Содружество невозможных

Глава 9 ЦЕМРА

Громоздкие, неповоротливые транспорты ящеров крепко обсели йертайанский истребитель, прильнув с флангов. Мастер Войны потянул ручки управления, как узду строптивого коня, жестко и точно; вертикальные зрачки истончились в нитки. Его корабль вздыбился, уходя коброй: вверх и назад. Тотчас коротко и зло плюнули бозонные пушки, в бортах противника оплыли язвами смертельные черные провалы, из которых повалили окоченевшие в звездном вакууме чешуйчатые трупы.

— Ненавижу… животные, сдохните все, — сжались губы. — Да славится величие империи Йертайан!

Он крутнул ручки еще, еще, заводя свой корабль в штопор — очень быстро, предельно четко. Скорость решала все — кто первый, тот выжил.

Он выживал всегда.

Более того — он побеждал.

Вселяя ужас в противников империи, которой служил.

Он, не знающий сомнения, страха и боли. Мастер Войны.

Справа появились еще пять ящерских кораблей. Шли плотным клином, почти борт к борту, смертоносным кулаком.

Полыхнуло синим.

Тьма.

Он пришел в себя от настойчивой тряски.

— Очнитесь, очнитесь! — умолял встревоженный женский голос. — Господи, сколько крови! И нашатыря же нет, и перевязать нечем…

Обитаемая планета. И он понимал эту речь.

Речь его врагов — одних из множества.

Не открывая глаз, он прислушался к своим нейронам. Ранен. Серьезно. Не слишком удачное катапультирование?.. Но Мастеру Войны не было больно. Родившимся от Черных Линий не было больно никогда. Такими они ступали на землю — величайшими из убийц.

Женщина суетливо хлопотала над ним, трясла и так и эдак, путаясь в бесконечных полотнищах его одежд, не понимая, откуда кровь.

Он был ранен, да; капсула катапульты разбилась вдребезги. Сам истребитель был где-то здесь, был жив, это ощущалось по легкой пульсации пеленгатора, сжимающего запястье — там, где все прочие от народа йертайан носили браслет, символ супружеских уз.

Мастер был повенчан с войной.

Женщина не унималась, причитала и трясла, голос ее подрагивал. Она была встревожена.

Под закрытыми веками Мастера Войны неслась звездная круговерть. Контузия. Еще и контузия… открыл глаза, белые глаза с нитками вертикальных зрачков.

Он увидел склоненное над собой миловидное округлое лицо. Короткие темные волосы, темные глаза.

Женщина вздрогнула. Он увидел ее круглые зрачки. Она — его вертикальные.

Оторопела.

— Вы кто?

— Я Мастер Войны.

Горло не слушалось. Он чувствовал, как давится собственной кровью. Судорога стиснула внутри, изо рта плеснуло горячей красной слизью.

Но боли не было. Был только урон.

Женщина ахнула.

— Скорую, скорую надо вызвать! Скорую… В наш поселок они будут два часа ехать, а своего фельдшера нет. Вы кровью истекаете! Мастер… Это же ролевое движение? У вас игра неподалеку? Я шум слышала, пиротехника, да? Но я перевяжу, мы продержимся до их приезда, обязательно продержимся…

Она говорила много всяких слов — наверное, чтобы не бояться самой.

Он сплюнул.

— Это взорвалась… капсула, так называется.

Этот язык!

Женщина наклонилась совсем близко, вглядываясь. Темные глаза. Миловидное лицо. Она изучала его — тонкие, будто девичьи черты, изящно прорисованные брови, огромные совершенно белые глаза с кошачьими зрачками, длинные змеиные пряди смоляных волос…

— Это же не линзы, — каким-то обреченным голосом сказала она. — И лицо у вас такое… вроде человеческое… но нет. Нет.

Окровавленные губы презрительно покривились.

— Человеческое… Нет. Это не линзы. Я не вашей расы.

— Ага, — коротко проговорила она. — Ага.

Больше слов от нее не было.

Он очнулся от того, что «увидел» жар.

Та женщина стояла над ним и держала в руке раскаленный докрасна нож.

Он лежал навзничь. Распоротый осколком бок пульсировал, но куска композита в нем уже не было. Рана — перевязана прямо поверх одежды. Плотно. Хорошо.

Но он «увидел» угрозу, светившую темным, красным; все остальное проявилось потом.

Тело оказалось быстрее разума. Сработало на тень угрозы, и выбитое оружие брякнуло где-то в углу, а женщина ахнула и отшатнулась, баюкая ушибленную руку.

— Не человек, да… — проговорила она, с тревогой вглядываясь в раненого. — Удивительно… Но правда. Какой вы… Послушайте, я вас не хочу убить. Я вынула осколок. Теперь надо продезинфицировать рану.

— Я сам. Дайте клинок.

Голос его был жестким, с хрипотцой; выговор непривычно тянул гласные.

— Дайте, — сказал Мастер Войны, указывая на нож.

— Нет, нет! — Она покачала головой. — Послушайте…

Он не желал ни слушать, ни говорить. Не оставалось времени ни на то, ни на другое — слишком беззащитен теперь он был, слишком уязвим; непривычно. Молча прижал багровое от огня лезвие к ране и держал, вбирая ноздрями тяжелый, но безвкусный для него запах: еще одна особенность отточенных для убийства нейронов.

Женщина стояла рядом и смотрела, сжимая руки. Глаза ее покраснели и слезились от едкого дыма.

Спасительница.

Она сидела подле него трепетно и долго, поднося то воды, которой он не хотел, то бинтов и лекарств, которые были ему не нужны — слишком горячая кровь, чтобы оказаться доступной для инфекций.

Наконец Мастер Войны медленно пошевельнулся.

— Вы так и сидели тут всю ночь?

Он привык, что его страшились, но теперь не хотел этого. Впрочем, женщина и не боялась. Ее дыхание было ровным, движения — мягкими и спокойными.

— Сидела. — Она разогнула спину, прижала ладони к глазам, отерла их. — Щупала вас… Жар же. Не унимается. Наверное, придется в город ехать, в больницу…

Его губы чуть дрогнули — не улыбка, так. Нечему улыбаться. Она его «щупала». Его, Мастера Войны. Воплощенную смерть. Каждые полчаса. Он выбил у нее нож тогда, а мог бы вырвать горло. Не он сам — его тело, безупречно отточенное для того, чтобы убивать.

Знала ли, как она рисковала?

Он посмотрел на нее.

Знала.

Что-то было неладно.

— Хотите вина, Мастер? — вдруг спросила она. — Вы много крови потеряли, вам надо бы.

— Не хочу, — ответил он. — Но стану пить.

Вино не делало его хмельным, вкуса он почти не чувствовал, что проку? Но спасительница принесла бутылку, бокалы. Налила. Живой огонь играл в очаге, хороший, мирный огонь, он жил там, заставляя темень подрагивать. Обессиленная плоть Мастера Войны подрагивать перестала. Жизнь осталась в нем — для нового боя.

Он приподнялся на локтях. Она подала бокал. Он взял и прислушался к ощущениям: повязка лежала как влитая; белая поперек темно-синей ткани одежд.

Он глянул на руки женщины.

— Вы же не воин. И не лекарь.

Она улыбнулась:

— Нет, что вы. Обычная домохозяйка.

— Хозяйка?

На его родине главенствовали матери, главенствовали так, как нигде более в обозримых просторах галактики, и он был удивлен. Оказалось — не так понял.

— Нет, — улыбнулась она. — Просто… занимаюсь домом. Своим домом. Выпьем?

Они выпили.

— Ваш дом… — проговорил он. — Это мужчина, дети…

Она опустила глаза.

— Нет. Это я одна. Мужчины нет давно. Дети… Были. Дети умерли. Остался всего один, но он далеко, далеко от меня. Вырос. Стал чужим.

— Выражаю вам сочувствие, — сказал Мастер Войны.

Это были слова. Ибо он, первейший от Черных Линий, был бесчувствен не только на поле боя, но и на ложе любви. Зачать от него было невозможно, да и какая из женщин избрала бы его, зная, что может родить наследника смерти, которому не изведать сладости жизни.

— Не стоит, — сказала женщина. — Не стоит. Я очень хочу снова детей. Очень хочу… У вас есть?

— Мне не нужно, — хрипнул он, отводя взгляд.

— Почему? — Она снова пригубила вина.

— Они не унаследуют ничего хорошего. У меня нет даже имени. Я Мастер Войны. Я создан для смерти. Нести ее. Мои реакции стократ превышают человеческие, но взамен отдано слишком многое. Подобные мне не чувствуют ничего. Мы — орудие, оружие. Я — таков.

Она поставила бокал на стол, налила еще. Потянулась с бутылкой к нему, налила тоже.

— Вы жестоки к себе.

— Жизнь такова. Но это данность, ее не преодолеть, надо только не усугубить. Если я размножусь — это усугубит.

— Почему? Вы… красивый.

Он промолчал; она продолжила:

— И если подумать, вы идеальный. Не чувствуете боли. Эмоций… лишних, ненужных. Это помогает побеждать, очень помогает. Жить без сантиментов, без всего… мешающегося. Знаете, сколько людей не желали бы иметь этих… слабостей? А у вас это данность. Я, например, очень завидую вам. Я завидую.

— Что вы такое говорите? — медленно произнес Мастер Войны. — Безумие. Считать это благом — безумие… Это проклятье. Это рок мой. Желать такого… У вас есть слово — грех.

Она посмотрела внимательно, пристально.

— А я и есть — грех.

Он пришел в себя от неестественной, кромешной тишины.

Он, Мастер Войны.

Далее было еще хуже: он захотел двинуться и не смог.

И он не видел ничего — сплошная чернь пустоты. Вдобавок — никакого звука. Никакого отклика от его собственной плоти.

Подобного не было с ним никогда. Это была какая-то неслыханная, новая война. Новая беда.

Он выровнял дыхание и стал ждать.

Вспыхнул свет, и он почувствовал, как его вздергивает и возносит неведомая доселе мощь — вертикально вверх, вниз головой.

Мастер Войны находился в рулевой рубке своего истребителя. И он был связан, буквально спеленат некой клейкой субстанцией с головы до пят. Почувствовав несвободу, напряг мышцы, повел плечами. Обычно этого оказывалось довольно, чтобы найти слабое звено даже в пайке пластиковых наручников, но… То, чем он был пленен, оказалось куда менее покорно. Растянулось и облепило снова, еще плотнее.

Послышался легкий шум, и Мастер Войны с усилием повернул голову; волосы влипли в это клейкое, и движение далось с трудом.

То, что увидел далее, заставило его содрогнуться.

Его, Мастера Войны.

Перед ним стояла его спасительница, женщина человеческой расы, известной ему, женщина с Земли: миловидное округлое лицо, темные глаза, короткие волосы. Но теперь она была женщиной лишь наполовину. Деформировалась в массивное сферическое тело неведомой твари, опирающееся на восемь многочленистых ног, которые были покрыты омерзительным на вид глянцевым ворсом. Каждая из конечностей завершалась острейшим когтем, при ходьбе издававшим сухой цокот. В воздухе разливался еле слышный тленный запах: ворсинки на паучьем теле, вся суть отвратительного существа выделяла яд.

Подле Мастера Войны был так же подвешен его слуга Баттерфли, спеленатый множеством мотков белесой нити в плотный кокон. Вверх ногами, как туша на мясном крюке.

Женщина питалась. Проделав в оболочке аккуратный разрез на уровне брюшины пленника, она приникла к нему лицом и издавала сочные звуки насыщения. Баттерфли был недвижен. Баттерфли был мертв.

Услышав, что Мастер Войны очнулся, женщина повернулась к нему. Людская личина опадала с нее клоками, и в нижней половине лица прорезались мощные серпы жвал. С них стекали тягучие капли багряного месива.

— Я думаю, пора раскрыть карты, — глуховатым голосом проговорило чудовище, артикулируя хитиновыми челюстями. — Я спасла тебя. Я назову тебе свое имя, Мастер Войны. Я — Цемра, Темнейшая, Королева Хаоса.

Инопланетянин вздрогнул, дернулся: еще один шанс! Но пеленгатора, вживленного в его плоть с тех самых пор, как он был признан достойным держать оружие, больше не было.

— Здравствуйте.

Так начинался еще один день. Какой по счету, Мастер Войны не мог сказать. Ранение, плен, паучий яд истощили не только его плоть, но и рассудок; время окуталось мутью. Паучиха находила какую-то особую прелесть в том, чтобы держать его подвешенным вниз головой. Она подходила близко, и ее внимательные фасетки оказывались как раз на уровне его лица — единственного открытого места на теле.

— Зд… Сд-д-дохни… — выдохнул он.

Цемра рассмеялась. На смех это было не слишком похоже: частые короткие выдохи, сопровождаемые потиранием жвал. Но — рассмеялась, да.

— Ну что же вы, Мастер, так невежливы? О нет, умирать я вовсе не собираюсь. Я собираюсь жить и преумножаться. С вашей, господин Мастер Войны, помощью. Жаль, конечно, что вы сразу не распознали во мне ни угрозы, ни выгоды. Неудивительно — вы нелюдь.

— Сами вы… — скрипнул зубами пленник, но очередное проклятие вызвало лишь очередную усмешку.

— Я? Да. Моя природа действительно несравнима с природой смертных. Я была создана из первородной Тьмы, окружающей Эалу. Эала, так зовется мир людей и прочих забавных существ… не ваш, он рядом, но недоступен вам, хотя и раскинут под теми же звездами. Так вот, в некоторых складках Эалы таких, как я, называют демонами. Пускай так. Я предпочитаю никак не характеризовать себя, мне достаточно моего имени. Цемра. Послушайте, а вас как зовут?

— Я Мастер Войны.

— Это же, как я понимаю, должность? Вроде главнокомандующего? А имя собственное? У вас что же, его так и нет?

— Я говорил вам уже. Это не имя и не должность. Это суть моя, — ответил он, прожигая паучиху взглядом. Глаза были красны от полопавшихся сосудов, зрение мутилось от яда. Плохо. Плохо.

— Пусть так. — Цемра переступила на ножках, перецокнув коготками. — Не важно. Просто знайте, Мастер. Это я сделала так, чтобы эти ваши… ящеры сбили вас именно тут. Я сделала так, что ваша… капсула взорвалась и нанесла вам ранение — не смертельное, но максимально ослабившее. Я приняла людской облик, чтобы прийти к вам на помощь. И я так легко пленила вас. Потому что вы уникальны. Ваш геном не сравним ни с чем, известным мне, а я много бродила по драконьим тропам, пробивающим складки пространства. Я уже признавалась, как восхищаюсь вами. Мастер Войны, лучший воин своей расы, рожденный за далекими звездами… Абсолютно бесчувственное к боли и никчемным страстям тело, холодный рассудок и исключительная боевая мощь. И теперь я желаю, чтобы вы разделили со мной торжество сотворения новой расы…

— Восхищаетесь? Считаете, что мои искаженные нейронные связи — это достоинство? — с жесткой насмешкой спросил он. — Я не чувствую боли, да, но мне несвойственно и то, что связано с продолжением рода. Моя плоть безупречна, но она холодна. Мужчины от Черных Линий не могут размножаться. И сейчас я единственный раз в своей перекошенной жизни рад тому, что вы не наплодите чудовищ с паучьими щупальцами и моими ускоренными нейронами. Ваша затея отвратительна, и вы безумны, если считаете, что по доброй воле я стану вашим союзником.

Цемра молча смотрела на своего пленника. Он был упорен в своей ереси и никак не желал понимать то, что она говорила ему. Что она обещала. Что она была готова сделать — для него. Она!

— Что ж, — сказала после паузы. — Вероятно, мне следует иначе построить разговор. Следовало еще ранее. Прошу, Мастер Войны. Я покажу вам прекрасный новый мир…

Ранее, чем он успел что-либо ответить, рывок магии сдернул его с места, освобождая от паутинной склейки.

Теперь они оказались на высоте нескольких десятков этажей над простертым огненным месивом ночного города. Просторный этаж огромного офисного здания-недостройки. Мегаполис внизу бесновался и кипел, мегаполис жил…

Непривычно твердый бетонный пол ударил в ноги, но нейроны, на которые так рассчитывала паучиха, и впрямь оказались идеальны. Мастер Войны не упал и даже не пошатнулся — встал как вкопанный. Белые глаза с вертикальными зрачками полыхнули на неподвижном фарфоровом лице. Драпировки темных одежд окутывали тело, тонкое и вострое, будто лезвие. Безупречный воин иного мира — он стоял против нее, как плеть против обуха.

Едва почувствовав твердое под ногами, он прыгнул на нее. Она не различила во взметнувшихся полотнах, но занесенный локоть целился туда, где были собраны внимательные фасетки глаз — ослепить, ошеломить. Не различила деталей, но узнала — смерть. Разумеется, она не могла позволить ему сделать это. Магический удар чудовищной силы отбросил Мастера к противоположной стене. Хлопнули полотна, верткое тело крутнулось в воздухе, приземляясь ладонями-коленями в бетон.

— Вы на самом деле превосходный воин, вы лучший, — проговорила она, подходя ближе. — Но и я лучшая. Я высшее существо. И я вам объясню: этого помещения фактически не существует. Я сделала так. Нас никто не увидит и не услышит со стороны, никогда — это на случай, если вы вздумаете кричать. Стены же окутаны преградой, которую вы не увидите и, боюсь, даже не ощутите.

— Я слышу ее, — сказал он. Уже стоял на ногах, собранный, готовый еще к одному прыжку сколь угодно раз, пока не победит, готовый биться несмотря на пульсирующую в подреберье рану. — Она вибрирует, — поднял ладонь, провел по воздуху, не показывая пальцев из длинного рукава. — Она живет.

— Это я живу. Я. Все, что я делаю, является частью меня. Сначала я благополучно скрывала эту силу, прятала ее за беззащитную человеческую личину, и вы купились. Теперь вы видите меня во всем великолепии. И вы тоже можете, Мастер, стать частью этого великолепия. Быть отцом новой расы, действительно непобедимого народа, который поработит не только этот город — Москву… Но и все слои Эалы и запредельные миры иных звезд, вроде вашего.

Москва… Он покосился вниз. Нет воздушного транспорта, значит, юная цивилизация. Юная, но активно растущая — эфир полон радиочастот, интенсивных, наползающих друг на друга, наслаивающихся, — он слышал их.

— Многочисленный город, — сказал воин иного мира. — Я чувствую и через вашу преграду, насколько он велик.

— Вы умны, — мигнули фасетчатые глаза. — Вы очень умны, да. Большой город, население, думаю, скоро перевалит за пятнадцать миллионов. В обычной разовой дозе спермы навскидку сорок миллионов живых клеток. Предположим, потомство дадут не все… Но в любом случае здесь окажется вдоволь легкой и питательной добычи для нашего будущего потомства. И никто не сможет противостоять здоровому детскому голоду — в этом мире попросту нет достойных бойцов. Поэтому я и выбрала его для старта своего плана. Молодую, полную жизни складку Эалы… Здесь мы легко нарастим не только первое, но и второе, третье поколение выводка… я ведь тоже умна. Я — лучшая. Прошу вас, подумайте, не отказывайтесь так легко. Это будет высшая, высочайшая раса. Мы с вами станем управлять мирами, всеми без исключения мирами, понимаете? Разве не об этом мечтали вы, великий воин?

— Высшим счастьем для меня станет полное господство моей империи, да сияет вечно ее Белое Солнце.

— Вашей империи, — согласилась Королева Хаоса, — ваших детей.

Холодные глаза прищурились, рот дрогнул, показывая зубы, — недобрая гримаса.

— Это не одно и то же, — раздельно выговорил Мастер Войны.

Он никогда не сталкивался с магией и не мог выразить ее словами и даже принять в мыслях. А Цемра… Королева Хаоса сказала о себе правду — она не была сотворена материально. Она была выдохнута великим творцом еще до рождения многих миров. Она была — энергия, и эта энергия лишь примеряла на себя бренные оболочки плоти.

Паучиха ударила его магией — неожиданно, сильно и жестко. Он «видел» идущую на него волну удара, как «видел» красным маревом тень раскаленного клинка — не рассудком, но чем-то еще, чему не было названия в языках Земли.

Удар скомкал его, отбросил.

Мастер Войны поднялся немедленно. Он видел, как сделать: вот так, еще прыжок, локтем в глаза, коленом проломить хитин на брюхе — там, внизу он видимо мягче. Наколоться на отравленные волоски-шипы, да, пусть, но он успеет перервать ее плоть там, в сочленении головы и туловища.

Но это сделалось… не нужным?..

Чудовищный паук, обещавший ему мировое господство за такую нелепую и такую огромную, невозможную цену, исчез.

Перед ним стояла прекраснейшая из женщин его народа.

Он смотрел на нее снизу вверх — как смотрел бы каждый мужчина под его звездами. Перед ним стояла властительница, первая среди равных, непобедимая и предивная. Прекрасная. Выше его самого на голову, белоснежные волосы взбиты волнами над крутой линией лба, глаза беспросветно темны. Лицо не вылеплено — высечено: скулы, подбородок, нос с горбинкой, темные брови вразлет.

Уши. Изящные розовые уши.

Она подняла руку. Рукав открыл плоть: скатился по длинным пальцам с овальными лунками ногтей, по оплетенному сухими жилами легкокостному запястью. Чарующе, грациозно, маняще.

Он мучительно, долго выдохнул, Мастер Войны.

Его заливало; густая темная кровь текла по боку, по бедру, текла лениво и привольно. Урон делал плоть тонкой и почти прозрачной, не оставляя сил ни на что, кроме горения сердца в клети ребер. И сердце — горело, взмывая — вверх, туда, к ней…

Кончики ее пальцев были красны — так согласно ритуалу делали женщины на его далекой родине под холодными звездами…

Властительница подняла ладонь, неспешно обвела завитки ушной раковины. Ресницы опущены, губы подрагивают едва… Она вела пальцы по себе, размазывая краску. Так, как матерь ее и матерь матери исполняла, восходя на ложе к мужчине. Рассказывая без слова о важнейшем, что творилось между мужчиной и женщиной империи Йертайан.

Мастера Войны затрясло, жар в груди сделался нестерпим. Прекраснейшая из дев стояла перед ним и взывала: возьми меня, возьми, ты, воин! Да будь ты от самой Черной Линии под нашим Белым Солнцем и парой вечно соперничающих лун! Я буду превыше всего, я зажгу твою плоть…

Он протянул к ее лицу окровавленную ладонь, и она распахнула на себе одежды, обнажая грудь с торчащими сосками, щедро подведенными алым.

Возьми меня…

Он рухнул перед ней на колени. Длинные пальцы перебрали его волосы: озноб дернул по спине.

— Что же, Мастер Войны, — послышался ее голос, текущий сладко и медленно, как жизнь из раны в его боку. — Возляжешь ли ты со мной?

— Да, — выдохнул, обжигая дыханием. — Да. Я сделаю все для тебя. Ты будешь довольна.

Поднял на нее глаза — вертикальные зрачки расплылись, пожрали белесую радужку: страсть, страдание, слившиеся в эмоцию, затопившую его всего, как истекающая кровь.

— Будь же со мной как мужчина. Я желаю этого, — вышептала, глядя не в глаза — в душу, в бьющееся сердце.

Плечи опустились рывком, как у застреленного, черная прядь метнулась по земле.

— И я желаю этого настолько же, насколько и не могу. Это выше меня. Не могу…

Магия снова вырвала из него сознание.

Мастер Войны очнулся от того, что на его боку лежали руки. Знакомые теплые руки.

— Баттерфли. — Он едва шевельнул губами.

Клок челки, свисающий на лоб. Морщинки у прищуренных зеленых глаз, вечно поджатые сухие губы. Верный Баттерфли. Преданнейший из слуг. Безропотный, исполнительный.

— Вы же умерли, Баттерфли.

Заулыбался — острое, напряженное лицо кольнула светлая искра, чтобы тут же пропасть. Теплые руки на бесчувственной плоти.

— Лежите смирно, господин Мастер Войны, я перевяжу. Разошлось опять? Я нет, не умер.

Баттерфли захлопотал над раной; биопакет накрыл и принялся аккуратно и спешно латать края. Звездный воитель лежал и слушал себя, свое угасающее тело. Бетонный потолок над ним плыл и туманился.

И вдруг Баттерфли заплакал.

Заплакал по-детски, не стесняясь.

— Пожалуйста, пожалуйста! Господин Мастер Войны, сделайте так, как она сказала, пожалуйста! Вам не жаль себя, я знаю — пожалейте меня! Она… она обещала убивать меня вечно, если вы не согласитесь. А я… а я…

— Баттерфли, — проговорил звездный воитель, бессильно простираясь на бетонном полу. — Тут дело не в жалости, Баттерфли, хотя у меня обязательство перед вами, и я должен с честью нести его, защищая вас, пока вы служите мне. Но я не могу ничего изменить в себе. Таков мой удел, я от Черной Линии, и плоть моя не годится ни на что, кроме смерти. Я не создан любить, совсем не создан. Только убивать. Хотите, я убью вас сейчас, чтобы вы не страдали от гнева мерзкого создания…

— Выродок, — скрипнули паучьи челюсти.

Силуэт Баттерфли истаял. Перед Мастером Войны снова стояла Цемра, тянулась жвалами.

— Мерзкий выродок, почему все так? Почему ты непреклонен, а? Чего тебе еще нужно? Что тебя разжалобит? Что возбудит тебя? Ребенок? Старик? Животное?

— Животное — вы! — оскалился он; запахнул полу, выдрав из-под заостренных когтей. Приподнялся, отдаляясь, — паучиха переступила следом. — Сколько раз еще и как сказать? Я — не желаю! И я — не могу!

— Ты должен!

Фасетки глаз загорелись лютым огнем.

— Период, когда я фертильна, случается раз в тридцать тысяч лет и длится один лунный цикл. Сейчас этот цикл на исходе, ублюдок, ты понимаешь это? Ты понимаешь, что такое — мечты, утраченные еще на тридцать тысяч лет? Я зачинала много раз от многих отцов — и всякий раз находился какой-нибудь умник, который выкорчевывал мое потомство. И вот я нашла лучшего! И он — ты! — артачится! Брезгует! Мной! Мерзкая инопланетная бесчувственная… жаба! Тебе что, трудно? Тебе трудно? Когда еще лучшая из лучших, сотворенная от дыхания самой первородной тьмы, будет упрашивать тебя стать отцом ее непобедимого воинства? Ты что, не понимаешь, от чего ты отказываешься? Урод! Выродок! Глупец! Извращенец! Так я возьму сама, раз ты таков. И ты горько пожалеешь об этом, Мастер Войны!

Он снова не смог избегнуть сокрушительного удара магии. Магия, невиданная доселе мощь невидимого противника, которого он не знал, как побеждать. Он ощутил только дрожь ярости, охватившей Цемру, — паукообразный демон был взбешен и выплеснул из себя огромный заряд сил. Этот заряд припечатал Мастера Войны к бетону, и не было возможности ни скрыться, ни сопротивляться гневу алчной паучихи. Перецокнули членистые лапки, и пара когтей воткнулась в его плоть над лобком — выискивая, орудуя, перебирая.

Это превысило меру, которую мог вынести Мастер Войны, и Эала над ним померкла.

Глава 10 ЖАРА

Ирма хлопнула входной дверью так, что африканская маска свалилась со стены в прихожей — именно та, которая являлась обителью злого духа.

Котик рыскнул, поднял. Потянулся повесить на место.

Эльф, бросив простыню, также подошел — взял маску из рук. Провел пальцами.

— Дух выскочил и ушел за ней, за дверь. Отомкнула его гневом.

— Будет досаждать? — Котов вился рядом и чуть ли не касался витязя широким загорелым плечом, прохладной кожей. — Дух? Иррме? Порртить молоко?

— Скорее твоим соседям, орк.

Эльф был задумчив.

— Завтрак, светлейший?

— Что у тебя есть? — примирительно спросил он, уже поняв, что тут все беспрестанно едят.

— Ирма отлично выглядела, — задумчиво муркнул Котик и рванул на кухню. — Платье от «Кавалли», свежая коллекция, обратил внимание?

Витязь — не обратил, и имя дорогого кутюрье было ему лишь еще одним словом чуждого мира. А Котов все не унимался:

— Хоррошо, хорошо. Кимоно тебе дать, витязь? Или так пойдешь, в натуральном виде?

— Кимоно?

Хлопнула очередная сдвижная дверь шкафа — и орк протянул эльфу черное кимоно с роскошным вышитым тигром на спине. Тайтингиль взял, набросил, подпоясался. Котов что-то зашипел, невнятно-восторженно, и забренчал посудой на кухне.

— Иррма, она, светлейший, Иррма замечательная. Многие девочки, молодые девочки или глупы и скучны, или истеррят, или чрезмерно зациклены на внешности. Оля вот дура, ей двадцать с хвостиком, а уже четыре пластики и нервы ни к черрту от всяких порошков. Ирма…

Эльф смотрел прозрачно и словно сквозь.

— Ты у меня же останешься, раз Ирме сказал, что не пойдешь к ней? У меня? Я тогда в кабинете тебе буду стелить, там дверрь. Это в гостиной аррка. Вот, смотри. Молоко, яйца, кашки всякие, хлебцы, творог. Что будешь есть?

— Вода есть?

— Ты удобный гость, витязь. — Орк улыбался. — Вода есть, конечно. Много воды, светлейший. Хорошая.

Котов налил себе кофе, Тайтингилю поставил высокий красивый (самый красивый из тех, что были!) стакан с чистейшей водой из кулера. Стекло сразу подернулось туманом испарины.

— Иррма делом занята, деловая Иррма. Она умная, она интересная, зррелая. Себе никаких поблажек не дает, в форрме. Мне она, светлейший… Она очень хорошая, Иррма.

Эльф молча смотрел поверх стакана на орка, с удовольствием нюхая душистый Котиков кофе, налитый из дорогушей кофеварки в микроскопическую чашечку.

— Но если есть проблемы, ты скажи, — примирительно продолжил орк. — Я улажу. Причем с удовольствием, — заулыбался мечтательно.

— Я не понял, — медленно выговорил витязь.

— Если ммм… — Котов сиял взором. — В общем, если с Ирмой надо поговорить… или, например, отвлечь ее от глупостей всяких относительно тебя… Если она мешает тебе думать… о срражениях, о важном, витязь.

— Замолчи, — спокойно сказал эльф. — Добудь сегодня лучшие карты города. Гномы обещали подобрать сведения. Мы начинаем охоту на Темную Паучиху. Подумай, какое у тебя есть оружие. Нужны ножны — надежно укрыть мой меч, потому что с сокрытым в трости клинком не смогу выйти к настолько серьезному противнику, а меч мой… Это особый меч, им я убил демона тогда. Я буду беседовать вечером с этим миром, готовиться к сражению, но врага сперва надо найти. Быстро.

— Карты не проблема же. — Котов выглядел слегка разочарованным. — Я предоставлю их сразу, как скажешь, светлейший. Открою тебе хоть в Гугле, хоть в Яндексе.

— Мне нужно в книге или свитке.

— Нет проблем. — Котиково сияние не унималось. — Рраспечатаю или куплю в ларьке. Заодно и снесу в починку телефоны. Вдрруг просушат?.. А когда появятся гномы? Найдут тебя тут?

— Найдут, — сказал Тайтингиль и выпрямился — в черном кимоно с тигром на спине, с ровно рассыпавшимися по шелку золотыми волосами. — Они уже близко. Охота начинается, орк.

Котик коротко вздохнул и потупился.

Через полчаса-час, в течение которых Тайтингиль в основном пытался осознать, сколько людей живет в Москве, и ощутимо шалел от этой информации, в квартиру Котова стали входить неприметные невысокие гости двергской комплекции. Постарше — в старомодной одежде, помоложе — с планшетами и айфонами, но все — мужчины. Котов вник в информацию, добытую ими, и по указанию эльфа споро расставлял сперва на карте, выведенной на монитор компьютера, флажки, затем распечатал зону поиска, исчиркал фломастерами — красными, зелеными, синими. Пока орку это все казалось игрой, стратегией. «Найди паука».

Гномы вежливо ели и пили все, что находилось в доме, и затем так же вежливо сгружали посуду в посудомойку. И исчезали, попрощавшись. Последним пришел Изя.

— Пойдете в бой один, светлейший? Или прислать вам воинов? Лев Абрамович сказал, что пять бойцов точно найдем.

— Сколько двергов живет в этом городе? — задумчиво спросил Тайтингиль.

— Сто двадцать четыре нас, витязь.

— А людей… — И эльф снова обхватил голову руками. — Людей…

— Я можно встряну? — осторожно спросил орк. — Я послушал немного, прикинул, пррикинул. Паук, которого мы ищем, Цемра — девочка? тетенька? самка? Она питается… людьми?

— И двергами тоже, — горько ответил Изя.

— Да уж, Москва для нее просто край обетованный. Ей тут сытно. Пятнадцать миллионов. И вас сто двадцать ры… челове… и вас сто двадцать четыре. Только в том месте, которое вы проставили на карте, ее не может быть.

— Почему? — спросил Изя.

— Это Москва-Сити. Москва-Сити! Там все обжито и обхожено. Где ей там? Хотя…

Котов бросился к компьютеру, вывел на экран указанный район, опоясанный с одной стороны Третьим транспортным кольцом.

— Ах вот… Не все башни достроены же. Надо нам по новостройкам пробежаться, Изя.

— Двое наших в московской строительной инспекции работают, — важно сказал молодой гном, — устроим пропуска. Так готовить воинов, светлейший?

— Помощь двергов никогда не была лишней, — решительно сказал Тайтингиль, — готовьте. Завтра отправимся туда на самом рассвете.

— Хорошо.

— Зарранее бы посмотрреть, пробежаться. — Котик глядел на эльфа прямо, без страха.

Тайтингиль остановил взгляд — глаза в глаза. И улыбнулся оруженосцу.

Так.

Внутри сложной орочьей, котячьей души заломило от прямой, светлой улыбки, яркой, как лучи солнца, снова бьющего из окон в огромную квартирищу. Орк улыбнулся… и на секунду его повело.

Знамена — странные, черные, рваные. Нет, не черные — вымаранные в чьей-то крови и засохшие на беспощадном ветру. Он стоит на самом краю скалы и наблюдает сверху за мясорубкой — невысокие бородачи в металле с ног до головы, летящие силуэты длинноволосых эльфов, разномастные люди и орки. Орки. Его подчиненные идут сплошной лавиной, сметая тех, других. Сметая и роняя металлические, длинноволосые и пестрые силуэты себе под ноги.

Он командует, отрывисто, резко, и за спиной взмывают новые штандарты. Отряд, ожидавший приказа, выходит из укрытия и движется к стройному, но словно подернутому пылью силуэту города.

К нему кто-то суется, раздражает — и хотя это свой, свой, он хватает помеху за грудки, собираясь выкинуть в пропасть. Он ведь воин — не кто-то там. Но на секунду останавливает взор на собственном отражении в сияющем — явно снятом с убитого врага — шлеме. Отпускает.

— Наступают дверги, — хрипит брошенный оземь орк, — гномы-ы… и несколько эльфов. Прикажете атаковать, предводитель? Прикажете?

Он, Потрошитель Азар, на секунду отворачивается. Эльфы остались где-то вдали. Недосягаемые. Вечные. Прекрасные. Хрупкие. Такие… смертные под ударами боевого топора.

Внизу под скалой стынет черное зеркало озерного льда.

Он смотрит на лед. Смотрит.

На лед.

— Азар!

Котик повел чумным взглядом вокруг — Изя осторожно подступал со стаканом воды, а он сам почти висел на стуле. Эльф крепко держал его за плечи.

Эльф.

На секунду Котов непроизвольно оскалился — враг! — и тут же убрал оскал, увидев глаза витязя.

— Странно это, ну что же, — задумчиво сказал Тайтингиль. — Но ты вспомнил.

По телу Котика бегали странные искорки. Часть таковых была ему знакома — прикосновение эльфа оказалось чрезвычайно волнительным. Часть…

— Битва, — напомнил Тайтингиль.

— Смерть, — прошептал орк. — Смерть… Мы будем биться, светлейший. Я готов. Готов.

Витязь отпустил его и выпрямился.

— Ты встретишь меня завтра у дома Ирмы в момент, когда край солнца покажется над домами. Изя, ты на машине?

— Как можно? День, таки пробки!

— Ладно. Я… поймаю такси.

— Я вызову, — подхватился Котов и тут же: — К Ирме? Стоп, так я отвезу, отвезу-у же…

— Ищи себе оружие, — сказал эльф спокойно. — Проверяй карты, поговори со строителями-двергами. Забери… проездные бумаги… пропуска. Цемра была неосторожна и наследила. Вот почему эта складка Эалы так легко пропустила меня — сам Творец, Создатель ощущает страшную угрозу всему живому тут. И надо воспользоваться тем, что она даже представить не может себе, кто предстанет перед ней противником.

Тайтингиль вскинул подбородок.

— Чудовище, в далеком прошлом погрузившее во мрак мою землю. Ненасытная пожирательница света, много раз соединявшая свою энергию и плоть с плотью различных созданий в тщетной попытке завоевать Эалу полчищами отпрысков… я помню ее. И я помню, как тяжко было изгнать ее. Не мне, предкам. Огненными бичами высечена была Цемра… и она была изгнана. Я не чаял, что чудовище вернется.

— Ох, огненные бичи… — проговорил Котяра. — Огненные…

Тайтингиль взглянул в глаза оруженосца — в глаза, которые снова сияли.

— Такси. Рассвет.

— Я буду готов, витязь.

Изя промокнул уголок глаза салфеткой, взятой на кухне Котова.

Эльф спокойно доехал до дома Ирмы. Вошел в подъезд, ощупывая скарб в кармане — волшебное зеркало… как его… телефон — другой взамен утопленного в грязи, выданный запасливым Котиком; ключи от Ирминой квартиры, портмоне с карточками, паспортом и деньгами — портмоне также предложил Котик. На хорошей коже было вытиснено страшное лицо с высунутым языком; Котик уверил, что это всего-навсего древний календарь канувшего в прошлое народа, повествующий о конце света. Эльф усмехнулся и портмоне взял.

Конец света. Люди даже не представляли, как близки они были — к концу света. Этот город, залитый сиянием денно и нощно, давал чудовищу не только пищу для плоти, но и его любимейшую еду — свет. Причем этот свет, не солнечный, но суетный, был бездуховен, и лишь потому Королева Хаоса пока не выросла размером со всю эту Москву.

Возле Ирминой квартиры, когда оставалось только вложить ключ в замок, Тайтингиль встал спиной к стене рядом с дверью. Грудь его поднималась неровными глубокими толчками.

Битва. Снова.

Дверги.

Цемра.

Рассвет.

Ирма.

Оруженосец предложил забрать себе Ирму. Не прямо, но понятно.

Было дело — гонцы двергов, карта, чудовище; не до того. Эльф спустил шебутному орку столь дерзкое, немыслимое предложение, но странные мысли бродили в его голове, а странные искорки — в теле.

Ирма и правда была ослепительна с утра. Эльф и не думал, что женщина, которой ты обладал накануне, может быть столь прекрасна при следующей встрече.

Ирма!

Она была в гневе, в ярости. Настолько, что даже дала свободу мелкому африканскому демону — невольно.

Ирма…

Он не хотел идти к ней, не имея никакого представления, вернется ли завтра. Цемра — он помнил ее, страшнейшего врага, чудовище чудовищ. Но он вернулся.

Тайтингиль отслонился от стены и поднес ключ к замку. И дверь открылась ему навстречу.

Ирма стояла с лицом, густо намазанным чем-то белым; на голове ее было намотано разноцветное, радужное полотенце, а на плечи накинут халат из хлопковой ткани — зеленой в ромашку. Ноги в удобных пушистых тапочках.

Ноги у Ирмы подкосились, и она повисла на краю двери.

— Т-ты сказал, что не придешь сегодня… н-не придешь…

— Я пришел, — прошептал Тайтингиль. Дышать стало трудно.

Эльф двинулся вперед, оттесняя Ирму; та беспомощно пискнула «я быстро», но витязь схватил женщину за запястье и удержал.

— Алина где?

— Она у Наташи. У Наташи родители улетели в отпуск, и Алинка там… я не…

Эльф дернул Ирму на себя, не давая той вырваться и отбежать к душу; прижал к себе, нагнулся, припал в поцелуе.

Ирма ответила, застонав, и вдруг прикусила его губы. Тайтингиль ахнул и отпустил ее рот; улыбка, похожая на шрам, пересекла узкое, рельефно вылепленное лицо.

— Ты-ы! — завизжала Ирма. — Ты! Вы! Котик! Я!

— Шш, — сказал эльф. — Не кричи же!

— А я буду! Я что должна! Была! Думать! И потом! Выставил! Какие битвы, а-а-а! Т-ты! Вы-ы! Обоих! Одной сковородкой! Я!

Тайтингиль коротко рванул на Ирме ромашковый халатик и подбросил ее в воздух, притиснув к стене. Женщина невольно обхватила эльфа за бедра ногами; витязь целовал ее ключицы, грудь, губы, размазывая по ней и по себе целебную омолаживающую маску, привезенную из Израиля; Ирма, продолжая визжать в его рот, сдирала с широких плеч светлый плащ — плащ, падая, глухо стукнул о пол телефоном; жилет, рубашку, пуговицы которой наконец приказали долго жить и посыпались перламутровым градом.

Витязь, наевшись глины Мертвого моря, вломился в душевую кабину — недавно установленные панели жалобно ахнули, а одна вылетела из гнезд. Ирма взвизгнула сильнее, и мужчина, взяв ее тонкими сильными пальцами, ощутил не только слияние душ, устремившихся друг к другу, словно магнит и кусочек железа. Он ощутил трепещущий жар женского тела.

Ирма, на миг оторвавшись от Тайтингиля, сорвала с головы полотенце — надежная бабушкина маска, желтки, растертые с распаренным в горячей воде черным хлебом и каплями аптечного витамина А; эльф драл в клочки ее уютное, домашнее белье и каким-то чудом сбрасывал с себя обувь и брюки. Ирма крутнула ручку — из душа полился теплый густой дождь, смывая ее косметические ухищрения, распластывая поток золотых волос эльфа по спине. Женщина и витязь слились в невероятном поцелуе под потоками воды, не замечая ни хлебных крошек, ни соскочившей панели душа и потоков воды, заливающих гостевой санузел…

Едва выключив воду, они вывалились в гостиную, и, пятная дорогой деревянный пол мокрыми следами, причудливой тропой любви, прислоняясь к стенкам, падая в кресла по дороге, достигли Ирминой спальни.

Ирма провела руками по голове эльфа, собирая в жгут золотые волосы, отжала, откинула в сторону; Тайтингиль застонал и упал на спину. На Ирмины шелковые простыни и пододеяльники, растянувшись всеми своими двумя метрами роста поперек огромной кровати.

Ирма бросилась сверху и ласкала неистово и нежно — мой, мой, архангел, никому не отдам, не отпущу, никогда, не смогу без тебя…

Что бы она ни делала — эльф не отбивался, но принимал ее ласки со стонами или недоуменным аханьем, которое сменялось снова стонами… и сам ласкал ее — бережно, умеряя невероятную силу тонкого, перевитого мышцами тела.

Потоки счастья и света; запахи цветущей липы, песка и мужчины; Ирма, осознав вдруг, что грядет что-то действительно страшное, расплакалась Тайтингилю в плечо — напугавшись, а также от счастья и изнеможения; а эльф вслушивался в то, как вздрагивало теплое женское тело на его груди, и обнимал ее, обнимал бесконечно, успокаивая короткими ласковыми словами на древнем наречии. Наконец Ирма уснула; недлинный крепкий сон позволил себе и витязь.

Приблизительно за час до рассвета он поднялся, легко отцепив руки Ирмы; собрал и приготовил доспех и, взяв меч, вышел на балкон, парящий над городом.

До означенного оруженосцу времени оставалось около двух тысяч ударов сердца. И витязь считал, мысленно нащупывая противника и вспоминая все, что знал о нем.

О ней.

Ирма крепко спала, приоткрыв алые, зацелованные губы.

Тайтингиль, сокол Нолдорина, витязь рода Золотой Розы, победитель демона, единственный в пределах Эалы сумевший вернуться из Чертогов Забвения к новой земной жизни — и вновь ищущий что-то на грани ее пределов, — сидел на подоконнике и смотрел на серую, почти тихую предрассветную Москву.

Молчал и думал.

Тайтингиль смотрел на простертый туманный, будто притаившийся громадный город. И — в комнату через дымку тончайшей ткани. Толстый рыжий Ирмин кот сидел подле, обернув роскошным хвостом все четыре лапы, вопросительно глядел — прыгнуть, может, посидеть с тобой, помурчать, скрасить раздумья? Своей перрсоной…

Эльф невесело улыбнулся, покачал головой — не сейчас. И продолжил считать удары пульса, оставшиеся до встречи с новым противником. Куда более страшным, чем все предыдущие, вместе взятые.

Цемра — создание тьмы столь непроницаемой, что и постичь ее было невозможно. Даже Тайтингилю. Сам Творец отрекся от нее, и даже Темнейший Карахорт не смог вынести такого союзника, прогнал ее на долгий срок за предел Эалы, единственный раз для этого соединив свою силу с силами добрых народов.

Сейчас витязь был предельно сосредоточен. Думал. Настраивал свою музыку на грозный лад боевого рога.

Считал пульс.

Одиннадцать тысяч пятьсот шестьдесят три.

Да, ему было столько лет.

Годы боев и сражений, падений царств и рождений новых городов. Они уходили — он оставался. Все ушло — он остался, один, как привык. И пошел к звездам. За предел.

И тут — женщина.

Человеческая женщина, которая, как он слышал, спала сейчас, утомленная неистовой гонкой любви. Спала, приоткрыв алый зацелованный рот.

Красивый рот…

Тайтингиль соскользнул с подоконника и пошел. Мимо нее, глянув в арку, как она спит — лежа на животе, обняв руками и поджав под себя скомканное одеяло, уткнув щеку в белое облако подушки и хмуря брови во сне.

Ирма спала и сквозь сон чувствовала — она спит одна. Постель была холодной — спереди, сзади; женщина шевельнула рукой, мимолетно обводя полукруг в поиске — тщетном. Приподняла голову, чтобы убедиться: почти не открывая глаз, женской чуйкой.

Убедилась.

И бессильно уронила голову в подушку, сжимая на ней пальцы.

Не плакать. Не надо.

Просто все не может быть так хорошо.

Тайтингиль, растворенный в полутьме квартиры, смотрел.

Вскинул голову, сжимая зубы.

Пора была облачаться в доспех.

Длинное тело скользнуло в кольчужную плетенку с золотой набивкой. Тайтингиль огладил доспех, ощущая на плечах привычную тяжесть. Затянул замки перевязи. Огляделся. Набедренники, наплечники и наручи. Он тщательно затянул все ремешки, завязки. В бою ничто не должно было мешать, все следовало подогнать — привычно, досконально. С привычными же мыслями о том, что он, может быть, не вернется. Он сказал тогда Ирме, что у него свой взгляд на вечную суть эльфа, — и да, он был таков.

Потому что даже самая вечная суть — конечна. Прекратится Эала — прекратится и он. Погаснет звезда — и даже бессмертный в своей не-жизни камень станет пылью и прахом. Раскроется сила Цемры — и камни, и эльфы, и люди, и все создания этого мира вмиг станут ничем. Поглощенной внутрь Великой Паучихи сутью, плацдармом и трамплином ее безумного потомства от причудливых отцов.

Мог ли он обещать что-то этой тревожно спящей женщине с маленьким прохладным ртом?

Он шел биться.

Жить, умереть?

Биться!

Последнее — плащ со златой розой — на плечи. И принесенный нелепый короб от музыкального инструмента вроде лютни, в который он положит меч, чтобы не показывать его в «камеры наблюдения», когда пойдет к паучихе по охраняемой человеческой крепости со странным названием Москва-Сити, — так рекомендовали осторожные гномы.

Он собрался полностью. И пошел вниз.

И опять остановился у арки, глядя на нее.

На маленькую, такую маленькую и такую решительную, ранимую и пытающуюся жестко делать мужские дела — и делающую; желающую верховодить везде — и так страстно отдававшуюся ему.

Ирму.

Может быть, в последний раз.

Точным движением он прислонил полуторник в гитарном футляре к дверному косяку и в два бесшумных скользящих шага пересек расстояние до постели. И прильнул.

— Я, — выдохнул, — я, Ирма, никогда… Не обещал… Я… могу… не вернуться. Я…

— Молчи, — шепнула она. — Пожалуйста, молчи, Тайтингиль, Тааайтингиль…

Поцелуем заглушила все поднимающиеся в нем слова, не осталось больше слов.

— Ирма. — Эльф поцеловал в горячую щеку, в сбитые волосы на виске. — Ирма…

— Ты вернешься, — сказала она, утыкаясь в подушку.

— Я…

— Молчи, — шепнула. — Я верю, что вернешься. А теперь иди. Иди, Тайтингиль.

Он длинно выдохнул и покинул женщину.

Глава 11 БОЙ

Котик стоял за дверью, нежно поглаживая свежекупленный айфон; орк, переродившись, оказался страшным гаджетоманом и поклонником всех мыслимых и немыслимых соцсетей. Стоял молча, переговариваясь с кем-то топтанием пальцев по экранчику. Не заходил, хотя мог бы воспользоваться ключами, которые у него безусловно были. И не звонил в дверь. Ждал.

Когда эльф вышел, он привычно просиял.

— Прроспал, светлейший? Прроспал?

И натолкнулся на взгляд эльфа — прямой, в глаза.

Тайтингиль молча двинулся к лифту. Кольчуга, доспехи, стекающий с плеч плащ, стекающие водопадом златые волосы и твердый, округлый чехол «Гибсона» с мечом внутри — в руках.

— Бандерас нолдоринский, — муркнул Котов и снова засиял глазами. — Куда деваться, а…

В машине эльф был собран и молчалив. Он не питал никаких иллюзий относительно боевой мощи местных двергов. Чернобороды никогда не были бойцами. Оружейниками — прекрасными. Бойцами — нет. И… их было всего сто двадцать четыре. Из которых снарядить на схватку обещали пятерых.

Противопоставить магии можно было лишь магию, и витязь готовился.

Оруженосец?

Оруженосец… да. Но.

В прежнем мире, в прежние времена Потрошитель Азар был бы сильнейшим соратником. Витязь некстати вспомнил тухлые болота, на которых орк выхаживал его; громадная ручища только что сцапала эльфийского коня за ногу, рванула — и переломила, искалечив животное. И эти же опасные орочьи лапы пестовали его, Тайтингиля, ни разу не сделав больно. Раны под ними, кстати, затягивались очень быстро — быстро даже для эльфа. Орк глядел тогда — беззлобно, бесстрашно, внимательно.

Тайтингиль повернул голову — и встретился — да, с беззлобным, бесстрашным, внимательным взглядом светлых глаз.

— Ничего, витязь, — проговорил орк, — что-нибудь да прридумаем. Ну враг, врраг, что… не инопланетяне же какие.

— Магия.

— Магия — это экзотично, — проворчал Котов, — экзотику я люблю. А инопланетяне… да не бывает же их, ну.

— Инопланетяне — не знаю. А магия… смотри, — спокойно сказал Тайтингиль и, убедившись, что дорога пуста, провел узкой ладонью перед лицом Котика.

Москва-Сити уже была видна — башни, изгиб реки, лента высокой дороги. И нечто вроде легкой сети из тонких шнуров, раскинутой из одной высотки над городом, — паутины темной силы, сосущие свет, оплетающие город.

— Она давно тут. Цемра. Я сразу почувствовал беду. Принесли паутину — предчувствие сменилось пониманием.

Эльф сам не понял, почему он заговорил, но он продолжал:

— Она давно тут, орк, и выстоять шансов немного. Ты еще можешь оставить меня и уйти. Я отвык от оруженосцев. Я отвык. Ирма… Она не должна остаться одна. Я…

Орк смотрел.

— Я не смогу тебя прикрывать, — решительно сказал Тайтингиль. — Не смогу. Дверги сами за себя, так всегда было. А ты… я…

— Я ведь помню кое-что, — мягко сказал Котик, не спуская широких лап с руля. — Помню. Я вылизывал твои раны. Пока ты там валялся без сознания.

— Что?

— Ну, орки так лечатся. — Котов упер взгляд в дорогу. — Ле-чат-ся. Я лечил тебя. Я не хотел, чтобы ты помер. Может, для того тебя берег, чтобы ты теперь спас этот мир? Я не пойду никуда от тебя. И у меня есть… огненный бич.

— Ты меня вылизывал? — Это поразило эльфа куда более наличия у оруженосца огненного бича — откуда взяться бичу?

Но — вылизывал?

— Может, поэтому и шрам остался, — смущенно пробормотал Котик.

— Я редко испытываю страх, — размеренно сказал эльф. — Но только идиоты не боятся никогда. Я не боюсь Цемру. Но я боялся тебя, Азар. Опасался. Сильно. И я был рад, когда ты ушел.

— Не надо было, — еще тише сказал Котов. — Не н-надо было бояться. Я бы… никогда…

— Вот и дверги.

Котик тормознул свою машину с волчьим именем. Дверги нарочито захлопали дверями длинного приземистого минивэна, вываливаясь наружу.

Шестеро крепких невысоких мужчин казались совершенно одинаковыми. Старший угадывался по густой красиво пробритой бороде. Все были в одинаковых черных формах, кевларовых бронежилетах, со щитами, в шлемах с широкими сверкающими титановыми полосами. На рукавах — нашивки ЧОП «Одинокая Гора».

Тайтингиль усмехнулся.

Дверги были из молодых. Глядели не отрываясь.

— Абрам, — представился старший. — Пропуска у меня. В гитарном чехле — что, меч?

— Да.

— Хм… У нас… то, чем комплектуемся по работе, — дубинки, шокеры, травматы. Топоры есть. Хорошие, своей работы, московской.

— А это что?

Котик рылся в багажнике, постепенно обвешиваясь мудреным и не легким с виду снаряжением.

— Огненный бич! — сказал гордо.

— Газовая горелка, — обреченно выдохнул один из двергов. — Ой-вэй, ну ты бы еще наковальню притащил, орк.

— Сам ты горелка, — блеснули орочьи белые зубы в улыбке, в оскале лукавом. — Это плазмотррон. Выставочный, между прочим, образец, я у себя на заводе на складе еле выпросил. Аргона баллон — вот. И источник питания, видал? Серость подгорная.

— На за… что? Кого ты заводишь, орк? — повернулся Тайтингиль, вдруг понявший, что ничего не знает о нынешнем ремесле своего оруженосца.

— Ах, потом, потом же…

— Верно. Нам туда, — сказал эльф, не упуская из вида сердцевину зла, источник темных нитей.

Орк еще видел тенета, хотя призрачная сеть медленно гасла, теряясь в светлеющем небе.

Молча поднимались по бесконечной лестнице. Странно, но дверги дышали беззвучно и совершенно не топали, следуя друг за другом.

— Цемра… — проговорил эльф, останавливаюсь перед широкими закрытыми дверями тридцатого этажа недостроенной высотки, — непредсказуема. Так что в бою с ней правил нет. Точнее, правило одно — не лезть под меч и беречь свои жизни. Она… занята сейчас, я чувствую. Поглощена. Она не ждет меня. Я буду атаковать. Прикрывайте. Не мне учить двергов бою.

— Чем она занята? — спросил Абрам.

— Внутри увидим, — сказал Тайтингиль, сдергивая чехол и кидая в угол. — Увидим. Но занята всецело.

Подняв ладонь, эльф выкрикнул:

— Эста эрра лума!

Камешки, болтавшиеся на шнурах, оплетающих запястье, загорелись брызгами ослепительного сияния; изнутри помещения донесся досадливый вой, а дверги, коротко отшагнув, ударили каменными плечами в створки.

Ввалились, рассредоточились; двое прикрывали Котова, сразу затащив его за сложенные стопкой стройматериалы. Эльф скользнул золотой молнией вдоль стены и прокричал нараспев; все светильники, покрытые слоем бетонной пыли на недостроенном этаже Москва-Сити, вспыхнули ярчайшим огнем.

Двергов почти не было видно — в своей черной одежде они будто растворились за мешками цемента и тюками минваты, наставив на узловатый раскоряченный силуэт в середине помещения короткие стволы травматов.

Эльф втянул запах крови тонкими ноздрями.

Крови…

Стояла ошеломленная тишина; Цемра замерла, запустив передние лапки внутрь распростертого тела с разметанными по бетону темными волосами. Лежащий сперва показался просто опустошенной, высосанной грудой окровавленных, обляпанных белой паутиной тряпок. Но под широкими одеждами угадывались очертания рук, торса… Зрелище не просто поражало — выворачивало до тошноты.

— … — громко выговорил Котик.

Звук отразился от потолка и стен и пролетел помещение.

И Цемра заговорила:

— Я не услышала тебя, светлейший. Увлеклась, признаться. Но скажу тебе откровенно: ты пришел не вовремя. Видишь ли, у меня происходит долгожданная свадьба, и главное уже свершилось. Я хочу насладиться триумфом, и мне совершенно ни к чему присутствие посторонних. Тридцать тысяч лет я ждала, дождалась, и… я не хочу тебя видеть тут, это мой праздник, и я тебя не приглашала. И знаешь, Рожденный Дважды, я готова предложить тебе просто уйти. Просто. И даже вместе со своими помощниками — это, кажется, дверги?

— Я не уйду. — Тайтингиль, оттянув руку с мечом в сторону, приближался.

— Ты не ценишь, что я готова идти на переговоры — с тобой? Какой у меня сегодня странный день, никто не понимает, насколько я серьезна и насколько убедительна могу быть… — проговорила паучиха. — Хотя я и добиваюсь своего, но с неприятностями, через силу, а я хотела бы счастья и покоя, понимания всего лишь. Я уже говорила и скажу еще раз, просто потому, что я, эльф, счастлива сейчас: не делай скверно себе и мне. Уйди, уцелей. Все равно тебе не победить меня, уже нет…

— Я не отступлюсь.

Витязь сделал еще один шаг, словно по тонкому льду, — и не успел. Откуда-то упал и накрыл его целый клубок мерзких ниток, рванувшихся, словно живые: оплели и потянули к полу, к полу. Вмиг рука с мечом оказалась заблокирована, и эльф рухнул навзничь, медленно сдавливаемый, удушаемый живой сжимающейся паутиной.

Котик сам не понял, как он оказался напротив паучихи.

— На свадьбе положен тамада, — и встретился взглядом с внимательными, отблескивающими фасетками. — Я вот. С салютом.

Он поднял тяжелое сопло горелки и потянулся за плечо — крутнуть кран подачи аргона.

— Азар, — раздельно сказала Цемра. — Посмотри, на чем ты стоишь. Посмотри.

Он опустил взгляд — под ногами был лед. Крошащийся и дробящийся на мелкие куски. Голова закружилась, в сердце ударила паника.

Котик — пошатнулся. И упал в водоворот памяти.

…Крепкая коренастая фигура с боевым топором близилась, мерно шагая.

«Пора покончить с тобой, Потрошитель».

Он взметнул кривой клинок, отмахивая перед собой дугу.

«Кто с кем, кто с кем…»

«Выясним сейчас».

Враги сшиблись. Металл бился о металл, летели искры.

«Ты… Сеешь смерть, орк. Только ее. Ты рожден злом от зла! Я уничтожу тебя».

Зубастая морда ощерилась.

«Что бы ты понимал, дверг! Я… жизнь… способен… Тоже!»

Тухлые болота.

Тщательно сберегаемое раненое тело под плащом потускневших златых волос…

Орк оступился, тяжелый башмак стал на незаметную под наметом снега трещину, и холодное толстое стекло льда хрупнуло и проломилось.

Он провалился в момент, и тугая, тягучая гладь над головой сомкнулась.

Он погиб.

Абрам оценил ситуацию — паучиха, угрожающе поднявшись на задних ногах, стояла напротив орка, мерно покачиваясь; одно лишь это движение было ворожащим, колдующим, гипнотизирующим. Гипнотизирующим, да: орк будто обмер, его лапы застыли на вентиле убойного агрегата, а глаза всматривались во тьму паучьего брюха, словно мертвые.

Дверг не видел, но на ресницах Котика задрожали слезы.

У него были куда более важные и насущные заботы, у дверга: витязь бился под нитями клейких тенет пойманной золотой рыбой.

Абрам коротко поднял руку — и в дальнем углу пара его соплеменников обвалила высокий строительный помост, оставшийся после черновой отделки помещения. Загрохотало; паучиха чуть вздрогнула и слегка скосилась — отблески глазок стали выглядеть иначе.

Пользуясь тем, что она отвлеклась хоть на краткий миг, Абрам перекатился через спину и полоснул по стягивающим витязя нитям черной бляхой со сверкающими бриллиантами, впаянными в грубый металл, покрытый древними рунами. Острый край бляхи сверкнул — и пересек живые пульсирующие шнуры.

Цемра, увидев, что эльф на свободе, угрожающе двинулась к нему, частично распуская тело черной пеленой, поползшей по полу.

Тайтингиль ахнул, жадно втягивая воздух; светло сверкнул серебряный кинжал, разлетелись остальные нити — и эльф уже был на ногах.

Он смотрел на Котова и не понимал, что происходит. Орк трясся мелкой дрожью, остекленело глядя перед собой, его побелевшие губы шевелились, будто ловили последние глотки воздуха.

— Котов! — закричал Тайтингиль. — Давай, доставай свой огненный бич, Кот! Оруженосец! Что с тобой?

— Я умираю, — пережатым горлом выговорил тот. — Я…

— Убери Котова! — рявкнул Тайтингиль Абраму, вскакивая на ноги. — Прикрой, он не…

Дверг двинулся вперед, еще не зная, что станет делать; просто двинулся. Просто — к орку.

— Лед… здесь лед…

И тут Котов скрипнул зубами и мотнул головой, разметав дреды.

— Огонь против льда! Я живу — снова!

Зло сплюнул на пол и нажал на гашетку плазмотрона, выкручивая вентиль до отказа. Из сопла протянулся иссиня-огненный шнур пылающего газа; нестерпимый визг заполнил помещение, визг, выбивший толстые стекла, закрывающие это сокрытое от глаз людей пространство по всему периметру захваченного паучихой тридцатого этажа одной из башен Москва-Сити.

Котик жал и жал, разрывая горло криком, поливая пламенем свое видение. Дверг подскочил, заорал:

— Прекрати! Выключи! Что ты вытворяешь, кого жжешь, очнись! Ты под мороком, это иллюзия, этого нет, орк!

Котик выключил свой огненный бич и ошалело заозирался; его видение истаяло, лишь темнейший флер окутывал часть помещения.

— Ты пожалеешь, — раздались слова из ниоткуда, — ты-ы-ы…

Эльф ринулся вперед, отбросив Котика за плечо.

Дверги выстроились за спиной светлейшего.

Сиял меч, сияли камни на браслетах воина, выбившиеся из-под кольчужного рукава. Ни Котов, ни гномы не могли уследить за битвой — темная энергия, суть Цемры, то приобретала угрожающие очертания, то теряла их, смеркаясь грозным туманом; слышно было, что меч витязя встречает препятствия, но не видно было, кто сражается против него.

Потолочные светильники, разбитые визгом обожженного чудовища, не горели, но гигантское пустое помещение заливали теперь лучи рассветного солнца, беспрепятственно проникая через лишенные стекол проемы. Цемра поднимала призраки — один туманный силуэт, другой. Дверги отмахивались от них с молчаливым упорством, а Котик, скинувший морок, взбодрившийся, неожиданно злой, бешеный, яркий, скалясь отличными белоснежными зубами, жег противников, чрезвычайно напоминавших ему команду судна «Черная Жемчужина».

— Эльф! Какова цель? Как мы поймем, что… победили? — прокричал он, выпуская струю пламени.

— Поймем!

Могучий удар — и Тайтингиль застыл, прижимая острием меча к бетонному полу ошметок мрака вроде черного паука, скребущего лапами бетонный пол.

— Ты силен, эльф, — сказал клок тьмы голосом Цемры. — Что же, глупо было бы потерять такого союзника. Союзника, да: ведь ты силен, умен, ты много видел, Рожденный Дважды, видел не только свет, но и мрак. Ты знаешь, каков он и какова я. Можешь выбрать смерть — а можешь выбрать место подле меня, стать вернейшим соратником. Ты мог не понять еще, но я расскажу: теперь я стану перекраивать Эалу под свои потребности, и всякий, кто не покорится мне и моим детям, умрет. Это и правильно, ведь мир так бестолково, бесстыдно расплодился. Их не нужно столько, этих малых созданий. Останутся лучшие, как я желаю, только лучшие. Я — лучшая. Лучший и мой супруг, которого я выбрала, чтобы зачать и размножиться. И ты превосходен, эльф. Я предлагаю тебе место подле себя. Отступись, твоя борьба все равно тщетна. Дай мне насадить свое потомство на этой планете, и ты получишь любые миры, какие пожелаешь. Пожелаешь. Пожелаешь…

— Я желаю, — рявкнул Тайтингиль, — уничтожить тебя! Убрать отсюда, чтобы жадные твои лапы никогда не касались мест, где живут светлые народы! Желаю!

— Светлые народы, — иронично молвила Цемра; голос ее тек, обволакивал, почти ласкал, почти… — Эльф, не все народы светлы. Многие из них были искажены еще задолго до тебя. Ты что же, вступишься за них всех?

— Народы все созданы Творцом. И я вступлюсь за каждую жизнь! — отрезал Тайтингиль, снова воздевая меч.

Ударил.

И вздрогнул.

Под его клинком на полу корчилась Ирма.

Ее грудь была рассечена, и багрянец бил из длинного пролома в ребрах густыми толчками. Из уголка рта тоже текла темная кровь, темная, неостановимая. Глаза, не подведенные тайными женскими красками, смотрели беззащитно, губы дрожали, не в силах сказать никаких слов.

Ирма…

Эльф невольно ослабил хватку на рукояти. И тут по его острым ушам ударил неистовый вопль оруженосца: Котяра увидел, как Тайтингиль обмер перед членистоногим ершистым мраком, и заорал откуда-то из угла, споро прыгая по стопкам гипсокартона прочь от созданных паучихой призраков:

— Не верь, светлейший, это обман, не ве-е-ерь!

Тайтингиль решительно отмахнулся мечом от морока, вдохнул воздуха. И начал протяжно выпевать заклинания, столь же древние, сколь и он сам, взятые прямо от нот и мелодий сотворения, которые выдыхал Создатель, но…

Миг — и под острием клинка уже не Ирма. Не Ирма.

Среброволосая дева, стройная и сильная, воительница и целительница, принцесса, готовящаяся стать королевой, прекрасная юная Тиа, помолвленная с Тайтингилем в незапамятном далеком прошлом, пригвожденная его клинком, набитым древними рунами — умирала. Корчилась на мече своего златого возлюбленного и растерянно, беззащитно глядела ему в глаза — голубыми, сияющими очами.

Тианель…

Тайтингиль и Тиа встретились единственный раз, и наутро, после длинной — рука в руке — прогулки у озера, пришли к королю Оллантайру, отцу ее. Тот выслушал влюбленных и дал свое согласие породниться с Домом Золотой Розы и прославленным витязем. Чуть позже.

Они согласились легко. В конце концов, и сотня лет — мгновение в жизни эльфа. Тайтингиль мог подождать. Мог. Он принял мнение великого короля и покинул его земли сразу после того, как объявили о помолвке. Тогда, пред ликом Оллантайра, он единственный раз коснулся уст Тиа.

Во второй раз он увидел ее уже вот так — убитую грубым чужим мечом, пригвоздившим ее нежное тело к плоти Эалы.

Теперь он стоял, точно так же вбив в ее живот собственный меч, и был не в силах двинуться.

Ирма.

Тиа.

— Бляха муха-а-а! — орал Котик. — Витязь, очнись, бей! Не останавливайся-я-я!

Эльф тяжело мотнул головой, плеская золотом волос. Сжал ладонь на рукояти, с силой выдернул меч и снова тяжко ударил, разрубая тело прекрасной эльфийки. И с оторопью увидел, как дивный морок рассыпается, разбегается сотней мерзких черных косматых пауков.

Он вдохнул еще спертого, смрадного московского воздуха и низким, дрожащим от гнева и боли голосом запел, выдыхая нужные ноты. Ноты, противостоящие тьме, убирающие искажение, возвышающие дух. И само солнце пришло на помощь и залило огромный холл косыми лучами, высветив детали — тающих противников, клочья плоти, мятый темный силуэт поверженного, разметанного жениха Цемры на пыльном полу, жгуты и скрутки паутины, скелеты пожранных людей и тела тех, кого паучиха приготовила на свадебный пир…

— Ты пожалеешь, — доносилось отовсюду, вибрировало в висках эльфа, мешало петь, — ты пожалеешь, ты пожалеешь, ты пожалеешь…

В глазах вставала тьма, пусть на краткий миг, но вставала. На запястье лопались драгоценные обереги, завязанные на шнурок в разное время мудрейшими из эльфов, созданные для него теми, кто верил в его цели; обереги света и искреннейшей любви, преданности, надежды. Бриллианты, изумруды и сиятельные сапфиры, несшие высшую духовную суть, отдавали свои силы и гибли, рассыпаясь песком. Серебряный кинжал, вбитый в сгусток тьмы, истлел и распался клочьями.

Кольчуга, заляпанная зеленоватым ядом, дымилась на витязе, но он не останавливался более.

Цемра шныряла вокруг, не забывая о двергах и Котике, и не давала снова остановить себя. Это было древнее чудовище, перворожденная женская суть, созданная не двуединой, а единственной — и потому вечно ненасытной, вечно ищущей идеального партнера.

Идеальный партнер теперь валялся изломанной, сплющенной куклой на полу, а Цемра, преображаясь в темную энергию, атаковала.

И настал миг, когда ни дверги, ни Котик не сообразили, что же произошло — пелена мрака широким крылом легла на измученного витязя, охватила его; Тайтингиль вскрикнул — как кричат от сильнейшей боли, и в единый миг, намертво вцепившись в противника руками, выпал вместе с дымным силуэтом паучихи из окна, выронив меч.

Словно тренькнула, разрываясь, толстая гитарная струна.

Все на этаже преобразилось.

Только что здесь было логово чудовища, чуть ли не тронный зал старинного замка; но лопнули тенета магии Королевы Хаоса, делавшей этот этаж недостройки незримым, и реальность проступила сквозь волшебную пелену.

Просто бетон, просто разбитые по периметру окна и светильники; пыль, тающие на глазах остатки белесых паутин и людей, копоть и грязь — вот только что призраки сражались, жили некоей жизнью, и вдруг это лишь горстки костей и иссушенные черепа, выбеленные до фарфоровой тонкости.

Котик метнулся к самому окну и взвыл, отчаянно балансируя — светлейшего видно не было.

Тридцатый этаж.

— Орк! — рявкнул Абрам. — Двое двергов убиты. Сейчас здесь будет местная охрана, придет на шум, мы больше не скрыты завесой магии. Что бы ни произошло — нам надо вниз. Зачисть, поторопись.

И Котик жег из плазмотрона паутину и хрупкие, почти бумажные кости еще вчера живых людей, жег и подвывал, едва слышно, кусая губы, давя в себе тонкий, стыдный, жалобный звук.

Оставшиеся дверги споро вытащили туго свернутые страшные мешки, черные, плотные. Забрали своих и в третий поместили несостоявшегося супруга Цемры; на полу, где он лежал, осталось широкое пятно темнейшей, глянцево блестевшей крови.

— Витязь должен был поступить так, — сказал Абрам, трогая рукав Котова. — Орк… он знал, на что шел. И я не ощущаю присутствия паучихи более. Не ощущаю. Витязь победил. Мы… живем.

Глава 12 ПРИНЦЕССА

Бесконечные этажи вились изломанной спиралью. Котик нес нетяжелое тело в черном пакете и утробно постанывал, не веря в происходящее. И что? Теперь — что? Когда — вот так?

По ляжке больно била засунутая в карман тяжелая, колючая рукоять Тайтингилева меча — все, что осталось. Острые углы самоцветов впивались в плоть. Лезвие начисто разъел паучий яд. Выбросить то, что осталось, было бы непрактично — так говорил себе Котяра. Было бы неэкономно.

Было бы слишком больно. Невыносимо.

— Не вой ты, — буркнул Абрам, — у эльфов есть свои тайны.

— Но нету крыльев, — сказал один из двергов. — Это легенда просто какая-то. Старая-старая сказка.

— Валить надо быстро отсюда, вывозить павших. Иначе будут проблемы, надо объяснять подробнее?

— Н-н-нет…

— Мы похороним своих. Но этого — ты. Я не знаю, кто это, что за чернь, жених Цемры. Займись, оруженосец.

— Я-а-а…

Плазмотрон, вес которого совершенно не ощущался там, в схватке, теперь придавливал к ступенькам, сердце колотилось, пот заливал глаза — а тут еще тащить пакет с трупом.

Что ж, от избранника Цемры хотя бы остался труп. Тайтингиль — где? Где?!

Тридцатый этаж…

Орк со стоном обрушил свою ношу на пол и дернул вентиль плазмотрона — сжечь и не думать, сжечь! Но аргон весь вышел на зачистке этажа, горелка слабо чихнула, пшикнула и погасла.

Котяра зло пнул баллон — только ногу ушиб. И снова взвалил на широкое плечо скорбную ношу.

— P-румынская тяга, — зашипел, — французский жим, чтоб его!

— Молотом, молотом надо заниматься, — сказал один из двергов. — Самый лучший спорт. Да ты молодец, орк, ты держался. Ты…

— Н-не надо…

— Огнемет твой — хорошая идея.

Орк угрюмо молчал. Он впервые за свою яркую жизнь в этом мире нес смерть — в самых разных смыслах этого выражения. И смерть была тяжка.

Достигли первого этажа.

Дверг с еврейским именем Абрам сторожко огляделся, махнул — его собратья молниеносно оказались внутри машины и секунду спустя уже пересекали шлагбаум, уверенно сунув охраннику пропуск.

Абрам с бумагами на Котикову машину остался стоять рядом с орком.

— Ты что, капитан?

— Помогу тебе, — сухо сказал тот.

Орк с грохотом свалил отработавшую свое горелку с баллоном в кузов пикапа и бросил следом черный мешок. Абрам нахмурился — разве можно такой груз везти открыто? Орк, поминая Карахорта, темные долины Морума и всех местных, земных чертей, полез обратно, поднял — из одного прорванного по дороге уголка на металл щедро закапала кровь. Положил мешок в салон, под заднее сиденье. И под мрачным взглядом дверга прикрыл пледом. Розовым. Ярким.

И принялся затирать багрянец с блестящей краски.

— Все, теперь чисто, — сказал Абрам. — Езжай, орк. Как тебя?

— Азар… Диман, — выдохнул Котов.

Пожали руки.

Орк взял пропуск, оглядел его.

— Нормально. Если что, отбрехаюсь. Главное, чтобы ДПС не остановила. А я думал, ваши воевать не умеют…

Абрам усмехнулся.

— Евреи-то? Или дверги? Еще как умеют.

— Погоди. — Котик, лихорадочно приводя себя в порядок, облизывал сухие болезненные губы. — Погоди. Мы что же, не поищем его? Не поищем? Тайтингиля, Абрам!

— Ты труп сначала увези. А потом посмотрим, — примирительно сказал гном. — Витязь силен. Он мог уйти с паучихой за грань миров. Мог разбиться о какую-нибудь крышу. Но ты подумай головой — если бы упал открыто, тут, в крупном деловом центре, где народа просто уйма, уже было бы слышно: скорая, полиция.

Мимо шли хорошо одетые, собранные и целеустремленные люди — офисный планктон наполнял Москва-Сити. Какие-то десять минут — и мимо «амарока» двигался плотный поток мужчин и женщин, ежедневно с девяти до восемнадцати густо населяющих этот муравейник — оплот бизнеса и эффективности.

— Я больше беспокоюсь об этом. — Гном кивком указал в сторону машины. — Цемра с ним была, ничего хорошего в этом нет. Убери скорее.

Котик был задымлен, Котик был помят и совершенно нетипичен для этого места своим внешним видом, но больше лицом — посеревшим, с выступившими скулами и отчаянно блестевшими голубыми глазами.

— Абрам. Ты. Не можешь. Так. Не должен. Думать о мертвеце больше, чем о нашем витязе, нашем!

— Ладно, — кивнул гном. — Только быстро. И по делу. Делим на сектора. Смотри, он выпал оттуда. Возможная зона падения вот, — чиркнул пальцем по извлеченному смартфону. — Но на все поиски — пятнадцать минут, ладно? Надо уходить. Иначе мы привлечем ненужное внимание. А я не готов ставить свой народ в рискованное положение.

Ненужное внимание, да. И такая угроза действительно была. Охранник на территории остановился и пристально изучал потрепанный бронежилет гнома. Абрам, помянув своего славного предка и крепчайший его молот, поспешно содрал броник и черный китель, сунул все в салон машины, тоже под плед.

Внизу на гноме оказалась пропотевшая майка с изображением Фудзиямы и веткой цветущей сакуры. Котик резво рыскнул в ту сторону, куда показал напарник.

Через пятнадцать минут они встретились. Глаза в глаза; Абрам чуть качнул головой.

— Уезжаем.

— Я-а-а… — Орк завел глаза к небу, и…

На оголенных проводах наверху трепетал коричневый плащ, сверкающий златым шитьем.

— Вот! — вскрикнул Котик. — Вот же, ну!

Абрам всплеснул руками.

— Черт знает где! — крикнул он. — Куда его унесло? Это вообще в стороне от зоны возможного падения!

— Надо еще искать, еще! — взвыл орк.

— Умный? И где искать? — недовольно мотнул узорной бородой дверг. — Там? Час от часу не легче, там территория еще больше, день уйдет, чтобы ее обойти.

— Ну… еще десять минут!

И тут Котик углядел пять или шесть офисных сотрудниц, занятых общественной деятельностью. Стройные девушки были одеты в короткие шорты, тугие открытые маечки с символикой известного политического движения. Сопровождаемые парой операторов с камерами, они оживленно разговаривали и хохотали, и…

Орк замер, не сводя жадного взора с контейнера на колесах, который толкали перед собой славные аппетитные девицы. В нем, в контейнере, уляпанном постерами с лозунгами, торчало штук двадцать саженцев липы — зеленых и ярких, как победные флажки.

Липы.

— Стой, Абрам, — сказал Котов и рыскнул к девицам.

— Привет, привет, лапушки! И куда же вы такие?

— На набережную, — охотно ответила одна, — будем деревца сажать вот. Флешмоб!

— Аллея Консолидации! — веско сказала другая девушка и чуть выставила грудь.

Парень перед ней был замученный, пропыленный, но очень интересный.

— Спасибо! — И Котов, подхватив одному ему ведомую путеводную нить, рысью бросился на набережную, даже не муркнув напоследок. Абрам рванул следом.

И вовремя.

Бетонированный скат, уходящий к Москва-реке, был слишком крут. Эльф в оббитой и изъязвленной ядом кольчуге, грязный, словно из ада, с руками, покрытыми кровью, с трудом держался у кромки мутной серой воды, сдирая ногти о рукотворный камень. Золотые волосы полоскались в грязной воде, полоскались и тонули.

Котов мейн-куном скакнул за перила, соскользнул вниз, шаркнув подошвами давно не гламурных кроссовок по бетону. Оглянулся на дверга, который протягивал ему руку, влепил ладонь в захват. И потянулся пальцами к узкой кисти. Тайтингиль вцепился в него крепко, отчаянно; Абрам крякнул, и мало-помалу все трое снова оказались на набережной.

Узкая полоска вскопанной земли между бетонными проезжими полотнами, подготовленные ямы и полуголые красотки вокруг. С саженцами лип. И трое странных мужчин: двое держали под руки третьего, который выглядел так, будто побывал в мясорубке.

Эльф был не в себе — заторможенный, ошарашенный. Содрал кольчугу, прошипев мучительно:

— Жжется…

Зашвырнул металлическое полотно в реку и почти повис на руках Котика. Сердца колотились совсем рядом, к орку возвращалась способность нормально дышать. И они дышали — в унисон.

— Тайтингиль, — шептал Котяра. — Тай, ох, ты налуга-ал…

— Не усекай, — выдохнул эльф. — Не усека-ай…

Давешняя девушка осторожно подошла, балансируя на каблучках, спросила, трогательно вытягивая шейку:

— Что это с вами?

— А это, милочка, и есть — консолидация, — буркнул Абрам. — А ну, пошли, пошли, живо, пошли же! — выдохнул, сжал черную бляху на шее и тихо забормотал благодарственные слова высшим силам, не то на иврите, не то на ином наречии, которого юная Москва-Сити еще не слышала.

Спустя три минуты орочий автомобиль проскочил шлагбаум и залип в московской пробке.

Гном сидел сзади, поджав ноги, недобро косясь на черный мешок с телом. Тайтингиль почти лежал на откинутом в диагональ переднем сиденье. Волосы в черных потеках мазута, воняющие городской грязью, прихотливо вились по спинке. Глаза были полузакрыты, рот расслаблен, эльф то ли спал, то ли бредил, ему было очевидно плохо. Он то и дело поднимал руку к вороту и ослаблял его, будто что-то душило его — хотя окно в машине было открыто настежь.

— Больно, — выстонал он.

— Тут, — хрипло сказал орк, глядя на тревожный, заострившийся профиль витязя, — недалеко есть парк старый, с липами. Мне кажется, тебе надо, эльф.

— Да, — отозвался еле слышно. — Мне надо, оруженосец, сделай.

— Я оттуда уйду от вас, — сказал Абрам. — Но не забудь, орк Диман, про, — он показал глазами вниз, — про то, о чем говорили с тобой.

— Я понял, понял. Все сделаю. Тай…

— Н-не…

— Тайтингиль!

Орочья лапа сомкнулась на бессильных, как обескровленных пальцах витязя, сжала с силой, до боли.

— Я здесь, — одними губами ответил эльф.

Десять минут спустя Котов уже усаживал его на лавочку в парке, а деловитый гном, забрав свое снаряжение, споро удалялся, на ходу разговаривая по телефону. Котов стрельнул в широкую спину глазами и привычно заметался, не зная, что сделать сначала — расспросить Тайтингиля или помочь ему подняться, подойти к дереву, дающему силы.

Вышло — одновременно; нолдоринец поманил его ладонью и поднялся, опираясь на плечо оруженосца.

— Витязь, витязь… что Цемра? — осторожно поинтересовался орк. — Мертва, мерртва, да? Как все было?

Тайтингиль с его помощью сделал несколько замедленных, будто деревянных шагов. И тяжело задышал, положив руку на кору дерева.

— Я не ошибался, когда говорил о серьезности противника. Цемра — это огромное, небывалое зло. Она во плоти и нет — одновременно. Полетела, понесла меня. Мы боролись… вцепилась в волосы…

— Ну как обычно, — невесело усмехнулся Котов. — Как обычно, эльф. Ты-ы…

— Я… И все-таки она ушла, — выдохнул эльф. — Ушла. Меня… я… веревка какая-то, железная веревка, как это? Трос? Трос. Больно. Больно. Она тянула меня на дно этой реки, мертвой, гнилой реки. Не мог дышать, плыть. Сражались под водой. Но она ушла.

Краски начали возвращаться на лицо Тайтингиля. Он стоял, уперев руки в ствол старой огромной липы, свесив волосы до земли. Дышал — жадно, прерывисто. Кривил рот, похожий на шрам, — эльф был изранен, ему было больно. Ноздри трепетали, вбирая запахи — его изорванная одежда несла мириады злых смрадов этого искажаемого мира. Ядовитая река, ядовитая вода.

— Хорошо, что ты не ушел, витязь, — тихо сказал Котов. — Ты такой молодец, что уцелел. Я понял, когда думал, что ты… что ты погиб…

Эльф, слегка очухавшись, повернулся к нему. Смотрел прямо, молча.

— Знаешь, я за эти минуты, сколько их было, — понял рассуждения всякие… про смысл жизни, — сдулся орк. Пафос ему не давался никогда. — Понял… и… — Он вскинул глаза, достал из кармана пошарпанные в бою, но еще живые очки с синей радугой стекол, нацепил на нос. Отмахнул широкой лапой: — А ну это в задницу. Водки хочу. Не пью я, но водки сейчас, стакан. И спать. Выпьем, эльф? Выпьем?

— Выпьем. Создатель, как больно. — Витязь поежился.

— Тебя такими вольтами, видно, долбануло, — усмехнулся орк, — что неудивительно. Ох, ну как же ты, как же ты смог ее победить, это такой ужас, я как вспомню-у-у-у…

— Я — да. Не победить — изгнать. На время. Но только потому, что она была изменена, паучиха. Что-то произошло с ней. Слабее она была как боец, менее подвижна. Каким-то чудом я вышвырнул ее за пределы. Каким-то чудом, орк. Ладно. Это не важно. Я выжил и хоть отчасти сделал необходимое.

Котов медленно мигнул.

— Тайтингиль, — сказал тихо. — А вот что ты такое сказал: «изменена»? И Абрам все твердил про какую-то свадьбу ее, и сама она хвасталась. Тайтингиль?

Нолдоринец вскинул златоволосую голову, щурясь.

— Изменена, — сказал он. — Она… понесла, понимаешь? У нее будет потомство.

Они сидели в машине, Котов завел мотор, но трогаться не решался.

— Беременна? Та-ай… Тайтингиль! Что же это будет такое, а? От осинки не родятся апельсинки!

Он повернулся к витязю, снял очки, шарил по его измученному лицу растерянным взглядом.

— Не знаю, — ответил тот. — Хорошего — ничего.

— Тайтингиль…

И тут откуда-то сзади, снизу, взметнулась, как змея, окровавленная рука; одним махом прорывая пакет, плеская багрянцем во все стороны, взметнулась и впилась острыми ногтями в машинный пластик прямо у Котова бока.

Орк заорал благим матом и опрометью выскочил вон.

— Тайтингиль! Абрам сказал, он мертв, Тайтингиль, что творится, нууу! — выл он, приплясывая около белого борта, не решаясь открыть дверь.

Эльф — решился. Содрал розовый плед, потянул прочный черный пакет, разрывая. Нащупал узкие твердые плечи, привел тело в сидячее положение. Вгляделся в бледное лицо с темными кругами под глазами. Нечеловеческое. Неэльфийское. Будто без пола и без возраста, бледное, как фарфоровое, под каскадом длинных прямых смоляных волос. Тонкие скулы, четко очерченные капризные губы.

— Это… кто? Что? — зашептал орк. — Убить его, эльф? Жениха паучьего, убить, уби-ить? Матушки, ну газа ж не хватило, как назло-о-о…

— Нет. — Эльф вглядывался в чеканные черты. — Нет. Это наш ключ к звездам, орк. Это человек с неба.

— Инопланетянин! — ахнул Котов, чуйкой осознав всю невероятную правду слов Тайтингиля. И рявкнул: — Звездец! Звездец же! И я же сам накарркал, а? Инопланетян не бывает? Не бывает, да? — Он ринулся, вглядываясь в безжизненное лицо с закатившимися глазами, и жуть дранула его по хребту. — Не человек же! Не человек, точно! — Сам накаркал, аааа! — застонал, вцепляясь в свои дредики. — Ох, трепло-о-о…

— Он едва жив, — сказал витязь, проводя рукой над грудью раненого. — Едва. Нужно спешить. Поехали домой.

Они устроились сзади, Тайтингиль рядом с чужаком. Эльф тихо запел. Ноты низкого, тяжелого мужского голоса дрожали в салоне. Из носа витязя капала кровь, капала на темный пакет, из которого торчали плечи и голова странного создания нездешних небес. Капала и смешивалась с кровью возлюбленного Цемры, более темной и вязкой, чем алая эльфийская.

Но Тайтингиль не останавливался, он пел, пытаясь вызвать от порога Чертогов Забвения почти ушедшую в них суть этого существа, не рискуя назвать ее словом «душа». Он, сам в очередной раз едва не отправившийся туда, — пел.

На его плече лежала запрокинутая голова тонкого, одетого в широкие темные одежды счастливого избранника наитемнейшего чудовища Эалы.

— Катал я, конечно, свадьбы, — мрачно проговорил Котов, глядя на муторную московскую пробку. — Но чтоб такое…

Он сам не понял, почему руки доставили их странную компашку к дому Ирмы; с инопланетянина содрали пакет, наводивший теперь на эмоционального орка ужас, и эльф, не рискуя прервать целебную песнь, сам понес раненого к лифтам.

Секьюрити в подъезде насупились.

— Косплей, — муркнул орк и сунул приятную зеленую бумажку. — Перреборщили с мечами. Споткнулись. Упали. Два раза. Ну, три.

Темная кровь щедро лила на кафель.

— Видите, это эльфы? — не сдавался Котов, доставая еще бумажку. — Волосы? Н-нуу?

Эльфы были привычными гостями у Ирмы Викторовны. Охранник протянул руку за денежкой и отвернулся.

— Тайтингиль! Котик! Вы что? Это вы, вы-ы? Вы что притащили, а? Господи, кровь, кровь!

Ирма завизжала, сжимая виски ладонями.

Тайтингиль стоял в дверях, недвижимый, словно каменное изваяние, и держал на руках тонкую, как прутик, черноволосую девушку в темных одеждах, похожих на рясу. За плечом эльфа метался заполошный Котик.

— Ирма, вызови доктора своего, Андрюху! — выкрикнул он. — Быстрее, Ирма!

Живой, живой, живой, — стучало в висках Ирмы. Бабу какую-то притащил, но… Живой. Разберусь потом, потом, сначала — врача!

Кинулась к телефону. Тайтингиль спокойно перешагнул через порог и понес свою ношу в гостиную, к светлому огромному дивану, обитому нежной золотистой кожей, пятная все вокруг сочными каплями темной липкой кровищи.

— Тайтингиль, я здесь, я помогу, давай. — Котик юркнул рядом — забрать инопланетянина, забррать, донести же его, нуу…

— Да, оруженосец, присмотри тут… — И эльф, аккуратно положив узкий, словно бесплотный моток сложной темной одежды, изорванной, испачканной бетонной пылью и ядом, обклеенной обрывками зловещей паутины и залитой кровью, бессильно качнулся навстречу Ирме.

Навстречу.

— Ирма…

— Тайтингиль! — Ирма взвизгнула, просто не зная, куда рвануть. Вся ее сущность требовала броситься со шваброй, хлоркой и тряпками на пятна крови, на следы, грязные следы, на все вмиг оказавшееся загаженным, запятнанным, отвратительным!

Она ринулась и обхватила эльфа — обхватила, стараясь не сжать до боли. Потому что поняла, что часть крови — его.

— Сейчас, сейчас будет Андрей Валентинович, сейчас!

Котик накатил неразбавленного виски и сторожко окусывался вокруг инопланетянина, поглядывая на этих двоих, покидающих гостиную.

Ему тоже хотелось в душ и обняться, но оруженосец, орруженосец же. Первым делом — самолеты.

— Алина? — тяжело спросил витязь.

— У Наташки же, у Наташи. Пойдем, родной, пойдем…

Ирме казалось, что витязь и впрямь опирается на нее. «Ох уж мне эти мужские дела! Ох уж мне эти мальчишеские забавы, ох уж… Господи, господи, господи, спасибо, что живой! Архангел мой…»

И она буксировала Тайтингиля в свою спальню, в душ, в душ, просторный Ирмин санузел, где находились и роскошная ванна на львиных лапах, и огромный туалетный столик, и прочие современные приспособления, так необходимые женщине.

Тайтингиль тяжело опустился на пуфик, а Ирма носилась стрижом — ножницы, срезать рубашку, видно, что испорчена напрочь, штаны… да тоже черт с ними, сапоги — стянуть бережно, под сапогами, хм, носки, оценил витязь — но почему-то было не смешно; подсохшие, но вонючие и спутанные волосы — назад, назад.

— Милый мой, милый, Тайтингиль, балбес ты, бал-бес ты-ы, как можно та-ак, ка-ак?

Слова не имели значения, но…

Голый, грязный, покрытый прокусами жвал и порезами, пенящимися алой кровью, с ветвистым следом поражения током на теле, эльф встал навстречу Ирме, сдергивая с запястья опустошенные ремешки от оберегов.

Бросил, протянул руки.

Женщина рванулась к нему, к узкому, мощному телу, которое не дарует ни один спортзал; вжалась.

Эльф шагнул в душевую кабину — эта была просторна и давно Ирмой обжита; Ирма нажала кнопку — из сотен мелких сопел брызнули струи воды, со всех сторон, омывая тела, убирая грязь, кровь и боль.

— Ты помоешься, — шептала Ирма, — я — перекись… раны, порезы… я…

— Да. — Эльф держал ее под струями прямо в домашней одежде, уже мокрой.

— Ты потом ляжешь… отдохнуть… ты… мир… спасал…

— Да, — эльф целовал ее шею, срывая одежду, — я спас… этот — спас…

— Ты-ы… — хныкала Ирма, стараясь достать ладонью с шампунем до его головы, до самой макушки.

— Я, — соглашался эльф. — Я, Ирма. И знаешь — у нас с тобой есть это время. Оно называется «сейчас». — Его голос вдруг прозвучал очень сильно и горько. — Ты представляешь, я понял. У нас, у вас, людей, у двергов, у всех есть только сейчас. Никогда не бывает потом. Потом твою надежду или тебя самого жизнь прибивает мечом к земле, и уже не имеет значения, воспрянешь ли ты в Чертогах Забвения или где-то еще.

Вода смывала Ирмин шампунь со светлеющих золотых волос эльфа, грязь и кровь с его тела; смывала. Еще минуту они, сплетясь, стояли неподвижно.

Затем Тайтингиль неохотно поставил женщину.

— Я должен посмотреть, что там.

Должен.

— A-а я-а…

— А ты — моя женщина, — серьезно сказал воин. — Первая.

— А-а? — Ирма вытаращила глаза, молниеносно вернувшись из заоблачных сфер. Информационный удар, обрушившийся на нее, был неслыханной силы.

Эльф скосился, и смысл этого веселого, вдруг заискрившегося взгляда Ирме был понятен. Он осознавал юмор ситуации.

Напряжение спало; Ирма, запретив себе обдумывать услышанное сейчас, быстро промокнула тело эльфа чистейшим полотенцем, залила порезы и раны перекисью — в вымытом состоянии все было не так плохо, как показалось сперва. Тайтингиль набросил синий махровый халат, подпоясался и вышел, оставив Ирму пытаться привести себя и санузел в порядок.

Андрей Валентинович приехал быстро.

Переодевшаяся в сухое и целое Ирма открыла ему, и, махнув рукой на комнату, в которой находились Котик, Тайтингиль и незнамо кто, на подгибающихся от истомы ногах побежала снова в ванную. Голова была пустой и гулкой, сердечко колотилось где-то в горле. Женщина взяла ведро, сыпанула побольше порошка и принялась замывать кровь от прихожей до испорченного дивана, стоившего баснословных денег.

Врач крепко пожал руку Котову, нахмурился на капли и разводы на полу.

— Я без кареты сегодня. Опять кровотечение у вас, уважаемый?

— Я здоров, лекарь. Но наш гость ранен, и рана его опасна.

Доктор вымыл руки, вошел в комнату, присел на край безнадежно испачканного дивана подле окровавленного тела. Откинул темную полу.

— Ну, что скажу вам? Плохи дела, нужна госпитализация немедленно. Ранения два… Ему что, наживую вырезали аппендицит?

«Ему»? Ирма, услышавшая это обращение краем уха, дрогнула. Не девушка разве?

— Интересный такой след вскрытия, напоминает… Будто молодому человеку очень неаккуратно пытались сделать… кесарево сечение. — Доктор улыбнулся своему остроумию. — Ну, Диман, Ирма Викторовна и в-вы, любезный, с вами не заскучаешь. Я сейчас попробую посмотреть подробнее, но очень быстро, потому что лучше его прямо сейчас везти в больницу.

Поставил свет, надел перчатки и снова коснулся безжизненно простертого тела. Комментарии, которые Андрей Валентинович отпускал по ходу действия, заставили Ирму поежиться от набежавших на плечи ледяных мурашек и мухой устремиться на дальнейшие бытовые подвиги.

Тайтингиль стоял у окна. Котик булькал апельсиновым соком.

— Он никуда не поедет, лекарь. Он в этом доме, и он под моей защитой, — ровно сказал витязь. — Ему возможно помочь здесь, сейчас. Если нужно, я буду петь. Он не ощутит боли, и силы его возрастут. Просто зашей его раны.

— От песен? — скептически проворчал Андрей Валентинович. — Одна рана старая. Не пойму, осколочная или рубленая, нехорошая рана, да. Сейчас я поддену этот лейкопластырь над ней, подробнее посмотрю. Ишь… ишь ты… Не видел такого никогда, импортный материал, что ли, будто впился в кожу. Не поддается. Вот, ну-ка… нет, не буду пробовать даже, крепко как сидит. В больнице снимут. А тут что все-таки у него? Э… ох, ему что, сделали вазэктомию или что-то вроде? Семенники… Подождите…

Доктор явно засуетился. Это было непривычно, Ирма никогда не видела его в таком состоянии. Он сделался похож на мышкующего лиса. Запустил пальцы в рану, пошарил там.

И защелкал ножницами, срезая одежду, обнажая пах лежащего.

— Матушки, — ахнула подкравшаяся Ирма, снова отступая.

Андрей Валентинович поднял на Тайтингиля растерянные глаза.

— Это же не человек… Понимаю, звучит дико, но…

Тонкая рука лежавшего взметнулась, как плеть, и жестко сцапала доктора за грудки.

— Довольно касаться меня, — прозвучал негромкий голос со странной, тягучей интонацией. — Сделай, что воин тебе сказал: зашей.

Котов и Ирма подпрыгнули, как будто здесь прозвучал выстрел или гром небесный; эльф остался невозмутим.

Рука опала, пальцы с длинными ногтями бессильно распустились лепестками белого цветка. Ирма нервно рванула прочь, прихватив стакан виски и Котова; Тайтингиль сел на подлокотник дивана и негромко запел. Андрей Валентинович вздрогнул, борясь с желанием срочно вызвать полицию и коллег из психиатрической, а заодно уфологов и надежную желтую перевозку с решетками на окнах; прислушался к вибрациям, пронизывающим тело от голоса эльфа, открыл сундучок и достал шовный материал.

— А… анестезию, — хрипнул врач. — Сейчас.

— Мне не нужно, — безучастно, как не про себя ответил лежащий. — Боли я не чувствую.

Андрей Валентинович осторожно коснулся края раны — странный тип и не дрогнул. Правда… Правда, что ли? Он завел глаза на длинноволосого рыжего громадину, но тот его и взглядом не одарил.

— Не надо, значит… Ну, как знаете. Перевязочный материал… Я не думаю, что мне хватит, но я сделаю все, что могу. Ирма! Ирма, простыни, стерильных нет, давай просто глаженые, и еще кипяти воду, неси водку, марганцовку, свечи, все, что есть. Это, блин, полевой госпиталь какой-то. Крушение инопланетного агрегата!

— Пожалуй, почти так, — примирительно согласился Тайтингиль.

Андрей Валентинович в который раз остановил взгляд на его ушах. Фыркнул.

И приступил к работе, подбодренный появлением у арки гостиной Котова — с очень, очень приятной стопкой банкнот в руках.

Врач ушел поздней ночью, допив весь наличный Ирмин коньяк и убедившись, что гость равномерно дышит. Он не мог удостовериться в том, что температура, пульс или иные жизненные показатели в норме — но эльф заверил, что можно быть спокойным. Он и Ирма отправились проводить доктора, прихватившего как бы невзначай весь пучок наличных денег, подготовленный Котиком. Инопланетянина отнесли в кабинет, где разложили кресло-кровать, и Ирма настелила на ней роскошное ложе, не задавая никаких вопросов и не пытаясь ничегошеньки уточнять.

Затем Ирма с Тайтингилем ушли на кухню и остались тихо беседовать там.

Орк, успевший принять душ, подкрепиться и восстановить душевное спокойствие, остался около раненого один.

Он огляделся. На спинке стула висела срезанная с непрошеного гостя хламида. От нее исходил удушающий сладостный смрад; орку даже показалось, что он видит зеленоватые миазмы паучьего яда, пропитавшие ее, — судорога продрала по хребту, брр, ну и дрянь, дррянь! И эти белые клейкие тяжи паутины, намертво впившиеся в ткань…

Котик подступил к мерзкой тряпке, сгреб со стола глянцевый журнал с нарядной отретушированной попкой на обложке, выдрал оттуда пару страниц и взялся через бумагу — голой рукой не отважился.

Выбросить. Немедленно, чтобы и духу не было.

Он бросил взгляд на инопланетянина, лежащего на постели покойно и бездвижно, аккуратно прикрытого одеялом. Глянец волос обрамлял узкое мертвенно-бледное лицо невероятных пропорций, обметанные губы были сжаты в линию, под глазами в тенях от длиннющих ресниц залегли болезненные темные круги.

Котов задержал взгляд, улыбнулся:

— Какой же красивый… красивый, ну как принцесса! А я, блин, Иван-царевич, и я сейчас лягушечью шкурку эту — в мусоропрровод, да!

Когда Котов возвращался в квартиру, размышляя, сможет ли он сегодня спать, из лифта вышла Алинка.

Огляделась, вперила взгляд.

— Дядя Котик, все нормуль же? Что тут у вас? Кровь, что ли? Дяде Таю опять плохо, да?

— Эх! Все равно же узнаешь, красотка, — выдохнул Котов. «Сейчас перевешу функции медбрата на эмоционально и физически нетравмированного члена экипажа». — Пошли.

— Ма! Привет!

— Она занята! Не верещи только. Помнишь, как мы обычно? Шалости — по-тихому. Хорошо с Наташкой покувы… пообщались? Вот, смотри, — приглашающим хозяйским жестом открыл дверь Котик. — У нас… у вас гость. Правда, классный?

Алина шагнула вперед и замерла, сжав руки у груди.

— Ого, — выдохнула, — а-а-анимешечка просто! Это… кто это, кто?

Рванулась поближе, потянулась погладить по волосам, но отчего-то остановилась, задержала руку, не стала трогать.

И тут гость открыл глаза. Огромные, белесые, с расползшимися вширь вертикальными зрачками. Разлепил губы:

— Я должен встать.

Голос был резкий, никакой не принцессный, а совершенно мужской; выговор протяжный, с придыханием.

Котов, отпрыгнувший поначалу, замахал руками. Алинка, наоборот, двинулась ближе.

— Какое такое встать? Тебя пару часов назад зашили, ты и не думай даже, лежи! — заявил орк. — Алинка, зови маму, па… Тайтингиля!

Инопланетянин его будто не услышал. Подтянулся на локтях, зыркнул по сторонам.

— Где моя одежда?

— Одежда? — переспросил Котов. — Так я выкинул ее, она вся изгваздана была, ну…

Господин Мастер Войны медленно поднялся, запахивая на себе простыню. Алина глядела во все глаза: длинные глянцевые черные волосы до пояса, кукольное лицо, худые, перевитые жилами руки, на правой — выжженное клеймо.

Анимешечка…

— Кто просил тебя распоряжаться? — проговорил он ровным, но крайне недобрым голосом, сверля Котова лютым взглядом.

— Э, да ты чего вообще? — не понял орк. — Мы же тебя… а ты из-за грязной тря…

Договорить он не смог. Очень трудно что-то договорить, когда стремительное тело летит на тебя, острой коленкой под дых, острым локтем — в шею.

И валит головой в сервант с Ирминой коллекцией хрусталя и фарфора, которую она трепетно собирала по всему миру.

Ужасный дребезг разбитого стекла, шум рушащегося тела, отчаянный вой Котика, переходящий в задушенный визг…

— Мама! — заголосила девочка, бросаясь к двери. — Дядя Тайтингиль! Котика убивают!

Высокая фигура эльфа вмиг выросла в проеме двери.

Котика — убивали, да. Он лежал головой в стекляшках, отчаянно трепыхаясь, а инопланетянин сидел на нем верхом и технично душил Диму воротом его собственного поло — хорошего поло от «Аберкромби энд Фитч». Китайская одежка уже порвалась бы, а эта впечатывала в шее поверженного орка странгуляционную полосу.

— Кто просил тебя распоряжаться? — повторял Мастер Войны, усиливая давление.

— Довольно! — воскликнул витязь Нолдорина, подступая ближе. — Довольно, гость!

Хватка ослабла. Белые глаза зыркнули на эльфа — недоверчиво, вопросительно. Оспаривающе.

— Этот дом под моей защитой, — сказал Тайтингиль. — Это мой оруженосец. И пока я здесь, никаких бесчинств не будет тут. Понятно?

— Жаба… Жаба инопланетная… — хрипел Котов, пытаясь отползти. — Принцес-са…

Глава 13 ЛЕД

— Хорошо, — сказал гость. — Я ухожу.

Котов, присев в дребезгах разбитого стекла и ощупывая распоротую голову, отметил, что никогда еще не был так рад прощанию и что русские народные сказки теперь ему отвратительны все как на подбор; и еще, кажется, он становится староват для приключений котячьего свойства со всякими там принцессами.

Тайтингиль же уверенно, серьезно, но при этом без малейшей тени угрозы, держа руки на виду, заступил дорогу инопланетянину — прямо в своем, то есть бывше-Котовском синем махровом халате.

— Куда же ты направишься? — спросил он.

Мастер Войны вскинул голову, испепеляя его взглядом.

— У меня есть огромное обязательство теперь, — сказал он. — И мало времени. Неведомое существо носит моих детей, и я должен прекратить это, иначе миры падут. Не стой на моем пути к исполнению этого долга.

— Не стой, правда, Тайтингиль, — поддакнул Котов. — Пусть коз… пусть муд… мужчина уходит.

— Сейчас не время поспешных решений. — Тайтингиль говорил спокойно, гордо выпрямившись перед инопланетянином, антично укутанным в простыню, — не время. Поверь, все мы здесь хотим того же, что и ты. И мы вместе…

Чужак прервал его. Бесцеремонно, холодно.

— Вы мне не нужны. Я сам.

— Ты бы штаны хоть надел, воитель! — с чувством урезонил гостя Котов, вымакивая кровь из глубокого пореза на затылке салфеточкой.

Ирма, ощущая себя почти санитаркой среди потрепанных бойцов, беззвучно шмыгнула к нему поближе — с аптечкой, которая совсем недавно весьма пригодилась Тайтингилю.

— Мой народ не привык выпячивать срам! — резко сказал инопланетянин, плотнее запахивая на себе простыню и придерживая край изящной кистью руки; пальцы с длинными, чуть заостренными ногтями выглядели хищно. — И наличие штанов тебя воителем не сделало. И не сделает никогда. А я — воитель, да. Я Мастер Войны великой империи Йертайан, да сияет вечно ее Белое Солнце, и я разрушал миры — пока ты, бесполезное создание, надевал свои штаны.

Глаза Мастера Войны сделались ледяными, рот оскалился — нехорошая гримаса. Очевидно, прекрасное чувство возникло между ними, между инопланетянином и Котовым. Ненависть с первого взгляда. Мастер Войны щерился, Котов глядел манулом; воздух меж ними едва не искрил.

Тайтингиль коротко вздохнул.

— Послушай, Мастер Войны, — сказал он. — В том, чтобы разрушать миры, не так много хорошего. Умение созидать превыше.

Тот чуть остекленело уставился на нолдоринца.

— Вот, я создал, — протянул он. — Миллионы моих детей вскоре испепелят вселенную. И что, это превыше?

— Я Тайтингиль, витязь рода Золотой Розы, — примирительно сказал эльф. — И я тоже воин. Я воевал тысячи лет. Орк — мой оруженосец. — Он кивнул в сторону щедро обмазанного зеленкой и частично обклеенного пластырями Котика. — Мы все дополним друг друга и победим. Но… только ты сможешь вознести нас к звездам. А мое сердце подсказывает, что наш враг… и те ключи, которые я ищу, они — там.

Мастер Войны вздернул нос.

— Зачем мне это делать? Империя Йертайан не вступает ни с кем в военные союзы, а в числе покоренных нами народов я не припомню таких, как ты. — Быстрый взгляд странных глаз молнией стрельнул по ушам эльфа. — Уйди с пути моего, Тайтингиль, витязь рода Золотой Розы.

— Уйди, — негромко сказала очухавшаяся от военно-полевой госпитальной деятельности Ирма из-за спины Котова. Светлый уголок в гостиной, теперь залитый кровью, стоил целое состояние, а еще и паркет, а еще и сервант… — Правда, уйди. Зачем ты его уговариваешь? Господи, всю квартиру мне загадил, фарфор — мой фарфор! Бабушкина бесценная вазочка… Вазочка! Пусть уходит. Прямо так, в простыне — пусть.

Тайтингиль поднял руки, раскрыв ладони, вздохнул. Мастер Войны молча смотрел на его пальцы — они подрагивали. Эльф был порядком ослаблен боем; причем не только ранен и избит, не только свалился с огромной высоты в реку и получил удар током — его магическая сила оказалась истощена в поединке с паучихой. Он не хотел сейчас этих сложных переговоров — не хотел никаких переговоров вообще. Он хотел отдыха, хотя бы малой передышки, с Ирмой, с ней; а потом — раздумья, обстоятельного, долгого раздумья над тем, что делать, куда шагнуть дальше в погоне за чудовищем; потому что оступиться теперь было нельзя.

Все словно застыли на миг. Тайтингиль искал слова, которые могли гостя, названного им ключом к звездам, заставить остаться. Котик убедился, что более-менее привел себя в порядок, и также готовился накренить чашу весов, прибавив мяв к голосу Ирмы. Алинка, шокированная всем происходящим, казалось, вообще не дышала, забившись в угол и впав в телевизионное состояние души и тела — даже мелкие печенюшки вместо попкорна хватала автоматически.

Когда раздался громкий, требовательный звонок в дверь, вздрогнули все.

Ирма бросилась к двери, обведя взглядом паноптикум, который образовался в ее идеальной некогда квартире, — напряженный, тонкий как струна Мастер Войны с волной волос поверх простынной тоги; Тайтингиль, старающийся дышать ровно и стоять ровно; и Котик, явно жалеющий, что там, в небоскребе Москва-Сити, у него не хватило газа для плазмотрона — избавиться от чересчур живого трупа на месте.

На пороге стоял гном-еврей — или еврей-гном, кому уж как угодно, — Изя Беспрозванный. Как всегда, чуть помятый и припыленный, с кроткой улыбочкой на носатом лице. В толстых пальцах с жесткими волосками на фалангах он держал крупный, тяжелый конверт с золотой вязью орнамента. Это была не типографская краска, а изящная, будто вчеканенная в бумагу отделка из сусального золота.

Изя, поклонившись Ирме, протянул конверт Тайтингилю молча, со странным выражением на лице — то ли с сознанием особенной торжественности момента, то ли со скрытой горечью. Витязь развернул толстую волокнистую бумагу и увидел руны, хорошо ему знакомые.

— Нас приглашают на празднество… на тризну, — проговорил он, поднимая взгляд. — У подгорного народа жизнь и смерть почитаются одинаково. Поминовение воинов, погибших за Эалу в бою против Цемры Ужасной, будет отмечено большим пиром. Сколько у нас времени на сборы, почтенный дверг?

— Я подожду в машине у подъезда сколько нужно, — сказал Изя, кланяясь Тайтингилю. — Счастлив видеть вас, витязь, в добром здравии… в добром. Наслышан…

Эльф ответил приветливым кивком.

— Считаю своим долгом напомнить, что народ двергов не будет рад принимать у себя… чужака, — продолжил тем временем посланник, адресуя тяжелый взгляд Мастеру Войны, который маячил в дверях, в полутьме комнаты бледной тенью.

В ответ тот полыхнул глазами, но не сказал ни слова; развернулся и беззвучно канул в темноту Ирминого кабинета, в котором — ради покоя раненого гостя — окно плотно занавесили шторами.

Витязь выразительно посмотрел на торжествующую Ирму — та готова была обнять Изю, солидарного с ней в острой нелюбви к пришельцу; на Котова. Чуть пожал плечами и заглянул в темную комнату, где инопланетный гость стоял недвижно, спиной к двери, лицом к занавешенному окну, наглухо задрапированный в простыню. Острые плечи и лопатки четко обрисовывались, и дальше ткань стекала свободными складками, как будто Мастера Войны ваял античный скульптор.

— Я понимаю, что ты не хочешь быть ни в чем мне обязан, гость со звезд.

— Ты верно понимаешь. Не желаю связывать себя. Я один. Всегда. У меня есть обязательство, у меня есть цель, и я свершу путь к ней.

— Ты свершишь. — Слова давались Тайтингилю с трудом. — Свершишь. Но и мне надо свершить свое обязательство, почтить память погибших воинов, которые отдали свои жизни за меня, за Эалу… за тебя тоже. Дай мне немного времени. Как воин воину. Сейчас все слишком сложно для поспешности. Я не хочу принимать решение впопыхах. И ты…

Звездный воитель не нуждался в витиеватых пояснениях. Сразу вычленил главное из слов и ответил кратко:

— Я дам. Как воин воину, и я слишком слаб еще. Ты вернешься с тризны — тогда я уйду.

Тайтингиль почувствовал, что может разбиться об этот лед, что уже почти разбился — он сам, со своими мечтами о звездах, своим желанием заступить за них. Ему не удавалось обрести союзника; возможность ускользала. Он ощущал трепет чужой души, такой же странной, каким этот мужчина был наружно; ледяной с огнем. Существо чужих небес не желало ни принимать помощи, ни давать ее; весь уклад его жизни был неведом и чужд Тайтингилю. Но хотя бы слово воина было понятно во всех мирах. Хотя бы оно. Витязь понимал всей своей тысячелетней мудростью: эта грань согласия очень хрупка, равновесие шатко. Он сам слаб сейчас, он не может настоять, не может даже найти точных слов, чтобы убедить. Нужно взять паузу. Просто взять паузу. Просто.

И надеяться, что время поможет.

— Нам следует искать и уничтожить Цемру, пока она не пожрала иные миры. Ты знаешь… я мечтал о звездах. Мечтал. И никогда не думал, что пойду к ним воевать…

Мастер Войны молчал.

Тайтингиль чуть поклонился и вышел из его временного пристанища, прикрыв дверь. Алинка шумно схлопнула пакет от печенья и выдохнула, вперившись взглядом в закрытые створки двери маминого кабинета, как в финальные титры нового блокбастера.

Котов был тут как тут, глядел радостно и выжидательно, лихорадочно соображая, сойдет ли зеленка на его голове за креативное окрашивание.

— Я… — мявкнул он и воссиял.

— Со мной, — через плечо бросил витязь, отправляясь наверх.

Тайтингиль собрался быстро — светлые брюки, светлая рубашка, расшитый золотыми цветами жилет. Он выглядел просто и торжественно. Котов вылез из бескрайней гардеробной Ирмы в собственных черных джинсах и черном поло — чистых, глаженых, оставленных им тут когда-то просто так. Просто.

А Ирма?

В спортивных домашних брючках и облегающей майке возилась в прихожей. В руках у нее было ведро, полное воды, пенящейся мылом, и объемная тряпка.

Медленно встала ему навстречу, комкая эту тряпку, обливая колени мыльной водой.

— Уборщицу стыдно вызывать, весь дом в крови, — сказала, поджимая губы. — Пока вы там… м-м-м… празднуете, я закончу здесь.

— Ирма, — тихо сказал Тайтингиль. — Ирма, ты же с нами.

— Ирма. Ты не поняла? Он сказал нам — на-ам собираться! — муркнул Котов, окончательно уверовавший, что все едут на вечеринку, пусть и с загробным окрасом, что плазмотрон в прошлом — а несносный инопланетянин за закрытой дверью. Жить стало лучше, жить стало веселей!

— Он сказал тебе. — Ирма сделала маленький шаг назад.

Эльф шагнул следом, наклонился, забрал мокрые ладони в свои, заглянул в глаза.

— Ты моя женщина, Ирма. Поэтому ты не останешься, с какой же стати; ты идешь с нами к двергам. Сколько тебе нужно времени на сборы?

— Часа два, — наябедничал Котов. — Три.

Ирма вышла к ним через десять минут в шлейфе дивных, неведомых, будоражащих ароматов, и сердце витязя эльфийского рода на мгновение замерло, а в груди сладко заныло.

Ее макияж был неярок: слегка подведенные глаза, естественная свежесть загорелого, вдруг как-то посвежевшего лица. Губы, подкрашенные перламутровым блеском. Темные волосы, взбитые вверх волной, замершие легкими завитками. Тело Ирмы облегал безупречный, матово поблескивающий черный шелк, неимоверно дорогой даже на вид. Платье простейшего кроя подчеркивало линию ключиц, легкой драпировкой укрывало грудь и вырисовывало отточенную фитнесом талию, далее целомудренно прикрывая колени. Икры загорелых ног, уверенно стоящих на тончайших каблуках красных, блестящих, как ягоды, туфель, были великолепны.

Женщина повернулась будто ненароком — спина ее была обнажена, под горлом остро блеснуло ярким, белым светом.

Тайтингиль запутался в словах. Просто подошел, оглядывая. Подошел. Взял за руку и сжал прохладные пальцы Ирмы в своих, вглядываясь в нее как-то по-иному, по-новому.

— Дивные камни, — прошептал эльф, рассматривая мерцающую нить на шее Ирмы.

Она тронула колье кончиками пальцев.

— Это? «Де Бирс», — сказала непонятно.

— Ирма-а-а… — выдохнул орк-оруженосец. — Это оно, да? Оно? Диорр?

Ирма улыбнулась:

— Да, Котов. То самое платье от Диора, которое я купила зимой в Милане. Его и еще шелка — юбку, две блузки. Могла бы машину поменять на эти деньги, между прочим.

— Не надо машину. — Котяра сладко зажмурился. — Это… восхитительно!

— Идемте, — прошептал эльф, — нас ждут дверги. Нас… ждут.

Мысли его путались самым восхитительным образом, и он молча сжал в ладонях Ирмину руку, заглядывая в ее сияющие глаза — сияющие ярче любых бриллиантов.

— Алинка! — воззвала Ирма в последние секунды, прогибаясь под рукой эльфа. — Алинка, пожалуйста, тут ведро… пожалуйста…

— Это будет стоить, — со знанием дела ответила дочь, выходя из кинематографического ступора. — И я даже пока не знаю, мам, чего именно! Я самая дорогая уборщица в Москве, мам!

— Нет, нет, просто убери ведро с прохода и немедленно уезжай к Наташе, не оставайся тут! С… с-с-с… гостю нужен покой… Слышишь?

Тайтингиль мягко положил теплую ладонь на ее плечо.

— Не беспокойся, Ирма. Гость не причинит никому вреда. Мы говорили об этом, меж нами мир, Ирма.

— Ох, да, мирр, — запыхтел Котов, ощупывая разбитую голову. — Гость ваш… душка просто.

Ирма вскинула голову.

— Я не беспокоюсь. Но моя дочь сегодня тут не останется. Поняла, Алина?

— Да.

— Обещаешь?

— Да, — уныло сказала Алинка. — Да, обещаю, вылью воду из ведра и уеду к Наташке, позвоню тебе от нее. Да?

— С городского телефона!

— Да.

Как только компания исчезла за дверью, Алинка живо схватилась за ведро. Не вылила, а стала хозяйничать. Закончив с уборкой — надо сказать, не особенно тщательной, — вымыла руки и резвым скоком понеслась под дверь маминого кабинета.

Затихла.

Подумала.

Набрала номер Наташи, вкратце объяснила суть дела — без конкретики. И наговорила той на диктофон стандартных фраз — мам, все нормально, мы ложимся, не волнуйся, отдыхай там, поцелуй дядю Тая, поцелуй дядю Котика, поцелуй дядю Изю, поцелуй там всех. Ну что за ерунда — скоро восемнадцать, в кабинете настоящий инопланетянин, а ей ехать к Наташке? Бред же.

Затем ринулась в мамину гардеробную и некоторое время возилась там, как мышь; вернулась к двери с копной разных шмоток, зажатых под мышкой, и потихоньку толкнула дверь.

Шагнула в полутемень.

Кабинет был пуст.

Девочка растерянно огляделась. Прошла вперед, огляделась еще. И подскочила, ахнув, потому что дверь за ее спиной жестко хлопнула. Сразу потерялись все мысли о том, что воинское мастерство не вязалось с эфирным внешним обликом гостя. Он стоял перед ней, недвижный, недобрый, страшный, и она как-то сразу перестала видеть, что он маленький и тощий, да еще и укутан в постельное белье.

Он и правда был — смерть.

— Я вам… вот! — восхищенно выдавила Алинка и сунула Мастеру Войны темный ворох тряпок. Там были Котиковы треники, и Котикова футболка со страшной рожей, и что-то еще. — Одежда…

Мастер Войны аккуратно и точно взял поданное, не коснувшись ее рук.

— Ты лжешь матери. Матери, хозяйке этого дома, — с явным удовольствием сказал он.

Алинка, вместо ответа, подошла к разоренному серванту, пошевелила осколки носком пушистого тапочка.

— А вы изуродовали ее коллекцию и расколошматили бабушкину и мамину любимую вазочку. Ва-зо-чку!

Мастер глядел на девочку неподвижно, подняв вверх чуть заостренный нос, и ничего не отвечал. Темные волосы разметались поверх простынной тоги. Он аккуратно отделил от вороха Котиковы штаны и поднял их в брезгливой щепоти, оглядывая. Таких инопланетных воителей, как он, в эти штаны можно было поместить как минимум двоих.

Алинка глядела во все глаза.

— Я могу свой спортивный костюм дать. Он трикотажный, вам как раз будет. Только он розовый. С «Хеллоу Китти»… А то как же вы воевать станете… в простынке? И вообще… и трусы же нужны. Вы носите трусы? Или нет, как дядя Тай? Трусы — это…

— Я ношу трусы, — сварливо сказал Мастер Войны. — Все носят трусы, кроме панцирников. Но я не стану ходить так, как одеваются у вас. У мужчин моего народа не принято разделять ноги.

Алина растерялась.

— Разделять ноги? То есть вы ходите в юбках?

— Безразлично, как это называется. Одежда должна… — он широко показал рукой, — скрывать. Меня всего.

— Ой, — сказала девочка. — Юбочка. Ой, ой. Ну сейчас, подождите. Я что-нибудь придумаю.

Она рысцой рванула в гардеробную, на бегу разоряя полки, коробки, вешалки.

— Сейчас, сейчас!

Принесла.

— Вот, смотрите. Мамина туфля. Это ничего, что она с каблуком, мне важно размер понять. В гардеробной полно нераспечатанных коробок, маман обувной фетишист, причем часто с размерами косячит…

Мастер с уважением оглядел лаковую лодочку на острой, металлической шпильке.

— Фетишист? Что это? Ваши женщины тоже воительницы. Этим можно убивать.

— Нет, нет! — заулыбалась девочка… И осеклась, поняв, что он не шутил. — Ну, м-мама не пробовала… пока.

Инопланетянин откинул белую полу простыни и юркнул узкой стопой в лодочку; пошевелил.

— Нужно больше. Немного.

— Ага, значит… значит, искать тридцать восемь с половиной, — объявила Алинка, и побежала обратно, бурча под нос: — Сказка номер два, Золушка и туфелька. Со шкуркой лягушечьей не очень ладно вышло, надо быть осторожнее…

Быстрые розыски обеспечили Мастера Войны великой империи Йертайан, да сияет вечно ее Белое Солнце, комплектом из двух пар женских трусов DIM в упаковке, носками в ассортименте, узкими спортивными легинсами, черной футболкой, парой великоватых Ирме совершенно новых кроссовок «Адидас». Алинка жаждала увидеть, как белоглазый злыдень переодевается — но он, не упуская своей тоги, только складывал выбранные им вещи в рабочее кресло Ирмы с глубокими подлокотниками и кожаной обивкой.

— Еще… юбка, — сказал Мастер, сверля Алинку вертикальными зрачками странных глаз. — Одежда, чтобы скрыть руки, — и юбка. Без юбки я буду наг.

А вот с этим оказалось сложнее.

Десятки осмотренных платьев и юбок — в рюшечку, цветочек, полосочку, коротких и средних и даже трехъярусных длинных — скопом отправлялись обратно в гардеробную. Алинка, с ходу понявшая, чем дело пахнет, цеплялась за последнюю надежду, но… мысленно сказав «пардон, мам, ты же сама слышала — гость не может ходить с открытым срамом… срамом, мама!», она сняла с вешалки Ту Самую Юбку. Ту самую миланскую юбку из матового, прочнейшего темно-синего шелка на шелковой же подкладке, узкую в талии и расклешенную книзу, очень длинную. Ирма носила ее строго с туфлями на экстремальных каблуках. И к ней, к своей миланской царь-юбке она купила две рубашки — черную с длинными рукавами, и белую, очень простую, с короткими.

Это было как раз то, что надо.

Мастер Войны почти благосклонно кивнул, забрав синюю юбку и черную блузу.

— Теперь все правильно.

— Это значит, — робко спросила Алинка, — что я могу остаться… поболтать?

На девочке сфокусировался недвижный взгляд белых глаз.

— Нет.

Вздохнув, Алина вызвала такси и впрямь отправилась к Наташе, так и не решившись открыто щелкнуть Мастера Войны айфоном.

Глава 14 ТРИЗНА

В темном дворе их ждала старая, но лощеная, сверкающая хромированной фурнитурой «чайка». Котяра засуетился, открывая двери перед Ирмой, перед витязем. Сам со штурманским видом плюхнулся на переднее сиденье и сразу потянулся шаловливой лапкой к старинному радиоприемнику — переключать частоту, сетуя на отсталые подгорные музыкальные вкусы. Но Изя столь выразительно скосился, что орк обиженно скрестил руки на груди, заткнул уши гарнитурой айфона и закивал нарядной бело-зеленой головой в одному ему понятном ритме.

Тайтингиль поглядывал на Ирму в полутьме просторного салона. Острые колени воина стояли ровно, наискось лежала трость со спрятанным клинком.

Вот она, его женщина.

Его человеческая женщина…

Загорелые нагие ноги, непривычные острые каблуки, странный фасон чрезмерно открытого платья. Тайтингиль оценивал все увиденное заново, уже немного привыкнув к этому миру. Черную струящуюся ткань. Короткую стрижку. Чуть вздернутый нос. Темные мелкие пятнышки родинок на лице и на шее.

Сверкающие глаза.

Эльф преступил очерченные его Законами и обычаями границы… и не жалел.

Как он сам думал, он был создан для другого. Он воевал. Он умирал — и не умер. Один раз он полюбил — и много тысяч лет не мог забыть своей любимой. И бремя памяти не становилось легче, и в забвении было страшно еще и потому, что там эльф словно терял часть этого бремени, часть этого груза, обретая беззаботность вместе с утратой боли и прежнего опыта. Тайтингиль рвался прочь из этой обволакивающей неги Самого Последнего Приюта, чудом очнувшись от дремоты, осознав, какой ценой дается упоительное счастье беспамятства.

И не пожалел.

Хотя и не желал бы повторить такой путь второй раз.

— Моя бабушка была полячкой, — тихо заговорила Ирма, ощущавшая взгляд эльфа на своем лице, как прикосновение теплых пальцев. — До войны приехали в Россию, обосновались в Смоленской области. Сбежала она в Россию от нищеты, со своей мамой, моей прабабушкой. Из всего скарба было при ней, при бабуле, платье бумазейное… ах, ты не знаешь, что такое бумазея. Бедное платье было и вот эта вазочка. Вот та. Которую. Маленькая фарфоровая вазочка. До войны приехали они, получается, в Россию, в Советский Союз, около Гжатска поселились, значит. Гжатск — это… Ну, не важно. Бабушка замуж вышла. Маму мою родила… Грамотный был парень мой дедушка, механизатором работал в колхозе. И написал он Сталину письмо о тяжелых условиях труда. А бабушка подписала.

Она примолкла.

— Десять лет без права переписки. ГУЛАГ. Маму — в детский дом. Все десять лет эта вазочка была с ней. Маленькая фарфоровая безделка. Которая могла бы легко разбиться. Там. Тогда. Дедушка в лагере умер. Бабушка выжила, вернулась, маму нашла, забрала. Выжили… И вазочка. Хранили ее. Я непонятно, наверное, говорю?

— Ты говори.

Орк вытащил наушники и замер.

Изя виртуозно поворачивал на московских улицах машину, всего на десятилетие разошедшуюся в толще XX века с ГУЛАГом, сыто и еле слышно урчащую мотором, переставленным с «мерседеса». И тоже молчал и, кажется, перестал дышать.

Вазочка. Маленькая фарфоровая безделка.

Которая могла разбиться. Тогда.

— Они все в меня вложили, все, что только могли. Мама была красавицей, она хорошо вышла замуж, папа был известным физиком-ядерщиком, но бабушка… Бабушка. Это же она… с Абрамом Израиловичем… Она так ценила все красивое, изящное, изысканное. Так радовалась каждой обновке. Мы с бабушкой часто брали эту вазочку и играли — как будто я на королевском приеме и прекрасный принц на белом коне привозит мне подарок, великолепную вазу из дальних стран. Господи, глупость какая! Извини меня, пожалуйста. Глупость, прекрасный принц… Что там говорят о мечтах? Мне сорок три года, сорок три года, и я еду… На бал. С прекрасным принцем. Всегда хотела. Всегда, как дура, хотела. И сбылось. А мне сорок три…

В серых глазах эльфа заплясали теплые искры. Но рот, сжатый шрамом, не улыбался.

— А я не говорил тебе, что обычно езжу как раз на белом… коне? В золотых доспехах, в коричневом плаще, расшитом золотыми цветами и закрывающем спину лошади. Я был принцем очень давно. Принцем, сыном властителя. Знаешь, как быстро взрослеют принцы, Ирма, когда старшие в семье погибают в одночасье от вражьих рук? Когда смотришь в глаза тем, кто остался, — с трона, вчерашний принц, нынче король, нечаянный король, и нет никакого счастья в том, чтобы править. Я скоро понял, что мой удел — удел воина. И… надолго скрыл лицо шлемом, а сердце… золоченым нагрудником. Ирма…

Ирма упала лицом в ладони и замерла.

— Ирма… — Эльф провел пальцами по выступающим позвонкам ровной спины.

— Я терпеть не могу лошадей, — объявил Котов. — Меня пони укусил — знаете куда?

— Мы приехали, — подытожил Изя.

И водитель, и орк споро покинули салон и минут пятнадцать стояли в арке старого московского дома, рассуждая о погоде и ужасных, ужасных условиях парковки в центре.

Изя открыл неприметную дверь, ведущую — по ее виду — в котельную огромного кирпичного дома на задворках Арбата. Тайтингилю и Котику пришлось нагнуться, когда они проходили в невысокий дверной проем; под домом оказался запыленный, запущенного вида подвал. В разные стороны шуганулись кошки. Вентили, колена огромных труб; дышать тут было неприятно, пыльно.

Изя прошел в дальний угол и открыл еще одну неприметную дверь; обозначения на ней указывали на высокое напряжение. Но щитка либо проводов за дверью не оказалось — а оказался выложенный кирпичом, с арочным сводом достаточно широкий и высокий тоннель, ведущий куда-то в глубь подмосковских катакомб.

— Как все сложно, — высказался Котик.

Тайтингиль шел спокойно, чуть пригнувшись, сжимая руку Ирмы.

Цокали тонкие каблучки.

— А почему не арендовать зал где-нибудь? — спросил Котов, заботливо снимая с черного трикотажа пыльные шматы, прилипшие еще в первом подвале.

— Уж делаем как привыкли, — любезно отозвался Изя. — А с тех пор, как ваши отбили у нас Подгорное Королевство…

— Ну ты вспомнил, — проворчал Котик, и его голос неожиданно грозно, низкими нотами прокатился по тоннелю. Эльф улыбнулся.

— Пришли. — Изя расцвел и толкнул черные вороненые двери. — Все наши заходили с разных концов, я вот для вас выбрал где повыше.

Зал был огромен, залит светом; выложенные хорошим мрамором стены завершались сводами пусть и невысокого, метров трех от пола, но инкрустированного уральскими самоцветами потолка. Видно, тут присутствовали практически все сто двадцать два оставшихся в Москве представителя двергского народа и небольшое количество особо посвященных. Пожилые университетские преподаватели в нарочито куцых пиджаках с кожаными заплатками, пара известных звезд, лишенных сейчас какой-либо помпы, рукодельные мастера вроде портного Льва Абрамовича, который хоть и пришел в чем-то вроде бархатного сюртука, но зато в тех же разбитых домашних шлепанцах. Дверги не особенно соблюдали форму одежды и радовались друг другу такими, какие они есть. Были тут и дамы — как полные, наподобие горделиво колыхающей плавным телом Сары, так и сухопарые очкастые кобры — мозговеды, искусствоведы, стоматологи.

Котик немного воспрянул.

Музыка играла в меру устаревшая, в меру модная — можно было не сомневаться, что все исполнители были из подгорных.

Тайтингиль шел; Ирма опиралась на его руку. Гномы, так похожие на людей, расступались в разные стороны и затихали — кто просто с восторгом, с изумлением, кто чуть поклонившись.

Лев Абрамович проникновенно обнял Тайтингиля под мышками. Переодетый в темную рубашку и наглаженные стрелками брюки подтянутый Абрам также протиснулся ближе — и подал руку сперва эльфу, затем Котику. Сказал громко:

— Если бы не оруженосец, мы не нашли бы светлейшего. Мог бы кануть бесследно.

И Тайтингиль подтверждающе кивнул.

На полминуты все взгляды оказались прикованы к витязю; тот стоял, сияя, в ореоле струящихся волос, удерживая возле себя Ирму, не знающую, куда ей деться. Разглядывали дверги и орка, безмолвно соглашаясь на его общество и признавая заслугу, — Котик был непривычно прям и сдержан. Зеленка ядовито сияла.

— Я к вашим услугам, доблестный подгорный народ, досточтимые Чернобороды, — с достоинством произнес эльф. — Славны вы были умениями и воинской храбростью в нашей Эале, и так же славны и тут. Счастлив, что исчадья Цемры были побеждены вашими воинами, и скорблю о вашей потере.

— Приветствуем в Москве, витязь, — негромко отозвался невысокий мужчина средних лет, в хорошем деловом костюме горчичного цвета, рубашке, при галстуке. — Будь нашим гостем сегодня, прослушай прощальное слово в честь павших, пируй с нами в честь победы над чудовищем великой тьмы. Я Яков Ааронович Менахем, глава… король московских двергов.

Эльф поклонился.

— Монахов он, — шепнул Котов на острое ухо. — Иван Андреевич. Предприниматель и депутат. Я на выборах у него рработал. Ох ты, остались ли в Москве вообще люди-то?

— Прошу за стол, — продолжил Яков Ааронович, — и поднимем бокалы, не смыкая их, в память о павших бойцах. Мы, светлейший эльф, многие традиции помним и чтим, но чтобы в этой Земле пришлось по-настоящему вспоминать былых боевых союзников и совместно выступать против великого чудища тьмы — такого никто не ждал.

— Я шел сюда, понимая, что тут все окажется для меня нежданным, — тихо сказал эльф, — так и случилось. В моей руке рука человеческой женщины. Мой соратник и оруженосец — перерожденный орк; мой гость и освобожденный пленник Цемры — пришелец со звезд. Но в этой чреде неожиданностей есть и то, что остается неизменным много тысяч лет, — голос эльфа окреп и зазвучал бархатом под трехметровым сводом московской рукотворной пещеры, — это верность союзников, несгибаемая боевая мощь древнего подгорного народа. Посему старый враг, вырвавшийся из темной складки, куда уполз прочь от сияния окрепших народов Эалы, вернулся туда; и поделом! Снова свет встает против тьмы и побеждает; так было, так есть, и так будет. Почести погибшим. Слава победы — живущим!

В воздух было воздето множество играющих хрусталем стопочек отменной водки; зал ахнул, опрокинув кошерный русский напиток, и разом задвигались стулья — дверги рассаживались за столы, составленные в единый, причудливым зигзагом пересекающий зал. На столах стояли тарелки с круглыми булочками, отварными яйцами. Котик внимательным оком приметил, кто в толпе был в надорванных одеждах — родные погибших бойцов ЧОПа «Одинокая Гора».

Водка, по булочке, по сваренному вкрутую яйцу — тризна оказалась выдержана по всем канонам кашрута. Ирме было неловко здесь; эльф вел себя совершенно спокойно и расслабленно, Котик вертелся.

После достаточной паузы Яков встал.

— Теперь, — его звучный голос зазвучал совершенно по-королевски, — мы, отпустив тех, кто желает скорбеть об ушедших в традициях приютившего нас народа нас, покинувших родину и встретивших понимание у йегудим, вспомним традиции древнего подгорного народа, рода Чернобородов. Великая скорбь нередко идет рука об руку с великой радостью. Победа и изгнание Темной Паучихи, носительницы первозданного хаоса, и явление сюда, к нам, светлейшего витязя, рыцаря эльфов, в которых уже не все рожденные в этом мире и верили, — повод для торжества. А потому…

Вмиг, как показалось Ирме и Котику, число гостей за столом вовсе не уменьшилось, а удвоилось; откуда-то взялись яства — руки все ставили и ставили все новые блюда с едой, бутылки и кувшины с напитками, широкие миски с овощами и фруктами, хлебом разных сортов и видов. Моментально переменили свет и снова включили музыку; теперь подмосковский зал блистал и сиял светильниками и погромыхивал ударными.

Разом полились разговоры, звенела посуда.

Тайтингиль, ознакомившийся с водкой, продолжал пить именно ее. Ирма сидела справа, Котов слева, за Ирмой — Абрам и выглядывающий из-за Абрама беспрестанно умиляющийся куцеватый и клочковатый Лев Абрамович. Возле Котика оказался тощий юнец в черном, в кипе и с пейсами, прыщавый, нервно сжимающий затертую книжицу и беспокойно сглатывающий. Котик придирчиво оглядел юношу.

Дама напротив сдвинула широкие кустистые брови с проседью и уперла взор в Котика.

Вечер определенно не задавался.

Тайтингиль снова опрокинул хрустальную стопку, оживленно разговаривая на непонятном ни Ирме, ни Котову военном языке с Абрамом. Тот подробно рассказывал, как потерял бойцов; а эльф, видно, успокаивал командира, выслушивая диспозицию и отмечая, что стратегически сделать лучше было нельзя. А война — она и есть война. Бывают павшие. Даже иногда — эльфы.

Ирма затаилась как мышь, провожая каждую стопку до рта витязя взглядом. Возникла мысль написать эсэмэску Андрею Валентиновичу и подстраховаться на какой-нибудь наркологически опасный случай. Ирма была в крайне напряженных отношениях с пьяными, а Тайтингиль в этот раз в высоких градусах себе не отказывал, и Ирму беспокоило количество водки, свободно втекающей в длинное горло воина. Но женщина натолкнулась на взгляд Котика — успокаивающий, даже, можно сказать, ласкающий.

Тайтингиль снова сомкнул пальцы на запотевших, резных хрустальных боках — натянулись жилы на кисти — и глотнул. Хмель брал его странно — речь не сбивалась, в движениях не появилось смазанности и слабости, но скулы жестко заострились, а глаза засияли. И — будто воздух загустел вокруг витязя, напоенный грозой недавнего боя.

— Тайтингиль, — выдохнула Ирма, осторожно притрагиваясь к его локтю. — Ты…

— Не беспокойся, я не буду пьян, — проговорил он. — Просто… Мне тяжело после этой битвы. Все хорошо, Ирма. Все…

Багряная капля сорвалась с кончика носа. И еще, следом еще, еще… Тайтингиль глянул, резко выдохнув. Схватил салфетку, прижал.

Котик подхватился мгновенно. Зыркнул на юношу с пейсами, впустую засуетившегося при виде крови.

— Что смотришь? Туалет где у вас? Уборрная? Быстро, ну!

Вскочил, подал витязю руку. Тот оперся неожиданно сильно, всем телом — будто снова был в тяжелом доспехе. Будто еще воевал, да.

Абрам оказался с другой стороны, оттеснив Ирму — ее, растерянно вставшую, подхватил за локоток Лев Абрамович.

— Ничто не проходит бесследно, светлейший, — говорил воин двергов. — Даже если на тебе нет видимых ран. Твоя сила, душа, все твое существо сильно пострадало в поединке с изначальной тьмой, — и вел вместе с орком Тайтингиля прочь от стола.

— Конечно.

Витязь кивал, и кровь, насытив салфетку, капала ему на жилет и рубаху.

Падение с тридцатого этажа на провода высокого напряжения и физический, телесный контакт с Великой Темной Паучихой. И водка.

Уборная у гномов была огромной и пафосной. Стены, сплошь забранные кромешной черной с золотой искрой плиткой, красные потолки и полы, сладкий цветочный запах, негромкая музыка. Котов усадил Тайтингиля на кушетку, взял из рук салфетку и бросил в корзину, сдернул махровое белоснежное полотенце. Вскинул взгляд на Абрама:

— Я справлюсь, спрравлюсь, спасибо. Ты ступай.

Воин глянул в глаза эльфа, помешкал, коротко кивнул. Котов лязгнул за широкой гномской спиной засовом и метнулся хлопотать, умывать, оттирать. Ловкие пальцы расстегнули металлические пуговицы жилета, сдернули с плеч запятнанную парчу и принялись за тонкий перламутр сорочечных застежек.

— Я истончен, я… почти человек, — говорил Тайтингиль, глядя, как снуют руки орка. — Почти человек, да. Демон огненный, которого я победил — тогда… По сути своей был равен мне, был слаб. А тут я потрогал саму смерть. И только сейчас я, кажется, начинаю понимать, каково это — быть человеком… человеком.

— Тсс, тихо, витязь, тихо, помолчи… — шептал орк, и голос его горячо подрагивал, как воздух над костром.

Последняя пуговица. Котов распахнул рубашку, стягивая ее с длинных рук, открывая наготу витых мышц, и ахнул, увидев знакомый шрам. Замер. Дотронулся пальцами, провел по белесому шнуру на золотистой коже.

Эльф сидел, откинувшись к стене, закрыв глаза и прижав полотенце к носу.

— Витязь… Т-тыы…

Дверь дрогнула от требовательного стука.

— Котов! Тайтингиль! Котов, открой! Зачем вы заперлись?

Ирма.

Орк длинно выдохнул и отступил. Шагнул к двери, открыл.

Ирма, зажавшая в руках пакет, из которого торчала вешалка, влетела молниеносно. На скулах ее играли алые пятна. Женщина глядела настороженно и остро. Эльф опустил руку с полотенцем и улыбнулся.

— Что у вас тут творится?

Котов мявкнул что-то, пряча глаза.

Носок алой лаковой туфли пришелся ему в лодыжку, мявк сделался громче и истошней.

— Вот же Котяра!

— Я что, Иррма, я что? Я ничего!

— А ну брысь!

Эльф улыбнулся шире.

— За что ты его? Ирма? Он помогал… делал что должен.

Женщина в сердцах хлопнула дверью за Котиком.

— За что? Так он… так ты… да не важно. Вот. Лев Абрамович привез тебе еще одежды. Не может остановиться. Шьет и шьет. Еще — одежды, жилет.

Ирма по шажочку отступала, а полуголый Тайтингиль, встав, подходил к ней. Кровь капать перестала. Однако ею пахло — яркой кровью эльфа; пахло липой, песком, солнцем. Немного — смертью.

— Н-нет… ты же… м-мы…

— Ирма… молчи.

Зубы ударились в зубы, женщина ахнула, застонала, вздрогнула и взлетела к эльфу, обнимая за склоненную длинную шею, путаясь пальцами в рассыпавшемся золоте волос. Хотелось — взлететь, и она взлетела, вздернув легкие шелка.

Это был единый порыв на двоих, движение, сделанное одним и предугаданное другим. Сухие загорелые голени Ирмы сомкнулись на бедрах Тайтингиля ровно там, где нужно; его возбуждение оказалось ярким, ощутимым, несомненным. Она двинулась, вжимаясь в него сильнее, плотнее, не разрывая поцелуя. Он гладил ее через тонкую темень ткани, ощущая пальцами плоть.

Витязь усадил женщину на искрящийся черный мрамор умывальника. Отстранился на миг, утонул взглядом во взгляде. И — вниз… нога в черной нейлоновой дымке, увенчанная кровавой каплей туфельки, легла на его нагую спину, прижимая.

Он проследил губами широкую каемку чулка, горячую кожу за ней. И без слов рванул тонкие нити белья, заставив Ирму вскрикнуть скорее от неожиданности, чем от боли.

Мотнул головой, откидывая золотую гриву, и нырнул, припал. Движение выглядело таким резким, таким порывистым, сильным, что Ирма снова не сдержала вскрика.

Рот прильнул мягко; так громадный жеребец чутко берет с ладони сахарок, бархатно трепеща губами, выдыхая горячим. Прильнули; язык вычертил контур женского естества, выписал руны и тайные знаки древней ворожбы. Ирма задрожала всем телом, вцепляясь в волосы Тайтингиля, застонала громко, тягуче.

— Молчи, — выдохнул он. — Я не… молчи.

И стал рисовать снова, прилежно и легко, чувствуя пальцами, как начинают дрожать бедра женщины.

Его женщины.

И она выгнулась наконец, как тугой эльфийский лук — долго, долго, бесконечно долго, прижимая голенью ближе к себе — так близко, как никто еще не бывал.

— Тайтингиль… Тайтингиль! — выдохнул обожженный страстью рот.

Эльф вспыхнул с удвоенной силой; нет, он вспыхнул тысячекрат. Имя. Его собственное имя. Он слышал его впервые, произнесенным — так.

Ирма вскинулась и прильнула к нему, отыскивая поцелуем рот. И скользнула по гибкому мощному телу вниз, коленями в пол перед ним, перед своим мужчиной, спешно воюя с застежкой его брюк.

— Ирма! — вскрикнул он, подаваясь навстречу мягкости ее рта. — О, Ирма…

Она сжалась на нем, обняла, не мягко, не слабо — так как нужно, ровно так, как нужно, достаточно и необходимо, и скользнула по нему. Эльф, которого так касались впервые, резко качнулся ей навстречу, кончиками пальцев скользя по волосам. Это было так странно и сладко, эта небывалая человеческая ласка, о которой он никогда не слышал… Да и не говорили в его народе об утехах и наслаждениях плоти, не пели таких песен эльфы — ни голоса их, ни их тела.

Будто огненные бичи обвивали витязя, высекая из-под кожи нестерпимый жар, который заполнял собой все его существо.

Тайтингиль стиснул зубы и простонал, изливаясь. И, горячий от внезапно выступившего пота, раскрасневшийся высокими скулами, звенящий всем длинным телом, покрытым тысячами невидимых шрамов, склонился к Ирме. Впечатал уста свои в ее терпкий рот. И так застыл, склоненный, привыкая ко всему, что было теперь с ним, в нем.

Подхватил женщину, прижал, вжал в себя, сквозь незримые латы, с которыми никогда не расставался, к самой своей душе. Прижал. И ощутил, как раскаленная плоть касается плоти.

И еще раз.

Они не считали время, но все же в какой-то момент Тайтингилю пришлось одеться… Ирма и он — вышли безупречными из черно-алого помещения, намного превосходящего их самые смелые представления об уборной.

Гномы уже танцевали; угощения и напитков оставалось еще предостаточно, многие были изрядно навеселе. Все дверги в надорванных одеждах покинули пир. Оставшиеся вели себя так, словно эльф и не покидал огромного подмосковского зала, богатого отборными уральскими самоцветами, столь надолго.

Многие совали визитки, что-то рассказывали о себе и своих ремеслах; Тайтингиль и Ирма слушали словно сквозь слой ваты. Доставили десерты — изысканнейшие торты, пирожные; и хотя Ирма косо смотрела на все сахаросодержащее, сегодня было — можно.

Тайтингиль также уверенно налег на нечто изящное, покрытое взбитыми сливками — и можно было верить, что сливки были настоящими.

— А где же Котик? — спохватилась вдруг Ирма. Белой головы, нарядно испятнанной зеленым, видно не было.

Орк быстро, почти бегом подошел к столу, тревожно огляделся. Алкоголя он сторонился, боясь дать перехлест своему и так буйному нраву. Но тут… Он махом свинтил крышку с бутылки, плеснул себе стопку «Столичной» и выпил одним махом, занюхав собственным запястьем. Запястье вкусно пахло Agua di Loewe El.

Он кинул в себя еще стопку, зажевал лимонной долькой и только тогда перевел дух.

— Скучаете, молодой человек? — вкрадчиво спросил мягкий, бархатный мужской голос.

Котов обернулся прыжком.

Не мужской.

Перед ним стояла натуральная очкастая кобра, — сухопарая, подтянутая, загорелая — будто покрытая мелкой золотой чешуей. Белоснежная седина волос в коротчайшей стрижке ежиком показывала форму черепа, за которую Геббельс удавился бы немедля. Красное бархатное платье облегало поджарое, будто кованое тело, черные лаковые туфли на жилистых ногах грозили остриями носов.

Лет ей было столько, что Тайтингиль перед нею смотрелся бы школяром.

— Позвольте представиться. Семирамида Глаурунг, психоаналитик. Кандидат медицинских наук, доктор психологических наук.

Сильные пальцы с короткими ногтями извлекли из черного с золотыми шипами клатча и подали ему визитку — на черном поле красная вязь. Другая рука подняла бокал, до половины наполненный багрянцем.

— Приятно, — выдохнул Котик. — Котов. Дима.

От рукопожатия он ахнул.

Не разжимая пальцев, дама притянула его к себе: наклонять пришлось не так сильно, они и без того были почти вровень. И зашептала, обдавая его губы горячим винным дыханием:

— Вы, молодой человек, не скучайте. А если скучаете, так выпейте хорошего вина… и выпустите на свободу своего дракона.

Сильные пальцы, щедро унизанные золотом — нет, златом! — скользнули по Котикову боку и ниже. Требовательно огладили, сжали, надавили. Губы прильнули к уху и вышептали:

— В глазах у вас тоска, молодой человек, такая тоска… Она не к лицу вам. Я знаю отличный рецепт.

Котик попятился.

Семирамида Глаурунг, хищно улыбаясь, разомкнула клатч и потянула из бархатного красного зева наручники.

Массивные.

Золотые.

Котик попятился шустрее.

— Я… мне… мне лучше уже намного! Спасибо, вы очень помогли! Докторр!

Он рыскнул вдоль стола и прочь, озираясь по сторонам. Дракона, ишь ты! Дракона…

— Смотри, куда прешь! — коротко рявкнул хриплый бас.

Теперь уже точно мужской.

Спасаясь от экстремального психоанализа, Котов от души наступил на ногу бритому наголо коренастому двергу в форме ЧОПа «Одинокая Гора». Он не припоминал его в числе воевавших с паучихой, но это определенно был боец, да — могучий, с раскачанными плечами, разрывавшими изнутри черную майку с изображением молота, наковальни и короны; и надо всем этим — семи коловращенных звезд.

— Глаза раскрой, куй тебя Создатель! — грубо прикрикнул дверг.

— Извините, — с готовностью ответил орк. — Я нечаянно.

— Нечаянно ты! Да кто тебе поверит! В две тысячи семьсот девяностом — тоже нечаянно?

— Две тысячи — каком? — ахнул Котик.

— Две тысячи. Семьсот. Девяностом. Году, когда великий король Таур Восемнадцатый, потомок Драрина Бессмертного, попытался вернуть себе Подгорное Царство, свой наследственный дом. Не помнишь? А я тебе расскажу, что было. Он был убит предводителем орков Потрошителем Азаром, и это убийство развязало войну двергов и орков, которая завершилась кровавым сражением за восточными пределами Подгорного Царства девять лет спустя!

Котов нервно засмеялся:

— Убит… Азаром?

Гном подступил ближе.

— Азаром. Потрошителем. И вот что-то рожа твоя мне больно знакомой кажется…

Хорошая текстильная компания «Аберкромби энд Фитч» второй раз за сутки сослужила перерожденному орку дурную службу. Агрессивно настроенный дверг мертво вцепился в воротник и дернул, а воротник опять не оторвался.

— Я тебе сейчас… за Таура… за подгорных… — прохрипел реваншист и начал тяжело замахиваться.

Котов закаменел всем телом, набитым румынской тягой и французским жимом. Увернулся и жестко перехватил крепкое, как дубовая ветвь, короткое запястье коренного подгорника. Надавил, пыхтя.

— Не помню… Значит, не было, ну! Уймись, тризна же!

Гном надавил обратно, тоже — пыхтя.

— Тризна… наши снова с тобой связались, и снова — смерть.

Орка тряхнуло, он отпустил запястье гнома и яростно вцепился ему в грудки; лбом — ко лбу.

— Ах, со мной вы связались?! А паучиха не в счет? Паучиха! Тебя не было в том бою, а сейчас ты… ты…

Майка на крепком теле затрещала.

— Орочья морда! — захрипел дверг.

— Расист! — разъяренным котом заурчал орк.

— Уймитесь немедленно.

Тайтингиль.

Переодетый в свежую рубашку и роскошный жилет, отмытый от крови, снова прямой, непоколебимый. Златые волосы свиты в жгут, перекинуты через плечо. Ирма стояла чуть позади, держала его за руку, как ребенок.

Расцепились, еще зыркая, еще грозя.

— Искажение слишком сильно, — проговорил витязь Нолдорина. — Будит в памяти старые мороки, чарует новыми. Вы должны быть стойкими — мы должны. Только так победим. Все должны запомнить это — только так. А теперь… Кажется, нам пора, оруженосец. — Он специально подчеркнул голосом это слово, в упор глядя на потрепанного дверга. — Пора возвращаться домой, уже утро.

Глава 15 НОВАЯ БЕДА

Телефон затрезвонил оглушительно. Алинка специально ставила такой будильник — только все гончие ада, летящие на паровом катке (да, примерно так это и звучало, плюс чуточку зомби-апокалипсиса и самый яростный школьный звонок) могли разбудить ее с утра.

Она оторвала голову от Наташкиного плеча, засыпанного рыжими кудрями, спешно нажала на кнопку, чтобы не разбудить подружку. Закутала плечи пледом и прокралась вон из спаленки.

Восемь утра. Пора домой, тащиться еще через всю Москву.

Звякнул «вотсап». Макс.

«Ты только из клуба что ли?» — отбила в ответ.

Да, у меня дома был инопланетянин, красивенный, как анимешная картинка. И страшный.

Интересно, он до сих пор там?

Алина подержала телефон в руках и положила обратно на стол.

Субботним утром большой город только просыпался. Бойкие пенсионеры уже шли по своим делам, пестрое чернявое население трудолюбиво шоркало метлами и открывало фруктовые ларьки.

Девочка с тщательно выглаженными платиновыми волосами, в коротенькой юбочке, легкой блузке, уверенно шла домой, вколачивая высокие каблучки в плавкий московский асфальт.

У дома набрала номер Ирмы.

— Мам, вы дома? Едете? Ну я тоже иду уже, рядом совсем. Все нормально, мам? Ой, перестань, не буду тебя ждать у подъезда, ничего не будет, дядя Тай сказал, что у них договор. Ну, мам, ну…

Бросила охранникам приветствие, нажала кнопку лифта. Сердце подрагивало. Любопытство и какое-то сладкое, дрожащее предвкушение зашкаливало. Гость — ушел? Или остался? Остался?

Дома было тихо, пусто. Только развороченный сервант и залитый темным диван напоминал о том, что тут было.

Алинка вздохнула.

Договор. Вот, значит, как.

Инопланетянин нашелся сидящим на лоджии. На лоджии, да, на корточках на краю полностью сдвинутого балконного остекления. Не держась. Широкий шелк Ирминой юбки полоскало ветром. Двадцать второй этаж.

— Здравствуйте, — робко сказала девочка. — Вы не ушли?

Повернул голову, как сова, носом далеко за плечо — она аж ахнула от такого трюка. И мигнул, как сова, длинно, ох, ресницы какие. И чечевицами — зрачки, как у кошки.

— Я не ушел, — сказал. — Красивый город, — кивнул на простирающуюся вдаль Москву, которую отсюда было видно как на ладони. Красный горбыль Живописного моста, разномастные башни высоток, канонические шпили МГУ и «Украины»… — Чистый воздух. Теплое солнце.

— У вас не теплое?

— Нет, — протянул он, — мое солнце выжигает дотла.

Раздался настойчивый звонок в дверь. Мама открыла бы своим ключом — значит, это Макс! Что он там хотел, поесть?

Алинка открыла. Парень стоял на пороге, пританцовывая, глаза его сверкали, руки чертили в воздухе рисунок одного ему видимого ритма.

— Привет! — почти закричал он, заключая ее в объятия. — Привет, киска!

Поцеловал глубоко, жадно, оглаживая руками по юбке, под юбкой.

— Чё тихо сидим? Музыку погромче включи, радио «Рекорд», Алин! Туса была — чума!

Снова затанцевал, глаза горели.

— Алин, Алин! Покушать дай, ну!

— Ты под кайфом опять?

Макс засмеялся громко, долго.

— Алин, ну что ты как маленькая. Я же в клубе был, там все так. Это жизнь, это жизнь тусовочная, детка, детка-а! Ну, я немножко, по выходным только, чуть. Давай тоже, мм? Мамы нет дома? И парня ее нового? Давай! У меня есть!

На стол полетел небольшой ворох пакетиков с ярко-голубым порошком, зеленой травкой и смятая пачка «Беломора».

— Я не буду. Дурак ты, Макс.

Алина отодвинулась.

Макс метнулся вперед, перехватил ее запястье.

— Ну давай, чё ты?

Она рванула руку.

— Отцепись!

Перехватил еще раз, сильнее, сжал больнее.

— Давай, дурочка! Хочешь, чтобы тебя провинциалкой называли? Ты ж не пробовала.

И осекся. И осклабился.

— Здрасте!

Алина обернулась.

Мастер Войны стоял в дверях — неподвижный, руки скрыты в длинных рукавах блузки, юбка до пола? Ох, он что, срезал вышитые стразами карманчики? Срезал, да, и даже аккуратно зашил через край…

— Подружка твоя? Прикольная. Ты что, с готами тусить начала, Алин? Эй, Малефисента, это линзы у тебя? Классные!

Макс шагнул навстречу, в упор рассматривая инопланетянина.

— А может, мы того? Втроем покувыркаемся? Мм? Девчонки?

Мастер Войны ощерился. Зубов у него оказалось поболее, чем было принято на этой планете, и Макс попятился.

— Да, давай, — недобро проговорил инопланетянин явно не девичьим голосом. — Покувыркаемся.

— Молчи, дурак, это мужчина! — встряла Алина.

Макс и так понял, что мужчина. Нелепый белоглазый мужчина в женской одежде, причем очень гламурной, свободно свисающей с тощих плечиков. Было вроде и смешно, но смех что-то не шел; в горле пересохло, и получился только вымученный хрип.

— Тогда втроем отменяется, — попытался подхихикнуть парень, пятясь. — Отвали, дядя.

— Отчего же… — протянул Мастер Войны, скользящим шагом подступая ближе. — Отчего же…

Его недвижный взгляд был обращен на лопатку для торта, которая висела тут, на стене, поблескивая острым хромированным краем.

— Мама… — пискнула Алина.

— Алина!

Ирма появилась в дверях, с неодобрением глядя на разворачивающуюся сцену.

— Что происходит здесь? — спросил Тайтингиль.

Максим выругался.

— Да дерьмо полное у вас тут происходит! Совсем тронулись уже! Во, ку-ку, Алина! — Он покрутил пальцем у виска.

Движения не уловил никто; витязь Нолдорина успел среагировать, и то не сам — тело бросилось, закаленное тысячами лет боев. Толкнул инопланетянина в худую грудь, отбрасывая от Макса. Хромированная сталь вжикнула мимо цели.

— Придурки! — заорал парень уже из коридора. — Долбанутая семейка!

— Макс!

Котов побежал за ним.

Ирма рванулась к Алинке.

— Девочка моя! Девочка! Я же сказала тебе быть у Наташи, ты не послушалась меня?

— Ну, мам, ну… — Девочка слабо отмахивалась от внезапной нежности мамы, которая вертела ее и так и эдак, осматривая — жива ли, цела ли.

Тайтингиль с высоты своего роста хмуро смотрел на раскиданные по столу пакеты с наркотиками.

— Она не нарушила своего слова, — проговорил Мастер Войны, возвращая свое импровизированное оружие на место. — Я не позволил бы.

— Не позволил бы? — вскинулась Ирма. — Ты… ты мало того что мой шкаф… мой диван… мою бабушкину вазочку… Жизнь мою всю! Ты еще и на зятя моего бросаешься? Господи, ты что?! Моя миланская юбка! Моя юбка!

Ирма всплеснула руками и взвыла.

— Ну, мам… Ему же не в чем ходить. Он же должен был… прикрыть срам, мамуль, — заговорила Алина.

— Срам?! — воскликнула Ирма! — Вы подумайте только — срам! Да сам он срам и есть! Моя юбка! Юбка!

— Ирма, — мягко произнес Тайтингиль, но женщину уже было не остановить.

— Ты по какому праву вообще? Господи, ты карманы… карманы… Изуродовал!

Глаза Ирмы метали молнии.

Мастер Войны принимал эти молнии на ледяные щиты своих вертикальных зрачков.

Протянул эфирную когтистую ладонь, сгреб со стола пачку «Беломора», вытряхнул оттуда папиросину, дохлую пластиковую зажигалочку. Утвердил бумажный мундштук в углу рта и высек язык пламени.

Ирма глянула ошалело, как он выпускает вонючий дым тонкими ноздрями.

И кинулась драться.

— Алина, — позвала Ирма. — Господи, Алина. Собирай всех есть. И этого… этого тоже.

Образовавшийся в некогда спокойной, а теперь напоминающей цыганский табор квартире хаос порядком нервировал ее. Эльф. Орк. Боже мой, она спала с орком…

Теперь она — с эльфом.

И еще — инопланетянин.

Инопланетянин был на лоджии, курил в окно. Беломорину он выжигал в две затяжки. Курил он много, и омерзительный папиросный табак устраивал его полностью. Едкий дым в квартиру, по счастью, не попадал, его трепало ветром и уносило вдаль.

— Пойдемте, — робко сказала девочка. — Там все есть собираются.

Она никак не могла привыкнуть, что голова у него поворачивается — вот так. Всякий раз ахала.

Он слез с подоконника — молча, как стек.

Девочка усадила его за стол рядом с собой. Краем глаза следила: бледное лицо совершенно неподвижно, но ноздри шевелятся, вбирают запах. Любимая Максом яичница с хрустящим беконом бодро шкворчала на сковороде.

Макса не убедил остаться даже Котов.

— Я должен принимать пищу вот так, при всех? — тихо спросил Мастер Войны.

Алина замешкалась с ответом.

— Ну… Да, а что такого?

А вот и Котов. Пришел, плюхнулся с другой стороны от инопланетянина, тоже дернул носом: запах «Беломора» для орочьего обоняния оказался резок и гадок.

— Яишенка! — с чувством сказал орк, почему-то стреляя глазами на Тайтингиля. Тот был погружен в думы и не отреагировал никак.

Сумасшедший дом.

Ирма загремела тарелками. Будь ее воля, она бы инопланетную жабу не то что кормить не стала — убила бы на месте!

Но воля была — Тайтингиля. И он драться не дал и даже препираться не дал. Развел. Долго говорил. Про договор. Про долг. Про обязательство, которое свершится, — но расстаться врагами он не позволит ни в коем случае. Почти убедил. Почти.

Тянул время, да.

Понимал ли это Мастер Войны?

Его белесые глаза с кошачьими зрачками смотрели равнодушно, но Тайтингиль видел его душу, его силу, кипящую огнем сквозь маску безучастия.

Эльф тоже был погружен в себя. Думал. К звездам. Идти к звездам.

Аргументов у него было немного — аргументов, чтобы удержать звездного воителя, чтобы сделаться союзниками. Пока получилось взять лишь еще одну краткую отсрочку.

Эльф думал и пил чистую воду из прозрачного стакана.

Алинка взяла за тонкий фарфоровый краешек и аккуратно поставила красивую тарелку с порцией премиальной глазуньи перед Мастером Войны. Ирма готовила превосходно, а эту яичницу можно было прямо сейчас нести на все кулинарные телепередачи, так она была хороша!

Инопланетянин тревожно скосил на тарелку белесые глаза поверх тонкого носа. Алина увидела, как пальцы его стискивают край стола.

— Оно что, живое? — почти простонал он.

И пулей вылетел из-за стола, зажав ладонью рот.

Девочка метнулась следом. Ирма со звоном поставила еще одну наполненную тарелку прямо на стекло плиты, Котов мученически завел глаза.

Сумасшедший дом!

Желание метнуть сковородку вдогонку странному типчику, беззастенчиво умыкнушему ее любимую шелковую царь-юбку, было почти непреодолимым. Почти. Ирма со злостью грохнула керамикой.

Спас ситуацию, как всегда, Котик. Взял тарелку Мастера и плюхнул с нее яичницу к себе.

— Иррма, Иррма, не перреживай, я все доем, Иррма, ты роскошно готовишь! Та-айтингиль? Скажи же — вкусно?

Тайтингиль молча потягивал воду. Он оторвался от стакана только затем, чтобы сказать, что с утра не питается и ему, Котову, не советует.

Пальцы женщины нервно сжали ручку сковороды. Это была последняя капля. Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы не зазвонил телефон.

Семеныч, начальник службы безопасности. В десять утра в субботу? Ирма спешно обтерла руки, тронула экран:

— Слушаю.

— Проблемы у нас, Ирма Викторовна. Помните, вопросы были по недвижимости тогда? Ну вот, опять у нас. Васька Брови приехал, вас требуют…

Упомянутый Вася был местным отморозком, живущим еще по законам диких девяностых. Ему не давала покоя Ирмина стройка в центре Москвы. Получилось так, что юридически грамотная Ирма путем виртуозного и совершенно законного действия с документами практически бесплатно стала хозяйкой хорошего клока земли, который Вася считал своим. С тех пор строить он ей не давал. Его парни избивали таджиков, которые исправно занимались будущим Ирминым офисом, пускали под откос технику и творили прочие непотребства. Конкретно унять их помог лишь разговор с бывшим Ирминым одноклассником, полковником ФСБ. Но как оказалось, поучительной беседы хватило лишь на полгода.

— Допрыгались, — выдохнула Ирма.

— Что случилось? — спросил Тайтингиль.

— С тех пор, как на мою голову свалился эльф? А потом — инопланетянин? — подбоченилась женщина. — Как я узнала, что мой портной, как это — дверг? А мой… Котик — орк, прости Господи! Да много чего. Проблемы у меня, рыцарь. Разбойники напали.

Тайтингиль резко встал.

— Разбойники? Степняки балуют здесь? Орк… трость.

Котов послушно ринулся отыскивать оружие. Краем глаза зыркнул в Алинкину комнату — странный типчик в Ирминых шмотках в неестественной позе сидел на стульчике, а девчонка бегала вокруг него кругами. Толстый рыжий Ирмин кот возлежал недалече и приглядывал за беспределом. До того, как в доме появился этот новый человек, на балкон, особенно со сдвинутыми створками, кота не пускали, и он еще не решил, к добру наступившие перемены или к худу.

Черт-те что…

— Поеду с вами, — безапелляционно заявила Ирма, надевая любимые красные туфли. — Алина! — позвала громче. — За старшую остаешься. Посуду тут помойте… девочки.

Утрату юбки она Мастеру Войны так и не простила.

— Ирма, — муркнул Котик. — С нами? Уверена?

— Уверена, уверена. Мало ли что вы там выкинете. Знаю я вас. Выходи, Котов. — Она подтолкнула его к двери.

Вышедшая из подъезда компания по уровню великолепия превосходила известную картину про трех витязей. Воинственная Ирма в алом брючном костюме, собранный спортивный Котов в черных джинсах и черной майке со страшной рожей, блистательный Тайтингиль в костюме-тройке и с резной тростью в руках.

Сели в машину.

— Я знаю твоего Васю, — муркнул с заднего сиденья Котов. — Дешевка он. Увидит Тайтингиля и обделается.

Эльф пожал плечом. Степняки — или кто тут громил селения… Они явились некстати, и предчувствия у эльфа были не столь радужны. Орк подался вперед, оглаживая его по плечу — вроде как собирая пылинки.

— Я тебя прошу, только никакого убийства. Таких нужно просто хорошенько пугнуть, чтобы было неповадно.

— Не поучай, — нахмурились светлые брови.

Поехали.

Алина быстро заталкивала в зев посудомоечной машины тарелки, блюдца, чашки. Мастер Войны стоял, смотрел.

Девочка поднялась, откинула волосы от лица.

— Кота покормить!

Полезла в шкафчик, зашуршала кулечками.

Рыжий пришел на звук. Кот Пиксель был старый и умный. Несмотря на то что мужеский его пыл был усечен еще в юношестве, это не превратило его в вечно спящий оковалок — кот был в меру активен, хотя и обожал пожрать.

Чутко пошевелил усами, ощупывая воздух вокруг инопланетного гостя; шагнул ближе, хотел потереться, распушив толстый богатый хвост, но плоти под юбкой так и не задел. Отошел разочарованный.

Катышки сухого корма брякнули о нержавейку мисочки, кот уткнулся мордой, одобрительно муркнув.

Алина подняла взгляд:

— Вас бы тоже надо покормить.

Мастер Войны взял у нее из рук пачку кошачьего корма, запустил пальцы в пакет, выудил пару гранул и отправил в рот. Алина проводила его движение обалдевшим взглядом.

— Пища панцирников, — сказал, слегка покривившись.

Но не выплюнул.

— Вы веган, да?

Поднял тонкую бровь:

— Что?

— Не едите живое, да?

— Не ем, — согласился Мастер Войны. — Веганы — жители системы Веги. — Тонкое лицо неуловимо изменилось, сделавшись острым и злым. — Я — нет.

Алина смутилась.

— Простите… Вы это… поставьте, а? Это кошачий корм, вот его, — кивнула на аппетитно чавкающую рыжую тушу. — А так… вы посмотрите сами, что станете кушать, ладно?

Мастер Войны двинулся по кухне, длинный темно-синий подол неслышно прошелестел возле рыжего хвоста.

— Панцирник… но в волосах, — проговорил инопланетянин, косясь на кота. — Неслыханно.

Он последовательно сунул нос во все Ирмины банки.

— Личинки?

— Перловка!

— Ох, это… Кто? Они разумны?

— Макароны! Рожки!

— Мертвая птица.

— Это да, курица. Ее варят!

— Она и так довольно настрадалась, оставь ее. А это что?

Алина проследила взглядом, куда он смотрел.

— Мамин спортпит.

— Я возьму это.

Мастер Войны цапнул банку, повел носом, изучая состав. И щедро сыпанул в кружку через край.

— Воды.

Аккуратно размешал, без ложки. И выпил единым залпом.

— Мало углеводов. Но я стану это есть.

— Мама меня убьет, — выдохнула Алина. — Или вас…

Мастер Войны нашел сахарницу, полную вожделенных углеводов, сыпанул в тот же стакан, тоже через край, долил воды, разболтал и выпил; на худой шее дернулся кадык.

— Не укоряй матерь свою. Матерь заботится о целостности дома, — проговорил он, доставая из рукава пачку «Беломора».

Алинка отошла, освобождая проход на балкон, и шагнула следом.

— Я тоже забочусь. Только мой дом иной. И Тайтингиль, витязь Нолдорина, заботится. Он видит, что я вижу его думы. И думает еще пуще.

— Ну, понятно, — сказала Алина. — Вы же… воины оба.

Мастер Войны затянулся.

— Причастность к воинскому делу скорее разводит, нежели роднит. Он берется за меч, чтобы защитить народ, который он ведет. Я привык, что защищаются — от меня. Но в этот раз для нас обоих все пошло не по привычному пути. Он ослаблен, Тайтингиль, витязь Нолдорина. Он желает оставить меня при себе. Опереться на меня в своем пути к звездам. Я понимаю.

— Ага.

Алина устроилась на подоконнике напротив инопланетянина.

— Вы можете ему помочь, потому что вот эта паучиха страшная… она же в космос ушла, да? Как дядя Тай ее там догонит без вас?

— Я сам настигну ее. Да, он спас мне жизнь. Да, у меня есть долг перед ним. Но я не готов принять ослабленного союзника, который не поможет мне ничем.

Глава 16 ДОЛГ

По дороге Ирма мучительно морщила лоб. Эльф следил за ее лицом и в конце концов спросил:

— Ирма, что не так? Ты считаешь, мы не сумеем помочь тебе?

— Ты только не обижайся, — осторожно сказала женщина, — но можно я поговорю с Васей сама?

— Можно, — медленно проговорил Тайтингиль. — Я не забыл, что пришелец в этом мире и могу не знать обычаев и нравов. Я буду молчать, пока не увижу, что следует вмешаться.

— Все равно, что-то неладно, я чувствую, — прошептала Ирма. — Я забью на всякий случай в телефон…

— Иррма, Иррма, не переживай. Мы покажем Ваське Бровям, что, если заррвется, у нас есть кого позвать, — вмешался Котик. — Мы только что это… сразили первозданное зло и порождение хаоса.

— Не сразили, а изгнали, — педантично поправил Тайтингиль. — И обязаны преследовать.

Котов сладко зевнул.

— Изгнали, изгнали. Весело было. Ну а с Васей… Тайтингиль же, ну. Он — ого! Вот, прриехали. — И въехал сквозь настежь раскрытые ворота на территорию, которой, в общем-то, полагалось быть закрытой.

Ирма, Котик, эльф вышли из машины.

Здесь стояли два экскаватора, трактор и два громадных джипа — черных, конечно. Ирма растерянно огляделась — ее людей, сторожей, не было, как не было и звонившего Ирме ее собственного заместителя.

Зато пара фигур в пиджаках поверх трикотажных маек споро закрыла ворота, обвязанные поверху колючкой. Да, дела… Земля по документам была Ирмина, в аренду на сорок девять лет; но строиться на ней можно было только после череды нудных согласований. Вот они, согласования.

Васька Брови, гражданин менее метра семидесяти ростом, с ногами сорок шестого размера, лысиной, пивным пузом и сложными отношениями с русским языком, медленно подходил к Ирме. Его машина стояла поодаль, а рядом шли два амбала, внешней убедительностью ничуть не уступавшие Тайтингилю и Котову.

— Ты с пацанами, — сказал Васька, глядя на эльфа. Тайтингиль смотрел прямо, расслабленно — противник не казался опасным. — Ты, стерва, стало быть, того. И я сказал же. Вот и нате. Оп-па.

— Вася, — четко выговорила Ирма, — твоего здесь — территория платной автостоянки за забором. Все. Больше ни одного квадратного метра. Расслабься. Ты и на стоянке сделаешь денег.

— Это ж все мое было. — Вася очертил контур бетонного забора и завезенные стройматериалы волосатой рукой. — А, шалава? Чё, на?

— Вася, строго через суд. Отпусти моих сторожей и зама. Это уже уголовщина, Вася.

— Только догадалась? — улыбнулся Вася Брови. — Котов твой… — сплюнул. — А чмо волосатое — вообще. Ты дура же. Приперлась. Все упакованы в скотч, вон там, — ткнул пальцем на бытовку. — Оп, на. Четенько. А ты сейчас подпишешь. Я предлагал же пополам. Так нет. Теперь все целиком.

Амбалы с двух сторон подходили к Тайтингилю и Котику. Котов тихо зашипел, глаза заискрились.

— Людей моих, Вася, верни, — твердо сказала Ирма, — и дальше — через суд!

— Я слово «суд» не люблю же, — выговорил Вася.

— Как и весь орфографический словарь, — надерзила Ирма.

— Пацаны! — крикнул Васька Брови; Тайтингиль легко смахнул ножны с клинка, а в руках двух телохранителей появились короткие темные стволы. Сам Вася извлек из-за спины обпиленный автомат; в иное время это было бы смешно, но теперь…

— Стволы! Тай! Осторожно! — мяукнул Котик.

Ирма выхватила айфон и чиркнула пальцем; Вася без жалости ударил ей по рукам автоматом. Тайтингиль сбросил дерево с клинка, обнажив оружие, — тотчас раздался выстрел, и на правом плече витязя полыхнула кровь.

— Оружие двергов! — выдохнул эльф, сумев сравнить ощущение лишь с орочьим болтом, глубоко впивающимся в тело. — Бьющее издалека!

Котов споро, в единый миг, как-то впихнул обоих — и эльфа, и женщину — в салон «амарока», юркнул сам и закрылся изнутри.

Эльф, чудом не выпустивший клинок, прижал пальцы к ране и уставился на кровь — скорее недоуменно, чем со страхом.

— Ну чё, на?.. Сдулись, на? Патлатый твой. Ирма, сучка, выходи давай. — Вася приветливо постучал жирным золотым перстнем с печаткой по стеклу машины.

Айфон негромко пиликнул, Алина глянула на экран.

Мама.

«Позв Андр Влад срочно!!!» Три восклицательных знака. И координаты геопозиционирования — где-то в районе Третьего транспортного.

«Андр Влад» был Ирмин одноклассник, полковник ФСБ Андрей Владимирович Орлов, он же Дрон. Впрочем, тех, кто имел право называть его этим прозвищем, было немного, и в их кругу не была даже Ирма. Даже она.

Именно Андрей Владимирович тогда отбил Ирму у бандитов. Ее и бизнес.

Это был крайний вариант. Просьба, которая бывает раз в жизни. Слишком серьезно. И то, что мама послала эту эсэмэску — вот так, коротко набранную, впопыхах, с красной кляксой гугл-отметины, обрушило сердце всегда собранной и ироничной Алинки в пропасть.

Девочка подскочила, рыскнула в мамин кабинет — за телефонной книжкой. Господин Мастер Войны, положив скрещенные ноги на край стола, меланхолично серфил по просторам Интернета. Он не стал суетиться и закрывать открытые вкладки. «Ядерное оружие купить», — было вбито в поисковой строке.

Но в Алинкином сердце сейчас взорвалась своя водородная бомба.

8-903-033… — набирала она.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Вот почему мама не дозвонилась сама!

Алина бросилась к компьютеру, коротко буркнув извинение, взяла у инопланетянина мышку — не касаясь пальцев, тонких белых пальцев, ледяных даже на вид. Быстро нагуглила адрес работы Орлова.

Суббота, утро. Автоответчик.

Сердце колотилось как бешеное. Андрей Владимирович. Мама. Котик. Дядя Тай! Что же там такое случилось, если даже дядя Тай, такой сильный, такой крутой…

Снова телефонная книжка. Домашний телефон Орлова, где, где он? Вот! Длинные гудки. Алина села на пуф в коридоре и замерла. Ее чуть колотило, но голова человека, выросшего в мегаполисе, искала решение. Мама! Мама Андрея Владимировича. Алина и Ирма встретили ее как-то у школы, она жила в том районе. Не старушка — сударыня почтенных лет, и она смотрела на Ирму так тепло и приветливо, пахла леденцами, а Алину огладила по плечу мягкой теплой рукой.

Где телефонный справочник? Огромная, пухлая, казалось бы, совершенно ненужная современному человеку книга прошлого десятилетия издания… Где?!

Орлова, нужная улица… Голова девочки работала просто бешено. В книжке оказалось двадцать три Орловых из этого района. Как ее звали? Как звали маму Андрея Владимировича… Такое чудное имя, странное старинное имя… Эвелина Ферапонтовна, вот она — Орлова Э.Ф.!

— Слушаю, — отозвался в трубке интеллигентный голос.

— Здравствуйте, Эвелина Ферапонтовна. Это Алина, дочь Ирмы… Да, да, одноклассницы. Это очень важно, скажите, как мне найти Андрея Владимировича, это очень срочно, очень!

— Что ты, деточка, Андрюшу сейчас никак не найти. У Андрюши отпуск, ему дали впервые за три года возможность уехать, такой подарок, такой подарок! И он с друзьями уехал рыбачить на озеро Игорь, это в Новгородской области…

Алинка не дослушала. «Извините». Слезы сами собой хлынули из глаз. Нос сразу покраснел, на махровой каемке ресниц растеклась тушь, и Алина размазала ее кулачком.

Мама. Котик. Дядя Тай! Она должна искать решение, она его найдет, но…

Мама!

Ей семнадцать, она взрослая, такая взрослая, и она собирается замуж. Мама Ирма, жесткая, и за отца и за мать сразу, очень строгая. И все же позволяющая ей, Алинке, — быть такой строптивой, вредной, капризной. Настоящие Барби за бешеные деньги, лучшая школа, фигурное катание, золото и самые роскошные шмотки…

Что с мамой? Как помочь, если Андрей Владимирович недосягаем?

Девочка ахнула в ладони, закрывающие лицо, и заскулила.

Ее тряхнуло так, что зубы лязгнули; скулы обожгло.

Мастер Войны взял ее странным манером — ладонями под челюсти, и руки его даже сквозь шелк маминой блузки были горячими, как лава.

Белые глаза с вертикальными зрачками глядели не мигая.

— Что?

Спросил коротко.

Она хотела снова обмякнуть, обвиснуть, зарыдать громче. Алинка, которая всех плачущих подруг обзывала мокрыми курицами. Ку-ри-ца-ми.

Но Мастер не дал. В таком захвате даже голову никак было не опустить, неожиданно безжалостные пальцы давили под челюсть, в мягкое — больно, аж язык немел. Подрагивая всем телом, неловко шмыгая (вытереть текущий нос тоже — никак, инопланетянин вытянул ее всю и держал — по стойке смирно, едва ли не вынудив подняться на цыпочки), протянула телефон.

— Мама в беде.

Мастер Войны стоял перед ней: нос в нос, вровень. Неподвижный; белые глаза словно тянули что-то изнутри. Отпускать не спешил, держал, смотрел. Точки соприкосновения нелюдской горячей плоти с ее телом жарко пульсировали.

Дрожь в ногах унялась на удивление быстро. Алина длинно выдохнула.

— Я… в порядке.

Удостоверился. Отпустил.

И забрал телефон — не коснувшись ее рук.

— Матерь дома твоего, — протянул Мастер Войны, — мудра, сильна, как и должно ей быть.

Заостренный ноготь чиркнул по стеклу, поиграл масштабом.

— Показала тебе, где она, так? На схеме города. Зовет на помощь.

— Она не меня зовет… Она Андрея Владимировича, это одноклассник ее, он фээсбэшник, он ее у бандитов отбивал уже, я маленькая тогда была, а Вася ей офис поджег на Соколе, и бухгалтершу ее, Анастасию Николаевну, пугал, держал в заложницах… — сбивчиво заговорила девочка.

Мастер Войны не слушал. Положил телефон на тумбочку, повел плечом — почти невидимое под шелковыми оборками движение.

— Теперь я отдам все свои долги перед вами, и разговоров об обязательствах не будет более.

Так он сказал в никуда, а потом снова вперил зрачки, как гвозди, в Алинку.

— Есть у тебя транспорт?

— Что? — не поняла.

— Транспорт, — повторил. — На чем… летают? А, у вас не летают. — Ей послышалось разочарование в его голосе.

— Ну, есть. Машина у меня.

— Не знаю, что это. — Бесстрастное лицо слегка покривилось. — Пойдем.

Как-то оказалось, что теперь вел — он. Заложив руки за спину и задрав нос кверху, вышел из дверей и бодро пошуровал вниз по лестнице, хлопая Ирминой царь-юбкой. Алинке ничего не оставалось, кроме как, прихватив ключи от «смарта», побежать за ним к подземной парковке.

Она смотрела, как он слетает по ступенькам невесомым шагом, придерживая длинную полу невидимыми в рукаве пальцами. Мужчина в юбке. Мужчина в юбке, блин! Подруга скидывала Алинке ссылку на бекстейдж, в котором актер популярного кино в серебряной парче грациозно поднимался на высокий трон… и кульком валился, наступив на подол. Этот в юбке был — как рыба в воде. Рыба. Жаба инопланетная! Двадцать второй этаж же! И что ему в лифте не ездилось?

Когда они оказались на подземной парковке, горло у Алинки горело от непривычной пробежки, но слезы высохли, а в голове прояснилось.

— Вот, — сказала она, показывая рукой: дыхание сбилось, слова не шли. — Поедем.

— О, — выдохнул Мастер Войны, разглядывая двухдверное чудо. — О…

Беленький «смарт», кстати, денег стоил, был очень стильненький и под инопланетную эфирную комплекцию подходил как нельзя лучше…

Мастер Войны подошел, огладил машинку.

— Это дроид? Аккуратно сделан. Я недооценивал вашу цивилизацию. Что он умеет?

— Это машина моя… — нерешительно ответила Алинка. — Просто машина, тут же не «Звездные войны», ну какой дроид-то…

Инопланетянин повернул голову — опять на такой угол, что Алинка ахнула.

— Ты хочешь сказать, что это транспорт?

— Ну… да. У меня, правда, прав нет, но вы…

Инопланетянин от «смарта» отошел сразу же, брезгливо обтирая руки об одежды, и теперь вертел головой, оглядываясь так и эдак. Судя по выражению лица, которое Алинка пыталась уловить сквозь пелену бесстрастия, уровень технического развития землян его очень огорчал. И ее «смарт» в числе огорчений занимал даже не первое место — у него был бриллиантовый Гран-при! Мастера Войны немного порадовал разве что истошно-зеленого колера жигуль, по какому-то странному стечению обстоятельств затесавшийся меж огромных джипов местных жителей. Мастер похвалил, что данная техника внушает ужас, как и положено боевым машинам, и снова помянул своих панцирников. Алинка начала сбивчиво пояснять про автозавод ВАЗ, город Тольятти и почему-то Советский Союз; ее занесло на Брежнева, на брови, она сбилась, поплыла… Звездный воитель погрустнел и от жигуля отошел.

И вдруг воспрянул. Девочка проследила за его взглядом: он был устремлен на желтую соседскую «Хаябусу».

— Идем, — сказал Мастер Войны, шагая к мотоциклу. — И так потеряли время.

Оглядел, прищурясь, как художник перед нанесением финального мазка. Забрал у Алинки ключи от «смарта» и нанес-таки: рука змеей юркнула под желтый пластик, треснули разрываемые жгуты проводов.

— Вы что делаете? — ахнула Алина. — Это дяди Вадима с четвертого этажа мотоцикл!

Он снова проигнорировал ее вопрос. Безошибочно определил два нужных контакта, потянул, скрутил, не поморщившись от удара током. Двигатель зарокотал — требовательно, зло. Быстро оглядел «транспорт», положил руки на руль: сцепление, газ.

— Управляется как фликер, я понял.

Грациозно перекинул ногу и сел в седло — хорошо не боком, как принцесса на гнедого коня; с него бы сталось.

Завел глаза на Алинку.

— Сядь за мной и держись. Ошибешься — умрешь.

Сердце тяжело стукнуло в ребра. Обещание было каким-то нехорошим, но выбора не было, пришлось слушаться. Еще и этот тон — ровный, как лед застывшего озера. Метровый слой льда на неподвижной воде; хоть чем ты бейся о такой — не пробить. Можно только вмерзнуть…

Но выбора не было. Время шло. И Алина неловко взгромоздилась на высоко задранный желтый круп стального скакуна.

Инопланетянин крутнул ручку, разгоняя мотор на холостых. Что-то сказал по-своему — судя по тону, ему нравился результат. Алинку опять затрясло. Пальцы мертвой хваткой вцепились в ручки: держаться за самого Мастера она не решилась.

— А вы… ездили?

— Я? Летал, — усмехнулся он.

И они полетели.

Зажмуриться она предпочла сразу же, как только они вылетели вон из подземного гаража. Зажмуриться и уткнуться лбом в острый хребет этого… пилота. Руки намертво сжались на ручках, ноги — на боках «Хаябусы». Алина каталась с Максом, у Макса была четырехсоткубовая «Хонда», которая честно разгонялась по МКАДу до ста пятидесяти, и скорость пьянила и окрыляла Алинку. Теперь они ехали, кажется, больше трехсот, и короткая фраза «ошибешься — умрешь» огненными буквами плясала перед зажмуренными глазами. Ветер стал будто ватным, вышибал слезы из глаз, не давал дышать, залепляя горло, драл по голым рукам наждачкой. Вот она почувствовала, как мотоцикл почти ложится на бок и почти касается асфальта, шелк юбки хлестнул ее по колену, твердый от ветра, как жестяной. Вот его сразу заложило в другую сторону какой-то совершенно мертвой петлей…

Алина представила вдруг, представила очень четко: мириады чудовищных созданий с прыткими паучьими телами и недвижными белыми глазами, с молниеносной, точной реакцией, не ведающие ни тени страха или сомнения. Мастер Войны взял чужой «транспорт», потому что ему надо было свершить обязательство, которое так тяготило его, взял и даже не подумал, что это воровство. И — ничего, никаких эмоций, только достижение цели.

Приехали.

Приехали, вот как. Кажется, они даже не останавливались на светофорах… Алина перевела дух, стряхнула одолевавшие мысли. Открыла глаза. С усилием попыталась отлепить пальцы от ручек, получилось со второго раза. Сердце колотилось где-то в горящем горле, в ушах не прекращался шум, в голове — свистопляска.

Мастер Войны уже стоял метрах в пяти от мотоцикла, с ледяным прищуром глядя вперед. Волосы его, всклокоченные гонкой, юбки его… ну, то есть Ирмины юбки, реяли от московского беспокойного ветра. Он смотрел через сетчатый заборчик стройки, как Васина бойкая бригада осаждает машину Ирмы. Вытащил из рукава смятую пачку «Беломора» и зажигалку, прикурил.

Зрелище было аховое.

— Вы летали… — выдохнула Алинка. — Летали!

— Они вооружены, — снисходительно сказал инопланетянин. — Останешься здесь, — кивнул за кусок железобетонной плиты. — Там.

— Ошибусь — умру?

Он повернулся, уже не шеей, всем корпусом повернулся.

И опять ничего не сказал.

Только разбежался коротко — и в один прыжок перемахнул двухметровый забор с витком колючки наверху. В один прыжок. И даже юбку не зацепил.

— Ирма! — Вася в который раз подошел к стеклу и постучал в него стволом калаша. — Вылазь, стерва, еще поговорим. Вылазь, ну! Палить будем.

Тайтингиль в бессильной ярости стискивал бесполезный против автоматов клинок. Котов придавливал руками простреленное плечо витязя — красное толчками било меж пальцев. Ирма прижимала к лицу ладони.

— Я выйду, — сказал Тайтингиль. — Я понял. Пули. Оружие. Но я эльф, я рыцарь, я…

— Ирма! — орал Вася. — Ирмаааа!

Он не видел, как за его паджериком появилась тонкая темная фигурка.

Не видел, как ключ от «смарта» поддел лючок бензобака.

Как тонкие пальцы крутнули пробку.

Как окурок от беломорины аккуратно и точно опустился в горловину.

И никто не видел.

Сокрушительный звук взрыва потряс стройплощадку.

Васька Брови, половине Москвы известный беспредельщик, с какой-то среднерусской тоской наблюдал, как огромная машина, объятая огнем, взлетает вертикально вверх.

Басовый гул взрыва он услышал позже, уже лежа на земле навзничь.

«Амарок» подскочил на четырех колесах разом, Котов заорал во всю душеньку, пытаясь уже не зажать рану, а с перепугу вскарабкаться на Тайтингиля; то же сделала и Ирма. Витязь извернулся меж них: к окну! Прислонил к затемненному стеклу окровавленные руки и вгляделся.

За окном было — поле битвы Земля. Бандитов как ветром сдуло, пара тел лежала недвижно. Сам Вася валялся навзничь, едва шевелясь, и кровь текла у него из ушей.

Господин Мастер Войны в черном дымном шлейфе стоял на куче строительного мусора надо всем этим, курил.

Блеснул металл: один из подручных Васи засел между обломков снесенной стены, потянул пистолет. Тайтингиль вскрикнул, желая предупредить. Он слишком хорошо понял, как работает это оружие новой, молодой складки Эалы: опаснее меча, быстрее стрелы…

Но господин Мастер Войны звездной империи Йертайан, да сияет вечно ее Белое Солнце, был еще быстрее. Котик аж привизгнул, увидев, как молниеносно брошенный камень раздробил руку с пистолетом чуть повыше кисти; раздался вой.

Инопланетянин, подцепив подол, соскользнул со своего «пьедестала» и, изящно перешагивая через торчащие арматурины, двинулся к Васе.

Бандит поднял голову, глядя осоловело и мутно. Пробормотал злое, матерное, пытаясь нашарить автомат, выбитый из рук взрывом.

Не нашарил.

Мастер Войны грациозно наклонился и поднял кусок металлического прутка длиной в локоть. Розовая кроссовочка размера 38,5 наступила на щетинистый Васин кадык, мат смешался с хрипом, перерос в утробное клокотание.

— Ирма, матерь дома, и ты, Тайтингиль, витязь Нолдорина, — без выражения произнес инопланетянин. — Признаете ли теперь мое обязательство перед вами свершенным? Жизнь посчитана за жизнь.

Дверца «амарока» открылась. Эльф вышел. Серые глаза смотрели серьезно.

Губы, тонкие, сжатые шрамом, разлепились.

— Да.

Ирма выбралась следом, огляделась. Невдалеке чадил паджерик, обгоревший до угольного состояния. Раненный Мастером урка раскачивался на корточках и стонал в голос, баюкая искалеченную руку.

— Я… — выдохнула она. — Да.

И тут же вздрогнула.

— Алинка!

Девочка кинулась на инопланетянина с кулаками — чумазая, юбку разодрала о сетку, пока перелезала, коленки сбиты. Его движение оказалось незаметным — тело выгнулось под темным ворохом тряпок, и она пролетела мимо, грохнулась на камни. И завизжала, чередуя слезы и крики:

— Вы зачем? Не надо его убивать, не надо… никого! Зачем вы, вы… курица вам, значит, замученная! А тут люди! Я вам юбку мамину, я вам… А вы! Обязательства эти ваши! Вы что, не видите, что им плохо! И ему плохо, этому, он живой! Он не яичница-а-а! Его в тюрьму надо сдать, а вы, вы! Паучиху свою убивайте, вы ее притащили, вы ее и убивайте, она все равно не живая, а этих не надо, наших не надо трогать, они живые все, жи-вы-е!..

Котик вылез из машины и сгреб девочку в охапку; Ирма заметалась, не соображая, то ли броситься к дочке, то ли полезть за аптечкой и наложить повязку на плечо эльфу… Тайтингиль прислонил к белому борту «амарока» свое оружие и стек спиной по гладкому металлу, зажимая левой рукой простреленное правое плечо.

Мастер Войны смотрел на них.

Без какого-либо выражения в белых глазах.

Молча.

Глава 17 ДУБ

— Быстро, быстренько, быстрренько! Полиция наедет сейчас. — Котик шустрил, распихивая всех: скорее, скорее. Ирма с трясущимися руками то ли пыталась сесть за руль «амарока», то ли обнять Алинку; эмоции накрыли ее мутным водяным валом. Девочка тоже скисла и хотела только оказаться дома и под одеялом с головой.

Котов, оценив вид и состояние Тайтингиля, быстро засунул обеих дам в машину и прорычал:

— Домой, домой, Иррма, вези дочь давай и вызови Андрюху, вызови! Я улажу тут, улажу. Та-аай… Тайтингиль, тебе нужно ехать!

Но эльф на предложение занять место в машине странно мотнул головой и завесился волосами — нет. Я позже. Я с оруженосцем.

Ирма, еще раз глянув на поскуливающую Алинку, на развевающуюся на стопке пеноблоков царь-юбку, лишенную стразов, на Тайтингиля с залитым кровью плечом, страшно ругнулась и вцепилась в руль. «Амарок», адски плюнув выхлопной трубой, принял с места в галоп.

Орк наматывал круги, как пастушья собака коммодор. Сунулся в бытовку и запричитал оттуда: начальник Ирминой службы безопасности и пятеро таджиков разной степени упитанности были смотаны скотчем до состояния коконов; зрелище было почти таким же, как в кинофильме про «Чужого». Поскольку явная и неожиданно изобретательно-непобедимая инопланетная зараза фланировала где-то неподалеку, подобрав юбки и осматривая местные достопримечательности — особенно Мастера Войны заинтересовал экскаватор, — Котов предпочел не усугублять мощь ассоциаций и при помощи линолеумного ножа быстро превратил коконы в людей.

— Семеныч, Семеныч! — зашептал он. — И вы, мальчики, как вас — Сафат, Руфат… стройбат! Если что — вы ничего не видели, ясно?

— Так мы и не видели, — честно сказал Семеныч, поднимаясь. — А что было-то?

Высунувшись из бытовки, он ахнул. Вверенная ему стройплощадка сделалась похожа на место явления Терминатора. Обгорелый остов паджерика, чадя, валялся кверху колесами; другой джип лежал на боку. На боку лежал и подзадушенный Васька Брови, не подавая признаков жизни. Его кореш с искалеченной рукой, пошатываясь, уходил в строительные дали, видно не совсем соображая, где линия горизонта.

— Етить-колотить, — честно сказал безопасник.

Сафат размашисто перекрестился и выдохнул:

— Шайтан!

— Ага, шайтан, жаба инопланетная, ну, — зашипел Котов, на ходу придумывая рабочую версию. — Значит, так, приедет полиция — а она после вертикального взлета непременно приедет, вы скажите, что так оно и было, когда вы пришли. Мало ли, явились мужчины вот на стройплощадку, нарушили технику безопасности, стали бегать, неловко упали, взорвалось.

— Свет Венеры отразилься от верхний слои атмосферама и визваль взрыв болотный газ. Бах, бах! Таркиш![3] — сказал Руфат и показал руками.

Котов вздрогнул и покосился на него.

— Люди в щернама так говориль, — пожал плечами таджик. — Красива-ма. Па-ачиму нет?

— Дим, я так думаю, полиции оно только в радость будет Васю-то принять. Им тут любая версия сойдет — вон, что его инопланетянин укатал. — Семеныч со смешком потрепал киномана Руфата по круглой голове.

Котов поежился. И заводил глазами. Инопланетянин, жаба инопланетная…

— Ты не беспокойся, сделаем. Поезжай, Дим.

Орк выдохнул и наконец ринулся к Тайтингилю.

Витязь пришел в себя, хотя кровь еще лилась по плечу. Рана была нехорошая, пуля застряла в теле — как орочий самострельный болт, да. С той разницей, что болт можно было схватить за древко и выдрать из плоти — а как справиться с пулей, Тайтингиль не знал. Он просто чувствовал боль, сильную, яркую, бьющую толчками.

Этот минутный обрывок войны, да, настоящей войны с местными разбойниками всколыхнул волшебную суть витязя, угнетенную боем с Темной Паучихой и еще не до конца восстановившуюся. Схватка с Цемрой истощила его магически, ибо он бился с ней не столько мечом, сколько самим собой, всем своим существом.

Но нужно было уже выходить из этого состояния. И если выходить не получалось — сразу и гладко, — то брать себя и выводить. Силой. Жестко, как умел он, витязь Нолдорина.

Пора.

Освобожденные от мотков скотча люди шустро покидали злополучную стройку.

— Тай, Тайтингиль, садись давай, Ирма вызвала тебе Андрея Валентиновича, — муркнул Котов, усевшийся на «Хаябусу» Ирминого соседа с четвертого этажа. — Та-ай… Как же ты раненый… на мотоцикле, ох! Дерржаться — как? Ну, я поеду тихо, аккурратно поеду, и мотоцикл — его вернуть надо, веррнуть, Вадим с ума же сойдет!

— Оруженосец, не мельтеши. Лекарь не нужен мне. А в седле я удержусь. Удерживался не раз.

— А этого? Этого? — Котяра осторожно потыкал пальцем в сторону Мастера Войны.

— Н-нет, — выдохнул Тайтингиль. — Все. Все, долг… возвращен.

— Ну и черт с ним, — обрадовался Котов. И тут же погрустнел. — Иногда мне кажется, буквально, ага… Так ты, ты, витязь, — что? Не поедешь к Иррме?

Эльф покачивался молча, глаза его горели недобро.

— Почему же? Ты ранен…

— Именно. Я буду искать, как исцелиться. И это не лекарь, нет.

— Липы? Лллипы?

— Место силы.

— Как не липы? Что за место? Что тебе нужно, Тайтингиль? Э-эльф?

— Я не… знаю. Место, где я мог бы поговорить с древними силами этого мира, — устало сказал Тайтингиль. — Отвези меня туда, орк. Отвези.

Спустя тридцать интересных минут нарядная «Хаябуса» тихо остановилась вблизи Васильевского спуска. Котик, сам гость в этом мире, прижившийся, обжившийся, социальный, но — гость… Он даже не смог бы объяснить, почему притащил эльфа именно на Красную площадь. Но его глодала мысль о медной табличке, о начале начал, о точке обнуления москвичей. О начале координат, от которого вели свой километраж московские дороги, пауком раскинувшие лапы на всю страну.

Сила?

Она…

Эльф вышел на старинную брусчатку. На нем была кожанка Котова, так как кровь не следовало показывать зорким полицейским, сновавшим здесь повсюду; волосы тусклым плащом закрывали спину. Трость в руке выглядела вполне безобидно.

Полицейский подошел почти сразу; Тайтингиль повел тонкими пальцами — и служитель порядка и закона потерял к колоритной паре всякий интерес. Отходя, он говорил в рацию: «Иностранцы, музыканты, волосатики… пусть их».

Тайтингиль выдохнул, отпустил магию. И встал, расправил плечи, твердо уперев ноги в брусчатку. Огляделся.

— Это… что? — грозно спросил витязь, и после задушенного шепота, после огнестрельного унижения его голос прокатился по площади мощно и недобро.

Котов замялся.

— Это… ну площадь же, Красная площадь. Тут правительство, храм, и много… всего… было… тут. — Котик вглядывался в белое, словно осыпанное мелом, лицо Тайтингиля встревоженно. Схватил айфон, чтобы что-то нагуглить, показать, убедить, — но смутился. Убрал. Это было не нужно. Мелко. Тайтингиль и так знал, и так видел.

И ему не нравилось то, что он видел.

— Это сердце вашей страны, — столь же грозно пророкотал воин. Поднял руку в обвинительном жесте. — Мертвое сердце.

Котик посмотрел на Мавзолей и поежился.

Эльф пошел по периметру красного кирпича — неожиданно прямой, строгий. Он не крался, не разведывал. Он просто шел, просто, он думал, смотрел, спрашивал. И — не принимал. Да, здесь было определенно место силы — той, что не была нужна ему.

Он прикоснулся к Лобному месту — и отдернул пальцы. Дотронулся до перил собора с нарядными пряничными куполами. Провел ладонью по кирпичам, нагретым солнцем, со стороны Александровского сада. Молча постоял на медной табличке, начале начал, покидал услужливо поданные Котовым монетки через плечо, высчитывая по их траекториям одному ему ведомые направления. По длинной дуге обошел Мавзолей и постоял перед Вечным огнем — долго, молча. Качнул головой — и безошибочно, упругим шагом двинул к мотоциклу.

— Тебе лучше? Лучше тебе? — вопрошал Котов, рыся за ним. Это был какой-то самоутешительный вопрос, потому что кровь, кровь… кровь ручьем текла из пулевого ранения на плече. Стекала из-под кожанки. Котик орочьим, котячим чутьем ощущал — она не остановилась, она была…

— Нет. Это место смерти, погибели. Многое напутано, доброе и злое. Но у этой складки Эалы, орк… пока что… мертвое сердце, — горько сказал эльф. — Я понял, отчего паучиха выбрала этот город. Эту страну. Я понял. Она и правда обрела тут великую мощь. Счастье, что наш бой состоялся в миг ее ослабленности и отвлеченности. Я не сладил бы с ней буквально через два… три дня. Не смог бы даже приблизиться. Великая опасность прошла мимо. Но она еще здесь. Здесь…

— Тай… Андрюха там… к Иррме, давай все-таки к ней, зашьем плечо. Потом будем искать твое место силы. Потом, ну…

— Нет. Думай, оруженосец. Найди мне живое место. Живое. И быстро. — Эльф тяжело осел на мотоцикл и ссутулился. — Возьми свое волшебное стекло… Айфон свой.

Орк пробежал пальцем по экрану: «Место силы Москва». «Воробьевы горы», — выплюнула умная электроника. «Никогда не ррразговаривайте с незнакомцами…» — насупились серые тучи на небе; Котов поежился: ну их, ннну их, эти горры…

День уже миновал середину; тени становились длиннее, людей вокруг делалось еще больше, словно на древнюю площадь решил сбежаться весь гигантский муравейник. Слишком много людей. Котик заволновался и снова заходил: руки в карманы, широким кругом подле Тайтингиля.

И вздрогнул, услышав разговор двух приятных седых дам: «…а потом в Коломенское…»

Коломенское!

— Поехали.

Коломенское встретило прибывших полузаполненной гостевой стоянкой, огромными воротами, оснащенными недружелюбными рамами металлоискателей.

До знаменитого оврага потребовалось идти, идти, минуя массу ярких уже сейчас клумб, гуляющих галдящих людей, детей. Прошли яблоневый сад, в котором белоснежными островами отцветали поздние сорта; ровные ряды великолепных деревьев, и аллею под ними, и лавочки, уютно обсиженные пенсионерами. Эльф шагал чуть тверже, временами оглядываясь по сторонам, но Котик неотрывно следовал рядом, неотррывно.

В овраг нынче спускались любовно выложенные бетонным брусом чуть извилистые тропки и длинные деревянные лестницы во много пролетов; через ручей, бегущий по самому дну, перекинулись горбатые мостики, а бережки забрали бордюрами, отделанными окатанным камнем. Слишком мало в Москве осталось живой воды, и здесь к ней отнеслись любовно.

Витязь, презрев неизбежную в субботний день очередь, час сидел на знаменитом пузырчатом Девьем камне Голосова оврага. Котик убалтывал истово верующих, которые пришли причаститься камню, подождать еще немного, но и сам Тайтингиль — мужественная фигура в черной коже, веер волос, стекавший до земли, видимо, просто собственным видом убеждал страждущих сострадать — и не дергать.

Котик звонил Ирме, Котик отпихивал от Тая желающих сместить его с камня, Котик говорил и говорил, и нервничал, и сам терял силы, и сунул тысячную бумажку какому-то велосипедисту в шортах — тот за сдачу доставил от набережной пару бутылок воды без газа и пару кусков багета с пошло торчащими изнутри сосисками, измазанными красным соусом. Наконец эльф тихо выпрямился… и воссиял.

Воссиял и Котов. Эльф молча протянул ему окровавленную ладонь, в которой лежал крошечный кусочек металла.

— Чтобы восстановить мою суть, а при таких врагах я не могу позволить себе слабости, мне нужно взять жизнь воина, — негромко сказал Тайтингиль, когда они отошли прочь от толпы немедленно прильнувших к камню.

Котик замер.

— Т-ты… хочешь убить кого-нибудь? Т-тыы… меня? — с какой-то одержимой решительностью спросил орк. — Меня-a? Я был же воином, был… я — да…

Эльф усмехнулся:

— Твоей силы не хватит. Нет, Азар. Не тебя, оруженосец. И… я не стал бы. Я эльф, у нас иная магия.

— Но кого? Что за воин тебе нужен?

— Я найду. Он зовет меня. Он готов даровать свою силу в защиту этого мира, — тихо ответил Тайтингиль.

И Котов, почему-то представив седого, маститого ветерана Великой Отечественной, гордо и одиноко сидящего на лавочке в ожидании удара клинком по шее, шел за эльфом, плохо представляя, что он станет делать.

Но Тайтингиль нашел что искал.

Древние коломенские дубы росли тут триста, четыреста, а то и семьсот лет. Некоторые были огорожены, иные же раскидывали свои ветви широко и привольно безо всяких табличек и оград. Эльф прижался ладонями к морщинистой коре одного из таких патриархов Москвы и замер. Затем тихо заговорил — он говорил по-эльфийски, о страшной и великой паучихе, о себе, о своем сражении, о своем пути к звездам.

— Оруженосец. Вот воин, готовый отдать мне свою жизнь. Силой этого древа я восстановлю свою воинскую мощь и сумею снова достойно стоять в любом бою.

Солнце село, Котик колготился поодаль, а Тайтингиль, не отрывая ладоней от дерева, негромко пел.

И гигант умирал.

Один за другим падали вниз сухие листья.

Ствол потерял краски и словно подернулся пеплом.

Продольные трещины прорезали толстые ветви.

И когда эльф отпустил ладони и отошел — на весенней траве вокруг дуба лежало широкое кольцо сухой листвы.

Сквозь которую пробивался молодой, всего на две развилки, зеленый росток. Тайтингиль тронул листья новорожденного дубка пальцами и резко выпрямился.

Теперь он был другой. Сила векового древа напитала его, суровая и прекрасная, отразилась в стати, в лике. Орк глянул с восхищением — вот она, вот, несгибаемая золотая суть! На котячьей душе сразу стало хорошо и спокойно, и поверилось в победу, скорую и триумфальную, и что потом все обязательно будет хорошо, словно само собой…

— Оруженосец!

Котик подскочил.

— А теперь едем.

«Хаябуса» желтой стрелой резала Москву.

На орочьих боках намертво сомкнулись стальные пальцы, теплые, горячие пальцы витязя.

— К тебе едем, — услышал Котов, — я не уверен, что сегодня мне стоит прикасаться к Ирме, слишком велика во мне мощь древа, и она не до конца влилась еще в мои жилы. Я желаю вина и покоя. Новый рассвет сделает меня единым. Я больше не допущу слабости.

Котов, втиснув мотоцикл на место, где обычно ночевал его «амарок», наскоро предпринял хоть какие-то меры безопасности мотоцикла, угнать который теперь мог бы даже сопливый школьник, и, причитая, предчувствуя грядущий гнев мрачного соседа Ирмы по поводу угнанного транспорта, бросился за эльфом.

Наверху, в квартире, Тайтингиль, не задерживаясь ни на секунду, сорвал кожанку и окровавленную одежду прямо в прихожей, сбросил обувь, штаны и белье и молча двинул в сторону липовой сауны. По мышцам спины ходили волны; Котик ежесекундно подпрыгивал, подпррыгивал… и, кинув эсэмэску — «Ирма, мы у меня», сбросил свои трикотажи и рванул за эльфом, впиваясь взглядом в причудливую вязь на коже — тонкий белый шрам на плече, шрам от удара, когда-то едва не перерубившего Тайтингиля пополам, и новая метка — огнестрельная звезда, спереди и сзади.

— А вот теперь, оруженосец, — произнес Тайтингиль, обернутый по бедрам вафельным банным полотенцем, падая на роскошный мягчайший уголок в гостиной, — вот теперь я хочу быть пьян. Вина, Азар. Любого. Хоть того… кошерного.

Породнившись с плотью этой земли, с великим дубом, выросшим из ее чрева, эльф ощущал, как по жилам бежит неслыханная мощь — неукротимая, нездешняя; контуры всего, что окружало его, словно делались привычнее и понятнее. Дуб одарил не только своей силой, но и знанием; на ум внезапно приходили разные тутошние слова — стрелец, управа, гривна, биричь, кметь; анфиладный огонь, артобстрел, «катюша», «мессершмит»; калаш, стропорез, духи, укроп.

Их было много, голова разрывалась от обилия чужого, нового. Но неукротимый дух воина собирал эти трудные слагаемые и наконец от самого корня осознавал мир, в котором стал гостем.

Бармица. Аркебуза. Дзот.

Он снова был защищен, он будто оброс корой старого дуба, корой, живая сила которой выдавливала вон вражье железо — как Тайтингиль выдавил из плеча мертвый металл пули.

Чтобы жить дальше.

Эльфу все еще было душно — и в то же время воздух перестал бить по его легким сложными ядами; Москва вливалась в тело. Огромная, семихолмовая Москва, упруго подставившая наконец свою непокорную спину — признав, что чужак, пришедший из-за тонкой мембраны другой реальности, оказался полезным. Оказался нужным. Оказался почти своим.

Тайтингиль покосился на трость с сокрытым клинком, прислоненную к стене под маской-демоном. Что, этого довольно? Или нужны карабин, винтовка, автомат?

Лазер. Бластер.

Эльф мотнул головой, еще тускловолосой, еще тяжелой. В руки, в плечи уже вливалась колкая ощутимая сила, зовущая биться и побеждать.

Без чужой подмоги? Пускай. Без чужой. И сами дотянемся до звезд. Перворожденный… и его орк.

Сами.

Котяра тронул светлейшего — сторожко, как будто опасаясь прикоснуться, получить удар током. Не получил — и расслабился. Засиял. Накинул на широкую спину эльфа черное кимоно с драконом. Попутно теплая ладонь прошлась по плечу — огладила, ощупала; прикосновение не было робким. Орк не мог оторваться от этих отметин, от шрамов, от золотистой кожи и нежно вел ладонью; но выдохнул и оторвался.

— Вина, орк!

И вот Котик уже тащил округлую плоскую бутыль элитного коньяка, резал на блюдечке лимончик, строгал колбаску и раскладывал ее самым наифигурнейшим образом по гладким белым тарелкам.

Тайтингиль кинул в себя ароматный напиток, впился в лимон. И сразу же выпил еще. В голове зашумело. Эльф улыбнулся; великолепные зубы блеснули в наступающей квартирной темноте.

— Я проиграл, — сказал он. — Я проиграл. Я изгнал паучиху. Изгнал — не убил. Я не сумел убедить чужака стать нам союзником. Я отсиживался в машине, как трус. Я трудно проигрываю, орк. Но… Но…

Котов — мытый, в шортах, топлес — подсел рядом. Обнял за плечи, огладил. Подсел еще ближе.

— Но я найду свой путь к звездам, — уверенно добавил эльф, и вытянутые, острые уши его, казалось, чуть оттопырились. — Я. Найду. Я прикоснусь к тверди рукой и пойду дальше. У меня есть цель. Я помню о своем народе, оставленном там, позади, в складке Эалы.

— Тайтингиль… — Котик смотрел не отрываясь и был еще ближе, чуть когти пальцами тончайший шелк кимоно. — Тай…тингиль, и я с тобой. И я. Мы придумаем что-нибудь, прридумаем… мы… есть самолеты. Я добыл плазмотрон, я добуду, я умею… включу кота на максимум, такого кота, знаешь…

Нос ткнулся в острое ухо, дыхание согрело.

— Тайтингиль…

— Пей, орк, — отозвался нолдоринец, протягивая ему невысокий толстостенный стаканчик чешского хрусталя.

— Н-нет, я… не пью…

— Пей.

Котов, повинуясь могучей властности эльфа, влил в себя коньяк и с истинно котячьей спешностью принялся трескать колбасу. Прожевал и снова прильнул к Тайтингилю, оглаживая выпрямленную струной спину, напряженные, чуть дрожащие плечи. И зашептал опять — тихо, жарко, о том, что все непременно будет хорошо, хорошо, хоррошооо…

— Добрый вечер, — неожиданно прозвучал знакомый голос.

Котову — знакомый до отвращения.

Глава 18 ЛЮБОВЬ

Тайтингиль вздернул подбородок, вглядываясь в неяркую пустоту коридора, а Котяра подпрыгнул, подпррыгнул.

Господин Мастер Войны появился в поле зрения и замер в арке. По диагонали, прислонившись к косяку поднятым локтем. Плоть звездного воителя широкими складками обливал яростно сияющий алый атлас — традиционные йертайанские одежды с долгими рукавами укрывали его от горла до пола; более никаких стразов и экспроприированного «Диора». Инопланетянин в рекордные полдня разжился правильной одеждой.

Как?!

С тонких хищных пальцев, украшенных заостренным маникюром, свисали ключи с мерседесовским брелком.

Котик икнул и забрался на диван с ногами, припав к плечу витязя, как смущенная одалиска.

— Я же… дверь запирал!

— Запирал, — благодушно согласился Мастер Войны и поднял другую руку. Рукав медленно стек с запястья, и Котов ошалело оценил зажатую в ладони ополовиненную 0,7 абсента.

Понемногу становилось понятно, что инопланетянин хорошо, как говорят на Земле, вдевши. Он медленно поднял бутылку, глотнул снова и заулыбался — нормально заулыбался, а не оскалился всеми зубами. Восковые щеки Мастера на сей раз были румяны.

Иронично сжав губы узким шрамом, Тайтингиль не отрываясь смотрел в белые глаза с вертикальными зрачками.

— Добро пожаловать, Мастер Войны. Я рад снова видеть тебя — тем более что между нами больше нет никаких обязательств.

Инопланетянин двинулся вперед.

— Да. Нет. Никаких. И я понял теперь, — сказал он, обсверливая взглядом прильнувшего к эльфу Котова. — Ты не бесполезное создание. Однако я не имею предрассудков. Тайтингиль, витязь Нолдорина, приветствую тебя.

Он отсалютовал витязю бутылкой и приложился еще, винтом заливая в себя зеленое.

Эльф улыбнулся шире — хищно, жестко, и указал на диван:

— Располагайся, гость.

Котов ожил. Задышал, заводил глазами.

— Матушки! — мяукнул несмело. — А это что?

Палец его указывал на здоровую, в палец толщиной, витую золотую цепь, висевшую на шее инопланетянина. Сочетание с алым шелком вливало в хрупкую фигуру пафос галактических масштабов.

Мастер Войны бросил ключи на экзотическую тумбочку из натурального дерева и павой проплыл к широченному уголку. Грациозно изогнулся — явно для понта, а не чтобы посмотреть, не подсыпает ли Котов ему кнопок на предполагаемое место приземления, — и сел, подогнув ногу. Протянул сильно початую бутылку абсента Тайтингилю, и эльф от души отпил. Дух перехватило, горло обожгло, горечь осталась во рту, а жаркий хмель осел в крови.

— Напиток, достойный воина, — подытожил инопланетянин.

Он порылся в рукаве, выудил россыпь банковских карт, права, ПТС и пачку красного «Мальборо».

Котик раскрыл рот.

Проклятущий эстет!

Мастер Войны уставился на орка немигающим совиным взором.

— Я все слышу.

— Я что, вслух сказал?

— Ты подумал слишком громко. Пей.

— Я не…

— Вы все тут такие… — протянул инопланетянин, забирая бутыль у Тайтингиля и снова вливая в себя изрядный глоток зеленого пойла, — отпираетесь до последнего. Даже когда это не имеет смысла. Пей.

«70 %», — ошалело проследил Котик надпись на этикетке. И следом глянул на карты. «BROVKIN VASILY»… Поднес к чуткому носу — из горлышка дохнуло зеленым адом. Отдернулся спешно.

— Ты что же, воитель, Васю гоп-стопнул?

— Гоп-стопнул? Не знаю, что это. Не важно. Не ва-ажно…

Мастер Войны поерзал еще и выудил откуда-то из алых тряпок огромный, особенно по сравнению со своей эфирной утонченной пятерней, вороненый ствол и положил его туда же, к картам и ключам. Тайтингиль коротко кивнул.

— Волына, — сказал инопланетянин меланхолично. — Дрянь.

— Еп-перный театр… — выдохнул Котов и, презрев сугубо трезвый образ жизни, глотнул-таки абсента. Шар огня прокатился по пищеводу и растопырился в желудке; Котик обожженно мявкнул и понесся к телефону — заказывать пиццу и суши.

Дальше он все помнил очень обрывочно. После фразы «будем воевать вместе», сказанной то ли Тайтингилем, то ли Мастером Войны.

Очень скоро витязя понесло в пучину воспоминаний, и он долго рассказывал о битве при Белой Скале, точно перечисляя количество пеших мечников, лучников и конников и объясняя диспозиции при помощи оливок и кусков колбасы. Инопланетный подданный слушал с неподдельным интересом и аккуратно поправлял раскатывающиеся зеленые ягодки пистолетным дулом.

Понемногу перешли к сокрушению огненного демона. Тема для Тайтингиля была болезненная, слова шли тяжело. Абсент к тому времени закончился почти весь, коньяк закончился совсем, и Котик понесся за литром «Бейлиса» — сливочный ликер был, пожалуй, единственным сортом алкоголя, который он признавал. Так. Лакать. Иногда.

Когда Котик, принявший пиццу и мелкую японскую закусь, зажав под мышкой «Бейлис», вернулся в гостиную, Мастер Войны уже расположился головой на Тайтингилевых коленях, задрав ноги на спинку дивана. Красные полотнища разливались кровавым морем, пряди смоляных волос змеями оплетали бедра эльфа.

Тайтингиль привольно сидел, крыльями раскинув руки в черных рукавах шелкового кимоно.

— Ты… очень связан своими канонами, Тайтингиль, витязь Нолдорина, — тягуче вещал инопланетянин. — Ближний бой — проблема для мечника. Но я научу тебя, я научу… Смотри и запоминай. Горло. Ключицы. Виски. Глаза. Запястье, вот здесь…

Котик громко кашлянул. Мастер Войны повел на него бровью, но никуда при этом не подевался. Только перекрестил ноги — невидимо под своими алыми юбками.

— Не учи меня, Мастер Войны, — проговорил нолдоринец, убирая свое запястье от сокрытых в шелке когтей, — а не то я научу тебя… как.

— Научи же, — холодно, но с какой-то странной двусмысленностью предложил Мастер Войны. — Научи. Ты что-то делал, пока сидел в машине. Я вижу излучения, поля. Вижу, пусть будет это слово. Электрическое, синее. Я вижу радиоактивное излучение, темным красным спектром. И я видел тебя. Белым и желтым, как вода. Ты что-то делал, Тайтингиль, витязь Нолдорина. И я не понял, что это. Я так не привык. — И затылок инопланетянина потерся о бедра эльфа, а талия выгнулась алой дугой.

— Я готовил заклинание, наспех, — безо всякого второго смысла отозвался тот. — Орк, вина. Но оно было слабым… назначенным не для того. Я желал справиться с ситуацией.

— Заклинание — что это? — протянул Мастер. — У нее тоже была такая сила. Другая сила. И я тоже не знал, что с ней делать. Я могу биться вслепую… вглухую сложнее, но могу… Но это — мне не понять.

Он протянул руку, не глядя, безошибочно сцапал ближайшую посудину с алкоголем, выпил. И не поперхнулся.

— Я могу взять здесь оружие, к которому привык. Могу уничтожить эту планету, да. Но это не решит ничего. Не закроет моего обязательства к ней, к той, потому что она не здесь. И мне не взять ее. А тебе — да. Взять. Я подумал, и я вернулся. И я теперь в цветах войны.

Котик издал неопределенный звук.

— Что, тошнит? — участливо спросил Мастер Войны, приподняв голову с Тайтингиля и уставившись прямо в голубые орочьи очи.

Котяра сел в угол и нахохлился. Эльф недоуменно поднял золотистые брови.

— Матерь твоего дома — воительница, — сообщил тем временем Мастер Войны. — Она не простила мне своей одежды. Ты…

— Она человек, — невольно выговорил Тайтингиль. — Она не эльф.

— Это важно? — Мастер Войны снова сделал глоток. — Это не важно.

— Откуда тебе знать? Ты…

— Я принадлежу своей… королеве, воин, — с трудом выговорил Мастер Войны. — Своей. Королеве. Не пытайся сейчас посмеяться, это выше меня, я не позволю тебе ничего сказать об этом. Но я от Черных Линий. Мое тело не чувствует ничего. Со мной нельзя вступать в брак. От меня нельзя иметь детей. Но я… принадлежу. Хотя у королевы есть супруг и его кровь чиста.

— Как это… ничего не чувствует? — робко спросил Котов. — А как тогда… принадлежать?

Мастер Войны молча посмотрел на него, и все вопросы как-то отпали, только мороз на коже остался.

— А детей вот… искусственным оплодотворением? — мявкнул орк и осекся, вспомнив Цемру, но теперь уже Тайтингиль осек его — жестом: молчи.

Острые ногти злобно чиркнули по стеклу бутылки, как по горлу, но инопланетный воитель сдержался.

— Нет, у нас так не делают. Не принято. Та, чудовищная… матерь тьмы показывала мне королеву… это было как голограмма. Голограмма без проектора.

— Голо… что? Это морок, — сказал эльф.

— Очень живой… морок. Я верил. И это задело мой разум, я верил, видел, чувствовал. И я хочу уметь делать так.

— А я никому не… принадлежал. Не спал ни с кем, — прошептал эльф с непонятным оттенком грусти. — Не принято у эльфов. Спать. Как здесь делают люди. И теперь я…

— Теперь ты спишь. — Мастер змеино улыбался. — Ирма, воительница… Тайтингиль из Нолдорина. Я понимаю тебя. Я одобряю твой выбор.

— А у меня неразделенная любовь, — вдруг громко сказал Котик; или, возможно, это сказал употребленный Котиком алкоголь.

Потом они успокаивали его разбитое сердце вдвоем, внезапно спевшиеся на почве абсента воины, и Мастер Войны утешительно перепорхнул от Тайтингиля на колени орку. Маленький, легкий, горячий, как лава, и твердый, как высушенная до звона вобла, он погладил его кончиками пальцев по бритому виску, однако вместо привычного томления это нежное действие вызвало у Котяры какой-то первобытный ужас, и он предпочел поскорее запить странное ощущение.

Они здорово напоили-таки его этим «Бейлисом», хотя Мастер заверял, что мешать алкоголь — последнее дело и так поступают разве что панцирники. Котяра обрывочно вспоминал йертайанский гимн, который инопланетная жаба диким голосом верещал с балкона, для убедительности пару раз выстрелив в ночное небо, словно норовя отомстить бесследно канувшей Цемре.

На шум выстрелов закономерно пришел Котиков сосед, король производства туалетной бумаги по фамилии Хачарян, и начал было возмущаться, но Котик вспомнил пару хороших цитат из Михаила Круга — про то, что шум и песни, братва гуляет, и конфликт удалось уладить исключительно мирным путем.

Тайтингиль вынудил своего все же обретенного союзника поклясться более не бесчинствовать. Витиеватые инопланетные клятвы логично переросли в мемуары. Теперь звездный воитель вспоминал свои бои, а Тайтингиль слушал и время от времени спрашивал — с толком, явно понимая, о чем речь и в чем состоит нюанс описываемой кампании; иногда с терминами, чем доводил своего оруженосца до белого каления.

Потом они дошли до такой степени проспиртованности, что запели «Черного ворона» все вместе — и безо всякого караоке, — слова нисходили в мозг прямо из небесных сфер Эалы. У эльфа был приятнейший низкий голос, музыкальный Котик поймал с ним хорошую терцию и очень старался, а Мастер Войны бессовестно лажал и щедро сдабривал печальную и торжественную мелодию экспрессивными ругательствами на неизвестных языках.

Вроде бы была и сауна.

Последнее, что помнил Котик, — что он горячо тыкался куда-то в Тайтингиля, вдыхая запах липы и песка, солнца и стали, и говорил, что корыстная инопланетная жаба вернулась неспроста. Неспроста. Неспроста-а-а…

И вот теперь Котов лежал носом вниз на чем-то твердом и ему было плохо.

Плотные шторы со светонепроницаемой подкладкой были задернуты, в воздухе витал явный чад кутежа. Комната была разгромлена, пол усеян бутылками — тысяча местных чертей, они что, вчера ходили за добавкой?! Водки у него дома не водилось отродясь… или — да, да! — Хачарян занес им половину ящика, а с какой стати?..

Эльф в своем кимоно царственно спал, закинув бесконечные ноги на подлокотник дивана и заложив руки под голову; волосы струились сверкающими золотыми реками, восстановив драгоценный блеск. Котик покоился поперек эльфа, мордой в его пах, слегка скрытый тонким слоем шелка.

Орк с трудом собрал спортивную фигуру воедино и попробовал приподняться, разжав истово обнимающие бедра витязя лапы.

Замок слабо клацнул, и через порог переступили легкие каблуки.

Первое, что увидела Ирма, был Мастер Войны — свежий, как утренняя роза, в ослепительно-алых одеждах. Волосы его лежали идеально, и черные волны спадали ниже пояса, создавая поразительный контраст. Толстая золотая цепь на шее усиливала эффект красно-черной гаммы.

Мастер выплыл из Котиковой кухни, держа на растопыренных пальцах поднос с тремя ароматно пахнущими чашечками кофе.

— Т-ты… — ахнула женщина.

— Я. — Инопланетянин кротко смежил ресницы.

— Я так надеялась…

— Я вернулся.

— Нечего сказать, счастье привалило. Боже, Котик, т-ты… Тайтингиль! Боже!

— Н-не тревожься, Иррма, н-нет, Иррма, н-не… — муркал Котов рефлекторно.

Ирма стояла неподвижно, сжимая клатч, как боевую гранату. Щеки ее побледнели.

— Вы пили. Вы. Пи-ли. Мужланы. Я там! А вы тут… второй раз. Это. Котов! Еще какой-то нелюдь гелик у вас во дворе поперек подъезда поставил, — беспомощно сказала Ирма, не сводя взгляда с просыпающегося Тайтингиля.

Мастер Войны шевельнул тонкой бровкой:

— Геликоптер?

— «Гелендваген»! Машину! — прошептала Ирма, не веря своим глазам.

Тайтингиль. Котик. Мастер Войны!

— Нелюдь? Что за расизм, Ирма. И вокруг тебя я вообще не видел… людей. — Он ответил, как всегда, жестко. Но утих. — Я переставлю.

— Т-ты… Ты?! — выдохнула женщина, сжимая кулаки. В туфлях было мокро — из-за «гелендвагена», перегородившего весь двор и оставившего только водные подступы к подъезду.

— Я, — согласился Мастер Войны. — Кофе? Этот напиток запрещен во всей галактике, но…

Ирма мотнула головой, прошипев что-то про красные халаты, отравителей, Цезаря Борджиа и разврат, и чуть попятилась из притона; слышно было, как с грохотом рушатся ее воздушные замки.

Тайтингиль вдруг рывком вскочил, стряхнув Котика окончательно и без паузы переходя от тяжелого алкогольного сна в вертикальное положение, так же резко достиг окна, отдернул — почти сорвал — шторы, распахнул створки. И замер.

Вокруг него словно билось яростное сияние, и плечи больше не казались понурыми.

— Вот это, — сказал Мастер, не сводя глаз с этого сияния. Зрачки опасно сузились в черные нитки. — Белое, желтое. Вот оно.

Тайтингиль медленно обернулся, серо-стальные глаза встретились с недвижными белесыми.

— Не оно, Мастер. Я. Это я, — сказал эльф. — Ты видишь?

— Вижу, — протянул инопланетянин, замерший, сжавшийся, напряженный, как перед прыжком, перед решающим ударом. — Неровное, неспокойное поле. Белое и желтое, как этот металл. — Он обозначил движением тонкого пальца крутой золотой виток на шее. — Не знаю слова.

— Золотой, — подсказала Ирма, во все глаза глядящая на Тайтингиля, который и впрямь — сиял.

— Золотой, — медленно проговорил Мастер.

— Золотой! — восторженно ахнул Котов, сжимая руки на голой груди.

Сияние, которое было сейчас видимо явно и ярко — всем, а не только инопланетянину, — снова всколыхнуло эмоции в душе Ирмы. Архангел, ее мужчина был — архангел! Объятый холодным и острым златым свечением, он стоял посреди комнаты, отрисованный резкими лучами солнца, и смотрел. На нее, на всех; смотрел вперед, в одному ему ведомое будущее — и не видел преград. Архангел. Но Ирма уже знала, как бывают теплы его руки — с ней…

— Я готов идти к звездам теперь, — сказал Тайтингиль.

— К звездам… — протянул Мастер Войны. Он расслабился и опять сделался плавен и невозмутим. Подошел к тумбочке, сгреб документы и, не без определенной демонстративности, пистолет, попрятал все по складкам своих алых одежд. — Ты не пойдешь к звездам на том, что тут есть… союзник. Я видел ваш транспорт, вы с трудом способны выйти на орбиту собственной планеты. Я должен подумать. Подумать…

Котик напыжился.

— Мы к Марсу, между прочим, космический зонд направили!

Инопланетянин мазнул по нему взглядом.

— К Марсу? Что это? Я не знаю. Надень штаны…

И пошел прочь, позвякивая ключами от «гелендвагена», неслышно растворившись за нехлопнувшей дверью.

Орк аж задохнулся от такой наглости. Вот ведь жаба инопланетная, все припомнил! Штаны, вы только подумайте! Но он и правда стоял перед честным народом в одних домашних шортах, которые наглядно демонстрировали его старания в тренажерном зале, и…

— Тайтингиль, я поеду, пожалуй, — сказал Котов. — Надо мотоцикл Вадиму вернуть, он же с ума сойдет, и извиниться хоть как-то…

Орк вышел и вернулся через три минуты — одетый в яркие спортивки и черное поло, в модных очках с синим переливом, закрывающих погрустневшие после бессонной ночи глазоньки. Огляделся, снял со стены маску — ту самую, из которой Ирма вышибла мелкого демона, и пихнул ее в рюкзачок.

— Он давно ее хотел, — сообщил в пространство. — Вадим хотел маску, просил подарить или даже купить собирался. Ирма, захлопнешь дверь потом, — и покинул дом.

Ирма ахнула — эльфа будто швырнуло к ней бурей. Едва они остались одни, едва за Котиком захлопнулась дверь, Тайтингиль подхватил ее, словно пушинку, закружил. Она, как девчонка, взвизгнула, юно и остро пугаясь высоты, силы рук, стремительного поворота выше, выше! Вцепилась в широкие плечи, зарылась носом в золотую волну волос — и отдалась на волю завертевшего ее могучего вихря.

Отдалась.

Он был необычен в этот раз, ее эльф. Она чувствовала в нем тугую скрутку ранее не виданной силы. Силы, которая ощущалась и прежде, но была спокойнее, глубже.

Доселе мирный, нынче он был словно разрываем сотней бурь. Золотая аура, этот дивный нимб вокруг него — он был, да, он был, и она видела его — яростный, яркий архангельский золотой вихрь.

Архангел. Это не мягкое кроткое создание небес, играющее на лютне. Это тот, кто златым копьем пригвоздил змея.

Пригвоздил.

Она дрогнула и поплыла под ним, дрогнула и поплыла, выстанывая неожиданное счастье, такая маленькая вдруг, такая неожиданно юная человеческая женщина. С ним… с эльфом.

Потом они лежали вместе, и Ирма вела пальцами по его плечу с еле заметным, нитяным следом бледного шрама, трогала огнестрельную звездочку и думала.

— Тайтингиль, — позвала тихо.

— Да, Ирма, — коснулся губами виска.

— Мне странно, — сказала она. — Сейчас я чувствовала себя девчонкой, совсем девчонкой. А ты знаешь, у меня никогда не было такого — чтобы романтика, чтобы голову терять. Все всегда расписано: цель, средства. Со школы. Медаль, учеба, карьера. А тут я как-то… Мне кажется, что я молодею, что ли? Кожа вот, лицо стало другое. И в юбку ту, которую Лев Абрамович… тухес… я влезаю теперь… От нервов, наверное?

— Человеческие женщины всегда желали возлечь с эльфами именно поэтому, — ответил Тайтингиль. — Они желали. Потому что, даже если не удастся зачать эльфинита, само эльфийское семя обладает волшебной силой. Оно уводит людские годы назад, Ирма, и продлевает жизнь.

— Эльфийское семя, да?

Это было так нелепо, и так сказочно, и так… Правдиво. Это было правдиво.

Ирма провела кончиком пальца по острому уху Тайтингиля. Нет, никаких следов операции, никаких подделок — ни в нем, ни в его непонимании элементарных вещей этого мира, ни в доспехе его, ни в мече, набитом златыми рунами, от которого осталась теперь лишь рукоять, покойно лежащая в серванте… Настоящий эльф. Ее поздняя сказка. Поздняя, но не опоздавшая.

— Это любовь, Тайтингиль. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего… Все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит».[4] Я люблю тебя.

Она замолчала и шепотом прибавила, через зыбкую дрожь внутри:

— А ты меня? Ты меня — любишь?

Он посмотрел в ее глаза своими — серыми, грозовыми. Очень серьезно и прямо.

— В том понимании, как заведено у моего народа, когда мужчина сливает свою душу и суть с женщиной в единый час и навсегда… в том понимании, Ирма, нет.

Кровь бросилась ей в лицо.

Ирма беспомощно — да, как-то совершенно по-девчоночьи хлопнула глазами, из которых полились едко-соленые слезы, — и вскочила, кутая грудь в покрывавший диван Котиков плед.

— Я… мне…

Наклонилась, пряча глаза, разом сгребая с пола свою раскиданную одежду. И бросила уже через плечо, уходя:

— Мне пора на работу. Захлопнешь дверь.

Тайтингиль пружинисто вскочил следом — длинный, стремительный, укрытый лишь крылом златых волос.

«Сколько тебе надо времени на то, чтобы одеться?» — «Часа два, ну, три…»

Собралась и ушла за полминуты. Он услышал только звук отъезжающего лифта. И спохватился уже в дверях — он был наг, полностью наг!

Метнулся назад в комнату. Одежда! Его одежда!

Нашлась в ванной комнате, заботливо замоченная Котовым в разных тазиках — белое отдельно от цветного; окровавленное — в особо эффективном пятновыводителе.

Хотя бы черную мантию с драконом, которую Котов называл кимоно… вот…

Под окнами взревел мотор, и Ирмина машина, несмотря на стопочку водки, принятую хозяйкой, покинула двор.

— О врата Морума, — выдохнул Тайтингиль. — Д-демон…