Николай Иванов ГРОЗА НАД ГИНДУКУШЕМ Повесть

© Журнал «Октябрь», 1984 г.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«В 18 километрах севернее Пешавара создан лагерь афганских беженцев Адезай.

Из сообщения разведчика «Шаб наме»[5]

Вдоль покосившихся, трижды перелатанных палаток лагеря афганских беженцев бродил человек. Несколько раз он пробовал присесть где-нибудь в тени за палаткой, но поднимавшееся в зенит солнце вскоре опаляло своими лучами и это место, и человек вновь начинал неприкаянно бродить по лагерю. Его мучила жажда, но он не увидел ни колодца, ни арыка — видимо, вода здесь была привозная. Редкие жители лагеря, к которым он пытался обратиться, проходили мимо, не останавливаясь.

Уже который год страх и непонимание происходящего бродили между этими палатками. Афганские беженцы забывали о традиционном гостеприимстве, о помощи ближнему. За эти годы большинство семей осталось без кормильцев — не все мужчины возвращались в лагерь после вылазки на территорию республики, и это страшило больше всего. Кальдары и афгани[6], выданные за погибших, таяли быстро. Умирали от голода и болезней дети. Здесь, в лагерях, афганские женщины, прежде свято соблюдавшие честь, становились проститутками.

Уже давно должны были расколоться небо и обрушиться горы за эти преступления, освободив заодно людей от мук, но солнце вставало каждое утро и жгло землю, а дети вновь просили есть и пить, и не исчезала за ночь проволока вокруг лагеря.

Гандж Али, случайно увидев новичка, долго наблюдал за ним, пока не убедился, что это Абдульмашук. Неухоженная черная борода, поношенная одежда, усталый взгляд, сгорбленная тень, ползущая вслед за ним по раскаленной гальке, — неужели это все, что осталось от веселого тридцатилетнего дуканщика Абдульмашука Абдужалиля? «Наверное, и я не лучше», — подумал Али.

Новичок, побродив по словно вымершему лагерю, присел у одной из палаток. Али неслышно подошел сзади, негромко, полувопросительно окликнул:

— Абдульмашук?

Человек испуганно замер.

— Салам алейкум, Абдульмашук. — Гандж Али назвал себя, торопясь успокоить соседа по торговому ряду.

По афганскому обычаю, троекратно приложились щекой к щеке.

— Салам алейкум, Али. Я уж думал, что не встречу больше на этой земле ни одной родной души.

— Погоди, ты голоден?

Абдульмашук горько усмехнулся, и Али вытащил бережно завернутую в платок лепешку, протянул другу. Тот нетерпеливо облизал губы, сглотнул голодную слюну, но сдержался: с достоинством отломил кусочек, начал жевать. Али провел его в тень своей палатки, вынес воды и теперь молча смотрел, как тот ест. Абдульмашук виновато и смущенно улыбнулся:

— Спасибо, брат. А ты давно в лагере?

— С февраля восьмидесятого года. А ты как оказался здесь? Я тебя раньше не видел.

Абдульмашук тщательно завернул в платок остаток лепешки, опустил голову.

— Не спрашивай, Али. Видно, не замолить и на Коране мне своих грехов. Ты еще не был т а м? — Он поднял взгляд и через проволочную ограду посмотрел на далекие горы с покачивающимися от марева хребтами. Там была родина — Афганистан.

— Еще нет, я долго болел. Но, кажется, скоро и за меня примутся. Добровольцев становится все меньше, вот и устанавливают очередь, как за водой. Скоро моя. Только вот с кем пойду, еще не знаю. ИПА, ИОА, ДИРА[7] — каждый вербовщик записывает в свою партию. А я даже не знаю, чем они отличаются друг от друга.

— Ничем, — встрепенулся Абдульмашук. — Ничем не отличаются, все идут убивать. А ты не ходи, заклинаю аллахом, не ходи с оружием. Иначе проклянешь себя так же, как я, — добавил он уже тихо.

— Так ты оттуда? — обрадовался Али. — Из Афганистана?

Больше всего Али хотел услышать о женском лицее в Кабуле. Последние отряды, вернувшиеся из столицы, рассказывали, что в лицее отравили воду, пищу, у входа взорвали химическую гранату. Али, первый день вставший на ноги после болезни, страшась, заглянул в списки погибших и сразу увидел имя Фазилы — оно значилось первым. Больше он ничего не помнил. Горячка опять свалила его, прошло два дня, как он оправился от болезни.

И сейчас Али, чувствуя, как давит на виски кровь, желал только одного — опровержения той страшной вести. Но он сдержал себя: мужчине не пристало интересоваться женщиной, пусть даже и невестой, хотя ему не терпелось узнать все подробности о лицее, он лишь повторил:

— Как поживает Кабул?

— Что можно увидеть, если думаешь только о том, как не попасться? — махнул рукой Абдульмашук. — А так жизнь идет, дуканы работают, наш Зеленый ряд процветает, дети бегают…

Он замолчал, вспоминая недавние картины жизни родного города. Тень от палатки почти совсем исчезла, и друзья сели плотнее друг к другу, прижались к горячей прорезиненной ткани жилища. Абдульмашук, оглядевшись по сторонам, вытащил из складок одежды измятый листок бумаги, молча протянул Али. Тот быстро пробежал глазами листовку:

«Указ о помиловании.

Во имя аллаха милосердного и милостивого!

Соотечественники! Правительство Демократической Республики Афганистан, с глубоким пониманием изучив положение в стране, утвердило Указ о помиловании тех лиц, которые по своей и против своей воли борются против завоеваний Апрельской революции.

Согласно Указу о помиловании, все лица, которые добровольно, бросив оружие, сдадутся органам власти, будут помилованы. К тому же лица, которые до сдачи работали в государственных учреждениях, смогут продолжить свою трудовую деятельность там же.

Соотечественники! Правительство поручило губернаторствам, правительственным и партийным органам, воинским частям ведение переговоров с пожелавшими вернуться на родину, к мирному труду, счастливой жизни.

Соотечественники! Наше революционное правительство еще раз обращается к вам, обманутым, насильно взявшим в руки оружие, борющимся против революции, покончить с братоубийственной войной, не участвовать больше вместе с душманами в их преступлениях.

Аллах призывает вас к этому!»

Али почувствовал, как тяжело дышит над ухом Абдульмашук, вместе с ним перечитывающий листовку.

— Что же тогда ты… не остался… там? — Али кивнул на горы. — Зачем же вернулся?

Абдульмашук бережно сложил по старым сгибам листок и спрятал его. Задумавшись, он нежно потрогал пока еще мягкий ствол верблюжьей колючки.

— Скоро зацветет. А для чего? Зачем ей цвести, все равно ведь выгорит. — Помолчав, он выпрямился, посмотрел в сторону далеких гор. — Наш лагерь отсюда неподалеку — полночи пути на юг. Когда меня записали в отряд и отправили в Афганистан, еще жива была мама. Она тоже была в лагере и оставалась как бы заложницей, так что я должен был вернуться… Четыре месяца меня не было, а когда вернулись, она уже смотрела на Мекку[8]… Говорят, в последние часы она была без памяти, звала меня.

Руки Абдульмашука начали подрагивать, он сцепил пальцы.

— Это сейчас меня здесь ничто не держит. Но и там, где я оставил кровь, уже никто не ждет. — Он судорожно, словно от холода, передернулся, сжал ладонями голову. — Понимаешь, мы их отравили. Рассказывают, многие были еще совсем девочки… Отравили только за то, что они хотели учиться. Ты понимаешь? — Он повернулся к Али и вдруг отпрянул.

— Ты? — прошептал Али и потянулся к Абдульмашуку трясущимися руками. — Это ты… ты убил Фазилу?

— Что с тобой, брат? Какую Фазилу? — испугался Абдульмашук, чувствуя, как рука Али сжала ему запястье, и стараясь отвернуться от его безумного взгляда.

— Будь ты проклят, убийца! — Али опустил руки и бросился на землю.

И вдруг рядом глухо хлопнул выстрел.

Али с усилием раскрыл глаза и увидел около колючей лагерной ограды лежащего на спине Абдульмашука. Из палаток на выстрел вышло несколько человек, начали сбегаться дети, но к упавшему никто не подходил.

Рядом с трупом, выскользнув из ладони, лежал небольшой итальянский пистолет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Во всех лагерях идет усиленная вербовка для заброски банд на территорию республики. По предварительным данным, многие банды нацелены на северные провинции. С одной из групп возвращается «Тура»[9].

Из сообщения разведчика «Шаб наме»

— Гандж Али, — наконец главарь назвал его, и Али вышел из строя, стал перед Делаварханом.

Прищурившись, он начал осматривать Али. Пауза затягивалась, Али хотелось переступить с ноги на ногу, пошевелить потными, сжатыми в кулаки пальцами. Вот этот человек поведет его на родину, будет заставлять убивать, грабить, жечь. Но почему он так долго смотрит? Может, кто-нибудь уже донес про листовку?.. Тогда конец. Бежать, надо бежать. Но куда, куда? До гор далеко, кругом охрана. Неужели смерть?

— Будешь гранатометчиком, — вновь заговорил Делавархан, и Али почувствовал, как вместе с облегчением выступил по всему телу пот. Он смахнул его со лба, машинально перевел дыхание. — И предупреждаю, Али. Промахнешься пять раз подряд по цели — расстрел. За оружие заплачено немало, и мы должны оправдать и деньги и пожелания тех, кто нам дает его. Становись в строй.

Делавархан, заложив руки за спину, пружинисто покачивался: на носочках, вверх — раз, два — на пятки, вверх — раз, два — на пятки. Он видел страх в глазах Али и сейчас с улыбкой наблюдал, как тот после пережитого волнения неуклюже становится в строй. Так надежнее. Пусть боятся. Пусть заискивают. Пусть знают, что он сейчас для них — сам аллах. Он прикажет — и они будут убивать себе подобных. Легче всего, конечно, было с первым отрядом, в который он забрал всех мужчин аула перед приходом правительственных войск. И эти черви, молящиеся аллаху, земле, воде и ему, Делавархану, до десятого поколения вперед увязшие в долгах, безропотно шли за ним. Это не была образцовая банда в военном отношении, но они были идеальные, послушные исполнители. Жаль, что почти все погибли в больших и малых операциях. А эти? Что у них на уме? Нет, пусть чувствуют силу. Пусть дрожат и заискивают.

— Завтра вас примут в штаб-квартире партии. — Делавархан прошелся перед строем. — Советую отвечать коротко: «Иду для уничтожения живой силы и техники противника». Кто не понял?

На его продолговатом лице появилась ухмылка, и, словно смущаясь ее, главарь опустил голову. По опыту знал, что в строю сейчас все облегченно вздохнут, и тогда он злобно бросил:

— И пусть меня простит аллах. Но я предупреждаю вас: не вздумайте исчезнуть из отряда. Али! — Али вздрогнул: он только что представлял, как юркнет в толпу в первом же городе, исчезнет, затеряется в нем и во всей стране. Потом он отыщет сестру, откроет свою лавку — и пусть будут прокляты лагерь, банда, эти два года, принесшие ему столько бед, страданий и унижений. — И ты, Саид. Вы у меня единственные, у кого здесь, в Пакистане, не остается родных и близких. Остальные, я уверен, вернутся. А вас двоих я буду держать под особым контролем. Запомните сразу, при малейшем неповиновении или шаге в сторону…

Делавархан вытащил из кобуры пистолет, погладил вороненую сталь ствола, вновь заботливо опустил его в кожаный футляр.

— У меня пока все. Нам осталось пять дней. С утра начнем заниматься боевой подготовкой. А сейчас продолжайте изучение книги. Саид, ее не у нас в центре выпускали?

Саид торопливо кивнул: да, у них. Эта книжечка — пылинка из того, что печатает «Мобильный информационный центр», расположенный на северной окраине Пешавара.

— Мы доноры нашей священной войны за свободный и независимый Афганистан, — поучал своих сотрудников директор центра господин Кари Мохаммед Шариф. — Вот ты, Саид, сколько можешь мусолить этот плакат? Убери с него все слова и призывы — народ неграмотный, они должны видеть картину, а не читать, что на ней нарисовано. Ты же художник, Саид, а фантазии у тебя никакой. Какая там у тебя тема? Русские в Афганистане? Ерунда. Смотри: здесь, вверху, рисуем начальника генерального штаба вооруженных сил республики. Да еще с туловищем свиньи, потому что этому поганому животному не место на священной мусульманской земле. И пусть он держит на поводках советских солдат, которые идут и стреляют в детей, женщин и стариков. Впрочем, стариков можно и не рисовать, пусть будут женщины и дети. И больше крови, не жалей красной краски, нам знамена не рисовать. Вот и все. И не надо ничего объяснять, все видно и понятно. Нами хода[10] нас простит, ибо главная цель нашего центра — поднять народ против неверных. Ты с чем-то несогласен, Саид? Впрочем, ты прав: художник должен видеть все собственными глазами. Готовься, сходишь с одним из отрядов, пожуешь пыль, если тебе скучно работать в студии. Хочу верить, что винтовку ты будешь держать увереннее, чем кисть. Кто еще хочет на натуру? — Директор обвел взглядом сотрудников центра, и те усердно склонились над картинами, блокнотами, пишущими машинками, гранками оттисков.

Прошла неделя после того разговора, и вот уже он, Саид, стоит в этом лагере и сам держит за спиной винтовку. И читает ту книгу, которую создавали опытные убийцы для убийц начинающих.

— Я тебя предупреждал, художник, — напомнил Делавархан еще раз и, пружинисто шагая в горных ботинках по камням, ушел к своей палатке.

Али вместе со всеми в изнеможении опустился на землю, раскрыл наугад выданную Делаварханом книжечку «150 вопросов и ответов бойцам партизанских отрядов».

«Вопрос: Что еще является объектом нападения для нанесения урона врагу?

Ответ: Больницы, школы и столовые, у которых бывает мало постов, а персонал не может оказать сильного сопротивления…»

«И лицеи, женские лицеи». — На странице стало возникать лицо Фазилы, и Али замер, затаил на полувздохе дыхание, призывая видение проясниться или хотя бы не исчезать совсем.

И лицо стало проясняться, пелена улетучивалась, и когда Али наклонил к нему голову, вместо Фазилы вдруг ухмыльнулся Делавархан с плоскими, без скул, щеками, переходящими сразу в длинную шею, с черным кругом усов и бородки вокруг узкого рта. А за подрагивающими веками — полные ненависти глаза.

Али тряхнул головой, возвращаясь в реальный мир. К ста пятидесяти ответам на один вопрос: как легче и быстрее убить человека?

Он искоса, исподлобья, короткими взглядами стал изучать людей, с которыми ему указано два-три месяца делать одно дело, жить одной семьей. Станут ли они как братья в предстоящих испытаниях? Сможет ли их сблизить пролитая кровь убитых ими людей? Породнят ли поджоги и отравления? О чем сейчас думают эти настороженные и угрюмые люди?

Он вдруг словно со стороны увидел всю банду, исподлобья, как и он, бросавшую друг на друга взгляды, объединенную только тенью от навеса, книжечкой ответов и вопросов и Делаварханом. И все же по отвернувшимся, спинами к нему сидевшим мятежникам Али почувствовал к себе особую настороженность. Он отыскал взглядом Саида. Художник, которого главарь почему-то выделил особо, был испуган, и бандиты, сидевшие рядом, тоже повернулись к нему спинами. Саид поднял голову и встретил взгляд Али, увидел в нем сочувствие.

Перед сном с молчаливого согласия, а вернее, по молчаливому приказу банды Саид перебрался со своим одеялом к Али, и они легли лицом друг к другу. И хотя между ними в этот день не было сказано ни единого слова, они чувствовали облегчение, позволившее им уснуть среди враждебности и настороженности.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В связи с имевшими место провокациями мятежников на дорогах движение автотранспортных средств вне расположения лагеря в одиночку разрешать только в исключительно крайних случаях…

Из приказа

«Афганец» налетел так неожиданно и с такой силой, что замполит роты лейтенант Алексей Спирин и связист ефрейтор Олег Новичков не успели перебежать от арыка к караван-сараю. Ветер толкнул в спины, сорвал панамы, потащил вперед, вырывая из рук резиновые ведерки с водой. Мгновенно стало темно: мельчайшая бархатная пыль неслась сплошной стеной, и замполит, протянув руку к Новичкову, не увидел своей ладони.

Опустив ведро, Спирин, не дыша и не открывая глаз, отыскал в кармане носовой платок, накрыл им лицо и лег на песок.

«С легким паром», — грустно усмехнулся он про себя, вспомнив, как только что плескался в воде. Пыль уже хрустела на зубах, ее надувало под куртку. Глаза резало, и тогда он через платок надавил пальцами на веки, новой болью перебивая жжение.

Наконец, первая ураганная волна «афганца» начала стихать, и Спирин приподнял голову. Новичков, не шевелясь, лежал шагах в трех впереди. Развалины караван-сарая неясно вырисовывались сквозь облако пыли.

— Новичков! — окликнул лейтенант. — Новичков, проснитесь и вдохните полные легкие здорового горного воздуха.

Связист зашевелился, словно тюлень, повертел головой по сторонам, отполз к лейтенанту.

— А я, кажется, прикорнул малость, товарищ лейтенант. И сразу дочурка перед глазами…

— Большая уже?

— У меня не семейная жизнь, а цирк на проволоке: я их в четверг из роддома привез, а в субботу уже сапоги в части примерял. Жена молодец, очень подробно пишет о малышке. А еще спрашивает об Афганистане: как и что происходит здесь, за Гиндукушем. Революция, говорю. Баррикады, пишу, здесь: по одну сторону старое, по другую — новое. И что много людей, у которых эти баррикады проходят в семьях. Словно заново книгу по истории читаешь, только что оценки не выставляют. А вы что, не женаты, товарищ лейтенант? А то вроде и неудобно: подчиненный уже детишками обзавелся, а командир холостякует.

— Успею еще, Олег Анатольевич, женатый человек. Жизнь только начинается. Вернусь вот в Союз… тогда, наверное, точно встречу какую-нибудь глазастую.

Лейтенант вспомнил прекрасный южный город, последний день на Родине перед отлетом. Он был взволнован неизведанным, но подавил в себе это волнение. И хотя он знал, что в Афганистане с ним ничего не случится, что служба на новом месте пойдет нормально, все же глубоко-глубоко сидело «а вдруг»… И такой силой обдало это «а вдруг», что сквозь мужскую убежденность в правильности своих поступков, сквозь офицерскую уверенность в своих военных знаниях, сквозь чувство долга, которое он вроде особо не воспитывал в себе, и такое же величайшее желание испытать себя там, где наиболее трудно, — оно все же подспудно прорывалось и, прежде чем быть подавленным и отброшенным силой воли, успевало взволновать. И тогда Алексей замечал, что он как бы впитывает впрок красоту города, старается запомнить все — и трамваи, и продавца морса, и афиши кино. Он заметил, что время разделилось на «сегодня» и «завтра» и вместе с минутной стрелкой в часах пространство, отведенное под «сегодня», сужается и сужается. Что будет за той стеной, которая зовется «завтра»?

Алексей увидел рекламный щит, призывающий быстро и дешево воспользоваться услугами междугородного телефона-автомата. Он разменял целых три рубля, отыскал кабину на Киев, сел рядом с девушкой-узбечкой, рассматривающей фотографии каких-то памятников.

Вспомнилась мама с мелкой сеткой морщин у глаз, с поседевшими за время его учебы в училище висками. Вспомнилась не потому, что он собирался звонить ей. Он понял, что самое страшное из этого «а вдруг» достанется не ему, а ей. И это о ней тревога и волнение. Сейчас он услышит тихий голос и скажет… Впрочем, что он скажет? Где найти слова, чтоб успокоить тревогу матери о детях?

Подошла очередь звонить девушке, она заторопилась, заспешила к кабине, забыв на лавке фотографии. Номер она набирала несколько раз. Наконец, девушка замерла, потом быстро заговорила. Алексей показал ей, что не нажата кнопка для ответного разговора. Девушка ничего не поняла, но потом радостно закивала, нажала кнопку.

— Алло, алло, Валя? — доносился ее голос — Это я, Зарифа. Валя, я насчет фотографий. Спасибо тебе, милая, они чудесные и как раз к выставке. Ой, я их забыла на лавке, погоди. — Зарифа хотела было выбежать из будки, но Алексей приподнял фотографии и показал, что присмотрит за ними. — Алло, Валюша, милая, общество охраны памятников в моем лице целует тебя за такой подарок. Я в долгу перед тобой. Все, Валюша, у меня было только три монетки, и я отпросилась всего на десять минут… Что? Говори быстрее…

Девушка даже пристукнула ногой, когда загорелась табличка об окончании переговоров. И тогда Алексей протянул ей в кабину горсть «пятнашек». Девушка машинально выхватила одну монетку, опустила в автомат и только потом испуганно прикрыла ладошкой рот и нерешительно кивнула в знак благодарности. А Алексей вдруг высыпал все монетки в карман ее цветастого сарафана, положил на столик фотографии, подмигнул и направился к окошку телеграфа. Все равно, нельзя ему сегодня звонить маме. Звонок только разбередит ее, вновь напомнит о расставании, и разговор наверняка будет тяжелым для обоих. Нельзя, чтобы мать видела сына слабым, тогда она в два раза будет слабее.

«Мама, дорогая, все хорошо, любуюсь югом Родины. Улетаю завтра утром. Целую, Алеша».

Пока он расплачивался за телеграмму, подошла Зарифа, смущенно улыбаясь, протянула в кулачках монеты:

— Спасибо. Я потратила четыре монетки, как мне вернуть их вам?

— Будем считать, что вы их случайно нашли в своем сарафане, — ответил Алексей. — А через год, когда я буду лететь в отпуск, я отыщу ваше общество охраны памятников и, если вы не забудете, отдадите их. Согласны?

Девушка улыбнулась, чуть наклони голову:

— Хорошо, только не забудьте и вы заехать. А я завтра же положу в шкатулку монетки. А вы т у д а? — Она неопределенно кивнула, но смысл был ясен, и Алексей тоже кивнул. — Удачи вам.

Алексей улыбнулся, он видел, что девушка спешит, хотелось сказать какую-нибудь фразу, чтобы запомнилась ей надолго, по но смог ничего придумать. Окончательно растерявшись, он только развел руками: простите, мол, что я такой.

— А как вас зовут? — спросила тогда Зарифа.

— Алексей. Лейтенант Спирин! — обрадовался ее голосу и вопросу Алексей.

— Еще раз спасибо вам, Алексей. До свидания. Ни пуха ни пера там, за Гиндукушем.

— Спасибо. До свидания. К черту…


— Товарищ лейтенант, — вдруг позвал Новичков. — Товарищ лейтенант! — громче окликнул связист, видя, что замполит продолжает смотреть в песок перед собой. — Кажется, афганская колонна на шоссе.

— Где? Вижу. Одной перебежкой — вперед.

Афганские грузовики, звеня всевозможными подвесками, свернули к караван-сараю. Само здание было разрушено, но армейский пост, охранявший развилку дорог, обжил развалины, возвел по углам навесы, и оттуда навстречу колонне вышли люди. Лейтенант узнал двух бришей[11] — афганского Кадыра и своего Дмитриева — и побежал, расплескивая остатки воды, быстрее.

— Салам алейкум, командор, — поздоровались сначала с ним, потом с сержантами водители грузовиков: старших афганцы чтят и уважают. Потом уже разом о чем-то заговорили, показывая на БТР[12], свои машины и дорогу.

— Они спрашивают, когда вы поедете вперед и можно ли ехать с вами, — перевел Инклоб, маленький солдат-афганец, учившийся когда-то в Ташкенте и знающий русский язык.

В первые дни службы в ДРА Спирин удивлялся, откуда люди, часто вместо подписи ставившие отпечаток пальца, умеют считать и знают русский язык. «Мы ведь торговцы, — объяснил один из царандоевцев[13]. — Не будем знать язык — не зазовем покупателя, не покажем и не продадим товар. Язык — наши деньги».

— Они говорят, — продолжал Инклоб, — что везут груз в Кабул и что сегодня им надо быть там.

— Так в чем же дело? — удивился Спирин.

— Душман, душман, — закивали водители и принялись вновь что-то объяснять.

— Они боятся душманов, — перевел Инклоб. — Говорят, недалеко отсюда их чуть было не задержали, с трудом вырвались. Теперь боятся. А если с шурави[14], душман не тронет.

— Нис, нис, — подтвердили водители.

— Они говорят, что везут муку на хлебозавод. Если они не успеют к ночи, хлебозавод будет немножко… — Инклоб щелкнул пальцами, подыскивая слово, — пополам, напополам работать не будет, и утром в Кабуле не будет лепешек. Водители очень просят шурави.

— Вот теперь ясно, Кадыр. Инклоб, приглашайте гостей пить чай, а я свяжусь с начальством. Новичков, на связь!

Лейтенанту самому хотелось продолжить путь, который прервался вчера под вечер из-за неполадок в бронетранспортере. «Ноль первый», дав команду ремонтироваться и ждать у афганского поста утреннюю колонну, через несколько часов «обрадовал»: ожидаемые машины пойдут в Кабул другой дорогой. Оставалось одно — отдыхать, ждать другую колонну, хотя по разговору, вернее, по интонации строго ограниченных для выхода в эфир слов чувствовалось, что и замполит, и люди, и БТР нужны в «хозяйстве».

И вот теперь есть повод просить разрешения двигаться дальше. Всего-то-навсего шестьдесят километров…

— «Ноль первый», я «Ноль третий». Докладываю обстановку: колонна «зеленых» просит сопровождения в квадрат… Везут хлеб. Просят сопровождения. К движению готов.

Над ухом защелкало, затрещало, потом сквозь шум пробился еле слышный резкий, отрывистый голос «Ноль первого»:

— Вас понял. Ждите указаний.

«Значит, командир не против, если не запретил сразу», — обрадовался Спирин, стараясь плотнее прислониться к броне, чтобы хоть немного защититься от пыли. Новичков укрывал рацию своей тельняшкой.

— «Ноль третий», я «Ноль первый». Сопровождение разрешаю. Высылаю навстречу две «коробочки», встретитесь в квадрате… Будьте осторожны, «Ноль третий». Связь — через каждые пять минут. Прием.

— Новичков, на связи. Пр-р-риготовиться к движению! — Складывая на бегу карту, лейтенант, перепрыгивая через кустики верблюжьей колючки, побежал под навес.

Алексей давно понял, что здесь, в Афганистане, наши солдаты находятся в моральном и физическом напряжении, часто думают об отдыхе. Но лишь выпадет минута-другая свободного времени, человек теряется. Только работа спасает от тоски по родным, по стакану молока, по запаху сена. Душевное равновесие, как ни странно, тут находишь только в напряжении. И этот день невольного отдыха, выпавший на его, Алексея, долю из-за поломки БТР, будоражил больше, чем любой выход в горы.

Лейтенант отряхнулся у порога, пригладил растрепанные «афганцем» жесткие от пыли волосы, вошел под навес. Дмитриев, пританцовывая и гримасничая у костра, пек что-то на сковородке. Механик-водитель Миша Евсеев передавал по кругу тарелку с желтыми оладьями, и афганцы, весело переговариваясь, брали угощение и благодарно кивали.

— Что вы делаете, Дмитриев? — удивился лейтенант.

Его увидели, узнали в полутьме, подтолкнули к костру, всунули в руки пиалу с чаем.

— У водителей нашелся яичный порошок и немного муки. Правда, не было дрожжей, но Дмитриев растер туда несколько таблеток от кашля, говорит в них есть сода, — охотно раскрыл кухню сержанта Евсеев. — Ничего, вроде вкусно, товарищ лейтенант. Вот и горяченькие подоспели. Попробуйте.

— Как бы от такого деликатеса не прихватило…

— Проверено на себе, товарищ лейтенант, — ответил сержант, однако сковородку отставил. — Шабаш, хорошего понемногу.

— Командор, бриш твой хорош. — Сидевший рядом со Спириным пожилой солдат-афганец перебрасывал с ладони на ладонь горячую оладушку, ухитряясь, однако, нетерпеливо откусывать от нее и кивать на сержанта.

— Ну, что, товарищ лейтенант, едем? — Незаметно в сутолоке подвинулись к офицеру десантники.

Спирин кивнул, и те, не сдерживаясь, прошептали «ура».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ДИР — контрреволюционная организация «Движение исламской революции» («Харакят-е-энгеляб-е-ислами»), руководителем которой является Мухаммед Наби. Бандитские группы этой организации отличаются особой жестокостью и грабежами.

Из справки, полученной в ХАДе[15]

На марше старались идти в колонне по двое, в шахматном порядке, чтобы не попасть под одну очередь или гранату.

Кроме оружия и снаряжения, Али казалось, что он несет на своих плечах еще и солнце. Оно прожгло все нутро, давило к собственной тени, устало карабкающейся на склон. Воздух в глазах начал покачиваться, превращаясь в волны виденного однажды водохранилища под Кабулом. Дойти бы до воды. Дойти…

Жара и страшная усталость, сжавшие грудь и сделавшие свинцовыми, дрожащими при малейшем напряжении ноги, расплющили радость и волнение от встречи с родиной. И он готов был снова променять эти хребты и кручи родных гор на переполненную беженцами палатку в лагере, где у него есть место и где у входа стоит бочонок с теплой, но — водой… Опять вода! Когда же будет привал и разрешат сделать глоток из фляги?

Али нащупал на ремне обшитую войлоком пластмассовую фляжку. Под рукой тяжело и притягательно покачивалась вода. Его вода, которую не дают выпить.

— Привал!

Может, это слово вообще никто не произнес, но люди так желали его услышать, что, когда шедший первым Делавархан резко обернулся, мятежники уже сидели, лежали там, где застало их это слово. Руки судорожно отвинчивали пробки у фляг, раскрытые рты со спекшейся слюной в уголках губ тянулись к горлышкам — эти люди ради глотка воды готовы были сейчас предать самого аллаха.

— По глотку. Не торопитесь. Только освежите рты. — Делавархан шел между мятежниками, стараясь уследить, чтобы не была выпита вся вода.

Он рассчитывал без отдыха преодолеть последние хребты. Уже видна была Черная гора, а там за ней — и долина. Надо спешить. Семь суток отряд уже на территории республики, а еще не сделано ни одного выстрела. Надо быстрее, как можно быстрее запятнать всех кровью. Пусть стреляют во что угодно — в автомобиль, в дехканина, в мечеть, главное, чтобы против соотечественников, против республики. После этого отпадут мысли о побегах.

Обойдя растянувшуюся колонну, Делавархан сделал сам несколько медленных глотков теплой, чуть подсоленной воды. Влага медленно сняла сухость во рту, блаженно разлилась внутри. Этих глотков было мало, совсем мало для обезвоженного, выделившего почти всю соль организма, но прежние походы научили Делавархана пуще всего беречь в горах воду. Беречь даже в том случае, если знаешь, что через час-полтора они будут у колодца с холодной, свинцово поблескивающей глубоко внизу водой.

Главарь приметил один из камней, поднялся к нему, пристроил голову в короткую тень. Вытащил тщательно нарисованную схему Кабула и его северных пригородов.

Задание, полученное Делаварханом, было новым, но, если судить по авансу, равному плате за два первых похода, прибыльным.

Делавархан провел пальцем по коричневой нитке шоссе из Кабула на север и, не доходя до одного из провинциальных центров, остановился. Здесь. Это его район. С сегодняшнего вечера, а окончательно с завтрашнего утра все северные дороги, ведущие в столицу будут перерезаны отрядами муджахиддинов. Полетят в воздух мосты, лягут в разбитый, занесенный пылью асфальт и в грунтовку мины, поджидая автомобили, замрут в засадах отряды. Парализовать жизнь Кабула с севера, перекрыть все артерии, дающие столице продукты, топливо, энергию, — таких операций Делавархан еще не видел.

Этим он занимался раньше и думал, что неплохо зарабатывал. А оказывается, за политику сейчас дают намного больше, чем просто за убийство. Все-таки господа из-за океана знают толк в этих делах: практика, черт возьми! Первому, кажется, эта мысль пришла в голову Амир Джану. Впрочем, он всегда утверждал, что идти с оружием на власть глупо. Он работал ночами: поджигал, травил, взрывал — и ведь в самом деле держал уезд в своих руках. А когда ему подкинули идею с переодеванием, он тут же достал форму царандоя и «командос».

Говорят, в последнее время жители кишлаков, когда видят, что через селение идут правительственные войска, выставляют фотографии родственников, которые за новую власть, идут муджахиддины — фотографии мятежников. Амир Джан, переодевшись в капитана «командос», лично застрелил пять женщин, которые поспешили вынести портреты близких людей в такой же форме, как у капитана. Теперь каждый мужчина кишлака считает своим долгом убить царандоевца или парашютиста правительственных войск.

Вот и его сегодняшнее дело — политическое. Главное в нем — достать советскую форму и советское оружие. Потом все просто. Останавливают автобус, в него заходят два-три человека, переодетых под шурави, обыскивают пассажиров, забирают найденные деньги, оскорбляют женщин, а для гарантии какого-нибудь почтенного аксакала недалеко, на глазах у всех, расстреливают. И все. Пусть автобус катит дальше. Делавархана убедили: полдня такой работы — и к вечеру весь Кабул будет знать о зверствах шурави. Спичку зажгут другие, которые около центрального стадиона на угнанном советском «уазике» собьют на дороге какого-нибудь мальчишку-оборвыша. И то, что не удалось в феврале восемьдесят первого года и много раз потом, должно вспыхнуть сейчас. И сжечь все дотла. И тогда он, Делавархан, получит то, что должен иметь, — власть, деньги, землю и людей.

Что ж, он готов ради этого сбивать сапоги, глотать пыль, неделями не мыться, спать на камнях. Но он возьмет свое. Он возьмет столько, сколько посчитает нужным. И за это, сегодняшнее, он сполна отыграется на шкурах этих же людей, которые лежат сейчас под камнями у его ног и которые сами потом подставят спины.

Делавархан свернул схему, вложил во влажный от пота целлофановый мешок. И вдруг резко поднял голову, почувствовав на себе чей-то взгляд. «Так, это ты, Саид. Следи, следи, недолго осталось. Не нравишься ты мне — и аллах меня за это простит».

Главарь отыскал взглядом Содика Урехела: тот еще в Пакистане получил свою тысячу афгани за досмотр Али и Саида и теперь не должен был оставлять их наедине. Содик угодливо закивал, но Делавархан выразительно положил руку на кобуру. Содик замер, что-то быстро зашептал, но поднялся из-за своего укрытия. Покачиваясь от усталости, он прошел вперед, сел между Саидом и Али. Здесь все камни были заняты, и Содик, проклиная в душе солнце, Делавархана и его деньги, вынужден был сидеть на сорокаградусной жаре.

«Неужели такие, как они, управляют сейчас страной? — думал главарь. — Как аллах посмел допустить подобное? На что они способны, кроме как ползать у ног? Что может этот трусливый Али? Или жадный Урехел? А Саид? Хотя, впрочем, поднять взгляд на хозяина — и то уже чересчур много для дехканина. Но ничего, ничего…»

Делавархан провел ладонью по уже заросшим щетиной щекам, увидел ногти с набившейся под них грязью и, словно желая как можно быстрее избавиться от реальности, решительно поднялся, начал собираться в путь.

Стали подниматься и мятежники, зная, что Делавархан ждать не будет, а догонять в дороге — это всегда труднее.

И Али уже через несколько минут ходьбы начал мечтать о воде и отдыхе, будто и не было привала. Взгляд, не удерживаясь на спине впереди идущего мятежника, скатывался в еле приметную тропку под ногами. Али чувствовал, как на бедре плещется вода во фляге.

Кому нужны эти муки, похожие на пытку, размышлял Али. Почему на его долю выпало такое? Зачем эта революция, перевернувшая все вверх дном? Она отняла Фазилу! Из-за нее погибла мама и потерялась сестра! Революция заставила его быть беженцем, а теперь вот — бандитом. Из-за нее он должен убивать своих соотечественников. Пять раз не убьет — убьют его. О-о, милосердный аллах, покарай того, кто зажег эту братоубийственную войну. Где переждать ее? Кто вернет то, что у него было, — родителей, сестру, Фазилу, дукан, спокойную жизнь, наконец!

Вдруг Али почувствовал, что колонна ускорила шаг. Он сделал над собой усилие: приподнял, расправил плечи, оторвал взгляд от пыльных, иссеченных галькой сандалий и сразу же увидел долину. И первое, что отметил Али, — в ней много зелени и домов. Значит, там вода и отдых. Дошел. До-шел!

Неожиданно резко, словно сорвавшись с вершин, с каждой минутой усиливаясь, подул ветер. Со склонов, с которых, казалось бы, уже на тысячу лет вперед все смыто и где все прочищено дождями и ветрами, поднялась и понеслась на отряд, на долину пыль.

Хорошо, подумал Делавархан, теперь нечего бояться, что их появление в долине будет замечено.

Торопясь, почти бегом он начал спускаться с горы. Внизу, не давая людям ни минуты отдышаться или сорвать по пути гроздь винограда, узкими проходами, вдоль небольшой речушки он вывел отряд к дому Карима.

Обитые цинком ворота распахнулись почти сразу после стука, словно отряд уже ждали. Войдя в просторный двор, мятежники тут же садились, ложились вдоль стены, не снимая оружия и не обращая внимания на бродивших телят, несущуюся пыль, ветер. Тут можно было отдохнуть и вдоволь напиться воды.

Молодой худой афганец, открывший ворота, молча провел Делавархана в дом. Указав на узкую лестницу, ведущую наверх, поклонился и исчез.

По скрипучим стертым у перил ступенькам Делавархан поднялся в комнату Карима. Он отметил про себя появление в ней шкафа и двух новых сундуков, которых в последнюю встречу не было.

Карим стоял посреди комнаты и радостно протягивал навстречу пухлые короткие руки. Однако с места не трогался, и Делавархан вынужден был подойти сам.

«Все такой же сытый, хитрый и жадный», — подумал он, прикладываясь щекой к щеке.

— Как прошел путь? — усадив гостя на подушки, женским голоском спросил Карим. Не дождавшись ответа, закивал головой: — Слава аллаху, что все хорошо. Да не знай больше усталости. Вот, отведай чаю, а я сейчас.

Он выглянул за дверь, кого-то окликнул. Вошла женщина в бледно-сиреневой парандже, поклонившись, замерла у порога.

— Абида, у меня гость. Он долго шел. Окажи ему почесть, принеси воды и помой ноги.

Девушка замешкалась при выходе, обернулась на Делавархана.

— Иди, иди, гость ждет, — повторил Карим.

Абида вышла, по ступенькам застучали ее туфли, и Карим кивнул:

— Прислужница моей жены. Тринадцать лет, а уже строптивая. Нехорошо, нехорошо, — покачал он головой, словно это Делавархан был строптивым и не слушался своего хозяина, — Уже наслышалась про революцию, бедняжка. Я ее подобрал в Кабуле в феврале, после того неудачного мятежа. У нее не было родителей, и куда-то исчез ее брат Али…

— Постой, Али? — переспросил Делавархан, вспоминая биографию одного из своих мятежников. — Не Гандж Али?

— Гандж Али, — удивился и Карим.

В это время вошла с тазиком воды Абида, медленно подошла к Делавархану, расшнуровала ему ботинки, и тот с удовольствием сунул потные ноги в прохладную воду. Опустившись перед ним на колени, девушка несмело, осторожно начала мыть ноги. Прикосновения ее дрожащих рук напомнили Делавархану о его шести женах, которых он не видел уже пять месяцев. О-о, как бы они его вымыли!

Он прикрыл глаза, чувствуя только руки молодой женщины…

— Абида, — раздался вкрадчивый голос, и Делавархан вынужден был прервать видение, открыл глаза. Замерла и женщина. — Делавархан — мой гость. Уважаемый гость. Поэтому сегодняшнюю ночь ты будешь спать с ним, он будет твоим господином.

Делавархан увидел, как задрожали в воде руки Абиды, как она потом сжала их, и улыбнулся. Он наклонился, и уже на глазах хозяина приподнял чадру, посмотрел на склоненное лицо девочки. Тонкие губы ее тряслись, по щекам текли слезы. «Ничего, поплачь, мне это не то что безразлично, а даже как-то интересно. Только от братца тебя надо подальше спрятать», — подумал он.

— Что, красавица, недовольна? — Не давая Абиде увернуться от взгляда, он цепко ухватил ее маленький острый подбородок.

Девушка, закрыв глаза, тихо прошептала:

— Вы… вы… вот отыщется мой брат…

— О-о, — удивился Делавархан и с издевкой посмотрел на Карима. — Карим, я женщине еще не разрешил говорить, а она уже угрожает. Но так и быть, я разрешаю тебе говорить. Хочу послушать, что будет, если отыщется твой брат Гандж Али. — Он снова сжал ее подбородок.

— Он вас всех… всех… Он отомстит за меня.

Сокрушенно покачав головой, Делавархан опустил паранджу и с ухмылкой посмотрел на хозяина дома. Тот багровел, нервно перебирая четки.

— Ничего, пока твой брат найдется, мы еще поживем, даст аллах. Пошла вон! — Он толкнул Абиду ногой, та упала, путаясь в парандже.

— А мы сегодня ночью удачно сходили под Кабул, — засеменил в дальний угол Карим, желая быстрее сменить разговор. Порывшись в тряпках, он вынес к оконцу мешок, развязал его. — Девять штук, все партийцы.

Он сунул руку в мешок, вытащил за волосы отрубленную голову и показал ее гостю. Абида в ужасе закричала, пошатнулась, выронила таз с водой. Брызги полетели на мужчин, и Карим замахнулся отрубленной головой на девушку:

— Убью!

Абида, словно слепая, с выставленными вперед руками бросилась к двери.

— Вернись! — крикнул Карим, сгорая от стыда перед гостем за непослушание прислужницы.

Но Абида уже выбежала во двор. Кругом были бандиты, и она замерла, испуганно схватившись за голову, когда заметила у стены молодого парня с непонятной коричневой трубой у ног.

— Держи ее! — раздался тонкий срывающийся голос Карима.

Выкрик словно подтолкнул Абиду, и она, увидев наконец ворота, бросилась к ним. Люди Делавархана поднимались медленно, нехотя, и тогда Карим кинулся к воротам сам. Но тут же отпрянул назад, схватился за пояс, где обычно носил пистолет. Оружия не было, он подскочил к одному из мятежников, вырвал у него из рук винтовку, припал на колено, начал целиться.

Среди общего оцепенения от стены метнулся Саид и дернул ствол винтовки вниз. Пуля, отбив кусочек глины, вошла в стену. И в следующий миг Саид, выхвативший у хозяина винтовку, почувствовал страшный удар в шею, сваливший его наземь. Прежде чем потерять сознание, он увидел Делавархана и черную точку пистолетного ствола. Огонь вырвался оттуда так быстро, что Саид не успел закрыть глаза.

Одного взгляда Делавархану было достаточно, чтобы оценить положение.

Абида, размахивая руками, бежала к дороге, по которой двигалась в сопровождении бронетранспортера колонна афганских автомобилей.

— Огонь! — скомандовал он, и мятежники торопливо задергали затворами, сгрудились у ворот, нестройно выстрелили. Девушка обернулась назад, но не остановилась. Автомобили прибавили скорость, а БТР вдруг на полном ходу спрыгнул с дорожной насыпи и помчался навстречу Абиде.

— Али! — крикнул Делавархан.

Гранатометчик подбежал, вытянулся.

— Скажите, эта женщина… — начал Али, но Делавархан перебил его:

— Она враг. Уничтожь ее! — Делавархан нетерпеливо кивнул на бронетранспортер, сам зарядил гранату, подтолкнул оцепеневшего парня.

— Но там женщина…

— Выполняй приказ! — отчеканил главарь и приставил пистолет к виску Али. — Промахнешься, будешь лежать рядом! — он кивнул на изувеченного выстрелом в лицо Саида.

Гандж Али, чувствуя расходящуюся от теплого кружка на виске дрожь, приник к трубе гранатомета.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Воин!

Родина доверила тебе благородную и почетную миссию — помочь трудящимся Афганистана отстоять завоевания революции, обеспечить мирное строительство новой жизни.

Будь всегда и во всем достоин этого доверия. Высоко неси честь и достоинство советского воина-интернационалиста.

Из обращения «Воину-интернационалисту, находящемуся в ДРА»

Первое, что увидел Спирин после выстрела, — бегущую из кишлака к дороге женщину в парандже.

Миша Евсеев, не дожидаясь команды, бросил БТР с насыпи, выжал до конца газ.

— Прикрой ее броней! — крикнул лейтенант, пробираясь к боковому люку.

Бронетранспортер, не успевая перерабатывать в скорость всю вкладываемую в него мощь, ревел и дрожал. Наконец, описав полукруг, он встал точно между кишлаком и женщиной. Крышка люка, распахнутая ногой, упала вниз, впустив облако пыли. Спирин, задержав дыхание, нырнул в люк, выскочил на ветер и сразу же увидел замершую афганку.

И в этот момент раздался выстрел. По испуганно отпрянувшей женщине, по наткнувшемуся на что-то сзади него звуку выстрела Спирин мгновенно понял, что стреляли из гранатомета в БТР. Он резко обернулся.

Дмитриев, наполовину вылезший из люка, пытался вытащить кого-то из машины. Раздались еще винтовочные выстрелы, и Спирин бросился к машине. Из люка показались нащупывающие землю ноги Евсеева, и лейтенант обрадовался: жив! Он подхватил водителя под колени, стал помогать сержанту вытаскивать окровавленного, с прожженной на груди курткой Евсеева.

Сержант, передав Евсеева лейтенанту, залег под передние колеса.

— Миша, жив? — спросил Спирин, срывая пришитый к рукаву индивидуальный пакет.

— Жив… кажется, — не открывая глаз, еле слышно прошептал Евсеев.

— Новичков, как ты? — крикнул лейтенант в люк дымящейся машины, но сержант перебил:

— Товарищ лейтенант, душманы обходят.

— Новичков! — снова позвал лейтенант, и связист тотчас вынырнул, кашляя от дыма, из люка.

— Передал, товарищ лейтенант… Успел. Сейчас им будет цирк на проволоке.

Спирин, сунув ему конец бинта, выглянул из-за бронетранспортера.

Из широких ворот крайнего дома выбегали душманы, строились в цепь. Лейтенант прикинул: человек тридцать. Много. Дорога была пустынна. Колонна автомашин, которую они сопровождали, уже скрылась за горным поворотом. Итак, вперед путь заказан, БТР подбит. Что сзади?

Шагах в десяти от них безучастно сидела на корточках женщина. Что с ней-то делать? Новичков бинтовал голову Евсееву. Держись, Миша. Самое главное — позади горы и ущелье.

— Не дрейфить, не дрейфить, — шептал лейтенант, оценивая положение. Потом решительно приказал: — Отходить в горы! Быстрее. Я догоню.

Его остановил было взгляд Евсеева сквозь щелку в торопливо накрученных бинтах, но времени подбодрить, успокоить того не оставалось.

Сержант ящерицей выполз из-под колес, набрасывая руку водителя себе на плечо. Новичков подбежал к афганке, торопливо начал что-то объяснять ей, показывая на горы, БТР и кишлак.

— Быстрее! — ныряя в дым горящей машины, опять крикнул лейтенант.

В дыму он на ощупь отыскал радиостанцию, столкнул ее к искореженному рулевому управлению. Увидел белый бок бочонка с водой, но тянуться к нему не было времени, и Алексей, выдернув кольца, бросил к рации и пулемету две «лимонки»: душманам оставлять их не стоило.

Словно надсадный, разрывающий нутро кашель, глухо раздались один за другим стиснутые броней взрывы. И еще не перестало кататься в седловинах, биться о выступы скал эхо, как в БТР снова впились винтовочные выстрелы.

Испугавшись, споткнулась и упала женщина, через нее, не увернувшись, перелетел Новичков. Пока они поднимались, Спирин успел добежать, помог подняться запутавшейся в парандже афганке.

Бронетранспортер уже не прикрывал. Душманы, потрясая в воздухе оружием и что-то выкрикивая, расползались в кольцо. Их отделяло метров четыреста голого поля, уже можно было вести прицельный огонь, но по редкому и несколько отдаленному посвисту пуль лейтенант догадался, что их рассчитывают взять живыми. Поняв это, Алексей успокоился, бежал теперь свободнее, меньше пригибаясь.

Однако чем ближе они подбегали к ущелью, тем чаще и явственнее свистели пули.

— Еще рывок! — прохрипел лейтенант.

Женщина опять упала, и Алексей, заслоняя ее, встал лицом к бандитам. Поднял, словно защищаясь, автомат. Руки дрожали от напряжения, сил не хватало вдохнуть, раздвинуть грудь воздухом, саднил сбитый где-то в спешке локоть, и Спирин впервые неожиданно для самого себя вдруг подумал: «Неужели все? Жалко».

Несколько бандитов припали на колени, прицеливаясь. Лейтенант дал длинную, веером, очередь, отметив, что при его выстрелах душманы попадали на землю, поползли к укрытиям.

«Боитесь, однако, — словно удивляясь, подумал Спирин, пятясь за товарищами. Мелькнувшая было мысль о гибели показалась нелепой. — Я еще у Зарифы и «пятнашки» не забрал», — вспомнил он и выпустил из автомата еще одну длинную очередь.

И в это время он почувствовал слабый удар в спину, чьи-то руки потянулись к его автомату. Спирин только успел снять палец со спускового крючка, как афганка схватилась за оружие, что-то забормотала под паранджой, показывая на душманов. Новичков растерянно стоял рядом, а сержант с Евсеевым уже скрывались за первыми валунами.

— Душман, душман, — указывал вперед Спирин, стараясь заслонить плачущую женщину.

— Нис, нис, — замотала головой женщина. — Али.

— Новичков, что она хочет? — испугался лейтенант, мгновенно представив невероятное: может, это не душманы, а один из отрядов самообороны?

Но тут же рядом прошла еще одна очередь.

— Новичков, возьми женщину. — Лейтенант выдернул автомат из ее рук, дал несколько очередей, не целясь, как и прежде, в наступающих. Женщина заплакала, вновь бросилась к Спирину, но Новичков подхватил ее на руки и побежал к ущелью. Лейтенант, прикрывая их, побежал следом.

За первыми валунами он упал рядом с десантниками, пропустив очередь как раз над головой. Рванул на груди куртку.

— Как Миша?

— О броню сильно ударился, — ответил сержант, наматывая новый пакет на алые пятна крови, пропитавшие старые бинты.

— Надо отходить… Идут… цепью. Если возьмут вершины — будем в кольце… Только что-то женщина волнуется…

— Во-ды, — еле слышно, почти не шевеля обожженными губами, попросил Евсеев, и лейтенант на мгновение представил, как огненная струя из гранатомета прошла прямо перед лицом водителя. Какая же это сволочь стреляла? Как посмели стрелять по женщине? Нет, тут, без сомнений, душманы, их тактика, их методы.

— Пить… — повторил Миша.

Сержант посмотрел на Спирина, тот кивнул, и Дмитриев, сорвав с пояса флягу, склонился над Евсеевым. Новичков, поглядывая на залегших душманов, передал свою флягу женщине. Та вцепилась в нее двумя руками, отвернулась. Приподняв паранджу, припала к воде.

— Нельзя много, — стыдясь своих слов, осторожно коснулся ее плеча связист. — Это последняя, надо беречь.

Спирин, набрав полный рот воды, ждал, пока она освежит язык, горло, губы. Наконец, с блаженством глотнул, заторопился:

— Все, уходите вглубь.

Сержант перекатился к нему под валун: увидев поднявшихся бандитов, нажал на спусковой крючок и под звуки выстрелов прошептал:

— Миша не сможет больше идти. Авось продержимся.

— Вряд ли, — Спирин взглянул на нависающие над ущельем скалы.

— Но мы далеко не уйдем, — вновь под выстрелы предупредил сержант. Однако, оставив лейтенанту одну свою гранату, перекатился обратно к раненому: — Давай, Миша, еще маленько… Надо… Идти…

Вначале Новичков с афганкой, потом Дмитриев с Евсеевым под огневым прикрытием лейтенанта перебрались к другим валунам, потом за карликовые айвы. Спирин стрелял теперь выборочно, отсекая душманов в первую очередь от гор. Те как-то вяло, словно смертельно уставшие, начав преследование, теперь под огнем тем более не спешили, хотя расстояние постепенно сокращалось. Долетали уже отрывки команд. И тогда Спирин стрелял на голос.

«Теперь просто так не возьмете, — успокоился Алексей, одной рукой постреливая, а второй снаряжая магазины патронами из подвешенного к поясу мешочка. — Только бы шальная какая не залетела», — подумал он, словно не шальная пуля убивает легче или ранит не так опасно.

Он услышал сзади шорох и резко обернулся с автоматом на изготовку. Однако это пробирался Новичков.

— Товарищ лейтенант, там пещеры. Штук пять. Евсеев потерял сознание. Серега тащит его. Афганка тоже больше идти не может. Лучше переждать в них, товарищ лейтенант. «Вертушки» минут через десять будут здесь, вот тогда им устроят цирк на проволоке. Продержимся. А иначе и не знаю как.

«Пещеры, пещеры… Неплохо, — обрадовался лейтенант, но вдруг вспомнил: — Но у них же гранатомет!»

— У них гранатомет, — повторил он вслух.

— Точно, упустил… Но Миша и афганка идти не могут.

— А ну-ка заставь душманов носом пыль пособирать, — качнул головой лейтенант вслед за посланной в душманов очередью. — Посматривай наверх, может, уже обходят. Дам команду, отходи.

Новичков кивнул, и лейтенант пополз назад.

Дмитриев окликнул его уже из пещеры, среди других наиболее удачно прикрытой скалами.

— Сережа, останешься здесь. — Откинувшись на выступ скалы, Спирин позволил себе несколько мгновений отдохнуть, — Минут через пятнадцать будут вертолеты, обозначишь себя. Мы с Новичковым поведем их за собой. Боеприпасы?

— Пять гранат, восемь магазинов, сигнальные ракеты.

— Если они за нами не пойдут, мы не уйдем, знай об этом. Все.

Лейтенант хотел еще сказать, что для него самое страшное — оставлять людей одних, он хотел пройти еще в черный узкий зев пещеры, но тут зачастил автомат Новичкова, и он, хлопнув сержанта по плечу, поспешил на выстрелы.

— Только осторожнее, товарищ лейтенант.

Не оглядываясь, Спирин махнул рукой. Поблизости от Новичкова прогремел гранатный взрыв.

— Олег, отходи! — крикнул ему Спирин, и связист, лавируя между валунами, подбежал к нему.

— Справа обошли, человек десять.

— Уходим.

Прикрывая друг друга, побежали в глубь ущелья. Спирин взглядом отыскал приютившую людей пещеру, махнул рукой — Дмитриев наверняка смотрит сейчас на них.

— Давай вверх! — крикнул замполит связисту.

По тактике, в горах занявший вершину дирижирует боем, а сейчас лейтенант хотел, чтобы их в первую очередь видели душманы, чтобы по ним стреляли и их преследовали. И когда вновь просвистели рядом пули, он успокоился.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Дружба предполагает взаимное содействие и, исходя из нашего желания, по мере возможности способствование развитию и процветанию дружественного Афганского государства. Мы готовы оказывать ему содействие, какое в наших силах…

Из «Инструкции полномочному представителю РСФСР в Афганистане». Июнь 1921 г.

Слисарь, заложив руки за спину, ходил вдоль карты. Горели лампочки, обозначавшие путь автомобильных колонн с грузами. Одна из лампочек тревожно мигала.

Слисарь подошел к тумблеру, выключил ее.

— Через пять-семь минут вертолеты будут на месте, — опережая вопрос командира, доложил державший связь с вертолетом молоденький лейтенант с красными от бессонницы глазами.

— Дежурное подразделение?

— Ждет команды на выход, — отозвался от телефонной трубки дежурный.

— Данные о людях?

Ему подали мелко исписанный листок бумаги. Слисарь подошел к окну, внимательно прочитал написанное.

— Внимание… Тихо, вы… «Вертушки» видят подбитый «бэтээр», — торопливо повторил лейтенант доклад с вертолетов. — При снижении были обстреляны… Людей не обнаружено… С севера идет грозовая туча, усиливается ветер. Ждут указаний.

— Дежурное подразделение — на выход. Вертолетам барражировать над районом, внимательно осмотреть ближайшее ущелье. Поднять еще одну пару.

Слисарь опять подошел к окну. «Афганец» до самой земли гнул посаженный этой весной вдоль дорожек кустарник, сорвал и трепал маскировочную сеть с домика. Изредка пробегали солдаты, укрывшись, как от пурги, с головой в куртки. В закрытую дверь первой от линии палатки царапался высокий черный пес, неизвестно когда и как появившийся в лагере.

«Гроза — это плохо. Это очень плохо», — думал Слисарь, стараясь казаться спокойным, чтобы не вносить нервозность в работу подчиненных. Все, что он мог сделать в этой обстановке, он уже сделал.

— «Санитарка» ушла?

— Уже на аэродроме.

— В ХАД сообщили?

— Да, их представитель уже выехал к нам.

«Плохо, что гроза, — опять подумал Слисарь, посмотрев в окно. — Что же молчат вертолеты?»

— «Вертушки» видят в ущелье оранжевый дым, — сообщил лейтенант.

— Где? — Слисарь повернулся к карте.

— В начале ущелья, квадрат тридцать четыре — пятьдесят семь, по «улитке» два. «Первый» снижается… Сильный ветер… Слышны выстрелы… Видят трех человек, среди них женщина.

Командир слушал молча, хотя тянуло самому склониться над рацией.

— Ну почему же молчат? — не выдержал все же он.

— Снижаются, — отозвался связист, вслушиваясь в эфир.

Слисарь, устыдившись своей несдержанности, прошелся по «дежурке». Достал пачку «Беломора», закурил.

— Один идти не может, — вдруг тихо сказал лейтенант. Связист прижал руками трубку, повторяя за «Первым» сообщение: — Без сознания. Ожоги головы, рук, груди… Больше никого не видят. Начинается гроза, из кишлака усиливается обстрел.

— Немедленно возвращаться! — приказал командир. Отдавая распоряжение, он почувствовал себя увереннее. — Вернуть вторую пару. Немедленно на аэродром переводчика. Дежурному подразделению увеличить скорость до предельного. Врачам приготовиться к приему пострадавшего. И одного врача сюда, к рации.

Настойчивый телефонный зуммер на мгновение отвлек Слисаря. Дежурный доложил, что на КПП приехал полковник Кадыр.

Встретив Кадыра, Слисарь понял, что тот сильно чем-то озабочен. Пока они шли по темному гулкому коридору штаба в кабинет, он пытался предугадать, что привело представителя генерального штаба народных вооруженных сил ДРА в этот пыльный предвечерний час к ним.

— На севере Кабула готовится крупная провокация мятежников. — Кадыр говорил по-русски почти без акцента. В кабинете он сразу же прошел к карте, стал рассматривать ее. Протерев пыльный стул, Слисарь пригласил полковника сесть. — Но не это самое страшное. — Кадыр покрутил, разминая, в пальцах сигарету, задержался взглядом на семейной фотографии командира шурави под стеклом: у него от семьи не осталось никого. — Товарищи из ХАД просили передать, что несколько отрядов мятежников хотят овладеть формой советских солдат и в ней творить бесчинства среди населения. Представляешь?

Он поднял взгляд на Слисаря, и тот словно впервые увидел его лицо, осунувшееся, с темными кругами под глазами. Левая рука, через которую аминовские палачи пытали его током в тюрьме Пули-Хумри, мелко подрагивала на столе.

— Одним словом, мы ждем вооруженных провокаций в Кабуле, — закончил Кадыр. — Генштаб попытается их пресечь, но и вам надо бы предупредить посты и колонны, идущие с севера. Я согласен с тобой, что нужно внешние посты охраны Кабула вывести как можно дальше. Врага надо бить дальше от дома, ты прав. Нет, чай не буду, некогда. — Он выставил ладони навстречу вошедшему в кабинет с чайником в руках посыльному, встал. — Все, Валентин Евгеньевич. Судя по обстановке, я, кажется, не попаду к тебе на прощальный ужин. Если не буду, не обижайся.

Он приблизился к вышедшему из-за стола Слисарю, и они обнялись посреди кабинета.

— Спасибо тебе, Кадыр, за помощь. Будь жив.

— Ташакор[16] и тебе, Валентин Евгеньевич.

Кадыр направился было к двери, но вдруг остановился:

— Ты знаешь, я вот о чем думаю: если бы наши люди сумели побывать у вас в стране и посмотреть, что такое социализм, война бы прекратилась. Извини, что у нас есть еще такие, кто стреляет в революцию, в вас. Они поймут, необходимо только время. А ты не сердись, что тебе у нас трудно.

— Мой дед, Кадыр, был революционером, так что это у меня в крови, — полушутливо ответил Слисарь. Но тут же посерьезнел: — Нет у меня обиды на вашу страну. Более того, я горжусь, что помогал вашей революции.

За окном вначале тихо, потом раскованно прогремел гром. Слисарь и Кадыр еще раз обнялись, заспешили к машине.

Сам того не зная, Кадыр затронул запретную для Слисаря тему. Он ждал встречи с семьей и возвращения на Родину. Но от того, что он уезжает, а подчиненные остаются здесь, возникало чувство вины. И хотя, как выразился один из его заместителей, он «был на посту до тех пор, пока не пропела труба», легче было отпускать самых опытных офицеров, чем уезжать самому.

А может, это боязнь доверить людей новому командиру? Но ведь он сам когда-то впервые ступил на землю Афганистана, и самоходка тащила севший на мосты «уазик» по раскисшему весеннему полю к палаточному городку. И он растерялся, когда в первый раз доложили о подрыве сразу трех автомашин и ждали его решения… Если бы можно было передать новому командиру весь свой опыт!

А может, им было под его началом тоже нелегко? Сумел ли он как командир поднять сознание людей до того уровня, какой требуется здесь? Сумел ли настроить личный состав на бескорыстие и полную самоотдачу в оказании интернациональной помощи? Все ли до конца поняли великое значение этих слов? А сумел ли смягчить разлуку с семьями, родными и близкими? Все ли сделал для того, чтобы сохранить людей? Борьба ведь становится все более изощренной и жестокой. Как сбить новую волну провокаций? Здесь будут не просто жертвы. Она задумана, чтобы опорочить советских воинов, зачеркнуть все то, что сделано доброго за эти годы. Кадыр согласился, что надо бить врага как можно дальше он столицы, от сердца революции. Чем спокойнее в Кабуле, тем увереннее чувствует себя вся страна. Но что выставить в противовес готовящейся провокации? Усилить посты? Душманы не дураки, сильного обходят, на рожон не лезут. Значит, надо придумать другие ходы… Скажем, так: идет машина…

Слисарь вернулся в свой кабинет. Чистого бумажного листа на столе не было, и он развернул еженедельник, быстро сделал кое-какие наброски. Закурил, успокаиваясь и тщательно их обдумывая. «Черт, это же можно было использовать и раньше…»

Потянулся было позвонить Кадыру, но тот, видимо, еще не доехал до места. Тогда он постучал по дощатой стене в соседний кабинет. Через минуту вошел начальник штаба.

— Анатолий Иванович, приезжал полковник Кадыр, обстановка такова… — Слисарь рассказал о разговоре с афганцем. — Я вот здесь набросал небольшое мероприятие, взгляни.

— Вы думаете, получится? — спросил начштаба, просмотрев расчеты.

— Здесь никакой гарантии, только проценты надежды. Бандиты наверняка будут останавливать, кроме автобусов, и фургоны с продовольствием. И если афганские товарищи обложат их внутри мешками с песком, сделают бойницы, поставят пулеметы — это будет уже бронефургон, крепость на колесах. На каждую дорогу надо пустить пять-шесть штук, и пусть они курсируют на малых скоростях вблизи вот этих мест. — Слисарь указал на синенькие крестики на карте. — Повторяю еще раз: твердой гарантии, что остановят именно здесь, нет, но проценты надежды есть. И афганским товарищам их надо использовать. Берите «бэтээр», езжайте к полковнику Кадыру и расскажите ему замысел. Если согласится, останетесь, поможете с расчетами. Главное, чтобы их бронегруппы и вертолеты пришли через три-четыре минуты в расчетный квадрат. Все, Анатолий Иванович, езжайте. Полковнику Кадыру я еще позвоню лично.

— Есть! — ответил начштаба.

Слисарь вышел из штаба вслед за ним.

Удастся ли обмануть? Впрочем, сейчас главное — удержать волну провокаций, насколько это возможно. Нелегко будет находящимся в фургоне, но Слисарь знал, что в афганской армии есть преданнейшие революции люди, готовые на любой риск ради великого дела.

«А водитель? Его же расстреляют в упор, — подумал он. — Нужно из кабины сделать лаз в фургон, чтобы водитель тоже мог укрыться за мешками».

Его окликнули из «дежурки», и Слисарь поднял голову навстречу несущейся пыли. Из «окна» выглядывал связист:

— Водитель пришел в себя. Сержант говорит, что Спирин и Новичков увели банду за собой в ущелье. Дежурное подразделение приступило к их поиску.

Слисарь не знал, радоваться или нет сообщению. Но оно вносило некоторую ясность и давало нить для поисков. А вообще-то здесь он научился обходиться без мыслей «а вот если бы»: обстановка требовала только конкретности и оперативности.

В «дежурке» он сел за стол, четким, уверенным движением тактика срисовал с карты ущелье, проставил километраж. Подумав, нарисовал сетку дождя.

— Надолго гроза? Что сообщают из аэропорта?

— Часа на три-два, — ответил дежурный.

— Запишите распоряжения. Первое: оповестить все соседние подразделения, посты и колонны о возможных провокациях. Второе: с девятнадцати часов форма одежды для всех, от солдат до офицеров, — комбинезон: в иной форме афганские посты будут всех задерживать до выяснения личности. Третье: ограничить выход машин из расположения лагеря. Дежурным подразделениям до особого распоряжения находиться рядом с боевыми машинами. Четвертое: офицеров штаба и командиров подразделения через пятнадцать минут ко мне на совещание.

По крыше, подоконнику, стеклам крупно и сильно забарабанил дождь. Слисарь подошел к окну. На асфальтовых дорожках лагеря уже рябились от ветра лужи, и только кустарники и деревца, посаженные этой весной на совместном советско-афганском субботнике, словно ожили, умыто сверкая зеленью.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В своей справедливой борьбе мы всегда чувствовали и чувствуем могучую солидарность наших надежных и верных друзей, и прежде всего нашего великого и естественного друга — СССР.

Генеральный секретарь ЦК НДПА Б. Кармаль. 1981 г.

Делавархан тысячу раз уже проклял себя, что соблазнился легкой наживой и затеял погоню в ущелье. Люди, не успев отдохнуть после похода, шли вяло, и он чувствовал их полнейшее безразличие к происходящему. Каждый только старался быть подальше от него, боясь попасть под горячую руку.

Но еще в большую ярость пришел Делавархан, когда понял, что они преследуют только двоих. Он оглянулся, прикидывая, сколько времени потребуется на возвращение, но в это время над кишлаком зависли два вертолета.

— Вперед, скоты! — Он вытащил пистолет, направил его на отставших.

Назад дороги не было. За эти годы он хорошо изучил шурави: своих они в беде не оставят. За вертолетами придут машины, и потребуется день, два, неделя, но своих шурави будут искать до последнего. Нет, надо уходить из этого района, и уходить скорее. Но этих двух, уведших их за собой, он уже не упустит. Он их возьмет живыми, и пусть горы содрогнутся от той казни, которую он им придумает.

— Быстрее, быстрее! — Главарь подскочил к гнувшемуся под тяжестью гранатомета Али, больно ткнул стволом пистолета в бок:

— Еще раз отстанешь, пристрелю, как Саида.

«Ну и убивай… убивай… Я больше все равно… не могу… — Али остановился, пытаясь слизнуть с губ запекшуюся пленку. — Все. Конец!»

Сзади кто-то подтолкнул его в спину, и Али сделал несколько шагов вперед.

— Соберись, — негромко приказал кто-то рядом. — Сейчас пойдет дождь, будет легче. Оставь сумку, я помогу.

Рядом шел бородатый угрюмый Гуламсахи. Он незаметно снял у Али с плеча сумку, отстал на несколько шагов, но держался теперь все время рядом.

«Не один, — с облегчением подумал Али. — Значит, не все звери. Надо уходить. Уходить с ним. Юркнем за скалы, затаимся — вдвоем выживем. Уходить!»

По лицу вместе с пылью ударили капли дождя, и Али, раскрыв иссушенный рот, поднял голову. Пыльная буря стихала, за ней низко, тяжело, уверенно шли темные грозовые тучи. Ветер становился чище, холоднее, и Али передернулся, представив, как гроза накроет их в этом узком ущелье.

— Догнать! Взять живыми! — услышал он где-то поблизости хрип Делавархана и пошел быстрее, стараясь не привлекать больше его внимания.

«Уйти, уйти во время грозы», — твердил теперь без остановки Али.

Он оглянулся на бородача. Тот незаметно ободряюще кивнул, ускорил шаг и теперь шел почти рядом.

От его уверенной походки, спокойного взгляда Али вновь стало легче на душе. «Доверюсь ему, во всем доверюсь», — устало подумал он, и, решив это, словно испил глоток воды.

Дождь зачастил, вокруг потемнело, и Али, думающий только об уходе, не сразу услышал пальбу бандитов.

— Ложись! — дернул его за руку Гуламсахи, и они упали под один камень. — Кажется, прижали шурави к обрыву. Делавархан горы знает.

Али и Гуламсахи внимательно посмотрели друг на друга. «А вдруг он подослан Делаварханом?» — неожиданно испугался Али.

— Будем уходить? — вдруг сразу, без намеков, не опуская взгляда, спросил Гуламсахи, и Али непроизвольно кивнул. — Давай за мной.

От камня к камню, словно выбирая позицию, Али стал перемещаться вслед за Гуламсахи на левый фланг, подальше от главаря. Он не замечал ни дождя, ни других мятежников, исчезла усталость, им владел только страх, что в последнюю минуту все исчезнет, провалится, и свобода, мелькнувшая в лице уверенного бородача, теперь уже навсегда закроет свои ворота.

Бандиты нехотя, наугад стреляли из-за камней. Дважды что-то крикнул Делавархан, и выстрелы прекратились. Наступившая тишина испугала Али еще больше, и он затаился под камнем, сжался. Дождь сек по спине, по коричневой трубе гранатомета, еще пахнущего гарью. Прямо перед лицом, раздвигая камешки, прокладывал себе путь ручеек.

— Ты что? — вернулся к нему Гуламсахи, тронул за плечо.

— Боюсь, — сознался Али. — Погоди немного, я сейчас, одну минуту. А мы куда пойдем?

— Ты по-русски говоришь?

— Немного. Уже забыл. А что? — не понял Али.

— К шурави пойдем. Крикнешь потом им, чтобы не стреляли.

— Куда? — изумился Али. — К шурави? К этим?

Он посмотрел вперед, где затаились, прижатые к обрыву, советские солдаты. Гуламсахи кивнул, и Али зашептал ему прямо в ухо:

— Но ведь их… их… их сейчас… Надо уходить назад!

— Вчетвером мы продержимся, — Гуламсахи уверенно стукнул по камню.

— А может, тогда этих отсюда… тихо, сзади, ножом? — искал выход Али. Оказалось, встать против банды было так же страшно, как и быть в ней.

— Нет, Али, я солдат. Я убью их в бою, а вот так, как мясник, — нет.

У Али кругом шла голова. А может, Гуламсахи — из агентов Бабрака, которых так упорно ищут во всех отрядах? Но разве коммунисты такие? И вообще, как он, Али, пойдет к шурави, если подбил их бронетранспортер?

— Али! Где Али? Гранатометчика к Делавархану, — пронеслось по цепи.

— Уходим. Быстрее! — Гуламсахи дернул за собой растерянного Али и, почти не скрываясь, побежал вперед.

— Гранатометчик! Али! — неслось им в спины, и Гандж Али ждал, когда вместо криков прогремят выстрелы.

И они прогремели — вначале пистолетный, потом винтовочные, а потом, казалось, сами горы обрушились под раскат грома. Али, стиснув голову, прижался к скале и так замер, пока в горах не стихло.

Когда он раскрыл глаза, Гуламсахи спокойно лежал перед ним на спине и дождь хлестал прямо в его полуоткрытый рот. Али со страхом уставился на этот рот, ожидая чуда.

И губы бородача дрогнули. Али бросился на колени перед раненым, чувствуя, что это не Гуламсахи умирает, а его надежда на спасение.

— В генштабе… полковник Кадыр… Уходи, — расслышал он еле внятное.

У Гуламсахи приоткрылись глаза, и теперь дождь хлестал и в рот, и в глаза, но ни один мускул больше но дрогнул на лице бородача.

Али бросил гранатомет, вытащил из-под Гуламсахи винтовку, побежал дальше. Подворачивались ноги, вокруг гремел гром вперемешку с выстрелами, но ему уже ничего не оставалось делать, как бежать. Бежать, бежать и бежать — от Делавархана, от смертей и как можно дальше.

— Стой! — раздалось вдруг спокойно и властно совсем рядом.

Али словно ткнулся в стену — команда прозвучала по-русски.

— Не стреляй, я не душман, я ушел, — начал подбирать русские слова Али, еще никого не видя.

— Оружие на землю. Отойди, — приказал все тот же властный голос, и Али безропотно положил винтовку. Потом, спохватившись, вытащил припрятанный пистолет Абдульмашука, тоже бросил на землю. Как сразу спокойно и безразлично стало без оружия. Будь что будет! Останется жив — во веки веков не возьмет в руки даже ножа.

Из-за камня выскользнул советский солдат, подобрал оружие. За ним вышел офицер.

— Из банды? — спросил он.

— Да, убежал. Душман — зверь. Мы бежали вдвоем, но Гуламсахи убит, я один…

— Банда вся здесь или кто-то остался у входа в ущелье? — перебил его офицер.

— Вся здесь, — с сожалением сказал Али.

— Хорошо, это как раз хорошо. — Офицер отступил за камень, и Али, боясь опять остаться один, шагнул навстречу:

— Не оставляйте меня. Возьмите меня с собой. Я не хочу быть душман. Они убьют меня.

Советские переглянулись, и Али замер, ожидая ответа.

— Хорошо, — произнес офицер, кивком головы стряхивая с бровей, носа, подбородка капли дождя. — Но пока будешь без оружия. И не вздумай шутить! — Он похлопал по автомату.

Али вслед за ними отступил за камни и тут же понял, что бежал он сюда не к своему спасению, а к гибели: горы после небольшой площадки отвесно падали вниз.

Он отпрянул от края пропасти, посмотрел на советских. Офицер спокойно всматривался в сторону банды, солдат набивал патронами магазины. Неужели они верят, что выстоят?

— Сколько их? — спросил офицер.

— Восемнадцать. Теперь восемнадцать.

— Товарищ лейтенант, а может, попробуем все же как-нибудь спуститься? — Солдат тоже подошел к краю пропасти..

И в этот момент прогремели выстрелы. Али успел увидеть, как качнулся над пропастью солдат, и увидел еще то место, где сквозь прилипший к телу китель чиркнула по касательной, разворотив для себя место, пуля, — чуть ниже лопатки. И когда солдат должен был упасть вниз, туда, куда только что смотрел, лейтенант в броско схватил его за ремень. Однако солдат, хоть и замедленно, но все равно кувыркнулся вниз, и лейтенант, цепляясь за землю подбородком, коленями, носками ботинок, тихо съезжал к краю пропасти.

Опять засвистели пули. Али совсем рядом услышал голос Делавархана, и лейтенант, не поднимая подбородка из какой-то выбоины, шепеляво прохрипел:

— Штреляй!

Али кинулся к оставленному лейтенантом автомату, нажал на спусковой крючок и выпустил весь магазин в поднявшихся в рост прямо перед ним трех бандитов. Лихорадочно пересоединил магазин, выбирая новую цель. Однако бандиты затаились.

— Отпускай, лейтенант, — услышал он за спиной и, вспомнив про советских, повернулся к ним. Но тут душманы опять поднялись в атаку, и Али снова упал за камень. И уже сквозь выстрелы слышал:

— Бросай!

— Молчи…

— Зачем вместе?.. Это же не цирк…

Али оторвался от автомата, метнулся к ним. Ухватив лейтенанта, удержал его, а потом помог вытащить солдата.

А Делавархан готовил к броску очередную тройку. Дождь заметно стихал, и потому главарь спешил и нервничал: знал, что из первых же просветов в тучах вынырнут вертолеты.

— Вперед! — поднял он пистолет на очередную тройку.

Мятежники, сгибаясь, словно стараясь сделаться меньше, бросились вперед.

Один из троих бандитов достиг камней, за которыми прятались советские, мгновение что-то высматривал, потом махнул рукой. Мятежники, поглядывая на главаря, медленно, крадучись, готовые в один миг юркнуть, увильнуть от пуль, сужали полукруг. Выстрелов не было…

Сначала Делавархан увидел Али. Пуля попала ему прямо в переносицу, дождь смыл кровь, и во лбу бывшего подчиненного зияла дыра.

«Но нет, ты не революционер, ты это от страха, — успокаивая себя за промашку с Али, пнул его ногой главарь. — Ты был и остался торговцем, ищущим выгоды. И до революции тебе еще далеко. Теперь навсегда, Но то, что ты поднял оружие против меня, — уже плохо».

Делавархан видел, что советские лежали рядом с пропастью, всего в двух шагах от Али.

Главарь медленно подходил к офицеру, всматриваясь в еще совсем мальчишечье лицо с закушенной, видимо, от боли нижней губой.

«Э, да он, похоже, потерял сознание», — с удовлетворением подумал Делавархан и перевел взгляд на сложенные вместе руки. И вдруг отпрянул, увидев меж пальцев рубчатую сетчатку «лимонки».

— Отходи! — крикнул он сгрудившимся на пятачке дошедшим до края пропасти мятежникам.

Но на этот раз их сильнее испугал не крик главаря, а рожденный в грозовом еще небе и мгновенно всеми услышанный стрекот вертолетов. Машины вынырнули через рваные клочья туч прямо над ними, и мятежники, забыв обо всем, бросились за валуны. Делавархан, не целясь, выстрелил в сторону лейтенанта, а потом, понимая, что это глупо и бесполезно, однако не имея сил унять злобу, выпустил всю обойму в вертолеты.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Завтра в Узбекистане сохранится жаркая погода. Ночью возможны грозы…

Из сообщения Гидрометцентра СССР.

Зарифа проснулась среди ночи от раскатов грома. Тени, брошенные молнией в углы комнаты, перестук дождинок по стеклу и подоконнику, несущийся по водосточной трубе поток воды — все это встревожило ее, прогнало сон. Она все же попыталась сомкнуть веки, но стало еще страшнее. Тогда Зарифа тихонько окликнула подругу, у которой она осталась ночевать из-за грозы:

— Шаха…

Очередная молния вновь обнажила комнату, и Шаха, поднявшись на зов подруги, испуганно прикрылась одеялом.

— Иди ко мне, — пережив рокотание грома, попросила Зарифа.

Шаха перебежала к подруге, нырнула под одеяло. Несколько минут девушки, обнявшись, лежали молча на узкой кушетке, прислушиваясь к ночной грозе.

— Зарифа, скажи, почему ты отказала Бахтияру? — тихо спросила Шаха. — Ведь он так любит тебя и предложение делал, я верю, от чистого сердца.

Зарифа сильнее прижалась к подруге, положила голову ей на плечо.

— Потому что я думаю о другом.

— Ты о том офицере, чьи монеты хранишь в шкатулке? Может, он уже все забыл. Сколько же ты будешь ждать?

— Не знаю.

«Все это ты себе придумала», — хотела сказать Шаха, но прикусила язык. Словно извиняясь за обиду, которую могла нечаянно нанести подруге, поцеловала ее в щеку.

— Там у него жарко, — заговорила Зарифа, глядя в окно, — и он, наверное, обрадуется дождю. Давай подойдем к окну.

— А молния? — испугалась Шаха.

— А мы возьмемся за что-нибудь алюминиевое, тогда она не тронет, — вспомнила Зарифа, что этому учила бабушка. — Вот тарелка.

Поежившись, она вылезла из-под одеяла, высыпала из тарелки на стол черешню, протянула тарелку подруге. Укрывшись одеялом, девушки, держась за тарелку, подошли к окну.

— Представляешь, Шаха, какая красота и свежесть будут утром. Ведь грозы очищают, омывают землю.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Союз Советских Социалистических Республик.
Слисарю Валентину Евгеньевичу.

Валентин Евгеньевич, здравствуй. Небось куришь свой неизменный «Беломор»?

Но разговор сегодня не обо мне.

Помнишь, перед самым твоим отъездом из республики ваши солдаты спасли афганскую девушку? В тот день еще гроза была (кстати, в Кабуле сегодня опять дождь). Эта девушка, Абида, сейчас моя приемная дочь. Недавно она рассказала, что якобы среди душманов в доме Карима видела человека, очень похожего на ее брата Али. Бандитов из отряда Делавархана мне разыскать не удалось, слишком много времени прошло. А вот вчера совершенно случайно от ваших товарищей я узнал, что вроде бы лейтенант, который был в той группе, служит вместе с тобой. Я и подумал: может, он что знает? По старой дружбе и памяти: если сможешь, постарайся найти его и расспроси подробно о том бое. Вдруг что-то прояснится.

Обнимаю тебя. Буду с надеждой ждать ответа.

Солдат Апрельской революции Кадыр А.».

«Демократическая Республика Афганистан, город Кабул,
тов. А. Кадыру.

Салам алейкум, дорогой Кадыр.

Рад твоему письму. Знаю, как ждешь моего ответа, поэтому пишу в этот же день и сразу о деле, волнующем тебя и твои дочь.

Лейтенанта Спирина искать не нужно было — да, он служит в одной из частей.

В том бою к ним перебежал от душманов парень-афганец, потом они вместе вели бой. Парня он запомнил плохо, не до того было. Нос вроде бы у него с горбинкой, сросшиеся на переносице брови. Больше ничего не помнит. Парня убило в голову за несколько секунд до того, как появились вертолеты. Это все, что он сказал мне по телефону. Спирин сейчас получил отпуск и уехал в Ташкент, вроде намечается у него там свадьба. Если еще что-то вспомнит, я сразу же сообщу тебе.

Дело Апрельской революции для меня стало свято, ты не поверишь, но я каждую газетную строчку о ДРА — будь то о выращивании цветов или разгроме очередной банды — перечитываю по нескольку раз. И такие преданнейшие делу Саура[17] люди, как ты, не должны и не будут забыты историей вашей родины.

Обнимаю.

В. Слисарь».

ИВАНОВ НИКОЛАЙ ФЕДОРОВИЧ
родился в 1956 году.

Учился в Московском Суворовском военном училище. После окончания факультета журналистики Львовского высшего военно-политического училища служил в редакциях солдатских многотиражных газет. Проходил службу в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. В настоящее время — редактор журнала «Советский воин».

Печатался в коллективных сборниках. Лауреат премии им. Н. Островского.


Загрузка...