Сокрушение империи

1

15 мая 1648 года в Оснабрюке и 24 мая в Мюнстере были заключены мирные соглашения между частью стран – участниц Тридцатилетней войны. Испания заключила мир с Голландией, теперь Голландия была признана независимым государством. Швеции досталась Западная и часть Восточной Померании с портом Штеттин, признание суверенитета получили также и Швейцарские кантоны, Франция по результатам переговоров смогла выторговать себе Эльзас (за исключением города Страсбург).

Тем не менее война между Францией и Испанией продолжилась до 1659 года. Самым же длительным оказался португало‑испанский конфликт – он длился аж до 1668 года. В конце концов Жуан IV смог отстоять независимость своего королевства, хотя это далось дорогой ценой. Испанцы с кровью и нечеловеческими усилиями все же смогли отстоять Каталонию и свои территории в Италии, но это все, чем мог похвалиться сваленный колосс. Английский историк Давид Юм отмечал: «Испания, подвергавшаяся все это время со всех сторон мощному натиску внешних врагов со всех сторон, и обессиленная множеством внутренних смут, сохранила от былого величия лишь непомерную спесь своих правителей вместе с завистью и ненавистью своих соседей».

Время Испании‑супердержавы закончилось. Страна была в состоянии desengaño (депрессии). Как писал современник: «Кастилия, которую Филипп IV передал своему четырехлетнему сыну, была нацией, ожидающей спасителя. Она познала поражение и унижение от рук своих исконных врагов, французов. Она потеряла последние следы гегемонии в Европе и видела, как некоторые из самых ценных заморских владений пали в руки еретических англичан и голландцев. В ее денежной системе царил хаос, ее промышленность лежала в руинах, ее население потеряло силу духа и уменьшилось… Кастилия умирала, и экономически, и политически; и это – в то время, как с нетерпением ожидающие ее конца иностранные плакальщики собирались у ее смертного ложа, и их агенты обдирали дом». Странная апатия овладела трудолюбивым, сильным и смелым народом, народом, познавшим радость побед и величие гегемона. Взошедший на престол болезненный бездетный Карл II лишь только подчеркивал тихое угасание нации.

Место Испании в мире заняла Голландия. Хотя территория Соединенных Провинций составляла всего 25 тысяч квадратных километров, где проживало 2 миллиона человек, к середине XVII века страна добилась значительных успехов в экономике. Развитое земледелие позволило Голландии превратиться в передовую сельскохозяйственную державу: хлеб, мясо и молоко стали одной из основных статей экспорта.

Торговый флот Голландии к середине XVII века насчитывал около 20 тысяч судов и имел первостепенное значение для развития торговли между Голландией и другими странами. К 1640‑м годам голландцы начали добычу китов у берегов Исландии и Шпицбергена. Китобойный промысел приносил сказочные барыши – например, в 1650 году чистый доход от продажи жира, ворвани и китового уса составил без малого 10 миллионов гульденов (для сравнения – содержание голландской армии тогда обходилось в 17 миллионов гульденов).

Судостроение также переживало эпоху расцвета. В одном только Амстердаме имелось несколько десятков корабельных верфей, в окрестностях Зандама – более 60 верфей. Строительство судов в Голландии обходилось в полтора‑два раза дешевле, чем в Англии, и во много раз дешевле, чем в любых других станах. Понятно, почему здесь строилась половина флотов для всех государств. Голландия стала своеобразной верфью Европы. Даже английские арматоры часто размещали заказы именно у голландцев. Развились также сопутствующие производства – канатное, парусное, бумажное, стекольное, кирпичное, деревообрабатывающее, лесопильное и оружейное. Причем сами Нидерланды не располагали практически никакими ресурсами, их низкие и заболоченные земли постоянно находились под угрозой затопления, не могли пропитать все население, но страна лежала на пути целой сети рек, которые были воротами Европы в Мировой океан.

В Амстердам, Лейден, Харлем и полдюжины других городов с населением в 20–40 тысяч человек – самую плотную группу городов в Европе – голландцы поставляли соленую рыбу, выловленную у берегов Шотландии, корабельный лес из Балтики, отбеленное полотно из Германии, очищенную соль из Франции, специи и пряности из Ост‑Индии. Голландский гений торговли не знал границ.

Бурный рост рыболовства, сельского хозяйства и судостроения вызвал промышленную революцию. За короткое время бурно развилась текстильная, белильная промышленность, производство шерсти и чугунное литье. Ясно, что внутренний рынок с населением всего лишь в 2 миллиона человек поглотить такое количество товаров просто не мог. Это явилось основой развития голландской торговли, что позволило голландцам превращать богатство других в благо для себя. Даниель Дефо писал: «Они стали брокерами и маклерами Европы: они покупают, чтобы снова продать, берут, чтобы отдать, и большая часть их обширной коммерции заключалась в том, чтобы доставить товары со всех частей света, а затем снова обеспечить ими весь мир».

Поскольку в Нидерландах остро ощущалась нехватка леса, металлов и хлеба, наиболее важную роль в голландской торговле играл товарообмен со странами Балтики, поставлявшими в Соединенные Провинции все эти товары. В то же время балтийские государства и Германия являлись рынками сбыта для голландской сельди, сукна, полотна, пушек, кораблей, сыра и т. д. К концу XVI века родилась голландская посредническая торговля – перепродажа товаров, приобретенных в одной стране, на территории другой. Конкретно это выражалось в том, например, что немецкие вина, изделия французских мануфактур, фрукты из Испании и колониальные товары попадали в Северную Европу исключительно при посредничестве голландцев. В то же время зерно, купленное в Прибалтике, перепродавалось на рынках средиземноморских стран. Голландцы закупали в большом количестве английское сукно, затем у себя на родине подвергали дополнительной обработке и перепродавали за границу значительно дороже. Нидерландцы к 1650 году заняли первое место в торговле с Россией. Ежегодно 50–60 кораблей посещали Архангельск, откуда вывозились русские меха, лес, поташ, смола, икра, сало, иранский шелк, вологодские кружева, масло, мед, а в отдельные годы и хлеб.

Даже из поражений голландцы смогли извлечь пользу. Долгая война с португальцами в Бразилии, как мы уже говорили, закончилась победой иберийцев, однако весь накопленный опыт по основанию и обслуживанию сахарных плантаций голландцы перенесли на Вест‑Индские острова. Аруба и Кюрасао стали крупнейшими площадками по производству сахара, заменив и вытеснив бразильский сахар из Европы. Португальцы так и не смогли в конкурентной борьбе вернуть утраченные позиции.

Амстердамская биржа стала крупнейшей в Европе – при посредстве голландских маклеров заключались сделки между купцами и банкирами всего Старого Света. Здесь котировались акции ценных бумаг торговых компаний, размещались займы, устанавливались цены на все товары и т. п. Такое положение вещей не могло не заботить англичан. По всему миру нарастала беспощадная конкурентная борьба между английским и голландским капиталом. Несмотря на дипломатические политесы, между двумя странами зрел клубок противоречий.

Если в торговле Испанию заместила Голландия, то вся степень политического и военного влияния в Европе после 1659 года перешла к Франции. В одну из статей Пиренейского мира кардинал Мазарини включил хитрый пункт, согласно которому французский король Людовик IV брал в жены испанскую инфанту Марию‑Терезию, которой в качестве приданого Испания должна была выплатить 500 тысяч экю. Эта сумма была также компенсацией французскому королю за то, что его жена навсегда отрекалась от испанского престола, и Людовик не мог претендовать на объединение Испании и Франции под своим скипетром. Позже невыплата испанцами этого «бакшиша» была использована французской стороной для развязывания Деволюционной войны и захвата части Фландрии. Но Людовик XIV, наверное, не подозревал, что его движение к гегемонии приведет в конечном итоге Францию к тому же результату, что и Испанию. Война Аугсбургской лиги и война за Испанское наследство на время покончили с французскими потугами на лидерство в Старом Свете. Французская угроза кинула в объятия друг другу двух самых заклятых врагов – Англию и Голландию, которые, забыв распри трех англо‑голландских войн, прошедших в небольшой отрезок времени с 1652 по 1674 год, объединились для борьбы с аппетитами «короля‑солнца».

2

Уже во времена Тридцатилетней войны в разных странах адмиралы все чаще начали приходить к одному и тому же выводу – тактика «роя» не дает в морском сражении решающей победы. Маартен Тромп, обсуждавший эту проблему с английским адмиралом Пеннингтоном, сетовал на то, что при использовании «роя» управление флотом возможно только на начальном этапе, далее командующий уже не в силах реагировать на изменения в сражении. Более того – даже испанцы, с их излюбленным строем фронта (применявшие нечто похожее на сухопутную тактику – «полк правой руки», «центр», «полк левой руки»), гораздо более управляемы на любом этапе сражения, нежели голландцы, использующие тактику «роя». Адмиралы также наблюдали, насколько за тридцать лет развилось артиллерийское вооружение – теперь пушки могли наносить существенные повреждения корпусам кораблей, и даже топить их. Однако ни строй фронта, ни «рой» не обеспечивали концентрации артиллерийского огня на кораблях противника. И уже в 1639 году Тромп пришел к выводу, что правильнее всего было бы использовать в сражениях строй кильватерной колонны. Это, во‑первых, позволяло адмиралам обозревать большую часть флота и с помощью малых судов доводить свои приказы до командиров эскадр и дивизионов; а во‑вторых, в строе кильватерной колонны корабли получали возможность по максимуму использовать свою артиллерию.

Дело в том, что пушки парусных кораблей (в отличие, к примеру, от галер) сосредоточены по бортам, и построение в линию позволяет развить эскадре максимально плотный огонь. Мы уже видели, что в сражениях у Гоа и Параибы бой в линии помогал слабейшей стороне отбить атаку сильнейшей, поскольку в колонне корабли могли более эффективно распоряжаться артиллерией. Что же мешало тем же голландцам или французам перейти к построению в кильватерную колонну уже в эту эпоху? Ответ прост – нерегулярный характер флотов.

Построение в линию требовало; а) держать дистанцию между кораблями; б) при повреждениях выходить за линию, чтобы не создавать «пробку»; в) слаженно маневрировать, реагируя на любой приказ флагмана дивизиона. То есть для внедрения кильватерной колонны нужно было всего две вещи: 1) обученные капитаны и команды; 2) система сигнализации по флоту, которая бы позволяла управлять колонной.

Собственно, уже с 1636 года герцог Нортумберленд разрабатывает первый свод сигналов для своего «монетного флота», в котором описываются основные действия командиров в случае гипотетического боя в линии. Однако, признавая, что управление после начала боя несомненно будет утрачено, в статье 10‑й он пишет: «Неопределенность в морском бою такова, что невозможно что‑либо определить в инструкции до тех пор, пока мы не вступили в бой. И только тогда выясняются действия неприятеля; часто случается, что один корабль “отбирает ветер” у другого и тот не может привести к ветру или спуститься по ветру; случается много других событий, в которых мы должны предоставить каждому капитану возможность действовать в соответствии с его благоразумием и доблестью». То есть, признавая, что система сигналов у английского флота несовершенна и не может учесть всех ситуаций в бою, Нортумберленд перекладывает ответственность за результат сражения на плечи капитанов. Если же учесть, что довольно большая часть флота – это вооруженные мобилизованные торговые суда и каперы, и капитаны у них совершенно не подготовлены к бою в линии, понятно, что ни о каких сложных маневрах не может идти речи. Бой однозначно перейдет в обычную свалку – корабль против корабля, или «рой» против корабля.

Кроме того, тактика «роя» поддерживалась теми же голландцами в том числе и потому, что захват корабля противника на абордаж – это призовые деньги для капитана и экипажа, а потопление врага просто лишает команду призовых. В общем, в военно‑морском деле к исходу Тридцатилетней войны возник сонм проблем, которые еще только предстояло решить. Искали эти решения уже в эпоху англо‑голландских войн, именно тогда линейная тактика напрочь вытеснила абордаж и тактику «роя». Наступала эпоха регулярных флотов и «правильных» морских сражений, которая длилась без малого 140 лет, до Наполеоновских войн.

3

Чтобы из нашей книги не сложилось впечатления, что испанская морская школа была совсем убогой и просто спала, мы позволим себе немного отлистнуть книгу вермени назад и рассказать о герцоге Осуне и о его реформе Неаполитанского флота Империи. Реформа эта, к сожалению, была с блеском похоронена после королевской опалы этого создателя нового испанского флота, предвосхитившего нынешнюю тактику оперативно‑тактических и ударных соединений.

Итак, еще в 1611 году Педро Телльес‑Хирон, третий герцог Осуна (закадычный друг и собутыльник английского короля Якова I, досконально на досуге изучивший состав и комплектацию английского флота), прибыл на Сицилию, получив от Филиппа II карт‑бланш на строительство флота нового образца. В своем письме королю герцог писал, что Филипп может избрать два пути – либо откупаться каждый год от берберских пиратов, либо победить их.

На тот момент Испания обладала в Италии всего 34 галерами, из них 7 – сицилийских. Уже к концу 1611 года Осуна на свои средства построил 6 галер, где увеличил матросам жалованье, обеспечил нормальное питание и бытовые условия. Взамен моряки должны были рассматривать службу на военных кораблях как основную и единственную. Тренировки и учения продолжались круглый год, и уже в 1612‑м галеры Осуны совершили молниеносный рейд на Тунис, где сожгли 10 каперов мусульман. Герцог продолжил переговоры с королем – он предлагал и далее комплектовать за свой счет эскадры, но с условием, чтобы часть добычи отходила ему в качестве возмещения за труды. Король согласился.

Осуна немедленно же приступил к строительству галеонов и паташей, поскольку считал, что будущее именно за этими кораблями. Он же и доказал это – уже в 1614 году два его галеона захватили и сожгли около 20 мусульманских корсаров. Однако в Испании еще со времен Карла V существовал запрет на использование парусников в качестве каперов – согласно этому эдикту, приватирами могли быть только гребные суда, поэтому Осуна получил выговор от Филиппа III. Тщетно герцог доказывал, что этот запрет устарел, его просто не стали слушать.

В 1615 году Осуна стал вице‑королем Неаполя. Там он продолжил свое дело – на собственные средства вооружены 5 галеонов и 5 паташей. Здесь же он упразднил раздельное командование морскими солдатами и кораблями, существовавшее в Армада Эспанья с прошлого века. Основным приемом, отрабатывающимся эскадрами, стал пушечный бой.

Уже в 1616 году младший флагман герцога Франсиско де Рибейра с 6 галеонами атаковал 55 турецких галер. Тогда галеры турок попытались взять неаполитанские галеоны на абордаж, испанцы же уклонялись, постоянно маневрируя парусами. Когда турки в строе фронта были готовы к залпу, корабли разворачивались к ним носом, а сразу же после залпа противника поворачивали на борт и вели огонь картечью.

В бою первого дня было сильно повреждено 8 мусульманских галер.

На следующий день сражение продолжилось, причем Рибейра, преследуя турецкий галерный флот, стрелял по ним различными типами зарядов, как на учениях, пробуя, что нанесет наибольшие повреждения галерам. В своем отчете он отмечал, что наиболее действенной оказалась картечь, поскольку она наносила ужасный урон экипажам турок.

К вечеру, когда интенсивность испанского огня снизилась, турки сделали еще одну попытку атаковать галеоны, но снова были отброшены бортовым огнем галеонов. В результате турецкие галеры укрылись в Ливане, османы потеряли еще 8 галер потопленными, а 15 захватили испанцы. Потерь у донов не было.

Уже 12 октября того же года сицилийский адмирал Октавио де Арагон с 9 галеонами прорвался к Константинополю и бомбардировал порт, корабли и город. В результате несколько кораблей турок были сожжены, а шесть – захвачены. Австралийский историк Симпсон Вильямс считает, что именно это событие заставило султана начать строительство парусного флота.

Осуна сделал и следующий шаг – он разработал оперативно‑тактические группы, включавшие в себя 2–3 галеона, 3 малых парусника и 10 галер. Такие соединения могли использоваться для борьбы с каперскими группами и для блокады корсарских портов, а разные типы судов позволяли применять против приватиров разнообразные тактические приемы. Главнейшим во взаимодействии таких соединений Осуна считал сплаванность, поэтому учения не прекращались даже зимой.

Но, как обычно, в Испании ничего не бывает хорошо достаточно долго. В 1619 году герцог Осуна был обвинен в заговоре против Испании и в желании сделать Неаполь своим королевством, герцога срочно вызвали в Мадрид. Филипп III отмел обвинения в сепаратизме, но приказал проверить финансовую деятельность герцога. В 1620 году, после смещения покровителя Осуны герцога Лерма с поста первого министра, его наследник герцог Уседа заключил Осуну в тюрьму. Сразу после смерти Филиппа III в 1621 году пришедший к власти Оливарес подтвердил обвинения против Осуны, поскольку семья Телльес‑Хиронов соперничала с кланом Гусманов‑Медина‑Сидония. 24 сентября 1624 года герцог Осуна скончался в тюрьме города Барахас, как последний преступник.

Все же в признание его заслуг перед империей тело его выдали родственникам, которые похоронили Осуну в его поместье в монастыре Св. Франсиска.

Трудно представить, как бы повернулось колесо истории, возглавь Осуна испанский флот в Тридцатилетнюю войну. Вполне возможно, тогда бы план Оливареса по уничтожению морской мощи Голландии вполне мог бы иметь все шансы на успех и все мировое развитие пошло бы по‑другому.

Тем не менее поражение Испании в борьбе за мировое господство было абсолютно логичным. Наоборот, наибольшее удивление вызывает то, что она продержалась так долго. Дело тут не в мифическом золоте Индий (которое, кстати, приносило в бюджет не более ¹/₅ доходов), а в неэффективной бюрократии испанского государства. В свое время к Испании присоединялись области и королевства совершенно на добровольной основе. В результате браков и развития династических связей были присоединены Арагон, Сицилия, Неаполь, Фландрия и т. д. В каждой новой присоединенной стране испанский король оставлял те свободы и обычаи, которые там были. Довольно часто во избежание недовольства местной знати даровались льготы и послабления в налоговой сфере. В то же время, поскольку чиновничий аппарат чаще всего оставался местным, не возникало ощущения себя винтиком большой Империи и причастности к Испании. Поэтому Португалия, Каталония, Неаполь и другие области вполне устраивали все блага внутри Империи, но они напрочь не хотели принимать участия в несении расходов на оборону, строительство государства и его институтов и т. д. Мы уже приводили пример португальского парламента, который просто заблокировал введенные Оливаресом налоги, направленные на спасение португальской же колонии Бразилия от голландцев. Причем португальцы вполне серьезно считали, что коли король Испании объявил себя еще и королем Португалии, то он обязан сам заботиться об их благополучии и защите их владений, а португальцы могут для этого ничего не делать.

Таким образом, основное бремя имперской ноши упало на Кастилию (собственно королевский домен), которая, как дизель в Заполярье, с натугой тянула всю эту громадную и страшную бюрократическую машину под названием Испанская империя. Тянула, пока не надорвалась экономически. И вот тогда выяснилось, что Кастилия не может более дать ни людских, ни материальных ресурсов для проведения политики гегемона, Испания быстро скатилась в число второразрядных держав. Оживила Империю только французская кровь – та самая, которая выжала из испанцев все соки в Тридцатилетнюю войну. Восшествие на трон Бурбонов, реформы герцога Альберони, а позже – Энсенады вдохнули в страну новую жизнь, и она постепенно вернулась в число великих держав.