Собственные записки. 1829–1834

Предисловие

Данная книга охватывает временной период с января по июнь 1829 года, а затем с октября 1832 года по конец 1834 года. Впервые эта часть «Записок» Н. М. Муравьева была опубликована в последней четверти XIX столетия в жунале «Русский архив». С тех пор они ни разу не переиздавались, став за прошедшее столетие подлинной библиографической редкостью. Ценная для потомков в первую очередь именно своей редкой правдивостью и непредвзятостью, описывающая жизнь «как она есть», день за днем, без прикрас, эта часть «Записок» Муравьева является важным историческим источником, существенно расширяющим и дополняющим наши знания как о Русско-турецкой войне 1828–1829 годов, так и в целом о политике Российской империи на Кавказе в этот период.

После Карса Муравьёв под началом И. Ф. Паскевича участвовал в сражениях под Ахалцихом и последующем взятии этой крепости, был в боях при селении Чаборий. Затем записки обрываются. Муравьев не писал их более трех лет, так что о последних месяцах службы его на Кавказе и в Закавказье и об участии в подавлении польского мятежа сохранились сведения лишь в его формулярном списке. Он был одним из главных участников взятия Эрзерума в июле 1929 года и во всех военных действиях, окончившихся подписанием Адрианопольского мирного договора между Россией и Турцией.

Разногласия с графом Паскевичем вынудили Муравьева покинуть Кавказ. В феврале 1830 года назначен он состоять при фельдмаршале графе И. И. Дибиче, а с ноября командовал гренадерской бригадой 6-го пехотного (бывшего Литовского) корпуса. Участвовал в подавлении Польского восстания 1831 года. В 1831 году Муравьев был призведен в генерал-лейтенанты и в сентябре того же года назначен начальником 24-й пехотной дивизии.

Записки свои Муравьев возобновил в октябре 1832 года, когда состоялось его назначение в Египет: Муравьев был командирован в Александрию к наместнику Египта с Высочайшим требованием прекратить военные действия против Турции. Именно во многом благодаря дипломатическому посредничеству Муравьева, его искусству и такту был предотвращен, казалось бы, неминуемый крах Османской державы Махмуда II, этого «больного человека Европы», как все чаще стали называть в XIX веке в международной политике Турцию. Сумел убедить наш герой и пашу Египта Мухаммеда-Али (велеречивого лукавого старца, искусно создававшего у окружающих всем своим внешним видом и образом иллюзию этакого добродушного простачка, сродни убеленному сединами продавцу сладостей с восточного базара, но обладавшему на деле непоколебимой волей, бешенной энергией и мертвой хваткой властолюбца) заставить своего приемного сына Ибрагим-пашу прекратить движение египетских войск на османскую столицу. Впрочем, как хорошо известно из истории, североафриканские повстанцы легко могли занять древний Константинополь: собственных сил для защиты столицы державы у османского султана Махмуда II (боевые генералы которого потерпели от значительно меньших по численности египетских войск не одно сокрушительное поражение) на тот момент уже не было.

События того времени много позднее Муравьев описал в книге «Турция и Египет в 1832 и 1833 годах» (Ч. 1–4. М., 1870–1874).

Для подкрепления серьезности своих намерений Николай I, желавший сохранить на Востоке некий статус-кво в виде проблемной, слабой и зависимой, но в целом прогнозируемой в своих действиях Турции вместо возможного появления на ее обломках целого ряда новых государств и перманентного хаоса войны вблизи южных рубежей России, направил в помощь дипломатической миссии генерала Н. Н. Муравьева эскадру российского флота под командованием контр-адмирала М. П. Лазарева.

Ответ на мучивший и тогда, в 1833-м, и много позже, многих вопрос почему Турция запросила в критический момент своей истории помощи у России, своего многовекового заклятого врага, дал тогда же в беседе с английском послом сам Махмуд II, приведший известную мудрость о том, что когда человек тонет и видит перед собой змею, то он даже за нее рад ухватиться, лишь бы не утонуть.

Дальнейшее хорошо известно и описано в многочисленных мемуарах, включая предлагаемые ныне читателю. В отчетах III Отделения за 1833 год об итогах действия русского правительства в Малой Азии можно прочитать:

«В начале года обращено было всеобщее внимание публики на действия нашего правительства в отношении к делам турецким. Действия сии произвели самое выгодное впечатление. Публика сравнивала в сем случае политику нашего правительства с политикой Франции и видела, с одной стороны, твердость, искренность и благородство; с другой – какое-то смешное шарлатанство и нахальство. Особливо разительное произвело тогда впечатление данное государем повеление эскадре и войскам нашим, посланным на помощь султану, оставаться в занятых ими местах, доколе Ибрагим не очистит Малой Азии и не перейдет обратно за Тавр, а паша египетский не покорится условиям, предложенным Портою. Народное самолюбие вполне было удовлетворено таковой твердостью правительства»[1].

Гораздо важнее другое: Босфорская экспедиция 1833 года, когда российские войска стояли на стамбульском рейде и у многих горячих голов мелькали мысли об использовании удобного момента для восстановления православных крестов над стенами древнего Константинополя, привела к подписанию между Россией и Турцией Ункяр-Искелесийского договора. Этот союзный оборонительный трактат, заключенный сроком на восемь лет, предусматривал оказание сторонами в случае необходимости друг другу военной помощи. По секретной статье этого соглашения Россия отказывалась от военной помощи Порты, за что последняя обязывалась «ограничить действия свои в пользу императорского российского двора закрытием Дарданелльского пролива, то есть не позволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким бы то ни было предлогом»[2].

В отечественной историографии с того самого времени заключение Ункяр-Искелесийского договора почему-то считается чуть ли не вершиной российской дипломатии, дореволюционной так уж точно. Автор «Записок» в его подписании не участвовал: все-таки он был не профессиональным дипломатом, а прежде всего военным, и выполнял дипломатические поручения (надо признать, весьма удачно), в ходе своей службы царю и Отечеству от случая к случаю, в силу складывающихся внешне- и внутриполитических обстоятельств.

Так вот, будучи необычайно тонким, умным и проницательным наблюдателем, прекрасно зная по опыту своей предшествующей деятельности восточные языки, и что еще более важно – характер и образ мыслей людей Востока, Н. Н. Муравьев практически сразу после заключения между Россией и Турцией Ункяр-Искелесийского трактата проницательно отметил в своих дневниковых записях как о фактической неспособности для его страны, руководствуясь текстом договора, обеспечить безопасность Черного моря от гипотетического вторжения третьих (читай – европейских) держав в случае возможной войны, так и неспособность Порты реально обеспечить, согласно условиям все того же договора, закрытие Проливов для военных кораблей других держав в случае возникновения у них с Россией военного конфликта:

«1. Турецкое правительство никогда не будет в состоянии знать заблаговременно об угрожающей ему опасности, и потому нельзя даже будет обвинять Порту в лживости расположения ее к нам, если она не позовет нас вовремя на помощь.

2. Турецкий флот по бездеятельности и слабости своей не только не будет в состоянии противиться вторжению в Дарданеллы; но даже будет взят и присоединен к неприятельским силам для действия против нас.

3. Когда неприятельские эскадры, стоящие обыкновенно близ Смирны, захотят вторгнуться в Черное море, то они будут бомбардировать Одессу прежде, чем узнают в Петербурге о вторжении их, и войска наши не только не поспеют в Дарданеллы для обороны входа, но и не увидят Босфора прежде изгнания неприятеля из Черного моря…

Весь договор был написан без видимой обдуманности. Мелькали правдоподобие и возможность другой экспедиции; спешили кончить настоящую, опасаясь всеобщей войны в Европе, и думали положить основание будущего посещения нами Царьграда, трактатом, сделанным без всякого поручительства со стороны турок; ибо они до последнего дня падения своего могли еще признавать себя в силах держаться без нашей помощи.

Со своей стороны, сераскир, заключая условие секретной статьи, знал, что дарданелльские замки не в состоянии помешать вторжению, но, давая высокую цену мнимым силам знаменитого пролива, уже давно пришедшим в ослабление, он делал нам угодное и вместе с тем имел в виду скорейшее удаление наше. При том же Порта всегда могла оправдаться в случае вторжения, несколькими выстрелами, пущенными с дарданелльских батарей по неприятельским судам»[3].

Вскоре после заключения Ункяр-Искеллейского договора Великобритания, опасаясь чрезмерного усиления России в Турции, ультимативно потребовала от державы Николая I запрета на проход русских военных кораблей через Дарданеллы в Средиземное море, что фактически делало для России его бессмысленным и неработающим: «они вскоре после заключения договора требовали от нас к запретительному условию дополнения, по коему бы равно и нашим военным судам был воспрещен выход через Геллеспонт в Средиземное море, на что… мы и согласились»[4].

Но самое главное – Ункяр-Искелесийский договор с его тайной статьей, этаким секретом Полишинеля, стал спусковым механизмом для формирования ведущими мировыми державами условий для международной изоляции России, что так наглядно и очевидно продемонстрировала спустя всего два десятилетия разразившаяся Крымская война, ставшая крахом всей восточной политики России и личной драмой ее самодержца. Но, как известно, нет пророка в своем Отечестве. Впрочем, это совсем другая история…

…По возвращении на родину Николай I должным образом (в его понимании) оценил заслуги Н. Н. Муравьева. В июле 1833 года Муравьев был пожалован в генерал-адъютанты, в апреле 1834 года назначен исполняющим обязанности начальника штаба 1-й армии. В том же 1834 году Муравьев составил записку «О причинах побегов и средствах к исправлению недостатков армии». Цель и содержание записки Муравьев объяснял в своем дневнике: «…я составил записку, в коей изложил горестное состояние, в коем находятся войска в нравственном отношении. В записке сей были показаны причины упадка духа в армии, побегов, слабости людей, заключающиеся большею частью в непомерных требованиях начальства в частых смотрах, поспешности, с коею старались образовать молодых солдат, и, наконец, в равнодушии ближайших начальников к благосостоянию людей, им вверенных. Тут же излагал я мнение свое о мерах, которые бы считал нужными для поправления сего дела, погубляющего войска год от году. Я предлагал не делать смотров, коими войска не образуются, не переменять часто начальников, не переводить (как ныне делается) людей ежечасно из одной части в другую и дать войскам несколько покоя»[5]. Записка заключала, несомненно, много ценных указаний, и даже император Николай I, сделавший на полях ее массу отметок, объяснений и замечаний на разные пункты, неоднократно начертал «справедливо».