Солдаты

Глава 10

Хотя Ганс и ощущал чудовищную усталость, все же он чувствовал сильное ликование. Несмотря на всю жестокость и мрачность войны, в ней, несомненно, были такие события, которые тем не менее, вопреки всей их трагичности, содержали в себе трогательные для него моменты.

В течение ночи бантаги предприняли три попытки атаковать, чтобы ворваться в освобожденный Сиань. Третья волна атаки практически перевалила через стены, пока она в конечном итоге не была отбита несколькими резервными сотнями. Чины вооружились револьверами, доставленными дирижаблями. Большинство из них едва ли знало, как стрелять из этого оружия, почти все они погибли, но и всех бантагов захватили с собой.

Стоя за стеной, он оглянулся назад на город. Тот беспорядочно полыхал, громадный столб света, как из некоей библейской истории, отмечал место отмщения и освобождения. Святое очищающее пламя, которое уничтожит клеймо неволи.

Этим утром он чувствовал себя не так, как обычно. Не только из-за чувства истощения, или грызущей боли в груди. Фактически, из-за его решения немедленно атаковать, сама природа войны изменилась в нем и в его людях. Больше это не был отчаянный защитный выпад, чтобы лишь удержаться за то, что у них еще оставалось. Теперь это была настоящая война за освобождение, бескомпромиссный бросок в кости. Он никогда не был одним из тех ложных героев битвы — у него всегда было ощущение, что он не такой, что он вне таких глупых понятий — но в тот момент, когда он наблюдал за горящим городом, он чувствовал странное ликование, как будто его малочисленная армия была мстящим хозяином, собирающимся в дальнейшем очистить этот мир от его греха.

Он ткнул пятками бока лошади, бантагского боевого коня, со слишком большим седлом; животное было столь же измучено, как и он, и оттого послушно. Они медленно поплелись по дороге через развалины железнодорожного депо к востоку от города. Полоска товарных вагонов по-прежнему яростно горела, густой масляный дым беспорядочно поднимался ввысь, насыщая воздух запахом горящего мяса. Бантагские пищевые пайки. Он предпочитал думать, что это была соленая говядина, добытая из бизоноподобных животных, бродивших стадами по степям в этой части мира, или же это была засоленная конина. Мысль, что на самом деле, это могут быть забитые люди, которых засолили и упаковали тем же способом, каким его собственная армия приготовила пайки, была ужасной, чтобы рассмотреть ее.

Ветер повернул, на мгновение его окутало темное облако, и он поперхнулся от запаха. Ганс снова ткнул лошадь пятками, и, выбравшись на место без дыма, он на минутку приостановил ее. Кучка чинов собралась вокруг сарая около железнодорожной насыпи. Они кричали проклятья, и он приблизился к ним. Три израненных бантага были загнаны внутри в угол. Они медленно умирали под градом ударов ногами и руками.

Ганс заметил одного из своих собственных парней, в чинской униформе, и проорал ему прикончить раненых. Солдат отсалютовал, потянул револьвер, и протолкнулся через толпу. Ганс поскакал далее, едва расслышав треск пистолета позади себя.

По всей территории железнодорожного депо в беспорядке валялось ненужное вооружение и оборудование. Сломанные винтовки, перевернутые вверх дном ящики из-под патронов, и опрокинутые зарядные ящики, снаряды, валяющиеся на земле, полевые орудия на боку, груда тлеющих седел, связки стрел, разбитые вдребезги бочки, сочащиеся маслом и керосином, или с высыпающейся мукой, что-то даже пахло как рисовая водка чинов, и везде тела, бантаги и люди. Все это освещалось яркими всполохами красного цвета от горящего города. Зарево было такое яркое, что он легко мог прочитать одну из газет Гейтса, оно напомнило ему о ночном Фредериксбурге, сожженном прямо перед нападением.

Войска, которые он привел, были поглощены работой. Теперь каждый человек отвечал за отряд из десяти местных чинов, ведя их за собой, организуя команды, чтобы поднять снаряжение, которое могло бы быть полезным; одна группа, стоящая на четвереньках, поднимала патроны, просыпанные из коробки с боеприпасами. Один сержант, оставшийся в живых после побега из фабричной тюрьмы год назад, разделил своих ребят на команды по два человека. Один из них, как предполагалось, будет стоять неподвижно, в то время как второй ставил огромную бантагскую винтовку на его плечо, прицеливался, и стрелял. Это выглядело нелепо, но проклятая идея на самом деле работала, позволяя тщедушному и истощенному чину по-настоящему использовать вражеское оружие. Они радостно расстреливали патроны, стреляя по укрывшимся бантагам, которые все еще оставались на противоположной стороне железнодорожного депо.

Если бы у него было время, то здесь располагалось достаточно захваченной артиллерии, чтобы выставить несколько батарей, однако такая мысль была абсурдна. Они могли бы получить один или два залпа, но все что находилось вне зоны прямой наводки, было безнадежно. Глубоко внутри себя он знал, что вся их затея идет рядом с безнадежностью. Единственное, что они могли сделать, это совершить внезапный налет, напасть так, как они это сделали, вызвать восстание, и сокрушить местный гарнизон. Если бы им пришлось столкнуться с дисциплинированным уменом бантагов, то их бы всех перерезали.

Чтобы уловка работала, они должны были сохранять темп, добираться до врагов прежде, чем у них появилось бы время на подготовку. Он должен поддерживать движение, несмотря на истощение.

Он поехал вокруг состава из полудюжины платформ, стоящего на запасном пути. Несколько сотен чинов столпились на борту, половина из них была вооружена драгоценными револьверами, доставленными сюда на дирижаблях, остальные просто держали самодельные копья, палки с привязанными к ним ножами. Когда он проезжал мимо паровоза, то узнал одного из своих товарищей, еще одного заключенного оставшегося в живых.

— Готов вернуться? — спросил Ганс.

Старик на секунду усмехнулся.

— Я знаю эту машину. Помню путь туда.

Он жестом показал на юг, где в полудюжине миль отсюда они скрывались после побега.

— Я отлично им управляю.

Ганс наклонился, пожал руку мужчине, и поскакал дальше.

За прошедшее время они подготовили четыре поезда. Четыре локомотива потащат в общей сложности тридцать платформ и крытых вагонов, все они были битком набиты более чем пятнадцатью сотнями чинов. Значительное большинство чертовски мало знало о том, что они делали. День назад они были рабами, зная, что они будут жить, только пока будут работать. А сейчас их погрузили на поезд, отправляющийся на восток, прямо в сердце бантагской империи. Если у них вообще было хоть какое-то ощущение об этом, они, несомненно, знали, что собирались умереть. Он видел страх и обреченность у многих, оторванных от оцепенелой жизни смертника, но все-таки жизни. Некоторые были охвачены огнем желания мести, сжимая выданные пистолеты так, что когда Ганс проезжал мимо, они заставили его понервничать. Достигнув передового паровоза, он ответил на воинское приветствие Сеету, одному из людей Кетсваны, который быстро продвинулся от сержанта, до командира этой боевой операции.

— Готов? — спросил Ганс.

Сеету кивнул нетерпеливо.

— Все локомотивы стоят под парами. Пара этих чинов работала на железной дороге, так что они знают, как управлять паровозами и что находится впереди.

— Помни. Пока много света, двигайтесь медленно. Если там есть кто-то с мозгами, они разломают колею. На каждой стрелке и станции, которые вы проходите, убедитесь, что вы перерезали телеграфную линию. Собирайте каждого чина, которого повстречаете; если вы захватите еще поезда, то берите их с собой.

— Мы пройдем весь путь до самого Гуаня.

Ганс промолчал.

— Похоже, это будет трудной задачей, Сеету. Я хочу, чтобы ты добрался вперед настолько далеко, насколько сможешь. Но помни, они могут отрезать вас позади, как только вы пройдете. Если вы сможете преодолеть тридцать или сорок миль по той дороге и начнете там все крошить, это купит пару дней местным жителям, чтобы успеть организоваться.

Сеету ничего не ответил.

— Сынок, я не буду лгать. Почти нет никакой надежды, что вы пройдете через это. Они, скорее всего, устроят ловушку, позволят вам пройти, отрежут железнодорожные пути впереди и позади, затем окружат вас и прикончат. Постарайтесь заметить это, остановитесь, затем медленно тащитесь назад, разрушая полотно, сжигая мосты. Если они действительно заманят вас в ловушку, — он заколебался, — ну тогда, возьмите с собой столько ублюдков сколько сможете и разнесите все в пух и прах.

— Я умер где-то год назад, — ответил Сеету. — Каждый день, который вы дали мне с тех пор, это дополнительный подарок богов. Ганс, я не остановлюсь. Ожидайте увидеть меня в Гуане завтра.

Ганс наклонился, пожал его руку, и поехал далее. «Странно, как мы все ощущаем этот путь», подумал он. «Ты возвращаешься из могилы и после такого, это подарок».

Ганс развернул коня и медленно поскакал от железнодорожного депо, ведя свой путь мимо стрелковой цепи чинов, двигающейся сквозь все еще горящие руины бантагского лагеря из деревянных бараков.

Таким образом, они даже отказались от жизни в своих юртах. Необычные, огромные круглые строения были точными деревянными копиями их палаток. Еще одно изменение, касающееся человеческого пути развития. Чины были не намного лучше, чем кишащая толпа, возглавляемая полудюжиной его солдат, которые отчаянно выкрикивали приказы, пытаясь создать хоть какое-то подобие организованности.

Похоже, все это из-за шока после воздушной атаки, из-за бунта поднятого десятками тысяч жителей Сианя, которые выиграли это сражение, осознал Ганс. Огромное количество бантагов было деморализовано. Он задавался вопросом, сколько по-прежнему скрывалось за городом и окруженных на складах и лагерных стоянках.

Как будто в ответ на его вопрос рядом просвистела винтовочная пуля. Впереди послышались крики и беспорядочная пистолетная пальба. Он поехал дальше.

Достигнув основания восточной стены, он с осторожностью объехал вокруг гор трупов бантагов, убитых при попытке вернуть себе город. Чертовски глупая атака. Им нужно было просто потерпеть, дождаться подкрепления, затем обстреливать это место, пока обороняющиеся не запаникуют. Дурацкое высокомерие, чтобы взять и атаковать так, как это сделали они.

Скача вдоль стены, он добрался до северной стороны города. Взлетное поле ясно выделялось на фоне яркого света адского пламени. На выстроенных в линию машинах работали двигатели. Джек, заметив, что он подъезжает, медленно приблизился.

— Я собираюсь придать этому официальный статус, — заявил Джек, подойдя и помогая Гансу слезть с лошади.

— Я знаю, знаю, — вздохнул Ганс.

— Мои экипажи и машины на пределе. Мы кружили над этим проклятым городом полночи, пока здесь продолжалось сражение.

Он жестом показал на тела, распростертые по периметру взлетно-посадочной полосы.

— Затем мы вернулись и снова приземлились, при этом потеряв еще три корабля. Ганс, их количество уменьшилось до двадцати двух штук, в среднем осталось по двести патронов на «гатлинг».

— Во всяком случае, у тебя есть топливо, — ответил Ганс, кивая на пустые бочки, вытащенные из горящего поезда.

— Ну да, отлично.

Ганс устало присел на траву, наклонив голову на минуту. Снова почувствовав одышку и приступ боли.

Джек встал на колени рядом с ним.

— Ганс? Вы в порядке?

Он уныло посмотрел вверх.

— Нет. Говоря по правде, я так не думаю.

— Ганс, вам нужно отдохнуть. Все здесь нуждаются в отдыхе. Люди вокруг шатаются, словно ходячие мертвецы. Я собираюсь спросить об этом в последний раз. Мы захватили Сиань. Отсидимся здесь. Я возьму дирижабли и вернусь в Тир. Мы перевооружимся, закачаем водород, в котором отчаянно нуждаемся, и вернемся через два дня, с подкреплением.

— Еще две сотни солдат, теперь, не сделают погоды.

Он был слишком оцепеневшим, чтобы приказать, чтобы проорать распоряжение уйти. Он посмотрел вверх на Джека, наполовину мертвый внутри, взывая того взглядом к пониманию.

— Ганс, делая так, мы все погибнем.

Ганс усмехнулся, несмотря на боль.

— Джек, разве ты уже не помер? — прошептал он. — В тот день на Оганките, день, когда мы покинули Землю навсегда и пришли сюда. Мы умерли. Ты знаешь, я держу пари, что дома, где-нибудь там, на побережье Мэна, у них есть памятник со всеми нашими именами на нем. Мы умерли. Мы умерли, но затем Господь задержал нас так, чтобы мы чувствовали, и сбросил нас сюда. Возможно это — чистилище, может быть это — наше наказание за грехи. Большего я не знаю. Но я был в их тюрьмах; ты не был. Я знаю, что там ключ к нашей победе.

— К настоящему времени они готовы нас встретить.

— Я не знаю. Может быть да, может, нет. Но у нас никогда не было лучшего шанса, чем нынешний. Завтра будет слишком поздно. Джурак отреагирует, и тогда уже будет слишком поздно. Джек, сегодня мы можем либо выиграть, либо проиграть эту войну.

Он взял паузу.

— Тебе решать. Вчера вечером я приказал тебе сделать это. — Он сделал паузу, изо всех сил пытаясь отдышаться. — Сейчас у меня нет сил, чтобы приказать тебе. Я просто прошу тебя.

Джек поднялся.

— О, конечно, будь оно проклято, спасибо вам сержант Шудер очень большое, за чувство вины.

Ганс посмотрел на него, и не смог сдержать улыбку.

— Еще одно усилие, — прошептал Ганс. — Это все чего я прошу, а потом можно будет остановиться. Тогда мы сможем отдохнуть.

Стояла удивительная тишина. Стоя на вершине невысокого холма, Винсент Готорн прикрыл глаза, смотря на встающее солнце. Он знал, что они были там, облако пыли обрамляло горизонт по обширной дуге на севере, востоке и юге, оно показывало, что они были там.

Ночь была бессонной, свернувшись калачиком около броневика, в ожидание нападения, которое никогда не произойдет.

На этот счет у них было преимущество. Ублюдки могли решить, где и когда атаковать; скорее всего, они отошли и сладко проспали всю ночь, в то время как он и его солдаты оставались настороже всю темную часть суток.

Потянувшись, он почесал затылок. «Два дня здесь, и я завшивел», подумал он с отвращением. «Позабыл слегка, какой запаршивевшей армия могла быть», и он задумался, кто же из членов его экипажа в броневике наградил его этими мелкими проклятыми тварями.

— Ваша честь, немного чаю?

Это был Станислав, водитель броневика, который, несмотря на годы, проведенные в армии, не избавился от почетного обращения принятого при боярах. Несомненно, он был раза в два старше него самого, его призвали из паровозных механиков для службы на линии фронта.

Винсент осторожно взял жестяную кружку, держа ее за края, подул на воду у ободка и сделал глоток. Одно из настоящих преимуществ службы на броневиках, понял он, горячий чай — воду из котла можно налить в любое время. Несмотря на то, что она, как правило, имеет маслянистый привкус. Плюс к этому, большое количество продовольствия у солдат, которым, как кажется, всегда удавалось «позаимствовать» несколько дополнительных ящиков соленой свинины, сухарей, а для этой экспедиции некоторое количество драгоценного джема и масла, и даже несколько буханок хлеба, которые были почти свежими.

Станислав приготовил бутерброд из большого ломтя хлеба, намазанного джемом и маслом. Винсент проглотил его с волчьим аппетитом; он, пока ел, сидел на корточках на траве.

Всё вокруг него начинало двигаться, дальше вниз по уклону холма просыпалась армия, звучали горны, солдаты слонялись туда-сюда, собираясь вокруг дымящихся костров, созданных при помощи перекрученных пучков сухой травы и повсеместных сухих кизяков бизоноподобных существ и шерстистых слонов, бродящих на равнинах.

Конные разъезды выступили за земляную насыпь, окружающую лагерь, чтобы удостовериться, что в течение ночи к нему не подкрались бантагские стрелки, и солдаты выбирались наружу, чтобы справить нужду. Винсент поморщил нос. Всякий раз, когда ты размещаешь десять тысяч человек в одном месте, то не займет много времени, как все вокруг провоняет.

— Думаете, мы сразимся сегодня, ваша честь?

— Не знаю, Станислав. Это их выбор. Они верхом, мы нет. Они будут выбирать время и место.

Станислав залез в карман и вытащил пару сухих яблок, предлагая одно Винсенту, который кивнул, благодаря его.

— Пока «Святая Катерина» с нами, — он отошел и ласково похлопал их броневик, — мы им покажем, что такое ад.

— Ты обожаешь свой броневик?

— О, сначала нет, ваша честь. Я помню, когда вы янки впервые пришли. — Он тихо засмеялся. — Я думал, что вы дьяволы, когда в первый раз увидел паровую машину, созданный вами паровоз, который прибыл из вашего форта в Суздаль.

— Звучит так, словно это было вечность назад, — улыбнулся Винсент.

— Потом меня призвали работать на прокладке железной дороги к Кеву, а оттуда в Рим. На строительство оборонительных сооружений .

— Что ты делал до того, как мы пришли?

— Я был садовником у жены боярина Гаврилы.

Имя что-то всколыхнуло в памяти. Один из бояр, которые пытались свергнуть правительство до прихода мерков, вспомнил Винсент.

— О, он был демоном, а его жена нет. Она любила цветы, которые я выращивал.

Он вздохнул, и Винсент понял, что вчера он заметил свежие полевые цветы, связанные в пучок рядом с местом, где под ним сидел Станислав.

— Ну, в новом мире, который вы янки создали, не было места для цветоводов и садовников. Машины и еще раз машины. Таким образом я понял, что я, Станислав, могу либо укладывать рельсы, либо управлять машиной, которая по ним ездит. У меня был племянник, который управлял одним из ваших новых паровозов, и я попросил его взять меня к себе кочегаром. Я учился, и вскоре у меня была моя собственная машина, я стал машинистом.

Он вздохнул.

— Я назвал ее — Святая Катерина, также как нашу боевую машину здесь. Она покровительница садов. Она защищала меня.

Он покачал головой.

— Думаю, что хотел бы, чтобы она защищала меня и дальше, и удержала меня на паровой машине, двигающейся по рельсам, а не на этом черном монстре на колесах, ползающим по земле.

— Почему ты не остался с локомотивами?

— А, это из-за моего племянника. Он пошел с этими машинами и сказал, как ему повезло, и хотел, чтобы я пошел с ним. Он сказал, что будет слава, и возможно какая-нибудь женщина посмотрит на меня с благосклонностью из-за моей новой черной униформы, и у меня наконец-то будет жена. Я глупец. Я пошел.

Винсент постарался не улыбаться, поскольку Станислав был, несомненно, безобразен — голова слишком большая для его тела, огромный уродливый нос, и он был абсолютно лысым. Но все же, в его улыбке присутствовала нежность, а надежный спокойный блеск в глазах был трогательным.

— Вы знаете, я был у Роки-Хилла, — гордо заявил Станислав, — на одной из самых старых машин, которая работала на угле, а не на нефти. То была славная битва.

Винсент ничего не сказал. В памяти быстро промелькнули атака, павшие, поражение, идущий мимо шатающийся знаменосец, и все это теряется в огне и дыме.

— Вы были храбры, запредельно храбры, ваша честь.

Винсент, смутившись, ничего не ответил.

— Ты был у Капуа? — наконец спросил Винсент.

— Нет, ваша честь. То есть да, но я был во втором полку, тот который не пошел в бой. Благословенная Святая Катерина защитила меня, — и в момент, когда он это произносил, он схватил маленькую иконку, которая болталась на цепочки вокруг шеи, и, держа изображение святой, трижды перекрестился.

— А как ты относишься к происходящему здесь? — спросил Винсент.

— Я иду куда приказали, ваша честь.

— Нет. Мы вместе участвуем в этом. Как ты себя при этом чувствуешь?

— Вы янки, — усмехнулся Станислав. — Спрашиваете крестьянина вроде меня.

— Ты гражданин Республики, — медленно произнес Винсент. — У тебя есть право на собственное мнение.

Станислав улыбнулся. — Когда эта война закончится, тогда я стану гражданином, а сейчас я солдат, который следует приказам. Это то, что говорит мой племянник.

— Ты несчастен из-за этого? — надавил Винсент.

— Ну, ваша честь. Нам простым солдатам кажется, что мы двигаемся, словно в никуда. Бантаги, тугары, они все кочевники. Они хозяева степей. У них есть лошади, у нас нет. Я хотел бы, чтобы мы могли просто позволить им владеть степями, и чтобы они согласились оставить нас в покое.

— Мы знаем, что это невозможно, — ответил Винсент.

— Да, да, я знаю. Если бы пожелания исполнялись, то мыши оседлали бы кошек.

Станислав взял у Винсента пустую оловянную кружку, отступил вовнутрь броневика через открытую дверцу. Теперь лагерь был наполнен жизнедеятельностью, гудение десяти тысяч человек, сержанты гаркающие приказы, обрывки фраз; кто-то даже играл на дудке, еще один инструмент, назойливо звучащий в ушах, был похож на банджо.

Он был рад, что отдал приказ: начать марш поздно, через час после восхода солнца. Это дало людям время отдохнуть немного дольше, и съесть плотный завтрак перед переходом. Станислав вышел через минуту с вновь наполненной чашкой, неся вторую чашку для себя и снова сел.

— Ты не ответил на мой вопрос, — надавил Винсент, благодаря кивком головы за чай и вторую порцию хлеба с джемом.

— Ваша честь, если мы доберемся до их железной дороги, а оттуда до Великого моря, что потом?

— В таком случае там мы создадим базу для тех кораблей, которые Ганс и его люди захватят в Сиане.

— Я слышал, что у кочевников в том море есть броненосцы.

— Да.

— Не утопят ли броненосцы те корабли, которые мы захватим?

— Возможно, мы захватим несколько броненосцев в Сиане.

— А если нет?

— Мы все-таки сможем поднять большой шум.

— Предположим, бантаги подтянут свои собственные броневики для сражения с нами. У нас будет только то, что мы несем с собой.

— Это то, чего мы хотим, — ответил Винсент. — Если они пришлют свои броневики, то мы сможем сражаться с ними в открытом бою. Будет битва, в которой мы все решим. Уничтожим их броневики, разобьем их армию здесь на юге, и их лидер будет гадать, что же такое мы делаем. Нам нужна эта битва, Станислав.

— Тогда почему я чувствую себя мышью, которая отправилась подергать кошку за усы, так что старая кошка сможет ее преследовать, а затем другие коты ее сожрут. Сейчас я хотел бы быть одной из тех мышей, которые собрались пообедать, а не той, которая должна убежать.

Винсент рассмеялся.

— Назад в Суздаль, — продолжил Станислав. — Предположим, они заключили мир. Знаете, мы слышали слухи об этом, как раз накануне нашей отправки. Бедный Калин, в старые деньки мы вместе много выпивали и травили байки о боярах.

— Мы выиграем эту битву прежде, чем они смогут наделать глупостей.

Станислав ничего не ответил, затем, посмотрев за Винсента, поднялся на ноги и отдал честь.

Винсент посмотрел через плечо и увидел Григория, идущего вверх по склону.

— Доброе утро, сэр, — объявил Григорий, вытягиваясь по стойке «смирно» и отдавая честь.

— Доброе, Григорий. Все в порядке?

— Все машины прогреты, за исключением одной. Нам придется оставить ее. — Он кивнул вниз по склону, туда, где толпа солдат облепила вокруг броневик, некоторые спорили, другие вытаскивали снаряды. Несколько распахнули петли на верхней башне и начали демонтировать «гатлинг».

— Треснул котел, здесь это отремонтировать невозможно.

Винсент кивнул. — Не так ужасно, сломалось только две машины.

— То было вчера. Сегодня мы добавим много лиг, и как я и предупреждал, будут еще потери.

— У нас будет достаточно, когда наступит пора.

Григорий помолчал минуту, очевидно не согласный с оценкой Винсента.

— Сэр, мои машины будут готовы в течение пятнадцати минут. Я думаю, что третий корпус также готов двигаться.

Винсент улыбнулся. Ему мягко намекали, что он потратил несколько лишних минут, на беседу со Станиславом.

— Прекрасно. Передай — выступаем через пятнадцать минут.

Григорий отсалютовал и отправился обратно вниз по склону, где остановились на ночь его машины.

— Мой племянник — отличный офицер.

— Это — твой племянник?

— Разве вы не слышали? — рассмеялся Станислав. — Кто-то же должен был пойти и присмотреть за ним.

Винсент заканчивал пить чай, в то время как Станислав скрылся внутри броневика, выкрикивая приказы экипажу приготовиться. Выхлопные газы от керосиновых горелок струились из дымохода, предохранительные клапаны паровых линий хлопнули несколько раз, стравливая излишки пара. Двигатель был прогрет и готов к работе. Подошел курьер, ставя Винсента в известность, что корпус построился. Осмотревшись со своей верхней точки, дающей отличный обзор, он увидел, что полки построились в каре, приняв походной порядок. Конница уже выдвинулась, охватывая огромный круг в милю диаметром. Несколько хлопков карабинных выстрелов отметили места, где происходили незначительные стычки между эскортами конницы орды и выдвинувшимися пикетами. Конные упряжки прицепили к фургонам, подводам для перевозки снарядов и орудийным лафетам. Сигналы горна извещали приказ встать в строй, а барабанщики начали выбивать такт.

Винсент допил чай и взобрался через люк в уже удушающую жару нижней палубы броневика. Проскользнув рядом с котлом, мимо следящих за ним кочегаров, он прошел позади канонира и его помощника, которые в неформальной обстановке на борту, кивнули приветствия, поскольку у любого из них было слишком мало места, чтобы отдать честь.

Станислав посмотрел на него с сиденья водителя и улыбнулся. Винсент заметил новую охапку диких цветов прерии, перевязанных тесемкой и свисающих с потолочной переборки, ярко красные и голубые цвета, добавляющие ласковый штрих стальным внутренностям.

Поднимаясь по лестнице в верхнюю башню, он протиснулся мимо отверстия парового «гатлинга», широко открыл верхний люк, и наполовину выбравшись из него, уселся на край. Григорий, который уже был на месте, встретился взглядом с Винсентом, и он поднял вверх сжатый кулак, указывая им вперед.

Горнист, сидящий верхом на лошади рядом с машиной Винсента, дал сигнал к выступлению. Машина под ним дернулась, большие железные колеса, взбили облака грязи, и раздавили траву, когда они начали движение вниз по склону, двигаясь вперед мимо линии пехоты. Перейдя вброд мелкий ручей, они начали взбираться на следующий холм, двигаясь мимо возвращающегося назад одинокого кавалериста, с сигарой, зажатой между зубов, зажимающего раненую руку, но выглядящего бодро.

Винсент обернулся, смотря, как он проехал через пехотный строй к медицинским фургонам, отмеченными большими зелеными кругами. Десять тысяч солдат корпуса были на марше, полковые колонны, развернутые в огромное каре, с пустым квадратом внутри, стволы винтовок блестели, отражая утренний солнечный свет так, что армия выглядела, словно через шеренги солдат танцевал огонь.

«Ряды полированной стали», слова из «Боевого гимна» пришли ему на память.

«По-прежнему существуют моменты», понял он, «такие моменты, когда можно еще раз мельком взглянуть на несбыточную мечту о славе».

Он ни разу не оглянулся назад пока ехал через городские ворота. На мгновение он забылся, поскольку старые привычки трудно изжить, и отдал честь охранникам, стоящим с каждой стороны, что привлекло к нему внимание.

В костюме он чувствовал себя неловко, но это была единственная имеющаяся у него гражданская одежда. Черное пальто, типичное тем, что носились на Земле, по крайней мере, они были в моде тогда, когда они покинули ее. Неотбеленная ситцевая рубашка стандартного армейского образца, и черные брюки. Больше не было кинжала, болтающегося на ремне, хотя он по-прежнему держал пистолет в седельной кобуре. Позади него, в фургоне, принадлежавшем Гейтсу, ехали его жена и дети, следом за ними скакал Вебстер со своей молодой семьей, который также вышел из состава правительства.

В некотором смысле все это было чертовски глупо; показной блеф. Отставка на самом деле застала Бугарина и его последователей врасплох, они ждали попытки государственного переворота. Он должен был пройти весь путь в этом деле до самого конца. Если бы он остался в городе, это каким-то образом указало бы, что он все еще в игре, ожидая, когда взволнованные жители соберут делегацию, чтобы прийти и попросить его вернуться. Он знал, что этого не произойдет. В то самое время, когда он уезжал из города, Республика распадалась в хаосе.

Римские сенаторы и конгрессмены собрались отправиться домой, разъяренные убийством Флавия, и громко заявляли, что они будут стремиться к сепаратному миру. Как будто началась какая-то гонка, поскольку Бугарин также объявил о том же самом намерении. И чинским послам Джурака даже при таком раскладе были отправлены предложения договоров, чтобы те отвезли их своему повелителю.

Он, в свою очередь, предоставил им разбираться с дилеммой. Теперь Винсент должен был стать во главе армии, но он был вне пределов досягаемости. Следующий после него, стоял Пэт, но он видимо перерезал телеграфную линию, или некто прервал сообщение прямо из Рима.

«Что делать, если они объявили о перемирии, но никто их не услышал?»

Меркурий ступил на мост через реку Вину, и он посмотрел направо от себя, на долину забитую фабриками и рядами кирпичных домиков. Плотина, дальше вверх по реке, была едва видна в воздухе, наполненном дымным туманом. Удивительно, что после десяти лет это место выглядело гораздо больше похожим на Вотервилль, Льюистон, или Лоуэлл, чем на средневековый город древней Руси. Город, который он покидал, был уже только воспоминанием о минувшем веке. Это же был новый Суздаль, если ему только будет суждено пережить безумие его собственных испуганных вождей.

Должно быть слух о том, что он покидает город, добрался до этого места. Он видел тысячи рабочих, выходящих из литейных заводов, железнодорожных цехов, котельных, оружейных фабрик, монтажных площадок, заполняющих улицы и смотрящих на него.

Он с печалью задался вопросом, что же на самом деле он пытался создать для них. Поколение назад они рождались, жили и умирали в поместьях бояр, их жизнь была короткой и жестокой, невежественной и наполненной страхом. Что же у них было теперь? Сыновья, отцы, братья, мужья гибли на фронте. Двенадцатичасовая рабочая смена в жаре, дыму, и саже на военных фабриках, чтобы лить железо, производить сталь, отливая орудия, создавая машины войны, и еще машины, и еще больше машин войны. Бесконечный труд и по-прежнему ранняя смертность, но теперь от туберкулеза, или несчастных случаев или простого истощения.

Он подумал, что Руссо был прав, и эта мысль заставила его на мгновение улыбнуться, разум профессора все еще был при нем, готовый пофилософствовать от случайной мысли, даже в самые мрачные моменты. Все же у него была надежда на то, что они увидят, что все они поймут, что это было поколение, которое принесло высшую жертву, что оно должно было нести ужасное бремя, чтобы их дети, их внуки никогда бы не узнали этот страх, эту грязь, этот упадок, и не только из-за орд, но и рабства и ужаса войны.

Он осознал, что придержал уздечку Меркурия, и его лошадь, словно читая его мысли, остановилась, чтобы он мог смотреть с моста, созерцать то, что он пытался сделать, и где он потерпел неудачу.

— Кин…

Он услышал далекий крик, одинокий голос, заставивший пробежаться мурашкам по его спине, напомнивший момент триумфа под Испанией, когда его имя звучало синонимом слова — победа.

Кто-то поднял ее, женщину, вплотную стоящую в открытом дверном проеме цеха по нарезке стволов. Она сняла платок с головы и помахала им. Женщины вокруг присоединились к ней, имя, эхом вторило через долину, сопровождаемое громкими звуками современной эпохи, сначала одним паровозным гудком, затем другим, потом свистками с фабрик. Смущенный таким проявлением, он не знал, что делать. Что и говорить, было искушение, и он ощущал, что в этот момент можно было бы все сделать очень легко.

«Вашингтон в Ньюберге», подумал он. Но там было проще — «ставки были не выбором между жизнью или уничтожением — они были абстракцией, идеалом, который Вашингтон сохранил. А было ли?».

Мысли неслись через его разум. Как легко было бы даже теперь развернуть Меркурия, направиться к городу, и можно быть уверенным, что они последуют за тобой. И что потом?

Он спиной чувствовал взгляд Кэтлин, и, посмотрев через плечо, он увидел, как она смотрит на него, глазами, наполненными гордостью.

— Не кажется ли тебе, что нам пора отправляться дальше, — тихо спросила она.

Он улыбнулся, ее слов было достаточно.

Не отдавая честь в ответ, не оглядываясь назад, он выехал из Суздаля и направился на север в бескрайний лес.

Устало потягиваясь, Джурак сошел с вагона, взяв донесения, которые курьер вложил ему в руку. Он тщательно просмотрел их, обращая особое внимание на последнее, которое только что было передано от самого Гуаня.

«Докладывают, что дирижабли янки покинули Сиань. Их заметили рядом со станцией Чи-лин. Направляются на восток».

Чи-лин? Это был город, где Гаарк организовал маневры в прошлом году, чтобы показать вождям кланов превосходство нового оружия. Почти треть пути между Сианем и Гуанем.

Это должен был быть Ганс. Таким образом, он шел до конца. Дирижабли, скорее всего, могли добраться до Гуаня, но было сомнительно, что хоть один когда-либо будет в состоянии вернуться. Это была отчаянная попытка, не только чтобы разрушить его снабжение, но и чтобы уничтожить все.

Блестяще… и безумное безрассудство.

Он пробежался по другим донесениям. Транспортное судно, перевозящее тридцать новых броневиков, стояло в Карнагане и уже разгружалось.

Он записал неуклюжими печатными буквами на русском две коротких записки и вручил их телеграфисту. В сотне ярдов к северу от железной дороги ожидали три дирижабля, самые быстрые новой двухмоторной конструкции, с лениво вращающимися пропеллерами. При его приближении пилоты отдали честь.

— На котором я полечу?

— Моем, кар-карт.

Он кивнул и подошел к пилоту. Как странно, скорее всего, пять лет назад этот воин был неграмотным всадником, никогда и не мечтавшем о подобном. Джурак медленно обошел вокруг машины, проверяя ее состояние. Он чувствовал небольшой комок страха в животе. Он никогда особо не беспокоился о полетах, там, в старом мире, они проходили на гигантских шестимоторных транспортниках, способных пересечь континенты, чтобы извергнуть из себя сотни десантников. Сейчас же это был хлипкий гибрид, похожий на колбаску дирижабль, наполненный водородом, с крыльями, прикрепленными для подъема, и хрипящими паровыми двигателями в качестве силовых установок. Единственный фактор, который хотя бы позволял летать этим проклятым штуковинам, была более легкая гравитация этого мира, и даже при такой силе тяжести, они едва могли карабкаться наверх.

Сделав глубокий вздох, он поднялся, залез в кабину, и закрепил себя ремнем на переднем узком сиденье, пилот забрался и сел позади него.

— Мой кар-карт, ранец с парашютом, это то, на чем вы сидите. Закрепите ремень безопасности, перекинув его через ваше плечо. Если я скажу вам убираться, сделайте это быстро. В этом случае дерните веревку слева от себя.

Джурак кивнул, когда выслушал указания пилота.

— Орудие между ваших ног. Вы отвечаете за стрельбу из него. Спусковая рукоятка управления огнем справа от вас.

Джурак знал обо всем этом немного больше, так как он разработал эту модель больше года назад, примитивный пулемет, приводящийся в действие коленчатой рукояткой.

— Вы готовы, сэр?

— Готов.

Спустя несколько секунд оба двигателя набрали полную мощность, и машина медленно дернулась вперед, подпрыгивая и перекатываясь по неровной поверхности покрытого травой поля, и, наконец, поднялась, направляясь прямо на запад в сопровождении утреннего ветерка.

Пилот сделал вираж, проходя над поездом, который всю ночь вез его на расстояние две сотни миль от Капуа. Когда они выровнялись, летя на низкой высоте, менее чем в сотне футов от земли, он мельком заметил один из двух дирижаблей сопровождения, резко развернувшегося, чтобы подойти к их левой стороне. Под ними, сотни рабов-чинов прекратили на мгновение свой тяжкий труд, подняв лица вверх. Он увидел, как темные высокие фигуры взмахами кнутов заставили людей вернуться к их работам.

С ветром, дующим им в спину, они быстро набрали скорость, и помчались в восточном направлении, их вела единственная линия железной дороги. Они пролетели над составом, остановившимся на главном пути, наиболее вероятно в ожидании поезда, который перевез его на это рандеву с воздушными машинами, чтобы тот оттащил его на запасной путь.

Обширные открытые равнины были усеяны виллами, маленькими деревушками, которые раньше были частью земель Рима, под управлением тугар. Следы войны были повсюду. Не было ни одного неповрежденного здания.

Они проскользили над рекой, где по-прежнему чернели руины моста, свежая заплатка построенная чинами выглядела опасно слабой. Когда они медленно продолжали набирать высоту, он смог различить бескрайние северные леса, а далеко на юге поднимающиеся из земли холмы и отдаленные горы за ними. Он откинулся назад. День обещал быть долгим.

Первой их остановкой для дозаправки будет северная оконечность океана. Затем полет через него к базе на восточном побережье для повторной заправки, и оттуда к середине ночи до Гуаня, где, как он предполагал, и состоится настоящая битва. Этот день и следующий могут решить все, все это. Он знал это своим сердцем. И в ожидании того, что должно произойти, он откинулся на стуле и позволил гулу двигателей погрузить его в сон.