Сокровище храма

Я летел самолетом в Израиль, пролетая над землями, которым не докучают ни снега, ни безумная жара пустынь. Я дочитал Серебряный свиток почти до конца и теперь знал все.

Я знал, кто убил профессора Эриксона и семью Ротберг, и знал почему. Я знал, какую роль играли франкмасоны, а также тамплиеры с их Великим магистром Йозефом Кошкой. Я знал, почему Серебряный свиток хранился у самаритян и почему они отдали его Эриксону. Я знал, зачем Шимон отправил меня в эту опасную авантюру. Я знал, кто взял сокровище Храма, и знал, кому оно было передано. Знал я и где оно находилось. Я один знал все это — единственный на всей земле. Те, кто прочитал Серебряный свиток, знали место его захоронения, но не знали, где находится это место. Ну а те, кто знал, те не читали Серебряный свиток. Шимон был прав: чтобы разгадать эту загадку, надо быть ученым и солдатом.

— Чтобы оценить мгновение, предоставленное этим полетом, после которого мы окажемся в стране Господа нашего, вот небольшая информация для размышления.

Я разжал руки и поднял голову. В самолете находилось десятка два паломников-христиан, руководимых монахом, добродушным кругленьким человечком в рясе из грубой шерсти, на которой висел тяжелый деревянный крест.

— Это большое море, — продолжал монах, — в свое время пересекли первые апостолы, дабы донести до всех Слово Христа. Если они отплывали на корабле из порта Цесарии, им при благоприятном ветре приходилось плыть, по меньшей мере, три недели. Начиная с четвертого века на землю Господа нашего устремилось бесчисленное множество паломников, горя страстным желанием пройти там, где ступала Его нога. Земля Палестины — это духовная родина всех христиан, ибо она является родиной Спасителя и Матери Его. Вспомните конец Книги деяний апостолов… Святой Лука многословно описывает путешествие Павла в Рим, маршрут, вынужденную остановку на острове Мальта и, наконец, прокурорский надзор за ним в Риме. Испытанием, описанным в этом путешествии, он доказывает то, что не раз заявлял Иисус: путь последователя будет подобен пути учителя, ибо нет миссии без испытаний. Но эти испытания, братья мои, подготавливают обильную жатву. Помолимся вместе, дабы укрепиться верой и отвагой этих первых апостолов и первых миссионеров. Помолимся за всех миссионеров, а также за того, кто сопровождал апостолов от Иерусалима до края земли!

И вспомните о святом Иерониме, прибывшем в Палестину, где он оставался до самой смерти и где перевел Библию на латинский язык, язык народа. И вспомните о его волнении после посещения Иерусалима, Хеврона и Самарии, где он ступал по земле, по которой ходил Иисус. И для вас, братья мои, виды Святой Земли будут откровением.

За один день я прожил столько, сколько другим хватит на всю жизнь: я любил, я многое узнал, я видел зло. Таким образом, я вновь оказался один на земле, с бесконечно печальным сердцем, в душе были печаль и сожаление из-за того, что я потерял друга, пожертвовавшего собой, чтобы я мог выполнить свою задачу. Потрясенный к тому же жестокостью Горного старца, я желал только одного: сделать, что должен был сделать, и уснуть вечным сном.

Теперь-то я знал: ессеи указали на Мессию, своего Мессию, Иисуса. Лет через сорок казначей Храма из рода Аккоцев отдал жившим в пещерах ессеям на хранение Медный свиток, в котором были указаны все тайники с запрятанным сказочным сокровищем Храма.

Через семьдесят лет некий человек по имени Бар-Кохба, сын звезды, считавший себя Мессией, попытался овладеть Иерусалимом и восстановить Храм. Ему это не удалось. Через тысячу лет крестоносцы нашли это сокровище и тоже решили восстановить Храм. Но одновременно с сокровищем они открыли для себя веру ессеев и образовали орден, посвященный Храму. Мессии уже не было: у них появилась неслыханная, простая и великолепная идея. Они решили, что их орден станет Мессией. Но они проиграли, став жертвой инквизиции, как Иисус стал жертвой римлян.

Но ты, Адемар, ты не увидишь Храма. Ты должен взять сокровище и перепрятать его; оно будет ждать того, кто придет за ним и перевезет на землю Израиля.

Так сказал Наср эд-Дин.

Я наклонился к своей соседке, чья широкополая шляпа скрывала лицо, и спросил, был ли специальный повод для этого паломничества. Она подняла голову: я уже где-то видел это овальное лицо с тонкими чертами и сильно накрашенными губами, только не помнил где. Она же, похоже, меня не узнала.

— Я, — ответила женщина на мой вопрос, — польская журналистка, а они летят в Святую Землю совершить паломничество, чтобы, как вам известно, проследовать путем Христа в святой и славный Сион, мать всех Церквей. Они, конечно, проедут по стране, но завтра, держу пари, окажутся в Иерусалиме!

— Почему же? — удивился я.

— Там состоится большое собрание, организованное одной сестрой.

— Как ее зовут? — поинтересовался я.

— Ее зовут сестра Розали, но если вы хотите узнать побольше, порасспросите их монаха.

Что касается священнослужителя, то он находился между рядами сидящих пассажиров, поглощенный своим монологом.

— Место жизни, страстей Господних и воскрешения Всевышнего, — продолжал он, — действительно является местом рождения Церкви. Невозможно забыть, что там Бог выбрал родину, семью и язык в этом мире, именно на Святой Земле апостолы уверовали в Христа, они приняли его учение и даже веру.

— Вы рассматриваете мой амулет? — поинтересовалась моя соседка.

Она сняла с шеи какую-то коробочку и открыла ее. В коробочке лежал кусочек пергамента. Я взял его, осмотрел и не без удивления увидел, что это пергамент манускрипта Мертвого моря…

— Откуда это у вас? — спросил я.

— Довольно странное дело… — ответила женщина. — Это принадлежало некоему Йозефу Кошке!

— Как так?

— Он умер вчера при довольно необычных обстоятельствах… Зарезан в своем доме, кинжалом. Именно поэтому я и отправилась в Израиль, чтобы на месте кое-что разузнать. Я не удивилась бы, узнав, что убийство связано с открытием загадочного Медного свитка, в котором говорится о баснословном сокровище… Вам знаком Кумран?

Мы приближались к «Святой Земле», как они говорили, мы приближались к Израилю, и я это чувствовал.

Знал ли я Кумран… Только смогу ли я вернуться туда?

Вдруг женщина уронила на пол стопку бумаг, лежавших на откидном столике. Я нагнулся, чтобы помочь собрать их. На одном из листочков лежал красный крест. Тот же крестик, что находился у алтаря. Крестик профессора Эриксона, подобранный Джейн.

Польская лжежурналистка быстро взглянула влево, вправо. Тут-то я и узнал ее: это была мадам Злотоска, женщина, проводившая нас к Йозефу Кошке.

— Ни слова! — угрожающе пробормотала она.

— Но кто вы?

Она не ответила.

— Это правда, что вы рассказали о Кошке?

— Да, правда. А вы, если желаете вновь увидеть вашу американочку, делайте то, что я вам скажу.

Я не мог поступить иначе. Несмотря на душевную боль, я не мог вернуться к себе, не выполнив миссии. Следовало действовать согласно приказу Командора тамплиеров. Передо мной простиралась пустыня, бескрайняя и безлюдная; краски ее менялись и тени удлинялись, песок сверкал, как тысяча звезд в небе, — настоящий золотой ковер под ногами. Когда небо стало черным сводом, покрытым бриллиантами, я поприветствовал ночь и растянулся на неостывшем песке, проспав до тех пор, пока светящиеся облака снова не поплыли над пустынным морем. Наконец-то я немного передохнул.

При этих словах Адемар закрыл глаза и прислонился к каменной стене камеры. Голос его заметно слабел. Слабел и мрачный огонь в глазах, словно угасающее пламя. Я взял его дрожащую руку, чтобы поощрить рыцаря продолжать рассказ, потому что приближался рассвет.

Пленником, захваченным этой непонятной особой, именно таким я подлетал к земле Израиля. В аэропорту меня проводили в машину, ждавшую нас на парковке. Я смотрел по сторонам. Везде были полицейские и солдаты. Но я ничего не мог поделать, потому что мадам Злотоска где-то удерживала Джейн, и у меня не было другого выбора, как только следовать за ней.

— Наконец, — еще медленнее продолжил Адемар, словно его рассказ мог продлить ночь, — после многих дней путешествия я под жгучим солнцем прибыл в Кумран. Высокие пальмы отбрасывали на холм тень, камни поблескивали в их ауре. Во главе длинного каравана я продвигался относительно быстро, мне только нужно было время, чтобы найти Кирбат-Кумран, следуя точным указаниям Наср эд-Дина.

Наконец я достиг террасы, на которой находился лагерь. Неподалеку быт видны могилы огромного кладбища. Сам лагерь имел форму треугольника, одна сторона которого представлялась длинной стеной, а вершина — большой площадкой, нависшей над Мертвым морем. Надо всем возвышалась прямоугольная каменная башня, было много других строений поменьше, в том числе специальные бассейны для сбора воды. Все казалось необитаемым. Солнце раскаляло камни и скалы. Сзади просыпались Моавийские горы в гало из сиреневой пыли. В этот час не чувствовалось ни дыхания ветра, ни ряби на воде, ни малейшей тени на этом унылом пейзаже, залитом ослепительным светом.

Я оставил караван у входа в лагерь, привязал лошадей и вошел в безмолвное стойбище. Я проходил мимо бассейнов, наполненных водой, мимо прямоугольных водоемов, наполняемых каналом, по которому поступала вода с гор в сезон дождей. Наконец я оказался перед длинным каменным строением и вошел туда. Там был дворик и участок, обнесенный оградой. Дворик окружали различные помещения: зал собраний с большим каменным столом, Скрипториум, где стояли низкие столы с чернильницами, и гончарная мастерская с печами.

В глубине двора находилась башня, возвышавшаяся над лагерем. Я приблизился к ней и вошел в нижнюю комнату. Свет в нее проникал через две очень узкие щели, пробитые в стене. Лучи были совсем слабыми. Винтовая лестница вела на второй этаж; там находилось три комнаты. В самой большой раздавался чей-то голос.

— Не бойтесь, скоро вы узнаете, зачем вы здесь и что нам от вас надо.

Мы ехали в джипе, который вела лжежурналистка.

Страх. Да, я боялся. Боялся ассасинов — убийц, желавших моей смерти, боялся тех, кто удерживал Джейн. А еще я боялся встречи с ессеями: ведь я знал Устав общины и наказания, применяемые в зависимости от серьезности проступка. Я боялся, что они не проявят снисхождения и отомстят, как отомстили два года назад, распятием.

— Мы приехали, — сказала женщина.

Она остановила машину перед плато Кирбат-Кумран. Прямо перед нами стояла другая машина. Дверца открылась, и из нее вылез хозяин гостиницы, по совместительству интендант. Его полноту скрывала белая туника, что-то вроде халата без рукавов. Голову покрывала красная куфья.

— Ари Коэн, — произнес он, — как я рад снова встретиться с вами…

— Что вам от меня нужно? — спросил я. — Где Джейн?

— Сколько вопросов, сколько вопросов, — добродушно произнес он. — Не знаю уж, с чего и начать. Прежде всего, представлюсь. Меня зовут Омар.

— Что вам от меня нужно? — повторил я.

— Вы не догадываетесь?

— Нет, я и так знаю, кто вы. Вы — Горный старец из рода ассасинов-убийц. Именно вы убили профессора Эриксона и семейство Ротберг… Йозефа Кошку — тоже.

— Поздравляю. Вижу, что чтение пошло вам на пользу.

— В таком случае скажите, где Джейн.

— Джейн в безопасности, не беспокойтесь за нее.

— Где она? — повторил я.

— Сейчас не вам бы задавать вопросы, — сказал Омар, — а мне. Где находятся пещеры? Нас нужно туда проводить.

— Куда туда?

— Вам это хорошо известно.

— А если я откажусь?

— Ари, — тихо произнес Омар, — знаете ли вы Устав тамплиеров на случай войны?

Он подошел поближе и заговорил быстро и монотонно:

— Войско разбито на эскадроны, руководит ими Маршал. Каждый рыцарь точно знает свое место и не отклоняется от него. Маршал дает сигнал к атаке, потрясая бело-черным знаменем ордена, Босеаном. В случае смятения в рядах надо собираться вокруг него и не покидать поле битвы, пока он реет в воздухе. Наш военный клич: «Ко мне, Сир! Босеан, на помощь!» А вы знаете наше правило в бою?

Он не дал мне ответить и ответил сам:

— У нас нет правил.

Мы направились по дороге в пекло, углубляясь в Иудейскую пустыню. Когда мы молча вошли в Кирбат-Кумран, был уже вечер, все дышало спокойствием и унынием, но еще чувствовалась удушливая дневная жара в этом мире камня и человеческих наслоений, в этой долине со спящим озером и горячими скалами. За полем Моавийские горы, уже дремавшие в своем пыльном сиреневом гало, медленно ложились на абсолютно спокойное море, отражавшее свет звезд. В этот час воздух не шевелился, не было ни морщинки на воде, не было ни одной тени на этом бледном пейзаже, обласканном красновато-коричневым цветом сумерек. Ну вот, подумал я, день прошел и вечер наступил, но что нас ждет завтра?

Меня охватило странное чувство, когда мы дошли до каменистого некрополя, расположенного на естественном возвышении. Нас словно преследовали пары яда, отравленное облако. Две недели назад я увидел там тот спектакль, сцену ни с чем не сравнимого ужаса в этой вдруг ставшей белой и холодной пустыне, перед этим бесстрастным морем с прозрачной голубизной, этими неподвижными скалами и этим безоблачным небом. Открыв глаза, я застыл, словно каменная статуя. Я оцепенел от ужаса, когда увидел их в первый раз — эти высохшие кости перед открытыми могилами, черепа скелетов были повернуты к югу, ноги — к северу. На широком плато открытые могилы все еще кричали в небо.

— Прежде чем пошевелить руками и ногами, я благословлю Его Имя, — произнес голос. — Я возношу Ему молитву перед тем, как выйти или войти, сесть или встать, и когда я ложусь на кровать. Я буду благословлять Его дарами, слетающими с моих губ среди людей.

Я вошел в большой зал, откуда доносился голос. Там было человек сто в одежде из белого льна, лица их были обращены к восходящему солнцу. В центре группы стоял человек. Он повернулся ко мне.

Это был Командор тамплиеров Иерусалима.

И тут я понял, что тамплиеры ждали меня: они знали о моей встрече с Горным старцем, потому что так было задумано ими, потому-то я и встретил Наср эд-Дина, который должен был доставить меня к сокровищам, за это тамплиеры обещали ему свое покровительство.

Увы! Они не смогли оказать его.

— Добро пожаловать, Адемар, — сказал человек. — Добро пожаловать в Командорство Кирбат-Кумрана. Здесь собрались последние воины нашего ордена, воины, посланные ессеями, чтобы отстроить Храм, и мы сможем это сделать позже благодаря тебе.

Сто человек стояли перед нами неподвижно. Все торжественно молчали, выстроившись в иерархическом порядке в этом Капитуле, не похожем ни на один другой.

— А теперь, — сказал Командор, — ты должен принять сокровище и спрятать его в одному тебе известном месте. Никто не подойдет к нему, даже мы, — добавил он, показывая на мужчин, одетых в белый лен. — Никто, дабы много времени спустя те, кто найдет его, сумели сделать то, чего не смогли исполнить мы.

На следующий день я покинул лагерь, чтобы спрятать сокровище. Перед длинным караваном, ждавшим меня, находился какой-то мальчик. Был он смугл от прокалившего его солнца. Черные глаза и черные волосы являли резкий контраст с туникой из белого льна, нестерпимо белой от солнца. Он подошел ко мне.

— Что тебе надо? — спросил я, седлая лошадь.

Мальчик не ответил.

— Как тебя зовут?

— Меня называют Муппим.

Я наклонился и внимательно посмотрел на него. Ему, должно быть, не было и десяти. Глаза его повлажнели: он плакал.

— Откуда идешь ты, Муппим?

Он протянул руку в направлении пещер на северной стороне скалистого обрывистого берега.

— Ты заблудился, не так ли?

Мальчик знаком показал, что я не ошибся.

— Поедем, — сказал я, — попробуем вместе отыскать твою дорогу.

Я подсадил его на лошадь. И длинный караван тронулся. Мы вместе ехали по пустыне, и Муппим разговаривал со мной, рассказывал историю своего народа. В этой пустыне, говорил он, все и началось со слов Бога его предку Аврааму:

— Покинь свою страну, родных и дом.

— И куда пойду я? — спросил Авраам.

И Бог ответил:

— В страну, которую Я тебе укажу. Покинь свой край, и Я сделаю из семени твоего великий народ, Я прославлю твое имя. Уходи отсюда, это будет твоим благословением.

И Муппим вспомнил о трудном переходе детей Израиля, которые пешком пробирались под палящим солнцем и сорок лет шли по пустыне. От Нила до Синайских гор дорога была неимоверно трудной.

Именно там, в пустыне, Бог заключил Союз со своим народом, сделав его первым среди всех племен, именно там Бог дал Тору, начертанную своей рукой, именно там Он попросил построить ему святая святых, чтобы Он мог встречаться с человеком.

— Ну и как, — спросил Омар, — куда дальше? Надеюсь, память не подводит тебя.

— Для чего устраивать такое отвратительное зрелище? — ответил я, показывая на могилы.

— Не так ли гласят ваши тексты? Долина, усеянная высохшими костями, — не предзнаменование ли Конца Света? Минуточку, мы сейчас продолжим. Но без тебя, — сказал он, обращаясь к мадам Злотоска, которая шла за нами.

Достав пистолет, он прицелился и у меня на глазах выстрелил раз, потом другой.

Женщина рухнула, струйка крови потекла у нее изо рта.

Омар двинулся дальше, как ни в чем не бывало. Сделай я то, чего он ждал от меня, покажи я ему дорогу к ессеям, я навлек бы на себя смерть. Ведь я был дезертиром. Дезертир для ессеев — все равно, что предатель. Но если я откажусь, то у меня не будет никакого шанса увидеть Джейн и даже выжить.

Через полчаса мы подошли к скальной стене, казавшейся непреодолимой.

— Ну, — нетерпеливо спросил он, — куда же теперь?

Омертвев душой, я показывал ему скрытое от всех направление. Чтобы добраться туда, следовало идти особой дорогой, о которой я не могу здесь говорить. Много раз ноги скользили, руки цеплялись, избегая падения в бездонную пропасть.

Наконец мы взобрались на плато с другой стороны горы и оказались перед первой пещерой.

Углубление было настолько мало, что проползти туда мог только один человек. Я вел его в пещеристые скалы, иногда пригибаясь, иногда даже проползая под нависшими камнями, по осколкам кувшинов, кускам испорченных свитков, по черепкам и обрывкам ткани.

— Это вы, — спросил я, — поставили мрачный спектакль о Конце Света?

— Благодаря Серебряному свитку, найденному профессором Эриксоном, — ответил Омар, — мы наконец-то смогли узнать, где прячется сокровище Храма.

— Место, где Адемар его спрятал, хотите вы сказать.

— Я лично проник к тамплиерам в качестве интенданта, а мадам Злотоска вошла в группу поисков Кошки, Великого магистра Храма. Таким образом, мы узнали, что профессор Эриксон, посещая самаритян, слышал разговоры о Серебряном свитке.

Профессор Эриксон знал, что ессеи все еще существуют, но понятия не имел, где они живут. Его дочь Руфь Ротберг и зять Аарон убедили его, что вполне возможно восстановить Храм, не разрушая мечеть Аль-Акса. Кроме того, от Ротбергов он слышал о Мессии, выбранном среди хасидов; но тот исчез два года назад. Когда Джейн сказала ему об одном друге хасиде, ушедшем жить в пустыню, он сопоставил факты. Он посчитал, что тот присоединился к ессеям. И сделал правильный вывод, что Мессия — это вы. В разговорах с самаритянами о вас он убедил их передать ему Серебряный свиток. А чтобы узнать, где скрываются ессеи, он организовал в Иудейской пустыне церемонию, напоминавшую о дне Страшного Суда. И все это ради того, чтобы выманить ессеев и доказать им, что Конец Света близок…

— Тут-то вы его и убили?

Омар странно взглянул на меня и, не отвечая на мой вопрос, сказал:

— Как было заставить вас выйти? Мы убили профессора и продолжили его работу, надругавшись над могилами ессеев. Нам повезло: вы вышли из пещер. Несколько раз мы пытались вас похитить, но вас оберегала, не знаю уж какая сила, и каждый раз вы ускользали от нас… а потом, была еще эта женщина, ваш ангел-хранитель. В Париже от вас не отставали агенты Мосад, и мы ничего не могли поделать. То же самое и в Томаре. Нам удалось похитить вас только тогда, когда мы похитили Джейн. Вот так, окольным путем, мы вас и заполучили.

— А кто это «мы»? — спросил я. — Кто вы?

Омар разразился непонятным саркастическим смехом.

— Вы это уже сказали: мы — ассасины, убийцы, потомки Хассана ибн Саббаха. Мы хотим вернуть свое добро, сокровище, которое семьсот лет назад забрали у нас тамплиеры.

Мы дошли до конца пещеры, где имелась маленькая дверь, ведущая в наши владения, владения ессеев.

Я открыл дверь и тут услышал звук взводимого курка. Перед нами стоял отец, держа в руке револьвер.

— Вы убийцы, — произнес он, — и вы воры. Сокровище Храма не для вас.

— Но ты, — со страхом спросил я, — ты-то, что здесь делаешь?

Отец серьезно посмотрел на меня. Сейчас только я заметил, что он переоделся в льняную одежду ессеев.

— То, что я и не переставал делать, — сказал он. — Я все еще Давид Коэн, из племени Коэнов. Я — Давид Коэн, Верховный жрец.

При этих словах Омар достал из кармана пистолет и наставил его на меня.

— Проводив Муппима к его соплеменникам, я вместе с караваном направился в Иерусалим. Доехал я до самой штаб-квартиры тамплиеров, где находилось подземелье со сводчатыми погребами. Войдя туда, я отыскал подземное хранилище, вырубленное в скальном камне, и свалил туда джутовые мешки. Но наполнены они были простыми камнями. Ведь я спрятал сокровище совсем в другом месте, известном только мне одному.

В штаб-квартире члены иерусалимского ордена прервали свою работу. Они готовились к моему приезду. За ужином все молча расселись по своим местам, затем булочник принес хлеб, а повар поставил перед каждым тарелку с мясным блюдом. И когда все собрались вокруг общего стола в этот торжественный вечер, чтобы есть хлеб и пить вино, все подумали о том, как Сын человеческий простер руку свою над хлебом и вином, благословляя их.

Тогда я встал и перед всеми поведал о своем путешествии, и перед всеми сказал:

— Вот, друзья мои, вся наша история. Все мы прибыли сюда, чтобы по завету Иисуса построить новый Храм! Он не хотел умирать, не хотел, чтобы угас огонь. Он покинул Галилею и пересек Самарию. Он остановился на горе Гаризим, где и ждал самаритян. Он захотел жить отшельником у ессеев, наших предков, которые считали, что Конец Света близок, которые говорили, что следует проповедовать покаяние среди людей. Он встретил в пустыне ессея Иоанна, объявившего всем, что только крещение отпускает грехи, и ессеи сказали Ему, что Он был избран, что Он был сыном, слугой, избранным среди избранных, и они сказали, что дорога длинна для того, кто несет весть, что дорога к свету трудна для народа, блуждающего во мраке.

Позже, друзья мои, много позже осуществится Его пророчество: да, намного позже, когда придет время, Храм будет возрожден. И я знаю, друзья мои, я знаю, каким будет Третий Храм. Ибо в пустыне я встретил ребенка и из уст его услышал такое описание Храма, словно он стоял передо мною!

Во внутренней паперти будут четыре двери, выходящие на четыре стороны света; и средняя паперть, и внешняя, каждая будет иметь по двенадцать дверей по имени двенадцати сыновей Иакова; и внешняя паперть будет разделена на шестнадцать частей, в каждой из которых будет двенадцать комнат, предназначенных двенадцати племенам, исключая племя Леви, от которого происходят левиты. И двери будут очень широкими, чтобы все могли войти. Под перестилем вдоль внутренней паперти будут сиденья со столиками для жрецов. В центре ее будет стоять утварь Храма — между херувимами, золотой завесой и канделябром. И четыре светильника будут освещать женский двор, будут там духи и ароматические смолы, и запах их будет витать между видимым и невидимым.

Будут и широкие мраморные бассейны для омовения. Будут и длинные коридоры, и высокие лестницы белизны необыкновенной, чтобы всходить по каждой ступеньке к Всевышнему.

И в сердце Храма будет Святое, где жрец будет говорить тихо, где будут тлеть благовония из тринадцати ароматических смол, где на престоле будет днем и ночью возвышаться величественная Менора, и стол будет для хлебов предложения, и на нем будут лежать двенадцать хлебов. И в сердце этого сердца будет святая святых, отделенная от Святого четырехцветной завесой и кедровыми панелями, святая святых, друзья мои, где Верховный жрец будет встречаться с Богом.

Было уже поздно, когда я вышел из штаб-квартиры тамплиеров. Моя миссия была окончена, и я хотел пуститься в дорогу. Я не хотел оставаться на Святой Земле, где у нас не было будущего, где все, что нам оставалось, — сражаться и погибать. Но ради чего? Я спас главное. Я хотел вернуться в мою страну. Перед конюшней стоял человек в бело-красной одежде. Я узнал в нем рефика. И тогда я понял, что меня ожидало.

Было решено, что рефик должен меня убить, потому что я один знал, где спрятано сокровище, убить, чтобы я унес секрет с собой.

Я подумал: это конец. Но тут же услышал выстрел, за ним второй.

Омар, стоявший рядом, упал. Однако стрелял не отец. Мой отец совсем не умел обращаться с оружием. Стрелял Шимон Делам. Позади него стояла Джейн.

— Джейн, — задыхаясь, выговорил я.

— Меня похитил этот человек, — сказала она, показывая на распростертое на земле тело Омара. — Он притащил меня сюда, в Иудейскую пустыню, чтобы привлечь и тебя.

— Омар, — задумчиво произнес я. — Горный старец…

— Шимон устроил за нами слежку, он сделал все, чтобы освободить меня.

Быстрее молнии я выхватил из ножен свой прекрасный меч, я храбро бился с убийцей, пытавшимся пронзить мою грудь кинжалом. Нагнувшись, я парировал удар, покатился по земле, оказавшись позади него, и ударил его в бок. Мы схватились врукопашную, кинжал против меча. Схватив меч обеими руками, я разрубил ему горло, струями брызнула кровь, но он еще сделал последнюю попытку вонзить кинжал мне в живот.

Вот так мне удалось избавиться от рефика, ну а потом в порту Яффа я сел на корабль, который через несколько месяцев должен был доставить меня на прекрасную землю Франции.

Увы! Что было дальше, ты знаешь: именно там, в моей собственной стране, я познал самое худшее. Инквизиция… Уже светает, и теперь я хотел бы сказать тебе нечто важное.

Мы не могли говорить. На заднем сиденье автомашины с тонированными стеклами, которую вел Шимон, мы с Джейн только смотрели друг на друга. Говорить начали наши глаза. Мои, обезумевшие от боли и досады, упрекали ее. Ее глаза, повлажневшие, умоляли меня верить ей. Мои, разгневанные, отказывали в этом кредите, который я уже предоставлял ей два года назад. Ее отвечали мне, что ничего страшного не случилось, что она не предавала меня и по-прежнему любила. Мои, молчащие, выдавали меня. Ее, заплаканные, просили молчать. Мои томились, говоря: сладость моя, как я истомился по тебе, я знал только тебя и не хочу тебя покидать, я лечу к тебе, к твоей несравнимой нежности с букетом поцелуев, с поцелуями цветов белых и розовых; ты оазис моей пустыни, цветок души моей, небо духа моего; ты мой дворец, в тебе я отдыхаю; нужно ли мне что-нибудь еще, когда я рядом с тобой, а все остальное — ложь и суета.

Голос Адемара стал не громче дыхания.

— Слушаю тебя, сын мой, — с волнением произнес я. — Я выполню любую твою просьбу, только прикажи. Ибо история твоя растрогала меня, и сердце мое обливается кровью при виде рассветной зари.

— Я прошу тебя скрыться, когда ты уйдешь от меня. Если они узнают, что ты говорил со мной, тебя подвергнут допросу. Поэтому, если ты хочешь мне помочь, если моя история тебя взволновала, ты никогда не вернешься в Сито и не останешься на французской земле, а отправишься в Святую Землю, к самаритянам, которые живут на горе Гаризим недалеко от Мертвого моря. Именно там обитают потомки казначеев Храма из рода Аккоцев. Ты запишешь все, что я тебе сказал этим вечером, и передашь им свиток с записью.

Дрожащей рукой он показал на мое ухо. Я нагнулся к его губам.

— Сокровище Храма, — прошелестел он, — я спрятал в Кумране в пещерах ессеев, в помещении, которое они называют «Скрипториум», в больших амфорах.

Увидев мой удивленный взгляд, он с улыбкой добавил:

— Туда я отвел заблудившегося малыша Муппима.

Я со слезами уходил от этого святого человека. На Остров иудеев, где сжигали тех, кто изучал Талмуд,[14] уже привезли дрова. Руки и ноги его привязали длинной цепью к столбу… До колен навалили дров. Дым поднимался в утренних сумерках…

В конце прелаты спросили его, нет ли в его сердце ненависти к христианской Церкви и питал ли он любовь к Кресту.

— Крест Христов, — ответил Адемар, — я не люблю, ибо нельзя любить огонь, на котором тебя сжигают.

Влажные от слез, его глаза блестели…

Писано на горе Гаризим в год благодарения 1320-й Филемоном де Сен-Жилем, монахом аббатства Сито.

Со страхом и опасением смотрел я, как она приближается. Со страхом я взбирался на Сион, бормоча ее имя, возвращаясь к острому мечу, который обнажался лишь для того, чтобы карать налево и направо; Иерусалим по сравнению с ним — простая рубка леса, камешек, отброшенный ногой. Но что привнесу в Иерусалим я, любивший Джейн в тот незабываемый момент, когда наконец-то обрел то, в чем нуждалось мое сердце?

Да, бессчетно я должен был переписывать букву

«Алеф» — молчание, символ единения, силы, уравновешенности. А еще она означает центр, из которого исходит мысль и связь, сотканная ею между верхним миром и нижним, между добром и злом, миром прошлого и миром будущего. «Алеф» чудесен.