Сокровища древнего кургана

Глава двадцать вторая Знакомая фотография

Насосная станция стояла над степью, как могучая крепость в несколько этажей. Часть этих этажей уходила глубоко под землю, к самому днищу котлована, будущему хранилищу воды. Отсюда насосы погонят воду по каналу в Кулунду.

Мы долго ходили по станции, поднимались по звонким железным лестницам, побывали в машинном зале, посмотрели гигантские насосы, высотой, пожалуй, не меньше, чем в два этажа. Потом пошли всякие мастерские, пульты управления, кабинеты… Наконец мы оказались на самом верху станции. Впереди, и не так уж далеко, сверкала наша знаменитая Обь. На том берегу ее, чуть ли не к самой воде, подступил темно-зеленый лес. По реке плыл катер, тащил за собой две груженые баржи. А позади — степь, неоглядная и удивительно многоцветная, будто раскрашенное кусками полотно… Там, за горизонтом, лежит наше село, безлесое, пыльное, высушенное солнцем и горячими ветрами. И вот туда, к нам, скоро двинет поток прохладной воды.

Инженер Валерий Федорович, между тем, рассказывал, что каждый насос станции, а их тут шесть, будет подавать в канал по восемнадцать тысяч кубометров обской воды в час, а все они в одну секунду — целых двадцать два кубометра. В одну секунду!

— Это будет настоящая река. Ее сила для Кулунды станет просто богатырской. — Валерий Федорович вдруг разволновался. — Давайте, ребята, немного помечтаем. Представьте себе…

Я слушал Валерия Федоровича, смотрел на прямую и широкую трассу канала, которая начиналась тут, у станции, и рассекала степь надвое, и видел не вороха вынутой земли, не скудную травку, что сиротливо желтела вокруг, а пенистый поток воды, густые кроны деревьев, склоненные над полосой канала, а по сторонам высокие травы, хлебные поля, слышал всюду песни невиданных здесь нестепных птиц…

— Ну, а теперь, — донесся до меня голос инженера Валерия Федоровича, — давайте спустимся вниз и проедем вдоль канала.

И вот мы мчались по асфальтовой дороге. Кое-где Валерий Федорович останавливал машины и показывал нам то мосты, переброшенные через канал, то ливнепропуски, проведенные под его дном, то дюнкеры. Дюнкеры — самые сложные и интересные сооружения. Их строят, если на пути канала попадается речка. Тогда строители прорывают под дном речки тоннель, через него пропускают две огромных квадратных трубы, и канал, «поднырнув» под речку, идет дальше.

Солнце уже стало склоняться к закату, когда мы наконец добрались до самой «горячей» точки. Здесь был конец дороги, здесь кончался и канал. Перед нами лежала знакомая степь, безлюдная и горячая. Даже хлебов не было видно. Пустая степь. И только тут бурлила, гремела жизнь: множество машин шаг за шагом вгрызались в твердую толщу земли, вспарывали ее, выворачивали, оставляя после себя прямую, как стрела, трассу канала.

Мы стояли на краю берега и смотрели, как одни машины, в основном бульдозеры, пробивали, углубляли канал, срезая пласт за пластом землю и выталкивая огромные вороха ее наверх, другие выравнивали, прямили, словно по линейке, делали канал таким, каким мы видели его на всем протяжении пути. Днище и берега канала рабочие покрывали прочной полиэтиленовой пленкой, чтобы вода не уходила в грунт.

Пока мы оглядывались, Валерий Федорович и Микрофоныч оживленно разговаривали с высоким немолодым мужчиной в пропыленной кепке и в клетчатой рубашке с короткими рукавами. На смуглом загорелом лице его белели светлые усы. Мужчина несколько раз бросил на нас взгляд, улыбнулся и согласно кивнул Микрофонычу. Потом быстро взошел на свежую насыпь и поднял руку. Машины замерли, шум стих. Из окошек кабин завыглядывали чумазые, запыленные механизаторы.

Мужчина подошел к нам. Валерий Федорович познакомил:

— Алексей Степанович, мастер участка. Алексей Степанович широко улыбнулся:

— Мы тут договорились… Словом, ребятки, кто желает поглядеть, как управляются наши механизаторы, ну и познакомиться с ними поближе, бегите по машинам. Какая кому по душе.

Кто-то из ребят выкрикнул «ура», и все разбежались по участку. Я рванул к бульдозеру, который стоял далеко впереди остальных. Бульдозерист, молодой парень в полосатой тельняшке и берете десантника на чубатой голове, словно поджидал меня, еще издали заулыбался, поблескивая белыми зубами.

— Давай, давай, подлетыш, — крикнул он весело. — Жарь быстрее, работу держишь.

Когда я подбежал, он протянул мне руку и я вмиг очутился в кабине.

Парень оглядел меня карими, приветливыми глазами.

— Ну, что, будем знакомиться, подлетыш?

Я даже немного обиделся.

— Почему «подлетыш»? Я — Костя Брыскин.

— Оттого и подлетыш, что Костя Брыскин. Иначе бы звали Константином… как отчество?

— Петрович.

— Вот, звали бы тогда Константином Петровичем, ясно? Ну не дуйся, не дуйся. Это у меня такое любимое словечко. Подлетыш — молодая птица, которая еще не встала на крыло. Другими словами: еще не может хорошо летать. Ты тоже пока не можешь, верно? На папкиной шее сидишь…

— У меня нет папки, — неожиданно для самого себя сказал я. И расстроился: зачем?

Парень крякнул, промычал что-то, потом торопливо заговорил:

— А меня Вадимом зовут. Я, брат, тоже без отца рос… Ну что, двинули?

Я кивнул.

Бульдозер сразу же взревел, дернулся и стал осторожно пятиться вниз. Вадим, поглядывая назад, выкрикивал:

— Братья-сестры есть? Видал — нету! А у меня два братана да сестренка. Из-за них десятилетку не закончил, в эспетэушку пошел. Чтобы профессию получить. Маме помогать…

— В какую эспетэушку? — не понял я. Вадим укоризненно глянул на меня, но тут же снова обернулся назад.

— СПТУ. Сельское профессионально-техническое училище. Или не слыхал о таких?

— Слыхал.

— А спрашиваешь!.. Училище мелиорации закончил. Бульдозер перестал пятиться и вдруг рванул вперед, начав глухо рычать и подрагивать: видимо, захватил толстый слой земли.

— А что это — мелиорация?

— Ну, даешь, подлетыш!.. Мелиорация — такая отрасль сельского хозяйства… Ну, как тебе объяснить? Словом, задача ее — напоить землю водой. Или поубавить, где ее через край. Понял?

Я отрицательно помотал головой.

— Ну как же!.. — огорчился Вадим. — Вот наш канал для чего? Чтоб привести в нашу степь воду, чтобы полить ее, напоить досыта. Это и есть мелиорация. Всякие водохранилища, оросительные системы — тоже мелиорация. А для чего? Чтобы вся степь живой стала, колосилась хлебами, пахла цветами… Теперь понял?

— Понял.

— Ну и молодец.

Вадим улыбнулся и на какое-то время задумался, потом обернулся, спросил вдруг:

— Вишен хочешь?

Я удивился и чуточку растерялся.

— Хочу. А что, есть?

— Будут. — Вадим широко провел рукой, указывая на степь. — Тут будут. Вокруг, через шесть-семь лет. И яблони, и груши, и сливы… До отвала с тобой наедимся, а?

Я рассмеялся.

— Ха, да через семь лет моего духа здесь не будет, не то что…

— Убежишь?

— Укачу.

— Куда же это?

Я беспечно махнул рукой.

— А хоть куда! Надоела мне жарища да пыль. Ни речки, ни леса. Пусть живут здесь те, кому все это нравится. Вадим бросил на меня искоса быстрый взгляд.

— Вон ты какой…

— Какой? — вздернулся я, почувствовав в его тоне что-то обидное.

Вадим сосредоточенно двигал рычагами, разворачивая бульдозер, выровнял его, произнес, кивнув влево:

— Видишь вон те круглые кустики?

— Перекати-поле, что ли?

— Их. Тоже вот сидят на родной земле, растут, цветут, а сами поджидают случая, чтобы сорваться с корня и катить неизвестно куда. Гонит их ветер иной раз за сотни километров, пока они не застрянут где-нибудь, да так и останутся там, пока не сгниют…

— Я не перекати-поле.

— Понятное дело… Но мысли-то какие: «укачу», «надоело», «пусть другие тут живут»… Чуешь, а?

Я не ответил. Ну и разговор получился! Хоть открывай дверцу и выпрыгивай из кабины.

Вадим, не дождавшись ответа, тоже примолк, переключив все внимание на работу. Машина слушалась его, как живая: она то резво разворачивалась, то отступала, то, опустив нож, устремлялась вперед, гоня перед собой огромный земляной вал. Я засмотрелся на Вадима — так спокойно, ловко и красиво работал он. Даже обида прошла.

Вадим повернул ко мне свое загорелое, слегка припорошенное пылью лицо:

— Ну что, отошел маленько? Я не сдержался, засмеялся:

— Отошел!

Вот ведь какой — все замечает, все понимает!

— А я, брат, отсюда — никуда! — произнес он раздумчиво. — Столько работы! Говорят, собираются еще один канал строить, там, севернее, где-то у Бурлы.

И подмигнул мне дружелюбно, совсем по-свойски, будто мы были с ним давно знакомы.

— Вот так-то, подлетыш, дорогой мой Костя Брыскин. Сбежать — штука нехитрая.

В это время мы увидели на высоком ворохе земли Алексея Степановича. Он махал рукой.

— Все, — сказал Вадим, останавливая бульдозер. — Вас созывают. — Хлопнул меня по плечу. — Давай газуй, а будет время — приходи в гости. На вахту. Мы теперь с вами как-никак соседи.

Я кивнул.

— И ты приходи к нам. Ко мне. Некоторые ваши уже давно бывают в Ключах.

— Кто такие?

— Фамилий не знаю. Одного зовут Вова, другого Симочка. Скреперисты-бульдозеристы.

Вадим засмеялся:

— Ну, звонари… Вон один скреперист работает, — ткнул он пальцем куда-то назад.

Я выглянул: там медленно взад-вперед ползал неуклюжий каток, утрамбовывая дорогу.

— Это — Симочка. А Вова укладывает полиэтиленовую пленку… Часто бывают?

— Да будто бы нет. Видел два раза. Симочку. Недавно. С какой-то сумкой. Тяжелой.

Вадим вдруг насторожился.

— С тяжелой? Как узнал?

— Да разве не видно? Нес, едва по земле не волок. А что?

Тут раздались нетерпеливые автомобильные гудки. Я заторопился:

— Побежал… До свидания, Вадим.

— Так приходи.

— Обязательно. Может, на той неделе… В общем, как выберу время.

Однако судьба распорядилась иначе: я прибежал уже на другой день.

Ехали мы к поселку строителей полные впечатлений. Буланка не закрывала рот, восхищалась увиденным, слышалось ее знаменитое «ой, как романти-и-ично!». Эвка сидела у кабины рядом с Колькой Денисовым и с интересом листала его альбом. Пока нам готовили обещанные Георгием Демьяновичем пельмени, Валерий Федорович показывал вахту. Так строители называют свой временный поселок. Он весь состоит из колесных вагончиков: несколько спальных, красный уголок, столовая, магазинчик и даже баня.

Мы быстро обегали безлюдную вахту, осмотрели все, что было возможно, заглянули в каждый вагончик, но ничего особенного в них не увидели. Лишь одно бросалось в глаза — чистота; ни одной койки не заправленной, у окон тумбочки, покрытые белыми салфетками, на них кое-где даже полевые цветы в стаканчиках. И всюду пучочки белесого степного полынка — для запаха.

— Ну все, ребятки, — сказал Микрофоныч, — идемте, нас приглашают к столу.

Прямо на воздухе, под тентом, стояли накрытые столы. А я замешкался. Уже было совсем начал спускаться по небольшой лесенке, да глаза вдруг остановились на фотографии, что висела над одной из коек. Небольшая серенькая фотография, но что-то в ней было такое, что я тут же убрал ногу со ступеньки и вернулся в вагончик. Вернулся и замер в изумлении: на меня глядели три улыбающихся солдата. Двое крайних были в фуражках с лихими чубами и усиками, третий, средний, — в пилотке, а на груди его блестела медаль…

Не может быть! Неужели дядя Максим? Точно — он! И сомневаться нечего. Но как попала эта карточка сюда, на стройку, в этот тесный вагончик, пахнущий полынком?.. Кто повесил ее тут?

Я почти не притронулся к «фирменным» пельменям — аппетит пропал.