Согнутая петля

Глава 14

Дознание по делу сэра Джона Фарнли, состоявшееся на следующий день, произвело сенсацию, взбудоражившую весь журналистский мир Великобритании.

Инспектор Эллиот, как и большинство полицейских, не любил дознания. Из практических соображений. Брайан Пейдж не любил их по другой причине: там никогда нельзя было узнать того, чего не знал раньше, потому что сенсации встречаются редко и потому что вердикт, каким бы он ни был, никогда не означает правильного решения.

Но он признавал, что дознание, проводимое утром в пятницу, 31 июля, не было похоже на другие. Разумеется, вердикт «самоубийство» был предрешен. И все же заседание получилось достаточно зрелищным. Первый свидетель не сказал еще и десяти слов, а в зале поднялся невероятный шум; и закончилось все так неожиданно, что инспектор Эллиот не мог поверить глазам.

Пейдж, попивая за завтраком крепкий черный кофе, благодарил судьбу за то, что не было дознания по фактам, случившимся вчера днем. Бетти Харботтл не умерла. Но она почувствовала дыхание смерти, когда во второй раз увидела ведьму, и, разумеется, была не в состоянии говорить. Впоследствии бесконечные допросы, учиняемые Эллиотом, уныло двигались по замкнутому кругу. «Вы толкали ее?» – «Нет, клянусь; я не знаю, кто ее толкнул; ведь пол был очень неровный, может быть, никто и не толкал».

Эллиот подводил итоги за трубкой и пивом с доктором Феллом. Пейдж, провожая Маделин домой, заставил ее хоть немного поесть, успокоил ее истерику и пытался думать о множестве вещей сразу. Вернувшись, он услышал только заключительную часть соображений инспектора.

– Мы повержены, – коротко произнес Эллиот. – Мы ни черта не можем доказать, несмотря на цепь фактов, которую имеем! Виктория Дейли убита – может быть, бродягой, а может быть, нет, – но есть странные признаки грязного вмешательства иной силы, которую нам сейчас нет необходимости обсуждать. Это было год назад. Сэру Джону перерезали горло. На Бетти Харботтл кто-то напал, потом вынес с чердака; а ее порванный фартук найден наверху, в чулане. «Дактилограф» исчезает и возвращается. И, наконец, кто-то умышленно пытается убить вас, сбросив вниз эту куклу. Вы спаслись только чудом и милостью Божьей!

– Поверьте мне, я это ценю, – с неловкостью в голосе пробормотал доктор Фелл. – Это был один из худших моментов моей жизни, когда я оглянулся и увидел, как эта махина летит вниз. Я сам виноват. Я слишком много говорил. И все же…

Эллиот вопросительно посмотрел на него:

– Все равно, сэр, это говорит о том, что вы на правильном пути. Убийца понял, что вы слишком много знаете. Что же касается того, что это за след, то, если у вас есть какие-нибудь идеи, сейчас самое время поделиться ими со мной. Ведь если ничего не будет сделано, меня отзовут в город.

– Ах, конечно, я вам расскажу, – – проворчал доктор Фелл. – У меня нет никаких тайн. Но даже если я вам все изложу, даже если, в конечном счете, окажется, что я прав, это все равно ничего не доказывает. Кроме того, я не уверен, что куклу столкнули вниз с целью, которую можно поэтично назвать моим устранением.

– Зачем же тогда? Не затем же, чтобы еще раз напугать девушку, сэр? Убийца не мог знать, что кукла остановится прямо у двери этой спальни.

– Я знаю, – упрямо произнес доктор Фелл, взъерошив рукой пышную копну тронутых сединой волос. – И все же… и все же… доказательство…

– Именно это я и хочу сказать. У нас имеются все эти факты, из них получается цепь событий, и ни одно из ее проклятых звеньев я не могу доказать! Ни один из этих фактов я не могу представить своему старшему полицейскому офицеру и сказать: «Вот, держите!» Ни одного доказательства, которое нельзя было бы истолковать по-другому. Я даже не могу доказать, что эти события как-то связаны, и это настоящее препятствие. Да и завтрашнее дознание. Получается, что полицейские доказательства должны поддерживать вердикт «самоубийство»…

– А нельзя ли отложить дознание?

– Конечно. Обычно я так и делаю и откладываю до тех пор, пока или не появятся доказательства убийства, или не приходится прекращать дело. Но есть еще последнее и самое крупное препятствие. Что я сейчас имею для того, чтобы надеяться на дополнительное расследование? Мой старший полицейский офицер убежден, что сэр Джон Фарнли покончил с собой, и остальные тоже. Когда станет известно об отпечатках пальцев покойного на складном ноже, который сержант Бертон нашел в кустарнике…

Это для Пейджа было новостью, последним гвоздем, вбитым в гроб версии о самоубийстве.

– Это будет конец, – заключил Эллиот. – Чего мне еще искать?

– Бетти Харботтл? – предложил Пейдж.

– Хорошо, предположим, она придет в себя и расскажет свою историю? Предположим, она скажет, что кого-то видела в этом чулане? За каким занятием? И что из этого? Какая тут связь с самоубийством в саду? Где же ваше доказательство, дружище? Что-то с «Дактилографом»? Но ведь никто никогда не утверждал, что «Дактилограф» был у покойного! Куда же вас заведет эта линия расследования? Нет. Не смотрите на это с точки зрения здравого смысла, сэр, смотрите на это с точки зрения закона. Сто к одному, что завтра вечером меня отзовут, а дело положат на полку. Мы с вами знаем, что убийца здесь и так аккуратно втирается ко всем в доверие, что он или она будет и дальше делать свое черное дело до тех пор, пока кто-нибудь это не остановит. А это, по-видимому, никто не остановит.

– Что же вы собираетесь делать?

Прежде чем ответить, Эллиот отхлебнул полпинты пива.

– И все же, мне кажется, один шанс есть. Дознание по полной форме. Большая часть наших подозреваемых даст показания. Есть призрачная возможность, что под присягой кто-нибудь проговорится. Надежда, признаться, слабая, но такое уже случалось (помните дело сестры Уоддингтон?) и, может быть, случится снова. Это последняя надежда полиции, когда все остальные методы исчерпаны.

– А следователь согласится играть в нашу игру?

– Мне бы тоже хотелось это знать, – задумчиво произнес Эллиот. – Этот Барроуз что-то замышляет – я чувствую. Но он не придет ко мне, и я не смогу извлечь из этого никакой пользы. Он зачем-то пошел к следователю. Я догадываюсь, что следователь не особенно жалует Барроуза, не особенно любил покойного мнимого Фарнли и, конечно, полагает, что это самоубийство. Но он ведет честную игру, и все они стоят вместе против чужака – то есть меня. Ирония состоит в том, что сам Барроуз хотел бы доказать, что это убийство, потому что вердикт «самоубийство» в большей или меньшей степени доказывает, что его клиент был обманщиком. Все будет предельно просто: торжественно объявят об отсутствующих наследниках, вынесут единственно возможный вердикт самоубийство, меня отзовут, а дело закроют.

– Ну, ну, – успокоил его доктор Фелл. – Кстати, где сейчас кукла?

– Сэр?

Эллиот отвлекся от своих мыслей и уставился на собеседника.

– Кукла? – переспросил он. – Я засунул ее обратно в чулан. После повреждений, которые она получила, она годится только на лом. Я собирался покопаться в ней, но сомневаюсь, сможет ли тут что-нибудь сделать даже мастер-механик.

– Да, – согласился доктор Фелл, со вздохом взяв свечу. – Вот для этого убийца и сбросил ее с лестницы!

Пейдж провел тревожную ночь. Кроме дознания, на следующий день должно было произойти много другого. Нат Барроуз, думал он, не тот человек, каким был его отец; даже такое дело, как организация похорон, он перепоручил Пейджу. Кажется, Барроуз занялся другой сложной проблемой. Пейдж беспокоился из-за того, что Молли осталась в одиночестве в доме с мрачной атмосферой, а еще его встревожила новость, что слуги, все как один, пригрозили уйти.

Проснулся Пейдж ясным, солнечным, жарким утром. Около девяти часов зашумели автомобили. Он никогда не видел в Маллингфорде такого скопления машин, а заметив огромное количество прессы и зевак, понял, что дело получило широкую огласку. Это его рассердило, потому что он считал его сугубо домашним. Почему не устроили качелей и каруселей? Почему не продают хот-доги? Дознание должно было проводиться в зале «Быка и мясника», строении похожем на сарай и призванном служить местом увеселения сборщиков хмеля. Повсюду мелькали солнечные зайчики, отражающиеся от линз фотокамер, суетились женщины, а собака старого мистера Раунтри гонялась за кем-то прямо по дороге, и ее заливистый лай невозможно было остановить.

Жители округа воздерживались от комментариев и не выражали своих симпатий той или другой стороне. В сельской местности каждый человек в чем-то зависит от другого. Они предпочитали ждать и наблюдать за событиями, чтобы не попасть впросак – кто знает, каким будет вердикт. С посторонними было иначе. Их взбудоражила статья «Погибший наследник убит или погибший наследник – мошенник?».

Дознание началось в девять часов утра.

Длинный, низкий, мрачный сарай был набит до отказа. Пейдж почувствовал, насколько уместен здесь крахмальный воротничок! Следователь, честный стряпчий, твердо решивший не выслушивать от Фарнли никакого вздора, уселся за широкий стол, заваленный кипами бумаг. Слева стояло кресло для свидетелей.

Прежде всего леди Фарнли опознала тело. Даже эта, как правило, простая процедура вызвала ряд вопросов. Молли едва начала говорить, как поднялся мистер Гарольд Уэлкин, в мантии с гарденией, и заявил от имени своего клиента, что вынужден протестовать против заявленного опознания с точки зрения соблюдения формальностей, ибо на самом деле покойный не был сэром Джоном Фарнли. Поскольку чрезвычайно важно определить, покончил ли он с собой или был убит, адвокат почтительно просит сделать перерыв, чтобы обратить на это внимание следователя.

Дальше было долгое препирательство со следователем, к которому присоединился красный и негодующий Барроуз, очень вовремя насевший на мистера Уэлкина. Но тот, вспотев от удовлетворения, быстро сдался. Он обратил на себя внимание! Он задал тон! Он дал понять, что борьбы не избежать, и все это почувствовали!

Он вызвал Молли, чтобы задать ей вопросы о душевном состоянии покойного. Он разговаривал с нею вежливо, но твердо решил добиться от нее нужного ему признания, и Молли очень нервничала. Пейдж начал понимать, к чему идет дело, когда следователь, вместо того чтобы допросить человека, первым нашедшего тело, вызвал Кеннета Марри. Вся история выползла на свет, и, благодаря мягкой искренности Марри, стало ясно, что покойный был обманщиком. Барроуз, все время вмешиваясь в процесс дознания, преуспел только в одном: он рассердил следователя.

Показания о том, как было найдено тело, дали Барроуз и Пейдж (последний с трудом узнавал собственный голос!). Потом был вызван свидетель-медик доктор Теофилус Кинг, который рассказал, что в ночь на среду, 29 июня, он направился в «Фарнли-Клоуз», куда его позвал детектив сержант Бертон.

Он провел предварительный осмотр и подтвердил, что человек мертв. На следующий день, когда тело отнесли в морг, он по распоряжению следователя провел посмертный осмотр и установил причину смерти.

Следователь: А теперь, доктор Кинг, опишите раны на горле покойного!

Доктор: У него было три неглубокие раны, начинающиеся на левой стороне горла и заканчивающиеся под правой челюстью, направленные чуть вверх.

Вопрос: Оружие прошло по горлу слева направо?

Ответ: Да, это так.

Вопрос: Могло ли оружие быть в руках человека, совершающего самоубийство?

Ответ: Да, если этот человек действовал правой рукой.

Вопрос: Покойный был правшой?

Ответ: Насколько мне известно, да.

Вопрос: Могли бы вы сказать, что покойный не мог нанести себе такие раны?

Ответ: Вовсе нет.

Вопрос: Если судить по характеру ран, доктор, каким оружием, по вашему мнению, их нанесли?

Ответ: Я бы сказал, зазубренным или неровным лезвием длиной в четыре-пять футов. Ткани сильно разорваны. Точнее сказать трудно.

Вопрос: Вы нам очень помогли, доктор. Сейчас я попрошу принести предмет, найденный в кустарнике футах в десяти от покойного. Это нож с лезвием, таким, как вы описали. Вы видели нож, о котором я говорю?

Ответ: Видел.

Вопрос: Как, по-вашему, можно ли ножом, о котором мы говорим, нанести раны, подобные тем, что вы видели на горле покойного?

Ответ: По-моему, можно.

Вопрос: И, наконец, доктор, я подхожу к моменту, к которому надо отнестись с большой осторожностью. Мистер Натаниэль Барроуз показал, что в момент падения покойный стоял на краю пруда, спиной к дому. Мистер Барроуз не мог сказать определенно, был ли покойный один, хотя я настаивал на ответе. Скажите, в том случае – я говорю, в том случае, – если покойный был один, мог ли он отбросить оружие на расстояние примерно десяти футов?

Ответ: Физически это вполне возможно.

Вопрос: Предположим, что он держал оружие в правой руке. Могло ли это оружие быть отброшенным влево?

Ответ: Я не могу взять на себя смелость утверждать, какие конвульсии были у умирающего человека. Могу только сказать, что теоретически это возможно.

После этого формального допроса история Эрнеста Уилбертсона Ноулза не вызывала сомнений. Ноулза знали все, всем были известны его симпатии и антипатии, его натура. За много десятилетий все убедились, что в нем нет ни грамма вероломства. Он рассказал, что видел из окна одинокого человека на песчаной полосе, и всем стало ясно, что об убийстве говорить не приходится.

Вопрос: Но вы уверены, что видели, как покойный кончает жизнь самоубийством?

Ответ: Боюсь, что так, сэр.

Вопрос: Тогда как вы объясните тот факт, что нож, который он держал в правой руке, был отброшен не вправо, а влево?

Ответ: Я не уверен, что смогу правильно описать жесты покойного джентльмена, сэр. Сначала думал, что смогу, но, рассудив, все-таки понял, что не уверен. Все произошло так быстро, что его жесты могли означать что угодно.

Вопрос: Фактически вы не видели, как он отбросил нож?

Ответ: Да, сэр, пожалуй, это так.

– Вот это да! – крикнул кто-то из зрителей.

Голос, донесшийся с галереи, напоминал голос Тони Уэллера. На самом деле это очнулся доктор Фелл, который на протяжении всего процесса, казалось, спал, тяжело дыша, а его красное лицо буквально плавилось от жары.

– Тишина в зале! – крикнул следователь.

Во время перекрестного допроса, проводимого Барроузом, как адвокатом вдовы, Ноулз сказал, что не может поклясться в том, что видел, как покойный бросил нож. Зрение у него, конечно, хорошее, но не настолько. А своей очевидной искренностью он снискал симпатии присяжных. Ноулз признался, что высказал только свои впечатления, он допускал, что мог ошибиться, чем весьма удовлетворил Барроуза.

Доводы полиции, которые зиждились на описании жестов покойного, неумолимо истощались. В этом жарком сарае, где карандаши бегали, как лапки пауков, практически было определено, что покойный был обманщиком. Все устремили взгляды на Патрика Гора, истинного наследника. Пристальные взгляды. Оценивающие взгляды. Неуверенные взгляды. Даже дружеские взгляды, оставившие его холодным и бесстрастным.

– Члены суда присяжных, – сказал следователь, – я попрошу вас выслушать еще одну свидетельницу, хотя с ее показаниями я незнаком. По просьбе мистера Барроуза и по ее личной просьбе свидетельница пришла сюда дать важные показания, которые, я верю, помогут вам в вашей нелегкой работе. Итак, я вызываю мисс Маделин Дейн.

Пейдж выпрямился.

В зале возникло озадаченное шевеление: репортеры не остались равнодушными к неотразимой красоте Маделин. Пейдж понятия не имел, о чем она собирается говорить, но это его беспокоило. Зрители расступились, дав ей пройти к свидетельскому месту, где следователь протянул ей Библию, и она нервным, но твердым голосом принесла присягу. Словно в знак какого-то символического траура, она надела темно-синее платье с темно-синей шляпкой под цвет ее глаз. Атмосфера в зале суда начала разряжаться. Даже твердокаменные и самоуверенные члены суда присяжных немного расслабились. Они, конечно, не просияли при ее появлении, но Пейдж чувствовал, что до этого недалеко. Даже следователь стал взволнованно-предупредительным. Маделин, любимица всего мужского населения, обрела новых поклонников. Все собравшиеся устремили на красавицу восхищенные взгляды.

– Я снова должен настаивать на тишине! – сказал следователь. – Пожалуйста, назовите ваше имя.

– Маделин Элспет Дейн.

– Ваш возраст?

– Т-тридцать пять.

– Ваш адрес, мисс Дейн?

– "Монплезир", близ Фреттендена.

– Итак, мисс Дейн, – деловито, но мягко сказал следователь, – вы, полагаю, хотели дать показания, касающиеся покойного? Что же это за показания?

– Да, я должна вам рассказать кое-что. Только не знаю, с чего начать.

– Вероятно, я могу помочь мисс Дейн, – с обезоруживающим достоинством произнес Барроуз. – Мисс Дейн, это…

– Мистер Барроуз, – огрызнулся следователь, потеряв контроль над собой, – вы постоянно прерываете процесс, проявляя тем самым неуважение и к своим правам, и к моим. Я этого не потерплю. Вы имеете право допрашивать свидетельницу после меня, и только после меня! А пока вы или будете молчать, или покинете суд. Уф-ф! Гм-гм. Итак, мисс Дейн?

– Пожалуйста, не ссорьтесь.

– Мы не ссоримся, мадам. Я требую должного уважения к суду, собравшемуся для того, чтобы определить, как покойный встретил свою смерть, уважения, которого – что бы об этом ни говорилось в различных источниках, – он окинул взглядом репортеров, – я твердо намерен добиваться. Итак, мисс Дейн?

– Это касается сэра Джона Фарнли, – серьезно произнесла Маделин, – и того, был он или не был сэром Джоном Фарнли. Я могу объяснить, почему он так хотел принять истца и его адвоката, и почему он не выгнал их из дома; и почему он так настаивал на снятии отпечатков пальцев – ах, да многое, что может вам помочь установить причину его смерти!

– Мисс Дейн, если вы просто хотите высказать свое мнение о том, был ли покойный сэром Джоном Фарнли, боюсь, что я должен вас информировать…

– Нет, нет, нет! Я не знаю, был ли он Джоном Фарнли! Но самое ужасное, что он сам этого не знал!

Глава 15

По оживлению в тускло освещенном сарае стало ясно, что произошла, может быть, главная сенсация дня, даже если никто не понимал, в чем дело. Следователь откашлялся и стал крутить головой, как встревоженная марионетка.

– Мисс Дейн, это не судебный процесс, это дознание, поэтому я могу позволить вам высказаться, но лишь при условии, что это как-то нам поможет. Не будете ли вы любезны объяснить, что вы имеете в виду?

Маделин сделала глубокий вдох:

– Да, если вы позволите мне объяснить, вы увидите, как это важно, мистер Уайтхаус. Мне трудно говорить при всех, как он пришел рассказать мне об этом. Но он должен был с кем-то поделиться. Леди Фарнли он слишком любил, чтобы довериться ей. Это была только его проблема, и иногда она волновала его настолько сильно, что все, наверное, замечали, какой нездоровый у него бывал вид. А мне, полагаю, открыться было безопасно, – она отчасти озорно, отчасти пренебрежительно наморщила лоб, – вот так это и произошло.

– Так-так! Что же произошло, мисс Дейн?

– Все свидетели рассказывали о встрече позавчера вечером, о разговорах, которые велись там, и о снятии отпечатков пальцев, – продолжила Маделин с пафосом, которого, вероятно, сама не замечала. – Меня там не было, но мне обо всем рассказал друг, который был там. Так вот, самое большое впечатление на него произвела абсолютная уверенность обоих претендентов – даже на процедуре снятия отпечатков пальцев, да и после нее. Он сказал, что бедняга Джон – простите, Джон Фарнли – единственный раз улыбнулся и почувствовал облегчение, когда истец рассказывал об ужасной истории на «Титанике» и о том, как его ударили моряцким молотком.

– Да, ну и что же?

– Эту историю сэр Джон рассказал мне много месяцев назад. После крушения «Титаника» он очнулся в госпитале в Нью-Йорке. Но он не знал, что это Нью-Йорк, и ничего не помнил о «Титанике». Он не знал, где он, как попал туда и даже кто он такой! У него была сильная контузия от нескольких ударов по голове, нанесенных случайно или умышленно во время крушения судна, в результате которой возникла амнезия. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Отлично, мисс Дейн. Продолжайте.

– Ему сказали, что по одежде и бумагам его опознали как Джона Фарнли. У его постели в госпитале стоял человек, который заявил, что он кузен его матери, – о, я, может быть, говорю сбивчиво, но вы понимаете, что я хочу сказать. Он успокоил мальчика и велел больше спать и скорее поправляться. Но вы же знаете, каковы дети в этом возрасте. Он был очень испуган и не на шутку встревожен. Ведь он ничего о себе не знал! И что хуже всего, он, как все мальчики-подростки, не осмелился кому-либо признаться в потере памяти из страха, что его, может быть, сочтут сумасшедшим. Вдруг он что-то натворил; его могут посадить в тюрьму. Так ему казалось. У него не было никаких причин считать, что он не Джон Фарнли. У него не было никаких причин думать, что ему говорят не правду. Он смутно помнил крики и суматоху, бескрайний открытый простор и холод; но это все, что он помнил. Поэтому он ни слова никому не сказал. Своему дяде, мистеру Ренику из Колорадо, он соврал, что помнит все, и тот ничего не заподозрил. Этот маленький секрет Джон хранил годами. Он перечитывал свой дневник, стараясь что-то вспомнить. Он говорил мне, что иногда часами сидел, сжав голову руками и сосредоточившись. Иногда ему казалось, что он смутно вспомнил лицо или событие, но все эти картины были расплывчатыми. Потом ему опять казалось, что он все забыл. Единственное, что он вспоминал, скорее как образ, а не как событие, было что-то связанное с петлей, согнутой петлей!

Под железной крышей зрители сидели, затаив дыхание. Никто не шуршал бумажками. Никто не шептался. Пейдж почувствовал, что ворот у него намок, а сердце тикает, как часы. В окна проникал дымный солнечный свет, и у Маделин задергался уголок глаза.

– Согнутая петля, мисс Дейн?

– Да. Я не знаю, что он имел в виду. Да и он тоже!

– Продолжайте, пожалуйста.

– Сначала, живя в Колорадо, он боялся, что его посадят в тюрьму, если он что-то сделает не так. Почерк у него был не очень хорошим, так как два его пальца были почти раздавлены во время кораблекрушения и он не мог правильно держать карандаш. Он боялся писать домой, поэтому никогда не писал. Он даже боялся пойти к врачу и спросить, не сошел ли он с ума, из страха, что врач на него донесет. Разумеется, со временем это понемногу проходило. Он убедил себя, что такие несчастья иногда случаются с людьми, но они продолжают жить нормально. Потом была война и все такое. Он посоветовался с психиатром, который после многочисленных психологических тестов сказал ему, что он настоящий Джон Фарнли и что беспокоиться ему не о чем. Но он за эти годы так и не избавился от ужаса, и, даже когда он думал, что обо всем забыл, это ему снилось. Потом все началось снова, когда умер брат Дадли и он стал наследником титула и состояния. Ему пришлось приехать в Англию. У него был – как бы поточнее выразиться? – академический интерес. Он думал, что он наконец-то все вспомнит. А он не вспомнил. Вы все, конечно, видели, как он обычно блуждал, словно призрак – бедный старый призрак, – по окрестностям. Вы знаете, какой он был нервный. Ему здесь нравилось. Он любил каждый акр и ярд этой земли. Заметьте, он ни на минуту не сомневался, что он Джон Фарнли. Но он должен был знать точно, что с ним произошло!

Маделин прикусила губу.

Ее ясные обычно, а теперь несколько жесткие глаза по очереди оглядывали зрителей.

– Я много говорила с ним и пыталась его успокоить. Я просила его не забивать себе голову этими мыслями; тогда, вероятно, он бы вспомнил. Я обычно устраивала так, чтобы что-то напоминало ему о прошлом, но чтобы он думал, что вспомнил это сам. Иногда это был граммофон, игравший в вечерней прохладе «Тебе, прекрасная леди»; и он вспоминал, как в детстве мы танцевали под эту музыку. Иногда это была какая-то деталь дома. В библиотеке есть один книжный шкаф, встроенный в стену между окнами, но на самом деле это не шкаф, а замаскированная дверь, выходящая в сад. Она и сейчас открывается, если знать, где находится задвижка. Я убедила его найти ее. Он говорил, что после этого много ночей подряд хорошо спал. Но он по-прежнему хотел докопаться до истины. Он говорил, что ему надо знать правду, даже если окажется, что он не Джон Фарнли, что он больше не сумасбродный мальчишка-подросток, и воспримет это спокойно, и, если он докопается до истины, это будет величайшим достижением в его жизни! Он побывал в Лондоне и встретился еще с двумя докторами – я это знаю. Некоторые из присутствующих видели, как он встревожился, когда однажды приблизился к человеку, который, как утверждали, обладал даром предвидения, – ужасному маленькому человечку по имени Ариман, живущему на улице Полумесяца. Джон пригласил всех нас пойти туда под предлогом, что нам предскажут судьбу, и делал вид, что смеется над этим. Но он рассказал этому ясновидящему о себе все, однако не нашел покоя и после этого. Он обычно говорил: «А я отличный помещик!» – и, знаете, так оно и было! Он часто ходил в церковь – очень любил гимны, особенно «Храни мне верность». В моменты эмоционального напряжения он обычно смотрел на церковные стены и говорил, что если бы ему когда-нибудь удалось…

Маделин замолчала.

Она почти задыхалась от волнения. Глаза ее скользили по передним рядам, а пальцы крепко сжимали подлокотники кресла. В ней, казалось, вдруг взыграли страсть и мистицизм – глубокие, как омут, и сильные, как корни дерева; и все же она была женщиной, которая изо всех сил защищала своего друга в этом жарком и душном сарае.

– Простите, – выпалила она. – Вероятно, об этом лучше не говорить; во всяком случае, это вас не касается. Простите, если я заняла ваше время рассказом, не имеющим отношения…

– Я требую тишины! – крикнул следователь, когда в зале зашумели. – Я не уверен, что вы впустую отняли у нас время, что это не имеет отношения к делу. Вы можете еще что-нибудь сказать суду?

– Да, – кивнула Маделин, повернулась и посмотрела в зал. – Еще одно.

– Что же?

– Услышав о претенденте на титул и состояние и его адвокате, я поняла, о чем должен был подумать Джон. Теперь вам известно, что все это время было у него на уме. Вы можете проследить каждый его шаг, каждую мысль и каждое сказанное им слово. Теперь вы понимаете, почему он заулыбался и почему испытал такое облегчение, когда услышал историю истца о моряцком молотке и ударе по голове во время крушения «Титаника». Ведь это именно он перенес контузию и потерял память на долгие двадцать пять лет! Погодите, пожалуйста! Я не говорю, что история истца не правдива. Я не знаю и решать не могу. Но сэр Джон, которого вы называете покойным – как будто он никогда не был живым, – должно быть, почувствовал немалое облегчение, услышав нечто такое, что, конечно, не могло быть правдой. Он понял, что его мечта наконец осуществилась и он близок к разрешению мучительной загадки. Теперь вы понимаете, почему он так приветствовал снятие отпечатков пальцев. Вы знаете, почему он хотел этого больше всех. Вы знаете, почему он едва мог дождаться этого и почему так нервничал, ожидая результата. – Маделин схватилась за подлокотники кресла. – Пожалуйста, простите! Вероятно, я выражаюсь довольно сумбурно, но надеюсь, вы меня поймете! Ему была нужна истина, а какова она – не важно. Если он Джон Фарнли, он был бы счастлив до конца дней, если нет – он был бы счастлив узнать это!

Для него это было нечто вроде выигрыша в тотализатор на футболе. Вы ставите за команду шесть пенсов и надеетесь выиграть тысячи фунтов. Вы почти уверены в своей победе. Но вы не можете быть уверенным до конца, пока не получите телеграмму. Если ее нет, вы думаете: «Что ж, будь что будет!» Вот так и Джон Фарнли. Он поставил на карту все! Акры и акры земли, которую он любил, уважение близких, почет и здоровый сон по ночам, конец мучений и начало жизни! Наконец он поверил в свою победу! А вы пытаетесь доказать, что он покончил с собой! Не верьте этому! Все не так просто. Вы можете представить, что он намеренно перерезал себе горло за полчаса до оглашения результатов?

Она закрыла глаза рукой.

В зале поднялся настоящий гвалт, но следователю удалось справиться с ним. Мистер Гарольд Уэлкин поднялся. Пейдж заметил, что его лоснящиеся щеки слегка побледнели и говорит он словно на бегу:

– Господин следователь! Все, что только что было сказано в защиту покойного, конечно, интересно. – Он язвительно ухмыльнулся. – Я не буду настолько дерзким, чтобы напоминать вам о ваших обязанностях! Я не буду настолько дерзким, чтобы заметить, что за последние десять минут не было задано ни одного вопроса! Но если эта леди закончила свое замечательное выступление, из которого, если оно правдиво, следует, что покойный был еще большим обманщиком, чем мы думали, я, как адвокат настоящего сэра Джона Фарнли, прошу разрешения на перекрестный допрос!

– Мистер Уэлкин! – ответил следователь, покрутив головой. – Вы будете задавать вопросы, когда я вам разрешу, а до тех пор вы будете молчать! Итак, мисс Дейн…

– Пожалуйста, разрешите ему задавать вопросы, – попросила Маделин. – Я помню, что видела его в доме этого ужасного маленького египтянина, предсказателя Аримана, на улице Полумесяца.

Мистер Уэлкин вынул носовой платок и вытер лоб.

И все вопросы были заданы. И следователь подвел итоги. И инспектор Эллиот вышел в другую комнату и втайне от всех сплясал сарабанду. И суд присяжных, готовясь передать дело в суд, вынес вердикт: «убийство неизвестным или неизвестными».

Глава 16

Эндрю Макэндрю Эллиот поднял бокал очень приличного рейнвейна и рассмотрел его на свет.

– Мисс Дейн, – объявил он, – вы прирожденный политик! Нет, я бы сказал – дипломат; это звучит лучше – не знаю почему. А это сравнение с футбольным тотализатором поистине гениально. Суду присяжных теперь все ясно как божий день. Как вы пришли к этой мысли?

При долгом теплом свете вечерней зари Эллиот, доктор Фелл и Пейдж обедали у Маделин в неудачно названном, но уютном «Монплезире». Столик стоял у французских окон столовой, выходящих в лавровую рощу. Сразу за рощей начинался фруктовый сад. Через него шла тропинка к старому дому полковника Мардейла. Обогнув его, она тянулась вдоль ручья и поднималась по холму, заросшему густым лесом Ханджинг-Чарт, склон которого ярким пятном выделялся на фоне вечернего неба слева от фруктового сада. Если идти по этой тропинке, подняться на вершину и снова спуститься, можно попасть к границе задних садов «Фарнли-Клоуз».

Маделин жила одна. Каждый день к ней приходила женщина готовить еду и делать уборку. Это был аккуратный маленький домик, в котором хранились военные печатные издания, доставшиеся в наследство от отца, духовые инструменты и суетливые часы. Он стоял довольно обособленно: ближайший дом принадлежал несчастной Виктории Дейли; но Маделин никогда не тяготилась изоляцией.

Теперь она сидела в сумерках, во главе полированного стола у открытых окон, освещенная светом свечей в серебряных подсвечниках. Она была вся в белом. За ее спиной располагалась огромная низкая дубовая полка с оловянной посудой и старинными, но работающими часами. Когда обед закончился, доктор Фелл закурил гигантскую сигару; Пейдж зажег сигарету для Маделин. Услышав вопрос Эллиота, Маделин засмеялась при вспышке спички.

– О футбольном тотализаторе? – переспросила она, немного покраснев. – Я вообще-то до этого не додумалась бы. Это все Нат Барроуз. Он все это написал и заставил меня выучить наизусть. О, каждое сказанное мной слово было правдой! Я ощущала это всем своим существом. С моей стороны было большой наглостью произносить речь перед всеми этими людьми, и я ежесекундно боялась, что мистер Уайтхаус меня остановит; но Нат сказал, что другого выхода у меня нет. Потом, когда я вышла, в «Быке и мяснике» У меня началась истерика, я выплакалась и почувствовала себя лучше. Это было очень нагло с моей стороны?

Все, разумеется, уставились на нее.

– Нет, – вполне серьезно сказал доктор Фелл, – это было замечательное представление! Но… о господи! Барроуз вас подготовил? Вот это да!

– Да, он занимался этим половину прошлой ночи.

– Барроуз? Но когда же он был здесь? – удивился Пейдж. – Я же сам проводил тебя домой.

– Он пришел сюда после того, как ты ушел. Он был переполнен тем, что я только что рассказала Молли, и очень возбужден.

– Знаете, господа, – прогрохотал доктор Фелл, задумчиво затянувшись большой сигарой, – мы не должны недооценивать нашего друга Барроуза. Пейдж давно говорил, что он невероятно умный малый. Уэлкин, казалось, обогнал его в начале этого представления; но все время психологически – слово-то какое! – Барроуз получал от дознания то, что хотел. Разумеется, он будет бороться. Для фирмы Барроуза и самого Барроуза, разумеется, не все равно, отвоюют ли они состояние Фарнли или нет. А он борец. Когда, как в деле Фарнли против Гора, доходит до суда, он ложится костьми!

Эллиота же интересовало кое-что другое.

– Послушайте, мисс Дейн, – упрямо сказал он. – Я не отрицаю, что вы оказали нам услугу. Это победа, но только внешняя – для газет. Теперь дело не будет закрыто официально, даже если наши противники будут рвать на себе волосы и клясться, что суд присяжных состоял из тупоголовых деревенщин, попавших под чары хорошенькой… э… женщины. Но я хочу знать, почему со всей этой информацией вы не пришли сначала ко мне? Я не обманщик. Я не… такой уж плохой парень, если так можно выразиться. Почему вы не рассказали мне?

Пейдж подумал, что самое странное и почти смешное тут то, что он тоже чувствовал себя уязвленным.

– Я хотела рассказать, – ответила Маделин. – Честно, я хотела! Но сначала мне нужно было все рассказать Молли. А потом Нат Барроуз взял с меня клятвенное обещание, что полиции я не скажу об этом ни слова до тех пор, пока не закончится дознание. Он заявил, что не доверяет полиции. А еще он работает над теорией, которую хочет доказать… – Она осеклась, прикусила губу и виновато покрутила сигарету. – Вы же знаете, каковы некоторые люди!

– И все же, к чему мы пришли? – спросил Пейдж. – После сегодняшнего утра мы опять пойдем по старому кругу, пытаясь узнать, кто из них настоящий наследник? Если Марри клянется, что настоящий наследник – Гор, если суд признает такое доказательство, как отпечатки пальцев, тогда, кажется, делу конец. По крайней мере, я так думал. Сегодня утром, в какой-то момент, моя уверенность была поколеблена. Некоторые намеки – ты сама их делала – сгустились в темное облако вокруг доброго старого Уэлкина.

– Правда, Брайан? Я только сказала то, что Нат велел мне сказать. А что ты имеешь в виду?

– То, что, возможно, этот иск по поводу состояния сфабрикован самим Уэлкином! Уэлкином – стряпчим, обслуживающим плутов и шарлатанов. Уэлкином, который выбирает довольно подозрительных клиентов и, может быть, выбрал Гора, как выбрал Аримана, мадам Дюкен и всех остальных. Когда мы впервые встретились с Гором, я сказал, что он мне напоминает кого-то вроде балаганщика. Уэлкин заявил, что видел призрака в саду во время убийства. Уэлкин во время убийства находился в каких-то пятнадцати футах от жертвы, и разделяло их только стекло. Уэлкин…

– Но ты же, Брайан, не подозреваешь мистера Уэлкина в убийстве?

– А почему бы нет? Доктор Фелл говорил…

– Я говорил, – вмешался доктор, смяв сигару, – что он был самой интересной фигурой в группе.

– Обычно это одно и то же, – грустно произнес Пейдж. – А ты что думаешь, Маделин, кто настоящий наследник? Ты вчера сказала мне, что считаешь Фарнли обманщиком. Правда?

– Да, сказала. Но я не понимаю, как можно его не пожалеть? Он не хотел быть обманщиком, неужели вы не видите? Он хотел лишь знать, кто он такой. Что же касается мистера Уэлкина, то он не мог быть убийцей. Он единственный из нас не был на чердаке, когда… конечно, ужасно говорить об этом после обеда и в такой чудесный вечер… но его не было на чердаке, когда упала кукла.

– Зловещее событие, – усмехнулся доктор. – Весьма зловещее!

– Вы, должно быть, очень мужественный человек, – очень серьезно произнесла Маделин, – если смеетесь над падением этого железного идола…

– Дорогая моя юная леди, я не мужественный человек. Кукла подняла такой ветер, что я чуть не простудился! Потом я начал, как святой Петр, изрыгать проклятия и ругательства. Затем я стал шутить. Черт возьми! Но тут я подумал об этой девушке в соседней комнате, у которой нет такой закалки, как у меня. И я смачно выругался.

Он занес над столом кулак, кажущийся в сумерках огромным. У всех создалось впечатление, что за шутками и легкомыслием доктора кроется опасная сила, которая может навалиться и прижать. Но он не опустил кулак. Он посмотрел на темнеющий сад и продолжил тихо курить.

– Тогда за что нам уцепиться, сэр? – спросил Пейдж. – Вы определили, кому мы сейчас можем доверять?

– Ему, – ответил Эллиот и взял из коробочки на столе сигарету. Он зажег ее, осторожно чиркнув спичкой. При свете огонька его лицо снова показалось всем вежливым и бесстрастным, но в нем появилось что-то, чего Пейдж не мог истолковать. – Мы скоро должны уезжать, – сказал инспектор. – Бертон отвезет нас в Паддок-Вуд, и мы с доктором Феллом сядем на десятичасовой поезд в город. У нас совещание с мистером Беллчестером в Скотленд-Ярде. У доктора Фелла есть идея.

– О том… что делать здесь? – нетерпеливо спросила Маделин.

– Да, – ответил доктор Фелл, продолжая некоторое время с сонным видом курить. – Я задавал себе один вопрос. Вероятно, будет лучше, если я вам сообщу кое-какие несерьезные тайные слухи. Например, что сегодняшнее дознание имело двоякую цель. Мы надеялись на вердикт «убийство» и надеялись, что кто-нибудь из свидетелей допустит оплошность. Мы добились вердикта «убийство», и кое-кто совершил грубую ошибку!

– Это когда вы выкрикнули «вот это да»?

– Я говорил «вот это да» много раз, – серьезно заметил доктор Фелл. – Про себя! За определенную цену мы с инспектором расскажем вам, почему мы оба сказали «вот это да». Я подчеркиваю – за определенную цену. В конце концов, вы должны сделать для нас то, что сделали для мистера Барроуза. Мы так же, как он, пообещаем вам хранить тайну. Минуту назад вы сказали, что он работает над теорией, над ее доказательством. Что за теория? И что он хочет доказать?

Маделин загасила сигарету. В полутьме, одетая в белое, она выглядела прохладной и чистой, ее нежная шея выглядывала из низкого декольте. Пейдж навсегда запомнил ее в этот момент: светлые волосы, уложенные кудряшками над ушами, и широкое лицо, в сумерках еще более мягкое и неземное. Она медленно закрыла глаза. В саду слабый ветерок шевелил лавровые деревья. К западу, над садом, низкое небо было желто-оранжевым, как хрупкое стекло; но над массивом Ханджинг-Чарт горела первая звезда. Комната, казалось, замерла, словно в ожидании. Маделин положила руки на стол и слегка отодвинулась.

– Не знаю, – сказала она. – Люди приходят и делятся со мной своими секретами. Они верят, что я умею хранить секреты – вероятно, я похожа на человека, который умеет хранить секреты. И я действительно умею. Теперь получается, что эти секреты из меня вытянули, и я чувствую, что, рассказывая сегодня все это, совершаю что-то неприличное.

– И?… – подбадривал ее доктор Фелл.

– Все равно, вы должны это знать. Вы действительно должны это знать. Нат Барроуз кое-кого подозревает в убийстве и надеется, что ему удастся это доказать.

– И кого же он подозревает?

– Он подозревает Кеннета Марри, – ответила Маделин.

Горящий кончик сигареты Эллиота остановился в воздухе. Он ударил по столу ладонью:

– Марри! Марри?

– В чем дело, мистер Эллиот? – спросила Маделин, вскидывая глаза. – Это вас удивляет?

Голос инспектора оставался бесстрастным:

– Марри последний человек, которого можно подозревать, исходя из здравого смысла, да и из всех законов детективного жанра. За ним все наблюдали. Даже если это оказалось лишь шуткой, он был человеком, которого все считали потенциальной жертвой. Барроуз, черт возьми, слишком умничает!… Простите, мисс Дейн, вырвалось! Нет и еще раз нет! Есть ли у Барроуза какие-нибудь основания так думать, кроме того, что он умен? У Марри же алиби величиной с дом!

– Я ничего не понимаю, – сказала Маделин, наморщив лоб, – потому что он мне ничего не объяснил. Но в том-то все и дело. Есть ли у Марри на самом деле алиби? Я только пересказываю слова Ната. Нат говорит, что если внимательно прочесть показания, то фактически за Марри следил только мистер Гор, стоявший у окон библиотеки.

Инспектор с доктором Феллом молча переглянулись.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Вы помните, на сегодняшнем дознании я упомянула о маленьком книжном шкафе, встроенном в стену библиотеки? О том самом, из которого можно попасть в сад, если знать место задвижки?

– Помню, – довольно мрачно произнес доктор Фелл. – Да! Марри сам сказал, что залез туда, чтобы заменить поддельный «Дактилограф» настоящим, чтобы это не заметили из окон. Я начинаю понимать.

– Да. Я рассказала об этом Нату, и он ужасно заинтересовался. Он велел обязательно упомянуть об этом, чтобы это попало в протокол. Если я вообще его понимаю, он считает, что вы сконцентрировали внимание не на том человеке. Он предполагает, что все это сфабрикованный заговор против бедного Джона. Он говорит, что, поскольку у Патрика Гора хорошо подвешен язык и у него имеется интересная информация, вы приняли его за лидера группы. Но Нат утверждает, что мистер Марри настоящий… ну, какое там ужасное слово употребляется в триллерах?

– Главарь?

– Вот-вот! Банды. Банды, состоящей из Гора, Уэлкина и Марри; Гор и Уэлкин – марионетки, у которых не хватает мужества на какое-либо настоящее преступление.

– Продолжайте, – с любопытством произнес доктор Фелл.

– Объясняя это, Нат был безумно возбужден. Он указывает на довольно странное поведение мистера Марри. Ну, конечно, я… я об этом не могла знать, потому что мало его видела. Он, кажется, немного изменился – прошло много лет; но ведь мы все, должно быть, изменились. Бедный Нат даже разработал теорию, как могла работать эта группа. Мистер Марри был связан с адвокатом сомнительной репутации, мистером Уэлкином. Мистер Уэлкин имел возможность сообщить ему через того предсказателя из своей клиентуры, что сэр Джон Фарнли страдает потерей памяти и душевной болезнью на почве… ну, вы знаете сами. Поэтому Марри, старый домашний учитель, решил использовать обманщика с поддельными документами. Через Уэлкина он нашел среди его клиентов подходящего кандидата – Гора. Марри в течение шести месяцев подробнейшим образом инструктировал его. Нат говорит, что именно поэтому речь и манера поведения Гора так похожи на речь и манеру поведения Марри. Нат сказал, что вы это заметили, доктор Фелл!

Доктор с любопытством взглянул на нее.

Он уперся локтями в стол, обхватил голову руками, и Пейдж не понимал, о чем он думает. В открытое окно струился очень теплый воздух, напоенный ароматами цветов, и все же доктор Фелл поежился.

– Продолжайте, пожалуйста, – снова подбодрил ее Эллиот.

– Предположение Ната о том, что случилось… ужасно, – ответила Маделин, снова закрыв глаза. – Бедного Джона, никому никогда не сделавшего ничего плохого, надо было убить, чтобы некому было бороться против их притязаний, да так, чтобы все считали, что он покончил с собой! Так большинство людей и считает.

– Да, – согласился Эллиот. – Большинство считает именно так.

– Уэлкину и Гору, безнравственным, трусливым людишкам, предстояло сыграть свои роли. Каждый, видите ли, должен был охранять свою часть дома. Уэлкин находился в столовой. Гор должен был наблюдать за окнами библиотеки по двум причинам – во-первых, чтобы клятвенно подтвердить алиби мистера Марри; во-вторых, чтобы помешать всем остальным смотреть в окно, пока мистер Марри был в библиотеке. Они подобрались к бедному Джону, как… ну, вы знаете! У него не было никаких шансов. Когда они узнали, что он в саду, мистер Марри бесшумно вышел из библиотеки. Он крупный, сильный человек. Он поймал Джона и убил его. Это деяние он оттягивал до последнего момента. То есть они надеялись, что Джон, может быть, сломается и признается, что потерял память и не уверен в том, что может считаться настоящим наследником. Тогда они, возможно, и оставили бы его в живых. Но он не признался. Поэтому они его убили. Но мистеру Марри надо было объяснить, почему он так неоправданно задержался со «сравнением отпечатков пальцев». Поэтому он придумал фокус с «Дактилографами»: сначала украл, а потом вернул один из них. И Нат говорит, – несколько задыхаясь, закончила она, глядя на доктора Фелла, – он говорит, что вы попались в эту ловушку, как и планировал Марри.

Инспектор Эллиот осторожно вынул сигарету изо рта.

– Вот как? А этот мистер Барроуз объясняет, как мистер Марри совершил убийство незамеченным на глазах у Ноулза и фактически на глазах у самого Барроуза?

Она помотала головой:

– Этого он мне не сказал. Или не хотел, или у него еще не сложилось на этот счет собственного мнения.

– У него еще не сложилось на этот счет собственного мнения, – глухим голосом повторил доктор Фелл. – Слегка замедлена мозговая деятельность. Немного опоздал с домашним заданием. Ах, моя старинная шляпа! Это ужасно!

Маделин уже дважды за сегодняшний день довела себя до учащенного сердцебиения. Казалось, на нее, находящуюся на высшей точке нервного напряжения, дохнул ветер из сада, принесший чувство предвкушения и ожидания.

– Что вы на это скажете? – спросила она.

Доктор Фелл подумал.

– В его умозаключениях есть слабые места. Очень слабые.

– Это не важно, – сказала Маделин, глядя прямо на него. – Мне кажется, я и сама в это не верю. Но я вам уже говорила, что хотела бы знать, что за намеки вы делали нам относительно случившегося?

Он с любопытством посмотрел на нее, словно спрашивая себя о чем-то.

– Вы все нам рассказали, мадам?

– Все, что я… я могу осмелиться сказать. Не спрашивайте меня больше. Пожалуйста.

– И все же, – возразил доктор Фелл, – рискуя показаться слишком настойчивым, я собираюсь задать вам еще один вопрос. Вы очень хорошо знали покойного Фарнли. Сейчас ситуация снова стала неясной психологически, но, если ответить на этот вопрос, мы подойдем к истине. Почему Фарнли беспокоился все двадцать пять лет? Почему его так тяготили и подавляли воспоминания? У большинства людей такое беспокойство через некоторое время прошло бы. А у него остался на душе ужасный шрам! Скажите, мучили ли его, например, воспоминания о преступлении или причиненном кому-то зле?

Она кивнула:

– Да, думаю, мучили. Он всегда казался мне похожим на старого пуританина, сошедшего со страниц старинных книг.

– Но он не помнил, с чем это связано?

– Нет… но его мучил образ согнутой петли.

Пейджа не на шутку взволновали эти слова. Ему почудился в них скрытый намек или зашифрованное сообщение.

– Что за согнутая петля? Или, если уж на то пошло, просто петля?

– Что-то из его бессознательного бреда?

– Н-нет, не думаю. Мне кажется, это другое. Похоже, он иногда в кошмарах видел петлю, дверную петлю – белую петлю. Когда он смотрел на нее, она изгибалась и почему-то выпадала и трескалась. Он говорил, что это его преследовало так же, как иногда во время болезни, при температуре под сорок, человек мучительно вспоминает рисунок обоев.

– Белая петля, – протянул доктор Фелл, посмотрев на Эллиота. – Это опровергает нашу теорию, приятель. А?

– Да, сэр.

Доктор громко чихнул, потом еще раз.

– Прекрасно. Теперь посмотрим, есть ли здесь какие-либо намеки на правду. Даю вам подсказки. Первая. Здесь с самого начала много говорили о том, что кого-то ударили или не ударили по голове тем, что было описано как «деревянный моряцкий молоток». Много толков вызывал этот поступок, но не молоток. Откуда у кого-то оказался этот предмет? Где его вообще достали? На современных судах моряки не очень-то пользуются подобными вещами. Мне на ум приходит только одно. Вы, вероятно, видели такие молотки, если пересекали Атлантику? На современных лайнерах они висят возле каждой из стальных дверей, расположенных через определенные интервалы в коридорах нижних палуб. Эти стальные двери находятся или, по крайней мере, должны находиться на уровне ватерлинии. В случае несчастья их можно задраить и образовать серию переборок во избежание полного затопления. А молоток у каждой двери – мрачное напоминание – предназначен для стюарда на случай паники или стихийного бегства пассажиров. «Титаник», если вы помните, славился своими переборками по ватерлинии.

– Ну так что же? – нетерпеливо спросил Пейдж, когда доктор замолчал.

– Это вам ни о чем не говорит?

– Нет.

– Вторая подсказка, – кивнул доктор Фелл. – Эта интересная кукла, Золотая Ведьма. Выясните, как приводили в действие куклу в семнадцатом веке, и вы разгадаете основную тайну этого дела!

– Но это не имеет никакого смысла! – вскричала Маделин. – По крайней мере, это никак не связано с тем, о чем я думала. Я полагала, ваша мысль работает совсем в другом направлении…

Инспектор Эллиот посмотрел на часы.

– Нам пора, сэр, – категорично заявил он, – если мы хотим успеть на поезд, а по дороге заглянуть в «Фарнли-Клоуз».

– Не уходите, – резко сказала Маделин. – Не уходите! Пожалуйста. Ты не уйдешь, правда, Брайан?

– Я думаю, нам следует узнать правду, мадам, – очень спокойно ответил ей доктор Фелл. – В чем дело?

– Мне страшно, – выдохнула Маделин. – Полагаю, именно поэтому я так много говорила.

Пейдж был в шоке: это была совсем новая Маделин.

Доктор Фелл положил сигару на блюдце своей кофейной чашки. Очень осторожно чиркнув спичкой, он подался вперед и зажег свечи на столе. Четыре золотых огонька закрутились и стройно поднялись в теплом неподвижном воздухе; они, словно бабочки, парили над свечами. Сад снова погрузился в сумерки. Глаза Маделин, сидящей в уютном, укромном домике на его краю, отражали свет свечи: они казались спокойными, но были широко распахнуты. Похоже, в них таился не только страх, но и ожидание.

Доктору, видимо, стало не по себе:

– Боюсь, мы не можем остаться, мисс Дейн! В городе нам надо свести кое-какие концы с концами, но завтра мы вернемся! Если бы Пейдж мог…

– Ты не оставишь меня, правда, Брайан? Прости, что я такая дура и беспокою тебя…

– Господи, конечно я тебя не оставлю! – взревел Пейдж, чувствуя неукротимую потребность защищать, которой никогда раньше не испытывал. – Пусть я стану причиной скандала, но до утра я не отпущу тебя и на расстояние вытянутой руки! Хотя бояться вообще-то нечего.

– Ты забыл, какое сегодня число?

– Число?

– Годовщина. Тридцать первое июля. Виктория Дейли умерла ровно год назад.

– А еще, – добавил доктор Фелл, с любопытством посмотрев на обоих, – сегодня канун Праздника урожая. Хороший шотландец вроде Эллиота объяснит вам, что это такое. Это ночь Великого шабаша, и силы преисподней возбуждены. Гмм. Да. Ладно. Я веселый зануда, а?

Пейдж был озадачен, он почти рассердился.

– Что?! – воскликнул он. – Зачем забивать головы людям всяким вздором? Маделин и так взвинчена… Она играла в чужие игры и утешила других людей, пока не вымоталась окончательно. Зачем, черт возьми, вы хотите напугать ее еще больше? Здесь нет никакой опасности. Если я поблизости кого-то увижу, то сверну его проклятую шею, а потом извинюсь перед полицией!

– Простите, – произнес доктор Фелл.

Некоторое время он устало и взволнованно смотрел на обоих с высоты своего огромного роста. Затем взял с кресла плащ, широкополую шляпу и трость с раздвоенной подпоркой.

– До свидания, сэр, – сказал Эллиот. – Если я хорошо запомнил эти места, мы можем подняться по этой тропинке слева от сада, пройти по лесу и спуститься к «Фарнли-Клоуз» по другой стороне? Правильно?

– Да.

– Ну… э… тогда до свидания. Спасибо за все, мисс Дейн, за очень приятный и познавательный вечер. Только… присматривайте за ней хорошенько, мистер Пейдж!

– Да. И берегитесь привидений в лесу! – крикнул Пейдж им вслед.

Он стоял у французского окна и наблюдал, как они спускаются к саду через лавровую рощу. Ночь была очень теплая, и из сада доносились густые, пьянящие запахи. На востоке на небосклоне тускло мерцали звезды, словно потревоженные теплыми волнами. Безотчетный гнев Пейджа становился все сильнее.

– Как старые бабы, – буркнул он. – Пытаются…

Повернувшись, он заметил мимолетную улыбку Маделин. Она снова была спокойна, но немного покраснела.

– Мне очень жаль, что я оказалась такой трусихой, Брайан, – кротко произнесла она. – Я знаю, что здесь мне не грозит никакая опасность. – Она встала. – Ничего, если я на некоторое время удалюсь? Я хочу подняться попудрить нос. Вернусь через секунду.

– Как старые бабы! Пытаются…

Оставшись один, он осторожно зажег сигарету. Через некоторое время он нашел в себе силы почти засмеяться над своим раздражением и почувствовал себя лучше. В сущности, вечер наедине с Маделин был самым приятным событием, о котором он только мог мечтать. Коричневый мотылек влетел в окно и плавно спикировал в пламя; Пейдж отмахнулся от второго, когда тот пролетел мимо его лица.

Маленькие огоньки свечей действовали успокаивающе и приятно; но света было недостаточно. Он подошел к электрическому выключателю. Приглушенный свет настенных ламп подчеркнул изящество комнаты и очарование ситцевых занавесок. Странно, подумал он, насколько назойливым может быть тиканье часов. В комнате было двое часов; они не соперничали друг с другом, но каждые из них дополняли болтовню других и издавали какой-то шелест. Движение крошечного маятника на одних притягивало взгляд.

Он вернулся к столу и налил себе чуть теплого кофе. Шум его собственных шагов, стук чашки о блюдце, звонкий удар фарфорового кофейника о край чашки были такими же отчетливыми, как тиканье часов. Он впервые осознал пустоту в полном смысле слова. Мысли его шли дальше. «Эта комната абсолютно пуста… я один… ну и что?»

Пустота комнаты подчеркивалась тусклым светом. Только одного он не допускал в свои мысли, хотя днем кое о чем догадался и подтвердил свою догадку, заглянув в книгу из своей библиотеки. Там было нечто ободряющее – для Маделин, разумеется. Этот дом, хоть и очень аккуратный, все-таки был слишком удален от других. Вокруг него на полмили простиралась стена темноты.

Маделин что-то долго пудрила нос. Еще один мотылек зигзагом влетел в открытое окно и хлопнулся на стол. Занавески и огоньки свечей слегка заколыхались. Лучше закрыть окна. Он прошел по мягко освещенной пустой комнате, остановился перед французским окном, посмотрел в сад и застыл.

В саду, в темноте, как раз за тонкой полоской света, падавшего из окна, сидела кукла из «Фарнли-Клоуз»!

Глава 17

Секунд восемь он стоял, глядя на нее, – стоял так же неподвижно, как сама кукла.

Из окон падал бледно-желтый свет. Он простирался по траве футов на десять-двенадцать и освещал некогда окрашенное основание фигуры. На ее восковом лице зияли еще более глубокие трещины; после падения она накренилась немного в сторону, и половина ее механизма вывалилась. Кто-то потрудился исправить это, забив в образовавшееся отверстие пришедшую в негодность накидку. Старая, исковерканная и полуслепая, она злобно смотрела на него из гущи лавровых деревьев своим единственным глазом.

Ему потребовалось усилие, чтобы сделать то, что он сделал. Он медленно направился к ней, чувствуя, что ноги с трудом несут его от освещенных окон. Что ж, это необходимо. Она была одна, или так ему казалось. Он заметил, что ее колеса починены. Но почва так запеклась от долгой июльской засухи, что на ней почти не осталось следов. Неподалеку, слева, проходила усыпанная гравием дорожка, на которой тоже не осталось никаких следов.

Услышав, что Маделин спускается по лестнице, Пейдж быстро вернулся в дом.

Он осторожно закрыл все французские окна. Затем взял тяжелый дубовый стол и подвинул его на середину комнаты, уронив при этом один из подсвечников. Маделин, появившись в дверях, заметила, как он поправляет подсвечник на столе.

– Мотыльков поналетело! – объяснил он.

– Но не будет ли слишком душно? Может быть, лучше…

– Я сам! – Он примерно на фут приоткрыл среднее окно.

– Брайан! Что-то случилось, да?

Он снова ясно услышал тиканье часов. Но сейчас рядом с ним была Маделин, нуждающаяся в защите! Она не казалась напуганной или слабой. Ее аура – другого слова не подберешь – заполняла комнату.

Пейдж ответил:

– Господи, нет! Разумеется, ничего не случилось! Просто досаждают мотыльки, вот и все. Поэтому я и закрыл окно.

– Может быть, пройдем в другую комнату?

Лучше не выпускать ситуацию из-под контроля, а то она зайдет неизвестно куда.

– Нет, останемся здесь и выкурим еще по сигаретке.

– Ладно. А может быть, еще чашечку кофе?

– Не беспокойся.

– Какое беспокойство! Он уже стоит на плите.

Она улыбнулась вымученной улыбкой человека, находящегося на грани нервного срыва, и вышла в кухню. Пока она отсутствовала, он не смотрел в окно. Ему показалось, что Маделин слишком долго возится в кухне, и он был уже готов отправиться за нею, когда она вошла в дверь, неся горячий кофейник. Очень спокойным тоном она произнесла:

– Знаешь, Брайан, что-то происходит. Задняя дверь открыта. Я помню, что она была заперта, Мария всегда ее закрывает, когда уходит домой.

– Значит, Мария забыла.

– Возможно. Как скажешь. Ах, я сумасшедшая! Я это знаю! Давай поговорим о чем-нибудь веселом.

Она, казалось, опомнилась и разразилась виноватым, натужным смехом, но лицо ее повеселело. В углу комнаты стоял радиоприемник, скромный, как сама Маделин. Она включила его. Через две секунды прогрева в комнату ворвались оглушительные звуки музыки.

Маделин уменьшила громкость, но стремительная танцевальная мелодия заполнила комнату, как шум прибоя. Звучала бесхитростная песенка с совершенно невразумительным текстом. Маделин некоторое время слушала, потом вернулась к столу, села и разлила кофе. Они сидели совсем рядом друг к другу, так близко, что он мог коснуться ее руки. Он находился спиной к окну. Пейдж все время ощущал, что за ним кто-то стоит. Ему вдруг стало интересно, что бы он почувствовал, если бы уродливое лицо куклы уткнулось в стекло.

И все же он начинал нервничать, хотя голова его напряженно работала. Ему казалось, что он очнулся это сна и впервые за эти дни мыслит рационально: как будто оковы пали и мозг работал свободно.

Итак, какие же факты из истории этой куклы ему известны? Это груда железа, колес и воска. Она не более опасна, чем кухонный чайник. Ее досконально осмотрели, изучили. В этом странном деле ее единственная роль – приводить людей в ужас, и на это ее направила жестокая человеческая рука.

Она не пробиралась сама по тропинке из «Фарнли-Клоуз», как злобная старуха в кресле на колесах. Ее привезли сюда, чтобы вселить в кого-то ужас; это хитрый ход, придуманный каким-то негодяем. Пейджу казалось, что эта кукла прекрасно вписывается в загадку, возникшую вокруг этого дела, и он должен был ее решить.

– Да, – произнесла Маделин, словно угадывая его мысли. – Поговорим об этом. Так правда будет лучше.

– О чем?

– Обо всем этом, – пояснила Маделин, сжимая руки. – Я… я, может быть, знаю об этом немного больше, чем ты думаешь.

Она вдруг поплыла у него перед глазами. Маделин положила ладони на стол, словно собиралась оттолкнуться. Чуть заметная испуганная улыбка коснулась ее глаз и рта. Но она была спокойна, почти кокетлива, и никогда не была более убедительна.

– Интересно, знаешь ли ты, – спросил он, – о чем я подумал?

– Мне бы хотелось знать.

Он неотрывно смотрел на приоткрытое окно. Ему казалось, что он говорит не столько для Маделин, сколько для кого-то находящегося снаружи, чье присутствие ощущалось в доме.

– Вероятно, лучше всего начать издалека, – произнес он, по-прежнему глядя на окно. – Позволь кое о чем тебя спросить. Ты когда-нибудь слышала о… культе ведьм в этих местах?

Молчание.

– Да. Ходили слухи. А что?

– Это касается Виктории Дейли. Вчера доктор Фелл и инспектор Эллиот между делом озвучили некоторые факты; я собрал информацию, позволяющую их истолковать, но мне не хватило ума сопоставить эти факты. Сейчас, кажется, наступило просветление! Ты знала, что после убийства Виктории Дейли обнаружили, что ее тело натерто мазью, состоящей из сока пастернака, аконита, лапчатки, белладонны и сажи?

– Но для чего? При чем тут все эти ужасы?

– Очень даже при чем! Это одна из разновидностей знаменитой мази – ты, наверное, о ней слышала, – которой сатанисты натирались перед тем, как отправляться на шабаш[4]. В ней нет одного из самых страшных ингредиентов – плоти ребенка; но, полагаю, даже для сатанистов есть пределы!

– Брайан!

Чем дальше, тем больше ему казалось, что человек, стоящий за всем этим, все меньше напоминает сатаниста, все больше – обыкновенного убийцу.

– Да, да, это правда. Я кое-что об этом знаю и ума не приложу, почему не вспомнил об этом с самого начала. А теперь я хочу, чтобы ты подумала об очевидных выводах, которые мы можем сделать из всего происшедшего, выводах, которые доктор Фелл и инспектор давно уже сделали. Я не имею в виду увлечение Виктории сатанизмом, может быть поверхностное. Это достаточно ясно и без всяких подсказок.

– Почему?

– Следи за моей мыслью. Она использует эту мазь накануне Праздника урожая, в ночь одного из самых крупных сборищ сатанистов. Она убита в одиннадцать сорок пять, а шабаш начинается в полночь. Ясно, что она натерлась этой мазью за несколько минут до того, как ее настиг убийца. Она убита в своей спальне на цокольном этаже, окно которой широко распахнуто, а ведь именно через окно сатанисты отправлялись – или думали, что отправлялись, – на свои сборища!

Хотя Пейдж не смотрел на Маделин, ему казалось, что она слегка нахмурила лоб. Вздохнув, она произнесла:

– По-моему, я понимаю, к чему ты клонишь, Брайан! Ты сказал «думали, что отправлялись», потому что…

– К этому-то я и клоню! Но, во-первых, какие выводы мы можем сделать о ее убийце? Это самое важное. Бродяга ли убил Викторию Дейли или нет, в этом доме во время убийства или сразу после него находился третий человек!

Маделин вскочила. Он по-прежнему не смотрел на нее, но, тем не менее, чувствовал на себе пристальный взгляд ее больших голубых глаз.

– Почему, Брайан? Я ничего не понимаю!

– Из-за состава мази. Ты представляешь, как может действовать это снадобье?

– Очень приблизительно. Расскажи мне.

– За шестьсот лет, – продолжал он, – накопилось множество свидетельств людей, утверждавших, что они посещали шабаши ведьм и видели Сатану. Когда читаешь их, больше всего впечатляет абсолютная искренность и подробные детали. Эти люди описывали то, чего на самом деле не могло быть. Мы не можем отрицать того факта, что культ Сатаны действительно существовал и представлял собой мощную силу со Средних веков до семнадцатого столетия. Организация и управление у сатанистов были не менее сильными, чем у самой церкви. Но откуда эти фантастические полеты по воздуху, эти чудеса и призраки, эти демоны и привидения, эти злые и добрые духи? Такой практический ум, как мой, не может принять все это за чистую монету, однако их существование подтверждается многими людьми, которые не были сумасшедшими, не были истериками и которых никто не пытал. Что же заставляет людей верить в это?

Маделин спокойно констатировала:

– Ахонит и белладонна, или красавка.

Они посмотрели друг на друга.

– Я считаю, что это и есть объяснение, – сказал он, по-прежнему не отрывая глаз от окна. – Некоторые полагают, и, думаю, не без оснований, что в большинстве случаев «ведьма» никогда не покидала своего дома или даже своей комнаты. Ей казалось, что она присутствует на шабаше в роще. Ей казалось, что с помощью магии она попадает к оскверненному алтарю и находит там любовника-демона. Она это видела, потому что главными ингредиентами мази были аконит и белладонна. Ты что-нибудь знаешь о действии таких ядов, втираемых в кожу?

– У моего отца была книга «Судебная медицина», – ответила Маделин. – Я интересовалась…

– Белладонна, проникая через поры кожи и под ногти, быстро вызывает возбуждение, безумные галлюцинации и бред, а, в конце концов, человек теряет сознание. Добавь к этим симптомам вызванные аконитом умственное расстройство, тошноту, замедление движений, нерегулярное сердцебиение и, наконец, беспамятство. Ум, погрязший в изучении сатанинских пирушек (а на столике у постели Виктории Дейли лежала книга, посвященная им), дорисует все остальное. Да, это так. Полагаю, теперь мы знаем, каким образом она «посещала шабаши ведьм» накануне Праздника урожая.

Маделин провела пальцами по краю стола, дико посмотрела на него и кивнула:

– Д-да. Но даже если предположить, что так все и было, Брайан, как это доказывает, что в тот вечер, когда она умерла, в доме был кто-то третий? Я имею в виду, кроме Виктории и бродяги, убившего ее?

– Ты помнишь, как она была одета, когда нашли тело?

– Конечно. Ночная рубашка, халат и домашние тапочки.

– Да. Когда нашли тело. В том-то все и дело. Аккуратная, новая ночная рубашка, не говоря уже о шикарном халате, поверх липкой, масляной мази цвета сажи? Явная несуразица! Халат для шабаша? Костюм для шабаша, если он вообще был, состоял из самых простых лохмотьев, чтобы они не мешали движению и проникновению мази в кожу. Неужели ты не понимаешь, что произошло? В одиноком, темном доме женщина то впадала в бред, то теряла сознание. Бедный бродяга, увидев дом на отшибе с открытым окном, решил, что там найдется чем поживиться. Встретила же его возбужденная женщина, кричавшая в бреду; должно быть, он принял ее за привидение, готовое напасть на него. От страха он потерял голову и убил ее. Виктория, умастив себя мазью и вызвав состояние транса, никогда не надела бы ночную рубашку, халат и тапочки. Убийца тем более не стал бы наряжать свою жертву, потому что на крики прибежали фермер, а потом полицейский и вспугнули его. Но в темном доме еще кое-кто был. Виктория Дейли лежала мертвая, вымазанная этой дрянью и в жутковатом костюме, который вызвал бы ужасный скандал. Какой-то мудрец, может быть, догадался, что произошло. Чтобы предотвратить сплетни вокруг гибели Виктории, этот третий пробрался в спальню прежде, чем обнаружили тело. Помнишь? Двое, услышавшие крики, увидели убийцу, убегающего через окно, и бросились в погоню; они вернулись лишь спустя некоторое время. Именно за этот промежуток некто снял «ведьмовскую» одежду Виктории и для пристойности одел ее в ночную рубашку, халат и тапочки. Вот так. Так было дело. Так это произошло на самом деле.

Его сердце билось учащенно. Образы, так долго ютившиеся в подсознании, стали настолько ясны, что не осталось сомнений в том, что он прав. Он кивнул Маделин:

– Ты знаешь, что это правда, не так ли?

– Брайан! Откуда мне это знать?

– Нет, нет, ты не так меня поняла. Я имею в виду, что ты так же уверена, как я, правда? Эллиот все время работал над этой версией.

Она долго молчала, потом ответила:

– Да, – она вздохнула, – я так думаю. Во всяком случае, я так думала до сегодняшнего вечера. Но намеки доктора Фелла, казалось, никак не согласовываются с моими идеями – и я ему об этом сказала. Кроме того, это, кажется, не согласовывается и с тем, что думают они. Помнишь, он вчера заявил, что в этих местах не было никакого культа ведьм?

– А его и не было.

– Но ты же только что объяснил…

– Я объяснил, что делал один человек. Один, и только один. Вспомни, вчера доктор Фелл говорил: «Все – от душевной жестокости до убийства – дело рук одного человека». И еще: «Скажу вам честно, сатанизм – это сложное дело, сравнимое с интеллектуальными развлечениями, изобретенными человеком». Вдумайся в эти слова, примени к нашей ситуации. Душевная жестокость, плюс интеллектуальное развлечение, плюс смерть Виктории Дейли, плюс неопределенные слухи о колдовстве среди – как это говорил Эллиот? – местного дворянства. Интересно, что побудило этого человека взяться за дело? Просто скука? Неудовлетворенность жизнью, виной которой была невозможность проявить себя на ином поприще? Или склонность к мистике, унаследованная от родителей и действующая на уровне подсознания?

– Так за что же здесь можно ухватиться? – воскликнула Маделин. – Я все время стараюсь понять это. За что нам ухватиться?

Вдруг за ее спиной раздался удар по стеклу, а потом леденящий сердце скрежет. Маделин вскрикнула. От удара полуоткрытая створка окна почти захлопнулась и, задребезжав, стукнула по раме. Пейдж похолодел. Звуки оркестра по-прежнему заполняли комнату. Он подошел к окну и открыл его.

Глава 18

Доктор Фелл с Эллиотом на поезд не попали. Дело в том, что, когда они добрались в «Фарнли-Клоуз», им доложили, что Бетти Харботтл проснулась и может побеседовать с ними.

Пока они шли по фруктовому саду и лесу, говорили мало. Непосвященному слушателю их слова показались бы загадочными. Но они имели непосредственное отношение к событиям, которые должны были произойти лишь через час-другой, когда самый коварный убийца из всех, с кем пришлось столкнуться доктору Феллу, – так он сейчас думал, – попадется в расставленную ловушку.

В лесу было безлюдно и темно. Освещенные призрачным светом луны, листья деревьев сплетались в тяжелые узоры. Фонарь Эллиота бросал зеленые пятна на голую земляную тропинку. В темноте раздавались два голоса: пронзительный тенор Эллиота и хриплый бас доктора Фелла.

– Сэр, как вы думаете, мы хоть приближаемся к тому, чтобы получить доказательства?

– Думаю, да. Надеюсь. Если я правильно понял характер одного человека, он предоставит нам все доказательства!

– И вы думаете, что ваша ловушка сработает?

– Хм-м… Если она сделает свое дело… Я соорудил ее из палок и камней, лохмотьев и костей, но она должна сослужить нам службу!

– Вы считаете, там, – Эллиот тряхнул головой в сторону дома Маделин, – опасно?

Возникла пауза. В темноте слышались только их шаги да шелест папоротника.

– Черт возьми, я бы тоже хотел это знать! Хотя думаю, вряд ли ей что-то грозит. Посмотрим, что за человек наш убийца. Хитрая бестия, почти такой же бездушный, как старая кукла, при ангельской, благопристойной внешности. Но подчеркиваю: не сказочный монстр, стремящийся все усыпать трупами! Совсем не монстр. Обыкновенный убийца, приятель. Когда я думаю, сколько людей, по всем законам прогрессирующего насилия, могли быть убиты в этом деле, я начинаю покрываться гусиной кожей. Известны случаи, когда убийца, совершив первое преступление и оставшись непойманным, сходил с ума и начинал уничтожать всех подряд. Это все равно, что вынимать оливки из бутылки: с первой возникают большие трудности, зато остальные сами выкатываются на стол. Никто, кажется, не обращает на это внимания. Этот убийца – человек, друг мой. Я, как вы понимаете, не хвалю убийцу за спортивную сдержанность и хорошие манеры, за то, что он не стал дальше убивать людей. Но, господи, Эллиот, сколько людей с самого начала были в опасности! Бетти Харботтл могла быть убита! Одна известная нам леди могла быть убита! За безопасность одного человека я опасался с самого начала. Но все они невредимы. Что это? Его упущения или что-то другое?

Они молча спустились с холма и вышли из леса. В «Фарнли-Клоуз» горело всего несколько огоньков. Они прошли часть сада, обогнули то место, где было совершено убийство, и оказались у передней двери. Их приветливо встретил Ноулз.

– Леди Фарнли удалилась к себе, сэр, – доложил он. – Но доктор Кинг просил меня передать, что вы, господа, если хотите, можете подняться к нему наверх…

– Бетти Харботтл?… – остановил его Эллиот.

– Да, сэр. Думаю, что так.

Когда они поднимались наверх и шли по тускло освещенному коридору мимо Зеленой комнаты к спальне, где лежала девушка, Эллиот посвистывал сквозь зубы. Прежде чем они вошли в спальню, доктор Кинг задержал их на пороге.

– Послушайте, господа, – резко произнес он. – Пять минут, может быть, десять, не больше! Я хочу вас предупредить. Она сейчас спокойна и разговорчива, словно речь идет о поездке в автобусе. Но не заблуждайтесь. Это реакция после морфия. Вы найдете ее наблюдательной и сообразительной – любопытство всегда было основной чертой Бетти, – но не утомляйте ее слишком многочисленными предположениями и вопросами. Это понятно? Ну хорошо. Идемте.

Когда они вошли, миссис Аппс, домоправительница, тотчас же удалилась. Спальня была большой, довольно невзрачной комнатой, освещенной старомодными подсвечниками, переделанными в электрические лампы с круглыми стеклянными абажурами. На стенах висели большие старинные фотографии Фарнли в рамках, а на туалетном столике располагался целый зверинец фарфоровых животных. На крепкой черной квадратной кровати лежала Бетти и смотрела на них с робким интересом.

Такие лица, как у нее, с коротко остриженными волосами, называют «живыми». Бледность и немного впалые глаза были единственными признаками болезни. Она, казалось, обрадовалась посетителям, и единственным, кто смущал ее, был доктор Кинг. Ее руки медленно разглаживали стеганое одеяло.

Доктор Фелл с сияющей улыбкой поглядел на нее. От его присутствия в комнате стало спокойнее.

– Здравствуйте, – поздоровался он.

– Здравствуйте, сэр, – как можно приветливее ответила Бетти.

– Вы знаете, кто вы, моя дорогая? И почему вы здесь?

– О да! Вы хотите, чтобы я вам рассказала, что со мной случилось?

– А вы можете?

– Не возражаю, – согласилась она.

Девушка уставилась на спинку кровати. Доктор Кинг снял часы и положил их на туалетный столик.

– Ну… я, право, не знаю, что вам и сказать. Я поднялась на чердак, чтобы взять яблоко… – Бетти, казалось, вдруг передумала и пошевелилась на постели. – Нет, я не поднималась! – проговорила она.

– Не поднимались?

– Я поднималась не за яблоком. Когда я поправлюсь, моя сестра заберет меня отсюда (а еще у меня будет отпуск в Гастингсе), поэтому я вам скажу. Я поднималась не за яблоком. Я часто поднималась, чтобы попытаться разглядеть, что там находится в запертом чулане.

В ее тоне вовсе не слышалось вызова: она была для этого слишком обессилена; она просто говорила правду, словно находилась под влиянием не морфия, а скорее скополамина.

Доктор Фелл поморщился:

– Но почему вас заинтересовал запертый чулан?

– О, о нем все знают, сэр! Кто-то туда наведывался!

– Наведывался?

– Да, сидел там со светом. На крыше есть маленькое слуховое оконце. По вечерам, если вы находитесь недалеко от дома, а в чулане горит свет, его можно заметить. В доме все знают об этом, хотя делают вид, что мы ничего не знаем! Об этом знает даже мисс Дейн! Однажды вечером я относила посылочку мисс Дейн от сэра Джона. Обратно мне надо было возвращаться по Ханджинг-Чарт. Вот мисс Дейн и спросила меня, не страшно ли мне одной идти по лесу в такой темноте. Я сказала, что нет, ведь мне светит окно на крыше! Я, конечно, пошутила, потому что окно выходит на юг, а тропинка через Ханджинг-Чарт подходит к «Фарнли-Клоуз» с севера. Мисс Дейн засмеялась, обняла меня за плечи и спросила: «Бетти, вы единственная, кто видел свет в этом окне?» Я ответила, что его видели все – ведь мы и правда видели! Всех очень интересовала эта машина, похожая на граммофон, – эта кукла!

Наступила пауза.

– И кто же бывал в этом чулане?

– Ну, большей частью, говорят, сэр Джон. Агнес видела, как он однажды спускался с чердака, весь потный, а в руке держал что-то вроде кнута. Я сказала: «Ты бы тоже вспотела, если бы хоть немного посидела в этом чулане за закрытой дверью». Но Агнес ответила, что по его виду не скажешь, что он очень напуган.

– Хорошо, моя дорогая, а не скажете ли вы нам, что же вчера произошло? А?

Доктор Кинг резко вмешался:

– Две минуты, друзья мои!

Бетти удивилась.

– Ладно, – ответила она. – Я поднялась туда за яблоком. Но на этот раз, проходя мимо двери чулана, я заметила, что висячий замок не заперт. Он свободно висел на скобе. Дверь была закрыта, но чем-то, зажатым между дверью и косяком.

– Как же вы поступили?

– Я пошла и взяла яблоко. Потом вернулась, посмотрела на дверь и съела яблоко. Потом сходила в яблочную комнату еще за одним яблоком, и тут мне пришла мысль: хорошо бы, в конце концов, узнать, что находится в чулане. Но мне хотелось этого не так сильно, как обычно.

– Почему?

– Потому что там что-то шумело, или мне так показалось. Так дребезжат дедушкины часы, когда их заводишь; но звук был не очень громким.

– Вы помните, который тогда был час, Бетти?

– Нет, сэр. Не совсем. Это было после часу, может быть, четверть второго или чуть позже.

– И что вы тогда сделали?

– Я долго колебалась, хотела отказаться от своей затеи, но все-таки открыла дверь. Ее придерживала перчатка, заткнутая между дверью и косяком!

– Перчатка мужская или женская?

– Мужская. Она была или вымазана в масле, или пахла маслом. Она упала на пол. Я вошла и увидела старую куклу, стоящую боком ко мне. Мне не хотелось рассматривать ее, да и видно было не очень хорошо. Но стоило мне войти, как дверь тихонько захлопнулась, кто-то набросил на дверь цепь, и я услышала, как снаружи закрывается висячий замок! Так я оказалась запертой в чулане.

– Осторожно! – резко сказал врач, взяв со стола часы.

Бетти вертела край стеганого одеяла. Доктор Фелл и инспектор глядели друг на друга; красное лицо доктора было суровым и мрачным.

– Но – вы в порядке, Бетти? – кто там был? Кто был в этом маленьком чулане?

– Никого. Никого, кроме старой куклы. Вообще никого.

– Вы в этом уверены?

– О да.

– И что же вы сделали?

– Я ничего не сделала. Я боялась звать на помощь и просить меня освободить. Я боялась, что меня уволят. Было не совсем темно. Я стояла и ничего не делала – ну, может быть, четверть часа. И никто ничего не делал – я имею в виду куклу. Наконец я решила подойти к двери, но не смогла, потому что ее руки обхватили меня.

Если бы в этот момент пепел сигары упал в пепельницу, доктор Фелл клянется, что это было бы слышно. Эллиот слышал собственное дыхание через ноздри. Он спросил:

– Она шевелилась, Бетти? Кукла шевелилась?

– Да, сэр. Она шевелила руками. Они двигались не быстро, и еще… туловище тоже, оно слегка наклонилось в мою сторону, при этом слышался тихий скрежет. Но я не испугалась. Я, казалось, не чувствовала ничего, потому что простояла там с полчаса. Вот чего я испугалась, так это ее глаз! Глаза у нее были не на том месте. Представляете, глаза старой куклы были на юбке, где-то у колен, и они смотрели прямо на меня! Я видела, как они моргают. Но даже они не так уж меня поразили. Я не закричала. Но больше я ничего не помню: я, должно быть, упала в обморок или что-то вроде этого; потом оказалась за дверью, – продолжила Бетти, совершенно не изменив ни выражения лица, ни тона; она лишь взглянула в сторону двери. – Я бы хотела поспать, – жалобно добавила девушка.

Доктор Кинг бесшумно выругался.

– Все, хватит! – сказал он. – Уходите! Да, с ней все будет в порядке, но… уходите!

– Конечно, – согласился Эллиот, посмотрев на закрытые глаза Бетти. – Думаю, нам действительно лучше уйти.

Они вышли, виновато и тихо, доктор Кинг бесшумно закрыл за ними дверь.

– Надеюсь, – пробормотал он, – этот бессвязный бред вам поможет.

По-прежнему молча, доктор Фелл и инспектор прошли втемную Зеленую комнату. Она была обставлена как кабинет, в тяжелом античном стиле; в прямоугольные окна проникал свет луны. Они подошли к ним.

– Кажется, все проясняется, сэр? Даже без… ловушек на дознании?

– Да. Все становится ясно.

– Тогда нам надо отправиться в город и…

– Нет, – возразил доктор Фелл после долгой паузы. – Не вижу в этом необходимости. Полагаю, сейчас нам следует провести эксперимент. Надо ковать железо, пока горячо. Смотрите!

В темноте внизу светлыми, четкими линиями обозначались контуры сада. Перед их взорами простирался лабиринт кустарниковых изгородей, прорезанных беловатыми тропинками; видно было пространство вокруг пруда и белые точки водяных лилий. Но не это привлекло их внимание. Кто-то нес предмет, узнаваемый даже при этом свете, он проскользнул под окнами библиотеки и завернул за южный угол дома.

Доктор Фелл выдохнул. С трудом пробравшись по комнате к центральной люстре, он включил свет и повернулся к Эллиоту, тряхнув капюшоном.

– Психологически все верно, – сардонически заметил он инспектору, – сегодня та самая ночь. Нам пора, приятель! Действовать нужно быстро, или мы потеряем свое преимущество. Прошу вас, соберите всех. Я хотел бы сделать некоторые объяснения относительно того, как мог быть убит человек, когда он стоял один на песчаной полосе; а потом хорошо бы помолиться, чтобы святой Николай упокоил его душу. А?

Их прервал негромкий кашель Ноулза, бесшумно вошедшего в комнату.

– Прошу прощения, сэр, – обратился он к доктору Феллу. – Здесь мистер Марри, и он хочет увидеться с вами, господа. Он говорит, что давно ждет вас.

– Он нас ждет? – со свирепой любезностью осведомился доктор Фелл, просияв и тряхнув капюшоном. – Он сказал, что ему от нас надо?

Ноулз колебался:

– Нет, сэр. Это… – Он снова запнулся. – Он говорит, что его что-то беспокоит, сэр. Он также хочет видеть мистера Барроуза. И что касается…

– Говорите, приятель! Не тяните!

– Могу ли я спросить, сэр, получила ли мисс Дейн куклу?

Инспектор Эллиот резко развернулся:

– Получила ли мисс Дейн куклу? Какую куклу? О чем это вы?

– Вы знаете, сэр, – ответил Ноулз с виноватым выражением лица, которое, будь оно менее вкрадчиво, могло бы показаться злобным, – сегодня позвонила мисс Дейн и попросила вечером прислать куклу. Меня… меня удивила эта странная просьба, но мисс Дейн объяснила, что к ней вечером приедет джентльмен, эксперт по автоматам, и она хочет, чтобы он взглянул на нее.

– Так, – без всякой интонации протянул доктор Фелл. – Она хочет, чтобы он на нее взглянул…

– Да, сэр. Макнил, наш садовник, починил колесо, и я отослал куклу на телеге. Макнил и Парсонз сказали, что дома у мисс Дейн они никого не застали и оставили куклу в угольном сарае. Потом… сюда пришел мистер Барроуз и с досадой сообщил, что она пропала. Он тоже знает этого джентльмена, эксперта по автоматам.

– Как популярна становится ведьма в старости, – прогрохотал доктор Фелл со свистом, который мог выражать удовольствие, а мог и не выражать. – Как замечательно окончить свои дни среди толпы поклонников! Черт возьми, как это забавно! Превосходная женщина, с благородными намерениями, с желанием всех утешать и всеми командовать! Холодные веки, скрывающие, как драгоценный камень, суровый взгляд, который иногда становится мягким, – да! – Он замолчал. – Мистер Марри тоже интересуется куклой?

– Нет, сэр. Во всяком случае, я не знаю об этом.

– Жаль. Что ж, встретимся с ним в библиотеке. Он там чувствует себя как дома. Один из нас тотчас же спустится к нему. Ну и что вы, – обратился он к Эллиоту, когда Ноулз вышел, – думаете об этом?

Эллиот потер подбородок.

– Не знаю. Но, кажется, это не согласуется с тем, что мы знаем. Во всяком случае, неплохо бы нам как можно скорее вернуться в «Монплезир».

– Полностью с вами согласен!

– Здесь должен быть Бертон с машиной. Если он здесь, я доеду до «Монплезира» за три минуты. Если нет…

Бертона в «Фарнли-Клоуз» не было. Эллиот не знал, помешала ли ему какая-нибудь поломка в пути, или ночью он просто ехал медленнее обычного. Взять машину из гаража Фарнли Эллиот не мог: гараж был заперт. Плюнув на все, Эллиот отправился в «Монплезир» по уже знакомой тропинке. Последнее, что он видел, прежде чем углубиться в темный сад, была фигура доктора Фелла, спускавшегося по главной лестнице, он тяжело опирался на свою палку-костыль. Такого лица у доктора Фелла Эллиот никогда не видел.

Инспектор Эллиот уговаривал себя, что причин для спешки нет, однако, поднявшись на вершину холма, он понял, что идет слишком быстро. Ему не особенно нравились эти места. Он размышлял о том, что все они стали жертвами, пусть не такими уж легковерными, череды изощренных обманов, которых стоило бояться не более, чем закопченной маски двуликого Януса на чердаке. Обман в лучшем случае неприятен, в худшем – убийственен, но это всего лишь обман!

Ускорив шаг, он успевал рыскать по сторонам лучом своего фонаря. В нем шевельнулось нечто, рожденное его плотью и кровью. Он с детства подыскивал термин для определения своего теперешнего состояния и нашел его! Этот термин был «звериное чутье»!

Он не ждал, что в доме Маделин что-то произойдет, и был почти уверен, что его услуги не потребуются.

Эллиот был уже на опушке леса, когда услышал выстрел.

Глава 19

Брайан Пейдж стоял у открытого французского окна и глядел в сад. После удара по стеклу он был готов ко всему, кроме того, что в саду никого не окажется. Он ничего и никого не видел, во всяком случае, так ему показалось.

Кукла исчезла! Спокойный свет, почти обесцветивший траву, выявил чуть видные следы железных колес. Однако присутствие или отсутствие этого куска металла ровно ничего не объясняло: кто-то – или что-то – постучал в окно! Брайан перешагнул через порог.

– Куда мы идем? – тихо спросила Маделин.

– Посмотреть, кто нас звал, вернее, хотел позвать!

– Брайан! Не пойдем туда, пожалуйста!

Маделин подошла ближе, и в ее голосе звучала непривычная настойчивость:

– Я никогда ни о чем тебя не просила, правда? А сейчас прошу! Не ходи туда! Если ты пойдешь, ну, я не знаю, что мне останется делать, только тебе это точно не понравится! Пожалуйста! Пойди закрой окно, ладно? Видишь ли, я знаю…

– Что знаешь?

Она кивнула в сад:

– Я знаю, что было в саду и теперь исчезло! Я видела это сквозь заднюю дверь, когда была в кухне. Я ничего тебе не сказала, чтобы не волновать, хотя была… уверена, что ты видел все сам! – Она провела руками по лацканам его пиджака. – Не ходи туда. Не гонись за ним. Умоляю тебя!

Брайан глядел в ее испуганные глаза и на изгиб нежной шеи. Несмотря на переполнявшие его чувства, он совершенно отрешенно и бесстрастно произнес:

– Из всех неподходящих мест, если говорить честно, это самое неподходящее. Из всех возможных моментов, если говорить честно, это самый неподходящий. Я утверждаю это, потому что, чтобы выразить свои чувства, мне придется прибегнуть к высокому стилю! А хочу я сказать, что люблю тебя!

– Тогда и в кануне Праздника урожая есть что-то хорошее! – улыбнулась Маделин, подняв к нему лицо.

Брайана терзала мысль, не сказал ли он то, что сказал под действием злой силы, окружившей их в этом уединенном домике? Но он отбросил эту мысль, как предательскую. Сейчас его волновал парадокс: каким новым и таинственным может стать лицо любимой только оттого, что оно стало ближе; он смаковал ощущение от поцелуев с Маделин, которые перевернули всю его жизнь. Он до сих пор не мог поверить, что это произошло! Ему хотелось громко кричать от искренней радости.

Через несколько минут, глядя в окно, он действительно закричал.

– О господи, Брайан, почему ты никогда не говорил мне об этом? – спросила Маделин, полусмеясь-полуплача. – Я не должна в этом признаваться, но меня это всегда задевало! Ну почему ты раньше не сказал мне об этом?

– Потому что мне казалось, что ты мной не интересуешься. Мне не хотелось, чтобы надо мной смеялись!

– Ты думал, я буду смеяться?

– Если честно, да!

Она взяла его за плечи и, подняв голову, пристально посмотрела ему в лицо. В ее глазах сияло любопытство.

– Брайан, ты меня любишь, так ведь?

– Я уже несколько минут стараюсь тебе объяснить это. Но я не возражаю начать все сначала! Если…

– Старая дева, вроде меня…

– Маделин, – воскликнул он, – ни в коем случае никогда не называй себя «старой девой»! Это одно из самых отвратительных словосочетаний. Оно подразумевает что-то среднее между «веретеном» и «уксусом». Чтобы правильно описать тебя, необходимо…

Он снова заметил блеск любопытства в ее глазах.

– Брайан, если ты действительно меня любишь, – а ты ведь любишь? – можно я кое-что тебе покажу?

Из сада донесся шум шагов. Ее тон был странным, настолько странным, что это наводило на размышление; однако времени на размышления не было. Услышав шорох шагов, они быстро отпрянули друг от друга. Фигура, появившаяся из лавровых деревьев, приблизилась и приняла более четкие очертания. Это был худой, узкоплечий человек, идущий неуклюжими, широкими шагами; через секунду Пейдж с облегчением увидел, что это всего лишь Натаниэль Барроуз.

Барроуз, казалось, не знал, сохранять ли ему рыбье выражение лица или улыбнуться. Он, похоже, боролся с собой и, наконец, приветливо скривился. Большие очки в роговой оправе придавали ему серьезный вид. Неподдельное обаяние, которое излучало его длинное лицо, когда он этого хотел, сейчас лишь угадывалось. Да и очень аккуратный котелок сидел на нем как-то небрежно.

– Тс-с! Тс-с! – Это было его приветствие, не считая улыбки. – Я пришел, – ласково произнес он, – за куклой!

– За… Маделин, моргая, смотрела на него. – За куклой?

– Ты бы не стояла у окна, – строго посоветовал Барроуз. – Это очень рискованно, когда ждешь гостей. И тебе тоже не стоит стоять у окна, – добавил он, обращаясь к Пейджу. – Куклу, Маделин! Куклу, которую ты сегодня взяла в «Фарнли-Клоуз»!

Пейдж повернулся и недоуменно уставился на нее. Она, краснея, смотрела на Барроуза:

– Нат, о чем ты, черт возьми? Кукла, которую я взяла? Я и не думала ее брать!

– Дорогая моя Маделин, – ответил Барроуз, широко разведя руки в перчатках и снова сложив их. – Я еще не поблагодарил тебя как следует за все то, что ты для меня сделала на дознании. Но к черту все это! – Тут он искоса посмотрел на нее поверх очков. – Сегодня ты позвонила в «Фарнли-Клоуз» и попросила привезти к тебе эту куклу. Макнил и Парсонз ее привезли и оставили в угольном сарае.

– Ты, должно быть, совсем сошел с ума! – удивленно, высоким голосом произнесла Маделин.

Барроуз был, как всегда, спокоен:

– Что ж, значит, так! Превосходный ответ! Я, конечно, не слышал, как ты просила привезти ее. Я пришел сюда, уверенный, что она здесь. Моя машина стоит на шоссе. Я приехал за куклой. Ума не приложу, зачем она тебе понадобилась; ты не возражаешь, если я заберу ее? Я не вижу, как она вписывается в общую картину. Однако, когда мой эксперт ее посмотрит, у меня может возникнуть идея.

Угольный сарай располагался чуть влево от кухни. Пейдж подошел и открыл дверь. Кукла была там. Он смутно разглядел ее очертания.

– Видишь? – спросил Барроуз.

– Брайан, – несколько нервно произнесла Маделин, – ты веришь, что я никогда ничего подобного не делала? Я вовсе не просила присылать ее мне, я и не думала о ней, поверь! Зачем мне это делать?

– Разумеется, я верю, что ты не звонила туда, – ответил Пейдж. – Мне кажется, кто-то совсем сошел с ума!

– Почему бы нам не войти в дом? – предложил Барроуз. – Я бы хотел немного поговорить об этом с вами обоими. Только подождите минуту, я включу в машине габаритные огни.

Маделин с Пейджем зашли в дом и взглянули друг на друга. Музыка уже не грохотала: кто-то заговорил – Пейдж не мог вспомнить о чем, – и Маделин выключила приемник. Она все еще не опомнилась от происшедшего.

– Этого не может быть, – сказала она. – Это все нам померещилось! Или все это произошло с нами во сне? Кроме одного, конечно! – Она улыбнулась ему. – Ты хоть понимаешь, что произошло?

Что произошло через несколько секунд после этого – Пейдж до сих пор не может объяснить. Он помнит, что взял ее за руку и раскрыл рот, чтобы заверить, что ему совершенно нет дела до того, что произошло, если только те минуты возле окна не были сном. Тут оба услышали хлопок из лавровой рощи или фруктового сада, находящегося за ней. Это был глухой звук, но достаточно громкий, чтобы оба подскочили. И все же он, казалось, прозвучал где-то далеко и не имел к ним никакого отношения. Потом поблизости послышался звук рвущейся проволоки, и одни часы остановились.

Одни часы остановились! Уши Пейджа заметили это, а глаза заметили маленькую круглую дырочку в центре чуть видной паутины трещин в оконном стекле. Он понял, что часы остановились оттого, что в них попала пуля.

Другие часы продолжали тикать.

– Отойди от окна, – приказал Пейдж. – Это невероятно, но кто-то стреляет в нас из сада! Куда, черт возьми, ушел Нат?

Он выключил свет. Остались гореть только свечи; он задул их как раз в тот момент, когда обливающийся потом Барроуз, в котелке набекрень, низко наклонившись, словно убегая от врагов, ввалился в окно.

– Там кто-то есть, – странным голосом проговорил Барроуз.

– Да. Мы это заметили.

Пейдж отвел Маделин в глубину комнаты. По положению пули в часах он определил, что пройди она на два дюйма ниже, и она попала бы в голову Маделин, как раз в висок под маленькими кудряшками.

Больше выстрелов не последовало. Пейдж слышал испуганное дыхание Маделин и медленные резкие вздохи Барроуза в другом углу комнаты. Барроуз стоял у крайнего окна, пытаясь взять себя в руки; Пейдж видел только его лакированные ботинки.

– Знаешь, что, по-моему, случилось? – спросил Барроуз.

– Ну?

– Хочешь, я покажу тебе, что случилось?

– Продолжай!

– Погодите! – прошептала Маделин. – Там кто-то идет, послушайте!

Пораженный Барроуз осторожно высунул голову из окна, как черепаха из панциря. Пейдж услышал из сада приветствие и ответил на него. Это был голос Эллиота. Брайан бросился навстречу инспектору прямо по траве, не разбирая дороги. Эллиот с непроницаемым лицом выслушал в полумраке рассказ Пейджа, держась в высшей степени официально.

– Понятно, сэр, – сказал он. – Но я полагаю, сейчас уже можно включить свет. Думаю, вас больше не потревожат.

– Инспектор, вы собираетесь что-то предпринять? – протестующим голосом спросил Барроуз. – Или в Лондоне к этому привыкли? Мы, уверяю вас, привыкли работать иначе! – Он вытер лоб ладонью руки в перчатке. – Вы не хотите обыскать рощу? Или фруктовый сад? Или то место, откуда прозвучал выстрел?

– Я сказал, сэр, – деревянным голосом повторил Эллиот, – думаю, вас больше не потревожат.

– Но кто это сделал? Зачем?

– Успокойтесь, сэр, – ответил Эллиот, – мы остановим этого негодяя. Навсегда! Мы немного изменили планы. Если не возражаете, я предлагаю всем вам проехать со мной в «Фарнли-Клоуз», на всякий случай, вы же понимаете! Боюсь, мне придется скорее приказывать, чем просить!

– О, да никто не возражает, – весело ответил Пейдж, – нам, кажется, на один вечер волнений многовато!

Инспектор улыбнулся вовсе не ободряюще.

– Тут вы не правы, – заявил он. – То, что вы испытали сегодня, еще не волнения! Все волнения впереди, мистер Пейдж! Обещаю вам! У кого-нибудь есть машина?

Этот неуместный вопрос так и остался без ответа, и Барроуз отвез всех в «Фарнли-Клоуз». Все попытки расспросить инспектора не увенчались успехом. На категорическое требование Барроуза захватить с собой куклу Эллиот лишь ответил, что еще не время и что в этом нет необходимости.

В «Фарнли-Клоуз» их встретил встревоженный Ноулз. Центр напряжения переместился теперь в библиотеку. Там, как и две ночи назад, сияющий венец электрических ламп люстры отражался в окнах. В кресле, которое раньше занимал Марри, теперь сидел доктор Фелл, а Марри стоял у него за спиной. Доктор Фелл опирался рукой на трость, а его нижняя губа свисала над подбородками. Как только открылась дверь библиотеки, пришедших захватили эмоции. Доктор Фелл только что кончил говорить, и Марри прикрыл глаза дрожащей рукой.

– А, – с подозрительной приветливостью произнес доктор Фелл. – Добрый вечер, добрый вечер, добрый вечер! Мисс Дейн! Мистер Барроуз! Мистер Пейдж! Хорошо. Боюсь, мы командовали в доме самым предосудительным образом; но это было необходимо. Нам нужно кое о чем посовещаться. К мистеру Уэлкину и мистеру Гору отправлены курьеры. Ноулз, вы не пригласите леди Фарнли присоединиться к нам? Нет, не ходите сами, пошлите горничную; я бы предпочел, чтобы вы остались здесь. А пока мы кое-что обсудим!

Он сказал это таким тоном, что Натаниэль Барроуз, уже приготовившийся сесть, замер в несколько неудобной позе. Он резко поднял руку, не глядя на Марри.

– Нельзя так торопиться, – произнес Барроуз. – Остановитесь! В этой дискуссии есть что-нибудь… важное?

– Есть.

Барроуз снова занервничал. Он не смотрел на Марри, но Пейдж пристально глядел на обоих, и в нем, неизвестно почему, шевельнулась жалость к Марри. Учитель выглядел потрепанным и старым.

– Хм! И что же мы будем обсуждать, доктор?

– Характер некоей особы, – ответил доктор Фелл. – Кого именно – вы догадываетесь.

– Да, – согласился Пейдж, вряд ли сознавая, что говорит вслух. – Того, кто склонил Викторию Дейли к сомнительным удовольствиям колдовства!

Просто поразительно, подумал он, как действует это имя. Стоит только произнести слова «Виктория Дейли», как все бросаются в разные стороны, словно пугаясь каких-то неприятностей. Доктор Фелл, немного удивленный и заинтересованный, развернулся и, прищурившись, взглянул на Пейджа.

– А! – одобрительно прохрипел доктор. – Значит, вы догадались?

– Я пытался разрабатывать эту версию. Этот человек убийца?

– Да, этот человек убийца! – Доктор Фелл стукнул тростью. – Если вы разделяете мою точку зрения, это, я уверен, поможет нам! Послушаем, до чего вы додумались. И будьте откровенны, приятель! Прежде чем кто-нибудь из нас покинет эту комнату, здесь будет сказано кое-что и похуже!

Пейдж старательно и живописно повторил свою версию, с которой уже ознакомил Маделин. Пронзительные маленькие глазки доктора Фелла неотрывно смотрели на него, инспектор Эллиот тоже не пропускал ни слова. Тело, намазанное мазью, темный дом с открытым окном, охваченный безумной паникой бродяга, кто-то третий, притаившийся в доме, – казалось, эти образы ожили в библиотеке, как картинки на киноэкране.

После Пейджа заговорила Маделин:

– Вы считаете, что это возможно? И инспектор тоже согласен с вами?

Доктор Фелл лишь кивнул.

– Тогда я задам вам вопрос, который уже задавала Брайану! Если, как он утверждает, нет никакого культа ведьм, если все это мистификация, что делал или пытался делать этот «третий» в доме Виктории? Какие доказательства его причастности к убийству у вас есть?

– А, доказательства… – протянул доктор Фелл и, помолчав, продолжил: – Попытаюсь объяснить. Среди вас есть человек, уже много лет питающий тайную любовь к подобным вещам. Ни в какое колдовство он не верит! Это я спешу подчеркнуть. Это очень важно. Нельзя быть более циничным по отношению к силам тьмы и властелинам четырех стихий, чем он. Но невероятная тяга к колдовским штучкам становится все более сильной – ему безумно хочется их на ком-нибудь проверить. Этот человек, понимаете ли, прикидывается совершенно другим! Он никогда не признается даже в интересе к подобным вещам, который может быть и у нас с вами. Итак, это тайная страсть, но у него есть желание разделить ее с кем-то, желание, прежде всего, поэкспериментировать над другими людьми; оно стало таким сильным, что должно было как-то прорваться. В каком же положении оказался этот человек? Что он мог сделать? Возродить новый культ ведьм в Кенте, ведь когда-то он существовал здесь, очень давно. Идея, конечно, захватывающая; но этот человек понимал, что она безумна. Этот человек вообще-то очень практичен.

Самая мелкая единица в организации поклонников Сатаны – это так называемый шабаш ведьм. Шабаш включает тринадцать человек: двенадцать членов и одного предводителя в маске. Роль предводителя такого котильона в маске Януса, вероятно, привлекала нашего приятеля, как прекрасный сон, но лишь как прекрасный сон! И не только из-за непреодолимых практических трудностей. Ему очень хотелось, чтобы было интересно и чтобы этот интерес разделяли немногие. Значит, число посвященных должно быть ограниченным. Поскольку страсть его была тайной, значит, круг единомышленников должен быть узким, сугубо семейным. Это, я подчеркиваю, было почти насмешкой над силами зла, если, конечно, такие силы существуют. Тут не было фанатизма или, вернее, одержимости. Ничего не приносилось в жертву этим высоким интеллектом. Это не был серьезный культ, как мы его понимаем. Это была лишь праздная и ненасытная любовь к мистификациям, нечто вроде хобби. Боже сохрани, я не хочу сказать, что сатанисты обязательно приносят большой вред, – нет, если они держатся подальше от ядовитых веществ, вызывающих галлюцинации! Если люди просто дурачатся, не нарушая закона или принятых норм поведения, полиция их не трогает. Но когда женщина в Танбридж-Уэллс умирает оттого, что намазала кожу белладонной (что и произошло восемнадцать месяцев назад, хотя мы ничего не смогли там доказать!), тогда, черт возьми, это уже дело полиции! Как вы думаете, почему Эллиот был прислан сюда еще до событий в «Фарнли-Клоуз»? Как вы думаете, почему его так интересует история Виктории Дейли? А?

– Но, доктор, кто же все это делал?

– Этот человек доверился немногим верным единомышленникам. Их, вероятно, было двое, трое, максимум четверо. Наверное, мы никогда не узнаем их имен. Он тщательно обрабатывал их, давая читать множество книг по колдовству. А когда их головы были забиты и возбуждены всяким вздором, настало время действовать. Настало время сообщить им, что в Кенте действительно процветает культ Сатаны и каждый из них может поучаствовать в настоящем шабаше.

Доктор Фелл громко стукнул тростью об пол. Он был нетерпелив и раздражен.

– Разумеется, все это было вранье! Разумеется, эти глупцы никогда не выходили из дому и не вылетали из комнаты в ночь, когда готовились к шабашу! Разумеется, все дело в мази, главными ингредиентами которой являлись аконит и белладонна. И, как правило, зачинщик всего этого никогда не был рядом с неофитом и никогда не принимал участия вместе с ним в ночных «полетах». Это было бы слишком опасно, ведь отравляющее действие мази достаточно сильно. Удовольствие заключалось в распространении этого учения, в обсуждении таинственных приключений, в наблюдении за разложением умов под действием наркотиков, в смаковании их впечатлений от шабашей – короче говоря, в сочетании крайней душевной жестокости и циничных обманов, которым подвергались так называемые близкие друзья.

Доктор Фелл замолчал. Тишину нарушил задумчивый голос Марри:

– Это мне напоминает письма, написанные отравленным карандашом.

– А так оно и есть, – кивнул доктор Фелл. – Это почти то же самое, только гораздо губительнее.

– Но вы же не смогли доказать, что та женщина – я говорю о той, что умерла в Танбридж-Уэллс, – погибла от яда? Разве этот человек совершил что-то противозаконное? Ведь Виктория Дейли умерла не от отравления.

– Это как посмотреть, сэр, – вкрадчиво заметил инспектор Эллиот. – Похоже, вы полагаете, что яды смертельны только тогда, когда их принимают внутрь. Смею вас уверить, что это не так. Но дело не в этом. Доктор Фелл лишь раскрыл вам тайну.

– Тайну?

– Тайну этого человека! – произнес доктор Фелл. – Ради сохранения этой тайны, две ночи назад у пруда убили человека!

В комнате повисла тишина, на этот раз жутковатая тишина, словно все ужаснулись.

Натаниэль Барроуз оттянул воротничок рубашки.

– Интересно, – произнес он, – очень интересно! Мне кажется, меня привели сюда под ложным предлогом! Я адвокат, а не студент, изучающий языческие культы! Я не понимаю, какое отношение эта галиматья имеет к моим прямым обязанностям? В истории, которую вы поведали, нет никакой связи с делом о наследстве Фарнли!

– Да нет, связь есть! – возразил доктор Фелл. – Это фактически корень всего дела! Надеюсь, через пару секунд вам станет это ясно. Вы, мой друг, – он с видом заправского спорщика взглянул на Пейджа, – недавно спросили меня, что заставило этого человека заняться такими делами. Простая скука? Или это причуда, оставшаяся с детства, с возрастом принявшая иные формы, болезненно усилившаяся? Я склонен думать, что тут есть и то и другое! Эти качества развивались вместе, они смешаны и неразлучны. Кем мог быть человек с такими инстинктами, вынужденный всегда подавлять их? В ком эту «причуду» можно вполне доказательно проследить? Кто, единственный из всех присутствующих, имеет доступ к атрибутам колдовства и орудию убийства? Кто, несомненно, страдает от скуки в несчастном браке, лишенном любви? Кто страдает от бьющей ключом жизненной силы, которая…

Барроуз вскочил, словно в одночасье прозрел. А в это время Ноулз, стоящий у открытой двери библиотеки, шепотом совещался с кем-то, находящимся снаружи. Лицо Ноулза было бледно.

– Простите, сэр, но мне сказали, что ее светлости в комнате нет. Говорят, она некоторое время назад собрала вещи, взяла машину из гаража и…

Доктор Фелл кивнул.

– Вот именно, – удовлетворенно произнес он. – Поэтому нам не надо торопиться в Лондон. Своим бегством она себя выдала. И мы теперь без труда получим ордер на арест леди Фарнли по обвинению в убийстве.

Глава 20

– Ну-ну! – несколько раздраженно произнес доктор Фелл, стукнув тростью об пол. Он добродушно оглядел собравшихся нравоучительным взглядом. – Только не говорите мне, что это вас удивило! Не говорите мне, что это вас шокировало! Вот вы, мисс Дейн! Разве вы не знали ее лучше других? Разве вы не знали, как она вас ненавидела?

Маделин провела ладонью по лбу и взяла Пейджа за руку.

– Я этого не знала, – ответила Маделин. – Я лишь догадывалась. Но ведь я вряд ли могла сказать вам об этом, правда? Боюсь, вы сочли бы меня сварливой!

Пейджу понадобилось немного отрегулировать свои мысли, по-видимому, остальным тоже. А пока он приспосабливался к новому повороту событий, в мозгу его зрела новая идея. И мысль эта была: «Дело не закончено!»

Он не мог сказать, почему он так считал. То ли дело было в чуть заметном блеске в глазах доктора Фелла, то ли в повороте его руки с тростью, то ли в легком ветерке с холма. Но создавалось впечатление, что доктор Фелл по-прежнему «держал аудиторию», словно разоблачения еще не кончились. Где-то здесь была засада. Где-то были пистолеты, готовые выстрелить в любую минуту.

– Продолжайте, – спокойно обратился к доктору Марри. – Я не ставлю под сомнения ваши слова, но продолжайте!

– Да, – безучастно произнес Барроуз и сел.

В тишине библиотеки зычный голос доктора звучал очень солидно.

– Если рассматривать физические доказательства, – продолжил он, – то этот вывод можно было сделать с самого начала. Центр всех волнений, всех тайн всегда был здесь. Центром всех волнений был этот запертый чулан на чердаке. Там кто-то обитал. Кто-то пользовался его содержимым: брал книги и ставил их назад, а также играл с находящимися в нем безделушками. Кто-то, чья бурная деятельность оставалась незаметной, сделал этот чулан чем-то вроде логова. Мысль о том, что это дело рук кого-то постороннего, например какого-то соседа, была настолько фантастической, что казалась недостойной серьезного рассмотрения. Такой вариант был невозможен – как психологически, так и практически. Нельзя устроить себе убежище на чердаке чужого дома, особенно на глазах у любопытных слуг. Нельзя проникнуть в дом, забраться на чердак и выйти обратно незамеченным слугами или кем-нибудь еще. Нельзя так небрежно обращаться с новым висячим замком, за которым следит хозяин дома. Ведь тогда обязательно будет замечено, что… хотя у мисс Дейн… – тут лицо доктора Фелла по-детски просияло, – хотя у мисс Дейн когда-то был ключ от этого чулана, но это был ключ от старого замка, который заменили висячим! Следующий вопрос. Что беспокоило сэра Джона Фарнли? Только подумайте над этим, леди и джентльмены. Почему этот неугомонный пуританин, порабощенный собственными проблемами, так и не нашел утешения в своем доме? Что было у него на уме? Почему он в тот самый вечер, когда был брошен вызов ему, его состоянию, его благополучию, ничего не делал, а только вышагивал по библиотеке и беспокоился о Виктории Дейли? Почему он так живо интересуется сыщиком, задающим в деревне «фольклорные» вопросы? Что значат загадочные намеки, сделанные мисс Дейн: «В моменты эмоционального напряжения он обычно любовался церковными стенами и говорил, что если бы ему когда-нибудь удалось…»? Удалось что? Поставить на место осквернителей церкви? Почему однажды он идет на чердак с кнутом, а возвращается оттуда весь в поту, применил ли он кнут к тому, кого там обнаружил? Побудительные мотивы в этом деле чисто умственные, такие же предательские, как и вещественные улики, о которых я сейчас скажу; но все же у меня нет ничего лучшего.

Доктор Фелл замолчал, пристально и довольно печально посмотрел на стол. Затем он вынул трубку изо рта.

– Возьмем историю хозяйки дома Молли Бишоп – решительной девушки и прекрасной актрисы. Два вечера назад Патрик Гор сказал о ней одну правдивую вещь. Он, похоже, всех вас шокировал, заявив, что она никогда не любила Фарнли, которого вы знали. Он сказал, что она воспользовалась случаем и вышла за «отраженный образ» мальчика, которого знала раньше. Так оно и было. Потом она пришла в ярость, узнав, что это не тот самый мальчик, вернее, не тот самый человек. Каково было происхождение этой неодолимой страсти или причуды в мозгу семилетнего ребенка? Это несложно. Это возраст, в котором внешние впечатления формируют наши основные вкусы. Их нельзя искоренить, даже если мы думаем, что забыли о них. Я до конца своих дней буду любить картины, изображающие толстых старых голландцев, играющих в шахматы и сосущих длинные курительные трубки, потому что помню полотно, которое висело на стене кабинета отца, когда я был ребенком. По тем же причинам вы можете любить уток, истории о призраках или моторные лодки. Итак, кто был тем единственным человеком, который боготворил мальчика Джона Фарнли? Кто был тем единственным человеком, который его защищал? Кого Джон Фарнли привел в цыганский табор (на цыганский табор обращаю ваше особое внимание) и брал с собой в лес? Какие уроки сатанизма он ей преподал прежде, чем она освоила школьную премудрость? А промежуточные годы? Мы не знаем, как развивались ее вкусы. Кроме того, она провела рядом с семейством Фарнли достаточно времени, чтобы иметь значительное влияние на старого и молодого сэра Дадли, которые предоставили Ноулзу место дворецкого в своем доме. Не так ли, Ноулз?

Он оглянулся.

Во время всей речи доктора Фелла Ноулз не шевельнулся. Ему было семьдесят четыре года. Его лицо с прозрачной кожей, на котором, казалось, отражались все эмоции, сейчас было непроницаемым. Он открывал и закрывал рот, безмолвно кивал в ответ, но ничего не говорил. Только взгляд его выражал ужас.

– Возможно, – продолжил доктор Фелл, – когда-то давно она брала книги из этого запертого чулана. Эллиот так и не смог выяснить, когда она основала свой личный культ Сатаны; но это было за несколько лет до ее свадьбы. Число местных мужчин, которые были ее любовниками, удивительно велико. Но они не смогут сказать и ничего не скажут о ее увлечении сатанизмом. А это, в конце концов, единственное, что нас интересует. Ее это тоже очень интересовало, и это обернулось трагедией. Ведь что произошло? После долгого и романтического отсутствия предполагаемый Джон Фарнли возвращается в так называемый дом своих родителей. Молли Бишоп на короткое время воспрянула духом. Вернулся ее идеал! Вернулся ее наставник! Она твердо решила выйти за него замуж, несмотря ни на что. И примерно год назад, а точнее, год и три месяца они поженились. О господи, можно ли найти на свете более неподходящую пару? Я спрашиваю это вполне серьезно. Вы знаете, о ком и о чем она думала, выходя замуж. Вы знаете, за кого она вышла замуж на самом Деле. Вы можете догадаться, с каким молчаливым, холодным презрением он к ней относился и с какой ледяной вежливостью он стал относиться к ней, когда все узнал. Вы можете представить, какие чувства она испытывала к нему, когда ей пришлось надеть маску примерной, заботливой жены, хотя она подозревала, что ему все известно. Но между ними всегда существовало вежливое согласие: оба делают вид, что не знают об осведомленности другого. Ведь как он узнал, что она сатанистка, так и она, безусловно, очень скоро узнала, что он не настоящий Джон Фарнли. Итак, питая друг к другу ненависть, в которой они не признавались, супруги хранили тайны друг друга. Почему же он никогда не проговорился? Конечно, не потому, что она была тем человеком, которого наш пуританин рассчитывал исправить презрением. И не потому, что он, если бы осмелился, мог бы высечь ее кнутом. Она была преступницей – о да, господа, несомненно! Она была поставщицей более опасного наркотика, нежели героин или кокаин, и он это знал. Она была соучастницей убийства Виктории Дейли, и он это знал. Вы знаете, что он часто выходил из себя. Теперь понятно, что было тому причиной. Тогда почему он не выдал ее, как ему этого ни хотелось? Потому что он был не в состоянии этого сделать! Потому что они хранили тайны друг друга. Он не был уверен, что он не сэр Джон Фарнли; но он этого боялся. Он не знал, может ли она доказать, что он не Джон Фарнли, он боялся спровоцировать ее, да – этого он ужасно боялся. Он не знал, подозревает ли она его, но он этого боялся. Он не был тем милым, легким человеком, каким его описывает мисс Дейн. Но он не был и сознательным обманщиком. Его память была слепа, и он ориентировался в ней ощупью. Очень часто он был уверен, что он – настоящий Джон Фарнли. Но в его душе всегда оставалось опасение, что, бросив вызов судьбе, он окажется в ловушке и ему придется отражать удар. Ведь он тоже мог быть преступником!

Натаниэль Барроуз вскочил с кресла.

– Я не могу с этим мириться! – пронзительным голосом воскликнул он. – Я отказываюсь участвовать в этом! Инспектор, я призываю вас остановить этого человека! Он не имеет права с предубеждением относиться к еще не доказанному факту. Как представитель закона, вы не имеете права говорить, что мой клиент…

– Лучше сядьте, сэр, – спокойно произнес Эллиот.

– Но…

– Я сказал – сядьте, сэр.

Маделин обратилась к доктору Феллу.

– Что-то вроде этого вы уже сегодня говорили, – напомнила она ему. – Что-то о том, что он «ощущал себя преступником», хотя и не знал, в чем его преступление. Это «ощущение себя преступником» сделало его еще большим пуританином, вернее, захватило его всего; и все-таки я не понимаю, при чем тут это. Что все это значит?

Доктор Фелл засунул в рот пустую трубку и затянулся.

– Помните, – пробубнил он, – о согнутой петле и белой двери, которую эта петля поддерживает? В этом-то и заключается тайна всего дела. В конце концов, мы к этому подойдем. Итак, каждый из них, пряча свою тайну, как кинжал за пазухой, гримасничает и притворяется перед всеми и даже перед собой. Виктория Дейли упала жертвой тайного культа ведьм всего через три месяца после того, как они поженились. Мы можем себе представить, что Фарнли должен был чувствовать в этот момент. «Если бы я был в состоянии это сделать…» Эти слова стали его рефреном. Пока он был не в состоянии ее выдать, она могла чувствовать себя в безопасности. В течение года она была в безопасности. Но затем они узнали сокрушительную новость, что появился претендент на его титул и состояние. Тогда ей представились новые возможности: смелые, рискованные и обнадеживающие. Итак, вот они. Ее муж не был настоящим наследником. Она сразу поверила, что настоящим наследником окажется истец. Если так случится, ее муж лишится наследства. Если он лишится наследства, у него больше не будет причин молчать относительно ее, и он ее выдаст. Поэтому он должен умереть. Все просто и ясно, леди и джентльмены!

Кеннет Марри пошевелился в своем кресле, отняв руку, которой закрывал глаза.

– Один момент, доктор! Так это было тщательно спланированное преступление?

– Нет! – очень серьезно ответил доктор Фелл. – Нет, нет, нет! Это я и хочу подчеркнуть. Преступление не было блестяще спланировано, его совершили в отчаянии, экспромтом, за один вечер. Оно было придумано так же быстро, как кукла была сброшена вниз. Позвольте мне объяснить. Когда леди Фарнли впервые услышала об истце – подозреваю, это случилось гораздо раньше, чем она в этом призналась! – она решила, что пока ей нечего бояться. Ее муж будет бороться за свои права, она должна заставить его бороться и, по иронии судьбы, сама бороться за него. Она вовсе не желала видеть, как прогонят ненавистного ей человека, она вцепилась в него еще крепче, чем раньше. Было вполне возможно, что он выиграет иск при таких законах и при настороженном отношении судов к претендентам на крупные состояния. При любом повороте событий отсрочка, которая требовалась закону, дала бы ей передышку, чтобы подумать. О чем она не знала и что другая сторона тщательно скрывала до недавнего времени, так это существование отпечатков пальцев. Это было веское доказательство. Оно давало истцу шанс. С этими неумолимыми отпечатками пальцев вопрос решился бы за полчаса. Зная характер своего мужа, она предположила, что он достаточно хладнокровен и честен, чтобы признаться в обмане, как только его разоблачат; как только он узнает, что он не Джон Фарнли. Когда эта граната взорвалась, она поняла, что гибель неминуема. Вы припоминаете, в каком настроении пребывал Фарнли в тот вечер? Если вы мне описали правильно, то в каждом его слове и в каждом движении чувствовался один настойчивый и в тот момент непонятный мотив: «Ну, вот оно, испытание. Если я его переживу – хорошо. Если нет, то есть одно обстоятельство, которое почти примирит меня со всем остальным. Я смогу рассказать о женщине, на которой женился». Да, черт возьми! Я правильно истолковал его настроение?

– Пожалуй, – признался Пейдж.

– Итак, она приняла крайние меры. Действовать надо было сразу же, мгновенно, без страха! Действовать до того, как завершится сравнение отпечатков пальцев! Она приняла эти меры так же быстро, как вчера, когда на чердаке нанесла мне ответный удар – прежде, чем я успел открыть рот! Надо признать, действовала она великолепно, да, она убила своего мужа!

Барроуз, бледный и весь в поту, тщетно стучал по столу, чтобы призвать собравшихся к порядку. Наконец у него появилась искра надежды.

– Кажется, вас не остановить, – проворчал Барроуз. – Если полиция этого не сделает, мне ничего не остается, как только подать протест. Нечего сказать, ваша теория очень стройна. Но замечу, у вас нет доказательств. Пока вы не покажете, как был убит сэр Джон, – он был в полном одиночестве, – до тех пор я не стану… – Он задохнулся своими словами, возмущенно надулся и широко развел руками. – А этого-то, доктор, вы показать и не можете!

– Да нет, могу, – возразил доктор Фелл. – Первая путеводная нить у нас появилась вчера на дознании, – задумчиво продолжил он. – Хорошо, что показания записаны. Теперь нам осталось лишь собрать некоторые детали, которые с самого начала лежали у нас под носом. Смотрите, чудо совершилось у нас на глазах. Мы получили устные доказательства. Мы ими воспользуемся. Мы упорядочим улики и предоставим их следственному совету. И… – он сделал неопределенный жест, – выдернем засов из люка виселицы.

– Вы получили доказательства на дознании? – переспросил Марри, уставившись на него. – От кого?

– От Ноулза, – сказал доктор Фелл.

Из уст дворецкого вырвался сдавленный крик. Он сделал шаг вперед и закрыл лицо рукой, но не произнес ни слова.

Доктор Фелл пристально смотрел на него.

– Ах, я знаю, – проворчал доктор. – Дело дрянь. Но такова жизнь. Ирония судьбы. Да, такова жизнь. Ноулз, приятель, вы любите эту женщину? Она ваш любимый ребенок. Но вы, по своей невинности, желая сказать нам правду, своими показаниями на дознании приговорили ее, словно сами повесили. – Он по-прежнему неотрывно смотрел на дворецкого. – Теперь я могу сказать, – спокойно продолжал доктор Фелл, – некоторые думали, что вы лжете. Но я знал, что вы не лжете. Вы утверждали, что сэр Джон Фарнли покончил с собой. Вы завершили вашу историю, сказав, – это застряло в вашем подсознании, – что видели, как он отбросил нож. Вы заявили, что видели в воздухе нож. Я знал, что вы не лжете, потому что у вас в этом месте возникли те же проблемы, как тогда, когда вы за день до этого разговаривали с Эллиотом и со мной. Вы колебались. Вы ощупью искали ответ в вашей несовершенной памяти. Когда Эллиот надавил на вас, вы призадумались и дрогнули. «Это бы зависело от размера ножа, – сказали вы. – Порой я вижу летучих мышей. А иногда, сэр, не видишь и теннисного мяча, пока…» Выбор слов говорит о многом. Думаю, было так: примерно во время преступления вы видели, как что-то пролетело в воздухе. Ваше подсознание зафиксировало, что вы увидели это перед убийством, а не сразу после него!

Он развел руками.

– Замечательная летучая мышь! – с сарказмом произнес Барроуз. – И еще более замечательный теннисный мяч!

– Что-то очень похожее на теннисный мяч, – серьезно согласился доктор Фелл, – хотя, конечно, намного меньше. Гораздо меньше. К этому мы еще вернемся. Пойдем дальше и обсудим природу ран на шее покойного. Мы уже слышали много потрясающего и душещипательного об этих ранах. Мистер Марри утверждал, что они походили на следы клыков или когтей; он считает, что их нельзя было нанести окровавленным складным ножом, найденным в изгороди. Даже Патрик Гор, если вы мне правильно его процитировали, сделал очень похожее замечание. И что же он сказал? «Я никогда не видел ничего подобного до тех пор, пока Барни Пул, лучший дрессировщик запада Миссисипи, не был убит леопардом». Этот мотив о когтях мы слышали не раз. А еще мы находим много любопытного в потрясающих, наводящих на размышления медицинских показаниях доктора Кинга на дознании. У меня есть записи этих показаний. Черт! Ха! Дайте взглянуть. «У него было три неглубокие раны», – сказал доктор. – Тут доктор Фелл очень сурово посмотрел на собравшихся. – «Три неглубокие раны, начинающиеся на левой стороне горла и заканчивающиеся под правой челюстью, направленные чуть вверх». И, наконец, еще более убийственный вывод: «Ткани сильно разорваны». Ткани разорваны, а? Конечно, это странно, господа, если оружием был тот острый (даже с зарубками) нож, который инспектор Эллиот сейчас вам показывает.

Разрыв горла бывает… Что ж, посмотрим. Вернемся к версии следов когтей и рассмотрим ее. Каковы основные черты ран, нанесенных когтями? Как это вписывается в картину смерти сэра Джона Фарнли? Основные характеристики следов от когтей следующие. Первая: они неглубокие. Вторая: они нанесены острыми концами, которые скорее рвут и царапают, нежели режут. Третья: это не отдельные порезы, они нанесены одновременно. Мы считаем, что каждое из этих качеств соответствует характеру ран на шее Фарнли. Я обращаю ваше внимание на несколько странные показания, данные доктором Кингом на дознании. Он не говорит откровенной не правды; но он явно действует так, чтобы представить смерть Фарнли как самоубийство! Зачем? Заметьте – он тоже, как и Ноулз, любил маленькую Молли Фарнли, дочь своего старого друга, которая называет его «дядей Недом» и черты характера которой, вероятно, ему знакомы. Но, в отличие от Ноулза, он защищает ее; он не хочет, чтобы ее шея сломалась пополам на конце веревки.

Ноулз протянул руки, словно в мольбе. Лоб его покрылся потом; но он по-прежнему молчал.

Доктор Фелл продолжил:

– Мистер Марри некоторое время назад намекнул нам, что тоже видит суть нашего дела, когда говорил о чем-то летящем в воздухе и спросил, почему нож не бросили в пруд, если он действительно был оружием. Так что мы сейчас имеем? Мы имеем нечто, брошенное в Фарнли в сумерках, и этот предмет был меньше теннисного мяча. Это было что-то, обладающее когтями или остриями, которые могут оставить следы, похожие на раны от когтей…

Натаниэль Барроуз хихикнул.

– История с летающими когтями, – усмехнулся он. – Браво, доктор! И вы можете сказать, что это были за летающие когти?

– Я сделаю лучше, невозмутимо произнес доктор Фелл. – Я вам их покажу. Вы их вчера видели.

Из вместительного бокового кармана он извлек что-то завернутое в большой красный носовой платок. Разворачивая осторожно, чтобы тонкие, как иголки, лезвия не задели носового платка, он достал предмет, который Пейдж узнал и от чего пришел в состояние шока. Это был один из тех предметов, которые доктор Фелл извлек из деревянной коробочки, припрятанной в чулане. На ладони доктора Фелла лежал тяжелый свинцовый шар с четырьмя большими крючками, похожими на те, которые используются для ловли глубоководной рыбы.

– Вы интересовались назначением этой своеобразной вещицы? – дружелюбно спросил доктор. – Вы интересовались, как это можно использовать? Центральноевропейскими цыганами – именно цыганами, я повторяю, – это опасное оружие использовалось очень эффективно. Я возьму моего Гросса, не возражаете, инспектор?

Эллиот открыл портфель и достал оттуда большую плоскую книгу в серой обложке.

– Вот, – продолжил доктор Фелл, поигрывая книгой, – это самый полный из когда-либо написанных учебников для судей, полицейских и адвокатов. Я вчера вечером послал за ним в город, чтобы навести справки. Здесь на страницах двести сорок – двести пятьдесят вы найдете полное описание этого свинцового шара. Цыгане использовали его как метательное оружие, а также для осуществления сложных, почти фантастических краж. К шару прикреплена длинная, очень легкая и очень крепкая леска. Когда шар бросают, крючки легко цепляются за все, что попадается, как якорь судна. Свинцовый шар дает необходимый для броска вес, а леска позволяет возвратить его назад с добычей. Послушайте, что пишет об этом Гросс: «В бросках цыгане, особенно дети, необычайно искусны. Дети всех народов развлекаются, бросая камешки, преследуя цель бросить их как можно дальше. Но не таков юный цыганенок; он собирает груду камешков величиной примерно с орех и выбирает цель, такую, например, как небольшой камень, маленькая дощечка или старая тряпка, отходит от нее на расстояние от десяти до двадцати шагов и начинает бросать свои камешки… Он тренируется часами и вскоре добивается такого мастерства, что никогда не промахивается, целясь в предмет не больше своей руки. Когда он достигает этой стадии, ему дают метательный шар с крючком… Юный цыганенок считается готовым к работе, когда он способен, бросив шар, снять кусок тряпки, подвешенный на ветку дерева». Дерева, заметьте! Вот так он с потрясающей ловкостью может похищать белье, одежду и тому подобное – и ни загороженные окна, ни прочие преграды ему не препятствие. Можно представить, насколько эффективно это невероятное метательное оружие! Оно может разорвать человеку горло и вернуться…

Марри застонал. Барроуз продолжал молчать.

– Гм-м… да. Итак, нам известно о жутком и поразительном умении Молли Фарнли бросать камни, которое она приобрела, когда в детстве общалась с цыганами. Мисс Дейн нам об этом говорила. Нам известны ее неожиданные суждения, которые подчас поражают. Так где же была Молли Фарнли во время убийства? Вряд ли вам надо об этом напоминать: она была на балконе своей спальни, выходящем на пруд. Вот так, прямо над прудом; а ее спальня, как нам известно, находится над столовой. Как и Уэлкин в нижней комнате, она стояла менее чем в двадцати футах от пруда, но наверху. Очень высоко? Вовсе нет. Как сказал Ноулз, бесценный в своих поговорках, обеспечивающих ей путь на виселицу, это новое крыло «немного смахивает на кукольный домик», а балкон находится всего в восьми-девяти футах над садом. Итак, в сумерках она следит сверху за своим мужем, стоя достаточно высоко, чтобы цель была как на ладони. В комнате за ней, как она призналась, темно. Горничная находится в соседней комнате. Что привело ее к столь неожиданному решению? Может быть, она что-то шепнула, чтобы ее муж посмотрел вверх? Или он уже смотрел на звезду, задрав вверх свою длинную шею?

Маделин с ужасом в глазах повторила:

– Смотрел на звезду?

– Вашу звезду, мисс Дейн, – мрачно пояснил доктор Фелл. – Расследуя это дело, я много беседовал с самыми разными людьми; и, полагаю, это была ваша звезда.

Память вернулась к Пейджу. Он сам думал о «звезде Маделин», когда бродил по саду за прудом в вечер убийства. Это восточная звезда, которой он дал поэтичное название и которую видно от пруда, если вытянуть шею и посмотреть в сторону дальних труб нового крыла.

– Да, она вас ненавидела. Виной тому было внимание к вам ее мужа. Может быть, она решилась на убийство, именно увидев, как он смотрит на вашу звезду. А ведь ее он не замечал. Держа в одной руке леску, а в другой свинцовый шар, она размахнулась и метнула его! Господа, я обращаю ваше внимание на странное поведение этого бедняги, оказавшегося на крючке! Борьба, хрипы, удушье, подергивание тела, прежде чем оно упало в пруд, – что это вам напоминает? Поняли? Все становится ясно, правда? Крючки не проникли глубоко – она об этом позаботилась. Тело было сильно покалечено, о чем свидетельствуют все. Направление ран, как было установлено, шло слева направо и вверх. Он потерял равновесие и упал в пруд (помните?), слегка повернув голову к новому крылу дома. Когда он упал в воду, она дернула оружие к себе.

С тяжелым, мрачным выражением лица доктор Фелл поднял свинцовый шар.

– Вот эта маленькая красавица! Конечно, когда вытащили тело, не осталось ни кровавых, ни каких-либо других следов. Оно упало в пруд, и кровь смылась. Вы помните, что вода в пруду была настолько взбаламучена (естественно, из-за ее попыток выдернуть шар), что залила песок на расстоянии нескольких футов. Но шар следов не оставил – он, видимо, упал в кустарник. Теперь подумайте! Кто был тем единственным человеком, который слышал какое-то любопытное шуршание? Единственный человек – Уэлкин, находившийся в столовой внизу, достаточно близко, чтобы слышать его! Это шуршание его заинтриговало. Очевидно, оно было произведено не человеком. Вы поймете, что я имею в виду, если попытаетесь в качестве эксперимента пролезть сквозь тисовый кустарник, густой, как широкая ширма, как заметил сержант Бертон, когда позже нашел нож с отпечатками пальцев покойного, «вонзенный» в заросли. Я избавлю вас от подробностей. Но в общих чертах именно так она осуществила одно из самых безнравственных убийств, с которыми мне приходилось сталкиваться. Оно было спровоцировано вспышкой ненависти и увенчалось успехом. Она всегда ловила мужчин и теперь поймала свою жертву. Разумеется, она не уйдет от возмездия. Ее схватит первый же полицейский, встретившийся по дороге. Затем ее повесят. Это будет справедливо. А все из-за счастливого побуждения Ноулза рассказать нам о полете теннисного мяча в сумерках!

Ноулз слегка развел руками, словно пытался остановить автобус. Его лицо стало совершенно прозрачным, и Пейдж испугался, что он потеряет сознание. Но он по-прежнему молчал.

Барроуз, сверкая глазами, казалось, воодушевился.

– Это изобретательно! – воскликнул он. – Это убедительно! Но это ложь, и я разобью вас в суде! Ваши измышления недоказуемы, и вы это знаете. Ведь остальные тоже клялись! Уэлкин! Вы можете повторить, что он сказал? Ведь Уэлкин кого-то видел в саду! Он утверждает, что видел! Что вы скажете на это?

Пейдж с тревогой заметил, что доктор Фелл выглядит довольно бледным. Он очень медленно поднялся, возвысившись над всеми, и указал на дверь.

– Вот он, мистер Уэлкин, – ответил он. – Стоит перед вами. Спросите его. Спросите его, сможет ли он сейчас с уверенностью объяснить, что он увидел в саду.

Все оглянулись. Никто не заметил, как долго Уэлкин стоял в дверях. На его, как всегда, безукоризненно выбритом ангелоподобном лице читалось беспокойство. Уэлкин вытянул нижнюю губу.

– Э… – протянул он, откашлявшись.

– Говорите же! – прогремел доктор Фелл. – Вы слышали, что я сказал. Теперь говорите вы. Вы уверены, что видели что-то глядящее на вас? Вы уверены, что там вообще что-то было?

– Я думал… – замялся Уэлкин.

– Да?

– Я… э… господа! – Он помолчал. – Я бы хотел, чтобы вы мысленно вернулись во вчерашний день. Вы все поднялись на чердак, а потом мне рассказали, что там вы осматривали какие-то любопытные предметы, которые нашел доктор Фелл. К сожалению, я с вами туда не ходил. Я не видел этих вещей до сегодняшнего дня, когда доктор Фелл обратил на них мое внимание. Я… э… говорю о черной маске Януса, которую нашли там, в деревянной коробке. – Он снова откашлялся.

– Это заговор, – заявил Барроуз, быстро вертя головой направо и налево, словно следя за быстрым движением машин на дороге. – Вы не выйдете сухим из воды. Это все умышленный наговор, и вы все в нем…

– Пожалуйста, дайте мне договорить, сэр, – резко возразил Уэлкин. – Я сказал, что видел что-то или кого-то, глядящего на меня через нижнее стекло двери. Теперь я знаю, что это было. Это была маска Януса. Я сразу же узнал ее, когда увидел. Мне приходит в голову – тут я понял, на что намекает доктор Фелл, – что несчастная леди Фарнли, чтобы доказать мне, что в саду действительно кто-то был, просто привязала эту маску на другой конец лески и спустила ее вниз; к сожалению, она спустила ее слишком низко, так что…

Тут, наконец, заговорил Ноулз.

Он подошел к столу и положил на него руки. Старик плакал, и какое-то время слезы мешали ему говорить членораздельно. Когда он все же смог заговорить, его слова шокировали всех, словно заговорил какой-нибудь предмет мебели.

– Это наглая ложь! – сказал Ноулз.

Старый, запутавшийся и жалкий, он принялся стучать рукой по столу.

– Правильно! – поддержал его Барроуз.

– Это все ложь, ложь и ложь! Вы все в этом замешаны! Вы все ополчились против нее, вот что! Никто из вас не даст ей шанса. Что из того, если она немного взбалмошна? Что из того, если она читала книги и, может быть, флиртовала с молодыми людьми? Сильно ли это отличалось от игр, в которые они обычно играли в детстве? Они все дети! Она не хотела никому причинить вреда. Она ничего плохого не хотела… И вы ее не повесите! Клянусь богом, вы ее не повесите! Я позабочусь о том, чтобы никто не причинил вреда моей маленькой леди, вот что я сделаю!

Его голос сорвался на крик, слезы текли по щекам, и он погрозил им пальцем.

– Я покажу вам… Грош цена вашим великим идеям и великим догадкам! Она не убивала этого сумасшедшего, безумного нищего, который пришел сюда и выдавал себя за мистера Джонни. Тоже мне мистер Джонни! Этот нищий – Фарнли? Это ничтожество? Он получил то, что заслужил, и мне очень жаль, что его нельзя убить еще раз. Из свинарника он – вот откуда! Но мне на него наплевать. Говорю вам, вы не причините вреда моей маленькой леди. Она его не убивала, нет, никогда! Я могу это доказать!

В глубокой тишине все услышали стук трости доктора Фелла по полу и его хриплое дыхание. Он подошел к Ноулзу и положил руку на его плечо.

– Я знаю, что она не убивала, – мягко произнес он.

Ноулз бросил на него непонимающий, безумный взгляд.

– Вы хотите сказать, – воскликнул Барроуз, – что сидели здесь и рассказывали нам всякие небылицы только потому…

– А вы думаете, мне нравится это занятие? – прервал его доктор Фелл. – Вы думаете, мне нравится хоть одно слово, которое я сказал, или хоть одно движение, которое мне пришлось сделать? Все, что я рассказал вам об этой женщине, ее собственном культе ведьм и ее отношениях с Фарнли, – чистая правда. Все. Она вдохновила убийцу и помогла ему. Только она не убивала своего мужа! Она не сталкивала куклу и не была в саду в момент убийства. Но… – Его рука сжала плечо Ноулза. – Вы знаете закон. Вы знаете, как он действует и как может раздавить человека. Я запустил этот механизм. И леди Фарнли будет висеть выше, чем Натан Хейман, если вы не скажете правду! Вы знаете, кто совершил убийство?

– Конечно, знаю, – огрызнулся Ноулз. – Еще бы мне не знать!

– И кто же это?

– Это же так просто! – ответил Ноулз. – И этот сумасшедший нищий получил все, что плыло ему в руки! Убийца…