Социальная реформа или революция

4. КРУШЕНИЕ

Свою ревизию социал-демократической программы Бернштейн начал с отрицания теории крушения капиталистического строя. Но так как крушение буржуазного общества является краеугольным камнем научного социализма, то удаление этого краеугольного камня должно логически привести к крушению всего социалистического мировоззрения Бернштейна. Во время дебатов он, желая отстоять свое первое утверждение, последовательно сдает одну позицию социализма за другой. Без крушения капитализма невозможна и экспроприация класса капиталистов, и Бернштейн отказывается от экспроприации, делая целью рабочего движения постепенное осуществление «принципа товарищества».

Но кооперативный принцип не может быть осуществлен при капиталистическом способе производства, и Бернштейн отказывается от обобществления производства и приходит к реформе в области торговли, к потребительским обществам.

Преобразование общества с помощью потребительских обществ и вместе с профсоюзами не мирится с фактическим материальным развитием капиталистического общества, и Бернштейн отказывается от материалистического понимания истории.

Но его теория о ходе экономического развития несовместима с марксовым законом прибавочной стоимости, и Бернштейн отказывается от закона стоимости и прибавочной стоимости, а вместе с этим — от всей экономической теории Карла Маркса.

Но при отсутствии определенной конечной цели и экономической основы в современном обществе невозможна пролетарская классовая борьба — и Бернштейн отказывается от классовой борьбы и проповедует примирение с буржуазным либерализмом.

Но в классовом обществе классовая борьба — явление вполне естественное и неизбежное, и Бернштейн последовательно отрицает даже существование классов в современном обществе: рабочий класс для него только масса индивидуумов, не связанных между собой не только политически или духовно, но и в экономическом отношении. Равным образом и буржуазия, по мнению Бернштейна, политически связана не внутренними экономическими интересами, а внешним давлением сверху или снизу.

Но если классовая борьба не имеет под собой экономической основы, если, в сущности, нет также никаких классов, то оказывается невозможной не только будущая борьба пролетариата с буржуазией, но и борьба, совершавшаяся до сих пор; тогда необъяснимы и существование социал-демократии и ее успехи. Или и ее можно объяснить только как результат политического давления со стороны правительства? По мнению Бернштейна, она может быть понята не как закономерный результат исторического развития, а как случайный продукт гогенцоллерновского курса, не как законное дитя капиталистического общества, а как незаконный ребенок реакции. Так Бернштейн с неумолимой логикой переходит от материалистического понимания истории к пониманию ее в духе «Frankfurter Zeitung» и «Vossische Zeitung».

Отбросив всю социалистическую критику капиталистического общества, Бернштейну остается еще только найти удовлетворительным, по крайней мере хоть в общем, современное положение. Но и это не пугает его. Он находит, что в настоящее время реакция в Германии не так сильна; «в западноевропейских государствах почти незаметна политическая реакция, почти во всех государствах Запада буржуазные классы придерживаются по отношению к социалистическому движению, самое большее, только оборонительной политики, но не политики насилия». Рабочие становятся не беднее, а, наоборот, все состоятельнее, буржуазия политически прогрессивна и даже морально здорова, реакции и угнетения не видно — все идет к лучшему в этом лучшем из миров…

Так Бернштейн вполне логически и последовательно спускается от А к Я. Он начал с того, что отказался от конечной цели ради движения. Но так как в действительности без социалистической цели не может быть социал-демократического движения, то он, по необходимости, кончает тем, что отказывается и от самого движения.

Таким образом, рухнула вся социалистическая теория Бернштейна. Все величавое, симметричное чудесное здание марксовой системы превратилось у него в большую кучу мусора, в которой нашли себе общую могилу обломки всех систем, обрывки мыслей всех великих и малых умов. Маркс и Прудон, Лео фон Бух и Франц Оппенгейм, Фридрих-Альберт Ланге и Кант, Прокопович и д-р барон фон Нейпауер, Геркнер и Шульце-Геверниц, Лассаль и проф. Юлиус Вольф — все внесли свою лепту в систему Берн-штейна, у всех он чему-нибудь научился. И ничего удивительного! Оставив классовую точку зрения, он потерял политический компас; отказавшись от научного социализма, он лишился духовной оси кристаллизации, вокруг которой отдельные факты группируются в органическое целое последовательного мировоззрения.

Эта теория, состряпанная без разбору из крох всевозможных систем, кажется на первый взгляд совершенно беспристрастной. Бернштейн и слышать не хочет о какой-нибудь «партийной науке» или, вернее, о классовой науке, о классовом либерализме, классовой морали. Он надеется представить общечеловеческую, абстрактную науку, абстрактный либерализм, абстрактную мораль. Но так как в действительности общество состоит из классов, имеющих диаметрально противоположные интересы, стремления и взгляды, то общечеловеческая наука в области социальных вопросов, абстрактный либерализм и абстрактная мораль пока только фантазия, самообман. То, что Бернштейн считает общечеловеческой наукой, демократией, моралью, есть только господствующая, т. е. буржуазная, наука, буржуазная демократия, буржуазная мораль.

В самом деле! Отрекаясь от экономической системы Маркса, с тем чтобы клясться учением Брентано, Бёма — Джевонса, Сэя, Юлиуса Вольфа, не заменяет ли он научное основание освобождения рабочего класса апологией буржуазии? Говоря об общечеловеческом характере либерализма и превращая социализм в его разновидность, не лишает ли он социализм его классового характера, т. е. его исторического содержания, а следовательно, и вообще всякого содержания; и наоборот, не превращает ли он тем самым историческую носительницу либерализма — буржуазию в представительницу общечеловеческих интересов?

А когда он открывает поход против «возведения материальных факторов в степень всемогущих сил развития», против «презрительного отношения к идеалу» (с. 187) в социал-демократии, когда он выступает в защиту идеализма и морали и в то же самое время восстает против единственного источника морального возрождения пролетариата — революционной классовой борьбы, разве это не значит, в сущности, проповедовать рабочему классу квинтэссенцию буржуазной морали: примирение с существующим строем и перенесение надежд в потусторонний мир моральных представлений?

Наконец, направляя самые острые свои стрелы против диалектики, не борется ли он со специфическим образом мышления поднимающегося классово-сознательного пролетариата? Не борется ли он против оружия, которое помогло пролетариату рассеять мрак его исторического будущего, против духовного оружия, которым он, экономически еще угнетаемый, побеждает буржуазию, доказывая ей ее недолговечность и неизбежность своей победы; не борется ли он против того оружия, которым уже совершена революция в мире идей?

Распростившись с диалектикой и усвоив себе эквилибристику мысли по принципу: «с одной стороны — с другой стороны», «правда — но», «хотя — но тем не менее», «более или менее», Бернштейн вполне последовательно воспринимает исторически обусловленный способ мышления погибающей буржуазии, способ, являющийся точным духовным отражением ее общественного бытия и ее политической деятельности. Политическое «с одной стороны — с другой стороны» и «если — но» современной буржуазии выглядит точно так, как способ мышления Бернштейна, что является самым лучшим и верным симптомом буржуазности его мировоззрения.

Но Бернштейн находит теперь также, что и слово «бюргерский» не классовое выражение, а понятие, относящееся ко всему обществу. Это означает только, что он последовательно ставит точку над i, что вместе с наукой, политикой, моралью и способом мышления он заменил также и исторический язык пролетариата языком буржуазии. Обозначая словом «бюргер» безразлично как буржуа, так и пролетария, следовательно, просто человека, он фактически отождествляет человека вообще с буржуа, а человеческое общество — с буржуазным.