Сокровища Сьерра-Мадре

— Почему вы живете в «Кливленде», дружище? — спросил Доббс Куртина. — Ведь там вы платите не меньше трех песо за ночь.

— Четыре, — ответил Куртин.

— Так перебирайтесь ко мне, в «Осо негро», больше пятидесяти сентаво с вас не возьмут.

— Чересчур там грязно, полно разных прохиндеев и бич-комберов,

— Ваше дело. Когда деньги кончатся, очутитесь в «Осо негро», как мы все. Думаете, мне там сладко? Но я хочу попридержать кой-какую мелочь. Кто знает, когда удастся опять подработать. Я и есть хожу, как прежде, к Чинку — за полета сентаво…

Они подошли к самому углу площади, к большому ювелирному магазину «Ла перла». Остановились, залюбовавшись выставленными в витрине драгоценностями. Золото и бриллианты так и сверкали на солнце. Возможно, именно эти драгоценности и отвлекли их от привычных мыслей о нефти. Ибо все, кто здесь жил, думали только о нефти, все мерили нефтью и мечтали о тех удобствах в жизни, которые каким-то образом связаны с нефтью. Работал ли кто или занимался биржевыми спекуляциями — все было завязано на нефти.

— Что вы вообще-то собираетесь делать, Куртин? — спросил Доббс по некотором размышлении. — Стоять тут да ждать, не перепадет ли тебе случайно что-нибудь, — тоска смертная. Ждать, ждать, и конца этому нет. А денежки-то уплывают и в один прекрасный день кончатся вовсе. Тогда начинай снова дуть в старую дуду, знай выклянчивай деньги у тех, кто на день или на ночь вернется сюда с нефтяных полей. Нет, серьезно, я подумываю, как бы на сей раз не опростоволоситься. Сейчас, когда есть еще деньжата, самое время взяться за ум. Когда их не будет, станешь как пришибленный — и ни с места.

— Этот же вопрос мучает и меня, — ответил Куртин. — Я знаю, что здесь к чему и как оно бывает. Но никакой идеи у меня нет. Разве что отправиться копать золотишко, другого выхода я не вижу.

— Вы всерьез так считаете? — перебил его Доббс. — А ведь вы вроде мои мысли отгадали! Риска в этом не больше, чем ждать удачу на нефтяных полях. Вряд ли есть другая страна, где столько золота и столько серебра лежат себе и ждут, что их откопают!

— Давайте-ка пройдемте вон туда, посидим на скамейке, — предложил Куртин. — Я вам вот что хотел сказать: я сюда подался не из-за нефти, а из-за золота, — начал он, когда они сели. — Решил поработать немного на нефтяных полях, поднакопить деньгу, чтобы отправиться на охоту за золотом. Станет это не в ломаный грош. И на проезд надо, и за лопаты выложи, и за кирки, и за сковороду, и за другой инструмент. И потом на жизнь надо, от четырех до восьми месяцев пройдет, пока что-нибудь заработаешь. А может быть и так, что подсчитаешь — прослезишься. Все в минусе: и деньги, и труд, потому что ничего не нашел.

Доббс ждал, что Куртин скажет еще, но тот умолк, будто говорить было больше не о чем.

— Риск не так и велик, — начал, в свою очередь, Доббс. — Шляться здесь и ждать работу — риск не меньший. Кому повезет, заработает в месяц долларов триста, а то еще больше, и так шесть, десять, восемнадцать месяцев подряд. А нет счастья, не подвернется работа, останешься без гроша. Золото, оно тоже кучами не валяется и здоровенными кусками тоже, так что только давай поддевай лопатой и вали в мешок. Это и мне известно. Но если не золото подвернется, может быть, серебро, а не серебро, так, может, медь, или свинец, или камни какие хорошие.

Ни у кого из нас мысли не рождаются только для того, чтобы в одной голове и остаться, ни одна оригинальная идея не рождалась для того, чтобы остаться невысказанной. Любая новая идея — продукт кристаллизации тысячи разных идей, появившихся у людей. Вдруг один из них находит нужное слово или подходящее выражение для новой идеи. И как только слово отыскивается, сотни людей припоминают, что подобная мысль им уже давно приходила в голову.

Когда Доббс вернулся в «Осо негро», то застал в ночлежке троих американцев. Остальные постели были в эту ночь не заняты. Один из вновь прибывших был человеком пожилым, с начавшими седеть волосами.

Когда Доббс появился в комнате, все трое умолкли. Но некоторое время спустя разговорились вновь. Сначала Доббс не понимал, о чем они ведут речь. Потом вдруг сообразил: старик рассказывает о том, как в молодости искал золото. А оба парня приехали сюда, чтобы найти золото; в Штатах они наслышались разных небылиц о том, что в Мексике золото валяется под ногами.

— Золото — вещь проклятая, — говорил старик Говард. — Оно корежит характер. Сколько бы у тебя его ни было, сколько бы ты его ни нашел, пусть даже столько, что и унести не в силах, всегда думаешь, как бы собрать еще больше. И ради того, чтобы прибавить, перестаешь различать, где ты прав, а где нет. Собираешься в путь и говоришь себе, что тридцати тысяч долларов с тебя хватит. Если ничего подходящего не находишь, скостишь потолок до двадцати, потом до десяти, заявляешь даже, что тебя и пять тысяч вполне устроили бы, лишь бы заполучить их, хоть и тяжелым трудом. Зато если найдешь, то никакие тридцать тысяч, которые ты себе за предел положил, тебя не устроят, и ты все завышаешь и завышаешь ставку: сперва до пятидесяти, потом до ста и двухсот тысяч. А там и начинаются неприятности, там тебя так и начинает мотать туда-сюда, пока всю душу не вытрясет.

— Со мной такого не случится, — сказал один из парней. — Со мной — нет, готов поклясться. Десять тысяч — и точка. И точка, даже если этого добра там останется на полмиллиона.

— Кто сам не бывал в деле, — рассудительно продолжал Говард, — тот не поверит. От игорного стола отойти легко, а вот поди отойди от кучи золота, которую только возьми — и она твоя. Никто не отойдет! Я копал на Аляске и находил его, я копал в Британской Колумбии, в Австралии, в Монтане, в Колорадо. И, бывало, сколачивал деньжищу. Ну а теперь сижу с вами в «Осо негро» на нуле. Последние пятьдесят тысяч просадил на нефти.

И старик принялся рассказывать разные истории о золотоискателях, которые случайными гостями «Осо негро» и ей подобных ночлежек выслушиваются с куда более острым вожделением, нежели похвальба о любовных похождениях.

— Слышали вы историю о шахте «Зеленая вода» в Нью-Мехико? — спросил Говард. — Наверняка нет. Зато я знаком с Гарри Тилтоном, а он был там, и от него-то я ее и знаю. Отправилась, значит, компания человек в пятнадцать счастье искать. Шли они не наобум. Давным-давно ходили слухи, что где-то в долине есть богатейший золотой рудник, который в старину открыли мексиканцы. Они там добывали золото, а потом на их место явились испанцы — после того, конечно, как подвергли их страшным пыткам: вырывали языки, мозжили черепа, ну, и вообще по-всякому проявляли свою христианскую любовь к ближнему, пока, в конце концов, мексиканцы не выдали им местонахождение шахты.

Совсем неподалеку от шахты, в окантовке из гранитных глыб, плескалось крохотное озеро. Вода в нем была зеленая, как смарагд. Поэтому шахту и прозвали «Зеленая вода», Ла Мина дель Аква Верде. Богатейшая шахта! Золото в ней залегало толстенными жилами. Бери, не намучаешься!

Однако мексиканцы прокляли шахту, так, по крайней мере, утверждали испанцы, потому-то все имевшие отношение к шахте и отдали богу душу. Кого ядовитая змея укусила, кто от лихорадки помер, а кто от других кожных заболеваний или болезней, причины которых никто установить был не в силах. А в один прекрасный день шахта исчезла. И не нашлось ни единого человека, указавшего бы, где она только что находилась.

Ну, раз не приходили больше ни сообщения с шахты, ни золото оттуда, испанцы снарядили экспедицию. И хотя шахта была точно обозначена на картах и дорога к ней не заросла, обнаружить ее никому не удалось. А ведь как будто найти ее проще простого. Там, значит, есть три крутые горные вершины, причем все они как бы выстроились в затылок одна к другой, по прямой. И если ты идешь по травке вдоль дороги, увидишь еще четвертую горную вершину, вид у нее какой-то чудной, и к тем трем она стоит под углом; ты совсем рядом с шахтой и пройти стороной — не пройдешь. Но хотя искали несколько месяцев напролет, не нашли ни шахты, ни горного озера. Было это в 1762 году. Но из памяти всех тех, кто интересовался золотоносными шахтами, богатейшую «Зеленую воду» время не вычеркнуло.

Когда американцы аннексировали Нью-Мехико, нашлось немало желающих отыскать эту шахту. И многие из них не вернулись. А те, что вернулись, свихнулись от напрасных поисков и галлюцинаций, которые преследовали их во время блужданий по скалистому ущелью.

А еще позже, в середине восьмидесятых годов, мне кажется, это было в 1886 году, несколько человек опять решили попытать счастья, как раз те самые пятнадцать. У них были при себе списки со старых донесений и копии старых испанских карт.

Четыре горные вершины — чего уж проще! Но сколько раз они ни брали за направление движения этот ориентир, с какой точностью ни следовали по избранному маршруту, шахты не было и в помине. Они разделились на «колонны» по три человека в каждой, чтобы идти по дугам больших окружностей. Запасы пищи истощались, но мужчины не падали духом.

Уже вечерело, когда одна из колонн собралась подкрепиться ужином. Костер горел, но кофе никак не вскипал, потому что слишком сильный ветер охлаждал кофейник. Тогда один из них решил переложить костерок пониже. Начал копать, и, когда дошел до глубины фута в полтора, наткнулся на кость. Он отбросил кость в сторону, не разглядывая ее, и перенес горящие сучья в яму, предварительно позаботившись и о канавках для тяги.

Когда колонна сидела за ужином, кто-то случайно взял кость в руку и принялся что-то рисовать ею на песке. А тут его сосед и скажи: «Дай-ка я взгляну на эту кость». И немного погодя сказал: «Да ведь это плечевая кость человека. Откуда она у тебя?»

Тот, что выкопал яму для костра, объяснил, что наткнулся на нее в песке.

— Тогда и весь скелет здесь лежит, — раздумчиво проговорил другой.

Тем временем совсем стемнело. Все укутались в свои одеяла и легли спать.

На другое утро тот, что нашел плечевой сустав, — назову его Биллом, потому что не знаю, как его звали, — так вот этот самый Билл и говорит:

— Там, где была эта кость, лежит и весь скелет. А ночью мне в голову одна мысль пришла… Откуда бы этому скелету тут взяться, вот что меня интересует.

— Очень просто. Убили тут кого-то. Или умер кто с голоду, — сказал один из троих.

— Это, конечно, возможно, — ответил Билл. — Мало ли кого сюда заносило. Не верится мне только, что убили кого-то именно здесь или что именно здесь кто-то с голоду помер. И вот я о чем подумал: а что, если шахту засыпало песком во время песчаной бури, или завалило камнепадом, или землетрясение тут было, или еще что-то — короче, накрыло ее. Из испанцев никто не вернулся; надо думать, их тоже засыпало где-то поблизости от шахты. Хотя с таким же успехом эта плечевая кость вполне могла принадлежать и человеку, который заявился сюда немного раньше нас и погиб, и с таким же успехом — засыпанному испанцу. Если мы здесь обнаружили одну кость, значит, найдем и остальные, которые, может быть, выведут нас на шахту. Думаю, нам стоит покопать вокруг костровой ямы.

Они принялись копать и в самом деле нашли все остальные кости скелета. Начали копать вокруг и нашли второй. А потом и третий и разобрались, в каком направлении шел камнепад. Следуя ему, они раскопали разный горный инструмент и наткнулись наконец на слитки золота, явно засыпанные породой.

— Теперь мы знаем, где была шахта. А дальше что? — спросил Билл.

— Позовем остальных, — ответил другой.

— Я давно понял, что ты осел, — сказал третий, — но не догадывался, что ты еще и олух царя небесного. Держать язык за зубами — вот что нам надо! Через несколько дней вернемся в город вместе с остальными. А недельки через две прибудем сюда втроем и раскопаем шахту.

На том все трое и порешили. Подобрав несколько самородков, они спрятали их, чтобы купить на них в городе хорошее снаряжение. А там, где копали, все снова засыпали землей и тщательно разровняли. Но прежде чем они успели все закончить, появилась другая колонна. Вновь пришедшие с недоверием поглядели на кучки свежевырытой земли, и один из них поинтересовался:

— Эй, парни, вы, никак, нечистую игру затеяли? Хотите не допустить нас к святому причастию?

Те трое божились, что ничего не нашли и что о крапленых картах и думать не думали. Началась перебранка. И тут появились еще две колонны, будто слова первой троицы по воздуху донесло и до них. Первая колонна и вторая были уже близки к тому, чтобы сговориться и заключить союз, по которому три остальные колонны остались бы с носом, но тут, почти одновременно, две из них и появились.

Теперь вторая колонна отказалась от заключенного почти сговора и обвинила первую в измене. Одного из золотоискателей послали за последней группой. И когда та подоспела, стали держать совет. Сошлись на том, чтобы повесить всех троих из первой колонны — за намеренное сокрытие найденного.

И повесили их. Никто возражать не стал: как-никак отпадали три пая, которые теперь полагалось разделить между оставшимися.

Взялись за кирки и лопаты и вскоре шахту вскрыли. Это действительно был источник неиссякаемый. Но некоторое время спустя начались такие трудности с продовольствием, что пятерых пришлось послать за продуктами.

Гарри Тилтон, от которого я узнал эту историю, сказал тогда, что доволен тем, что пришлось на его долю на тот день, и потому хочет уйти вместе с пятеркой, отправлявшейся за съестными припасами. Гарри взял свою долю и ушел. В банке ему за это золото выложили двадцать восемь тысяч долларов. Он себе на эти деньги купил ферму, где и осел навсегда.

Пятеро, которых послали за продовольствием, купили вьючных лошадей, самый лучший инструмент, вдоволь съестного и застолбили участок.

Однако, вернувшись к шахте, они нашли лагерь сожженным, а товарищей своих убитых или, точнее говоря, пораженными стрелами индейцев. К золоту индейцы даже не прикоснулись. Похоронив мертвых товарищей, пятеро вновь приступили к работе в шахте.

Но прошли какие-то три или четыре дня, и индейцы появились вновь. Их было больше шестидесяти человек. Не раздумывая долго, они бросились в атаку и убили всех пятерых. Правда, одного они убили не до смерти, а только покалечили. Когда сознание вернулось к нему, он пополз. Полз дни, недели. Он сам не помнил, как долго полз. Его нашел и привез в свой дом какой-то фермер. И тот рассказал ему обо всем, что пережил. Но потом умер от ран, так и не успев объяснить точно, где все это произошло.

Фермеры из тех мест, где умер этот человек, собрались в путь, на поиски золотой шахты. Много недель искали, но не нашли ее. Гарри Тилтон, обосновавшийся в одном из северных штатов, ничего о происшедших здесь событиях не знал. Да он и не думал о прошлом, жил в свое удовольствие на ферме и считал, что все его товарищи, вместе с которыми он искал золото, стали богатыми и благополучными людьми, которые заполучили достаточно золота и ушли на Запад. Сам по себе человек молчаливый, в присутствии других он как-то упоминал, что деньги свои заработал на золотых приисках. Но в этом не было ничего удивительного. И поскольку он ничего не приукрашивал, а, если уж речь заходила о временах, когда он искал золото, говорил очень просто и без затей, то об этой богатой шахте вскорости совсем забыли.

Однако впоследствии стали поговаривать, будто Тилтон сколотил свои деньги за какие-то несколько дней. Он этого и не отрицал. И люди сделали вывод, что то место, где он нашел золото, должно быть невероятно богатым. Бесчисленные искатели счастья упрашивали Тилтона нарисовать план, по которому можно было бы найти шахту. Что он в конце концов и сделал. Но ведь минуло не меньше тридцати лет с тех самых пор, и на память свою он уже полагался не во всем. Я был в одной из групп, которые вышли в путь с его картой в руках.

Мы обошли все те места, что обозначил Тилтон. Только самой шахты не нашли. Может, ее снова завалило камнепадом, или засыпало после землетрясения, или индейцы замели все следы, да так ловко, что ничего не углядишь.

— Да, если бы найти такую шахту, — подытожил Говард, — больше никаких забот не знать. Но кто-то, может быть, всю жизнь искать будет, а ничего не найдет. Это уж как водится. Но если ты занялся подходящим делом и тебе повезло, значит, ты вышел на свою «золотую шахту». Я, к примеру, хоть и состарился уже, всегда рад стараться, если речь зайдет о золотишке. Но тут, как и в любом другом деле, нужен капитал.

История, которую рассказал Говард, ничем не отпугивала и ничем не воодушевляла. Обычная золотоискательская история, безусловно правдивая, но звучащая как сказка. Надо сказать, все истории, в которых повествуется о быстром обогащении, звучат сказочно. Но чтобы победить, нужно рискнуть. Кто хочет иметь золото, должен добыть его. И в ту ночь Доббс решил, что пойдет искать золото, даже если у него в кармане будет всего-навсего перочинный нож.

И только один вопрос, один-единственный, оставался в его планах неясным. Одному ему пойти, или с Куртином, или со стариком Говардом, или же с Куртином и Говардом?

На другое утро Доббс пересказал Куртину историю, услышанную от Говарда. Куртин выслушал ее с благоговейным вниманием. После долгого раздумья он сказал:

— Я считаю, это правдивая история.

— Ну, конечно, правдивая. Отчего бы ей быть лживой?

— Лживой? — переспросил Куртин. — Я ничего такого не говорил. Сама по себе история не выдумана. Я читал целые горы подобных историй в журналах, где о таких штуковинах пишут. И даже если в этой все и выдумано, то в одной части она правдива — это там, где трое парней пытаются обвести всех остальных вокруг пальца и оставить их на мели.

— Точно! — Доббс кивнул. — Где золото, там и это его проклятье.

Едва успев сказать это, он сразу понял, что еще час назад ни за что не произнес бы таких слов — ему и в голову не приходила мысль о проклятье золота.

Куртин не испытал подобной перемены воззрений. Может быть, только потому, что сомнения не посетили его столь неожиданно, как Доббса.

Это внутреннее переживание, эта минута в жизни Доббса провела невидимую черту между двумя мужчинами, хотя они этого и не осознавали. Это была та линия, которая разделяла мир их чувств. И отныне каждый из них преследовал в жизни иную цель.

— Проклятье золота? — возразил Куртин. — Не вижу, в чем оно, это проклятье? С тем же правом можно говорить и о счастье, благословении. Все зависит лишь от того, в чьих оно руках. Проклятье или счастье зависят от характера человека, обладающего золотом. Дай негодяю в руки камни-голыши или высохшую губку, он и их использует для какой-нибудь подлости.

— Алчность — единственная черта характера, которую золото развивает в своем хозяине. — Доббса удивило высказанное им самим суждение. Оно показалось ему чужим. Но он внушил себе, что произнес эти слова только из чувства противоречия Куртину.

— Весь вопрос сводится к одному, — сказал Куртин. — В самом золоте никто не нуждается. Если я смогу убедить кого-то, будто у меня полно золота, я добьюсь того же, как если бы оно у меня было. Ведь не столько золото изменяет людей, сколько власть, которую они с помощью золота обретают, — вот почему люди так возбуждаются, едва завидев золото или даже услышав о нем.

— А стал бы ты предавать друзей, чтобы самому завладеть всем золотом, как попытались эти трое?

— Сейчас я этого сказать не могу, — ответил Куртин. — Я не верю, что найдется хоть один человек, который точно знает, как бы он поступил, если бы ему выпал случай завладеть одному всем золотом, обставив всех остальных. Я совершенно уверен, что почти каждый поступил бы иначе, чем мысленно представлял себе это, когда на его долю действительно выпало бы много золота или он увидел возможность завладеть им с помощью одного мановения руки.

Глядя на дымок только что закуренной сигареты, Куртин немного помолчал, а потом проговорил:

— А я сделал бы как Тилтон. Это дело верное, и после этого незачем ни вкалывать до седьмого пота, ни шляться с бурчащим от голода желудком. Меня устроила бы малая толика — я тут же отправился бы восвояси. А другие, по мне, пусть колошматят друг друга.

Когда прошло три дня, а никаких шансов получить работу не появилось и все очень даже смахивало на то, что ее не появится и в ближайшие три месяца, Доббс сказал Куртину:

— Пойду за золотом. Даже если придется идти одному, пойду. Тут ли подыхать, или в сьерре у индейцев — для меня что в лоб, что по лбу. Пойду — и все.

— Я только что то же самое хотел предложить тебе, — сказал Куртин. — Я теперь на все готов, хоть в конокрады пойду!

Значит, у тебя и впрямь нет другого выбора?

— Мы можем отправиться в путь хоть завтра. Доббс задумался ненадолго, потом сказал:

— Я считаю, что стоит взять с собой старика Говарда. Спросим его вечером, какого он обо всем этом мнения.

— Говарда? На кой черт? Он слишком стар. Как бы не пришлось тащить его на спине.

— Старого он стар, — согласился Доббс. — Но вынослив и тягуч, как вареная подошва от сапог. Случись что, он потянет больше, чем мы с тобой, вместе взятые. Сразу признаюсь, я почти ничего не смыслю в золотоискательстве и даже не представляю толком, как выглядит это самое золото, когда оно лежит перед тобой. А у Говарда опыт, он и сам копал, и состояние себе на этом сделал. Даром что прогорел на нефти. Иметь рядом такого опытного волка — это наполовину залог успеха. Да и как знать: может, он и не согласится идти с нами.

— Спросим — и все тут! — закончил Куртин.

Они отправились в «Осо негро». Говард лежал на постели и читал разбойничьи истории в «Вестерн стори мэгэзин».

— Я? — встрепенулся он. — Что за вопрос? Конечно, пойду. Когда идут по золото, без меня дело не обойдется. У меня в банке есть еще триста доллароа Двести я вложу в наше предприятие. Это мои последние!.. Когда они кончатся — я гол как сокол. Но рисковать-то надо!

Ночным поездом они выехали в Сент-Луис. А оттуда следующим поездом поехали в горы, в Дуранго.

Здесь они принялись изучать карты и примеряться к местности.

— Там, где ходят поезда, нам незачем даром терять время, — деловито проговорил Говард. — Где есть железная дорога, где проложены хорошие шоссе, любой уголок в округе вылизан. Найти что-нибудь можно только в глухомани. Там, где ни одной тропки нет, куда не отважились заглянуть геологи, где ни один человек не знает, что такое автомобиль, — вот куда нам надо пробираться. Именно такое местечко мы и должны отыскать. — Он пошарил глазами по карте и проговорил наконец — Примерно вот здесь. Не обязательно, чтобы мы сразу попали в самую точку. Но когда придем на место, всем разуть глаза. Только это и требуется. Я знавал когда-то одного парня, тот просто чуял золото, как жаждущий осел чует воду и тянет к ней.

— Все верно, — сказал Доббс. — Я как раз вспомнил, что мы собирались спуститься в ближайшую деревеньку, чтобы купить ослов и навьючить их.

Куртин и Доббс очень скоро сообразили, что без старика Говарда они были бы как без рук. Золото на поверхность не выпрыгивает и глыбами не валяется, о него не споткнешься. Нужно научиться видеть его. Можно пройти мимо и ничего не заметить. Но Говард — тот видел, даже если обнаруживал поблизости чуть заметный его след. Стоило ему приглядеться к местности, и он уже знал, может тут оказаться золото или нет, стоит ли отвязывать заступы, лопаты и лоток, взять пару лопат песка и промыть. Когда Говард начинал тыкать в землю заступом, копаться в ней, а тем более промывать на сковородке, значит, это благодатная почва и в ней почти наверняка отыщется золото. Четыре раза они уже находили его. Но количество, которое удавалось намыть, оказывалось совсем незначительным.

Как-то утром тропка, по которой они двигались, сузилась до предела. Тяжело дыша, прижимаясь к самым скалам, они с огромным трудом заставляли ослов делать шаг за шагом. Все они были чертовски плохо настроены. И при этой общей озлобленности Говард возьми и скажи:

— Да, ну и хороших же нахлебников я себе подыскал, выбрав вас, ничего не скажешь. Черт побери!

— Заткни пасть! — в ярости крикнул Доббс.

— Нахлебники что надо, — холодно, с издевкой повторил Говард.

У Куртина на языке вертелось злобное ругательство. Но прежде чем он успел дать залп, Говард сказал:

— Вы оба такие дураки, такие дураки набитые, что вам не дано увидеть миллионы, даже если вы будете топтаться на них обеими ногами.

Оба молодых, шедших впереди, остановились. Они не могли взять в толк, издевается над ними Говард или это у него после тягот последних дней припадок слабоумия.

А Говард глядел на них с улыбкой и совершенно спокойно, без видимого волнения, проговорил:

— Вы прогуливаетесь себе по живому, чистому, сияющему золоту и даже не замечаете этого. Я до конца моих дней буду ломать голову, с чего это мне вздумалось пойти на поиски золота с такими вонючими недоносками, как вы. Хотел бы я знать, за какие такие мои прегрешения должен терпеть вас рядом.

Доббс и Куртин в явном недоумении уставились себе под ноги, потом поглядели друг на друга, а потом на Говарда; по выражению их лиц нельзя было сказать точно, они ли начинают понемногу трогаться умом или считают, что это Говард свихнулся.

Старик нагнулся и поднял пригоршню песка.

— Известно ли вам, что у меня в руке? — спросил он. И, не дожидаясь ответа, добавил — Это платежное дерьмо, или, если вы меня не поняли, золотая пыль. И ее здесь столько, что нам всем троим не утащить ее на наших спинах.

— Дай посмотреть, — закричали оба сразу и заторопились к нему.

— Вам незачем идти ко мне! Вам стоит только нагнуться и поднять, вы увидите ее и почувствуете у себя на ладони.

Не веря ему, они тоже подняли по пригоршне песка.

— Ну, увидеть вы, положим, ничего не увидите, гляделки у вас не те! Но по весу, наверное, ощутите, что к чему…

— Твоя правда! — воскликнул Доббс. — Теперь и я вижу! Можем прямо сейчас набить мешки и возвращаться восвояси.

— Это мы, конечно, можем, — сказал Говард и кивнул. — Но это для нас дело пока невыгодное.

Усевшись на землю, Говард сказал:

— Сходите-ка, принесите для начала два ведра воды. Сделаем пробу на процентное содержание.

Тут-то и началась настоящая работа. Сперва поиски воды. А когда ее нашли, оказалось, что источник метров на сто пятьдесят ниже по склону и подтаскивать ее действительно придется ведрами. Стаскивать песок вниз и мыть прямо у воды — много труднее да и времени займет больше.

Они оборудовали лагерь, соорудили качающиеся лотки для стока песка и слепили резервуар для воды, который тщательно уплотнили известью и глиной, и потеря воды сделалась незначительной. Две недели спустя они смогли перейти к производительному труду.

Да, это был труд! Тут ни убавить, ни прибавить. Они надрывались, как обезумевшие от страха каторжники. Днем было страшно жарко, а ночью ужасно холодно.

— Так я не надсаживался никогда в жизни, — сказал Куртин однажды утром, когда Говард растолкал его еще до восхода солнца.

Но все-таки он поднялся, оседлал осла и приволок столько воды, сколько требовалось на целый день, хотя до семи утра у него и маковой росинки во рту не было. Когда они потом все трое сидели и завтракали, Говард сказал:

— Иногда я всерьез задумываюсь вот над чем: что вы, вообще-то говоря, представляли себе под поисками и добычей золота, а? Я уверен, вы думали, что достаточно будет нагибаться и поднимать золотые самородки, которые валяются под ногами, как камни, потом набить ими свои мешки и разойтись по домам. Будь оно все так просто, золото и стоило бы не дороже гравия.

Доббс что-то пробурчал себе под нос, а несколько погодя сказал:

— Но должны же быть места, где оно погуще, где не надо столько надрываться, чтобы сбить унцию?

— Эти места есть, но встречаются так же редко, как и главный выигрыш в лотерее, — ответил старик. — Я бывал в таких местах, где жилы выходили прямо на поверхность и где парни выковыривали или выбивали киркой куски золота с орех величиной. Я видел, как кому-то удалось за день добыть три, четыре, восемь фунтов. А потом я видел, как на том же месте четверо мужчин из-за каких-то пяти фунтов мордовались до смерти три месяца подряд. Вы уж мне поверьте на слово: промывать богатый песок — самое верное дело. Работа тяжелая, но, отбыв на ней свои восемь-десять месяцев, можно потом положить в карман вполне приличную сумму. А если выдержишь лет пять, не будешь знать забот до конца дней своих. Чаще всего поле совершенно истощается уже через несколько месяцев, и приходится снова отправляться в путь на поиски другого, «молодого» поля.

Оба молодых представляли себе золотоискательство делом куда более легким. С этой мыслью им предстояло прощаться ежедневно и ежечасно. Копай и копай с восхода и до захода солнца на дьявольской жаре. Потом насыпай и насыпай, наклоняй стол и тряси, и просеивай. И повторяй все это по три, по четыре, по пять раз. И снова все — на наклонные сковороды-лотки, потому что песок вышел недостаточно чистым.

И так день за днем, без перерыва. Они не могли уже ни выпрямиться, ни лечь и ни сесть — так болела спина. Руки их превратились в когтистые лапы, пальцы больше не разгибались. Они не брились и не подстригали волосы. Для этого они слишком уставали да и не придавали больше значения таким вещам. Когда рвались рубашки, они зашивали их лишь в том случае, если иначе они просто свалились бы с тела.

Воскресных дней не было; день отдыха, который они себе позволяли, требовался для того, чтобы кое-как подправить примитивные механизмы, искупаться, подстрелить птицу или горного козла, подыскать новое пастбище для ослов, спуститься в индейскую деревушку и купить там яйца, растертую кукурузу, кофейные зерна, табак, рис и бобы. Бели удавалось заполучить все это, они были довольны. О муке, сале, сахаре и молоке в банках упоминалось, только когда один из них уезжал на целый день в ближайшую деревню, где иногда, но отнюдь не всегда, можно было достать столь редкостные яства. А если во время такой экспедиции удавалось разжиться бутылкой «текильи», это приравнивалось к триумфальной победе.

Обсуждался еще один важный вопрос: как быть с лицензией. Искать золото без лицензии позволено, но копать и промывать песок — нет. Заполучить лицензию стоит нешуточных трудов. Одному из них придется обратиться в правительство, он обязан точно указать, где находится открытый им участок, и уплатить при этом приличную сумму. Да еще придется уплатить определенный процент со всего намытого. Мало того: оформление лицензии может затянуться на много недель.

И это еще не самое страшное. Самое страшное то, что, подав заявку на лицензию, они, даже будучи сверхосторожными, привлекут к себе внимание бандитов. Тех самых бандитов, которые сеять не сеют, а урожай собирают. Они сидят в засаде неделями и месяцами, позволяя другим надрываться до смерти, а потом, когда те со своим грузом соберутся в путь, нападут на них и отнимут все золото. И не только золото у них отнимут, но и ослов, и последнюю рубашку с тела. Выбраться из таких диких мест без ослов, без рубах, брюк и башмаков дьявольски трудно. Нередко бандиты признавали это и, чтобы не оставлять ограбленных в столь стесненном положении, отнимали у них напоследок и жизнь — души бандитов были исполнены сочувствия. И кто узнает, куда подевались эти бедолаги? Леса велики, глубины их неизведанны, а опасности, в них таящиеся, неисчислимы. Пойди отыщи пропавшего человека: прежде чем сами поиски начнутся, лес ничего, кроме жалких костей, от своей жертвы не оставит. Попробуй определи по такой косточке, кто был тот человек, которому она принадлежала. А бандаты? Они могут предстать перед военно-полевым судом. Но чтобы это произошло, их надо сначала поймать. А так как им известно, что никто им ничего не сделает, если не поймает с поличным, то для них самое милое дело пойти в банду вместо того, чтобы, не жалея сил, добывать золото, хотя его может добыть каждый, кто согласен приложить для этого свои руки.

Когда кому-то выдается лицензия, это вызывает всеобщие разговоры. Довольно часто случалось, между прочим, что не бандиты, а дельцы из больших и солидных горнорудных компаний убирали с дороги работяг-первооткрывателей. Участок несколько месяцев не разрабатывался, лицензия устаревала, компания делала заявку на новую лицензию, которая ей и выдавалась, поскольку прежние заявители утеряли свои права ввиду неявки на место разработки.

Поэтому очень даже разумно махнуть рукой на лицензию. Если некоторое время спустя они решат оставить участок, ибо намыли золота вдоволь, добытое можно будет переправить в город незаметно. Никто ни в чем этих оборванцев не заподозрит, они с чистым сердцем могут клянчить табачку у любого встречного, который покажется им бандитом или который при случае способен им стать.

Эти трое мужчин, которые сошлись здесь, никогда не были друзьями. И вряд ли они думали когда-нибудь стать таковыми. Они, если подобрать самые добрые слова, деловые друзья и сплотились исключительно с целью наживы.

Совместный труд, общие заботы, общие надежды, общие разочарования, связывавшие троих мужчин в течение месяцев, прожитых вместе, должны были — если верить премудростям социологии — сделать их друзьями. Ведь они стали товарищами по оружию, а это более тесная «фронтовая» дружба, чем та, что возникает на войне. Сколько уже раз случалось, что Говард спасал жизнь Доббсу, Куртин — Говарду, а Доббс — Куртину, вдобавок Доббс спас сперва Говарда, а потом и Куртина от удушья. Чего только не случалось) И каждый был в любую секунду готов помочь другому, жертвуя своими костями и даже собственной жизнью, лишь бы вытащить свалившегося в пропасть. Да, каких только случаев не было! Однажды подпиленное дерево повалилось слишком рано, и Доббс принял его на свое плечо, изменив направление падения, не то оно размозжило бы голову Куртина. Ну и вид был потом у этого плеча!

— Это у тебя здорово получилось, Доббс, — сказал Куртин. И только. А что еще говорить?

Две недели спустя обрушилась штольня. И Куртин вытащил Доббса оттуда, хотя над ним самим нависла тяжелая укосина каменистого грунта, которая в любой момент могла рухнуть и погрести под собой Куртина; и тогда Говард, пробивавшийся в штольню с другой стороны, в любом случае опоздал бы с помощью, он даже не догадался бы, куда они оба подевались.

Когда он вытащил Доббса на поверхность и тот пришел в сознание и отдышался, то сказал:

— Если бы вы лишний раз поплевали на руки, мне не пришлось бы уже сплевывать на этот холм.

Он отплевывался: весь рот был забит землей.

В подобных случаях лишних слов не произносилось. Это стало как бы негласной службой, которую каждый взялся отслужить другому. Но служба эта и взаимопомощь не сблизили их. Друзьями они не стали. И не стали бы друзьями, доведись им хоть десять лет спасать жизнь друг другу.

Каждый вечер, еще при свете дня, дневная добыча тщательно оценивалась, делилась на три части, и каждый забирал себе свою. Так оно сложилось с самого начала как бы само собой.

— Лучше всего, если мы будем делиться вечером, после работы, и каждый возьмет свою пайку себе, — это предложил Куртин, когда работа начала приносить плоды.

— Тогда, по крайней мере, мне не придется быть вашим казначеем, — сказал Говард.

Оба молодых сразу вскинулись:

— Мы не договаривались, что все добро будет на твоем попечении, ни словом об этом не упоминали. Это еще большой вопрос, доверили бы мы его тебе.

— Вы, случайно, не свихнулись? — рассмеялся Говард. Обиженным он себя не чувствовал. К таким перепадам в настроении он привык и не нервничал по пустякам. Потому добродушно и сказал им:

— Просто я подумал, что из нас троих самое большое доверие вызываю я.

— Ты? — вскричал Доббс. — А мы кто такие? Беглые каторжники, что ли?

А Куртин добавил:

— Откуда мы знаем, какую жизнь ты прожил? Но хорошее настроение не покидало Говарда.

— Конечно, вы этого не знаете. Только я думаю, что здесь, в горах, среди нас все прошлое не считается. Я никого из вас не спрашиваю, откуда он родом и где провел в кротости и невинности свои годочки. Это было бы в высшей степени невежливо. Зачем понуждать людей ко лжи. Здесь, на дикой природе, ни одной твари дела нет до твоего прошлого, и никакой обман не спасет. Наврем ли мы друг другу с три короба или повинимся в запятнанном кровью прошлом, все это ни цента не стоит. Но среди нас троих я здесь единственный, кто вызывает доверие.

Куртин с Доббсом ухмыльнулись. Но прежде чем они успели обложить его отборнейшей бранью, Говард продолжил:

— И нечего трепыхаться. Я вам правду говорю. Здесь только голая правда в цене. Мы могли бы дать наше добро на сохранение тебе, — он поглядел на Доббса. — Но когда я уйду в лес тесать подпоры, а Куртин верхом отправится в деревню за провизией, ты соберешь вещички и отчалишь.

— Это подлость — говорить такие вещи, — набычился Доббс.

— Пожалуй, — спокойно согласился Говард. — Но думать об этом — та же подлость. Ты был бы первым человеком, которого я встретил на своем пути и который не стал бы об этом думать. Смыться, прихватив добро остальных, — это, я вам сразу скажу, не подлость, а по здешним понятиям — самая обыкновенная вещь. И дурак, кто этого не сделает. У вас просто кишка тонка признать это. Но давайте погодим, пока у нас на круг не наберется фунтов пятьдесят, тогда я погляжу, о чем вы будете думать. Вы не хуже и не лучше других парней. Вы совершенно нормальные люди. И если вы меня однажды привяжете к дереву и дадите околеть, чтобы завладеть моим добром, вы поступите так же, как поступил бы всякий, если ему вовремя не пришла в голову мысль: а вдруг эта игра, в конце концов, не окупит свеч? Мне с вашим добром далеко не уйти. Мои ноги не держат меня как следует. Вы догнали бы меня через какие-то часов двенадцать и без угрызений совести повесили на первом попавшемся дереве. Мне одному некуда деться, я с вами повязан.

— Если хорошенько поразмыслить, — сказал Куртин, — ты прав. Но в любом случае будет лучше, если мы начнем рассчитываться каждый день вечером, и пусть каждый сам сторожит свою долю. Тогда каждый сможет уйти, когда пожелает.

— Не имею ничего против, — сказал Говард. — Очень даже недурная затея. Каждый из нас будет думать только о том, не пронюхал ли кто о его тайнике.

— Что за мерзкий характер у тебя, Говард! — сказал Доббс. — Вечно ты подозреваешь всех в разных подлостях.

— Тебе не обидеть меня, парень, — ответил Говард. — Я в людях разбираюсь и знаю, на какие милые поступки они способны и о чем они думают, когда запахнет золотом. По сути дела, все люди становятся одинаковыми, когда в игру вступает золото. Все подличают одинаково. Разве что опасаются, что их схватят за воротник — тогда начинают осторожничать, изворачиваться и лгать. Здесь, на природе, им ни к чему прикидываться, здесь дело всегда выглядит и проще и понятнее. Простым донельзя. В городах люди подвержены сотням соблазнов, но видят и тысячи барьеров на пути к ним. А здесь есть лишь один барьер — жизнь другого человека. Остается решить для себя всего один вопрос.

— Какой? — спросил Доббс.

— И мне интересно было бы узнать, какой? — одновременно с ним проговорил Куртин.

— Остается один-единственный вопрос: не станет ли в один прекрасный день воспоминание слишком тяжелой ношей, которая способна замучить человека. Сами поступки человеку не в тягость. Душу его пожирают одни воспоминания. Да, но давайте подобьем итог. Делиться будем каждый вечер, каждый подыщет себе тайник по вкусу. Потому что когда мы намоем для начала фунтов двадцать, никто из нас все равно не сможет таскать его в кожаном мешочке на груди.

Большие усилия, вся их хитрость и изворотливость потребовались для того, чтобы хорошенько замаскировать место промывки. Лагерь, где они спали и готовили пищу, пришлось перенести на полкилометра от штольни. Сама она была так удачно загорожена кустарником и большими валунами от того единственного места, где можно было в нее войти, что никто забредший сюда по ошибке или случайно их рабочего места не обнаружил бы. А еще неделю спустя холмы, промоины и каменные глыбы настолько поросли быстро поднявшейся вверх травой и расцветшими кустами, что даже индейцы, вышедшие на охоту, не обнаружили бы ничего подозрительного, что привело бы их к штольне.

Скрывать местонахождение лагеря они не собирались и все здесь оставляли на виду. Чтобы как-то оправдать свое в нем пребывание, расставили повсюду рамы и натянули на них необработанные шкуры убитых горных козлов и нанизали на шесты птичьи тушки. Любой путник принял бы их за охотников за шкурами и коллекционеров редких птиц. Это не вызвало бы ни малейшего подозрения: сотни людей занимаются этим небезвыгодным ремеслом.

Из лагеря к штольне вела потайная тропка. Чтобы ступить на нее, первые десять метров требовалось проползти на брюхе. Когда все трое оказывались на тропке, начало ее закладывали и прикрывали срезанным терновником. Когда они возвращались в лагерь, сначала долго и внимательно наблюдали, нет ли кого поблизости. Окажись там кто-нибудь, они сделали бы большой крюк и вышли бы к лагерю с другой стороны, будто возвращались с охоты.

За все время, что они тут прожили, им на глаза не попалась ни одна живая душа — ни белый, ни индеец. И вообще маловероятно, что кого-нибудь занесет в эту глухомань. Но троица была слишком умной и осторожной, чтобы на одно это положиться: того гляди станешь жертвой случая. А ведь даже дикий зверь, преследуемый охотником, не стал бы искать убежища там, где они жили или работали. Запах потного человеческого тела погнал бы его в другую сторону. А собаки в таких лесах пугливы, они стараются держаться у ноги хозяина и к чужим следам не принюхиваются.

Каждый последующий день, проведенный тут, делал жизнь все более невыносимой. Однообразная изо дня в день еда, неумело приготовленная неловкими руками, всем опротивела. Однако приходилось ею давиться. Тоскливая монотонность труда делала его еще тяжелее: копать, просеивать, ссыпать, разбирать, приносить воду, сливать и прочищать сток. Один час похож на другой, как день на день и неделя на неделю. И так шли месяц за месяцем.

С тяготами труда еще кое-как примириться можно. Сотни тысяч людей всю жизнь делают работу ничуть не менее однообразную и чувствуют себя при этом сравнительно неплохо. Но здесь действовали и другие силы.

Первые недели они провели, не осознавая толком, сколь тягостным станет их существование. Им и на мгновение не приходило на ум, что скоро их начнут терзать и пожирать силы, о происхождении которых они до сих пор даже не догадывались. На первых порах каждый день случалось что-нибудь необычное. Каждый день планировалось и приводилось в исполнение что-то новое. У каждого из них еще оставались в запасе анекдоты или истории, неизвестные двум другим. Каждый из них изучал остальных, в каждом было что-то особенное, какое-то качество, привлекательное или отталкивающее, но заслуживающее, по крайней мере, внимания.

Теперь им нечего было рассказывать друг другу. Ни у одного из них не осталось про запас хоть словечка, не надоевшего бы остальным. Они знали все слова друг друга наизусть, даже интонации и жесты, которыми эти слова сопровождались.

У Доббса была привычка во время разговора прикрывать веком левый глаз. Поначалу Говард с Куртином находили ее до предела забавной и то и дело подшучивали над ним. Но наступил один достопамятный вечер, когда Куртин сказал:

— Если ты, пес проклятый, не перестанешь все время прижмуривать левый глаз, я всажу тебе в брюхо унцию свинца. Тебе, каторжному отродью, очень хорошо известно, что меня это бесит!

Доббс мгновенно вскочил на ноги и выхватил револьвер. Окажись другой в руке Куртина, началась бы самая распрекрасная перестрелка. Но Куртин знал, что получит шесть пуль в живот, как только опустит руку к кобуре.

— Мне хорошо известно, откуда ты взялся, — кричал Доббс, размахивая револьвером. — Ведь это тебя отстегали плетью в Джорджии за то, что ты напал на девушку и изнасиловал ее. Ты ведь не на школьные каникулы в Мексику приехал, собачий хвост!

Побывал ли Доббс на каторге, было так же неизвестно Куртину, как Доббсу — приходилось ли Куртину побывать в Джорджии. Это они высосали из курительных трубок или вытащили из свиной поджарки, а сейчас орали друг другу в лицо, лишь бы привести в неописуемую ярость.

А Говарда это как будто не касалось, он сидел у костра и пускал на ветер густые облачка табачного дыма. Зато когда оба умолкли, исчерпав до времени запас ругательств, он проговорил:

— Парни, бросьте и думать о стрельбе. У нас нет времени возиться с ранеными.

Прошло совсем немного времени, и однажды утром Куртин ткнул ствол револьвера в бок Доббса:

— Произнеси хоть слово, и я нажму, жаба ты ядовитая! А случилось вот что. Доббс сказал Куртину:

— Да не чавкай ты без конца как хряк, которого откармливают на убой! В какой это исправительной тюрьме ты вырос?

— Чавкаю я или нет, не твое собачье дело. Я, по крайней мере, не свищу дырявым зубом, как крыса.

На что Доббс ответил:

— Разве у крыс в Синг-Синге дырявые зубы?

Вряд ли найдется человек, который не понял бы смысла вопроса: Синг-Синг — принудительное место жительства тех граждан Нью-Йорка, которые попались с поличным. А те, что не попались, пооткрывали свои конторы на Уолл-стрите.

Такого дружеского намека Куртин спокойно не перенес и сунул ему свой снятый с предохранителя револьвер между ребер.

— Черт бы вас побрал, — крикнул обозлившийся Говард, — вы ведете себя как недавние молодожены. Спрячь свою железку, Куртин.

— А ты чего? — взбесился Куртин.

Опустив руку с револьвером, набросился на старика:

— Ты чего тут раскомандовался, калека?

— Раскомандовался? — удивился Говард. — Я и не думал командовать. Я пришел сюда затем, чтобы намыть или добыть золото, сделать свое дело, а вовсе не для того, чтобы выслушивать брань ополоумевших парней. Мы друг без друга не обойдемся, и если одного подстрелят, двое других уйдут отсюда несолоно хлебавши, двоим этого дела не поднять, а если что и удастся спасти, то хватит только, чтобы выручить приличную поденную оплату.

Куртин спрятал револьвер в кобуру и сел.

— А я? Насчет себя я вам вот что скажу, — продолжал Говард. — Мне все это до смерти надоело. У меня нет никакого желания остаться здесь с одним из вас, я ухожу. Того, что у меня есть, мне хватит.

— Зато нам не хватит! — злобно проговорил Доббс. — Тебе, старой развалине, может, и хватит на те полгода, что тебе осталось жить. А мне — нет. И если ты надумал отсюда смыться, прежде чем мы все промоем, — мы как-нибудь сыщем такое средство, чтобы ты не смотался.

— Да прекрати этот детский лепет, старикан, — вмешался Куртин. — Если ты надумаешь бежать, мы настигнем тебя не позднее чем часа через четыре. Знаешь, что мы тогда с тобой сделаем?

— Представляю себе, тварь ты эдакая, — поддел его Говард.

— Нет, не представляешь, — оборвал его на полуслове Куртин и ухмыльнулся. — Стащим с тебя твою рухлядь и привяжем к дереву, прочно и надежно, и уйдем вдвоем, без тебя. Ты никак подумал, мы тебя убьем? Нет, не дождешься.

— Еще бы, — кивнул Говард, — от вас чего хорошего дождешься. Слишком уж вы богобоязненный народ. Моя смерть легла бы тенью на ваши по-детски невинные души. Привязать и оставить. Одного. Нет, ты подумай… Вы действительно не стоите того, чтобы в вашу сторону плюнуть. А какими славными парнями вы были, когда я вас встретил там, в городе.

Некоторое время все трое сидели молча.

— А как ты думаешь, Говард, как ты думаешь, сколько мы на сегодняшний день имеем? — неожиданно спросил Куртин.

Старик задумался. Потом проговорил:

— Сразу точно не определишь. Точно сказать невозможно. Всегда остается какая-то часть нечистого металла. Но я думаю, на долю каждого приходится тысяч по четырнадцать-шестнадцать долларов.

— Тогда у меня есть предложение, — сказал Доббс. — Давайте попотеем здесь еще месяца полтора, а потом свернем лагерь и — по домам!

В лагере вновь восстановился мир. Яростные стычки, подобные последней, больше не повторялись. Сейчас перед ними была определенная цель, точно обозначенный день, когда они свернут лагерь. И это в корне изменило их настроение и поведение, они не в силах были даже представить себе, что между ними вообще доходило до серьезных ссор. Теперь они с головой ушли в составление самого лучшего плана: как уйти отсюда незаметно и найти для своей добычи надежное убежище, куда им самим податься и на что употребить свои капиталы.

С приближением дня, в который они решили свернуть лагерь, они все лучше и лучше понимали друг друга. Говард и Доббс договорились даже открыть на равных паях общее дело: стать в Монтерре или Тампико хозяевами кинотеатра и совместно им управлять. Доббс взял на себя художественное руководство: закупку фильмов, распределение сеансов, выступления перед ними, составление программ, приглашение музыкантов, в то время как Говарду отводился участок экономический — касса, оплата счетов и выдача зарплаты, печатание рекламы, ремонт и оформление кинотеатра.

А Куртин не знал, как ему быть. Он колебался: то ли ему в Мехико остаться, то ли вернуться в Штаты. Он как-то вскользь упомянул о том, что у него в Сан-Антонио, в Техасе, якобы есть невеста. Но особенно о ней не распространялся.

Куртин побывал в деревенской тьенде (Тьенда (исп.) — магазинчик.) и закупил провиант. Последнюю партию провианта, которого должно было хватить до отъезда.

— Эй, друг, ты где это запропастился? — спросил Говард, когда появился Куртин и принялся разгружать вьючного осла.

— Я как раз собрался оседлать своего ослика и поехать тебе навстречу, — заметил Доббс. — Мы подумали, не случилось ли с тобой чего. Вообще-то тебе полагалось бы вернуться часа в два.

Куртин ничего не ответил, расседлал осла и подтащил мешки к огню. Потом сел, достал трубку, вытащил из мешков табак и распределил поровну, после чего сказал наконец:

— Мне пришлось здорово дать кругаля. Там, в деревне, я столкнулся с одним типом. Говорит, будто он из Аризоны.

— А здесь ему что понадобилось? — спросил Доббс.

— Вот я и хотел это узнать, — кивнул Куртин. — Но индейцы объяснили только, что он появился два дня назад и что-то вынюхивает. Расспрашивает людей, есть ли здесь шахты, есть ли золото или серебро. Индейцы объяснили ему, что шахт здесь нет, и золота нет, и серебра тоже, и вообще ничего; сами они еле-еле перебиваются — плетут маты и лепят горшки. Но потом ему какой-то дурацкий осел из тьенды напел, что где-то в горах шляется один американец, который охотится на диких животных. Он ведь не знает, что вы тоже здесь, он видел одного меня. По крайней мере, я так думаю. И потом сказал еще этому типу, что я время от времени спускаюсь за провиантом и что, наверное, появлюсь на этой неделе. Вот тогда этот парень из Аризоны и сказал, что дождется меня.

— И что, это грязное животное действительно подкарауливало тебя?

— Да, в том-то и соль. Как только увидел, так и приклеился: чем я тут занимаюсь, нельзя ли тут «сварганить дельце», не валяется ли здесь золото прямо под ногами, короче — всякой ерундой интересовался. Я смекнул, что к чему, и держал язык за зубами, почти ничего не сказал.

— Наврал, по крайней мере, с три короба?

— Это — да. Но если что и наворачивал, то осторожно, чтобы нельзя было проверить. Пустой номер. Он стоял на своем: хочет, мол, со мной в этот лагерь. Уверял меня, что здесь непременно должно быть золото. Он, мол, видит это по руслу пересохшей реки, по сбившемуся песку и по кускам горной породы.

— Он великий человек, — сказал Говард, — если по таким признакам способен понять, есть тут золото или нет.

— Ничего этот парень не знает, — вмешался Доббс. — Шпион он, я уверен. Либо шпионит на правительство — бумаг-то у нас нет, либо на бандитов, которые ограбят нас на обратном пути. И даже если они не о золоте думают, у нас как-никак есть ослы, одежда, револьверы и шкуры, как они считают. Все это кое-чего стоит.

— Нет, — сказал Куртин. — Я не верю, что он шпион. Думаю, он подался за золотом.

— Есть у него с собой инструмент? — спросил Говард.

— Я ничего такого не заметил. У него есть верховой мул, одеяла, кофейник, сковорода и мешок, где напиханы, наверное, всякие тряпки. Вот и все.

— Голыми руками золото никто не возьмет, — сказал Доббс. — Может, у него инструмент украли или его пришлось продать. Но нам-то как быть с этим сукиным котом?

Куртин не сводил глаз с огня. Потом сказал:

— Я его не раскусил. Не похоже на то, что он человек пра-вительст или от бандитов. Вид у него простецкий, как будто что он говорит, то и думает. Но нам придется иметь с ним дело, пусть Доббс в этом и сомневается: он поплелся за мной.

Я сбивал его со следа как мог. Кружил по кустарнику туда и обратно. А когда оглядывал пройденный путь, видел, что дорогу к нашему лагерю он выбрал верно. Будь я один, я отвел бы его от лагеря. Но поди сделай это, если ты при двух ослах.

— Плохо дело, очень плохо, — сказал Говард. — Будь он индейцем — полбеды. Он бы у нас не остался, побыл бы да и вернулся в свою деревню, к семье. А этот парень прицепился, как репейник. Он нюхом чует — есть здесь что-то.

— Все куда проще, — сказал вдруг Доббс. — С этим парнем мы живо справимся. Когда появится, скажем, чтобы немедленно проваливал отсюда подобру-поздорову; пригрозим, что, если мы еще раз его увидим, холостыми стрелять не станем.

— Идиотская затея, — покачал головой Говард. — Он спустится вниз, наплетет там сорок бочек арестантов, может быть, даже угодит к земельным полицейским властям, и окажемся мы в дерьме по уши. С тем же успехом можешь рассказать ему, что мы каторжники, бежавшие с острова Святой Марии.

— Ладно. Тогда у нас в запасе самый простой путь, — с решительным видом проговорил Доббс. — Придет сюда — пристрелим его, и точка. Или повесим его вон на том дереве.

Некоторое время никто на это предложение не отзывался. Говард встал, проверил, поспела ли картошка, невероятная роскошь в их теперешней жизни, снова сел и сказал:

— Насчет того, чтобы пристрелить, — дурость. Может, он ни в чем не повинный бродяга и предпочитает блуждать по привольному миру господню, воздавая молитвы творцу: он радуется всем сердцем тому, сколько вокруг красоты, а не мотается по нефтяным промыслам и не горбатится по шахтам и рудникам за вшивую мзду. Пристрелить такого бродяжку без всякой его вины — преступление.

— Откуда мы знаем, что он ни в чем не повинен? А если он преступник? — возразил Доббс.

— Это может выясниться, — сказал Говард.

— Хотелось бы знать, как? — Доббс окончательно убедился, что его план — лучший. — Закопаем его, и никто никогда не найдет. Если те, из деревни, скажут, будто видели, как он отправился в горы, мы скажем, что видеть его не видели, и ба-ста. Может, вон там вот сбросить его в пропасть? Как будто он сам свалился…

— Возьмешь это на себя? — спросил Говард.

— Почему — я? Кинем жребий — кому выпадет… Старик ухмыльнулся.

— Да, и тот, кто это сделает, будет остаток жизни ползать на брюхе перед двумя другими, которые это видели. Когда один на один — еще куда ни шло. Но при наших нынешних обстоятельствах я, во всяком случае, скажу: «Нет!»

— И я скажу: «Нет!», — наконец и Куртин присоединился к разговору. — Слишком дорого это может стоить. Надо придумать что-то другое.

— А ты вообще-то совершенно уверен, что он тебя преследовал и что найдет нас? — спросил Говард.

Глядя себе под ноги, Куртин задумчиво проговорил:

— Я ничуть не сомневаюсь, что он появится, что он нас найдет. У него такой вид, будто он… — Куртин поднял глаза, поглядел в сторону узенькой лужайки и невесело сказал: — Да вот и он!

Ни старик, ни Доббс не спросили: «Где?» Они были настолько ошеломлены, что даже забыли выругаться. Повернув головы в ту сторону, куда смотрел Куртин, они увидели незнакомца. Спускалась ночь, и его фигура была еле различима в отблесках костра. Незнакомец держал под уздцы мула.

Он не двинулся с места, не крикнул, как водится: «Хэлло!», не спросил: «Как дела?», не поприветствовал даже. Стоял и ждал.

Когда Куртин рассказывал о субъекте, которого встретил в деревушке индейцев, оба его слушателя мысленно представили себе его внешний вид. Но и Говард и Доббс вообразили себе его совершенно непохожим на этого неизвестного гостя. И появился он как-то вдруг, куда быстрее, чем можно было ожидать…

Незнакомец стоял на узенькой прогалине, которая вела из леса к их лагерю, и, похоже, удивился не меньше, чем трое сидевших у костра мужчин.

Мул незнакомца принюхивался, потом почуял, видимо, запах ослов и принялся реветь. Но ревел недолго. Умолк, как бы оборвав себя, словно испугался молчания, воцарившегося между его хозяином и другими людьми.

А троица все еще не произнесла ни слова, не обращая внимания на закипевшую над костром похлебку. Никто не сводил глаз с незнакомца, будто ожидая, что он что-то скажет или сделает. Но тот словно застыл на месте.

Тогда встал Доббс и неторопливо направился к чужаку. Он собирался грубо взять его в оборот: что, мол, ему здесь надо, откуда он взялся и кто таков. Но, подойдя вплотную, сказал лишь:

— Хэлло!

Незнакомец тоже сказал:

— Хэлло!

Доббс стоял, не вынимая рук из карманов, и не знал, с чего начать. Потом нашелся:

— Пройдемте к костру.

— Спасибо, — коротко поблагодарил незнакомец.

Он подошел поближе, снял с мула старое седло и два мешка, стреножил ему передние ноги, хлопнул по крупу, и животное медленно заковыляло в том направлении, где паслись ослы.

— Добрый вечер, — поприветствовал он всех, присаживаясь к костру.

Ответил один Говард.

— Как поживаете?

— Гм, — неопределенно пожал плечами незнакомец.

Куртин стал смешивать бобы и шевелить картошку в золе, Говард переворачивал мясо, а Доббс принялся рубить дрова и подбрасывать сучья в костер.

— Я прекрасно понимаю, что вы мне не рады, — сказал незнакомец.

— Это я вам четко объяснил еще внизу, — проговорил Куртин, не поднимая глаз.

— Не мог же я без конца торчать у индейцев. Хочется видеть настоящие человеческие лица.

— Тогда ступайте в город, там наглядитесь вволю, — сдержанно проговорил Говард. — Мы и сами давно забыли, что такое городская жизнь.

— У нас другие заботы, — пробурчал Доббс. — Не стану скрывать, одна из них — вы. Вы тут некстати и ни на что нам не сгодитесь, даже костер раскладывать. Лучше всего будет, если вы завтра уберетесь подобру-поздорову. Не то мы за себя не ручаемся.

Чужак ничего на эти слова не ответил. Он сидел и молча наблюдал, как остальные готовят ужин. Разложив еду по мискам, Куртин сказал:

— Давайте поешьте. Сегодня хватит и на вашу долю.

Ужинали, не произнося почти ни слова. А если кто и ронял словцо, то только о еде: мясо, дескать, не прожарилось, бобы жестковаты или картошка не поспела.

Незнакомец в разговоры не вмешивался. После ужина троица раскурила свои трубки.

— У вас есть табак? — спросил Доббс незнакомца.

— Да, — ответил он и принялся сворачивать сигарету.

Чтобы не сидеть молча и по возможности сбить незнакомца со следа, они заговорили об охоте. Но поскольку на охоту они не ходили, речи их звучали не слишком убедительно. Неясное чувство подсказывало, что незнакомец больше их разбирается в охоте, в шкурах и во всем, что с этим связано. И, потеряв уверенность в себе, заговорили о том, что пора перебираться из этого лагеря в другие места, где еще водится крупный зверь.

— В таких местах, как это, вообще нет никакой охоты, — неожиданно вмешался незнакомец, когда в их беседе возникла долгая пауза. — Зато здесь должно быть полно золота. Я это еще несколько дней назад увидел по высохшим руслам рек.

— Никакого золота тут нет, — ответил Доббс. — Мы пробыли в этой дыре порядочно времени, чтобы разобраться, что к чему, и тоже предпочли бы намыть платежного дерьма. Какая чепуха! — добавил он с недоброй усмешкой. — Детский сад! Мы не вчера на свет родились и как-нибудь самородок от булыжника отличим.

Сказав это, он прямиком направился к палатке, чтобы лечь спать.

Никто к его словам ничего не добавил, а незнакомца, кажется, резкий тон Доббса даже не обидел: как знать, может быть, тот просто привык беседовать на повышенных тонах.

Говард потянулся и зевнул. Куртин выбил свою трубку. Оба встали друг за другом и медленно пошли к палатке. Они не сказали незнакомцу «Спокойной ночи!» и не позвали с собой.

Тогда незнакомец тоже поднялся. Свистнул, и через некоторое время, спотыкаясь на стреноженные ноги, появился мул. Хозяин сделал несколько шагов ему навстречу, ласково похлопал по холке, проговорил что-то на ухо и, шлепнув, отправил на все четыре стороны.

Подложив сучьев в костер, незнакомец сел и что-то запел себе под нос. Потом поднялся и зашагал туда, где оставил седло и вещи. Притащив к костру один из мешков, достал одеяло, завернулся в него, лег головой на мешок, ногами к костру, и заснул.

На следующее утро Доббс подошел к костру злой донельзя. Незнакомец уже наполнил свой котелок водой и теперь кипятил ее. Доббс сразу взял его в оборот:

— Дорогой друг, ты воду где брал?

— Налил из ведра.

— Так. Из ведра, значит. Очень мило с твоей стороны. Думаешь, мы будем тебя обслуживать и таскать для тебя воду?

— Ничего такого я не думаю. Потом спущусь и наберу полное ведро.

Как раз в этот момент к костру подошел Куртин, еще более обозленный, чем Доббс. Он тоже сразу перешел к угрозам:

— Красть нашу воду? Пользоваться нашими дровами? Ты что это надумал? Прикоснись еще раз к чему-нибудь из нашего добра, получишь пулю.

— Мне показалось, что я попал к порядочным людям, которые не пожалеют глотка воды.

Тут Доббс так и набросился на него:

— Что ты сказал, зануда? Мы — непорядочные люди? Может быть, бандиты?

И ударил его кулаком в лицо.

Незнакомец вытянулся во весь рост на земле. Потом медленно поднялся.

— Я тоже мог бы долбануть тебя. Но куда мне против вас троих? Вы одного ждете: когда я потянусь за револьвером — тут вы меня пристрелите с полным правом. Но я не дурак.

Подошедший тем временем к костру Говард совершенно спокойно поинтересовался:

— У тебя какая-нибудь еда есть, приятель?

— Есть мешочек чая, есть бобы, рис и две банки молока.

— Кофе можешь сегодня пить с нами. И поесть тоже. Сегодня. А с завтрашнего дня заботься о себе сам.

— Спасибо! — кивнул тот.

— С завтрашнего дня?.. — переспросил Доббс.

Удар кулаком, который он с таким успехом нанес незнакомцу, странным образом умерил его пыл.

— Послушай, ты что же, решил надолго у нас застрять?

— Думаю, да, — с невозмутимым видом проговорил незнакомец.

Тут Куртин заорал:

— Застрять? У нас? Только с нашего согласия!

— Горы и леса открыты для всех, кто нашел к ним путь.

— Ну, не совсем так, старина, — ответил на это Говард. — И горы свободны, и леса, и джунгли внизу, и пустыня, что позади. Все эти места свободные. Но мы пришли сюда первыми, и право стоянки за нами.

— Все это правильно. Вопрос только в том, вы ли пришли сюда первыми. Может, я побывал здесь в те времена, когда вам и в голову не приходило остановиться в этих местах.

— И ты свои права застолбил?

— У вас тоже нет лицензии.

— Но мы-то раньше твоего здесь оказались. Если ты вообще не врешь, что когда-то уже приходил сюда, то место это ты не огородил, прежде чем уйти, и тем самым права на него потерял.

— Завтра я начну искать здесь золото. Здесь есть золото! А если вы до сих пор его не нашли, это доказывает только, что вы порядочные болваны.

Старика его слова задели за живое, и он бухнул:

— А если мы все же не такие болваны, как тебе кажется? Если мы его нашли?

— Я бы ничуть не удивился, — сказал незнакомец. — Но вы ничего не нашли. А если и есть что-то, то какие-то крохи. Поскребли золото с самого верха. А здесь его полным-полно, где-то совсем рядом. На добрый миллион!

— На миллион? — Говард широко раскрыл глаза.

— На мощную жилу вы не вышли, — продолжал незнакомец. — Мне известно, что вы здесь почти год. Индейцы мне рассказали, что кто-то наверху давно уже копается. Наткнись вы на богатую жилу, у вас было бы столько «рванины», что вы давно отправились бы восвояси. Но вы не смогли бы увести столько, сколько вам удалось бы намыть, вас бы обязательно заметили. Или вы завели бы здесь настоящую шахту, с лицензией, с машинами, с двумя-тремя дюжинами рабочих…

— А у нас ничего нет! Пусто! — сказал Доббс.

— Думайте обо мне что угодно. Но я не ребенок. И понимаю, что если вы, трое мужчин, провели здесь столько времени, то не шутки ради. Думаю, лучше нам говорить друг с другом напрямик, выложив карты на стол. Что толку играть в прятки? Я не скотина, а по крайней мере, такой же порядочный человек, как и вы. И лучше вас быть не собираюсь. Все мы мечтаем разбогатеть, в горах ли, в лесу ли, в городе. Вы, конечно, можете убрать меня с дороги, я это прекрасно понимаю. Но то же самое может случиться со мной и в другом месте, при других обстоятельствах. Приходится рисковать. Так как, поговорим начистоту?

— Дай-ка нам сначала переговорить с глазу на глаз, — ответил Говард.

— Да будет тебе, Говард, — возразил Доббс. — Я считаю, надо дать ему шанс доказать, что он не шпион и не задумал ничего такого, что обернется против нас.

Незнакомец выпил свой кофе, после чего сказал:

— Я с вами честен с самого начала. Я сказал вам, что здесь есть золото и что я пришел его поворошить.

— Хорошо. Очень даже хорошо, — заметил Говард. — А как быть, если мы уже собрали золотишка? Рассчитываешь, что мы с тобой поделимся? Знал бы ты, каких трудов нам это стоило! Ладно, пускай я проболтался. Да, мы кое-что имеем и намерены вскорости оставить эти места.

Незнакомец ответил не задумываясь:

— С этого бы и начинали. Ладно: вы со мной по-честному, и я с вами по-честному. Поглядим, на чем сойдемся. Вы ничего не нашли. Может, два-три зерна. Оставьте их себе, ради бога.

— Даю голову на отсечение, мы так и поступим: что имеем, оставим при себе, — сказал Куртин.

— Дело вот в чем, — медленно, со значением начал незнакомец. — Того, что я задумал, мне одному не осилить. Мне нужны люди; вот я и подумал, что вы подойдете лучше других. Вы не меньше моего заинтересованы в том, чтобы все здесь как можно дольше оставалось в тайне. У вас есть инструмент, а у меня его нет. Вот что я вам предлагаю. Что у вас есть, у вас и останется. А с того, что начнет прибывать благодаря тому, что вы будете работать со мной по моим планам, мне положено две пятых доли, а каждому из вас — по одной пятой.

Троица переглянулась и рассмеялась. Потом Говард сказал:

— Юлить и изворачиваться мы и сами умеем, милый друг, и разных историй можем рассказать немало. Ну, что вы надумали? — обратился он к приятелям.

Доббс несколько помедлил:

— Мы свои дела вроде как закончили, пора собираться. Но если останемся немного, тоже ничего не потеряем.

— Я тоже думаю, что ничего не потеряем. Если и впрямь есть что-то, отчего не попытаться, раз мы все равно здесь, — подал голос и Куртин.

— А я не согласен, — проговорил Говард. — Все это охотничьи байки, а меня уже тошнит от красот дикой природы. Хочу опять почувствовать мягкую постель под задницей. С меня хватит. Но если вы останетесь тут, мне, конечно, тоже придется остаться. В одиночку мне двухнедельного перехода через лес и пустыню не осилить.

— Послушай, старина, — сказал Куртин, — особой охоты поработать сверхурочно у меня тоже нет. Меня кое-кто ждет. Прихватим еще неделю. Если байки, которые прочирикал нам этот птенчик, хоть как-то подтвердятся, что ж, тогда посмотрим, стоит ли игра свеч. А если за неделю ничего из земли не выбьем, мы пойдем с тобой, старина. Все с этим согласны?

Все согласились, и незнакомец начал быстро излагать свой план.

— Как тебя вообще-то зовут, парень? — перебил его Говард.

— Лакод, — ответил тот. — Роберт Лакод, из Аризоны.

Говард встал и пошел поглядеть, не слишком ли далеко разбрелись ослы. Для этого он взобрался повыше на каменную террасу.

— Эй! — раздался его громкий крик.

— Что случилось? — откликнулись в один голос Доббс и Куртин. — Ослы ушли?

— Быстрее все сюда! Живо, черт бы вас побрал!

Оба вскочили и побежали к нему. Лакод поспешил за ними вслед.

— Что это такое, вон там, приближается к нашей горе? — воскликнул старик. — У вас глаза моложе моих!

— Это солдаты. Либо конная федеральная полиция, — сказал Доббс. — И тут же встрепенулся: — Ах ты, негодяй, подлая твоя душа! — он повернулся к Лакоду. — Вот ты, выходит, из каких! Недолго же тебе пришлось притворяться!

Резким движением он выхватил револьвер и направил на Лакода. Но Говард, стоящий у него за спиной, заставил его опустить руку.

— Ты не прав, — сказал Лакод, побледневший при импульсивном движении Доббса. — У меня ни с солдатами, ни с полицией дела нет.

— Послушай, крошка, — обратился Говард к Лакоду. — Не заставляй нас расхлебывать твой супчик. Если это тебя ловят, смывайся, да поживее. Пусть они тебя увидят, отвлеки их от этого места, нам здесь полиция ни к чему. Марш, спускайся отсюда и выходи на дорогу, не то мы загоним тебя им прямо в пасть.

Куртин вскарабкался еще повыше и внимательно глядел на происходящее внизу.

— Не торопитесь, парни, — сказал он. — По-моему, это не солдаты. И никакая не полиция. Одеты они кто во что горазд и вооружены чем попало. Если не ошибаюсь, у одного из них дьявольски длинная пукалка, ей, видать, лет сто. Теперь я знаю, кто они такие. Это — бандиты!

— Черт побери! — ругнулся Говард. — Из огня да в полымя. Полиция нас арестовала бы, и так как мы ничего особенного не натворили, только мыли без лицензии, мы бы с ними договорились. А от бандитов пощады не жди.

И вдруг, будто вспомнив о чем-то, в свою очередь, натолкнулся на Лакода:

— Ну, сынок, выкладывай всю правду. Ты, значит, навлек бандитов на наши головы! Бандитский шпион! Выходит, я не ошибся…

— Нет у меня ничего общего с бандитами, — сказал Лакод. — Дайте-ка и мне поглядеть.

Вскарабкался наверх, к Куртину, некоторое время напряженно вглядывался в даль, потом сказал:

— Да, это бандиты. И я даже знаю, откуда они взялись. Слышал на асиенде сеньора Гомеса. У него была газета с их описанием. Я углядел среди них одного в сомбреро с золотистой лентой — о нем упоминалось в газете. Смельчак, даже шляпы своей не сменил. А скорее всего и не знает, что его сомбреро попало в газету. Газет он не видит, читать не умеет. Из всех бандитов я меньше всего хотел бы встретиться именно с этим.

И пока все четверо наблюдали с высоты за движением бандитов, ожидая, свернут ли они на тропку, которая выведет их к горе, Лакод рассказал, что он прочел в газете об этих бандитах и что успели ему рассказать о них работники на асиенде. Пусть большинство индейцев вообще и индейцы с асиенды в частности газет не читают, слухи о подобных событиях разбегаются по этой широкой открытой стране со скоростью несущегося по прерии огня.

На маленькой железнодорожной станции, где ночью поезд останавливается на две минуты, чтобы оставить и взять почту и принять или высадить двух-трех пассажиров, в вагоны село двадцать-двадцать пять мужчин.

Никогда прежде не случалось, чтобы на этой маленькой станции в поезд подсаживалось столько пассажиров, но ни дежурный по станции, ни персонал поезда на это особого внимания не обратили. Может, эти мужчины собрались на базар или работали на рудниках, а теперь вот бастуют, а может, вообще едут искать работу в других краях.

Все они были метисами, все в высоких сомбреро с широкими полями, в брюках, рубашках, в сапогах или сандалиях на босу ногу. После наступления темноты на маленьких станциях билеты не продаются, потому пассажиры и сели в поезд без билетов. На станции было темно-темно, лишь дежурный стоял у столба с тусклым фонарем, да проводники бегали с фонариками вдоль состава, и никто лиц садившихся в вагоны не разглядел. К тому же все они укутались по нос в одеяла, что здесь принято и ничьего любопытства не вызывает. Все севшие на последней станции собрались в первом вагоне второго класса, который идет сразу за почтовым. В этом вагоне сидела, как обычно, дюжина солдат во главе с офицером. Все с винтовками, заряженными боевыми патронами, — охраняли поезд от бандитских налетов.

Большинство мужчин так и остались в этом вагоне, хотя, когда поезд тронулся, некоторые из них перешли во второй вагон второго класса. В обоих этих вагонах почти все места занимали крестьяне, мелкие ремесленники и индейцы, которые везли свои товары на продажу в ближайший большой город. За вагонами второго класса следовал вагон первого класса, а уже за ним, в хвосте, шел пульмановский спальный вагон.

Поезд быстро набирал скорость. До ближайшей станции — минут двадцать или чуть больше. Когда поезд пошел на всех парах и железнодорожные чины собрались было продавать новым пассажирам билеты, эти мужчины закрыли выходы из вагонов, близ которых устроились с самого начала, и, не говоря ни слова и ни о чем не предупреждая, выхватили из-под своих одеял ружья и револьверы и открыли огонь. В первую очередь по солдатам.

Стрельба продолжалась секунд десять, и вот уже все солдаты валяются на полу в лужах крови, большинство убито наповал, а остальные в агонии или при последнем издыхании. Железнодорожники тоже убиты либо лежат, смертельно раненные, на полу и на скамейках. Ранено не меньше двадцати пассажиров, некоторые уже мертвы, раны других ужасны. Женщины на полу, вздымая руки, молят о снисхождении, милости, поднимают на руки верещащих детей, желая вызвать в бандитах сочувствие, предлагают им в обмен на жизнь свой жалкий скарб. А бандиты все стреляли и стреляли. Потом принялись за грабеж и хватали все, что представляло для них хоть какую-то ценность.

Потом бандиты перешли в вагон первого класса и принялись грабить тут. Правда, на сей раз обошлось без стрельбы. Часы и кошельки, кольца и серьги, ожерелья и браслеты — добыча оказалась богатой. А если кому-то из бандитов казалось, что он получил мало, достаточно было ударить господина револьвером или прикладом ружья под ложечку, как тот тут же вспоминал о золотых монетах в левом кармане брюк или кольце с бриллиантом в чемодане.

Затем бандиты включили свет в спальном вагоне, подняли людей с постелей, согнали их в конец вагона и отняли все, что были в силах унести.

А поезд все мчался сквозь ночь. Может быть, машинист не услышал звуков выстрелов, или же он слышал их и теперь нарочно гнал поезд, чтобы бандиты не успели соскочить на ходу до следующей станции.

Через платформу грабители пробивались к багажному вагону, где, убив охранника, вскрывали чемоданы либо выбрасывали их, чтобы потом подобрать вдоль пути. Покончив с багажным вагоном, на ходу перелезли в почтовый, где пристрелили обоих сопровождающих и перерыли все мешки с почтой.

Тем временем машинист то ли сообразил, что случилось что-то неладное, то ли увидел нескольких бандитов, перебиравшихся из почтового вагона на тендер. Станция еще далеко, до нее не дотянуть. Он резко рванул рычаг, и, останавливаясь, поезд чуть не встал на дыбы. Кочегар сразу спрыгнул и попытался скрыться в лесной чаще по другую сторону железнодорожного полотна. Но так и остался лежать на рельсах — в спину ему попало с полдюжины пуль. Прежде чем успел соскочить сам машинист, на паровоз поднялось четверо бандитов, которые схватили его за руки, но убивать не стали.

В товарном вагоне бандиты обнаружили бочки с керосином и газолином, которые предназначались для городских магазинов. Облив керосином вагоны, они плескали в открытые окна газолин, а потом бросили в вагоны горящие спички. Языки пламени взметнулись к темному ночному небу как после взрыва.

Кричащие, ревущие, стонущие, гонимые безумным страхом, запертые в вагонах пассажиры сбивались перед окнами, и, если кому даже и удавалось выскочить, то, падая с высоты на полотно, они ломали кости, а одежда на них загоpалась от пылавшей обшивки вагона. Тот, кто был тяжело ранен и в панике не находил руки, которая бы его подсадила, сгорал в страшных муках.

А впереди, на паровозе, бандиты, направив револьверы на машиниста, приказали ему отцепить паровоз и ехать вперед, пока не прикажут остановиться.

Паровоз тронулся с места, оставив позади горящий состав и людей, которых освещали всполохи пламени из вагонов. Потом один из бандитов приказал машинисту остановиться. Паровоз встал, все бандиты спрыгнули. Последний из них выстрелил в машиниста и ногами столкнул с полотна.

Некоторое время спустя машинист паровоза пришел в себя. Собрав остатки сил, он вскарабкался на насыпь и подтянулся на паровоз. И довел до самой станции.

Начальник станции, удивленный видом одинокого паровоза и отсутствием самих вагонов, о прохождении которых ему давно сообщили, первым подбежал к паровозу и увидел истекающего кровью машиниста. Он немедленно дал телеграммы в обе стороны. Станции ответили сразу, пообещав прислать вспомогательные поезда. На запасных путях станции стоял товарняк, который пропускал пассажирский поезд. Теперь от него отцепили два пустых вагона, подогнали паровоз товарняка.

Но кто его поведет и кто будет сопровождать? Бандиты еще наверняка орудуют вдоль полотна, подбирая выброшенное из окон добро. Может быть, они даже где-то разобрали пути.

Начальник станции сказал:

— Будет лучше, если мы дождемся прихода большого вспомогательного состава: в нем наверняка прибудут солдаты…

Но машинист товарняка не дал ему договорить.

— Состав поведу я. Там погибают женщины и дети, там лежат мои товарищи, некоторым из них мы могли бы еще помочь. Я поведу состав! А ты, кочегар, что скажешь?

Надо сказать, что все без исключения железнодорожники Мексики входят в прекрасно организованный профсоюз. Весьма радикальный и постоянно готовый к забастовкам. Его члены крепко держатся друг за друга. В организации царит дух товарищества, который делает их людьми гордыми, стремящимися к свету знаний, отдающими себе отчет в важности своей деятельности для развития страны. То есть делает именно теми вежливыми, благожелательными, всегда улыбающимися и отпускающими шуточки железнодорожниками, которые столь выгодно отличаются от ворчливых и покрикивающих нижних железнодорожных чинов, столь часто портящих настроение пассажирам в Центральной Европе. Они вовсе не подчиненные заносчивых и высокомерных начальников. Кочегара нередко избирают президентом или спикером местной группы профсоюза, а начальник дистанции скромно сидит на одной скамейке с рабочими сортировочной станции, стрелочниками и смазчиками, спокойно и внимательно выслушивая предложения президента-кочегара о том, что может быть сделано в интересах служащих железных дорог. А если случится бастовать, то начальник дистанции, получающий зарплату в десять раз больше, нежели смазчики и сортировщики, не просто оказывает техническую помощь бастующим, он составляет тексты воззваний и плакатов, которые объясняют причины и необходимость этих забастовок железнодорожников, поскольку он, человек образованный, куда больше приспособлен к составлению таких текстов, чем президент-кочегар. И раз оно так, то машинисту паровоза не приходится долго ждать ответа на вопрос: «А ты, кочегар, что скажешь?» Ответ ему известен заранее. Он уверен в ответе всех железнодорожников, которые стоят вокруг и ждут отправления товарняка.

— Я первым поведу паровоз пассажирского состава, — говорит кочегар. — А ты пойдешь в пятистах метрах сзади. У тебя хватит времени остановить поезд, если, например, мой паровоз сойдет с рельсов.

Паровоз трогается с места, смазчик прыгает в него на ходу, становится на место кочегара, и вот уже паровоз пропадает из виду.

Тем временем составлен вспомогательный поезд. Все мужчины, служащие на товарной станции, оставив жен и детей, садятся в вагоны. На ходу в него вскакивают еще несколько человек, оказавшиеся рядом по случаю, и поезд быстро убегает в ночь.

Передний паровоз разобранных путей не обнаружил. Но; когда он приблизился к месту катастрофы, по нему открыли беглый огонь.

Неподалеку от того места, где бандиты заставили машиниста остановить поезд, они спрятали своих лошадей. И те, что стояли у лошадей, сразу принялись стрелять по паровозу, чтобы не дать ему проехать вперед и помешать остальным бандитам подбирать награбленное.

Кочегара ранило в ногу, его помощнику-смазчику пуля обожгла ухо. Но они мчались вперед, посигналив фонарем следующему за ними поезду, что само полотно не разобрано.

Второй поезд бандиты тоже приветствовали выстрелами. Но у некоторых из железнодорожников оказались револьверы, и они ответили огнем. В темноте бандиты не могли разобрать, едут ли в этих неосвещенных вагонах солдаты. Скорее всего они именно так и подумали. Потому что кинулись к лошадям, побросав все, что не успели сложить и перевязать. Оседлав лошадей, поскакали прочь, подальше в густые джунгли, поближе к горам.

С помощью оставшихся в живых пассажиров железнодорожники подняли в вагоны всех убитых и раненых, и траурный поезд отправился обратно, к станции, до которой большинству пассажиров не было суждено добраться живыми и здоровыми.

Туда же прибыла телеграмма, что медицинский состав послан, но прибудет никак не раньше завтрашнего утра. Получили на станции и другие телеграммы: правительственную и из ближайших гарнизонов. Правительство телеграфировало, что все части конной полиции соседних округов на марше, что по тревоге подняты четыре кавалерийских полка федеральной армии и что еще до наступления утра войска будут отправлены к месту происшествия на спецпоездах, а оттуда начнут преследование бандитов.

…Найти иголку в стоге сена отнюдь не просто. Но если очень захотеть, она может быть найдена, какой бы огромной ни оказалась копна. Искать же бандитов, которые задолго до твоего появления умчались в джунгли, знакомые им как свои пять пальцев и совершенно неизвестные преследователям, — предприятие никак не сравнимое с поисками иголки в высоком стогу сена.

Но большинство из солдат — индейцы. А это тоже кое-что значит. Им ведь было точно известно место, где находились бандиты. Скоро офицерам удалось выяснить, что бандиты разделились на маленькие группы и рассредоточились. Так что иголку в стогу сена вдобавок разделили на несколько кусочков.

Отряд кавалерии федеральной армии шел по долине Гаасамота. Подле одинокой хижины, встретившейся на их пути, сидели и курили два метиса, закутавшиеся в одеяла. Отряд уже почти миновал домишко, когда один из метисов встал и ушел было куда-то за хижину. Но другой сделал ему знак вернуться, и тот невозмутимо уселся на прежнее место.

Тут офицер оглянулся и приказал отряду остановиться. Ему хотелось пить. Напившись, офицер объехал вокруг хижины и спешился. На вопрос: «Из какой они деревни?» — метисы ответили: «Мы живем в Комитале». Офицер собрался было продолжить путь во главе отряда, но лошадь пританцовывала, и он никак не мог попасть носком сапога в стремя. Один из метисов поднялся, потому что лошадь чуть-чуть на него не наступила, подошел и придержал стремя, желая услужить офицеру. И тут одеяло падает с его плеч.

Офицер опускает ногу на землю и спрашивает: «Что у вас там, в кармане брюк?»

Метис смотрит на свой порядком вздувшийся карман и поворачивается к офицеру вполоборота, словно собираясь вернуться к хижине, а может, и пуститься в бегство. Он переводит взгляд с офицера на солдат, затягивается своей сигаретой, вынимает ее изо рта, короткими толчками выпускает изо рта дым и улыбается.

Резким движением офицер хватает метиса за ворот рубахи, а левую руку запускает в его карман.

Теперь поднимается и другой метис, пожимает плечами, будто недоволен тем, что нарушен его покой и он собирается перейти на другое место, где можно посидеть и покурить без помех.

Сержант и двое солдат спрыгнули с лошадей и встали так, что метисам бежать некуда.

Офицер отпускает ворот рубашки метиса и разглядывает то, что достал из его кармана. Это хорошего качества, довольно дорогой овальной формы кожаный бумажник. Офицер улыбается, метис тоже.

Офицер открывает бумажник и высыпает содержимое на ладонь. Всего немного: несколько золотых монет, несколько больших серебряных. Песо двадцать пять примерно.

— Это ваши деньги? — спрашивает он.

— Конечно, мои.

— Большие деньги. На них вы давно могли купить новую рубашку.

— Вот и куплю завтра, я как раз собирался в город.

Но в бумажнике обнаруживается еще и железнодорожный билет первого класса до Торреона. А такой метис никогда первым классом не поедет. Вдобавок билет был продан в день нападения на поезд.

Обыскивают и второго метиса. У него в карманах тоже находят деньги, но не в бумажнике, а отдельными купюрами и монетами. А в кармашке для часов — кольцо с бриллиантом. По знаку сержанта теперь спешиваются все солдаты.

— Лошади ваши где?

— Стоят там, за хижиной, — отвечает первый метис, насыпает табак на лист бумаги, зубами затягивает кисет, сворачивает себе новую сигарету. Он не нервничает — ни крошки табака не просыпал. Спокойно, с улыбкой прикуривает и затягивается.

Подводят лошадей этой парочки. Жалкие седла, дешевые уздечки, затрепанное лассо.

— А револьверы где? — спрашивает офицер.

— Где лошади стояли.

Сержант уходит туда, разваливает сапогом кучу свежей земли и обнаруживает револьвер и пистолет старого образца.

— Как вас зовут?

Оба называют свои имена. Офицер записывает их, делает опись найденного.

Понемногу собрались любопытствующие индейцы. Офицер спрашивает одного из парней:

— Где тут у вас кладбище?

Офицер, солдаты и оба метиса следуют за парнем, который указывает дорогу. А за ним тянутся жители деревни: мужчины, дети постарше и женщины с младенцами на руках.

На кладбище солдаты сгрудились в одном из углов, кто-то принес лопаты, и оба метиса роют себе могилу. Офицер курит, солдаты курят и переговариваются с деревенским людом.

Когда могила достаточно глубока, оба метиса усаживаются на краю, переводят дух и снова сворачивают себе по сигарете. Несколько погодя офицер произносит:

— Если хотите, можете теперь помолиться.

По его приказу выстраивается в ряд команда из шести человек. Оба метиса на удивление спокойны, не нервничают и страха не выказывают. Перекрестились, пробормотали что-то себе под нос и опять сунули в рот по сигарете. А после этого, не дожидаясь приказа, встали рядом.

— Приготовиться, — скомандовал офицер.

Бандиты сделали еще по нескольку затяжек и отшвырнули сигареты.

…Когда засыпали их могилу, офицер и солдаты сняли фуражки, постояли несколько секунд молча, потом снова надели фуражки, оставили кладбище, оседлали коней — и вперед!

Чего государству тратиться зря, когда итог предрешен заранее? К чему судить да рядить?..

Другой кавалерийский отряд заметил в гористой местности восемь всадников. Всадники скорее всего тоже углядели солдат, потому что тут же перешли на рысь и скрылись. Офицер со своим отрядом преследовал их, но обнаружить не смог — всадники словно сквозь землю провалились. На песчаной дороге следов от копыт было сколько угодно, и офицер терялся в догадках: какие из них оставлены этой восьмеркой? Он принял решение идти по самому свежему.

Несколько часов спустя солдаты оказались перед одинокой асиендой. Она была окружена высокой прочной стеной и возвышалась на равнине как маленькая крепость. Заехав на просторное подворье, солдаты спешились. Вышел хозяин, и офицер спросил, не появлялась ли поблизости группа всадников. Тот заявил, что никто мимо не проезжал, не то он обязательно бы заметил. Тогда офицер сказал, что вынужден произвести обыск, а хозяин ответил: пусть-де поступает, как полагает необходимым.

Хозяин вернулся в дом, а когда к нему подошли солдаты, по ним открыли стрельбу с разных сторон. Пока они отступали к воротам, одного солдата убили и четверых ранили.

Убитого и раненых солдаты унесли с собой. Когда отряд оказался за пределами асиенды, бандиты заперли ворота изнутри.

И начался честный бой, который, как отлично известно обеим сторонам, может закончиться только полным уничтожением одного из противников. Или если вдруг кончатся патроны. Осажденным терять нечего, их в любом случае расстреляют. Оборона — единственная возможность для них как-то исправить положение.

Первым делом офицер отдает приказ отвести лошадей на расстояние далее ружейного выстрела. А бандиты и не подумали стрелять в лошадей во время отхода: не так уж и много у них патронов.

Положение солдат аховое. Асиенда стоит на открытой местности, посреди полей и пастбищ. Голодом бандитов не уморишь, вызывать артиллерию офицер и его отряд сочли бы за оскорбление самим себе. Надо брать асиенду штурмом!

Крепостная стена асиенды — четырехугольник, с каждой стороны на приступ идет по отделению. Это напоминает самые настоящие военные действия. Солдаты делают короткие перебежки, падают на землю, открывают огонь, чтобы дать другому отделению сделать рывок вперед. После трехчасового боя офицер направляет главные силы отряда к центральным воротам, а сам тем временем перебирается с оставшимися солдатами к задним, которые обороняют всего трое, — и ворота взорваны!

Но бандиты не намерены так просто сложить оружие. Во дворе и в жилом доме развертываются маленькие сражения. Далеко за полдень солдаты оказываются неоспоримыми хозяевами на асиенде. У них двое убитых, двое тяжелораненых и девять с легкими ранениями. В доме и во дворе они обнаруживают не только тех восьмерых, которых преследовали, но и некоторых других участников ограбления поезда.

Семеро убиты, пятеро ранены — этих сразу расстреливают. Среди убитых и хозяин асиенды; никто не знает, был ли он сам бандитом или бандиты его силой заставили отрицать их присутствие на асиенде. Слуги попрятались по укромным углам и только сейчас появляются на подворье. Они никакого отношения к случившемуся не имеют, в этом можно не сомневаться. Семья хозяина асиенды уехала погостить в столицу, она тоже вне подозрений…

В карманах и вещах убитых бандитов солдаты находят множество вещей, явно захваченных во время ограбления поезда.

Так или примерно так бандитов постепенно вылавливали. Однако поймать их всех за весьма ограниченное время очень трудно. И чем больше времени проходит, тем труднее схватить последних оставшихся на воле. А они, случайно не пойманные, отнюдь не сидят, окопавшись в глуши.

— И вы, — сказал Лакод под конец своего рассказа, — вы всерьез подозреваете, будто я способен быть заодно с бандитами, совершившими такое ужасное преступление, как это ограбление поезда?

Они сидели на скале, уставившись вниз, чтобы не пропустить момента, когда всадники выедут из-за поворота.

— Сколько ты их насчитал? — спросил Говард.

— Не то десять, не то двенадцать, — ответил Куртин.

— Если верить своему рассказу, столько бандитов никак не могло остаться в живых, — сказал Говард Лакоду.

— Конечно, нет. Большинство из них поймали. Но те, что уцелели, могли стакнуться с другими, объединиться в новую банду… И теперь она что-то задумала…

— Я думаю, Боб прав. И если все так и есть и они поднимутся, нам придется туго.

— Тогда нам лучше не терять времени и подготовиться к встрече гостей, — сказал Доббс. — Ты, Куртин, оставайся здесь, у тебя глаз острый — сообщишь, как там и что. А мы пока все прикроем.

Первым делом поймали ослов, отвели их в чащу по другую сторону скалы и там привязали. Потом перенесли в глубокую канаву, шедшую под отвесной скалой, свое оружие, два ведра с водой и пакеты с крекерами и хлебом. Эта канава была словно специально создана для обороны: ни сзади не обойдешь, ни сбоку, а перед канавой — открытое пространство, любое передвижение противника будет видно как на ладони, знай бери на мушку.

Когда подготовка к обороне была завершена, Куртин сказал:

— А ведь у нас хватило бы времени всем залезть на скалу, спрятаться там в расщелине и переждать, пока они уйдут.

— Ну и балда же ты, — разозлился Доббс. — Тогда они обнаружат нашу шахту, и мы не сможем добраться туда, чтобы забрать каждый свою долю.

— Я что-то ничего такого не видел, — сказал Лакод.

— Куда тебе, — ответил Доббс. — Но раз такая история, давай говорить начистоту. Конечно, у нас есть шахта. Засыпать ее у нас времени нет, и отсюда уйти никак нельзя, потому что, если кто-то будет поблизости от шахты, нам своего добра отсюда не вывезти. Мы должны держаться здесь и не дать им пройти. Тут игра не на жизнь, а на смерть. Даже если они не знают, что мы золото намыли, понимаешь, они нас разденут до нитки, ни ботинок, ни сапог не оставят. И тогда придется подыхать в джунглях.

— Он прав, — подтвердил Говард. — Будь у нас выбор, мы бы с ними связываться не стали. Но выбора нет, и в этом все дело.

— Они свернули! Они поворачивают наверх! — крикнул Куртин, спрыгивая со скалы.

— Сложим-ка палатку, — предложил Доббс. — Тогда они не сразу пронюхают, что здесь ночевал не один человек.

Палатку скатали и перенесли в канаву. Потом вырыли что-то вроде профильных окопчиков: голову высовывать не надо, а обзор полный. Обсудили еще план действий, и тут сердца у них забились чаще — они услышали голоса мужчин, достигших последнего поворота.

Несколько минут спустя на фоне кустарника у самой кромки открытой площадки показались люди. Лошадей они скорее всего оставили у последнего поворота, потому что как раз после него небольшой участок пути для лошадей самый трудный. Но не исключено, они поднялись сюда без лошадей и по другой причине. Из кустов их вышло семеро, остальные, видимо, остались при лошадях или заняли удобные для наблюдения точки. Все они были вооружены. У каждого по револьверу, у некоторых вдобавок и ружье. Все в сомбреро, с пестрыми платками, завязанными на затылке, двое — босиком, у одного на одной ноге кожаная гетра, другая — босая. Нет ни одной целой рубашки, зато кое у кого кожаные куртки, а у троих — длинные, облегающие кожаные брюки по щиколотку. На всех по одной, а то и по две-три патронные ленты. У некоторых на плечах свернутые одеяла. Одеяла других и мешки с продовольствием остались, наверное, на лошадях.

Когда бандиты вышли на площадку, ограниченную сзади отвесной скалой, а с трех других — густым, непроходимым с виду лесом и колючим кустарником, то с удивлением огляделись. Судя по их жестикуляции, они ожидали увидеть нечто иное, не то, с чем сейчас столкнулись. Они не могли не заметить, что совсем недавно здесь был лагерь.

Наконец после долгих толков и пересудов бандиты пришли к единому мнению. Они переговаривались на столь повышенных тонах и так размахивали при этом руками, что осажденным не стоило большого труда понять замысел бандитов. Они решили разбить здесь лагерь и пробыть довольно продолжительное время, пока солдаты не перейдут на поиски в соседние районы. Место это было для них очень удобным. Воду они уже обнаружили чуть пониже, трава для лошадей тоже найдется неподалеку, а прокормиться в случае чего можно и овощами с крестьянских полей.

— Я сперва подумал, — тихонько проговорил Говард Куртину, — что мы последние ослы — почему не прокрались отсюда ползком к нашей шахте. А теперь вижу, что большей дурости мы и сделать не могли. Потому что стоит им здесь засесть надолго, они прочешут все вокруг — и нас у шахты нашли бы в два счета.

— Но что нам делать, если эти устроят здесь свой лагерь? Ума не приложу… — прошептал Доббс. — Об этом никто из нас не подумал. Я и сам предполагал, что они как пришли, так и уйдут.

— Наберемся терпения, — проговорил на сей раз Лакод. — Вдруг они передумают и уберутся восвояси.

— Нам надо рассредоточиться по всей длине канавы, — предложил Говард. — Если их черт все же занес сюда, им незачем заставать нас всех скопом — перестреляют, как кроликов. Они-то пока почему-то считают, что здесь один Куртин, и если мы вдруг начнем стрельбу с разных позиций, они могут переполошиться, бросить все и уйти отсюда.

Говард и Лакод заняли две крайние точки канавы. У каждого из них было по хорошему охотничьему ружью. А Куртин и Доббс так расположились по центру, что никто увидеть их обоих сразу не мог, даже подойди он совсем близко к канаве.

Бандиты сбились в кучу недалеко от тропинки, ведущей в лес. Они курили, переговаривались, хохотали; двое вытянулись на земле и не то спали, не то дремали. Один подошел к лошадям, чтобы сообщить оставленным там часовым о решении разбить здесь лагерь. Пусть они тем временем подыщут подходящее местечко для ночевки лошадей… Всем засевшим в канаве одновременно пришла в голову мысль, что пробил их час: взять пятерых бандитов на мушку и ухлопать! Когда остальные прибегут на помощь, встретить их как следует из надежного укрытия и избавиться от этих грязных псов раз и навсегда. Все они злились про себя, почему заранее не обсудили такой возможности. Нет, убийством исподтишка это не назовешь, перед ними не люди, а бешеные твари.

Доббс, мысленно разработавший уже этот план в деталях, был не в силах не поделиться им. Пополз к Говарду — тот ближе других.

— Я думал о том же самом, — ответил ему старик. — Но тогда все они, мертвые, останутся здесь лежать.

— Мы закопаем их, — прошептал Доббс.

— Конечно. Но мы вроде бы собрались пробыть тут еще недели две. Не хочется жить на кладбище. Кладбище — вещь необходимая, но день и ночь иметь его перед глазами… зная кого и как ты похоронил… А то я сразу согласился бы; вот тот, рябой, например, у него такой подлый вид, любой взрослый и видавший виды человек испугается, увидев его рядом с собой в церкви.

— Такого ты в церкви не встретишь.

— Ошибаешься! Именно его, как и всю эту банду. Клянусь, тебе именно негодяи вроде них и подвешивают под ноги святой девы Гваделупской или святого Антония большинство серебряных украшений. Они себе колени стирают — от двери собора до алтаря проползут, да еще трижды вдоль стен. Пойди проверь: у каждого из них на шее иконка или амулет с изображением святых. Правительство в Мехико это знает, потому и прижимает церковь. У этих людей в десять раз больше всяких суеверий, чем у черных язычников в Африке. Они… гляди, этому-то что понадобилось! Он прямиком сюда направляется! Живо на место!

С кошачьей ловкостью Доббс отполз в сторону.

И действительно, один из бандитов вразвалочку шел к тому самому месту в канаве, где притаился Куртин. Он не смотрел ни себе под ноги, ни в сторону канавы, скорее можно сказать, что он, задрав голову, разглядывал отвесную скалу во всю ее длину и ширину. Похоже, искал, нет ли здесь другого спуска. А может быть, подумал, что где-то здесь торчит пропавший гринго или что отсюда он спустился вниз по другой дороге — иначе он бы им встретился.

Убедившись, что никакой другой дороги вниз нет, он повернулся назад. Тут он увидел канаву и, наверняка подумав, будто это и есть дорога, которую они ищут, подошел поближе и стал почти на край. Тогда-то он и разглядел Куртина, который все время не спускал с него глаз.

— Карамба! — вскричал бандит и громко позвал своих дружков. — Эй, все сюда. Тут птичка сидит в своем гнездышке и высиживает яйца. — Он громко захохотал.

Остальные тут же, не скрывая любопытства, направились в сторону канавы. Но когда они были на полпути, Куртин крикнул:

— Стойте, бандиты! Не то стреляю!

Бандиты остановились как вкопанные. Потянутся за револьверами не решились. Они все еще не поняли, что произошло.

А тот, который обнаружил Куртина, без разговоров поднял руки и пошел, не опуская их, к середине площадки, где встали остальные.

Некоторое время они начали что-то оживленно обсуждать, перебивая друг друга. Наконец вожак выступил вперед и сказал:

— Мы никакие не бандиты. Мы из полиции. И сами ищем бандитов.

Куртин слегка выглянул из канавы.

— Где тогда ваши жетоны! Если вы из полиции, хотя бы у одного должен быть жетон. Предъявите его мне.

— Жетон! — удивился вожак. — Нет у меня жетона. И незачем иметь. И ничего никому предъявлять не обязан. Идите-ка сюда, к нам. Мы хотим с вами побеседовать.

— Можете говорить на расстоянии. Я отлично все слышу.

— Мы вас арестуем. Вы здесь охотитесь, а лицензии на право охоты у вас нет. Мы вас арестуем и изымем ружье и револьвер.

Куртин рассмеялся.

— Так где же ваш жетон? Вы сами-то имеете право носить оружие? А раз у вас никакого жетона нет, выходит, вы и не из федеральной полиции, и не из государственной. И никакого права арестовывать меня не имеете.

— Послушайте, сеньор, — вожак приблизился к нему на несколько шагов. — Арестовывать вас я не стану. Отдайте нам только ваш револьвер. Охотничье ружье оставьте себе. Нам нужны револьвер и патроны к нему.

Он сделал еще шаг по направлению к Куртину, остальные последовали за ним.

— Больше ни шагу! — крикнул Куртин. — Или я стреляю, так и знайте.

— Будьте хоть немного повежливее, сеньор. Мы вам никакого зла не причиним, нам нужен только ваш револьвер.

— Он мне самому нужен.

— Швырните-ка эту железяку сюда, и мы отстанем от вас, разойдемся подобру-поздорову, — крикнул кто-то из бандитов.

— Ничего вы не получите. Проваливайте отсюда! Бандиты молча вернулись на край поляны и уселись на земле в кружок. Было уже часов десять, самое время подкрепиться тортильями и тамалесами или что там у них было в запасе. Разложили маленький костерок, сгрудились вокруг огня.

Они, конечно, нисколько не сомневались, что гринго в любом случае попадет к ним в руки: из канавы ему деваться некуда. И так как свой лагерь они разбили на этой площадке, пройдет никак не больше двух дней и гринго сдастся. Или ему захочется, например, заснуть — тогда его можно будет взять голыми руками.

Поели и улеглись — полуденный сон. Он продлился два часа, потом бандиты снова ожили и разговорились. Чем бы заняться?.. Из этой потребности к деятельности и родилась мысль перехитрить Куртина, взять его в плен и приятно скоротать с ним время до вечера. Жертве обычно такое времяпровождение нравится меньше. Апогей этих милых игрищ пленник чаще всего пережить не в состоянии.

Всем приходилось видеть в церквах множество картин с изображением кровавых пыток; видеть скульптуры святых и мучеников с растерзанными телами, нашпигованными копьями и стрелами, с открытыми ртами, в глубине которых виднеется огрызок языка; вырванные из груди кровоточащие человеческие сердца, из которых бьют язычки красного пламени; залитые кровью руки и ноги, пробитые гвоздями; разможженные колени с вывернутыми коленными чашечками; спины, исстеганные плетьми с рыбацкими крючками; головы святых, над которыми терновые венцы сбиты тяжелыми деревянными молотками. И перед этими вот картинами и деревянными скульптурами — перед ними верущие и набожные люди часами простаивают на коленях с широко раскинутыми руками, причитают, стонут, молятся, бормочут, сто, двести, пятьсот раз произнося «Аве, Мария!».

Вот почему этим людям не требуется никакой фантазии и особой изобретательности, если они вздумают скоротать время со своей жертвой.

Похоже, бандиты размышляли сейчас о приятном послеполуденном развлечении, и начнется оно с того, что жертве будут медленно всовывать в рот тлеющие кусочки дерева. Они обсуждали это открыто, как дело решенное и принятое, и Куртин мог себе представить, что его ожидает.

Один из бандитов достал револьвер и прикрыл кожаной курткой, чтобы сразу нельзя было заметить, что он снят с предохранителя. Куртин этого его движения не заметил, бандит был прикрыт другим; но от глаз Лак ода оно не ускользнуло.

Бандиты поднялись один за другим и снова направились к середине площадки.

— Послушайте, сеньор, — крикнул мужчина в сомбреро с золотистой лентой, — давайте попробуем столковаться. Мы собираемся сейчас уйти, потому что у нас нет здесь больше еды; мы хотим поспеть на базар к завтрашнему утру. Так что самое время сниматься с места. У меня есть золотые часы с подходящей цепочкой. Предлагаю их в обмен на револьвер. Часы стоят сто пятьдесят песо. Вы внакладе не останетесь.

Он достал из кармана часы и помотал ими за цепочку. Куртин привстал и крикнул:

— Оставьте себе ваши часы, а револьвер останется при мне. Собираетесь вы на базар или нет, мне все равно. Но револьвера вам не получить, и точка.

Опершись руками о землю, он хотел было уже спрыгнуть в свой окопчик, когда тот из бандитов, что держал револьвер под курткой, выхватил его. Но не успел он нажать на «собачку», как прогремел выстрел и револьвер выпал у него из руки; высоко подняв ее, бандит крикнул:

— Меня ранило!

Когда раздался выстрел, все бандиты с удивлением увидели поднявшееся над канавой легкое облачко: поднималось оно у левого угла, а не над тем местом, где сидел Куртин.

От удивления они сначала онемели, а потом, осторожно пятясь, снова оказались в тени деревьев. Там расселись на траве, и все разом заговорили. О чем — этого осажденные в канаве расслышать не могли, но, судя по всему, бандиты были в полнейшем замешательстве. Как? Неужели в канаве притаились полицейские, выследившие их?

Появились и остальные, снявшиеся со своих постов в лесу: они услышали выстрел и подумали, что без них здесь не обойдутся. Но вожак отправил их обратно, полагая, вероятно, что в данный момент им куда важнее быть при лошадях.

Некоторое время бандиты продолжали переговариваться и вдруг все расхохотались. Встали и, не переставая смеяться, снова перебрались в центр площадки.

— Вы, сеньор, больше с нами таких шуток не шутите, — крикнул вожак. — Мы все видели. Вы привязали к углу канавы ружье, а потом дернули за шнур. Нас на мякине не проведешь.

Бандиты открыто веселились. Вдруг у каждого в руке сверкнул револьвер!

— Выходите сюда, милейший, а то придется вас вытаскивать! — крикнул вожак. — Не тяните время. Раз, два, три. Ну, вылазьте!..

— И не подумаю! — крикнул Куртин. — Сделайте только шаг, открою огонь.

— Ладно, поглядим, уважаемый.

Бандиты разом бросились на землю и с револьверами в руках со всех сторон поползли к тому месту, где сидел Куртин. Но проползли недалеко. Из четырех точек канавы прогремели выстрелы, и двое бандитов закричали, что их ранило, и ползком вернулись к кустам.

Что предпринять? Теперь ясно, в канаве прячется не один человек, а четверо или даже пятеро. И ниоткуда они не могли здесь взяться, кроме как из полиции. Если это и впрямь полицейские, им, банде, конец, потому что полиция наверняка забралась не только сюда, но и оседлала дорогу, перекрыв все пути отхода. Оставался один выход — принять бой. Но поскольку из канавы не доносилось ни звука и никто их не атаковал, бандитами овладела неуверенность, они опять заподозрили гринго в каком-то розыгрыше. Будь он там не один, а с солдатами, они пошли бы в атаку и погнали бы прямо в объятия основных частей, ждущих внизу, на дорогах.

Но часовые ни о чем подозрительном не доносили, а один из них поднялся в лагерь и сообщил, что дорога свободна.

Один из бандитов предложил устроить самую настоящую осаду, неважно, солдаты там в канаве или охотники, теперь игра тем более стоит свеч. Если там несколько человек, значит, и револьверов у них несколько, и продукты найдутся, и разные другие вещи, которые могут пригодиться; численного превосходства осажденных опасаться не приходится, в противном случае в подходящий момент — когда вся их группа смешалась в центре площадки после первых выстрелов, — они решили бы дело прямой атакой.

А четверо в канаве сочли, что необходимо посоветоваться, тем более что видели — в самое ближайшее время бандиты ничего не предпримут. Сползли в тот угол, где сидел Говард, чтобы обсудить, как быть дальше. Поели немного, выпили по стаканчику воды и позволили себе то же удовольствие, которое бандиты позволяли себе в течение долгих часов — закурили.

— Знать бы, что они замышляют! — сказал Куртин.

— Узнаем или нет, разницы никакой, — проговорил Говард. — Мы сможем действовать лишь после того, как начнут они.

— А если все-таки выбраться отсюда и ударить?.. — предложил Доббс.

— Тогда мы раскроем наши карты. — Говард покачал головой. — Пока что они не знают, сколько нас. Узнают — смогут рассредоточиться. Площадку удержать мы сумеем, но к дороге они нас не пропустят, перестреляют из засады. Удобнее всего удерживать площадку, оставаясь здесь, в канаве. Мы, между прочим, не знаем даже, не подымается ли за ними вслед другая группа.

— Я тоже считаю, лучше нам всем спокойно оставаться в канаве, — сказал Лакод. — Не на век же они сюда заявились.

— А надолго у нас хватит воды? — спросил Куртин.

— Если расходовать экономно, на три дня.

До них донесся рев ослов. Бандиты тоже встрепенулись, но особого внимания этому придавать не стали. Может быть, этот рев даже успокоил их, подсказав, что перед ними в канаве не солдаты — те на ослах не ездят. Спуститься вниз, к ослам, чтобы завладеть ими, нечего и думать, пока площадка не у них в руках.

— Надо подготовиться к ночи. Как бы они не подкрались исподтишка, — проговорил Говард.

— Ни сегодня ночью у них ничего не выйдет, ни завтра, — сказал Лакод. — Сейчас полнолуние, и площадка будет освещена, как днем. Я это по прошлой ночи помню.

— Это правда, — подтвердил Говард. — Наше счастье! На ночь разойдемся по двое и будем защищать углы. Один сможет поспать до утра, другой будет настороже. Думаю, незачем говорить, что, если уснут сразу оба, мы все рискуем не проснуться никогда.

Никто из бандитов на площадке не появлялся. Они оставались в лесу, откуда слышались голоса, да изредка в кустарнике появлялись смутные очертания их фигур.

— Сейчас самое подходящее время двоим отоспаться, — сказал Говард полчаса спустя. — Днем они нас больше не побеспокоят, тут опасаться нечего. Но я почти уверен, что они заявятся перед рассветом. Готов с вами поспорить.

Разобрались, кто когда будет спать, и ночь прошла вполне спокойно, если не считать одной острожной попытки пойти врукопашную — это случилось перед самым наступлением темноты. Но только успели двое выскользнуть из леса, как раздался выстрел, и бандиты отказались от своей затеи. А некоторое время спустя луна светила так ясно, что шмыгни кошка через площадку, ее тоже заметили бы.

Но в три часа утра Лакод растолкал Куртина, а Говард дал тумака Доббсу.