Сокол на запястье

Пеан 4 АЛКЕСТА

Царь Адмет и его добрая супруга Алкеста встретили Аполлона с честью. Вестник богов Гермес уже сообщил им о воле Зевса, и они приняли ее в смущении: виданное ли дело, чтобы олимпиец служил пастухом у смертного? Поэтому царская чета совсем не знала, как себя держать и вышла встречать солнечного лучника на дорогу. Но он жестом удержал их от поклонов, прошел в дом и, не говоря ни слова, уселся в золу у очага.

— Вы не должны оказывать мне никаких почестей. — проронил Феб, пересыпая горсть пепла из ладони в ладонь. — Иначе разгневаете тех, кто сильнее вас. — Он с ожесточением швырнул себе пепел на голову, от чего его золотые кудри подернулись сединой. — Смотрите и ужасайтесь.

— Может быть, ты выпьешь молока? — Алкеста робко приблизилась к нему с глиняной кружкой в руках. — И позволишь омыть тебе ноги? Все-таки у нас впервые в доме бог.

Феб смерил их презрительным взглядом: что они понимают? Смертные!

Но запах теплого коровьего навоза, которым так и благоухала кружка, ясно доказывал: ему предлагают парное. И хлеб, наверное, только что из печи.

— Молока? — переспросил лучник, — Пожалуй, — и послушно вытянул ноги. Как ни как он топал пешком от самого Олимпа!

Царь и царица знаками выслали рабов и сами принялись обхаживать гостя. Они чувствовали, что хлопот не оберутся с этим небожителем.

— Спать я буду в хлеву. — заявил Феб. — На соломе.

Его вполне удовлетворило, как смущенно переглянулись супруги. «Какие милые люди!» — скривился он.

— Неужто боги хотят наказать не только тебя, но и нас? — с горечью воскликнул царь. — Заставляя нарушать закон гостеприимства?

«И умные», — Аполлон смерил Адмета оценивающим взглядом.

— Так и быть. — сегодня я еще окажу вам честь и разделю с вами трапезу. — он убрал с коленей Алкесты насухо вытертую ногу. — Но завтра будете посылать ко мне в поле мальчика с узелком. Эй, женщина, я люблю медовые лепешки. — лучник прошествовал к столу. — Никогда нельзя быть уверенным, что разгневает богов. У вас есть дети?

Царь с царицей присели на краешек скамьи и во все глаза глядели, как солнечный гипербореец отправляет себе в рот ячменные лепешки с перетертыми орехами.

— У вас есть дети?

Хозяева помотали головами.

— Счастливцы. — Аполлон вытер руки о тунику. — Вам нечего терять. И не за кого бояться.

Царь с царицей снова переглянулись. Было ясно, что больше всего они боятся друг за друга.

— Пустое. — успокоил их лучник. — Вы люди. Значит после смерти встретитесь в Аиде. — на его лице появилось выражение тоскливой скуки. — А я, даже если и попаду в Аид — что вряд ли, — то не найду там своей Корониды. Нимфы после смерти становятся деревьями. У них нет души. Сколько бы я не обнимал черную липу, теплее от этого она не станет.

Он замолчал, удивленно глядя на Алкесту. Женщина плакала.

— Я сошью тебе людскую одежду, — сказала царица, вытирая пальцем глаза, — и дам грубые сандалии, чтобы ты не испортил свои золотые сапожки по нашей грязи. Это все, что мы можем для тебя сделать.

У Феба отвисла челюсть. Смертные жалели его. Грязь и глина земная! Как низко он пал! Люди должны бояться, а не похлопывать богов по плечу! Лучник, конечно, мог показать им, как выдыхает пламя. Или поразить взглядом любого из голубей, гнездившихся на деревянных балках под крышей. Но вместо этого сказал:

— Спасибо, добрая Алкеста. С моими сапожками ничего не случится Я ведь умею ходить над землей.

На том и разошлись.

Вечером Феб выбрался из хлева, где устроился на ночлег, и примерился к стене дома (ведь даже боги ходят по нужде). За открытым окном гремела посуда. Алкеста ополаскивала глиняные плошки в медном котле с горячей водой, а седая сгорбленная старуха с красными, как волчьи ягоды, глазами, вытирала их холщовым полотенцем.

— Надо избавиться от этой чумы. — гнусавила она. — В доме кишмя кишат мыши. Вместе с ними приходит коровье бешенство. Выгоните его! Это будет приятно богам.

Царица отставила миску.

— Зачем вы так говорите, матушка? — спросила она, глядя остановившимися глазами мимо старухи. — Он так несчастлив. Куда же ему идти?

«Хорошая у Адмета жена», — усмехнулся Феб.

— Ты навлечешь на дом беду! — вспылила старуха. — Я всегда была против того, чтоб Адмет кормил тебя свадебной айвой и сажал на волчью шкуру.

«Известное дело! — хмыкнул гипербореец. — Хорошие хозяйки получаются только из тех, кого берут на волчьих шкурах». — он был доволен собой и местом, куда попал. — А ты, карга, закрой пасть. А то подпущу крыс в твою кровать.

Он щелкнул пальцами: «Побудь немного без языка, старая ведьма», — но половинка слова не застряла у матери Адмета в горле. Феб с удивлением повертел головой и почти сразу увидел кукушку, покачивавшуюся невдалеке на серебристой ветке тополя. Стало ясно, что Алкеста сейчас разговаривала не со своей свекровью. Великая Мать не хотела оставить его и здесь!

Застыв в дверях хлева, гипербореец испытал легкий стыд при виде шевелящихся под соломой мышей. Очутившись в незнакомой усадьбе он наводнил своими слугами дом. Так ему казалось спокойнее.

Устроившись поудобнее, лучник вызвал видение засыпающей царской четы. Алкеста лежала, обхватив Адмета за плечи красными от кипятка руками, и тяжело вздыхала.

— Как страшно. — прошептала она. — Иметь ребенка и потерять. Я, наверное, теперь всегда буду дрожать за наших детей.

— Не бойся. — царь поцеловал ее в макушку. — Когда боги пошлют нам наследника, я сумею его защитить.

«Глупец, — усмехнулся Аполлон, — Ты не сумеешь защитить даже самого себя!» Он не обиделся. Ведь людям не дано знать будущее.

На следующий день в благодарность за добрый прием Феб избавил всю Фессалию от полевых мышей, а усадьбу Адмета еще и от домашних.

Утром царь повел светозарного гостя осматривать свои стада. Чем, чем, а быками Адмет был богат как никто на свете.

— Я не знаю, как их сосчитать, и поэтому делю по цветам. — царь указал Аполлону на море белых, черных, карих и сливочных спин.

У каждого стада был свой пастух, следивший лишь за тем, чтоб коровы одного цвета не смешивались с другими.

— Теперь тебе придется приглядывать за всеми одному. — развел руками Адмет. — Ума не приложу, как это сделать.

— А ты и не прикладывай. — усмехнулся Феб и в мгновение ока смешал коров, как краски на палитре.

Царь протер глаза. Его коровы не просто перепутались между собой, а слились и разъединились, так что их шкуры стали пятнистыми, как у собак в Далмации.

— Что ты наделал? Мои быки! — только и мог сказать он.

— Разве ты не знаешь, — пожал плечами Аполлон, — что пятнистый скот лучше нагуливает бока, да и молоко у него жирнее. Клянусь, что, когда буду уходить, все верну на свои места.

Потрясенный Адмет молчал, не зная, как спорить с богом.

— Согласись, что так гораздо веселее. — подбодрил его лучник. — И к тому же, если твоих быков украдут, их нельзя перепутать ни с какими другими.

Царь кивнул. Мог ли он сердиться на гостя?

С этого дня Аполлон зажил припеваючи, охраняя бескрайние стада. Трижды: на рассвете, в полдень и вечером — он обращался в волка и обегал своих пятнистых пленниц, не слишком грозным рыком сгоняя их в кучу. Этого было достаточно, чтобы насмерть перепуганные коровы уже не пытались разбрестись.

Из речной глины лучник слепил маленький алтарь с глиняной фигуркой Асклепия, на который каждый день совершал возлияния и крошил лепешки для птиц. В остальное время он был предоставлен самому себе и мог сколько угодно упражняться в игре на флейте. Феб не был одинок. С ним оставался ворчун Марсий, который время от времени развлекал гиперборейца язвительной беседой. И если бы не тоска, прочно поселившаяся в сердце солнечного бога, он почитал бы дни, проведенные у Адмета, счастливейшими в своей жизни.

Однако дар пророчить неприятности остался при нем. Фебу казалось, что стоит ему бросить слово предупреждения о грозящих невзгодах, и беды начинают скапливаться сами собой. Он не даром говорил о грабителях, но никак не ожидал увидеть в такой малопочтенной роли своего же собрата, вестника богов Гермеса.

Этот проныра давно шлялся в окрестностях, вызывая у Феба самые черные подозрения. Дважды он даже приценился, а не продаст ли лучник пятнистых коров и почем? Но гипербореец был не лыком шит и знал, что к чему. Торги между бессмертными не ведутся. В их кругу возможна лишь благородная мена. Гермесу, конечно, было что предложить: и крылатые сандалии, и шлем, и жезл, обвитый змеями. Но все эти вещи совершенно не интересовали Аполлона.

— Мне некуда летать. — сказал он. — А складно врать я умею и без твоего жезла мудрости. К тому же коровы не мои, а царские. Адмету и предложи свои побрякушки.

— Мне велено вести торг с тобой.

Гермес успел прикусить язык, и вопрос: «Кем велено?» — так и застыл на устах Аполлона. Он и сам знал, кто подсылает к нему хитреца-вестника.

Великая Мать не оставляла попыток наказать бывшего слугу. На этот раз ей подвернулся под руку Гермес. Всем было известно, что он гоняется за тайными знаниями. Стоило пообещать ему открыть какую-нибудь сокровенную мудрость, и вестник готов был разбиться в лепешку, лишь бы получить желаемое.

У Геру и Гермеса связывали давние отношения. Нет, вестник не домогался Матери богов, за это при Зевсе можно было живо слететь с Олимпа. Но все слышали, что когда-то, очень давно, Гер-о и Гер-мес были едины. Кто их разделил и зачем было неизвестно. Но оба до сих пор ощущали в себе недостаток чего-то очень важного и, встречаясь, с подозрением смотрели друг на друга: не досталось ли одному больше, чем второму.

Мать обладала великими знаниями, но хранила их в тайне. Гермес умел распространять науки, но мало во что был посвящен. Словом, от этой парочки Феб не ждал ничего хорошего и решил построже следить за стадами. Адмет не должен был пострадать из-за внутренней вражды бессмертных.

Вооружившись благими намерениями, лучник удвоил свое усердие и теперь гонял вокруг коров целыми днями. Ничего удивительного, что вскоре он устал и решил возлечь под раскидистым платаном. Разморившись на полуденном солнышке — все-таки бегать в шкуре жарковато — волк задремал. Он и не думал, что провалится в сон надолго. Но когда открыл глаза, за верхушку дерева уже цеплялись розовые закатные облачка. Луг дремал в объятьях сухого теплого вечера. Слабый ветер пробегал по траве, коровы бродили сытые и спокойные. Но отчего-то сердце божественного пастуха кольнуло: не то что бы животных стало меньше — он их никогда и не считал. А так, неспокойно и все.

Феб встал, прошелся по краю поляны и настороженно повертел шеей. Он втянул носом воздух и едва заметно повел ушами. При каждом шаге его лапы пружинили, а от загривка до хвоста пробегала дрожь. Аполлона бил сильный охотничий азарт. Не мудрено, что через несколько минут он нашел, что искал: следы целой дюжины быков, которые вели… к тому самому платану, под которым всего несколько минут назад волк спокойно спал. Они шли от стада и обрывались у белого камня, где валялись холщовая сумка с едой и пастушья соломенная шляпа.

— Эй, Марсий! — подозрительно позвал лучник. — Где быки?

— Какие быки? — сонно осведомился рапсод. — Ты спятил? Тебе быков не хватает?

Феб зло затряс флейту.

— А ну-ка отвечай! Здесь были быки. Они шли под это дерево. А потом их словно кто-то проглотил!

— Кто-то? — рассердился Марсий. — Посмотри на себя, серый оборотень! Поставь волка коров стеречь!

Феб ужаснулся. Но тут же отмел страшную мыль. Он не мог задрать скот. Вокруг не было ни следов борьбы, ни крови, ни костей. Губы и одежда солнечного бога оказались чисты, под ногтями не виднелось характерного бурого ободка, который появлялся у гиперборейца после удачной охоты. Во рту не чувствовалось привкуса сырого мяса, а в желудке блаженной тяжести. Да и кто в силах проглотить 12 коров за раз? Он бог, а не бездонная бочка!

Удостоверившись в собственной невиновности, Феб похолодел от дурной мысли. А что скажет царь Адмет, когда узнает, что целая дюжина его любимых быков пропала неизвестно куда? Уж его-то удастся убедить, будто солнечный оборотень задрал скот. Люди охотно верят небылицам о богах. Если же Адмет прогонит Аполлона из пастухов раньше срока — такое право для фессалийского царя Зевс тоже предусмотрел — на любой другой земле бывший лучник Великой Матери окажется вне закона. Всякий должен гнать и преследовать его. Гиперборейца можно забрасывать камнями, травить собаками, нельзя только убить — он бессмертен. Но в последнее время это звучало плохой шуткой.

Найти вора казалось Фебу не только делом чести, но и собственной безопасности.

«Так было хорошо!» — сокрушенно вздыхал он. Царица Алкеста соткала для него теплый шерстяной плащ и украсила его золотой вышивкой. Виноградные листья бежали по краю, кружась на фоне серой пелены дождя. От их яркого блеска на душе становилось веселее. Будто Алкеста говорила: все пройдет, и в печали есть радость, утешься, отдохни у нас, мы не осуждаем тебя. Ничего подобного вслух она, конечно, не посмела бы сказать, но боги читают мысли.

«У Адмета хорошая жена», — снова подумал Аполлон. Уже не в первый раз за последнее время. Он не претендовал на Алкесту. Это было бы неблагодарностью. К тому же она не в его вкусе: полненькая, кареглазая, со смуглой кожей. Но Феб слишком хорошо знал: боги завистливы. Вечно враждуя между собой, они не потерпят доброго согласия между смертными. «Адмету досталась слишком хорошая жена. — закусил губу лучник. — И это его погубит».

Двигаясь по следам украденных коров, он дошел до самого моря. Широкий пролив разделял здесь каменистый берег Фессалии и песчаную косу на азиатской стороне. «Кажется, это именно тот брод, по которому хитрец Гермес незаметно провел бедняжку Ио, когда Мать богов превратила ее в корову за то, что она якобы соблазнила Загрея. Это еще кто кого! Живо на спину и ноги врозь! Какая женщина устоит против такого обращения? Тем более нимфа — дунул и нет ее. Остался плеск без волны. Эхо без голоса… А Гермес-то ловкач, — думал Аполлон, разглядывая следы. — Схватил Ио за хвост и перетащил на другой берег. Шаг по текучей воде, и коровы как не бывало, а благодарная нимфа в объятьях спасителя. Всех обставил! Зевс без любовницы. Геро без мести. А ее быстроногий двойник, наконец, может отдохнуть, загнав свое неугомонное копье в коровье лоно. Мне бы так! — лучник почесал нос. — Надо учиться крутить чужой скотине хвосты… Хвосты!»

Тут его осенило. Феб всегда знал, что внутренний монолог полезен, если его, конечно, вовремя прервать. Гермес тащил быков за хвосты, поэтому-то следы вели не к берегу, а от него. Значит, он решил повторить шутку с Ио! Ему следовало бы знать, что одна и та же пьеса не идет дважды с одинаковым успехом.

Помчавшись вдогонку, Феб даже не предполагал, что так скоро настигнет своего обидчика. Крылатая шляпа вестника богов виднелась на противоположной стороне пролива за пятнистыми коровьими спинами. Гермес явно спешил.

— Стой, вор, отец всех воров на свете! — закричал Аполлон, полагая, что следует все-таки предупредить врага о своем приближении.

Беглец даже не обернулся. Он сделал вид, что за рокотом волн не слышит гневного голоса преследователя. Это была гнусная уловка: боги и видят, и слышат гораздо лучше смертных, да к тому же читают мысли.

— Верни скот! — заорал лучник, скидывая с плеч колчан и в бешенстве вытряхивая к ногам его содержимое.

На этот раз Гермес остановился.

— А что ты мне можешь сделать? — издевательским тоном осведомился он. — Волки летать не умеют!

— Я придумал кое-что получше. — мрачно заметил Аполлон, поднимая с земли золотую стрелу и прилаживая ее к тетиве. — Думаю, что вышибу из твоей дурной головы бессмертие.

Это было против правил, и Гермес побледнел. Есть волшебные вещи, пришедшие в мир до начала времен. Золотой Серп Деметры, стрела Аполлона, жезл самого Гермеса, пояс Афродиты, и кое-что еще… С помощью каждой из них можно было причинить зло не только людям, но и богам. В прежние времена, когда все бессмертные враждовали, они часто пускали подобные штуки в ход. Но с наступлением олимпийского покоя обитатели горних высот поостыли и по молчаливому согласию не использовали грозные орудия друг против друга. Люди — иное дело. На то они и смертные, чтобы умирать. Бессмысленная глина! Прах от праха земного.

— Ты чего? Спятил? — завопил Гермес, видя, что противник не шутит. Он-то прекрасно знал, что золотая стрела Феба не дает промаха.

Аполлон только закусил губу. «Будешь знать, как воровать чужое». — бубнил он себе под нос, натягивая лук.

Вестник богов был трусоват. Кошелек на базаре срезать, жульничать в кости, наплести с три короба и обчистить до нитки — это пожалуйста. Но кто бы мог подумать, что в него станут стрелять!

— Сдаюсь! Сдаюсь! Забирай своих коров! Подавись ими! — закричал он, срывая с головы летучую шляпу и размахивая ею в воздухе так, что голубиные крылья на ней мотались, как белые флаги.

Аполлон ослабил руку только в самый последний момент, и стрела все же сорвалась. Сила выстрела была явно недостаточной, чтоб достичь противоположного берега. Но при виде приближающейся золотой точки Гермес обделался, как младенец. Хорошо, что боги едят амброзию и гадят соответственно тоже нектаром. Стойкий запах благовоний донесся до лучника с морским бризом.

Униженный враг, проклиная обидчика, поплелся в воду отмывать тунику и сандалии.

— Ну что? Обмочил свои крылатые тапки? — ржал Аполлон. — Долго летать не сможешь?

— Твоими молитвами. — бубнил Гермес. — Всем расскажу. Правильно тебя сослали!

— Расскажи! Расскажи! — покатывался гипербореец. — А я добавлю.

— Послушай, Аполлон, — захныкал вестник. — Зачем тебе меня позорить?

— А тебе зачем меня обкрадывать? — лучник сдвинул золотые брови. Стрела, упавшая, не долетев до берега, почему-то не возвращалась.

— Мне приказали! — жалобно крикнул Гермес, отжимая подол туники.

— Кто?

— Сам знаешь.

Стрела не поднималась из глубин. Феб начинал нервничать. И тут до него дошло: оружие возвращалось к хозяину, лишь поразив жертву. Вкусив крови. А Аполлон пощадил Гермеса. В последний момент сжалился над ним. Сдержался. «Мера во всем» — какой горечью теперь звучал этот девиз. Золотая подруга упала на дно моря и никогда больше не вернется. Он сам запретил ей.

— Почему я все время теряю?! — Феб рухнул на колени и вскинул кулаки к небу. От тоски он готов был выть и кататься по песку.

Гермес, потрясенный до глубины души, взирал через пролив на бесновавшегося гиперборейца, за которым, точно в насмешку, закрепилась слава очень спокойного бога. Вестник не сразу осознал, что Аполлон убивается не по быкам Адмета.

Тем временем вода в проливе начала вскипать. Стрела валялась на дне и, не сделав своего дела, раскалялась с каждой минутой все сильнее. Вокруг нее уже бурлил крутой кипяток.

— Эй, там, на палубе! — крикнул, наконец, Гермес. — Сделай что-нибудь. А то скоро вареные осьминоги на берег полезут.

Феб молча встал с песка и, повернувшись спиной к проливу, побрел прочь. Его больше не интересовал украденный скот. Вернувшись под свой платан, гипербореец рухнул на землю и, ни слова не сказав пытливому Марсию, пролежал без движения до следующего дня. Пятнистые коровы блуждали, как хотели, их потаскивали волки и соседские крестьяне, от чего стада Адмета даже не убывали. Хлеб и вино, принесенные кухонным служкой из дворца, так и остались нетронутыми.

Раздавленный тяжестью потери Феб валялся в тени и ничего не желал. На следующий день к нему пришел с визитом Гермес, чувствуя себя виноватым в случившемся.

— Я никак не могу перевести коров обратно на твою сторону. — сказал он. — Вода бурлит не подступишься.

— Из-за моей стрелы? — убито осведомился гипербореец. Он попытался приподняться на локтях, но даже это движение далось ему с трудом.

— Мне очень жаль, что все так получилось, — мямлил вестник.

— Чего уж там, — махнул рукой Феб. — Садись, угощайся. Вино. Лепешки.

Гермес жестом отверг щедрое приглашение. Вино уже явно прокисло, над ним роем вились пчелы. Хлеб зачерствел.

Помахав перед носом рукой, вестник сел возле Аполлона на землю.

— Как ты валяешься в такой помойке?

Гипербореец пожал плечами.

Гермес осторожно достал из-за спины какой-то предмет, завернутый в белый холст, и не без сожаления протянул его лучнику.

— Я не могу вернуть твою стрелу. Мои крылатые сандалии тебе не нужны. — сказал он. — Может, это принесет утешение?

— Что это? — Феб скривился, как от зубной боли.

— Арфа. Я слышал, ты любишь музыку.

Холст соскользнул с отполированных бычьих рогов, и изумленный Аполлон увидел чудесный черепаховый панцирь, скреплявший тонкие конские волосы, натянутые в качестве струн.

— Откуда у тебя такая прелесть? — выдохнул он, на мгновение забыв обо всех своих невзгодах.

— Так, мастерил на досуге. — Гермес коснулся пальцем струн. — Но у меня совсем не получается играть. Я, видишь ли, туг на ухо. — он рассмеялся. — Бери. Клянусь сидонским торгом, не плохой обмен!

Вестник всучил гиперборейцу арфу, а сам прошелся вокруг дерева. Его удивленный свист означал, что он наткнулся на глиняную фигурку Асклепия. Феб поморщился. Ему было неприятно, что кто-то видит маленький алтарь и заветревшие подношения на нем.

— Кто это? — Гермес, прищурившись, рассматривал изображение.

— Мой сын. — нехотя признался Феб.

Нельзя ручаться, что вестник не подумал: «Скульптор из тебя, как из меня музыкант».

— Геро говорила, ты сам его убил?

Звук, который Аполлон издал в ответ, мог означать все, что угодно, только не согласие.

— Значит не сам. — констатировал Гермес. — Ну мне пора. Кажется, благодарностей за арфу я не дождусь.

— Постой, — Феб встрепенулся, точно вспомнил что-то. — Как-то Триединая обмолвилась, что ты… ты пытаешься воскрешать мертвых. Это правда?

Гермес застыл вполоборота.

— Конечно нет! За это могут сбросить с Олимпа. Зевс этого не любит! — вестник был готов отрицать решительно все, даже свое общее происхождение с Геро, которое уже предполагало склонность к колдовству.

Но Аполлон смотрел на него такими глазами, что у Гермеса вся ложь застряла в горле.

— Послушай, на что ты меня подбиваешь? — испугался он. — Вот твой мальчишка всего и виноват-то был в том, что учил свои глиняные игрушки ходить. А его утопили, как котенка. Великая Мать никому не позволит посягать на свое…

— Великая Мать? — переспросил лучник. — Я думал это Зевс.

— Не смеши меня! — фыркнул Гермес. — Что он может? Сучья молниями сшибать? Превращаться в быка и крыть пастушек? Все его решения нашептаны Геро. Разве ты не слышишь ее голос за каждым раскатом грома?

— Гермес, милый! — взмолился Феб. — Я пожалел тебя вчера. Хотя мог убить. Помоги мне вернуть сына!

— Ты в своем уме? — к вестнику вернулся дар красноречия. — Обмена между Жизнью и Смертью запрещено касаться под страхом потери божественности! Я верну коров. Забирай арфу. Могу даже нырнуть за твоей стрелой, если ты хочешь, чтоб я сварился. Только не требуй этого.

— Но почему? — лучник готов был рухнуть к ногам гостя. — Почему этого нельзя делать?

Гермес окончательно вышел из себя.

— Потому, что ничего хорошего из твоей затеи не получится! — заорал он прямо в лицо Аполлону. — Думаешь, мне зачем были нужны коровы?

Феб пожал плечами.

— Я устраиваю мистерии. Магические опыты. И вот, заруби себе на носу, чума с рогаткой! Еще ни разу… ни разу (!) не вышло так, чтоб корова после колдовской метаморфозы собралась по частям правильно. То рога не из того места торчат, то вымя на спине болтается, то глаз из-под хвоста смотрит.

Феб ошалело глядел на вестника.

— Действовать приходится вслепую. — пояснил тот. — На своей шкуре проверять.

— Ну хоть попробовать. — не очень уже уверенно попросил лучник. — Может…

— Должен еще предупредить, — строго заявил Гермес. — Особо не обольщайся. Души из Аида не выходят. Если нам и удастся поймать какую-нибудь сущность, обитающую в преисподней, то это совсем не обязательно будет твой сын. Я поселю ее в тело, а дальше ни за что не ручаюсь.

— Это уж моя забота. — решительно оборвал его Феб. Ему почему-то казалось, что стоит глиняному тельцу Асклепия задвигаться и открыть глаза, как он тут же кинется к отцу с распростертыми объятьями.

Однако реальность оказалась куда менее радужной.

Боги побрели к проливу. От кипящей воды вздымался пар. Гермес снял одну сандалию с крылышками и протянул ее Аполлону. Искусство летать заключалось в волшебных предметах богов, и потеряв стрелу, Феб не мог подняться в небо.

Спутники положили друг другу руки на плечи и заскользили над водой, как два калеки, поджимая босые беззащитные ноги. Тяжесть тянула богов вниз, а купаться в кипятке при всем своем бессмертии им не хотелось.

Подлетая к противоположному берегу, сандалии заметно устали и едва помахивали крылышками. Боги чиркали пятками по гребешкам горячих волн.

— Ума не приложу, как достать стрелу? — сокрушенно пожал плечами Феб.

— Ты уж приложи, постарайся. — съязвил Гермес. — А то у меня под домом не море, а уха плещет.

— Зато рыбу можно котелком черпать. — парировал лучник.

— Соли много. — сплюнул на песок вестник. Он зажал нос двумя пальцами. — Я с детства рыбий запах не переношу.

На берегу действительно стоял аромат переваренной рыбной похлебки. Йодистые водоросли добавляли в него стойкую вонь. Через минуту Аполлон почувствовал, что его мутит.

— Все из-за твоей стрелы!

— Все из-за того, что я тебя пощадил.

Спутники углубились в прибрежную рощу. Сосны здесь росли не кучно, а поодаль друг от друга, подставив солнцу широкие вечнозеленые зонтики. Скальное основание было изрыто гротами. В одном из них обитала нимфа Майя, мать Гермеса. Она вышла встречать гостей, вытирая руки о передник, и вестник чмокнул ее в щеку, прошептав пару слов на ухо. Майя настороженно стрельнула глазами в Аполлона. Он пришел забрать ее коров. А она-то только отставила подойник. Ах, негодный гиперборейский выскочка! Надо было хорошенько смотреть за скотом. Раз уж потерял, пеняй на себя!

Ни одну из этих мыслей Майя, конечно, не высказала вслух. Гость был богом, а она всего лишь нимфой. Но на лице женщины ясно читалось, чьи, по ее мнению, это теперь коровы.

— Послушай, — Аполлон удивленно почесал затылок. — Ты ведь появился в результате деления… с Геро. Какая же Майя тебе мать?

— Приемная. — пояснил вестник. — Геро досталось много, а мне, — он хмыкнул, — почти ничего. Как раз, чтоб слепить младенца. Геро стала Матерью богов. А меня спрятали в лопухах: с глаз долой, из сердца вон.

— Я об него споткнулась, — со смехом сообщила Майя, — И взяла себе.

Аполлон кивнул. Его подкупало трогательное согласие, царившее в семье Гермеса. Воры и обманщики, а как между собой ладят! Иным «честным богам» следовало поучиться.

От острых глаз лучника не ускользнуло и то, что нимфа, которая может по желанию менять возраст, выбрала для себя сухую моложавую осень. Ее черные, как смоль, волосы едва заметно прихватывал иней, а у глаз и губ залегли тонкие паутинки морщин. Как раз то, что надо, чтобы выглядеть красивой матерью сильного и возмужавшего сына.

Понравилась гиперборейцу и Ио, возившаяся с коровами в загоне. Нежная и бесхитростная, она своим спокойным, как вода в чашке, обликом только оттеняла лукавство, светившееся в глазах Гермеса.

Оставив женщин, боги углубились в заросли за пещерой, и Гермес показал гостю узкий ход, уводивший под землю.

— Я нашел его еще в детстве. — с гордостью сказал он. — Майя о нем ничего не знает. Это мой грот. Для тайных занятий. — на лице вестника появилось высокомерное выражение.

Спутники с трудом протиснулись в каменную щель. Скала сдавила их со всех сторон. Аполлону едва не сделалось дурно. Он любил воздух и свет. Желательно много воздуха и света. Бездонное небо в перьях вечерних облаков и столь же бездонное море далеко внизу под ногами, окрашенное то золотыми, то алыми, то фиолетовыми срезами волн. А он летит домой на север… Феб вовремя спохватился и вернул себя к реальности. Он был в тесной крипте, где приходилось двигаться на ощупь, скользя ладонями по шероховатой поверхности стен.

Только перейдя на волчье зрение, Аполлон смог хоть что-то разглядеть. Он засверкал во мгле желтоватыми глазами оборотня, так что даже Гермес вскрикнул от испуга. Сам вестник, сколько бы не носился по свету в крылатых сандалиях, под землей чувствовал себя как дома. Его завораживала темнота и таинственность подземных троп.

Аполлон огляделся. В крипте были незнакомые ему вещи. Пять точек на полу, отмеченные булыжниками, по-видимому, соответствовали пяти стихиям мироздания. Земля, Вода, Огонь, Воздух и Эфир. Для людей их четыре, для богов — сколько пожелают. Точки были соединены между собой неглубокими бороздками, заполненными какой-то черной вязкой жидкостью.

— Это нефть — молоко земли. — пояснил Гермес, глядя, как Феб с сомнением дотронулся до жидкости кончиками пальцев и поднес их к носу. — В детстве я пристрастился сосать ее из расщелин в камне.

— Я бы не хотел, чтоб меня кормили черным молоком. — протянул лучник. Теперь он понимал, откуда у Гермеса неистребимое пристрастие к колдовству и запретными знаниям.

— Зато ты хлебал молоко волчицы. — с обидой парировал вестник.

— Это спорное утверждение.

Оба божества пересекли крипту, и Феб развернул холст, в котором нес фигурку Асклепия. Он боялся, что от жара над водой глина растрескается. Но все обошлось. Неуклюжие кривые ручки малыша цеплялись за палец лучника. Аполлон не понимал, почему смешная глиняная игрушка, стоит ей попасться ему на глаза, вызывала слезы. Ведь она не была самом Асклепием. Не была даже его жалким подобием. Но чего бы только он не отдал, лишь бы увидеть, как по этой глине пробежит дрожь жизни.

— Положи в центр. — приказал Гермес. — Аполлону было невыразимо жалко расставаться со своим сокровищем. И страшно оставить его одного, неподвижного и беззащитного, посреди пяти стихий, каждая из которых стремилась пожрать его.

— Встань в ногах. — вестник высек искру и зажег черную жидкость в бороздках на полу.

Пятиугольник вспыхнул.

— Заклинаю тебя Гором и Озирисом, повелителем мертвых… — дальше Гермес понес такую невообразимую околесицу с упоминанием всех мало-мальски известных древних богов, что лучник чуть не заснул пока слушал. — Раствори свои врата и верни нам душу Асклепия. Заклинаю тебя, Царь-Змей Преисподней, этим жезлом. — Гермес поднял свой волшебный, обвитый змеями посох, и к нему потянулись лучи от всех концов горящего пятиугольника. — Отдай нам Асклепия! — с этими словами вестник стукнул сияющим жезлом в грудь глиняного человечка, и у того на месте сердца разверзлись трещины, сквозь которые бил поистине адский пламень.

Нечто шло из самой глубины земли, заполняя глиняную фигурку и не вмещаясь в нее.

Вот на глазах у потрясенного Аполлона по безжизненным членам побежала дрожь. Вот они закрошились, не выдерживая страшного света. На какое-то мгновение лучнику показалось, что пламя даже слегка приподняло Асклепия над полом.

Но потом все исчезло. Свет погас. В крипте стояла звенящая тишина. Нарушаемая лишь острым запахом горелой глины. Феб не сразу понял, что воспринимает обоняние как слух. Его чувства перепутались, а это служило верным признаком свершившегося магического акта.

В полной темноте прерывистое дыхание Гермеса действовало на нервы, как барабанная дробь. Феб прижал ледяную ладонь к пылающему лбу, а другой пошарил перед собой в поисках фигурки Асклепия. И тут что-то с отчаянной силой цапнуло гиперборейца за палец. Злобно, по-собачьи, до кости.

— Ай! — завопил лучник, отдергивая руку и пытаясь стряхнуть пакость, рачонком вцепившуюся ему в пальцы.

Не тут-то было. У самого запястья Феба послышался скрежет глиняных зубов. Лучник осознал: еще минута, и он не сможет не только играть на арфе, но и стрелять.

— Убирайся!!! Что это? Что это? — закричал он, болтая дрянью из стороны в сторону и, кажется, заехав ею по Гермесу.

От неожиданности тот потерял равновесие и уселся прямо на один из своих «стихийных» булыжников, больно ударившись задом.

Почувствовав в крипте еще что-то живое, существо мигом переключилось на него. Оно выпустило изжованную руку Аполлона и прыгнуло на вестника.

— Мама! — завопил тот.

Как и следовало ожидать в грот ворвалась Майя. Гермесу только казалось, что она не знает о его тайном убежище. Зыбкое пламя лампы в ее руке осветило крипту во всем безобразии магического погрома. Камни были раскиданы, жезл выворочен из земли, нефть грязными черными пятнами расплескана по полу, а глиняный уродец со злобными красными глазками скакал от стены к стене и даже по потолку, оставляя грязные следы неловко вылепленных кривых лапок.

— Что ты натворил? Это не Асклепий! — Аполлон пытался зажать губами кровь, хлеставшую из прокушенной кожи на руке.

— Я предупреждал! Предупреждал! Мама, я его предупреждал! — Гермесу все еще не удавалось встать с пола. Он серьезно опасался, что повредил себе позвоночник.

— Пошел отсюда! Пошел! — Майя с тряпкой кинулась выгонять глиняного бесенка из грота. — Я тебе! — полотенце так и хлопало в воздухе, но, кажется, ни разу не попало по мальчишке.

Тот выскочил из грота, не оказав нимфе достойного сопротивления. Уже на пороге глиняный уродец располосовал зубами тряпку, которой Майя пыталась шлепнуть его, и был таков. Кусты только затрещали под его неуклюжими ножками.

— Что это? — Аполлон с трудом протиснулся к выходу. — Что это было?

— Мерзость под небесами. — лаконично отчеканила нимфа. — Ты опять взялся за свое? — она обернулась к Гермесу. Угольные брови на ее челе сдвинулись, не суля ничего хорошего. — Когда это кончится? — многострадальное полотенце опять засвистело в воздухе.

— Мама! Мама! — Гермес закрывался руками как мог.

— В прошлый раз у меня из очага бил вулкан! Мы чуть не задохнулись от серы! — не унималась Майя. — Вчера ты вскипятил море, и оно бурлит, как котелок с супом!

Аполлон оценил скромность вестника. Тот, оказывается, не рассказал матери, кто виновник катастрофы в проливе.

— Сегодня ты выпустил чудовище! — голос нимфы звенел от неподдельного гнева.

— Матушка, не бейте его! — встревоженная Ио вбежала в крипту вслед за свекровью и бухнулась на пол возле Гермеса, закрывая возлюбленного руками.

«Поди прочь! Зевсова потаскушка!» — Аполлон без труда прочел мысли Майи. Но вслух она ничего не сказала, лишь гневно дернула головой, заткнула рваное полотенце за пояс и размашистым шагом победительницы покинула подземное убежище сына.

«Какая идиллия!» — Аполлон вздохнул. На него вдруг накатила адская усталость. Он тупо смотрел, как волоокая Ио помогает Гермесу подняться, обнимает его и с трудом ведет к выходу.

— Э-э, — запоздало окликнул их лучник. — Ты обещал мне сына, а это что выскочило?

— Не знаю, — честно признался вестник. — Клянусь всем, что свято: не знаю.

«А что для тебя свято?» — подумал Аполлон.

— Я же предупреждал тебя. — оправдывался Гермес. — Оттуда может выскочить все, что угодно. — он зажимал рукою рассеченную бровь.

Ио, поддерживавшая возлюбленного, с укоризной посмотрела на Феба. «Аполлон, от тебя одни неприятности!» — прочитал он в ее глазах.

«Молчи, нимфа». — потребовал гость. Но с губ женщины и так не сорвалось ни одного упрека.

— Пойдем, Гермес. Я промою тебе рану. — только и сказала она.

В этот момент истошный вопль долетел до них с улицы, и боги со всех ног кинулись к пещере. Посреди опустошенного загона для скота стояла Майя, утратив, казалось, дар речи. Вокруг нее земля была истоптана коровьими копытами и залита кровью, как арена для игры с быками. При чем одного взгляда на ошметки шкур и сломанные рога было достаточно, чтобы сказать: быков обыграли.

— О-он сожрал их. — наконец, выдохнула Майя. На ее лице раздражение сменилось откровенным ужасом. — Твой глиняный уродец, Гермес! Он проглотил 12 коров и даже не поперхнулся!

— Не мой! — возмутился вестник. — Это ребенок Аполлона. Получите, что заказывали!

— Заказывали? — возмущенный лучник схватил обманщика за грудки и так затряс его так, словно хотел вытрясти душу настоящего Асклепия.

— Я просил вернуть мне сына. Ты согласился.

Гермес замахал руками.

— Я соглашался попробовать! Да отвяжись ты. — он отцепил от себя хлопотавшую Ио, уже намеревавшуюся зашивать ему разбитую бровь.

— Это чудовище надо найти. — вдруг решительно заявила Майя. — И убить. А то оно натворит дел.

Боги разом сникли. Обоих не прельщала перспектива новой встречи с зубастым уродцем из преисподней.

— Чего застыли, как глухие? — цыкнула на них нимфа. — А ну живо в лес!

Аполлон поразился, как быстро их с Гермесом ветром сдуло. «Ну ладно вестник — она ему мать. А я-то что?» И все же вдали от грозной Майи казалось куда безопаснее. Хотя поиски дьяволенка, вызванного неумелой магией Трисмегиста, и не входили в планы Феба. Чего-чего, а этого добра ему не нужно.

— Думаешь, он куда пошел? — Гермес размазал кулаком кровь по лбу.

— И думать не хочу. — фыркнул лучник. — Я возвращаюсь домой.

— А как же этот? — опешил вестник.

— А никак. — вспылил Феб. Он знал, что поступает некрасиво. — Через пролив ему не перебраться. Значит остальные коровы Адмета в безопасности.

— А мы? — взмолился Гермес. — Не оставляй меня одного!

— Ты заварил эту кашу, — зло бросил гипербореец, — ты и расхлебывай. Не надо было таскать скот.

Гермес хотел что-то возразить, но в этот миг невдалеке за деревьями раздался адский треск ломаемых сучьев, удар чего-то тяжелого о землю, жалобный стук разбиваемых черепков и громоподобный победный гогот, сотрясший берег до самого основания.

Не сговариваясь, боги бросились за деревья. Их глазам открылась небольшая поляна, посреди которпой стоял мужчина громадного роста и зверской наружности. Не узнать его было трудно. С головы и плеч незнакомца свисала львиная шкура, выглядевшая так, словно мех котенка напялили на взрослого человека. Рука гиганта покоилась на суковатой палице, глубоко увязшей от удара в земле.

Это был Геракл, любимейший из смертных детей Геро. Первый среди далеко не равных ему героев. Слуга и исполнитель любой воли Триединой. Единственный человек, который позволял себе не замечать перемен на Олимпе и все еще отпихивать «отца богов» сандалией от двери, точно тот продолжал оставаться малышом-Загреем. «Величайшая заноза в заднице нового порядка,» — подумал Аполлон, задирая голову и с любопытством разглядывая лицо героя.

Тот ответил ему столь же недружелюбным взглядом.

— Приветствую тебя, Геракл. Что случилось? — спросил солнечный лучник.

— Привет, скарабей. Все катаешь свой навозный шарик? — рыкнул герой.

Феб поморщился. Он терпеть не мог, когда солнце называли навозным шариком. Но чего ожидать от мужчины, одержимого лунными приливами?

— А ты все крушишь вокруг себя? — парировал гипербореец. Этого говорить не следовало.

— Я-а-а? — взревел Геракл. — Ну-ка повтори!

Он впадал в бешенство ни с того ни с сего, на пустом месте. Может, кровь приливала к голове — у крупных людей это бывает. А может, от недостатка мозгов герой просто не знал, когда его задели, когда нет, и на всякий случай убивал «обидчика». Так он прикончил почти всех своих друзей и шатался по земле страшно одинокий.

— Так что случилось? — встрял Гермес.

Хорошо, что Геракл столь же легко остывал, как и приходил в бешенство.

— На меня набросилось какое-то отродье! — пожаловался он. — Прямо из кустов. Я вздремнул на солнышке, а оно как прыгнет! И зубами в шею.

В доказательство своих слов герой размотал львиную шкуру и показал у себя на горле две красных полукруглых отметины.

— Ну я его и пришиб. — Геракл потянул из земли свою палицу, в ямке под которой лежали расплющенные черепки глиняной фигурки. — А что это?

— Так, результат неудачного эксперимента, — уклончиво ответил Геракл.

— Мерзость под небесами. — подтвердил Феб. — А ты куда идешь?

— К Адмету, куда же еще? — Геракл закинул себе на плечо палицу. — Один у меня остался друг. Хоть с ним слово перемолвить.

— А как ты намереваешься переправиться через пролив? — осторожно осведомился лучник.

— Говорят, он кипит? — маленькие глазки гиганта сверкнули лукавством. — Идемте со мной. Я покажу вам, как переходят вброд настоящие мужчины.

— Он сварится. — шепнул Аполлону Гермес. Оба молча последовали за героем.

— Возможно, лишь обожжет ноги, — возразил гипербореец. — Там, где мы с тобой утонем, ему по колено.

Но Геракл не собирался ни отступать, ни ошпаривать себе пяток. Он приблизился к морю, присел на корточки и глубоко вдохнул.

— Что ты задумал? — перекрикивая неожиданно поднявшийся ветер, спросил Аполлон.

— Сдуваю воду.

Геракл напрягал богатырские мехи своих легких и гнал волну все дальше и дальше от берега.

— Думаю, он хочет остудить кипяток, — заметил Гермес, с сомнением наблюдая за работой героя.

Между тем титанические усилия любимого бойца Триединой обнажили от воды уже довольно длинную полоску песка, и Геракл жестом пригласил богов вступить на нее следом за ним.

От шествовал по дну «вареного моря», продолжая дуть. От чего глаза у него налились слезами и полезли на лоб, а щеки готовы били вот-вот лопнуть. Естественно в таком состоянии он не мог насладиться красотами пейзажа. А вот Аполлон смотрел во все стороны.

Морское дно представляло собой странное зрелище. Водоросли пожухлой капустой лежали на камнях. Выпаренная соль седыми разводами украшала каждую раковину, каждый обломок доски. Некоторые рыбины так разварились, что мясо ошметками слезало с их костей. Другие еще годились в пищу, но были через чур солоны.

Невдалеке от берега, среди камней, Феб заметил свою застрявшую стрелу. Она раскалилась до красна и аж вибрировала в горячем воздухе. Поспешив к ней, Аполлон, не раздумывая, схватил свое драгоценное оружие за металлическое оперение и выдернул из дна.

Он сильно обжег ладони, но хуже всего было то, что, не напившись крови, стрела не желала даваться в руки хозяину. Она подпрыгивала, выскальзывала из пальцев и кусалась жаром. Не зная, что предпринять, Феб с досадой воткнул ее себе в ладонь. Божественная кровь, не то что у людей, но и ее хватило. Наконечник зашипел в ране и стал медленно остывать, золотое древко перестало трястись, а перья гневно трещать на ветру.

Аполлон испытал боль, плохо сравнимую с обычной. Она прожгла его насквозьт, от кончиков волос до ногтей на пальцах, овладела каждой клеткой, точно он ощутил мгновенный спазм. А потом оружие перестало быть для него просто стрелой. Явилось во всех своих блистательных ипостасях. Оно могло врачевать, порождать новую жизнь, создавать музыку, творить иллюзии… а не только убивать.

Все это открылось Фебу в один миг, благодаря тому, что он пожертвовал своей ладонью, чтоб успокоить жаждавший крови металл. Стрела преобразилась, оставаясь прежней. Мышиный демон тоже. Феб и раньше знал, какое сокровище у него в руках. Но теперь, когда оружие торчало из раны, неожиданно понял, какое сокровище в нем самом.

Геракл, между тем, дошел до берега и перестал дуть. Последние несколько шагов боги проделали вприпрыжку, потому что море с ревом ринулось на песчаную косу, намереваясь сомкнуться над их головами.

Возле дома Адмета путников встретила гробовая тишина. Служанки с коротко остриженными волосами неслышно сновали между двором и многочисленными хозяйственными пристройками. В их отрешенной сосредоточенности чувствовалось скорбное торжество. Возле дверей стояла громадная гидрия с тремя ручками. Ее белые бока и черное горлышко неприятно напоминали погребальные сосуды. Выходившие из дверей люди в молчании споласкивали руки и брызгали себе в лицо.

Кладбищенские цвета и неуместное очищение при выходе из царского дома насторожили Аполлона.

— Добрая женщина, что случилось? — лучник поймал за руку одну из рабынь.

Но та высунула язык и прикусила его, показывая, что не может говорить.

— Чего ты вяжешься? — возмутился Геракл. — Не видишь, кто-то помер!

— Наверное, мать царя. — предположил Гермес. — Она очень дряхла.

— Вредная старуха, — с сомнением протянул Феб. — Такая будет скрипеть, как несмазанная телега, пока не переживет всю родню.

И тут он нос к носу столкнулся с пожилой царицей, которую Алкеста под руки выводила из дому.

— Боги! — только и мог произнести лучник. — Неужели я опять прав, и здоровяк Адмет опередил мать?

— Ну-ка, корм для могильных червей, — строго обратился Гермес к старой царице. — Помнится, я уже проводил в Аид трех твоих мужей. А теперь поведу и сына? Ты что, кровь из них пьешь?

При виде бога ноги у старухи подогнулись, и она стала заваливаться на бок.

— И не стыдно вам? — в отчаянии воскликнула Алкеста, помогая свекрови усаживаться на ступеньки. — Мой несчастный супруг еще жив. Но Пифия предрекла ему скорую кончину.

— Вы что были в Дельфах? — опешил Аполлон.

— Да, мой господин. — с достоинством кивнула женщина. — Мы хотели узнать, когда у нас появится ребенок.

— Так куда же вас понесло? — возмутился Феб. — Дельфийский оракул принадлежит мне. А я пасусь в двух шагах от вашего дома!

— Мы не решились вас беспокоить напоминанием о детях. — покачала головой Алкеста. — К тому же в последние дни вас не было.

— Надо было подождать! — взвыл гипербореец и, прыгая через ступеньку рванулся в дом.

Царь Адмет, пока еще живой и здоровый, разве только через чур бледный, возлежал на одре, погруженный в глубокую меланхолию. Мимо него проходили домашние слуги и жители окрестных деревень, желавшие попрощаться с добрым владыкой. Многие роняли слезы. Не было слышно ничего, кроме шороха черных одежд.

— Адмет, дружище! — заревел с порога Геракл. — Что за шутки? Вставай немедленно!

Царь издал слабый стон.

— Не позорься! Ты еще не помер!

— Но я умираю. — еле слышно выдохнул приговоренный. — Пифия сказала…

— Пифия! — не выдержал Аполлон, подлетая к скорбному ложу Адмета. — Кто такая Пифия? Силу пророчеств она черпает у меня!

— А ты разве не знало, что я умру? — вздохнул царь.

— Знал. — насупился гипербореец. — Но никак не думал, что ты решишь сделать это прямо сейчас.

— Сегодня? Завтра? — пожал плечами Адмет. — Какая разница? Все равно я умру молодым.

Было видно, что желание жить совсем оставило царя.

— Нельзя внушать себе такие мысли. — строго сказал Гермес. — Я видел людей, которые уверились, будто умирают, и действительно гасли на глазах.

— Я могу изменить предсказание! — воскликнул Феб, с ожесточением сжимая свою золотую стрелу. — Смерть, раз уж вы сами пригласили ее в свой дом, все равно придет. Но Адмета может заменить любой из членов семьи. У вас ведь есть те, кому давно пора встретиться с предками… — лучник выразительно уставился на мать царя.

Та стояла в дверях, будто ничего не слыша.

— Эй, старая, о тебе речь! — довольно грубо окликнул ее Геракл.

— Твоему сыну едва за двадцать. — поддержал гиганта Гермес. — Он даже не оставил потомства. Вся Фессалия благословляет его доброту.

Лицо царицы стало скучным. Она медленно повернулась ко всем спиной и пошла прочь.

— Я всегда говорила: нельзя стареть. — раздался в комнате ясный голос. Оказывается, Майя, не доверяя сыну и его приятелю в поимке глиняного бесенка, последовала за богами. Она слышала весь разговор и не знала, как выразить свое возмущение. — Или люди бесчувственны, или с годами теряют способность замечать что-нибудь, кроме себя. — с осуждением сказала нимфа. — А ведь у нее есть душа, и после смерти она сможет жить в Аиде. В отличие от нас, нимф, которые если и умирают, то навсегда.

Майя обняла за плечи бледную, как зимняя зоря, Алкесту.

— Мужайся, девочка. Может, нам еще удастся уговорить твою бессовестную свекровь.

— И правда. Ей давно пора. — молвил Гермес, до слез тронутый поведением своей приемной матери. Было ясно, что сама Майя не стала бы долго колебаться.

— Нет. — очень тихо, но твердо возразила молодая царица. — Жизнь моей свекрови Фереты, это только ее жизнь. Никто не в праве… — она выпрямилась, и ладони Майи упали с ее плеч. — Любовь моя, — женщина скользнула к мужу и обняла его ноги, которые Адмет только что спустил со смертного одра. — Я была так счастлива с тобой, так позволь мне…

Никто не успел ничего сделать: царь оттолкнуть от себя жену, Аполлон зажать ей рот, а Гермес взмахнуть жезлом и вернуть ускользнувшую секунду назад. Слово сорвалось с губ царицы:

— …умереть вместо тебя. — Алкеста медленно опустилась на пол, точно вместе с голосом выдохнула и душу. Ее пальцы все еще сжимали ремешки на сандалиях Адмета, но спина согнулась так, словно в ней не было ни одной кости.

— Нет! — закричал, наконец пришедший в себя царь.

«Что я наделал!» — прикусил язык Аполлон.

— Я убью эту старую стерву! — Геракл, размахивая палицей, выскочил в сад.

По дороге он снес кипарисовую расписную колонну, выворотил косяк двери, растоптал гидрию и обрушился с побоями на ни в чем не повинный куст шиповника.

В это время во двор внесли крытые алым шелком носилки, а из них вышла румяная довольная Ферета, державшая подмышкой два мотка дорогой египетской материи, а на пальце моток бисера. Она ездила по лавкам и теперь в крайнем удивлении взирала на похоронные одежды слуг.

У Аполлона заломило затылок от нехорошего узнавания: за спиной старой царицы вспорхнула на ветку серая кукушка. Великая Мать снова посетила дом Адмета и подтолкнула его доверчивую жену к смерти. Неужели в наказание за то, что Алкеста отказалась выгнать Феба на улицу?

Лучник сжал кулаки. Ему были неведомы мотивы Трехликой. Но то, что всякий, кто оказывался добр к злополучному гиперборейцу, становился ее врагом, было ясно, как день.

Тело Алкесты, омытое и обряженное, должно было до утра оставаться в мегароне дворца. Слуги, окончательно сбитые с толку тем, что прощались с царем, а хоронить будут царицу, озабоченно сновали по дому.

Адмет рыдал у изголовья супруги.

— Я не поведу ее в Аид. — решительно сказал Гермес. — Пусть Танатос является за ней прямо сюда.

— А что, это мысль. — протянул Аполлон, критически разглядывая Геракла.

Тот, весь усыпанный землей от вывороченных розовых кустов, сидел в углу зала. Все знали, что гигант недолюбливает преисподней с тех пор, как его покусал трехглавый Кербер. Пса удалось присмирить и даже вылечить от бешенства — собственно, ради этого и понадобилось вытаскивать его из-под земли. Но вот Геракл перебалевал после этого сам и, говорят, не до конца поправился. Всякий, кто имел счастье наблюдать приступы его безумия и остаться в живых, с готовностью бы подтвердил, что без собачьей чумки тут не обошлось.

— Ты похож на свеклу. — сказал ему гипербореец. — Скажи-ка лучше, а что Танатос посильнее тебя будет?

— Меня-я?! — взревел Геркл, сжимая кулаки и надвигаясь на бога.

Адмет поднял на собравшихся бледное несчастное лицо, но так ничего и не смог выговорить.

— Потише. — пристыдил их Гермес. — Охота орать — идите на улицу.

— Меня?! Какой-то там подземный летун?

— Но у него львиная голова и когти. — деланно усомнился Аполлон.

— У меня тоже. — Геракл тряхнул шкурой нимейского льва, и она с грохотом железной кровли рухнула на пол.

Адмет вскочил и, зажимая руками уши, в слезах убежал в другую комнату.

— Слабо остаться здесь на ночь и подкараулить Танатоса? — самым невинным тоном осведомился лучник.

Вестник округлил от удивления глаза.

— Слушай… это, знаешь… я Танатоса видел только из-за реки… до сих пор волосы шевелятся. Они раз с Хароном играли в кости. Человеческие, между прочим. Харон поставил свой денежный ящик, куда ему кладут монетку за перевоз. Танатос — свой коготь. И продулся. Что было! Лету всю взбаламутили, пока дрались. Забытые души так в разные стороны и разлетались вместе с брызгами. А еще было…

Аполлон понял, что у Гермеса с перепугу началось словесное извержение.

— Так ты останешься?

— Если надо. — запнулся тот на середине фразы и стал, блудливыми глазами шарить по сторонам, ища Майю. В надежде, что она уведет его домой. Но нимфа давно удалилась, ее печалили грустные события, тем более если она ничем не могла помочь.

— А ты? — Феб требовательно обернулся к Гераклу.

— Я?! — снова взревел гигант.

— Ты только скрути эту бестию. — поторопился успокоить героя солнечный лучник. — А я пущу в него свою стрелу. И он не унесет душу Алкесты в Аид.

— Сделай раз в жизни доброе дело. — насел на бойца Гермес. — И тебе многое простится.

— Что, например? — Геракл думал, как камни катал. Он был не прочь вернуть другу жену. Хотя сам держался мнения, что жены — лишнее в отношениях между мужчинами. Однако ему хотелось послушать и посулы богов. Ведь всем известно, что Аполлон с Гермесом непревзойденные болтуны. Потому и держатся поодаль друг от друга — боятся сравнений. Какой случай свел их вместе? Любопытно подбить этих хлыщей на состязание в красноречии. — Так что я получу? — вслух спросил герой, укладывая дубину себе на колени и удобно устраивая на ней локти.

— Боги закроют глаза на твои выходки. — веско сказал Гермес. — Кто задушил змей Геры? Кто убил кифарой своего учителя музыки? Кто схватил немейского льва за хвост и сдернул с него шкуру, так что бедное животное с перепугу выпрыгнуло через собственную пасть? Кто заставил гидру запутаться в собственных головах и сдохнуть от удушья? Кто выпросил у Артемиды ее любимую лань с золотыми рогами, якобы для царя Эврисфея, и сожрал ее дорогой? Кто заново засрал конюшни Авгия в отместку за отказ платить по договору? Кто выдергал железным птицам перья из хвостов и забросал ими проплывающих аргонавтов? Кто надругался над критским быком, прежде чем доставить его в Микены?

— Жрицы из Лабиринта дразнили меня! — не выдержал Геракл. — Требовали, чтоб я показал свою мужскую силу! Думаете, легко было общипывать этих железных кур? Или загадить 300 локтей площади, на которую и кони-то потратили не меньше года?

— Это еще не все. — Аполлон перехватил инициативу у Гермеса. — Тебе предстоит, — величайший среди прорицателей закатил глаза, — обесчестить царицу амазонок. Убить царя Диомеда и скормить его мясо кобылицам. Оторвать Европу от Африки и каждой воткнуть в берег по каменному столбу. Выбить стрелой глаз Гелиосу, отнять у него золотой кубок и в нем разъезжать по океану. Напасть на старушек гесперид по дороге на базар и опрокинуть корзину с золотыми яблоками! Довольно? Или продолжать?

Геракл втянул голову в плечи.

— Есть еще что-то?

— Порядком. — кивнул лучник. — Скажу только, что венцом твоей созидательной деятельности будет убийство любимого орла Зевса. После чего Олимп дрогнет.

— Тебя низвергнут на самое дно. — запугивал героя Гермес. — Это уж точно!

— Но за что? — возопил гигант. — Я ведь убивал чудовищ по приказу богов!

— Но ведь тебе никто не приказывал поступать с ними с такой жестокостью. Ты еще в молодости показал свой зверский нрав, отрезав носы и уши сборщикам налогов царя Эгины.

— А чего они… налоги собирают? — огрызнулся Геракл. Он хотел выглядеть злым, но на самом деле был испуган. Если перед воротами в Аид ему предъявят подобный счет, Елисейских полей не видать!

— Твое место в пещерах тартара. — угадав мысли Геракла, отчеканил вестник. — Даже Асфоделиев луг с его вечным туманом и скукой для тебя слишком хорош.

Герой хлопал округлившимися от обиды глазами и прерывисто дышал.

«Эй, вестник, потише. — мысленно предупредил приятеля Аполлон. — У него сейчас начнется припадок».

— Я бы, конечно, мог помочь. — вняв совету Феба, Гермес заговорил мягче. — Ты же знаешь, я проводник. Мое дело, куда вести душу. Мне ничего не стоит пройти мимо тартара и свернуть на Елисейские поля. Или даже провести тебя к лодкам, которые отчаливают на Острова Блаженных. Там правит Кронос, и никакой Зевс, никакая Геро тебя не достанут.

На простодушном лице гиганта появилась надежда. Его нехитрые мыли были прозрачны для богов, как кусочки слюды.

— Но ты должен нам помочь. — закончил за вестника Аполлон. — Танатос — не шуточный противник. С ним не удастся поступить, как с критским быком. Так что? По рукам?

Насупившийся Геракл отбил протянутую ладонь Феба. Он чувствовал, что боги втравили его в какое-то скользкое дело, которое намереваются обтяпать чужими руками. А сами будут только сидеть в сторонке да наблюдать за дракой. Уж как он не любил небожителей! Ему-то самому было обещано бессмертие. Но лишь после череды подвигов, каждый из которых, оказывается вызывал гнев олимпийцев.

— Ладно. Что надо делать? — нехотя осведомился герой.

Аполлон сделал им с Гермесом знак подойти поближе и начал объяснять свой план.

Ровно в полночь Танатос осознал, что вестник богов так и не привел ему душу Алкесты. Более того, не собирается вести.

Это было вопиющим нарушением правил. Выскочка Гермес разгуливал по Аиду, где хотел, да еще потаскивал у Танатоса подручных, под видом вызывания душ умерших. Души, известное дело, не откликаются. Тем, кто в тартаре, не до живых. Их днем и ночью мучают за земные грехи. Те, кто хлебнул воды забвения и блуждает по Асфоделию, не помнят даже собственных имен и не откликаются на зов. Счастливчики же, вечно пляшущие на солнечных Елисейских полях, и подавно глухи. Им так хорошо, что не до забот верхнего мира. А вот кусачие дьяволята Танатоса так и норовят выскочить в любую щель. Они родились в мрачных глубинах тартара, и им любопытно поглядеть на солнышко да загрызть пару-тройку людишек. Что ни говори, а живая кровь бодрит!

Наглая выходка вестника, который отлынивал от своих прямых обязанностей, взбесила духа тьмы. Теперь он, Танатос, должен мять старые кости, исполняя чужую работу!

Дорогой чудовище сочиняло жалобу, намереваясь по возвращении записать ее когтем на спине какого-нибудь грешника и сгонять его во дворец к Аиду, а тот уже доложит выше, кому следует. Ведь Гермес, хоть и гуляет по преисподней, как дома, но царю подземного мира не подчиняется.

В этом Танатос тоже видел непорядок. Его простая душа требовала логики, в которую вестник, скользивший между мирами, не вписывался. «Нет над ним начальства, вот он и чудит!» — вздохнул демон, вылетев из разлома в земле близ дворца Адмета.

Теплый ночной воздух неприятно полоснул его по коже. Твари из тартара не привыкли жить под небом, их раздражали шорохи и звуки открытого мира, больно царапал ветер. «Вот для этого и нужен Гермес, — рассуждал Танатос. — Спустил душу вниз и все дела. Напился, наверное». — прикидывал он причину неявки вестника.

Во дворе дворца Танатос заметил небольшую стелу с изображение женской фигуры, закутанной в гиматий. «Готовятся. — отметил про себя демон. — Порядочные люли».

У ворот стояли выкаченные из конюшни погребальные дроги. Вертикально застывшие на одном колесе, они напоминали детские качели. С высоты своего полета Танатос видел и невысокий холмик царский гробницы на некрополе за городской стеной. Вокруг него даже ночью возились рабочие, отодвигая камень от входа в дромос и затаскивая в него белевший сквозь тьму саркофаг.

Еще раз отметив порядочность обитателей усадьбы, демон обругал Гермеса лентяем. «К таким людям и не поспешил!»

Дверь во дворец была специально открыта, чтоб душа в свою последнюю ночь дома могла спокойно побродить по родным местам. Дальше ей предстоял нелегкий путь.

Танатос проскользнул внутрь. Он отлично видел в темноте. Но не в такой. Под землей темнота ровная, а здесь рваная: на улице одно, в доме другое. С непривычки Танатос пару раз налетел на стену, прежде чем проник в мегарон. Здесь, благодаря квадратному окну в крыше, было светлее.

На высоком одре лежало тело Алкесты, покрытое легким полупрозрачным покрывалом из эламского шелка с золотой протяжкой. Но не блеск драгоценных нитей привлекал демона. Его притягивало теплое ровное свечение, разливавшееся чуть выше уже похолодевшего тела молодой царицы. Оно концентрировалось над солнечным сплетением, как маленький горячий шарик. Этот шарик Танатос должен был забрать. Он протянул когтистую лапу и сделал несколько шагов.

Казалось, женщина лишь ненадолго задержала дыхание. Демон видел уйму покойниц и покрасивее, чем эта. Трогательное выражение преданности, застывшее на ее лице, не остановило его ни на секунду. Когти щелкнули в воздухе, и в этот миг у кого-то не выдержали нервы. Громадная дубина, взвившись в воздухе, опустилась на голову Танатосу, и удивленный демон услышал, как трещит его собственный череп.

Однако дети тартара и с раскроенными костями бессмертны. Промятая внутрь голова Танатоса уже в следующую минуту приняла прежнюю форму, и демон оскалил пасть. Рев, который он издал, сотряс дворец. На следующий день Адмет утверждал, будто упал с кровати и потерял сознание. Боги оставили это заявление на его совести. Не все отличаются олимпийской храбростью, олимпийским спокойствием и олимпийской предприимчивостью. Бессмертные, например, просто зажали уши, зажмурили глаза и по-гаргоньи высунули языки, полагая, что в таком виде им ничего не угрожает.

Однако и Геракл не оплошал. Он продолжал размахивать дубиной, отгоняя демона от тела бедной Алкесты до тех пор, пока Аполлон не сообразил, что пора и ему вступать в дело. Для этого потребовалось вынуть пальцы из ушей — чем-то ведь надо держать лук. И открыть один глаз — как-то ведь надо целиться. Золотая стрела приятно согрела ему руку.

«А-а, будь, что будет!» — подумал Феб и спустил тетиву как раз в тот момент, когда Геракл, устав гоняться по залу за Танатосом, вцепился ему в хвост. Лучнику показалось, что демон сейчас, как нимейский лев, выскочит из своей шкуры. Но кошмарное порождение тартара целиком состояло из густой мглы, однородной внутри и снаружи. Поэтому демон лишь взвыл пуще прежнего и изо всех сил затряс хвостом, сбивая тяжелющего смертного, скорпионом впившегося в него.

Не тут-то было. Руки у бойца были, как клещи. Ноги, как столетие вязы. Хватка, как… как… Золотая стрела сверкнула в воздухе, и Танатос не успел додумать, с чем сравнимы железные объятья Геракла. Сияющий луч пронизал мглу его крыльев, прошел сквозь тело, проколов сгусток мрака на месте сердца, и вылетел с другой стороны. В комнатной темноте зала повисли обрывки непроглядной черной пустоты. Демон растворился, изгнанный стрелой солнечного лучника. Он должен был убраться обратно под землю, откуда вышел. Но оглядевшись по сторонам, боги поняли, что Танатос утащил за собой и Геракла.

— Вот задница! — возмутился Гермес.

— Предлагаю говорить: задница Зевса. — бросил Аполлон, опуская лук. — Это содержит оскорбительный намек.

— Как мы Геракла будем вытаскивать?! — заорал на приятеля вестник.

— Геракла? А зачем? — поднял золотые брови гипербореец. Он бросил взгляд в сторону тела Алкесты. — Душа царицы здесь. Это главное. А Геракл, — Феб пожал плечами, — от него столько шуму. Пусть побудет немного в Аиде. А то у них через чур тихо. Поверь мне, он сам выберется. — лучник хлопнул Гермеса по плечу. — За работу. Нужно вернуть душу Алкесты на место. А рассвет не за горами.

Вестник оценил предусмотрительность Аполлона. С первым лучом будет уже поздно, и душа молодой женщины, не попав в царство мертвых, не попадет и домой, в тело. Скорбный дух Алкесты будет скитаться между землей и преисподней, нигде не находя успокоения. Тем временем малиновый ободок уже показался над горизонтом.

— Можешь задержать солнце? — с надеждой спросил Гермес.

Феб кивнул. Он встал у окна, поднял руки ладонями вверх, как когда-то научила его Трехликая, опустил веки и мысленно приказал солнцу застыть на месте.

Это было нелегкой работой. Может быть, самой нелегкой из всего, что лучнику приходилось когда-либо делать. Здесь не Гиперборея, где солнце полгода само стоит в одной точке над горизонтом и не закатывается.

Требовалось растянуть время. А вне времени — этой глупой мужской выдумки — действовали законы Великой Матери. Выйдя за его границы, Феб ощутил себя в полной ее власти. Стоило прервать ровное течение секунд, и она становилась Всемогущей.

Лучник чувствовал, как неимоверная тяжесть громадного горячего шара наваливается на его плечи и расплющивает в лепешку…

Гермес подошел к ложу, где покоилось тело Алкесты, взял теплый светящийся шарик и, сделав в воздухе над грудью царицы разрез ребром ладони, словно вскрывал ей грудную клетку, опустил душу женщины на место. Потом вестник богов соединил края воображаемой раны и прислушался. В глубокой тишине мегарона он почти физически ощутил толчки бьющегося сердца Алкесты.

— Все. — выдохнул Феб, уронив налитые свинцом руки. — Не могу больше. — от усталости он еле шевелил губами, его лицо было мертвенно бледным, со лба струился пот.

— Все. — с улыбкой подтвердил Гермес. Он отступил от одра, любуясь, как художник своей работой. — Ей предстоит три дня молчать и воздерживаться от пищи. Ну и от постели с Адметом — смерть не чиста.

Лучник не отвечал. Он сидел на полу, прижав руки к лицу и с трудом переводя дыхание.

— Забери меня тартар, какая громада! — только и мог вымолвить Аполлон. — Какая чудовищная громада!

— Пойдем, задница Зевса! — рассмеялся Гермес, поднимая друга за плечи. — Майя даст нам молока и сыру. Отдохнешь у меня. — вестник прищурился. — Или ты намерен выслушивать благодарности Адмета?

— Благодарности! — фыркнул Феб, опираясь на руку приятеля. — Молока, хлеба и козью шкуру! Я просплю до завтрашнего вечера.

Тем временем Танатос с Гераклом на хвосте носился по Аиду, оглашая окрестности громкими жалобами.

Он переполошил всех обитателей царства мертвых, рассекая просторы подземных рек и лугов. Первым досталось Харону, его лодку с целой партией вновь прибывших перевернули вверх дном. Перевозчик проклял себя за жадность. По неписаным правилам, полагалось брать на борт не более одной души. Но он считал, что гонять лодку порожней — слишком большая роскошь — и поджидал, пока набьется народу побольше, а за одно набирал целый ящик монет за один раз.

Пролетая над Стиксом, Танатос решил опустить хвост в воды смерти, чтоб проклятый Геракл съежился, почернел и отвалился, как засохшая груша от ветки. Не тут-то было. Герой затормозил по реке своими огромными, как плоты, деревянными сандалиями и поднял волну, опрокинувшую лодку перевозчика.

Души праведников и грешников без суда угодили в Стикс, омывавший берега подземного мира. Здесь им предстояло и остаться навеки. Но самое обидное — в воду попадали все деньги из ящика. Достать их не было никакой возможности, поскольку Стикс бездонен, и монеты до конца времен застыли в вечном полете к центру мироздания. Теперь они были совершенно бесполезны: покойники равнодушны к деньгам, а вот Харон играл на них в тартаре, делая ставки против Сизифа, катавшего камень, и еще ни разу не проигрывал.

Следующими жертвами обвала стали почтенные праведники древности Минос, Радамант и Эан, судившие души прямо за воротами царства мертвых. Старички задавали каверзные вопросы и припоминали каждому такие грехи, о которых бедняга предпочел бы забыть и сам, не то, что обнаруживать перед другими. При чем Минос бывал до обеда излишне строг и всех норовил упечь в тартар. Эан, напротив, пребывал в неколебимом благодушии, считая, что люди и так намучились в миру при жизни и всех следует отпустить плясать с девочками на Елисейских полях. Поэтому участь умершего зависела в сущности от одного Радаманта, который, не желая ссориться с друзьями, по очереди становился то на одну, то на другую сторону.

После обеда суд закрывали, и почтенные старцы возлегали под серебристые тополя с амфорой чего-нибудь игристого. Проносясь над воротами, Танатос нарочно задел Гераклом о резной мраморный фронтон в надежде, что врага снесет ударом. Ударом снесло, но не Геракла, а весь скульптурный фриз, рухнувший на головы судебной коллегии.

В это время шло заседание по делу царя Эдипа, случайно убившего своего отца и опять-таки случайно женившегося на родной матери. Богохульник и кровосмеситель скромно стоял перед праведниками, переминаясь с ноги на ногу и дергая себя за правое ухо. У него были смягчающие обстоятельства: он вырос вдали от дома и действительно не знал, кто его настоящие мать и отец. К тому же Эдип раскаялся и даже выколол себе глаза острой булавкой от платья обесчещенной супруги, а потом бросил трон и нищим скитался по свету как живой памятник человеческой слепоте.

Боги сколько могли продлевали ему жизнь в назидание прочим смертным. Но теперь он умер и требовалось решать его участь. По-хорошему, Эдип отмучился еще на земле, и добродушный Эак стоял за пропуск на солнечные Елисейские лужайки. Но дело осложнялось доносом, который на беднягу подала Сфинкс, свившая себе уютное гнездышко из человеческих костей в тартаре. Оказывается, при жизни Эдип разгадал все ее загадки: а играли, надо заметить, на голову Эдипа. Очарованная сообразительным скитальцем, Сфинкс предложила ему свою любовь, но Эдип с возмущением отверг скотоложество, и несчастной твари пришлось от стыда броситься со скалы в море.

Теперь чудовище с львиным телом и женской головой, терлось возле судий, готовое по первому щелчку пальцев тащить несостоявшегося любовника в тартар. Именно за такой приговор стоял Минос. Его возмущал отказ Эдипа помочь даме развлечься. У Сфинкс было очаровательное личико, вот разве что клыки. Но можно было попросить ее не открывать рот. Что же до остального, то в роду у Моноса все грешили страстью к животным, и праведник не видел в этом ничего зазорного.

Решение оставалось за Радамантом, а тот уже несколько минут с грустью поглядывал на пузатую амфору, сиротливо примостившуюся у тополя.

— Что скажет обвиняемый? — без интереса спросил он.

— Решайте скорее. — тоскливо протянул Эдип, а про себя подумал: «Не согрешил со львом, согрешил с матерью. Судьба».

В этот момент арка ворот рухнула, сбитая ногами Геракла. Грохот падающего камня, шум крыльев Танатоса, рык Сфинкс, которой придавило лапу, возмущенные крики судей. Несколько минут белое облако штукатурки стояло на месте ворот, и Эдип, воспользовавшись общим замешательством, проскользнул в Аид, где смешался с толпой праведников, посвященных в элевсинские мистерии и двигавшихся к Елисейским полям.

Первой опомнилась Сфинкс. Вытянув лапы из-под завала, она ринулась на поиски беглеца и, грозно рыча, распугала всю процессию. Эдип, от природы храбрый и благородный, не побежал. Он стоял и обречено смотрел на грациозную кошку, думая, что судьба все-таки настигла его.

Сфинкс в два прыжка оказалась рядом со своим жестоким убийцей, схватила его зубами за шиворот и поволокла в тартар, в уютное гнездышко из человеческих костей, где собиралась до конца времен загадывать прекрасному грешнику загадки о тайнах женской души.

Танатос же взял курс на Асфоделий. В его отчаявшейся душе теплилась одна надежда, он хотел макнуть подлеца Геракла в тихие воды Леты, чтоб тот забыл, кто он и зачем висит у демона на хвосте. Может, тогда отцепится? Наивности Танатоса можно было позавидовать.

Скука на Асфоделиевом лугу царила смертная. Его недовольные обитатели все остатки душевных сил прилагали к тому, чтоб вспомнить, кто они такие и, как их зовут. Они стенали и поминутно хватались за голову, так что создавалось впечатление, что их поразила повальная мигрень. Непроницаемый туман делал картину еще более печальной. Души блуждали в нем, время от времени натыкаясь друг на друга.

— Вы кто? — в испуге вскрикивали они.

— А вы? — следовал ответ.

— Если б знать…

Танатос довольно лихо подрулил к озерку в обрамлении кипарисов и спикировал прямо на воду. В последний момент он сложил крылья и поплыл по серой глади, как огромный черный лебедь. А вот Геракл макнулся с головой. Демону Лета не могла причинить никакого вреда, ведь он был здешний уроженец. Что касается героя, то план удался только на половину.

Хлебнув воды, он действительно забыл самого себя и все печали. Но не отцепился от хвоста Танатоса. Напротив, затряс демона с утроенной силой.

— Кто я?! — ревел боец. — И какого черта вишу на твоем крысином обрубке?!

Измочаленный Танатос пожалел, что не умеет, как ящерица, отбрасывать хвост.

— Ты Геракл! Боец Великой Матери! И хочешь моей смерти! — прорычал он.

— Не помню! — отвечал герой, продолжая трясти чудовище, точно желая вытрясти из него свою память.

— Летите через дорожку. — посоветовал не весть как оказавшийся рядом мальчик. — Там тетеньки и дяденьки пьют вон из того озерка и ничего не забывают. — сообразительный малыш показал пальцем за пределы Асфоделия, где ярко сияло солнце, заливая изумрудные поля.

Граница тумана и света проходила прямо по аллее, усыпанной белым речным песком и обсаженной с одной стороны тополями, а с другой — кипарисами. С белых тополиных крон летел пух.

— Туда! — скомандовал Геракл и так тряхнул демона, что тот не подумал ослушаться. Танатос взмыл над дорожкой, ему показалось, что ноша стала чуточку тяжелее, но он списал это на усталость.

Елисейские поля были бескрайни. Они сияли, точно минуту назад прошел ливень, и сейчас солнце отражалось в каплях на каждом листе, травинке, лепестке цветка. Высоко над головой стояла радуга. Воздух был чистым и теплым, небо отчаянно голубым, как в детстве, по нему чиркали угольно-черные ласточки с раздвоенными хвостами, а по обеим сторонам тропинки цвели розы, огромные, как капуста.

— Вот место, где бы я остался навсегда. — с тоской сказал Геракл. — Эй, там! — он снова дернул Танатоса за хвост. — Скорее! Я хочу вспомнить, за что меня сюда не пускают.

— Эта память не принесет тебе радости. — ехидно заметил демон. — Ты распутник и убийца.

— Стану я тебя слушать! Вспылил герой. — Чучело! Ищи источник.

Искать долго не пришлось, хотя Танатос плохо ориентировался на полях счастья. Все-таки это была не его территория. Завидев издали толпу красочно одетых людей, он взял курс на них и вскоре оказался у веселого бурливого озерка с водопадами и каскадом прудов, соединенных каналами. По ним плавали легкие расписные лодки в видел лебедей и золотых рыб. Посреди на островках торчали белые беседки-ротонды, где от любопытных глаз укрывались влюбленные парочки. Плакучие ивы, клонясь друг к другу с разных берегов, образовывали зеленые аркады.

Изможденный Танатос камнем рухнул в воды памяти, вызвав испуганные крики, плеск весел и смех зрителей.

— Ну как? Вспомнил? — злобно осведомился он у Геракла, который отплевываясь, плыл к берегу, таща чудовище за собой.

Возвращенная память тяжелым грузом давила ему на плечи, но странное дело, он не мог бы сказать, что без нее чувствовал себя счастливее. Выбравшись из воды и вытащив своего противника, боец Триединой огляделся по сторонам. Невдалеке за садом виднелся просторный дом с колоннадой. Это был дворец Аида и Персефоны, властвовавших подземным миром. По-собачьи встряхнувшись, демон потянул героя прочь. Но Геракл только крепче намотал его хвост на руку и мерным воинским шагом двинулся прямо ко входу.

Царица Персефона сидела у окна своей спальни в обществе молодого покойника Адониса и пыталась развеять его мрачные мысли. Ей это не удавалось. Адонис казался отрешенным и все еще пребывал душой в верхнем мире под настоящим небом и солнцем, где его разорвал тот самый вепрь, охоту на которого столь неудачно начал Арес.

Юноша выглядел рассеянно и отвечал царице невпопад. Персефона хмурилась и морщила носик. Ее задевало равнодушие вновь прибывшего. Но стоило постараться: бывший возлюбленный Афродиты — такой красавчик!

Царица не любила своего мужа, этого мрачного скрягу Аида, который похитил ее из-под носа собственной матери. Она не боялась, что он проведает про ее делишки с молодыми покойниками. Уже много столетий повторялась одна и та же сцена. По наущению Кербера, который вечно вынюхивал дворцовые сплетни, прибегая на кухню грызть кости, Аид врывался в спальню жены, заставал ее с любовником, устраивал скандал, становясь красным, точно его вот-вот хватит удар. Испуганная Персефона кидалась за водой, а потом… Потом он все забывал, потому что под самыми окнами дворца текла Лета, и как ни в чем ни бывало шел обедать рука об руку с женой в сопровождении нового ухажера.

И на этот раз Персефона отступать не собиралась, хотя ей попался крепкий орешек. По всем правилам Адонису следовало загреметь в тартар за любовные шашни с богиней — это не поощрялось. Но у юноши была такая высокая протекция и такой жалкий вид — вепрь проделал в нем не меньше 20 дырок, все они кровоточили, и каждая капля превращалась в цветок. Так что путь с земли к вратам Аида был усеян алыми анемонами.

Афродита насовала судьям взяток амфорами лучшего кипрского. Злые языки утверждали, что, если б понадобилось, эта распутница переспала бы с каждым из членов коллегии, чтоб выгородить своего любимчика и добиться для него теплого местечка… в покоях Персефоны. Нельзя ручаться, что эти длинные грязные языки не принадлежали Керберу. А он-то знал, о чем говорит.

Хозяйка подземного мира с любопытством разглядывала Адониса. От него и правда нельзя было оторвать глаз. Но вот беда: он походил на безмолвную статую. Теперь Персефона припоминала, что Афродита жаловалась на его холодность и скуку. Пожалуй, он еще на земле начал позевывать в женском обществе. Потому и отправился на злополучную охоту. Но это сейчас было не в счет. Царица могла найти себе поклонника и получше. Среди покойных героев встречались горячие любовники. Сама Персефона выделялась яркой вызывающей красотой, точно цветущий, благоухающий сад. Власть в сумеречном мире только предала ей вечернего блеска.

В ее распоряжении были герои всех времен от Тезея до Ясона и в обратном порядке. Словом, она могла выбирать. Но… не хотела. Вся ценность Адониса заключалась для нее как раз в том, что он побывал в объятиях Афродиты. На нем словно стояла клеймо: сомнению не подлежит. А это для дикарки, полжизни проведшей под землей, среди увядающих душ, забывших, кто они и на что годятся, имело огромное значение. Оно предавало Персефоне уверенности, когда в недолгие летние месяцы она выходила на землю к своей матери Деметре и могла общаться с жителями верхнего мира, где ее красота меркла.

Да, что ни говори, а приятель подруги имеет в глазах женщины большую ценность, чем все остальные мужчины вместе взятые. Персефону так и подмывало посмотреть в лицо гордячке Афродите, когда во время своего следующего посещения земли, она расскажет, как недолго оставался верен ей бывший возлюбленный.

Однако дело не сдвигалось с мертвой точки. Небесно-голубые глаза Адониса смотрели на красоты Елисейских полей и не видели их.

— Здесь резвятся блаженные и безгрешные души. — устало протянула царица.

И вдруг по лицо юноши промелькнуло выражение любопытства. Взгляд стал осмысленным, и Адонис даже привстал, чтоб выглянуть в окно. Его интерес вызвали явно не пояснения Персефоны. С улицы послышался шум, потом на деревянной лестнице дворца раздались тяжелые шаги, точно по дому маршировала закованная в латы пехота.

То, что это не Аид, царица поняла сразу.

— Кто там? — побелев от испуга, воскликнула она. — Адонис, радость моя, нас грабят! Возьми хотя бы меч!

Но юноша пребывал теперь в оцепенении от удивления. Похоже, замороженность была его естественным состоянием. Не удивительно, что его разорвал вепрь. Удивительно, что при таком темпераменте он вообще пошел на охоту. «Великая Мать! — ужаснулась Персефона. — Бедная Афродита! Он же был ее любовником». Во истину, нужно было иметь волшебный пояс, чтоб раскачать такого болвана.

Двери спальни сотряслись от стука и рухнули внутрь комнаты, не выдержав тяжести ударов. На пороге стоял мужчина героических пропорций в львиной шкуре и держал за хвост хозяина тартара Танатоса. У Персефоны не осталось ни малейшего сомнения — перед ней Геракл.

— Здравствуй, царица. — поклонился он, хрястнув демоном об пол, так что стены спальни затряслись, а золотые пиксиды с притираниями жалобно зазвенели на полочке. — Муж-то твой далеко?

— Здравствуй, Геракл, — с трудом справившись с голосом, ответила женщина. — Господин мой Аид, царь подземного мира сегодня у брата. Зевс собрал совет богов. Вряд ли он вернется до завтра.

— Не повезло мне. — расстроился герой. — Как быть-то?

— Может, я помогу? — вкрадчиво осведомилась Персефона, указывая незваному гостю на стул и знаком приказывая рабыням принести вино. — Сядь, отдохни, расскажи, в чем дело. И отпусти, наконец, нашего слугу Танатоса. Он никуда не улетит. Аид его дом.

— Я схватил демона за хвост… — пояснил герой, осушив громадный кратер хиосского. — Он затащил меня под землю… На верх бы мне…

— А зачем ты схватил демона? — подозрительно осведомилась Персефона. — Он что на тебя напал?

— Дудки! — взвыл Танатос, сидевший на полу. — Я прилетел за душой Алкесты, царицы Фессалии. А этот громила полез драться!

— Помолчи! — прикрикнула на него хозяйка. — Так что же, выходит ты помешал Танатосу исполнить долг? — обратилась она к Гераклу. — Ведь душу Алкесты следовало отдать. Она умерла.

— Она умерла не сама… А вместо мужа. Которому предсказали смерть молодым. А его мамаша, такая стерва…

Тут Геракл стал путано излагать историю, начав с глиняного человечка и переправы через вареное море. А Персефона, утратив нить рассказа, слушала его низкий басовитый голос и, не отрываясь смотрела на выпуклые мускулы рук, львиную шкуру, обвивавшую могучую шею, широченную грудь, поросшую черной клочковатой шерстью, и думала о своем.

Она подливала гостю вина, кивала в такт повествованию и рассеянно подбирала нужное слово, когда Геракл — не мастак говорить — останавливался, чтоб перевести дух.

Вскоре царица знаками выслала и слуг, и Танатоса, и прекрасного Адониса, который с облегчением покинул дворец. Персефона затворила двери спальни, и только Кербер, по обыкновению положивший на подоконник все три головы и топтавшийся шестью ногами по клумбе, видел из сада, как жена хозяина села гостю на колени и стала развязывать узел из львиных лап у него под подбородком…

Аид вернулся поздно ночью и вытряхнул Геракла из своей постели. Он поднял такой крик, словно впервые видел жену в объятиях другого.

— Зевс предупреждал меня, что ты блудливая сучка! — вопил он. — Как вся ваша порода!

— Я всего лишь ипостась Великой Матери. — невозмутимо отозвалась царица. — И не блудливее, чем Геро.

Аид остолбенел. Краска гнева стала заливать его от шеи к подбородку, уши уже пылали, как угли в костре.

— А вот вы все, — запальчиво заявила Персефона, — только и норовите залезть Афродите под юбку. Думаешь, я не знаю, что ты хотел стащить ее, да обознался сослепу, старый крот!

— Что?! — заревел Аид, багровея уже до самой макушки. — Как ты смеешь, женщина!

— Может, не надо? — шепотом из-под одеяла взмолился Геракл. — Не серди его еще больше. — он-то знал, что Персефона отвертится, а вот ему, грешнику, не стоило портить отношения с Аидом.

— Ерунда. — отозвалась царица. — Надо только разозлить его хорошенько.

— Ты еще смеешь шептаться со своим любовником! — владыка подземного мира рывком сдернул одеяло с кровати и в ужасе уставился на Геракла. Чудовищные размеры героя потрясли и его.

— Что? Съел? — фыркнула Персефона, соскакивая на пол и запуская в мужа сандалией.

Супруги начали бегать по комнате, швыряясь друг в друга чем попало. А когда Аид устал — он ведь уже был далеко не мальчик — Персефона залепила ему пощечину.

— Будешь знать, как без стука врываться в мою спальню!

— Твою спальню?! — тут глаза подземного бога полезли из орбит, он схватился рукой за горло и начал задыхаться.

— Воды! Воды! — как заученный урок, воскликнула Персефона и побежала к окну, схватив по дороге со стола кратер, из которого совсем недавно пил Геркл.

Она намеревалась перегнуться через подоконник и зачерпнуть из Леты. Но не тут-то было. Воды на этот раз не оказалось. Рука женщины черпнула пустоту и повисла в воздухе.

Потрясенная царица во все глаза глядела на опустевшее озеро, вокруг которого в унынии бродили жертвы Асфоделиева тумана. Им не было ни до чего дела, даже до смертоубийства в царской семье.

Между тем Аид тоже доковылял до окна. Его глазам представилась страшная картина. От озера через луг тянулся длинный канал, вырытый собачьими лапами. Верный соглядатай Кербер, отчаявшись уличить царицу, отвел всю воду из Леты в полноводный Стикс.

Теперь нельзя было водить за нос Аида. Но и озера забвения тоже не существовало, а души на Асфоделий все пребывали. Они дивились местным порядкам, во все совали свой нос и громко выражали неудовольствие, что здесь не так весело, как на Елисейских полях.

Аид схватился за голову и, бросив жену, помчался пешком к воротам, чтоб на время закрыть подземное царство. Геракл решил не дожидаться развития событий и ползком ретировался из спальни. Любая пещера могла вывести его на поверхность, но никаких темных лазов, за исключением шахт тартара, вокруг не было. При виде недавнего врага Танатос только заскулил и замахал крыльями.

— Убирайся! Смотри, что из-за тебя началось!

— Я бы и рад! — хохотнул герой. — Но как?

— Иди, иди отсюда! — демон вцепился недругу в руку и поволок по темному тоннелю. — Все разнес вдребезги! Что будет! Что будет!

— А что будет? — озадаченно спросил Геракл, почесав всей пятерней затылок.

— Не понимаешь? — напустился на него хозяин тартара. — Лета высохла. Врата закрыли. На той стороне за рекой народу собралась прорва. Скоро будут нас штурмовать. А мы и принять их не можем. Вод забвения нет.

— Это ваш пес нашкодил. — сплюнул под ноги Геракл. — С меня-то какой спрос?

— А вот какой! — со злобой воскликнул Танатос, отвесив герою хорошего пинка, от чего тот полетел вниз, в глубокую шахту, которой не разглядел под ногами.

Вокруг него раздавались стоны, плачь и адский хохот.

— Держитесь, дяденька. Уже недолго. — сказал над ухом чей-то писклявый голосок.

Геракл не мог сообразить, кто это. Он зажмурил глаза, его львиный плащ надулся, как зонтик, бивший снизу воздух мешал дышать.

Удар о землю сотряс тело Геракла. Вокруг щебетали птицы, чувствовалось свежее дыхание земного ветра. Сквозь короткие рыжие ресницы гиганта пробивалось яркое солнце. Где-то замычали коровы. Геракл разлепил веки. Он сидел на лесной опушке возле пещеры Гермеса, а из загона со скотом выходила нимфа Майя, держа полный подойник в руках.

Еще ни разу в жизни Геракл не испытывал такой радости при виде обычной коровы. Он вскочил на ноги, подхватил Майю в объятья и заплясал с ней на руках. Бедная женщина орала благим матом, сожалея о расплесканном молоке.

На ее крики из пещеры выскочили Гермес, Аполлон и перепуганная Ио. Им с трудом удалось освободить нимфу из медвежьих объятий героя, и в тот момент, когда Геракл гневно тряхнул своей львиной шкурой, из его мохнатого плаща на землю вывалился прозрачный, как дымок от костра, мальчик.

— Все-таки я подцепил в Аиде душу! — возмутился Геракл. — Это не мой ребенок. Клянусь преисподней!

Но его никто не слушал. Малыш и Аполлон во все глаза глядели друг на друга. Лучнику казалось, что он сходит с ума.

— Папа, ты меня видишь? — робко спросил мальчик.

— Если четно, почти нет. — Феб заставил себя смотреть волчьими глазами, хотя при солнечном свете это было очень неудобно.

— И как я тебе? — еще тише осведомился Асклепий. Он очень боялся не понравиться отцу.

— Ты похудел. — Аполлон взял мальчика за руку. — Ну что, Гермес, глина у тебя есть?

История с оживлением Асклепия закончилась немногим лучше, чем другие похождения Аполлона. Зевс не стал загонять ребенка обратно в Аид. Да и преисподняя была, честно говоря, на ремонте. Зато Феба за нарушение основ мироздания вновь примерно наказали. Решено было, что такой порочный бог не может научить сына ничему хорошему. Поэтому Асклепия отдали на воспитание мудрому кентавру Хирону. Отец богов надеялся, что тот привьет малышу уважение к власть предержащим.

С горьким чувством Аполлон покидал Фессалию. Он не знал, куда пойдет. Царь с царицей просили его остаться. Но их собственная судьба еще висела на волоске, и лучник не хотел усугублять положение, находясь в их доме. Впрочем, как только он покинул Адмета и Алкесту, боги совершенно утратили к ним интерес, и всеми забытые они прожили долгую счастливую жизнь. Наплодили детей, отстроили город и умерли в один день.

Сперва, правда, Зевс прикидывал, что это не порядок, и раз Алкеста воскресла, то пусть под землю спускается ее муж. Адмет был готов, но в царстве мертвых продолжался беспорядок. Ворота долгое время не открывали. Души, скопившиеся у Стикса, с горя кидались в реку и уносились к центру земли. Другие умершие хитроумно проникали в подземный мир через пещеры и разломы в земле, и, минуя суд, заселяли Асфоделий. Многие застревали еще в тартаре. Выдворить их не было никакой возможности. Елисейские поля совсем затоптали, и праведники спешно бежали на кораблях на Остров Блаженных, где их встречал удивленный Кронос.

Словом, об Адмете забыли. И это лучшее, что боги могут сделать для смертного.