Впервые напечатано в газете «Киевлянин», 1898, №№ 300, 301, 304, 305, 306, 307, 308, 312, 313, 314, 315, 318, 30 октября — 17 ноября, с подзаголовком «Из воспоминаний о Волыни, повесть А. И. Куприна».
Повесть была закончена в 1898 году и отослана в «Русское богатство». В письме к секретарю редакции Ал. Иванчину-Писареву Куприн просил выслать в Киев гонорар за рассказ «Лесная глушь» и «кстати уведомить… пойдет ли „Олеся“» (письмо без даты, ИРЛИ). Судя по подзаголовку к рассказу «Лесная глушь»: «I. Досвиток», «Олеся» должна была появиться в журнале вторым произведением цикла, написанного по волынским впечатлениям. Ответ на запрос Куприна о судьбе повести в переписке не сохранился. «Олеся» в «Русском богатстве» не была напечатана.
Вскоре после запроса Куприн передал ее в газету «Киевлянин», где повесть появилась со следующим вступлением:
«Целыми днями мы бродили по болотам, увязая по пояс в тине, то перепрыгивая с кочки на кочку, то пробираясь сквозь густую чашу аира и лозняка. „Господа, да идемте же домой, — говорил время от времени кто-нибудь из нас. — Ведь нельзя же, ей-богу, до ночи в болоте торчать“. Мы соглашались уже с этим голосом благоразумия, но тут, как на зло, чья-нибудь собака нападала на след бекаса или подымался невдалеке целый утиный выводок… И опять нами овладевал неугасимый охотничий пыл.
В усадьбу мы возвращались обыкновенно после солнечного заката, едва держась на ногах от усталости, той хорошей, веселой усталости, которую дает только целый день, проведенный на охоте, нагуленный аппетит и ощущение полного ягдташа, оттягивающего плечо. Часто нас довозил до дому попутный мазур, возвращавшийся порожняком со своей пашни. Собаки наши еле тянулись за волами, свесив набок длинные розовые языки и останавливаясь около каждой лужи, чтобы торопливо лакнуть несколько капель грязной воды.
Зато какое наслаждение было, надев сухое белье и заменив болотные сапоги теплыми мягкими валенками, сидеть после обеда в ярко освещенной столовой перед рюмкой домашней наливки, крепкой и густой, как самый лучший ликер. Какую прелесть получали тогда все мелочные события этого дня! Их повторяли бесконечно, и все-таки каждый раз они вызывали снова: и веселый смех, и удивление, и досаду… У одного ружье затянуло: щелкнул сначала только пистон, а потом вдруг — бах! и весь заряд полетел в небо… Другой великолепнейшим дуплетом убил пару уток. Третий… впрочем, кому же из охотников не знакомы эти волнующие, всегда немного неправдоподобные воспоминания?..
В один из таких вечеров наш милейший хозяин, Иван Тимофеевич Порошин, лежа, по своему обыкновению, на широком турецком диване, рассказал нам несколько довольно любопытных местных преданий. Польщенный нашим вниманием, он в конце концов признался, что у него самого „произошел в жизни не совсем обыкновенный эпизод, в котором главную роль играла настоящая полесская колдунья“.
— Боюсь я, что вы меня, старика, насмех поднимете, — добродушно прибавил Иван Тимофеевич, — а то бы я вам прочитал эту историю. Если уж говорить откровенно, то ведь и я когда-то пописывал… Вот и этот случай записал… Вышло что-то вроде маленькой повестушки, так, страничек в пятьдесят… Думал я сначала обработать ее, да, так, как-то она завалялась. Только вот что, господа… (он поглядел на нас поверх очков с доброю нерешительной улыбкой). Я должен раньше сказать маленькое и довольно щекотливого свойства предисловие. Дело в том, что я вовсе не хочу поступать подобно тому автору, который, затащив приятеля прослушать… „маленький рассказец“ и угостив его предварительно стаканом жидкого чая, устраивает ему самую коварную ловушку. Он припирает злополучного приятеля, для большей верности, в угол тяжелым письменным столом и затем без отдыха, без пощады, залпом прочитывает ему „рассказец“, этак… в пятнадцать печатных листов. Поэтому, господа, убедительно прошу, если кого из вас устрашает перспектива полуторачасового чтения, то идите без стеснения в мой кабинет. Вам туда перенесут ваши стаканы. И, уверяю вас, я ни капельки на это не обижусь: у меня никогда не было жилки авторского самолюбия.
Но никто после этого предисловия не тронулся с места, наоборот, все мы единодушно заинтересовались „повестушкой“.
Иван Тимофеевич долго рылся в письменном столе и, наконец, вытащил тоненькую тетрадку, в обыкновенную четвертушку форматом, с пожелтевшими страницами и выцветшими чернилами.
Вот что он прочел».
В тексте газеты «Киевлянин» были даны авторские примечания:
грубка — печка;
веселье — свадьба;
вышницы — ворота при въезде в деревню;
закрутки — по народному суеверию, для того чтобы причинить кому-нибудь зло, надо только сделать у него в хлебе закрутку, то есть известным образом закрутить несколько колосьев;
зоря — зоря, зирька — звезда.