Сожженные дотла. Смерть приходит с небес

I

Адъютант взвесил извещения роты на руке. Он прочитал фамилии уже не существующих людей. Исчезнувшие понятия, составные части прошлого. «Потери: 1 пулемет, номер не установлен; 2 коробки для лент; 1 запасной ствол; 1 унтер-офицер; 7 солдат». Он подумал, что показывать донесение командиру имеет мало смысла. Он и командир были отправной точкой жизни. Дверь открылась: поступили фамилии. Дверь закрылась — фамилии ушли. Здесь некоторое число получало жизнь, а некоторое число — смерть. Можете посмотреть, как они с этим будут справляться. У него — своя работа. Чем занимается командир — его не интересует.

Он постучал в дверь. Она была обита картоном. Никто не знал, зачем. Может быть, чтобы вызвать уважение. То ли дверь была в щелях, то ли картон должен был показать, что эта дверь ведет к командиру.

Майор облокотился на стол, покрытый бумагой. По нему было видно, как он устал. Он пах затхлым запахом дома: смесью холодного дыма, плесневелого дерева, грязного белья, пота и нечистот. Он давно не брился. Пару дней или неделю. Он был похож на мертвеца, у которого продолжает расти борода. Каждый мог оценить, как долго он уже выставлен в гробу. Стеклянный глаз уродовал его лицо. Живой глаз поочередно оглядывал четыре ножки стола, четыре консервные банки, наполненные водой, желтоватый бульон, в котором плавали дохлые клопы. Он хотел удостовериться, не прибавилось ли клопов. Он делал это неосмысленно. На самом деле ему было все равно. Уже давно он не считал насекомых на поверхности жидкости.

После того как адъютант зашел в помещение, майор занялся сообщениями. Он зарегистрировал их. Увидел на гладкой бумаге стола паутину. Колесо, часовые гири. От часов, которые тикали. Медленно или быстро, но непрестанно, в стремлении сократить жизнь.

Когда он за ними напряженно наблюдал, так, словно они должны были ему открыть тайну, он чувствовал себя будто безжизненно висящим в воде. Вода струилась по коже. Он плавал. Ему было хорошо. Когда он выходил из этого состояния, боль возвращалась. Невыносимая боль, которой он ничего уже не мог противопоставить. Ему казалось, что он уже целую вечность носит ее с собой. Она сковывала его движения, словно свинец. И непрерывно в нем стучали слова телеграммы: «РЕБЕНОК И АННА ПОГИБЛИ ТЧК ЗАСЫПАЛО РУИНАМИ ДОМА ТЧК ИЗУРОДОВАНЫ ТЧК ПОЭТОМУ НЕМЕДЛЕННО ПОГРЕБЕНЫ ТЧК».

Телеграмму он потерял. Но боль не терялась. Когда майор один сидел за столом, он думал об этом. «РЕБЕНОК И АННА ПОГИБЛИ». Он уставился на грязную стену. Открыл рот, но не сказал ни слова. На лбу выступил пот. От Анны осталось только воспоминание — у нее были черные волосы. Но ее лица он вспомнить уже не мог. При этом вместе они прожили двадцать лет. Двадцать лет они виделись каждый день. Он ложился с ней спать и каждое утро целовал в губы. Но мог вспомнить только одно: у нее были черные волосы. Зато у него была фотография его ребенка. Летний день в саду. Цветы на солнце. Жадные до жизни глаза смеются ему навстречу. Объектив камеры их сохранил. Ребенок был мертв.

Майор хихикнул про себя и посмотрел сквозь разбитое стекло в окно. На скамейке лежал посыльный. Солнце клонилось к закату. Воздух был наполнен мошкарой. Все так, как он ожидал. Улица, колодец, огненный диск солнца у горизонта. Солдат в бросающейся в глаза белой тиковой рубахе идет мимо и небрежно плюет в песок. Все, кого он знал, еще живы. Только его ребенок должен был умереть. Как будто он не оплатил счет. А теперь за него взыскали. Внезапно и безжалостно. Это была благодарность, справедливость.

Он повернулся и приказал:

— Вызовите посыльного!

— Есть, господин майор! — ответил голос адъютанта.

Порыв ветра поднял со стола три листа машинописной бумаги и сдул их на пол.

Пока майор их поднимал, снова посмотрел на улицу через грязное разбитое стекло. Он видел, как посыльный, отвечая адъютанту, поднялся, проскользнул под оконной рамой, исчез на какое-то время и внезапно оказался перед ним в помещении.

— Вольно, — сказал майор. Но это было сказано только по привычке. Посыльный, измученный ежедневной передачей сообщений, и без команды стоял перед ним вольно.

— Все в порядке? — спросил майор.

При этом он думал о своем мертвом ребенке. Несчастье, последствия которого были непредсказуемы. Постоянно добавлялось что-то, что он позабыл.

— Так точно!

— А гать?

Адъютант поспешил вмешаться и дать ответ:

— Удержать не удалось!

Он встал рядом с посыльным. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Два человека, договорившихся об одном деле. Молча, без слов.

Майор рассердился:

— Интересно!

— Да. — Адъютант рассматривал свои ногти. — Далеко выступающая точка. Упрекнуть за ее потерю некого. — Вдруг он взглянул на майора. — Я немедленно подготовлю соответствующее донесение в штаб дивизии!

На улице проревел тяжелый тягач. Земля задрожала. С потолка посыпалась пыль. Из окна выпал осколок стекла, звякнул о пол и разбился.

— По-видимому, усиление для артиллерийского полка, — сказал адъютант.

— Какого? — вопрос посыльного раздался как пистолетный выстрел.

Майор сердито приказал:

— Будете говорить, когда вас спросят! — Он повернулся к адъютанту: — Дайте, пожалуйста, карту.

Адъютант стал рыться на столе. Под кителем он носил сорочку с манжетами. Манжеты были грязные. По их краям тянулась серая кайма.

С напускным безразличием посыльный взглянул на карту. Голос адъютанта сказал:

— В конечном счете мы виноваты перед нашими людьми.

Его рука неопределенно показала на стол. При этом он не объяснил, о чем он на самом деле думал.

— Я убежден, — деловито заверил адъютант, — что наше мнение будет утверждено.

— Это мое дело!

— Извините, что вы сказали? — смущенно закашлялся адъютант.

Майор упрямо заявил:

— Я сказал: «Это мое дело!».

Он сложил ладони и почувствовал нездоровую влажность, как будто у него была температура. Сейчас же ему надо будет сходить к врачу. Мгновение он играл с этой мыслью. И действительно, он убедит врача, что болен. И с негодованием подумал: «Я же действительно болен».

— Хотите закурить? — обратился адъютант к посыльному. — Мы не имеем ничего против.

Он походил на обходительного человека, который везде чувствует себя как дома независимо от происходящего.

— Спасибо!

Посыльный начал тщательно набивать свою трубку. Когда она была готова, прикуривать не стал. Он не хотел рисковать. Жирная муха, ползавшая до этого по печи, полетела к окну. Она ударилась о стекло и упала на пол. Под полом что-то зашуршало, как будто там пробежала крыса.

— Так на чем мы остановились?

— Проводить ли контратаку или нет? — неожиданно ответил адъютант. Он поставил перед майором вопрос, словно выставил картину на аукцион. Во-первых. Во-вторых, адъютант уже предлагал: никаких контратак, не надо никем жертвовать. Посыльный напряженно смотрел поверх окна и ловил каждое слово.

— Но вам известен приказ? — спросил майор.

— Какой приказ?

— Держать позиции. Каждое вклинивание противника ликвидировать контратакой!

— Конечно, конечно, — согласился адъютант, как бы извиняясь.

Есть сотни приказов. Ни один солдат не может отказаться выполнить приказ, но может его забыть.

Майор думал о своем ребенке. Было бы справедливо, если другие тоже получили бы телеграммы. Он думал: «Я должен получить удовлетворение». Его ладони были все еще мокрыми, как будто он макнул их в воду. Боль можно заглушить, если за нее отомстить. Он хотел мстить.

— Исключений нет, — сказал он и увидел, как посыльный глянул на его стеклянный глаз, как будто ожидая, что тот вывалится.

— Господин майор! — Адъютант указал на карту, лежащую на столе. Его палец упирался в черную линию, ведущую через болото.

— Гать не имеет никакого значения. Это не дамба. Просто тропа из еловых бревен, — он показал на красный крестик. — Пулемет, бессмысленно выдвинутый вперед пост.

Майор больше ничего не хотел слышать. О чем пойдет речь сейчас, он уже знал. Бессмысленность этого поста. Узкая дорога по нейтральной полосе. Тонкие бревнышки, положенные одно с другим. Никакого прямого сообщения с остальной ротой. Между бревнами булькает трясина. Русский пулемет держит тропу под обстрелом. От взгляда противника ее не укрывают ни искусственные заграждения из листвы, ни какие-либо препятствия, которые бы ограничивали его сектор обстрела. Снаряды свободно падают на этот единственный путь сообщения. Затем — позиция: нагромождение вырванных из земли деревьев, бревен и кустарника. Никаких воронок — болотистая почва заплывает после каждого взрыва. Это чудо, что отделение там продержалось так долго.

— При этом рота очень ослаблена. Каждый человек на счету. Вы можете нести ответственность за контратаку? — заключил адъютант и убрал руку с карты.

Он ждал ответа. Теперь и посыльный понимал, о чем шла речь.

Майору было нелегко ничего не замечать. Он снова и снова пытался найти помощь своему ребенку. Его ребенок был убит. Этого он не может забыть. Это он сказал бы адъютанту в лицо: «Почему я? Чем я это заслужил? Я не приказал себе построить дом во французском стиле, как полковник артиллерии. Вы можете на него посмотреть в окно, вон там, позади, он стоит. Артиллеристы живут в грязных норах. Я не устраиваю ежедневно офицерских столов со свечами и белым фарфором. Не содержу любовницу. Не езжу регулярно в тыловой город. Ничего, кроме проклятых забот о батальоне. Я не хотел этой кампании. Я — частный человек. Моего ребенка убили. Моя роль ангела-хранителя сыграна…»

— Вы можете за это нести ответственность? — повторил адъютант свой вопрос.

— У нас есть пополнение.

Вдруг майор закричал:

— Достаточно солдат, чтобы пополнить роту!

— Так точно, господин майор.

Посыльный вздрогнул и побледнел. Он вспомнил о надежде, что они перемрут сами собой. Отвалятся. Один за другим. Один за другим, ранеными или убитыми отправятся в тыл. Пока остальных не сменят.

— Пополнение в размере взвода, — сказал майор нормальным голосом.

Адъютант сочувственно улыбнулся:

— Пополнение. — Он пренебрежительно махнул рукой. — У людей нет никакого опыта. Вы же хотели их придержать здесь, чтобы они постепенно привыкали.

«Он будет меня накручивать до тех пор, — подумал майор, — пока я снова один не сяду за стол, не увижу часы с гирями и не услышу их тиканье. Меня успокоит только то, что и другие принесли жертвы. Я должен это услышать, иначе я потеряю рассудок». Он ухватился за свое намерение:

— Делайте, что я приказываю.

— Значит, контратака через гать?

За окном тягач отправился в обратный путь. Он проезжал мимо. Стены задрожали. Потом наступила тишина.

— Я хотел бы… — Майор здоровым глазом посмотрел на свои сапоги.

— Да? — Голос адъютанта спрашивал: «Чего бы вы хотели?»

— Ничего! — Чтобы выиграть время, майор обратился к посыльному: — Насколько силен противник?

Смешной вопрос. Адъютант молчал. Посыльный смог только выдавить:

— Никто не знает.

— Н-да… — Майор удивился, что он ушел от ответственности.

До сих пор он всегда тщательно оценивал факты. Боль стерла все: сочувствие, заботу, стол с консервными банками, в которых плавали дохлые клопы, печь, оштукатуренную глиной, на которой колхозник забыл кучу тряпья, дверь с петлями из кожи, в которую вошел адъютант с телеграммой; несчастье и уничтожение. Он думал: «Почему я не могу ее вспомнить? Здесь что-то не так. Человека, с которым вместе прожил двадцать лет, забыть нельзя. Телеграмма, удар. Или упасть на колени и молиться — стать кающимся дураком. Или нанести ответный удар. Я нанесу ответный удар. Каждый должен поплатиться за ребенка: посыльный, рота на передовой, весь мир». И все же его что-то сдерживало. Как будто он хотел оставить за собой открытую дверь. Чтобы все еще оставалось немного свободы.

— Пишите проект приказа командира дивизии, — приказал он.

Теперь он знал, как это сделает. Это было просто. Адъютант делал, что ему приказано, и, кажется, тоже все понял. Крупными буквами он выводил слово за словом на бумаге. Посыльный наблюдал за ним.

Адъютант протянул майору записку:

— Вклинения противника ликвидировать контратаками.

— Хорошо, — сказал майор.

Он передал записку посыльному:

— Возьмете тридцать человек пополнения на передовую и эту записку.

— Есть!

Вдруг посыльный спросил:

— Это сообщение или приказ? — Он повернул бумагу к свету.

Майор резко повернулся к нему спиной и глянул на адъютанта:

— Вызывайте людей!

Дверь заскрипела. По доскам скрипнули шаги адъютанта.

— Мне подождать на улице? — спросил посыльный.

Майор не ответил. Он подошел к окну и рассматривал заклеенные бумагой трещины на стекле. Трещины, расходившиеся прямо и вдруг, как по причуде, уходившие в сторону. Рассчитать, что произошло в действительности, было нельзя. Случай изменил направление.

Майор осмотрел деревню. Колодезный журавль стоял как гильотина на фоне неба. Солнце садилось между деревьями леса. Наступал вечер. Он был доволен, что одним махом расплатился с жизнью. Теперь все будет легче. Он будет сам выбирать между жизнью и смертью.

— Разрешите задать личный вопрос? — прозвучал голос.

Майор забыл, что посыльный все еще стоял здесь.

— Говорите, — сказал майор.

Он продолжал стоять спиной к посыльному и смотрел сквозь разбитое стекло.

— Я хотел бы… — посыльный запнулся и начал снова: — Я хотел бы… Это вопрос чисто… — повторил он. И потом выпалил: — Вы можете приказать, чтобы меня заменили?

Майор не пошевелился. Такого ему еще никто не говорил.

— С тех пор как мы на этих позициях, — настойчиво продолжал посыльный, — я уже не знаю, сколько дней, я уже, по крайней мере, раз сто прошел туда и обратно. Я, конечно, не трус. Но я больше уже не выдерживаю. Я больше не могу. — Он говорил очень быстро. В его голосе звучала мелодия дороги. — Я не знаю, когда это началось. Высота — там как на стрельбище. Цель — это я. Все стреляет в меня. И лес, и раненые, и убитые. Я устал. Иногда мне кажется, что у меня разорвутся легкие.

Майор побарабанил пальцами по оконному стеклу.

— Вы думаете, в роте, в окопах лучше?

— Да, да! — громко ответил посыльный, будто опасаясь, что майор его не расслышит. — Там я могу окопаться. Мне не надо будет бежать сквозь минометный огонь. Отсюда — прямо в окопы. Посыльным быть хуже. Пожалуйста, прикажите меня сменить.

Майор подумал: «Это мне известно. К такому не привыкают. Это как прыжок с большой высоты в мелкую воду. Плаванье — это привычка, но прыжок?»

— Ничего нового вы мне не рассказали, — ответил он.

Это звучало равнодушно. Он не хотел, чтобы его застали врасплох: ни он сам, ни человек, стоявший по ту сторону стола.

Посыльный показал, что недоволен:

— Это несправедливо!

Майор увидел, как из деревенских изб выходили солдаты пополнения. Один из них стоял уже у колодезного журавля. Красное, жирное лицо с торчащими вперед зубами. Никакой осторожности в движениях. Только дурацкие дерзкие манеры. И его посыльный тоже отведет на бойню.

Голос позади майора пробормотал:

— Было бы справедливо менять посыльных ежедневно.

Майор подумал: «Справедливо? Убить ребенка — тоже справедливо?»

— Или, по крайней мере, еженедельно, — продолжал посыльный.

Майор заметил, что все это его не интересует. Он отмахнулся:

— Я не могу заботиться обо всем.

— Капитан говорил, вы приказали, чтобы я оставался.

— Я приказал? Он может в любое время назначить другого.

— Так точно. Но он говорит: «Приказ есть приказ».

Посыльный стал назойливым. Он говорил, как будто никого, кроме него, не существует.

— Я поговорю с капитаном, — пообещал майор.

Он так и не сошел со своего места. У колодца строилась группа. Адъютант считал людей. Пополнение было занято своими вещами. Слишком много поклажи. Им понадобится лишь часть, да и то недолго. За его спиной пошевелился посыльный. Может быть, он подошел ближе к окну? Майора это не заботило. Его пальцы снова барабанили по оконному стеклу. Два раза сильно, два раза слабее. Постоянно в том же ритме.

Посыльный кашлянул.

— Что еще? — спросил майор.

Ему надо было бы выпроводить посыльного вместе с адъютантом.

— Я не могу идти на позицию.

Барабанная дробь стихла.

— Я больше не могу, — сказал посыльный. — Я болен.

— Болен? — Майор повернулся.

Ложь на лице посыльного была очевидной.

— У меня ноги больше не двигаются. Воспаление суставов. Сообщение и людей на передовую должен доставить кто-то другой. — Он положил лист с копией приказа командира дивизии на стол и сжал кулаки, как будто что-то хотел спрятать в руках. Казалось, что его лицо и глиняная печь сделаны из одного материала. Когда майор на него смотрел, он молчал.

— Вон отсюда!

Посыльный не шелохнулся. От колодца доносились обрывки фраз адъютанта.

— Возьмите приказ!

Посыльный протянул руку и взял бумагу. Никакого подчинения. Просто движение. Майор посмотрел на его серое лицо. В глазах посыльного стояли слезы. Посыльный повернулся кругом и молча вышел.

Стол вызывал то же настроение. Майор, немного пошатываясь, снова подошел к окну. Посыльный мог плакать. Пополнение на улице построилось в колонну. Адъютант поднял руку. Прошел посыльный, вытирая глаза. Кто-то смущенно смеялся. Посыльный крутил головой. Через грязное стекло это выглядело как в кино. Звуковая аппаратура отключилась. Все было в тишине. Посыльный плакал. От злости? Или это было что-то другое? Теперь звук снова включился.

— Не в ногу, шагом марш! — скомандовал адъютант. Донеслось как из колодца. Посыльный вышел на деревенскую улицу, и колонна побрела за ним. Люди, колодец с журавлем — все исчезло перед его глазами. Почему он тоже не может плакать? Слезы утешают. Майор видел только оконное стекло. Оно отражало чужое, искаженное в гримасу лицо. Его собственное лицо.