Соколиная охота

Глава вторая

Ах, знали бы вы, какие чудесные яблоки нарождаются в здешних местах этой порой! Ах, какие стоят золотые погоды! Палящие жары, еще две недели тому назад нещадно иссушавшие многочисленные речушки и озерца, обильно затянутые камышом, обыкновенно к этому времени прекращаются. Сменив гнев на милость, летний зной уступает место теплому бархату ранней осени. Стройные могучие леса в причудливом хороводе пушистых елок, сосен да красавиц берез еще величественно переливаются в солнечных лучах густой темной зеленью. И лишь кое-где уже искрится в ветвях веселая желтизна и яркий игривый багрянец. Еще слышится нестройное пение пичуг и гудение деловитых пчел над пашнями и лугами, раскинувшимися по обе стороны ухабистого столбового тракта. Темной извилистой лентой вьется он от станции до станции, петляя средь лесов и полей, и завершает свой бег у городской заставы.

Дорогой этой, мерно поскрипывая колесными спицами и потешно качая рессорой на частых кочках, поросших высокой и уже изрядно бледнеющей крапивой, катила легкая карета, запряженная двумя низкорослыми лошадьми. Черногривой гнедой да светло-рыжей игреневой. Несмотря на свой невеликий рост, лошадки резво трусили по основательно наезженной колее и производили впечатление чрезвычайной выносливости. Карета была сплошь покрыта въедливой дорожной пылью и, казалось, вот-вот развалится.

На стареньком, скрипучем, но весьма еще уютном сидении расположился русоволосый молодой человек, с живым любопытством изучающий дорожные пейзажи. Правильные черты лица, большие зеленые глаза и добродушная улыбка – располагали к себе каждого, кому доводилось хоть на кратчайший срок свести с ним знакомство. На глаз молодому человеку можно было бы дать приблизительно лет двадцать пять или даже немногим более. Одет он был в строгом соответствии с модой современных россиян. Длинные светлой шерсти панталоны в клетку, пюсовый фрак и зеленый бархатный жилет. На шее изящным черным цветком красовался платок, концы которого прятались под жилет, а рядом, на сидении, покоился снятый за ненадобностью черный же цилиндр при шелковой ленте. Трости молодой человек не имел вовсе, компенсируя себе ее отсутствие наличием продолговатого атласного свертка, который ни на минуту не выпускал из рук, нетерпеливо поигрывая натуго перетянутым шнурком.

Нетерпение молодого человека, ненавязчиво сквозившее в беспокойном движении пальцев, самым что ни на есть простительным образом, объяснялось длительностью путешествия. Он выехал из Петербурга примерно месяц тому назад, аккурат на Петров день, и с тех пор, по собственному его выражению, наблюдал жизнь как бы со стороны.

Дорожные будни пронеслись перед глазами яркими мозаичными картинками, будто в калейдоскопе, новомодном изобретении господина Брюстера. Леса и поля, озера и реки, почтовые станции, вечно нетрезвые смотрители, постоялые дворы с покосившимися крышами и грязные трактиры, часто напоминающие хлев, с такими, впрочем, ценами, какие не найдешь и в самых респектабельных ресторациях.

В пути он встретил начавшийся и успевший закончиться полный сочными травами сенокос, а за ним и необременительные по своей строгости Госпожинки. И вот уже в осенний мясоед, сытую пору частых свадеб и веселья, наконец, приблизился к конечной точке своего непростого маршрута. Лошади, далеко разнося по округе пение звонкоголосых колокольчиков, с каждой минутой приближали его к уездному городу с неизвестным всякому столичному жителю названием Курган, что в Тобольской губернии.

– Скажи-ка, братец, далеко ль еще до заставы? – окликнул молодой человек восседавшего на козлах кучера, чуть приоткрыв невеликое оконце, расположенное в передней части кареты.

– Да куды там! Таперичка, почитай, уж недалече. До темноты оно непременно-с, барин, уж как положено, до темноты-то, – с охотою откликнулся кучер, облаченный в видавший виды кафтан, и, завидев впереди очередную кочку, слегка натянул поводья, желая чуть замедлить бег лошадей. – Тпрууу!

Вздохнув, узник кареты откинулся назад и извлек из-под мягкой отороченной кистями подушки, вот уже который день служившей ему единственным предметом комфорта, аккуратно сложенную газету. Сквозь страницы ее вдруг с легким шелестом выпорхнул бумажный листок, испещренный мелким, совершенно не каллиграфическим почерком, и едва качнувшись в воздухе, скользнул под пружинное сиденье. Это была подорожная, выписанная на имя отставного штаб-ротмистра Ивана Карловича Фалька.

Водрузив упавший документ рядом с собой, молодой человек решительно развернул газету и, в который раз, пробежал глазами первую страницу. Он приобрел ее близ Александро-Невской лавры в самый день отъезда и за время, проведенное в дороге, изучил буквально вдоль и поперек. Однако более развлечь себя было нечем. Чтение – единственное из доступных в условиях каретного заточения занятий, способное хоть как-то развеять скуку.

Сверху по центру, прямо под монограммой с изображением пчелы в окружении дубовых листьев, помещалась крупная надпись «Северная пчела». Чуть ниже и шрифтом помельче было выведено: «№ 49, вторник, июля двадцать восьмого 1840 года». А затем уже и вовсе едва заметно: «выходит по вторникам, четвергам и субботам, годовая цена за 156 нумеров: в С.П. Бурге 40 рублей, с пресылкою 50 рублей».

Петербуржец поводил пальцем по строчкам.

Карету ощутимо потряхивало на колдобинах и капризные буквы все норовили разбежаться в разные стороны. Наконец, он остановился на нужной статье и углубился в чтение. Статья, озаглавленная как «Виктория русского оружия», была выдержана в бравурно-патриотическом тоне и старательно предрекала непременную победу этого самого оружия на Кавказе, причем в самых скорейших перспективах. Автор, смакуя мельчайшие детали, которые он сам же, весьма вероятно, и сочинил, строчка за строчкой повествовал о недавнем сражении на реке Валерик, завершившемся разгромом северокавказских горцев.

На взгляд Ивана Карловича, делалось это очень уж прямолинейно и незатейливо. Несмотря на безусловное сочувствие оказавшимся в тяжелом положении войскам и любовь к отчизне, Фальк никак не мог отделаться от ощущения некоторой гадливости и полагал, что статью изрядно «пересиропили». Если кто-то громко и неутомимо твердит о своей правоте и избранности, значит, есть сомневающиеся!

Штаб-ротмистр давно уже пришел к выводу, что подобного рода неоднозначность теперь правит бал во всем. Это касается не только дел армии и Кавказа, но и статского общества.

Все больше головы захлестывает хмель либерализма. Вслед за безумцами, вышедшими в двадцать пятом на сенатскую площадь, появляются новые веяния и кружки. Похлеще старых. Все больше проникается чувством собственного достоинства простой мужик, не умеющий зачастую прочесть свое собственное имя. Да что там, многие из доморощенных «робеспьеров» затруднились бы даже с уверенностью назвать сегодняшнее число. А все туда же, свободу им подавай! Равенство. Братство.

Пресса оставаясь, пожалуй, единственным глашатаем и источником публичной мысли, всеми силами стремилась сгладить общественное напряжение. Завершалась статья вполне закономерно, плавно переходя от восхищений к увещеваниям, призывая «усмирять в сей тяжелый час для русской отчизны бурные порывы к чужеземному, к неизвестному, к отвлеченному в туманной области политики и философии и умножать, где только можно, число умственных плотин».

Иван Карлович снова вздохнул и задернул штору, растянулся на скрипучем сиденье и миг спустя погрузился в глубокий, болезненный сон.

Из тревожной дремоты юношу вывел голос кучера.

– Просыпайся, ваш бродь! Никак прибыли, уж вон и застава.

***

Не обманул умудренный опытом и сединами ямщик, к городу подкатили до темноты. Впрочем, когда миновали заставу, дневное светило уже основательно клонилось к горизонту, прячась за кромкой леса. Лес этот почти вплотную подступался к самой городской окраине, точно имея твердое намерение ежеминутно видом своим выказывать, мол, не задавайтесь, не обманывайтесь люди, что держитесь теперь цивилизованного общества, да носу своего не дерите, потому все одно в глуши живете.

Застава представляла собой громоздкий, сработанный из долгой лесины шлагбаум, не отличающийся особым изяществом и бонтоном, полосатую будку, с кое-где облупившейся краской, да крохотную сторожку-кордегардию, изрядно потемневшую от частых непогод.

– Спишь, Курган! – грозно насупив брови, прикрикнул возчик на нерасторопного инвалида (инвалид – категория военнослужащих Российской Императорской армии; в данном случае не имеется в виду физическое увечье). – А ну, подымай свою палку! Не вишь, барина везу?!

– Не шуми, не шуми, ну чаго расходился! Слышу я, Степан, тебя как не слышать! – отозвался пожилой служака, спеша к подъемной цепи. На полпути он посторонился, уступая дорогу вылетевшему на шум унтеру.

Иван Карлович, больше привыкший к столицам, мимолетно подивился девственной пустоте городских улиц. Въезд в город не был перекрыт вереницами многочисленных карет и колясок, ожидающих всякая свой черед в строжайшем соответствии чину и званию. Не слышалось ни зычных команд вахтенных, ни ропота измученных ожиданием путников, ни ржания взмыленных коней. Вообще ничего. Только где-то поблизости неохотно ворчали псы.

– Как у вас тихо здесь, хорошо-с, – чуть слышно проговорил Фальк и с заспанным видом протянул дежурному документ.

Унтер, придерживая болтающуюся в ножнах саблю, принял бумагу и стал читать ее с обстоятельностью человека, привыкшего полагать себя изрядной величиной. Он долго шевелил губами, щурился и моргал, и наконец, проговорил:

– Да-с, тут у нас не Бог весть, какой Вавилон, ваше степенство! – затем вытянулся в струнку и, обращаясь уже к одному только своему подчиненному, гаркнул, что есть мочи. – Подвысь!

Едва шлагбаум медленно и со скрипом пополз вверх, едва унтер пропустил упряжку и взял под козырек, как русоволосый франт приник к узкому занавешенному окну и принялся с интересом рассматривать городок. Неширокие улочки были залиты мягким вечерним солнцем. По ним со звонким смехом носилась ребятня. Спешащие куда-то прохожие, по виду в основном из мещан, купцов да разночинцев, с неприличным любопытством провожали карету долгими, пытливыми взглядами.

Повсюду виднелись утопающие в зелени садов деревянные дома с резными наличниками, да строгие присутственные учреждения, кое-где даже воздвигнутые из камня. Ярким золотом отливали купола и кресты ладненькой церквушки, откуда благостным пеньем разносился по всей округе колокольный звон. Чуть дальше можно было разглядеть невысокую, хотя и громоздкую в отношении прочих строений, башенку пожарной каланчи.

Как и в прочих невеликих селениях, думал Фальк, всего только две вертикали – одна служит религиозной цели, другая воздвигнута из видов противопожарного обустройства. Обе – исторический результат древнерусского градостроительства.

Идиллическую картину завершали запахи. Воздух здесь полнился ароматом цветов, усеивавших бесчисленные дворы и палисадники. Близкая река добавляла ощущение приятной свежести.

Все это вдруг наполнило душу отставного штаб-ротмистра каким-то необъяснимым умиротворением, с юных лет крепко позабытым чувством домашнего уюта. Состояние было непривычным, и оттого тревожным. Позже об этом определенно следовало поразмыслить.

Пообещав себе как-нибудь на досуге вернуться к теме незнакомых мироощущений, Иван Карлович сам того не заметил, как очутился у крыльца длинного приземистого строения, свежевыкрашенного в желтый цвет. Карета слегка качнулась и тотчас остановилась, издав протяжный и, как вообразилось молодому человеку, полный ликования скрип, знаменующий окончание дальнего странствия.

Фальк открыл дверцу, спрыгнул с подножки и с видимым удовольствием потянулся.

– Что, Степан Андреич, никак почта? – прокряхтел он, завершая немудреный моцион и принимаясь вынимать с багажной полки объемистый дорожный саквояж.

– А как же, она самая и есть, ваш скородие! Вмиг доставили, как обещано, по всей форме, – пробормотал ямщик и ласково погладил по морде всхрапывающую кобылу. – Ишь притомилась, сердешная…

Петербуржец отлично понял маневр бородатого хитреца.

– Благодарю за службу! Вот, держи-ка, братец, канарейку на водку!

Он протянул оторопевшему от неслыханной щедрости кучеру желтенькую рублевую ассигнацию и одарил его тонкой, понимающей улыбкой. Не враз опомнившись, извозчик медленно, точно во сне, стянул шапку, и склонился чуть не до самой земли.

Лошадки, в отличие от кареты, Фальку не принадлежали. Он добирался на перекладных – старинным, чуть не с ордынских времен, способом, а посему освободившихся от тяжкого бремени почтовых скакунов отвели в стойло, покормить и хорошенько почистить. Коляску же откатили в нарочно возведенный на то каретный сарай.

Вообще-то сарай был предназначен для почтовых карет, тарантасов, бричек и прочих упряжек, которые использовались только для транспортировки грузов, а иногда и пассажиров, не имевших своего транспортного средства, однако для отставного штаб-ротмистра сделали исключение. Не в последнюю очередь благодаря активнейшей «протекции» облагодетельствованного ямщика.

– Ништо, ваше скородие! – деловито ворчал кучер. – Уж вы за экипажу свою не тревожьтесь. Ступайте себе, барин, мы дальше сами тут… как говорится, в лучшем виде!

Как только «экипажа» исчезла в полумраке сарая и за ней закрылись, наконец, массивные створки, Фальк снова поблагодарил кучера и тотчас зашагал к крыльцу почтовой конторы. Надлежало уладить дела с бумагами.

Темноватое помещение станции по вечернему времени пустовало, лишь за письменным столом поскрипывал пером дородный служащий с красным от чрезвычайного усердия лбом. Он принимал корреспонденцию у одного единственного посетителя, невысокого господина со смешными стеклышками на глазах.

Дабы избежать проблем с ночлегом следовало поторопиться, а потому, превосходно зная, как любят почтовые люди заводить пространные беседы со всяким новым человеком, держался штаб-ротмистр сухо, деловито и на приватности не напрашивался. Быстро разделавшись со всеми положенными формальностями, он пожелал станционному смотрителю здравствовать, выскользнул за дверь и немедленно нахмурился уходящему дню. Времени до ночи оставалось совсем немного, почитай так и не было вовсе.

***

Сжимая под мышкой свой неразлучный сверток и ухватив свободной рукой саквояж, Фальк покинул почтовое подворье и отправился на поиски извозчика. Он быстро пересек улицу, едва не угодив в невесть откуда взявшуюся грязную канаву, и только удалось ему счастливо избежать одного препятствия, как он тут же столкнулся с другим. Наскочил на перепачканного с головы до ног мальчишку в лихо задвинутом на самый затылок картузе при сломанном козырьке.

– Дяденька, дяденька, а хочите я вам гамаши начищу? Токмо деньгу наперед! – тоненько запричитал он, для наглядности размахивая тряпкой, что бы как можно понятней донести до потенциального клиента суть своего коммерческого предложения.

Вот, кажется, и отыскалась разгадка таинственному происхождению давешней канавы.

– Во-первых, следует говорить не «хочите», а «хотите», – улыбнулся штаб-ротмистр. – Во-вторых, ты вот что, дружок, сыщи мне коляску. Дам тебе пряник! Как? По рукам? Я тебя вон там стану дожидаться.

Он указал рукой на торговый ряд, находившийся здесь же, неподалеку. Постреленок с готовностью кивнул и, сверкая немытыми пятками, припустил выполнять поручение. Да не забыл, сорванец, по пути разогнать парочку воркующих голубей. Мальчишка, он мальчишка и есть, с него что взять?

Предоставленные минуты праздности Иван Карлович решил употребить с пользой и немного подкрепиться. Сегодня он не держал во рту и маковой росинки, скудный холодный завтрак не в счет, но искать трактир было решительно некогда, не говоря уже о том, сколько времени отнял бы обстоятельный, неторопливый ужин. Не без труда прогнав мысли о горячей похлебке и круглобоком самоваре, Фальк купил связку румяных бубликов, что источали на всю округу до невозможности манящие и головокружительные ароматы.

Звякнув дверным колокольчиком, он покинул купеческую лавку – по виду самую основательную во всем ряду, с резным крылечком и внушительной вывеской «Центральный магазин продовольственных товаров, церковной и иной утвари». Стоя подле порога, штаб-ротмистр покрутил головой налево – направо и, не найдя скамейки куда можно было бы приличному человеку присесть, принялся наскоро закусывать прямо так, не сходя с тротуара. Хотя тротуаром этот поросший травой участок земли можно было бы назвать с известной долей условности. Отправляя в рот кусочек за кусочком, он задумчиво смотрел по сторонам.

На улице стояла приятная вечерняя прохлада, не такая промозглая и мутная, как в столице. От длительного разглядывания Курган, как и всякий маленький городок, во многом выигрывал и выгодно отличался от своих громоздких собратьев.

Вот, громогласно призывая горожан навострить ножи и топоры, прошествовал мимо точильщик в малиновом жилете, неся через плечо небольшой точильный станок на деревянной раме. А вот стайка мальчишек с радостным смехом прокатила мимо старое колесо от телеги. Через два дома иная картина, там стоял, опираясь на метлу, дворник в белоснежном фартуке и лениво бранился со старухой, выплеснувшей со двора ведро воды.

– Игнатьевна, ну сколь раз тебе старой говорено, от того что ты на дорогу льешь только хужей делается!

– Чагой та хужей!? Это водицей-то? – все ахала она, вытирая руки о передник.

– Да говорю же, – терпеливо втолковывал ей дворник, – по жиже мести – все одно, что грязь мешать! Ты вон у себя в ограде делай что хошь, а здесь не моги мне! Ишь взяли волю, всю улицу мне измызгали. Одна воду льет, другой навовсе грязи понавел! – качнул он метлой в сторону канавы, что, по всей видимости, служила юному чистильщику обуви прямым источником дохода.

Молодой петербуржец улыбнулся. Нет, все-таки хорошо здесь, подумал он, хотя, наверное, и скучно.

Наконец в дальнем конце улицы показались дрожки извозчика. Вышедший небывалой статью и огромный, словно медведь, он степенно правил мохноногой лошадкой, важно восседая на облучке. Рядом с ним, притом с не менее важным видом, бежал Фальковский чумазый порученец.

В Петербурге или, скажем, в Москве основным промыслом таких беспризорников является торговля газетами, здесь, судя по всему, этаких заведений еще не наличествует. Губерния пока еще не обзавелась собственной типографией. Впрочем, оно и понятно, принимая во внимание местный политический колорит, обязанный своим пребыванием здесь событиям на сенатской площади в двадцать пятом году.

– Куды прикажите, барин? – поинтересовался извозчик, остановив упряжку подле Фалька.

– А что, братец, знаешь усадьбу князей Арсентьевых? – ответил Иван Карлович вопросом на вопрос и вручил мальчонке бублик вместо обещанного пряника. Тот подмене нисколько не огорчился, сунул угощение за пазуху и, завидев дворника, с удивительной поспешностью исчез за углом ближайшего дома.

Детина заметно переменился в лице, помялся мгновение-другое, раздумывая о чем-то своем, и пробасил извиняющимся тоном:

– Оно как не знать! Уж больно далече, ваш бродие. Ведь оно, почитай, через лес. Не серчай, барин, а только не повезу тудыть! Оно как хотите не повезу. Помилуйте, детки малые дома заждались, и кормилица вон пристала за день-то…

– Так ведь я в долгу не останусь! – воскликнул не ожидавший такого поворота событий штаб-ротмистр и тот же час принужден был отступить назад, дабы не попасть под копыта «приставшей кормилицы».

– Эх, барин… Прощения просим… – донеслось уже издалека.

– Чудно-с! Вот ведь на мою голову, какая неудача! – проговорил ему вслед Фальк и задумчиво поправил съехавший набекрень цилиндр.

Эх, и отчего, только нельзя было добраться на почтовых прямо до места?

Так и стоял он посреди улицы, точно ударенный обухом, разведя руки в стороны и глядя вслед удаляющимся дрожкам, когда сзади раздался тихий, по-кошачьи мягкий голос:

– Позвольте мне вместе с господином-извозчиком, принести вам глубочайшие извинения, милостивый государь! Боюсь, я стал невольным свидетелем случившегося и смею утверждать, что фортуна от вас совершенно не отвернулась! О, будьте на этот счет покойны-с. Она, напротив, оборотилась к вам всем своим замечательным ликом! В моем, выходит, лице. Хе-хе-с!

Отставной штаб-ротмистр поглядел назад и увидел перед собой давешнего посетителя почтовой конторы, которого он, торопясь поскорей завершить свои дела, четверть часа назад едва удостоил взглядом. Посверкивая стеклышками пенсне, незнакомец коротко поклонился.

Это был средних лет господин в черном элегантном сюртуке и брюках, в жилете из дорогого сукна. Руки его сжимали лакированную трость с массивным набалдашником. Лицо незнакомца обрамляла элегантная бородка, выдававшая в нем человека не государственного и притом самых смелых взглядов.

Фальк чуть приподнял цилиндр.

– Прошу прощения?

– Ах, видите ли, сударь, мне и самому нынче нужно в усадьбу к Арсентьевым! Смею ли я надеяться, что вы составите мне компанию? Ну, не смотрите на меня так, точно я вам на собственном горбу предлагаю прокатиться, хе-хе-с! У меня там бричка, чуть дальше по Дворянской… – пояснил незнакомец и небрежно махнул рукой.

Молодой человек машинально повел глазами в указанном направлении. Другой конец улицы таял в сгущающихся сумерках и разглядеть бричку, даже если она там действительно была, не представлялось возможным.

– Разрешите представиться. Нестеров, Вадим Сергеевич.

Иван Карлович назвал и себя.