Ктулху», «Идх-Яа», «Зот-Оммог», «Йеб», «Гатанотоа», «Убб, отец червей», «Итогта» и так далее.

Поиск подобной информации не отнимал у меня много времени, но почему-то тревожил. Дело было не только в том, что мои собственные исследования привели меня ко многим из этих же источников, но и в определённых событиях недавнего прошлого, о которых всё ещё шептались горожане, но которые поспешно замалчивались в газетах, — в результате никто толком не знал, являлись ли они дикими баснями или содержали в себе зародыш ужасной правды.

Что на самом деле произошло в старом доме Таттла на Эйлсбери-роуд возле Иннсмутской магистрали, и почему отчёт об этом, опубликованный в местных газетах, был таким поверхностным? По какой причине федеральные агенты взорвали и сожгли несколько кварталов прогнивших прибрежных домов в близлежащем Иннсмуте ещё зимой 1927–1928 годов, и почему военная подводная лодка выпустила торпеды в пропасть у Рифа Дьявола? Что случилось с бедным Брайантом Хоскинсом в той хижине в лесу к северу от Аркхэма, и отчего он сошёл с ума и умер в бреду на койке в окружном санатории в марте 1929 года?

Никто действительно не знал этого; или, если кто и знал, то не говорил.

И почему Энос Харкер так заинтересовался этой туманной, чертовски древней мифологией?

3

Кое-какая информация, которую я извлёк из старых, рассыпающихся книг, взволновала моего работодателя до предела. Например, я вернулся из одной такой поездки в библиотеку Мискатоника с двумя цитатами, которые показались мне вполне безобидными, но Харкеру они не давали уснуть всю ночь. Он перебирал листки с записями своими забинтованными руками, бормоча что-то себе под нос; открытые части его лица пылали нездоровым и лихорадочным торжеством. Возможно, это было к лучшему, что я не мог догадаться, почему!

Первый отрывок из «Некрономикона» гласил:

«Люди Чо-Чо впервые пришли в Бодрствующий Мир именно из легендарного Саркоманда, этого забытого во времени города, руины которого обесцветились за миллион лет до того, как первый настоящий человек увидел свет; и два его гигантских льва вечно охраняют ступени, ведущие из Страны Грёз в Великую Бездну, где Ноденс — Повелитель, и Ночные Призраки служат Ему под страхом Йегга-ха, их хозяина».

Второй отрывок представлял собой фрагменты из ритуала, по-видимому, они цитировались из другого источника и звучали так:

«Да, разве не было написано в древности в Р'льехе, что Глубоководные ожидают своих последователей, и мы не должны упустить возможность присутствовать при Великом Пробуждении? Написано, что все встанут и присоединятся к ним; мы, несущие Эмблему, и те, кто просто смотрел на неё. С концов земли приходят Призывы и Зов, и мы не смеем медлить. Ибо в водном Р'льехе пробуждается Великий Ктулху. Шуб-Ниггурат! Йог-Сотот! Йа! Козлица с Тысячей Младых! Разве мы все не её дети?»

Когда я передал эти записки Эносу Харкеру, он буквально выхватил их у меня из рук, поднёс к своему лицу (его зрение в последнее время ослабло, возможно, из-за прогрессирующей дегенерации, вызванной болезнью) и принялся внимательно их просматривать.

— Конечно! — Пробормотал он своим слабым голосом. — Они пришли из Саркоманда… весь путь до плато Сунг, чтобы построить свой ужасный каменный город в джунглях! Я должен был догадаться об этом…

Но тут его голос прервался, и он посмотрел на меня с подозрением, как будто думал, что я шпионю за чем-то личным. Затем он прошёл в отгороженную ширмой комнату, выходившую окнами на пляж, чтобы в одиночестве просмотреть записи.

Когда я лёг спать после полуночи, свет в комнате Харкера всё ещё горел.

4

К этому времени мне стало совершенно ясно, что здоровье моего работодателя очень быстро ухудшается, хотя я всё ещё не понимал природы его болезни. Я знал, что местный терапевт, доктор Спрэг, лечил золотуху — или что там у Харкера было — цинковой мазью и веществом под названием «кортизон», которое в то время было недоступно, так как находилось на экспериментальной стадии тестирования и ещё не вышло на рынок.

Ни одно из лекарств, казалось, не могло остановить распространение кожного заболевания. Когда я только начал работать с ним, он уже страдал полнотой, но вскоре совсем раздулся. Также опухло и его лицо. Время от времени Харкер передвигался с трудом, и постепенно белые бинты всё больше покрывали его одутловатое лицо, пока он не стал похож на египетскую мумию. Кроме того, от него исходил какой-то странный, отвратительный запах… тошнотворное зловоние, как от протухшей морской воды, или как от раздутого, гниющего трупа какого-то морского существа, оказавшегося на суровом воздухе и под жестоким солнцем.

Но, возможно, я преувеличиваю. Коттедж стоял так близко к пустынному берегу, что солёный ветер проникал в каждую его щель, зловоние стоячей морской воды в приливных заводях и среди голых скал наполняло мои ноздри день и ночь.

Харкер становился всё более зависимым от меня во многих мелочах повседневной жизни. Мне не составляло труда ездить на велосипеде на окраину города, покупать продукты, мыть посуду, убирать мусор и расплачиваться по счетам вдобавок к обработке его корреспонденции.

Письма приходили со всего мира, так как Энос Харкер постоянно поддерживал связь с некоторыми учёными из таких стран, как Франция, Перу, Индия и даже Китай. Все они специально изучали сверхъестественную древнюю мифологию, ставшую делом всей их жизни. Между прочим, в основе этой мифологии лежало представление о том, что Землю посещали странные и демонические существа из других миров и галактик, и даже из-за пределов самой вселенной. Это происходило в самые отдалённые эпохи, задолго до эволюции человечества. Не будучи созданными из известной нам материи эти «Древние» или «Старые», как их называли, были бессмертны и не старели.

За вечность до появления человека этих «Древних» преследовали в нашей части пространства и времени их прежние хозяева, раса, известная только под именем «Старшие Боги». Последовал титанический конфликт, и в конце его Старшие Боги одержали победу над мятежниками, своими бывшими слугами. Неспособные уничтожить Древних, они заключили их в темницу с помощью могущественных заклинаний — и, в частности, с помощью эффективного талисмана, называемого «Старшим Знаком». Находясь в магическом заключении, Древние, по-видимому, яростно рычат и ревут до сих пор, пытаясь вырваться в мир, как волк Фенрир и змей Мидгарда в норвежских легендах.

Однако даже в заключении Древним служат их приспешники или подчинённые расы, лишь немногие из которых могут считаться хотя бы отдалённо похожими на людей. Больше всего Эноса Харкера интересовали морские создания, Ктулху, Йтогта и другие; их приспешники называются Глубоководными, и древние книги, посвящённые этой системе суеверий, описывают их с содроганием, как огромных и раздутых существ, наполовину похожих на лягушек, наполовину на рыб — наполовину плоских, наполовину рыхлых, с ужасными выпуклыми глазами и жабрами.

Люди Чо-Чо, также входящие в число его главных интересов, являются последователями другой группы божеств, а вовсе не морских элементалей. Чо-Чо связаны с «избегаемым всеми и зловещим» плато Ленг. Некоторые книги гласят, будто Ленг находится в «чёрном сердце Тайной Азии», в других упоминается, что Ленг расположен около Южного полюса. Для читателя всё это звучит, без сомнения, так же бессмысленно, как и для меня в то время.

Но во всём здесь имелась какая-то сверхъестественная связь. На первый взгляд это казалось безумной, хаотичной мешаниной кошмарных легенд, но в них скрывалось что-то зловещее, древнее и забытое временем… и наводящее на ужасные размышления.

Ибо кто бы мог ожидать, что мифы столетней, даже тысячелетней давности имеют дело с разумными существами с других планет, далёких звезд, отдалённых галактик или сверхъестественных измерений за пределами трёх известных нам?

5

Большая часть корреспонденции касалась особенно редкой книги под названием «Текст Р'льеха», которую мой работодатель неистово жаждал найти. Это его стремление выходило далеко за рамки простого научного любопытства и больше походило на навязчивую идею.

Экземпляры этой любопытной древней книги, хотя и редкие, действительно существовали; на самом деле несколько редких версий можно было найти прямо на закрытых полках библиотеки в Мискатонике, (ибо книга никогда не печаталась и существовала только в рукописных экземплярах, тайно циркулирующих между членами неизвестных культов).

Проблема заключалась в том, что, хотя «Текст Р'льеха» был написан буквами обычного алфавита, сам язык больше никто не знал или не мог понять. Книга, по-видимому, состояла из ритуалов или воззваний к дьявольским богам этой мифологии. Слова читались или распевались вслух поклонниками этих богов; поэтому им достаточно было лишь уметь правильно произносить грубые фразы, и не требовалось понимать, что они означают.

Немногие ученые, если такие вообще существовали, могли читать на языке Р'льеха, и Энос Харкер отчаянно искал кого-нибудь из них….

Ранее я упоминал о таинственной и загадочной смерти Брайанта Хоскинса, который скончался в сумасшедшем доме в 1929 году. В то время, когда это дело привлекло значительное внимание прессы, власти, казалось, его замяли, но оно произошло совсем недавно, так что всё ещё были люди, которые обладали информацией о том, что на самом деле произошло в уединённой хижине в лесу к северу от Аркхэма.

По чистой случайности однажды, примерно через полгода после того, как я начал работать секретарем у Эноса Харкера, в деле Хоскинса появился ключ к разгадке. Какой-то грязный журналист из одной мало уважаемой бостонской газеты заинтересовался этим делом и раскопал сенсационную историю, которую большинство людей, как я подозреваю, сразу же отвергли как дикую спекуляцию.

Один пункт из газетной статьи привёл моего работодателя в безумное возбуждение. Молодой Хоскинс работал в Мискатоникском Университете в качестве личного секретаря у директора библиотеки, доктора Сайруса Лланфера. В июле 1928-го библиотека получила, как часть завещания Таттла, не только бесценную копию «Текста Р'льеха», но и документ, который, как полагали, принадлежал руке Амоса Таттла и назывался «Ключ Р'льеха». Само существование «Ключа» какое-то время оставалось незамеченным, пока Брайант Хоскинс случайно не наткнулся на него. «Ключ» был вклеен в другую рукописную книгу, кем-то названную «Фрагменты Келено».

Похоже, покойный Амос Таттл оказался одним из тех немногих учёных на Земле, кто всё ещё мог расшифровать таинственный древний язык, на котором был написан «Текст Р'льеха», поскольку его «Ключ Р'льеха» был ни чем иным, как глоссарием древнего языка вместе с некоторыми размышлениями о формах глаголов и грамматической структуре.

Хоскинс, очарованный таинственным «Текстом», провёл последние месяцы своей жизни, переводя его на английский. Эта работа подорвала его здоровье, и физическое, и душевное, но когда Хоскинса увезли умирать в сумасшедший дом, рукопись его версии «Текста» была извлечена из его хижины.

Согласно отчёту репортера, «Перевод Хоскинса» теперь находится на секретных полках Библиотеки Мискатоникского Университета.

Туда я и отправился на следующее же утро, как только рассвело.

6

Меня провели в кабинет доктора Лланфера, и он довольно дружелюбно приветствовал меня, поскольку за последние несколько месяцев у нас имелись кое-какие деловые отношения, во время которых мой работодатель искал доступ к «Некрономикону» и другим манускриптам. Хотя эти отвратительные старые книги строго запрещены для широкой публики, они доступны квалифицированным ученым. Более того, я был к тому времени хорошо знаком с доктором Лланфером, поэтому считал, что мне не составит труда получить доступ к переводу Хоскинса. Меня ожидал сюрприз.

— Мистер Блейн, — сказал мне седовласый архивариус, и в его усталом голосе послышались тревожные нотки, — пойдёмте со мной, если хотите.

Он жестом велел мне следовать за ним в комнату для Особых Коллекций, затем через дверь с двойным замком. Пройдя по ковру к металлическим шкафам, он открыл замки и выдвинул два или три сейфа различной формы и размера (некоторые из которых едва ли могли содержать книги, отметил я про себя). Архивариус повернулся ко мне с одним из этих металлических ящиков, отпер его и открыл так осторожно, словно был укротителем львов, раздвигающим челюсти свирепого зверя.

— Вот. Не на что смотреть, да? Просто комплект небрежно написанных заметок на блокнотных листках, которым нет и года. Никакой это не древний артефакт, хотя Бог знает, что у нас их достаточно. Это тот самый перевод, что вы ищете. У меня нет никакого благовидного предлога, чтобы помешать вам прочесть его, хотя мне бы очень хотелось! Этот текст означал безумие и смерть, по крайней мере, для трёх моих знакомых. И насколько я знаю, всё, что они сделали — просто прочитали этот перевод. Что касается меня, то я не читал его даже после того, как юный мистер Хоскинс сделал чтение текста более лёгким. Не поймите меня неправильно. Я люблю учиться, восстанавливать утраченные знания, как это делали те люди. Но в отличие от Амоса, Пола Таттла и Брайанта Хоскинса у меня нет склонности к самоубийству. Я надеюсь, что у вас её тоже нет.

Ошеломлённый этим монологом, я даже не знал, что ответить.

— Как насчёт доктора Харкера? — Спросил я. — Это он прислал меня к вам. Я всего лишь его эмиссар. Если книга ему недоступна, я буду обязан сказать ему об этом. Я сделаю это без сомнений. Но вы должны понимать, что он не успокоится, пока у него не появится возможность ознакомиться с этой книгой. Тем более что согласно вашим же словам вы вряд ли сможете отказать квалифицированному учёному в доступе к официальным фондам библиотеки.

— Да, всё, что вы говорите, совершенно верно, мистер Блейн. Совершенно верно. Только пообещайте мне, что вы хорошо сыграете свою роль бескорыстного стенографиста. Прочитайте и перепишите то, что должны. Но держите это в себе до тех пор, пока не доберётесь до дома Харкера и не расскажете ему. Боюсь, он уже слишком продвинулся по своему пути, чтобы ему можно было помочь. И было бы жестоко продлевать его агонию. Пусть запретное знание текста Р'льеха нанесёт неизбежный удар быстро и милосердно. Вот, возьмите то, что вам нужно.

Я воспользовался странной, сдержанной щедростью доктора Лланфера, напуганный перспективой каких бы то ни было шокирующих откровений. Что может содержать в себе простой текст, каким бы древним он ни был? Я открыл тетрадь и начал переписывать большую часть перевода, всё больше и больше испытывая чувство разочарования по мере продвижения. Наконец, через пару часов я закончил свою работу с чем-то похожим на чувство разочарования, почти как если бы не смог найти того, что искал в тексте. Конечно, я понятия не имел, что именно ищет мой работодатель. Я не знал, найдёт ли Харкер то, что ему нужно в этих странных унылых литаниях, и не лучше ли будет, если он разочаруется, нежели получит удовлетворение, если принять во внимание мнение доктора Лланфера об этой рукописи.

Когда вечером я вернулся в дом доктора Харкера, стало ясно, что он ждал меня в сильном волнении, потому что он выхватил у меня блокнот и, не говоря ни слова, повернулся и ушёл в свой кабинет, закрыв за собой дверь. Я хотел было задержаться и подслушать: проявит ли доктор какие-нибудь эмоции, но вовремя упрекнул себя за такие детские интриги и отправился спать.

К этому времени моё любопытство достигло апогея, и его заглушала лишь тишина, воцарившаяся вокруг старого доктора и священника. Он становился всё менее и менее общительным по мере того, как ухудшалось его непонятное состояние, желая, чтобы я понимал его главным образом через его монотонное бормотание и взмахи рук в бинтах. Но даже такие шарады, как эта, давали мне понять, что мы каким-то образом бежим наперегонки со временем. Была ли это гонка для достижения какой-то цели, до сих пор мне неизвестной? Или гонка за избавлением от какой-то страшной участи была хуже, чем физическое истощение, которое, казалось, быстро и неуклонно поглощало его? Строго говоря, это было не моё дело. Конечно, Харкер никогда не стремился разделить своё бремя со мной.

У меня имелось нечто большее, чем подозрение, что сдержанный доктор Спрэг знал больше о болезни моего работодателя, чем осмеливался сказать. Он подходил к своим обязанностям с намёком на страх, хотя и смешанным с большей долей смирения; в то время это не имело для меня никакого смысла.

Однажды я обменялся любезностями с пожилым врачом, когда решил покинуть дом и совершить ещё одну поездку на велосипеде в Аркхэм, чтобы снова просмотреть книги в университетской библиотеке. Узнав, куда я направляюсь, доктор Спрэг предложил отвезти меня в город на обратном пути. Я почувствовал, что близится какое-то откровение, но вновь испытал разочарование. Как Спрэг и ожидал, я спросил его о точной природе загадочной болезни моего работодателя. Вопреки моим собственным ожиданиям, врач мало что мог сказать мне.

— Помимо физических симптомов, которые так же очевидны для вас, как и для меня, я могу лишь сказать, что то, что изводит доктора Харкера, является чем-то вроде духовного недуга.

Доктор Спрэг явно не хотел вдаваться в подробности, но у меня возникло вполне определённое ощущение, что своими загадочными словами он хотел предупредить меня о какой-то опасности. Может быть, чума старого миссионера заразна?

7

Шли дни, и я начал замечать новые симптомы, мучившие доктора Харкера, главным образом его неспособность спать по ночам. Хотя он отрицал это, было ясно, что ночные кошмары не давали ему отдохнуть. Однажды мне показалось, что я слышу, как он распевает псалмы, словно отгоняя ночного врага: «Возлюбленному своему он даёт сон…»

Однажды его волнение перешло в настоящий крик, разбудивший меня, хотя я находился в противоположном конце дома. Сам он спал и, казалось, немного успокоился, когда я тихонько подкрался к его постели, зная, что, несмотря на мои добрые намерения, такое вторжение в его личную жизнь может привести к моему немедленному увольнению. Но я должен был убедиться, что со стариком всё в порядке. Его дыхание немного замедлилось, но я заметил, судороги от кошмаров, что снились Харкеру несколько мгновений назад, сдвинули бинтовые повязки на его лице. Смещение было незначительным, и все же то, что я увидел, глубоко взволновало меня. Я уже говорил, что доктор Харкер, когда я впервые увидел его, был довольно пухлым и по мере усиления болезни он продолжал раздуваться самым нездоровым образом. Это я смутно приписывал побочным эффектам некоторых лекарств, которые он, должно быть, принимал, так как в противном случае можно было бы ожидать, что от прогрессирующей дегенерации его тело будет сжиматься и увядать. Ничто из того, что я видел ранее, не подготовило меня к тому, что я увидел сейчас.

Его лицо, которое он в последнее время почти полностью закрыл бинтами, частично открылось, и оно выглядело ужасно изуродованным. Его глаза были почти полностью скрыты гротескно распухшими клочьями бледной плоти с голубыми прожилками. Нос Харкера, который я никогда не видел без повязки, казалось, невероятно увеличился. Здесь перемена произошла не из-за опухоли — сама структура, казалось, изменилась, переносица странным образом расширилась, а сам нос, всё еще прикрытый сверху, нелепо вытянулся. Его тонкие волосы в основном исчезли; я увидел, что некоторые из них усыпали подушку.

Хотя я почувствовал отвращение, моё любопытство усилилось, и я обнаружил, что нерешительно протягиваю руку, чтобы снять ещё одну повязку. Я замер в сомнениях, и вдруг меня поразил приглушённый голос:

— Похоже, меня раскрыли. Но я думаю, что для одной ночи вы узнали достаточно.

С этими словами Харкер попытался привести в порядок свою бесполезную маскировку и сел на кровати.

— Мне очень жаль, что я нарушил ваш сон, мой юный друг. Ложитесь спать. Я сомневаюсь, что сон вернётся к вам, но постарайтесь немного отдохнуть. Завтра мы поговорим, и поговорим откровенно. Я бы уже давно посвятил вас в свои тайны, если бы не боялся, что вас может затянуть в паутину, которая крепко держит меня.

С этими словами он перевернул своё тучное тело на бок, встряхнув при этом раму кровати.

Больше говорить было не о чем, поэтому я развернулся и ушёл в свою комнату. Я смирился с бессонницей перед рассветом и стал смотреть в окно на холодный белый шар луны. Мне казалось, что она взирает на тайны, которые знает, но, подобно запуганному доктору Спрэгу, не хочет или, возможно, не осмеливается их раскрывать.

И всё же, несмотря на потрясение, я заснул почти сразу. Как будто луна превратилась в маятник в руках гипнотизера, и я провалился в сон, не заметив этого. Бледное голубоватое сияние лунного диска, казалось, сузилось и стало ярче. Сияние словно периодически включалось и выключалось, хотя и с очень большими интервалами, а я всё наблюдал и наблюдал за ним, и мне казалось, что это продолжается много часов. Контраст с окружающей темнотой был так велик, что странный свет не освещал ничего, кроме самого себя. Я, однако, понимал, что невидимый пейзаж — это не то, что я увижу при свете дня. Как и в случае с ложной памятью, я чувствовал, что знаю расположение скрытой земли и что это, должно быть, обширное, мрачное, горное плато. С такой же молчаливой уверенностью я чувствовал, что свет, за которым я наблюдаю, указывает кому-то или чему-то путь домой.

С этим… проблеском я проснулся и увидел, что солнечный свет падает на моё лицо. Обычно при появлении света я просыпался гораздо раньше, но сегодня обнаружил, что с непривычным трудом стряхиваю с себя объятия Морфея. Я встал, принял душ и оделся с чувством давящей тоски. В то же время я с нетерпением ждал, что скажет доктор Харкер. С некоторой рассеянностью я приступил к выполнению утренних заданий. Мои исследования всё больше походили на фарс. Какое значение могут иметь тонкости толкования туманных старых текстов перед лицом явно надвигающегося краха моего работодателя? Разве нет более важных вещей, которые я мог бы сделать, чтобы оставшиеся недели или дни для него стали более приятными? Я решил спрашивать у него об этом всякий раз, когда доктор Харкер позовёт меня. День клонился к вечеру, и я заподозрил, что на старом священнике сказалось недосыпание и мне придётся ждать обещанного разговора до следующего дня.

К моему удивлению, в библиотеке зазвонил зуммер, призывая меня к его постели в 9:45 вечера. Я поспешно поднялся и быстро подошёл к его двери, постучав, прежде чем решился войти. Какой-то стон изнутри я принял за приглашение и повернул ручку, открывая дверь в почти полную темноту. После того, что я видел прошлой ночью, я не удивился отсутствию освещения.

Усталый, но удивительно ровный голос начал рассказывать самую странную и удивительную историю. Возможно, дезориентация, которую я почувствовал, была в какой-то мере вызвана совершенно непривычным тоном и тембром, которыми заговорил Харкер. Я не мог себе представить, какие опухоли могли так быстро разрастись в его горле, чтобы так подействовать на его прежде ясный и довольно успокаивающий голос. Я постараюсь как можно точнее изложить то, что поведал мне обречённый человек, поскольку больше нет смысла держать это при себе. Это необходимо и правильно. Я уверен в этом, хотя вряд ли стану винить вас, если вы хотите упрекнуть меня в преувеличении.

8

Энос Харкер начал изучать богословие в Теологической Семинарии Байрама гораздо позже, чем большинство его одноклассников, почувствовав драматический «призыв» к служению в раннем среднем возрасте. До этого он снискал широкую известность как исследователь, археолог-любитель и лектор. В манере Ричарда Халибертона он мог бы радовать аудиторию лекционных залов захватывающей экзотикой и рассказами о дальних уголках земного шара. Но в действительности, когда он возвращался в отель после одной из таких лекций, его жизнь изменилась навсегда. Пересекая город, Харкер почувствовал странное притяжение к одной из витрин магазина, где ныне находился небольшой приход секты Пятидесятников. Его внимание привлекли всхлипывающие песнопения и выкрики «пророчеств», доносившихся из-за раскрашенных стёкол больших окон, в которых когда-то, ещё до того, как район пришел в упадок, выставлялись товары. Пройдя через дверь и центральный проход, Харкер опустился на колени среди круга стонущих подвижников, присоединившись к так называемому собранию.

Вдруг Святой Дух ударил одну из женщин, словно молния. Казалось, она взорвалась почти в оргазмическом экстазе, её руки взметнулись к небу, голова откинулась назад, и из её рта вырвался поток бессмысленных слогов. Харкер знал, что это явление называлось «глоссалия» — якобы вдохновлённые богом оракулы начинают говорить на иностранных языках, что в нормальном бодрствующем состоянии им неизвестны. Харкер наблюдал за происходящим с возрастающей тревогой, но не мог отвернуться. Один за другим все, кто находился в круге, начали неистово брызгать слюной, как будто их соединили электрическими проводами, пока, наконец, неотвратимое безумие не достигло самого Харкера.

Когда в предрассветные часы он вновь оказался на улице, это был уже другой человек. Он начал изучать Священное Писание, копию которого ему предоставили старейшины его нового религиозного братства. Но ему дали не классическую версию Короля Якова, а иную версию Библии, недавно переведённую основателем секты, который сам находился под пророческим вдохновением.

Харкер возвращался в обшарпанное святилище каждую ночь в течение следующего месяца или около того. Он забыл про своё расписание выступлений, а его убеждённость в новой цели и новой судьбе только укрепилась и стала более ясной. Однажды в полночь потная, напряжённая кучка верующих, обхватив его руками за голову и плечи, начала дрожать и раскачиваться, и один из них произнёс пророческую речь. Он объявил, что Брат Энос был избран Господом в качестве миссионера, чтобы нести послание Полного Евангелия в чужие страны в качестве миссионера.

От этой обязанности ревностный новообращенный не уклонялся. Секта была крошечной и воинственной, избегая, как это принято в подобных собраниях, любого сотрудничества с другими церквями, чьи доктрины отличались от их собственной. Сама по себе эта секта, название которой представляло собой нечто вроде «Крещённого Огнём Храма Апостола Божьего», не имела ни достаточного количества людей, ни ресурсов для содержания теологического колледжа или миссионерского совета. Таким образом, богословское образование являлось необходимым условием для того, чтобы стать уважаемым миссионером.

Годы унылой догматики, гомилетики и библейских языков мало что могли сделать, чтобы погасить огонь рвения Эноса Харкера, и после окончания школы и посвящения в сан он, не теряя времени, выбрал поле для своей миссии. По правде говоря, это был не его выбор, так как место назначения было раскрыто ему, как он предполагал, Святым Духом во сне. Он направлялся в малоизвестный, тёмный уголок Азии, о котором никогда не слышал, — на горное плато под названием Ленг, расположенное на такой высоте, что людям тяжело там находиться из-за недостатка кислорода.

Доктор Харкер не стал объяснять, как ему удалось заручиться поддержкой миссионерского агентства, чтобы добраться до такого отдалённого аванпоста, не продемонстрировав никакой компетентности в местных языках. Я полагаю, однако, что с верой Пятидесятника, сокрушающей горы (некоторые сказали бы «фанатичной верой»), он просто осмелился уверовать, что «языкового дара» ему будет достаточно — когда настанет момент для проповеди благой вести Евангелия, Святой Дух в буквальном смысле слова подскажет ему, что говорить.

Он знал, что будет нелегко даже получить доступ к своей цели. Знал, что первых христианских миссионеров в Китае и Тибете жестоко истязали и казнили, но если такова будет его судьба, он не откажется от неё, приветствуя мученический венец во славу своего Господа. Тогда Харкер, видите ли, вообразил, что это может быть конечной жертвой в служении Богу. Позже он обнаружил ужасы и похуже.

Ночь сгущалась вокруг постели старика, и я, по иронии судьбы, взял на себя роль отца-исповедника, и уже не был так уверен, что хочу знать дальнейшие тайны, но понимал, что отступать уже поздно. У меня возникло странное чувство, что меня ожидает нечто более зловещее, чем даже самый сильный шок, который может вызвать простая история, даже правдивая.

Энос Харкер в теологической школе изучал намного больше книг, чем предписывал ограниченный список стандартных работ, составленный его профессорами. До его внезапного обращения к религии, он, конечно, читал самую разнообразную литературу. Он знал, что западные люди как-то ненавязчиво сумели проникнуть в тайное сердце Азии. Проявляя должное уважение к культуре, в которой они оказались гостями и которой они явно восхищались, паломники, такие как мадам Александра Давид-Неель и художник Николай Рерих, действительно были встречены с радушием и получили щедрую свободу для путешествий по обычно недоступным районам к северу от Гималаев. Но они пришли, чтобы познать эзотерическую мудрость Востока, а Харкер направлялся с совершенно иной целью: учить и проповедовать благую весть Святого Духа. И всё же, если бы он пришёл как святой человек, ищущий святых людей, он мог быть уверенным, что сможет сделать так, что местные жители его поймут, и что он сможет даже найти учеников. Такова была его вера.

Доктор Харкер, чьё истощенное здоровье не позволяло распространяться о вещах, не имеющих большого значения, пропустил, без сомнения, красочные подробности долгих путешествий по морям и трудных переходов по суше на самых примитивных повозках. Он даже не ожидал, что божественное вдохновение облегчит ему организацию транспорта или сведущих проводников без знания языков многих племён и кланов на его пути. Его прежние, чисто светские путешествия дали ему возможность наладить некоторые связи, и он каким-то образом добрался до того самого плато Ленг, которого сторонятся здравомыслящие люди.

В те дни Харкер, как человек, обладавший крепким здоровьем и соответствующей физической подготовкой, нашёл подъем на холодную равнину бодрящим испытанием. Он выучил несколько тибетских и непальских фраз, необходимых для простого общения, но знание этих языков совершенно не помогло ему понять, почему проводники и носильщики внезапно отказались идти дальше вверх, на само плато. Видимо, человек, нанявший спутников для миссионера, скрыл от них конечную цель путешествия, чтобы они согласились зайти так далеко. Итак, все сопровождающие оставили Харкера. Думая о миссионерских подвигах Святого Павла, он воспринял это спокойно.

Он двинулся дальше, обнаружив, что путь к его цели всё-таки чётко обозначен, по крайней мере, ночью — из отдалённого сооружения, что смутно вырисовывалось на туманном горизонте, периодически вырывался луч света, похожий на маяк. Харкер полагал, что этот свет приглашает паломников из дальних краёв в место священного уединения. Как только он увидел маяк, то подумал о Моисее и о том, как Бог вёл детей Израилевых через пустыню, приняв форму огненного столпа в ночи. Доблестный доктор Харкер счёл это добрым предзнаменованием.

На то, чтобы пересечь плато, у него ушло несколько дней, абсолютно плоская местность лишала его чувства расстояния. Он устало тащился вперёд, но приземистый комплекс зданий, казалось, никак не становился ближе, пока весь внезапно не появился на горизонте. По мере приближения Харкера к цели на выжженном ландшафте начали проявляться строения. По большей части это были поломанные вершины некогда величавых колонн и обелисков, резные орнаменты на них почти стёрло ветром. Осветив один из них лампой, доктор Харкер обнаружил длинные, вертикальные колонки из букв, отдалённо напоминавшие тибетские, которые он видел во время своих недавних путешествий. Но это был не совсем тибетский язык. Последующее исследование показало бы, что он видел лингвистического предшественника наакальского языка легендарного Му. С этими немыми стелами чередовались причудливые изображения незнакомых путешественнику морских существ, некоторые из которых больше всего напоминали подводных чудовищ Пермского Периода. Но, конечно, эти резные фигуры не представляли собой реальных моделей, а лишь передавали языческие мифы этого региона. И все же было совершенно невероятно, чтобы морские мотивы встречались в религии обитателей этого плато в гористом сердце Азии.

Внезапно откуда-то налетел сильный ветер и принялся колотить бесстрашного миссионера, словно сам Эол хотел помешать ему приблизиться к мрачному скоплению нависающих над ним зданий. У Харкера, однако, имелся свой внутренний порыв, он не хотел отступать от своей судьбы и неутомимо шёл вперёд. Он почти добрался до ближайшего здания, низкого, ничем не украшенного строения, сложенного из огромных каменных блоков, прилегающих так плотно друг к другу и сглаженных ветрами бесчисленных поколений, что эти блоки выглядели как единый природный мегалит. Затем, без предупреждения, пара приземистых гуманоидных фигур появилась в вездесущем мраке, который, казалось, отпугивал дневной свет. Эти люди, должно быть, были закутаны в огромные меховые плащи и капюшоны, защищающие их от ветра, разрывающего своими когтями всё на этом плато. Они напали на усталого путника, то ли из враждебности, то ли из желания спасти его, он тогда не догадывался, и наполовину вели, наполовину несли его остаток пути в своё обиталище. Хотя порывы ветра уносили их слова, как осенние листья во время урагана, Харкеру показалось, что он уловил слово «Ленг».

Он почти ничего не помнил, пока не очнулся в тускло освещённой комнате, единственным источником света здесь служила маленькая масляная лампа, стоявшая на полу в углу. Удобств никаких не имелось, если не считать потёртой шкуры яка под ним, которая едва смягчала голый каменный пол. На мгновение Харкер испугался, решив, что его отправили в какую-то уже забытую темницу, предназначенную для глупцов, нарушающих целомудренное уединение этого места. Затем он понял, что здешние жители, наверняка, являлись монашеским братством аскетов, и что они, без сомнения, выделили ему помещение не более спартанское, чем их собственное. Он решил попытаться выразить свою благодарность за их грубое гостеприимство при условии, что он вообще сможет увидеть кого-нибудь из хозяев.

9

Должно быть, прошло несколько дней. Абсолютная тишина, а также отсутствие какого-либо намёка на солнечный свет, не позволяли миссионеру следить за течением времени. Порой, когда он просыпался после долгого или короткого сна, его ожидала скудная порция пищи, которую он с благодарностью поглощал.

И вот однажды, месяца два или три спустя, он проснулся и обнаружил, что находится не в своей обычной келье, а в центре круга молчаливых сидящих фигур в большом зале для собраний. Единственным источником света здесь служили масляные лампы. Ни одну из фигур Харкер не видел отчётливо. Странно было наблюдать фигуру в мантии, которая, казалось, сидела или полулежала, а затем начала двигаться вбок, не поднимаясь. Она совершала мало движений, и очертания её тела были в основном скрыты щедрыми складками драпировочной ткани, но у Харкера возникло подозрение, что случайные движения руки или кисти предполагают их неправильное анатомическое строение.

Время от времени вокруг миссионера происходил тихий обмен незнакомыми словами, хотя иногда он сомневался в том, что слышит осмысленные диалоги, они скорее походили на гипнотическое жужжание насекомых вдали. Кольцо людей Ленга сидело так в течение нескольких часов, очевидно, выполняя какое-то духовное упражнение.

Оглядевшись по сторонам и увидев то немногое, что открывал мягкий туманный свет, Харкер был озадачен, заметив нечто похожее на тёмный помост в конце низкого, но обширного зала. На вершине этого сооружения, которое, казалось, незаметно сливалось с выступающими из естественного каменного пола сталагмитами, раскинулась движущаяся груда живой материи. Харкер попытался сосредоточиться на этой фигуре, надеясь, что, когда глаза привыкнут к темноте, он сможет рассмотреть её более отчетливо.

Внезапно он ощутил слабое шуршание, которое только что достигло порога его слуха, хотя и очень постепенно увеличивало свою громкость. Монахи начали петь. Освещение стало чуть ярче, хотя Харкер не заметил, чтобы кто-то подливал масла в огонь или как-то иначе регулировал освещение.

По крайней мере, теперь можно было лучше разглядеть фигуру на троне. И всё же голова у Харкера слегка заболела от безуспешных попыток дать какое-то знакомое толкование тому, что видели его глаза, поскольку фигура, закутанная в пышные слои жёлтого шёлка, казалась аморфной. Он раз или два видел людей с заболеваниями щитовидной железы, которые делали их опасно растолстевшими, женщин, с чьих конечностей свисали мешки избыточной плоти. В этих случаях условные очертания человеческого тела были затемнены, как древние ископаемые, погружённые в грязь. Но это сравнение лишь намекало на появление перед ним существа в капюшоне. Три больших, похожих на колокола воронки из лимонно-жёлтого шелка скрывали толстые и короткие выступы, вероятно, голову и две руки, хотя никакой плоти не было видно. Происходили странные… движения. Харкер поймал себя на том, что ему хочется, чтобы тень по-прежнему пряталась в складках массивной сутаны.

Пение прекратилось так же быстро, как и началось. Теперь Харкер чувствовал, что невидимые лица ждут от него каких-то слов. Рано или поздно ему придётся заговорить, иначе зачем он вообще пришёл к этим странным язычникам? Поэтому он встал и заговорил, зная, что ни в коем случае его слушатели не могут знать его языка, но доверяя обещанию из Писания, что Святой Дух наполнит уста того, кто будет проповедовать Евангелие.

— Друзья мои, вы, чья жизнь, как и моя, посвящена духовным вещам; я проделал долгий путь, чтобы принести вам радостные вести. Ибо к вам сегодня пришёл Спаситель, который есть Хр…

— Та твам аси, — ответил голос, словно подчёркивая слова Харкера. Из семинарских занятий по сравнительному религиоведению он знал смысл этой фразы. Это была знаменитая цитата из индуистских Упанишад. Она означала «то, что ты есть» и относилась к тождеству отдельного человека с божественным Брахманом. Один из присутствующих хотел опровергнуть его проповедь с помощью другого Евангелия? Или дух дал им понять его английскую речь, подобно тому, как Бог перевёл слова для толпы в Пятидесятницу, так что каждый услышал Евангелие на своём родном языке? Понимают ли они его? Если да, то в чём смысл индуистской формулы?

Не успел Харкер задать себе эти вопросы, как почувствовал духовный прилив, какого не испытывал с той первой ночи в храме. Его язык и голосовые связки больше не принадлежали ему, ибо он поддался порыву Духа: он подавил свою сознательную волю и произнес глоссолалические слоги: «Пнглуи нгаб Ктулху фхтагн!»

Через мгновение все фигуры, сидевшие вокруг Харкера, поклонились и простёрлись перед ним, по крайней мере, он так думал. Учитывая запутанные формы тела и движения, он не мог быть уверен в том, что они делали, но это больше походило на почитание, чем на что-либо ещё. Он являлся всего лишь рупором своего Бога, не более чем посланником, передающим запечатанное сообщение. Он не должен был знать, какие слова содержались в нём. Но он думал и надеялся, что каким-то образом предсказал радостную весть о спасении и что его слушатели оказались ранены в самое сердце, как слушатели Симона Петра в Пятидесятницу. Скоро он поймёт, что все не так просто, но что бы он ни говорил тем монахам, его речь, несомненно, встретили с одобрением, и отныне их отношение к миссионеру стало очень позитивным и даже благоговейным.

Преподобный Харкер совершил свое апостольское путешествие в далёкий Ленг, чтобы водрузить знамя Евангелия там, где оно никогда прежде не поднималось. Он пришёл, чтобы учить, и все же отныне он оказался в роли ученика. Его таинственные хозяева ясно дали это понять, снабдив Харкера свитками и рукописями в большом количестве.

Он, как я уже говорил, уже усвоил кое-какие центрально-азиатские языки, необходимые для того, чтобы найти дорогу в отдалённые районы, но это оказалось скудной основой для того, чтобы пробираться через длинные и толстые тома метафизики и йогических дисциплин. Раз или два монахам Ленга удавалось заручиться временными услугами непальских или китайских чужаков, которые могли бы способствовать прогрессу миссионера в обучении, но всё это было бессистемно.

Тем не менее, спустя много дней (позже выяснилось, что прошли годы!) Харкер обнаружил, что кое-что понимает в разговорном языке жителей Ленга; меньше, чем можно было ожидать, учитывая время, проведённое среди них, поскольку их язык представлял собой странный свистящий, жужжащий, даже скрежещущий звук, который западному человеку трудно понять или воспроизвести. Письменные языки, особенно прото-Наакальский, ему было легче понять.

Эти занятия дали миссионеру ключ к обширному хранилищу древних и эзотерических знаний. Вскоре доктор Харкер поразился богатству манускриптов, хранившихся в обширных подземных библиотеках этого монастыря. Может, это были и языческие предания, но он не был таким грубияном, чтобы насмехаться над мудростью древней цивилизации, когда его собственные предки ещё ютились в пещерах. Кое-что из того, что он читал, свидетельствовало о довольно близком родстве с некоторыми индуистско-буддийскими доктринами, ставшими тогда более известными на Западе благодаря серии переводов Макса Мюллера «Священные Книги Востока». Другие манускрипты проводили удивительные параллели со знакомыми Харкеру доктринами и заповедями его собственной веры.

10

Наступил переломный момент, забрезжил рассвет, когда ему, наконец, подарили очень древний пергамент, который, по мере того как расширившиеся глаза Харкера расшифровывали строчку за строчкой, оказался описанием ученичества Иисуса из Назарета среди адептов Ленга. Здесь, казалось бы, находился ответ на давнюю загадку «потерянных» лет Иисуса между его юностью и Крещением в Иордане. Всё, что до сих пор знал ошеломлённый Харкер, каким бы невероятным оно ни казалось, не касалось его лично. Это… это ударило в самое сердце его веры.

Но было ли это угрозой его вере? Или дополнением? Возможно ли, что он стоит на пороге открытия нового или давно забытого толкования Евангелия? Может быть, поэтому его так странно тянуло к практически неизвестной границе Ленга? Проповедовал ли он Евангелие этим людям? Или они проповедовали ему? Харкеру не потребовалось много времени, чтобы понять, что судьба предоставила ему уникальную возможность учиться, и что лучше всего воспользоваться ею.

Монахи принесли ему ещё свитки, ещё писания, которые он проглотил, испытывая новый духовный голод. Он постиг «Упа-Пураны» почти без усилий, и «Чёрная Сутра» легендарного аватара У Пао открыла ему свои секреты. «Книга изречений Цянга Самдупа» больше не оставалась для него безмолвной.

На протяжении многих лет ему лишь изредка удавалось мельком увидеть закутанную в саван фигуру, которую он принял за настоятеля этого таинственного братства. Харкер никогда не слышал ни слова от этого почти аморфного персонажа. Казалось, что тот проводил большую часть своего времени в мистическом созерцании. Затем однажды Брат Энос (как он сам себя называл) вздрогнул, услышав дрожащий удар большого гонга, разнесшийся по низким замшелым стенам монастыря. Он знал, что, должно быть, произошло что-то важное, и ожидал, что один из братьев придет к нему в келью, чтобы сообщить ему о произошедшем. И всё же с нарастающей тревогой, граничащей с паникой, он пробудился от резкого воя костяной трубы, призывавшей его в полночь присоединиться к братьям для процессии по незнакомым коридорам и пандусам, ведущим в тёмную часть огромного комплекса, похожего на улей, о полной протяженности которого он никогда не подозревал.

Масляные лампы покоились в нишах вдоль залов, почти не давая освещения, хотя, возможно, этого было достаточно для глаз, давно привыкших к хождению по ночам. Монахи продолжали тихое пение на каком-то языке, что казался Харкеру чуждым даже после всех его занятий. После того, как многое из этого произошло, группа, насчитывавшая около дюжины человек, вошла в зал, потолок в котором находился намного выше, чем в любом другом помещении, что видел Харкер. Посередине зала стоял широкий деревянный стол, окружённый свечами. В центре стола виднелась покрытая вуалью куча неправильных очертаний. Харкер удивился тому, что старый настоятель не председательствует на том, что всё больше и больше походило на священный пир. Потом он понял, что скрывает шёлковая вуаль. Иерофант в маске закончил свои дела в этом воплощении.

Что будет с ними дальше? Какова была природа этой церемонии? Был ли это простой мемориал, созданный для того, чтобы ускорить отправку души покойного ламы к его следующему воплощению? Или это каким-то образом решит вопрос о престолонаследии? Миссионеру пришлось ждать и наблюдать.

Одна из сгорбленных фигур в капюшоне держала книгу, раскрытые страницы которой затеняли её распростёртые руки. Зазвучала новая песня, на этот раз на более привычном языке Тибета.

— Лети, лети, о Благороднорождённый, из этого глиняного дома, и ты узришь Обсидиановую Ночь! Пасть Хаоса! Из него ты пришёл; стремись же к нему! Знай, что это Пустота твоего внутреннего «Я»! Обходи опасные склоны Сумеру и ищи врата Саркоманда. Избегай восхитительных зрелищ Старших Божеств и познай себя как одного из Гневных Божеств.

Харкер начал понимать, что это — адская пародия на печально известное «Бардо Тодол», тибетскую «Книгу Мёртвых».

Наконец наступила тишина. Жрец отложил книгу и вознёс над своей головой покрытое ржавчиной лезвие церемониального ножа длиной в фут. Другие подняли кусок шелковой ткани, и жрец начал резать и кромсать то, что лежало на столе. Энос Харкер всё больше приходил в ужас, чувствуя, что сейчас произойдёт, но был не в силах даже думать об этом.

Рука в перчатке протянула ему дрожащую гниющую плоть, пробормотав несколько слов. Невольно разум Харкера подсказал ему евангельские слова: «Это моё тело; возьми, ешь». Он так и сделал. Это казалось неизбежным, и миссионер даже стыдился своих сомнений, думая об Отце Аврааме, повинующемся Божьему повелению убить своего первенца.

(Когда мой работодатель рассказывал об этих шокирующих событиях, я не мог не вспомнить, как он ранее потребовал, чтобы я добыл для него отвратительный отрывок из «Некрономикона», касающийся «культа некрофагов из Ленга». По-видимому, он уже был хорошо информирован по этому вопросу).

11

В последующие месяцы Эносу Харкеру стала ясна своя судьба. Со времени своего возвращения в Штаты доктор Харкер занимался главным образом исследованиями, подтверждавшими тайны его посвящения, из западных оккультных источников. Он пытался найти какой-то способ понять их в свете западной философии, и это неизбежно задавало направление его мыслей.

Прежде всего, ему удалось правдоподобно определить мистическую философию людей Ленга как явную гибридизацию Манихейского Гностицизма, который, как это хорошо известно, проник в Китай и Центральную Азию задолго до десятого века, и шаманского вероучения Бонпа, существовавшего в Тибете и Монголии. Это объясняло странные, перевёрнутые параллели с буддизмом Ваджраяны, который в значительной степени вытеснил Бонпа в соседнем Тибете, а также поразительный дуализм, который противопоставлял набор старших божеств другому набору гневных божеств.

Казалось, что на предпоследнем уровне бытия, более высоком, чем уровень бодрствующего восприятия, но более низком, чем абсолютное Единство Пустоты, существует целая география континентов и океанов сновидений с экзотическими названиями, такими как Саркоманд, Икранос и гора Сумеру. Именно из этого странного царства, дома Великих Древних, секты Бессмертных Мастеров Ленга, приходили сны и откровения.

Высшей точкой причудливой псевдобуддистской космологии являлась универсальная пустота, в которой все предполагаемые истины оказывались полуправдой и отпадали. Здесь, за Намарупой, царил хаос без имени и формы. Все существа считались иллюзорными, мимолётными преломлениями этой блаженной пустоты, которую одни писания называли Азатот, другие — Ахамот, или Вач-Вирадж. Но существует ряд божественных демиургов, полуреальных олицетворений Хаоса, представляющих образы, которым простые люди могут поклоняться как богам. Их может быть много или мало, в зависимости от задач и потребностей времени.

Самыми важными из них были два существа, именуемые Ллойгор и Жар, хотя их тайные имена были Нуг и Йеб, и они также были известны, когда звезды находились в определённых позициях, к которым они теперь приближались, под именами Клулу и Ньярлатхотеп. Предполагается, что это аватары, которые опускали занавес в каждом цикле мироздания. Они могли ходить среди людей в человеческом обличье, сеять безумие и хаос, ибо они считали это духовным просветлением. Ньярлатхотеп однажды явился в человеческом обличье как египетский фараон Нефрен-Ка, в то время как Клулу шагал по обречённым берегам Атлантиды с измождённым лицом царя-жреца Катулоса. Это было давно, но, в конце концов, они снова появятся: Клулу поднимется из подсознательных глубин несчастных людей в потоке смертельных, сводящих с ума ночных кошмаров, в то время как Ньярлатхотеп снова выйдет в человеческом обличье. А пока он ни в коем случае не оставит своих сыновей, жителей Ленга, сиротами. В каждом поколении он жил среди них, экстрасенсорно проецируя свою сущность (или тулку) в избранный сосуд, в качестве которого, конечно, служил Иерофант Ленга.

Вселение божества в тело вызывало постепенное превращение естественной плоти в возвышенную субстанцию, которая всё больше и больше приобретала изначальное сходство с сущностью внутри человека, чего не могли видеть другие люди. После смерти каждого сосуда преемник выбирался по явным признакам. Священная сущность переходила в новый аватар посредством физического поглощения. Затем служители передавали ему Жёлтый Знак, Бледную Маску и Шёлковую Мантию. Он будет жить в телепатической связи с аватаром Клулу в Бардо Снов, чтобы знать, когда наступит конец века. Время это должно скоро наступить, ибо вера в культ Ленга, некогда (как они полагали) распространившаяся по всему земному шару, теперь отступила в этот единственный монастырь; такой предначертанный судьбой отлив происходит в конце каждого космического цикла.

Имелись и другие архаичные сложности, такие как многоуровневая организация людей Ленга; многие из них не были посвящены в глубочайшие тайны и доктрины секты, но действовали главным образом как пассивные медиумы для голосов Великих Древних, которые время от времени передавали свои указания. Великое откровение, о котором читатель уже, наверное, догадался, состоит в том, что Энос Харкер был избран следующим и, по-видимому, последним аватаром, носящим тулку Ньярлатхотепа.

12

Он вернулся на Запад всего несколько лет назад, чувствуя отчаянную потребность подумать обо всём, что услышал, об ответственности, которая теперь лежала на его плечах. Те, кто был предан ему как своему царю-жрецу и даже как своему живому богу, не осмеливались спросить почему он уходит, хотя и не испытывали особого энтузиазма от этого. Насколько им было известно, он, возможно, почувствовал призыв снова выйти в мир, как это делали в прошлом прежние аватары, чтобы подготовить всё к окончательному наступлению хаоса, когда безумные полярные сияния должны будут катиться вперёд и взрывать всё подряд беспощадным, расточительным пламенем.

Насколько я могу представить, сама утонченность сосуда — образованного человека с Запада, благодаря чему воплощение тулку стало столь мощным, также сделала его менее предсказуемым, менее управляемым, чем предыдущие первосвященники, которые все были невежественными азиатами, рождёнными и воспитанными в глуши, обитателями виртуальной области, лишёнными культуры или контактов с людьми.

Мы все мы, к большому сожалению, существа с одинаковым взглядом на жизнь. Мир, в котором мы живём, подобен атмосфере, которой мы дышим, и, как известно, трудно не делать того, что делают римляне в Риме. Таким образом, смятение и мучительные сомнения доктора Харкера, как только он вернулся на Запад, быстро переросли в кризис нерешительности, в котором преданность соперничающим картинам реальности едва не разорвала его на части. Он плакал, чтобы совладать со своими мыслями, пока готовил научную монографию, которую поручил мне оформить окончательно. Его настоятельное желание ознакомиться с такими текстами, как «Некрономикон» и переведённым «Текстом Р'льеха» было на самом деле последней попыткой опровергнуть его собственные убеждения и переживания как иллюзии и заблуждения. Возможно, культ промыл ему мозги. Теперь он на это надеялся! Лучше так, чем допустить, что безумные вещи, в которые он верил, окажутся правдой!

Но они доказали, что являются правдой. Он надеялся, что высказывания, которые он когда-то считал обрывками грубого языка Р'льеха, не будут иметь ничего общего с тем, что казалось осязаемой реликвией этого языка, переведённой объективной третьей стороной. Страшная правда состояла в том, что некоторые из тех фраз, которые он помнил, слышал (и говорил) присутствовали в этой книге, и были переведены именно так, как он их понял. Теперь не было ни малейшего шанса, что это неправда.

Что касается меня, то, должен признаться, я оказался на шаг позади пожилого священника. Я очень боялся, что петля истины сомкнётся и на моей шее. Я отчаянно надеялся на то, в чём в любое другое время был бы совершенно уверен: человек передо мной, явно страдающий бредом, окончательно сошёл с ума. Но я тоже понял, что уже слишком поздно для этого, слишком поздно сохранять рассудок.

13

Теперь я достаточно хорошо знал природу болезни, которая быстро разрушала физическую форму доктора Харкера. Он вовсе не деградировал. Он преображался, преображался в подобие апостола последнего часа, Ньярлатхотепа. Когда это преобразование будет завершено, наступит тот самый час. Кали-юга закончилась. Появился ли апостол на этой стороне мира или нет, не имело значения. Как только он избавится от последних остатков своего хозяина Эноса Харкера и человеческой совести, исчезнут и последние надежды предотвратить его апокалипсическую миссию.

До этого момента я молчал, бормоча что-то своему хозяину, хотя думать о нём в таких терминах сейчас казалось легкомысленным. Как он мог быть так странно спокоен? Он просто смирился со своей судьбой? И с мрачной судьбой, уготованной всему человечеству? Или это был последний клочок надежды, который он до сих пор скрывал от меня?

— Может быть. Может быть. Сегодня вечером у меня был гость. Именно поэтому мне пришлось отложить беседу с вами. Он — человек, разбирающийся в этих вопросах, в некотором смысле более знающий, чем я, несмотря на всё, что я видел. Его зовут Свами Сунанд Чандрапутра, или, по крайней мере, он просит, чтобы его так называли. Он прекрасно понимает ситуацию. Он оставил мне это.

На забинтованной, похожей на лапу ладони лежал необычно большой ключ из потускневшего серебра с искусными узорами.

— С этим я могу попытаться сбежать. Я не могу спасти свою жизнь. Моя судьба была решена в тот момент, когда я принял участие в богохульном таинстве. Но, возможно, есть шанс пойти туда, где появление этого существа внутри меня не причинит никому вреда. Я возьму ключ и войду в состояние сна, более реального, чем иллюзия, в которой мы сейчас находимся. Там я пройду через дверь, горный портал Саркоманда. Дьяволы Чо-Чо будут ждать меня и попытаются преградить мне путь. Но если я буду твёрдо верить, что они всего лишь беспочвенные призраки моего собственного разума, тогда я смогу победить. Что будет потом, я не знаю. Но путь назад для аватара будет долгим, слишком долгим для него, принявшего громоздкую мантию грубой плоти. Слушайте! Время пришло! Его сны начинают вторгаться в бодрствующий мир!

В течение нескольких минут я смутно ощущал нарастающее эхо, но оно ещё не проникло в мое сознание. Теперь звук, который трудно описать словами, стал отчётлив. Мне показалось, что я слышу медленную и ровную поступь огромных шагов, шагов Левиафана, сотрясающих землю, хотя я не чувствовал физической дрожи. Они раздавались глубоко под землёй, словно из каких-то пещер, о существовании которых никто не подозревал. Шли минуты, и казалось, что гулкие шаги постепенно поднимаются по изгибу небосвода, пока не достигнут Зенита. Я сидел так, ни на что не глядя, ожидая, прислушиваясь, и вздрогнул, когда часы на камине пробили полночь. Я повернулся к доктору Харкеру, наверное, в поисках подсказки, но обнаружил пустую кровать.

Вообще-то не совсем пустую. Ключ необычных пропорций из почерневшего серебра вдавился в растрёпанные простыни. Инстинктивно я схватил его, повернулся и направился к двери. Я не остановился и не зашёл в свою комнату, чтобы забрать свои немногочисленные пожитки, а направился вглубь острова с максимальной скоростью, на какую был способен. Я мало думал о том, что может случиться дальше, знал лишь, что я должен бежать, как Лот из Содома.

Должно быть, я добрался до своей старой квартиры на Паркер-стрит, где хозяйка, услышав мой отчаянный стук, впустила меня. Я мало что помню из того, что случилось той ночью или на следующий день, и я не был свидетелем того, что произошло на мысе Керн, или того, что могло там произойти. Как я уже сказал, этот район в основном пустынен, и это проявление милосердия в свете того, что, наконец, произошло. Бродяга, который, шатаясь, брёл по трамвайным путям к пляжу, рассказал, как он сначала увидел странную вспышку голубоватого света, вырвавшуюся вверх из одной хижины, словно это был маяк на берегу. Я не сомневался, что он имеет в виду дом, арендованный доктором Харкером. Затем последовала более мощная вспышка, в которой появилось несколько фигур, борющихся в тени, одна из них выглядела больше остальных. Власти списали это на алкогольные галлюцинации. Хотя даже они не могут отрицать, что нечто превратило весь пляж в огромный лист стекла.

Какая бы сила ни была ответственна за это, она сделала так, что вместо пляжного домика Эноса Харкера остался тонкий слой пепла, и химики в Мискатоникском Университете до сих пор гадают, что там произошло. Поиски пропавшего доктора Харкера не проводились, поскольку его немощь была хорошо известна, и доктор Спрэг заверил полицию, что в момент катастрофы больной мог находиться только в постели. Следовательно, в куче пепла, что раздувало ветром, находились и остатки Харкера.

Однако я знаю, что это не так, и я не одинок в своём мнении. Доктор Спрэг, кажется, уже не в первый раз знает больше, чем хочет сказать, и доктор Лланфер, похоже, не беспокоится, а скорее даже испытывает облегчение, как будто драма достигла развязки. Все остальные, естественно, расстроены тем, что не могут отправить в архив загадку, к которой до сих пор не найдено ответа. Самая большая тайна, о которой они не имеют ни малейшего представления, — это странная судьба Эноса Харкера.