Струве П. Б. Социальный либерализм / Избранные сочинения. Москва, РОССПЭН, 1999, с. 412–423 (Перевод с немецкого Н. С. Плотникова / Peter Struve, Sozialliberalismus // Internationales Handworterbuch des Gewerkschaftswesens. Bd. 2. Berlin, 1932. S. 1531–1536).
Рубцов А. В. Метафизика власти: Социальный либерализм эпохи упадка // Ведомости, № 3917,15.09.2015.
Читатель сможет прочесть об этом в статье В. Автономова [Автономов, 20015] и комментариях Р. Капелюшникова, включенных в последнюю часть настоящего издания.
Этот редакционный комментарий к русскому переводу вводной статьи Моник Канто-Спербер «Перспективы либерализма и поиск корней» был опубликован в журнале «Неприкосновенный запас» (2004, № 6). За последние годы критическая риторика либерализма явно усилилась, причем, как и раньше, не всегда обосновано.
Даже такой певец «ценности свободы», как Дж. С. Милль, еще за полстолетия до В. Парето, оправдывал в своей книге «О свободе» вмешательство государства во всех случаях, когда «действия человека наносят ущерб благополучию другого человека» [Милль (1993, с. 12)].
Речь идет о современных формах патернализма, предложенных поведенческими экономистами, о либертарианском [Sunstein, Thaler, 2003] и асимметричном [Camerer et al., 2003] патернализме, занимающих все большее место в экономической политике развитых стран. См. также: [Капелюшников, 2013а, 2013[6]].
Кроме журнальных статей и докладов на научных конференциях, в том числе на недавней конференции американской экономической ассоциации, результаты исследований по данной проблематике представлены в ряде монографий [Гринберг, Рубинштейн, 2000; 2008; Grinberg, Rubinstein, 2005; Рубинштейн, 2010].
Как отмечал Дж. Кейнс, «наиболее значительными пороками экономического общества, в котором мы живем, являются его неспособность обеспечить полную занятость, а также его произвольное и несправедливое распределение богатства и доходов» [Кейнс, 2007, с. 332]. Добавлю, что и в том случае, когда «произвольное» распределение богатства и доходов, воспользовавшись рецептом первой теоремы экономической теории благосостояния [Arrow, Debreu, 1954], заменить оптимальным, «порок экономического общества», связанный с «несправедливым распределением» и неравенством, будет иметь место. Причем, как показал П. Самуэльсон, децентрализованно устранить его невозможно [Samuelson, 1954].
При использовании понятия «общественные интересы» я старался сохранить терминологию, которую применяли те или иные авторы: коллективные или общие потребности, потребности или интересы общества как такового, интересы или предпочтения общества в целом и т. п.
Речь идет именно о мировоззрении. Недавно в лекции А. Маскина, занимающегося сравнительными исследованиями американской и русской театральных школ, я услышал любопытное объяснение, почему в Америке фактически нет репертуарного театра. По мнению американского эксперта, это связано с методикой подготовки актеров и режиссеров, доминанта которой – ориентация исключительно на творческую индивидуальность и игнорирование феномена ансамбля, составляющего основу репертуарного театра. Такой вот получилась американская проекция индивидуалистического мировоззрения на театральное искусство.
По мнению Блауга, «собственные работы Поппера не дают представления о том, насколько решительно он настаивает на методологическом индивидуализме» [Блауг, 2004, с. 100], и в известном методологическом споре 1950-х гг. сам Поппер не участвовал.
Речь идет о наличии такого пространства, существующего вне голов индивидуумов, в котором их мысли и слова обретают общий смысл [Витгенштейн, 1994]. Я еще вернусь к этому важному философскому положению, которое, на мой взгляд, создает основу для научного объяснения процессов формирования социальных установок.
См. развернутый обзор современной французской социологи П. Ансара [Ансар, 1995-
Иллюстрируя идеи Витгенштейна, Тейлор приводит следующие слова: «Мысли подразумевают и требуют фоновое пространство значений для того, чтобы быть теми мыслями, которыми они являются» [Тейлор, 2001, с. 10].
Назвав феномен «общего понимания» культурой и применив подход Соссюра к широкому классу социальных явлений, Тейлор определил тем самым ее единственного носителя – общество как таковое.
Подчеркну, что нормативные интересы социума, формируемые в рамках политической ветви, – лишь некоторое приближение к потребностям общества, существующим в латентной форме. На этом важном вопросе я остановлюсь позже.
В трактовке Марголиса рациональный выбор должен сохранять возможность того, «что человек, который ведет себя даже таким образом, что наблюдатели считают его вредным для самого человека и окружающих, может, однако, быть рациональным» [Margolis, 1982, р. 14]. Комментируя эту модель, Д. Норт отметил, что «она позволяет объяснить некоторые модели поведения при голосовании, которые представляются бессмысленными в рамках поведенческой модели индивида, стремящегося к максимизации личной выгоды» [Норт, 1997, с. 30–31].
Данное предположение присутствует также в работах Д. Харсаньи [Harsanyi, 1955] и ряда других экономистов. Эта же гипотеза сформулирована К. Эрроу: «…принимается, что каждый индивидуум имеет порядок предпочтений на всех возможных состояниях социума. Этот порядок выражает не только его пожелания, касающиеся собственного потребления, но и его социальные установки, его взгляды на справедливость в распределении или на блага, получаемые другими индивидуумами на основании коллективных решений» [Эрроу, 2005, с. 78].
Подробное изложение позиции Полтеровича, высказанной во время наших личных бесед, содержится в [Рубинштейн, 2010, с. 111–116].
Справедливости ради замечу, что взгляды Полтеровича со временем несколько изменились, и сегодня он готов согласиться с моим объяснением, в соответствии с которым речь идет о двух источниках оценки и, соответственно, о разных людях. Но об этом немного позже. Добавлю, что мое собственное понимание тут тоже не стояло на месте и во многом сформировалось под влиянием неоднократных бесед с Полтеровичем, за что я ему искренне благодарен.
В предисловии к англоязычному изданию книги Викселля «Исследование по теории финансов» Бьюкенен призвал «коллег-экономистов сначала построить какую-либо модель государственного или политического устройства, а уже потом приступить к анализу результатов государственной деятельности» [Бьюкенен, 1997, с. 18]. Следуя данной методологической установке и для целей анализа формирования общественных интересов, я рассматриваю достаточно простую модель парламентской демократии.
Вслед за Марголисом и я также готов к расширению границ смитианского своекорыстия, причем столь далеко, что альтруизм превращается в составляющую рационального поведения [Margolis, 1982, р. 17]. Замечу, что в этой постановке альтруистические интересы индивидуумов «улавливает» рыночная ветвь формирования общественных предпочтений.
Кроме работы А. Крюгер назову публикации Дж. Бьюкенена, А. Нисканена, М. Олсона, Г. Таллока. К этому добавлю, что конец столетия оказался переполнен упоминаниями о «рентоищущем классе», «политическом доходе», «бюрократической ренте», «логроллинге» и т. п.
Я имею в виду публикации, посвященные ценностным установкам общества и их отражению в институциональной теории (см., также: [Харсаньи, 2004]).
Я имею в виду знаменитую дискуссию на собрании совета «Союз социальной политики» в Вене в 1909 г. и доктрину Вебера-Зомбарта «свободной от ценностных суждений общественной науки» (Wertjreiheit), имеющую и сегодня своих сторонников.
В подтверждение этого напомню теорему Д. Юма «О невозможности» – «из того, что есть, невозможно вывести то, что должно быть», сформулированную М. Блейком в виде знаменитой «Гильотины Юма» [Black, 1970, р. 24].
Замечу, что и рыночная ветвь общественных интересов страдает синдромом неопределенности. Вспомнив условия теоремы Эрроу-Дебре, легко понять, что они выполняются крайне редко, обусловливая свои «проекции» общественного интереса.
Более общее объяснение присутствует в работах по новой политэкономии (см., например, [Persson, Tabellini, 2005; Либман, 2007, 2008]).
В этом контексте интерес представляют и работы Ж. Тироля, предложившего модель с «надзорными технологиями» [Tirole, 1986].
Следует отметить, что частично задача расширения объекта исследования была решена Самуэльсоном в его знаменитой четырехстраничной статье, где к стандартным частным благам были добавлены общественные товары [Samuelson, 1954]. При этом построенная модель равновесия опиралась исключительно на интересы индивидуумов, а нормативные интересы общества, оставшиеся за пределами модели и вне экономики, были делегированы Самуэльсоном «эксперту по этике».
В формулировке Самуэльсона «общественным является товар, входящий в одинаковом количестве в две или более индивидуальные функции полезности» [Samuelson, 1954, р. 108]; как указывает Блауг, ссылаясь на У. Маццола, «особая природа общественных благ заключается в том, что их потребление может быть только совместным и равным: чем больше достается одному домохозяйству, тем больше, а не меньше достается любому другому» [Блауг, 1994, с. 549]. Замечу также, что при описании общественных благ часто пользуются адекватными этим дефинициям свойствами «неисключаемости» и «несоперничества».
Хочу обратить внимание на аналогичные рассуждения Марголиса при рассмотрении поведения S-Смита, отвечающего за своекорыстие, и G-Смита – за альтруизм, внутри одного индивидуума, повлекшие за собой признание любого блага общественным товаром для данной пары участников в FS-модели [Margolis, 1982, р. 36–46].
За исключением тех случаев, когда оно исходно, до попадания под опеку общества, проявляло свойства общественного товара.
Напомню, что в трактовке самого Линдаля, речь идет о совокупности граждан, приобретающих одинаковое количество общественного блага, но по разным ценам. При этом все эти цены, будучи налоговыми взносами индивидуумов, имеют одну и туже природу.
Экономисты в принципе предпочитают не обсуждать природу человеческих предпочтений, оставляя эту тему, например, психологам; насколько оправданы такие ограничения при построении моделей, обсуждается, например, в [Либман, Хейфец, 2011].
Другое дело, что образ перераспределительных империй нередко является упрощенным – это особенно справедливо для Китая, одного из наиболее часто упоминающихся примеров обществ, основанных на перераспределении. На самом деле Китай имеет давнюю традицию автономных от государства рынков [Pomeranz, 2000].
Можно спорить, являются ли архаические империи или современные развитые страны «общим случаем», под который должна быть «заточена» теория, но подход, ориентирующийся преимущественно на функционально дифференцированные общества, имеет полное право на существование (собственно говоря, большинство работ в общественных науках относится к этой группе).
Последние могут анализироваться как носители группового интереса с точки зрения КЭС, а могут – как примеры монополистических фирм на рынке труда, стремящихся к максимизации ренты.
При этом следует подчеркнуть, что современная политическая экономика призывает не ограничиваться картиной подобного «эгоистичного» политика и учитывать в анализе и наличие у политиков предпочтений относительно целей общества в целом [Либман, Хейфец, 2011]; так что правильнее было бы говорить о том, что участники политического процесса принимают решения на основе смешения индивидуальных интересов и предпочтений относительно общественного блага.
В прикладных исследованиях и прикладных моделях речь может идти о других мерах (эквивалентная или компенсирующая вариация дохода), все равно имеющих индивидуалистическую природу.
Связанные с этим проблемы обсуждаются в [Block, 2011]. Конечно, экономисты обсуждают и другие критерии – скажем, неравенство доходов, инновационную активность в обществе и т. д. – но все же в центре внимания находится обычно именно эффективность.
Или (в неоклассике) первой теоремы благосостояния, или (в австрийской школе) идей о рынке как процедуре познания и выявления рассеянной информации, или (в марксизме, например) представления о рынке как механизме эксплуатации.
Надо отметить, что для целого ряда «индивидуалистских» подходов (скажем, австрийской школы, которая очень скептически относится к подобному тестированию) тест «эффективности» рынка в принципе невозможен, поскольку он предполагает, что исследователь обладает лучшим «знанием», чем то, которое было агрегировано рынком в процессе своего функционирования, что в принципе невозможно. Отсюда нередко звучащие утверждения об эффективности рынка «по определению». На мой взгляд, такие ограничения анализа столь же неприемлемы, как и ограничения анализа в КЭС – ценность теории определяется исключительно ее способностью генерировать эмпирически тестируемые гипотезы.
Хороший пример – спрос на непотребляемые общественные блага, вошедший в экономическую науку после катастрофы танкера ExxonValdez, результатом которого стало массовое загрязнение побережья Аляски: выяснилось, что хотя большинство американцев никогда не бывало в этом штате и не стремится побывать там, они готовы инвестировать значительные средства в защиту его экологии.
Простейший пример – «гиперболическое дисконтирование», при котором выгоды от текущего действия оцениваются значительно выше, чем будущие убытки. Исследования показывают, что слабость силы воли становится проблемой, прежде всего, при росте числа доступных вариантов выбора [O’Donoghue, Rabin, 2001].
Принято говорить о «полезности опыта» (experienced utility) и «полезности решения» (decision utility) – человек в принципе стремится к первой, но в своих решениях руководствуется второй.
Подчеркну, что речь не идет о «войне всех против всех» по Т. Гоббсу – если в последней участники преследуют цель максимизации собственного благосостояния за счет окружающих, что, вообще-то, может привести к формированию эффективных равновесий [Piccione, Rubinstein, 2007], «радость разрушения» состоит именно в причинении вреда – даже если последний не приносит никакой выгоды, кроме «морального удовлетворения».
В [Abel-Koch, 2011] показывается, что при наличии товаров, вызывающих зависимость, утверждение стандартной экономической теории о росте благосостояния в условиях свободной торговли неверно. Общая модель анализа государственных интервенций в условиях ограниченной рациональности, основанных на традиционных инструментах (например, налогах) приводится в [O’Donoghue, Rabin, 2003].
Строго говоря, «полный» (complete) рынок – это рынок, на котором для каждого из возможных вариантов будущего существует ценная бумага, обеспечивающая при наступлении данной альтернативы фиксированный доход.
Собственно говоря, для создателей концепции «либертарианского патернализма» последний связан именно с «опциями по умолчанию» – как свободного от насилия инструмента регулирования человеческой деятельности, хотя сегодня термин используется иногда и в более широком значении.
В этой связи можно вспомнить, что пенсионная реформа в России 2000-х гг. первоначально была основана именно на «опции по умолчанию» – выборе между частными пенсионными фондами и – если индивид отказывался делать выбор – государственным пенсионным фондом, управляемым Внешэкономбанком. Подавляющее большинство россиян предпочли «опцию по умолчанию».