Из всех разнообразных милицейских профессий служба в уголовном розыске — самая опасная. Это в полном смысле мужская профессия. Сотруднику уголовного розыска приходится смотреть смерти в глаза, вступая в поединок с вооруженным преступником. И тем более достойна восхищения сражающаяся в рядах бойцов уголовного розыска женщина, чьи доблесть и героизм могут служить примером для многих работников-мужчин.
Именно об этом думал я, слушая генерал-майора милиции Владимира Ивановича Добросклонского, много лет занимающегося кадровой работой в Управлении внутренних дел Московской области. В своей памяти Владимир Иванович хранит множество фамилий и поучительных примеров.
Мы сидим в его просторном кабинете. За окнами поздние сумерки. Из груды дел, лежащих на полированном столе, Владимир Иванович вытаскивает объемистую папку.
— Вот, — говорит он, — полистайте. Личное дело майора милиции Екатерины Ивановны Пантелеевой. Ее трудовой подвиг заслуживает глубокого признания. Екатерина Ивановна неоспоримо доказала, что нет недоступных для женщин профессий…
«Майор милиции Екатерина Ивановна Пантелеева, 1920 года рождения, член КПСС, при исполнении служебных обязанностей волевая, настойчивая, проявляет смелость и решительность, личную инициативу и смекалку, подлинно воинское мужество. За время работы в уголовном розыске имела ряд характерных задержаний опасных, подчас вооруженных преступников. По инициативе и при непосредственном участии Пантелеевой раскрыто много крупных краж, убийств и других сложных преступлений. Имея большой оперативный опыт, она умело передает его молодым сотрудникам… Должности инспектора уголовного розыска соответствует».
За этими скупыми строками официального документа большая, трудная жизнь. Тридцать пять лет милицейской службы.
Екатерина Ивановна Байкова (Пантелеева по мужу) родилась на Волге, в Симбирске. Семья Байковых жила трудно. Девять детей. Всех надо кормить, одевать, учить, а зарплата железнодорожного мастера в те годы была небольшой. Когда Кате исполнилось четыре года, Байковы переехали в Москву. Старшие дети пошли учиться. В свободное от учебы время они помогали матери по хозяйству. В 1928 году пошла учиться и Катя. Училась она прилежно. Из класса в класс переходила с похвальными грамотами.
В 1936 году семью постигло тяжелое горе, умер отец. Старшим братьям и сестрам пришлось совмещать работу с учебой. После окончания семилетки Катя поступила на курсы машинописи. Это была единственная возможность быстро получить специальность и начать зарабатывать на жизнь. Средств продолжать образование не было.
«Днем буду работать, — думала тогда Екатерина, — а вечером учиться». Она, как и ее братья и сестры, мечтала стать инженером-строителем.
Но, как это порой бывает, все сложилось по-другому.
В 1938 году, завершив с отличием учебу на курсах, Екатерина Байкова пошла на работу в Управление рабоче-крестьянской милиции по Московской области.
Проработав короткое время в отделе кадров, грамотная, быстро печатающая машинистка была переведена в машбюро уголовного розыска.
Екатерина была обыкновенной девушкой с обычными для ее возраста девичьими интересами. Она не увлекалась детективными книжками и приключенческими фильмами и не представляла себе уголовный розыск.
Здесь она узнала людей, которые работают круглые сутки, а порой даже по нескольку суток, сидят в засадах и в мирное время ходят всегда вооруженными. В коридоре отдела иногда появлялись траурные объявления с черными буквами, с горестными словами:
«Погиб при исполнении служебных обязанностей», «Убит в перестрелке с преступниками».
По улицам ходили веселые, счастливые люди. Они строили дома, спускались в шахты метро, водили трамваи и троллейбусы, пекли хлеб, ткали ситец. У каждого, правда, были свои заботы, свои радости, свои печали, но все они ночью спали дома и в них никто не стрелял. В уголовном розыске все было по-иному. В каждом телефонном звонке звучала тревога.
Новые товарищи по работе, эти с виду несколько угловатые, угрюмые люди, на самом деле оказались чуткими друзьями и интереснейшими рассказчиками, наделенными чувством юмора и удивительной наблюдательностью.
Быстро печатающая профессиональная машинистка почти никогда не вдумывается в содержание печатаемых бумаг. Однако сейчас, печатая различные документы — сводки, сообщения, справки, запросы, — Екатерина Байкова все больше и больше вдумывалась в их суть. И с каждым днем рос интерес к работе, которой еще недавно она не понимала и побаивалась.
И Екатерина Ивановна решила обратиться к начальнику уголовного розыска Алексею Николаевичу Малышеву с просьбой перевести ее на оперативную работу.
Больше часа шла беседа в кабинете у Малышева. Екатерина Байкова просила, убеждала, уговаривала. И Малышев понял, что это не прихоть, не мимолетное увлечение, навеянное чьими-то рассказами, а серьезное желание.
— А ты подумала, — спросил ее Алексей Николаевич, — что здесь страшно? Что здесь настоящая война с преступниками, у которых всегда или нож, или пистолет, или обрез?.. И пускают они это в ход и против мужчин, и против женщин. Они ведь никого не щадят.
— Подумала! — решительно ответила Байкова. — А что касается оружия, то стреляю я не хуже их. — Она показала на значок «Ворошиловский стрелок», прикрепленный к ее жакету. — Я уже два года работаю в аппарате. Прежде чем явиться к вам, я все взвесила. Чувствую, что справлюсь. — Не дождавшись ответа, она пошла к двери.
Со времени этого разговора прошло более тридцати лет. Но и сейчас, рассказывая об этой беседе, полковник в отставке Малышев помнит все детали.
— Знаете, выпалила она мне все это и встала, а в глазах у нее слезы блестят. И я задумался: «А может, она права? Ведь были же в нашей истории женщины — чекистки, разведчицы, участницы большевистского подполья, и не хуже мужчин дрались? Главное, думаю, это желание, энтузиазм, вера в свои силы. Важные качества для нашей работы». И когда она дошла до двери, гордая, с поднятой головой, я остановил ее: «Не огорчайся, Катя. Завтра о твоей просьбе буду докладывать комиссару».
Екатерину Ивановну назначили помощником оперативного уполномоченного уголовного розыска, присвоили звание лейтенанта милиции и выдали личное оружие — браунинг № 1. Объявляя Байковой это решение, начальник уголовного розыска предупредил ее:
— Запоминай наши принципы: на нож, на пулю, на кастет без нужды не лезь. Это первое. Не всякая лихость — геройство. Это второе. В нашем деле нужна мгновенная ориентация, правильный расчет, быстрая реакция и осторожность. И всегда помни: нам нужны живые работники, а не покойники. Но трусы при этом, конечно, тоже не нужны. Трусливый работник уголовного розыска способен и себя погубить, и дело провалить. Словом, не лихачи, но и не трусы.
— И что же, — спрашиваю я Алексея Николаевича, — запомнила Екатерина Ивановна эти ваши советы?
Малышев улыбнулся:
— Советы эти, конечно, правильные, но порой так складывается обстановка, что вора или грабителя надо брать сразу и самому. Звать на помощь нет времени. Уйдет преступник, и его придется снова искать неделями, месяцами, а то и годами… А сколько за это время он принесет бед людям?
Екатерина энергично взялась за новое дело, старалась во всем разобраться. Опыт старших товарищей помог ей овладеть техникой службы. И полковник Малышев ни разу не пожалел, что взял ее в уголовный розыск…
«7 июня 1949 г. в отдел уголовного сыска Управления милиции Московской области обратился священник Ново-Алексеевской церкви Черников Ф. В. с заявлением, что несколько дней тому назад, ночью к нему на квартиру в поселке Перово явились двое неизвестных, один из них был в форме лейтенанта МВД. Предъявив ордер, напечатанный на машинке, без печати, на право производства обыска, неизвестные потребовали, чтобы священник выдал им 15 тысяч рублей, хранящихся у него в подполе.
Заподозрив неладное, Черников заявил, что, во-первых, у него таких денег нет и, во-вторых, без понятых он не разрешит производить обыска, так как это противоречит советскому закону.
В этот момент кто-то из соседей постучался в квартиру священника. Грабители испугались, сказали, что вопрос о присутствии понятых им необходимо «согласовать с подполковником», и удалились, пообещав скоро вернутся.
Одновременно Черников передал полученное им по почте после этого посещения анонимное письмо от имени «четырех сердец» с требованием в четырехдневный срок вручить лицу, которое назовет себя «Чайка», 10 000 рублей. В противном случае авторы анонимки угрожали священнику убийством.
Расследование заявления Черникова было поручено лейтенанту милиции Екатерине Ивановне Пантелеевой (в 1945 году Байкова вышла замуж за балтийского моряка Пантелеева и теперь носила фамилию мужа. — М. М.).
В течение нескольких дней Пантелеева и другие сотрудники вели наблюдение за Черниковым в целях предупреждения возможного на него нападения и задержания грабителей. За эти дни было установлено, что у Черникова много знакомых женщин, некоторые из них оставались у него ночевать, что живет он широко — вино, фрукты, конфеты, посещает ювелирные магазины. Никаких других данных пока добыть не удалось. Расследование продолжается».
О дальнейшем ходе расследования этого дела нам рассказала Е. И. Пантелеева.
— Приступая к расследованию заявления священника Черникова, я знала, что по области зафиксировано несколько нераскрытых ограблений, осуществленных под видом самочинных обысков. В каждом случае, как показали потерпевшие, действовал «человек в лейтенантской форме». Возможно, сказали мне, что вымогатели, посетившие священника, это те же самые преступники, которые совершили и предыдущие грабежи. Почерк один и тот же.
Изучив все материалы по самочинным обыскам, я решила встретиться со священником.
Дождавшись конца церковной службы — это было в пятницу, — пришла к нему домой. Передо мной был высокий, черноволосый, с чуть зеленоватыми глазами человек лет 45—50. Я предъявила удостоверение, которое он внимательно изучил, записав номер, дату выдачи, мою фамилию, должность. Я попросила Черникова ответить на некоторые вопросы. Священник согласился ответить на все.
Я спросила, есть ли у него знакомые женщины.
— Есть, — сказал он, — и больше, чем надо. Никак не могу совладать с греховными помыслами.
И тут же попросил не записывать этих слов и не сообщать о них его церковному начальству. Потом он подробно описал приметы грабителей, которые не совпали с приметами, названными другими потерпевшими. Затем я стала выяснять, действительно ли у него в подполе хранятся 15 тысяч рублей. Не фантазия ли это преступников. После длительного раздумья, предварительно выяснив, не будут ли эти деньги конфискованы, священник подтвердил, что действительно в момент прихода к нему с «обыском» в подполе находилась такая сумма.
— Однако, — сказал он, — ни одна живая душа, кроме меня, не знала об этом.
В то же время он категорически заявил, что никого из своих знакомых, в том числе и «приятельниц», не подозревает в связях с бандитами.
— Но не дух же святой сообщил преступникам, где вы храните деньги и сколько их.
— Возможно, дьявол их надоумил.
— Уголовный розыск, — сказала я, — в дьяволов не верит.
Несмотря на утверждение священника, что все посещавшие его дом — честные, религиозные люди, я все же решила выяснить, что на самом деле представляют собой знакомые Черникова. Обстоятельства дела ясно говорили о том, что без наводчика здесь не обошлось. Единственным лицом, имевшим постоянный доступ в квартиру священника, пользовавшимся его абсолютным доверием, являлась некая Мария Митрофановна Шепилова, 39-летняя незамужняя продавщица палатки фруктовых вод, проживавшая по соседству с Черниковым.
Шепилова убирала комнаты священника, покупала ему продукты, готовила еду, стирала. Словом, была у него полной домоправительницей. Черников был ею доволен: «Богомолка, ни одной службы не пропускает. Ни одного поста не нарушает, честнейшая раба божия. Соседи называют ее монахиней».
Встретившись с Шепиловой, я спросила ее, что она думает об этом происшествии, кого подозревает. Но ничего толком она мне не сообщила. Отвечая на мои вопросы, Шепилова опускала глаза к полу, крестилась и каждый раз глубоко вздыхала. Однако, как она ни старалась предстать передо мной этаким отрешенным от всяких мирских сует человеком, притворство ей не удалось. Это была игра откровенно плохой актрисы. Правда, поначалу я подумала, что, может быть, Шепилова метит на роль жены зажиточного священника-вдовца и поэтому изображает этакую богомолку.
Шепилова вела себя крайне осторожно. Кроме службы, квартиры священника, церкви и своей комнаты, она нигде не бывала. Ни с кем не разговаривала. Никому не звонила по телефону, ни от кого не получала писем.
Шепилова жила в коммунальной квартире. И я сочла необходимым поговорить с ее соседями, не раскрывая, конечно, ни место своей работы, ни цель моих расспросов. Один из жильцов, плотник-строитель, рассказал мне: «Есть у Шепиловой любовник. Фролов его фамилия, зовут Борисом. Живет на нашей улице. Судимый. После того как она у священника стала служить, как будто порвала с ним. Но как-то поздно вечером я возвращался от приятеля домой. Вижу, стоят они в переулке, это недалеко отсюда, и прижимаются». Так была обнаружена первая маленькая ниточка по этому делу. Стали мы заниматься Фроловым и вскоре выяснили, что вокруг него целая группа вертится. Уткин, Власов, Курцанов и Киселев. Добыли образцы их почерков. Научно-технический отдел определил: несколько слов анонимного письма к священнику написаны рукой Власова. Остальные — Курцановым.
Показали их на фотоснимках Черникову. И он сразу опознал Курцанова: «Вот этот! Был в форме лейтенанта». Удалось выяснить, что отец Курцанова одно время служил в МВД в пожарной охране и у него дома хранится форма с лейтенантскими погонами.
Одновременно поступили данные, что Фролов, Уткин и Власов готовятся на днях совершить вооруженное ограбление в Можайском районе. Встал вопрос о задержании всей группы. Операция была назначена на поздний вечер. А мне поручили собрать дополнительные данные об Уткине, работавшем в деревообделочной мастерской.
— Только будьте осторожны, — сказал мне начальник. — Раньше времени не вспугните.
Оставив машину в переулке, я пришла в мастерскую и спросила, как найти бригадира. Он у себя в конторе, ответили мне. Вхожу. Бригадир сидит за столом, что-то записывает, а в углу человек в комбинезоне проверяет наряды.
— Здравствуйте, — говорю. — Уткин работает у вас?
Бригадир удивленно посмотрел на меня:
— Работает. — И показывает на человека в комбинезоне: — Вот он и есть Уткин.
Я растерялась. Что делать? Как вести себя дальше? И я решила, как говорят картежники, идти ва-банк.
— Вы, — говорю, — Уткин?
— Уткин.
— Очень хорошо. Вы мне нужны. Я из милиции, — показываю удостоверение, не раскрывая его. Там ведь написано «уголовный розыск». — Из паспортного отдела. На вас пришла жалоба из военкомата. Почему не встаете на военный учет?
— Давно уже встал. И военный билет получил. Дома он у меня.
Тогда я стала лепетать, что вечно этот военкомат путает, отрывает людей от дела, что вы, мол, извините меня. Словом, прикидываюсь вежливой овечкой. Уткин слушает меня и молчит. А я по-прежнему не знаю, что делать. Извиниться и уйти? А если Уткин сделал только вид, что поверил мне? А на самом деле обдумывает, как бы ему исчезнуть и дружков своих предупредить. Задержать? А если он вооружен? Выхватит сейчас пистолет и убьет бригадира и меня. Машину я оставила далеко. Шофер ничего не услышит. За окном визжит электропила. Не только пистолет, гранату не услышат. Продолжаю жаловаться на военкомат, а сама обдумываю решение.
— Вот что, — говорю, — гражданин Уткин, чтобы вас больше зря не беспокоили, поедемте сейчас вместе в военкомат и выясним их претензии к вам. Потом я сама доставлю вас обратно.
Когда садились в машину, я незаметно шепнула шоферу, чтобы смотрел в оба. А шоферы в уголовном розыске, скажу вам, золотые ребята. Сколько раз выручали они оперативных работников в трудной обстановке!
Подъехали к дому № 11 в Дурасовском переулке, к управлению милиции. А Уткин меня спрашивает:
— Разве военкомат сюда теперь переехал?
— Нет, — отвечаю, — здесь только их представитель сидит.
Словом, завела я его в свою комнату, а там шесть столов. Тесно сидели, да и сейчас, правда, не просторней. Я мигнула ребятам, а сама быстро к начальству. Так, мол, и так. Уткин доставлен. Ну, мне за такую лихость справедливый нагоняй дали. А когда вошел шофер и показал начальнику финку, острую, как бритва, которую Уткин за подушку сиденья спрятал, полковник пообещал пять суток ареста дать.
«…С целью предупреждения вооруженного ограбления квартиры в г. Можайске 19 сентября были задержаны Фролов, Уткин, Власов и их соучастники Курцанов и Киселев.
При обыске по месту жительства Курцанова изъята офицерская форма с погонами лейтенанта. По месту жительства Уткина обнаружены пистолет, металлическая «фомка» и гвоздодер.
Все участники преступной группы признали себя виновными в попытке изъять деньги у священника путем самочинного обыска и в посылке ему анонимного вымогательского письма. Арестованный Власов показал также, что, когда им стало известно об обращении Черникова в милицию, они решили его убить.
Арестованные признались также в намерении произвести вооруженное ограбление в Можайске. В процессе следствия выяснилось также, что участники преступной группы причастны к предыдущим ограблениям, совершенным путем самочинных обысков, в Балашихинском и других районах области и в г. Москве.
Таким образом, в результате правильного проведения розыска и настойчивости оперативных работников, занимавшихся этим делом, в частности лейтенанта Е. Пантелеевой, удалось обезвредить опасную преступную группу и предотвратить намечавшиеся ею новые преступления — убийство и вооруженное ограбление».
Я спрашиваю Екатерину Ивановну:
— Вот в ваших аттестациях и служебных характеристиках есть такая фраза: за раскрытие особо сложных преступлений. А бывают несложные преступления, обыкновенные?
Екатерина Ивановна улыбнулась:
— Всякое преступление делается простым, когда его раскроешь…
— …Утром вместе с мужем вышли из дому, — рассказывала, держа в руках мокрый платок, которым она все время вытирала глаза, пожилая женщина с рано состарившимся лицом. — Я на работу, муж на станцию. Он собирался в Москву, устраиваться на работу. Вечером дома я застала только сына. Муж не приехал. Не приехал и на следующий день. Три дня прошло, а его все нет. Объездила все больницы, морги, была в бюро несчастных случаев. Нигде ничего не известно. — Женщина снова вытерла платком глаза.
— Фамилия вашего мужа? — спросил женщину дежурный по Раменскому отделу внутренних дел, раскрывая толстую книгу записи происшествий.
— Алексей Петров (фамилия изменена. — М. М.), — ответила она.
Так возникло дело о пропавшем без вести Петрове.
Петров был хорошо известен Раменскому отделу. В прошлом он был дважды судим. После освобождения нигде не работал, пьянствовал, неоднократно вызывался в милицию. Но если пропал человек, хороший он или плохой, его надо искать. Таков закон.
Розыском Петрова занимался молодой работник уголовного розыска оперуполномоченный Серов. Он опросил свидетелей, сделал множество запросов, но никаких сведений о местопребывании Петрова не получил.
Каждую неделю в милицию приходила жена пропавшего, плакала, требовала, грозила обратиться с жалобой в Москву… Явившись в очередной раз, она застала в кабинете Серова Екатерину Ивановну Пантелееву.
— Садитесь, — придвигая стул, сказала ей Пантелеева. — Я знаю ваше дело и понимаю, какое у вас горе. У вас претензии есть к нам? Жалобы? Я работник областного управления и готова вас выслушать.
Женщина заплакала.
— Никаких претензий у меня нет, — сказала она. — Только просьба. Помогите найти мужа.
— Все, что от нас зависит, будет сделано. Я это вам обещаю. Единственное, о чем прошу, не торопите нас.
Женщина ушла.
Екатерина Ивановна видела, как тяжело переживает женщина постигшую ее беду, и решила сама заняться розыском исчезнувшего Петрова. Пантелеева перечитала все протоколы допросов свидетелей, все посланные запросы и полученные ответы, всю папку оперативных материалов.
— Куда же он все-таки мог деваться? — спросила капитан Пантелеева Серова. — Ваше мнение?
— Если говорить откровенно, — уверенно произнес Серов, — тут все ясно.
— Ясно?!
— Безусловно. Вы же читали все материалы. Петров сбежал от жены. Жили они плохо. Часто ссорились, дрались. Она постоянно попрекала его за тунеядство, за пьянство. Ему надоела эта канитель, и он ушел. И живет теперь где-нибудь в свое удовольствие.
— Но где? — прервала его Пантелеева. — На все запросы пришел отрицательный ответ. Иголку и то в стоге сена найти можно, а тут живой человек. Странная история получается.
— Объявим всесоюзный розыск, и сразу найдется.
Прошло несколько месяцев, а о Петрове по-прежнему никаких сведений не было. Исчез человек, и все. Словно сквозь землю провалился.
Жена каждый раз появлялась в райотделе внутренних дел. Спрашивала о муже, а ответить ей было нечего. Пантелеева выдвинула версию: возможно, Петров мертв.
— Но трупа нет, — возразил ей Серов.
— Если бы был труп, мы бы не гадали с вами, где Петров. Все было бы ясно. Я думаю, что Петрова нет в живых. Будем заниматься поиском возможного убийцы или убийц. Что же касается трупа — сейчас зима, снег. Посмотрим, что даст весна.
Изучая связи Петрова, Екатерина Ивановна особое внимание обратила на некоего Авилова, постоянного собутыльника Петрова. В прошлом Авилов судился за кражу. После отбытия наказания, как свидетельствовали материалы, поддерживал контакт с уголовными элементами, нигде постоянно не работал, часто отлучался из района, отсутствуя по нескольку дней.
Нашлась свидетельница, которая показала, что видела, как Авилов поручал Петрову продажу краденых вещей.
Может быть, подумала Пантелеева, на этой почве и возник между ними конфликт, кончившийся убийством?
Еще одно обстоятельство зафиксировала Пантелеева: Авилов раньше чуть ли не ежедневно заходил к Петрову домой и они вместе пьянствовали. А как только стало известно об исчезновении Петрова, сразу перестал ходить к ним, всячески избегая встреч с членами семьи своего пропавшего «закадычного дружка».
Вскоре случилось так, что Авилов был задержан милицией по подозрению в совершении квартирной кражи. На первом допросе, в котором принимала участие и Пантелеева, он сразу сознался в краже, назвал фамилии и адреса людей, которым продал похищенные вещи.
Такое быстрое признание и словоохотливость настораживали. Не потому ли, размышляла Пантелеева, Авилов так охотно рассказывает о совершенной им краже, что хочет уйти от ответа за убийство? На вопросы, связанные с исчезновением Петрова, Авилов твердо отвечал, что ему ничего об этом не известно.
Пришла весна. Вскрылись замерзшие пруды и озера, и в райотдел поступило сообщение, что на одном из озер обнаружен труп мужчины. Это был исчезнувший Петров. Эксперты определили: убит ударом тяжелого тупого предмета по голове. Екатерина Ивановна снова вызвала на допрос Авилова.
День за днем продолжался этот напряженный поединок. Авилов стоял на своем: ничего не знаю, ничего не ведаю.
— Вам нужно дело списать, а мне под вышку. Не убивал.
И только на шестой день он заговорил:
— Напрасно мучаетесь. Не там ищете. Вы бы со старшим сыном Петрова поговорили…
— А что вы о нем знаете? — спросила Пантелеева.
— Ничего, кроме того, что он часто ссорился с отцом.
Когда ведешь расследование, нельзя игнорировать никакую мелочь, даже самую пустяковую. Все надо исследовать. Так говорит многолетняя практика уголовного розыска.
От соседей, знакомых и других свидетелей Пантелеева узнала, что старший сын Петрова, Анатолий, действительно находился с отцом в крайне враждебных отношениях. Постоянно спорил с ним, ругал за пьянство. Иногда дрался. Важные показания дал допрошенный в качестве свидетеля мастер завода Моисеев, в подчинении которого работал Анатолий.
«…Анатолий пришел на завод очень возбужденный. Весь день нервничал. Перед концом работы, часа за два, он попросил разрешения уйти. На вопрос, что случилось, он долго не отвечал, а потом сказал: у меня отец пропал. Хочу съездить к матери и вместе с ней пойти в милицию».
Версия о причастности Авилова к убийству дополнилась еще одним подозреваемым. Кто же убийца? Авилов или Анатолий?
С санкции прокурора Пантелеева произвела тщательный обыск в квартирах убитого Петрова и его сына Анатолия, но ничего там не обнаружила.
— Господи… у меня такое горе, а вы сына подозреваете, — плача, упрекнула Пантелееву жена Петрова.
— Это в ваших интересах делается, — ответила ей Екатерина Ивановна. — Мы должны найти убийцу.
Вызванный на допрос Анатолий очень волновался, отвечал не по существу, плакал, однако причастность к убийству, как и Авилов, категорически отрицал: не убивал, ничего не знаю.
Несколько дней с утра до вечера Екатерина Ивановна еще и еще раз изучала дело, допрашивала Авилова, говорила с Анатолием, со свидетелями, но так ничего и не добилась.
Начальник отдела, которому она докладывала о ходе расследования, сказал ей:
— Да не мучай ты себя так. Взгляни в зеркало. Под глазами синие круги. Мучиться должен преступник, а не наш сотрудник.
— Я обещала жене Петрова, — ответила Пантелеева, — что найду убийцу…
— Думаешь, сын?
— Не знаю. Но ведет он себя неискренне. Чувствую, что-то знает, но не хочет или боится сказать. Прокурор дал мне санкцию на временное его задержание. Может быть, это на него подействует?
На очередном допросе Пантелеева сказала Анатолию:
— Мне не хочется верить, что вы убийца своего отца. Но факты против вас. До окончания расследования я вынуждена взять вас под стражу. Вот постановление, санкционированное прокурором. Прочтите.
Задерживая Анатолия, Пантелеева рассчитывала, что полная изоляция от всех и разлука с женой, которую Анатолий любил и без которой, как говорил, не может и дня прожить, заставят его сказать правду.
Через два дня Анатолий попросил Пантелееву:
— Разрешите свидание с женой.
— Пока не окончится расследование — не могу.
Анатолий заплакал. Потом попросил воды, сигарету и долго молчал. Пантелеева терпеливо ждала. Она представила себе, какая борьба должна происходить сейчас в сознании Анатолия.
— Ну хоть на минуту дайте увидеться с женой, потом делайте со мной что хотите, — повторил свою просьбу Анатолий.
— Не могу.
Он опять замолчал. Опять курил. Заходил по комнате и наконец произнес:
— Ладно. Пишите. Отца убила мать.
Привыкшая за время своей работы в уголовном розыске ко всяким неожиданностям, Екатерина Ивановна на этот раз от удивления даже привстала. В ее памяти возникло заплаканное лицо женщины, ее бесконечные визиты в милицию, требования найти мужа.
— Вы понимаете, Анатолий, что вы сейчас сказали?
— Понимаю. Это правда.
Когда жена Петрова вошла в кабинет Пантелеевой и увидела сидящего там сына, она все поняла.
— Это правда? — спросила ее Екатерина Ивановна.
Женщина заплакала.
— Да! — ответила она.
Петров нигде не работал, пропивал все вещи семьи, скандалил, избивал жену. Однажды пьяным он явился домой. Буянил. Разбил всю посуду. Гонялся за ней с топором, грозя убить. И доведенная до отчаяния женщина решилась на преступление. Дождавшись, когда муж уснет, она обухом топора ударила его по голове, а ночью спустила тело в прорубь озера. Потом она пошла в милицию с заявлением. Она думала, что это никогда не раскроется.
— Вам не было жаль этой женщины, — спросил я Екатерину Ивановну, — когда вы писали постановление на ее арест?
Екатерина Ивановна ответила:
— Право убивать человека не дано никому. Потом, карает же суд, мы только ловим.
Последние годы Екатерина Ивановна Пантелеева работает инспектором по розыску преступников, скрывшихся от следствия и суда. Это важный и ответственный участок.
В одном очерке трудно, разумеется, рассказать о всех раскрытых майором милиции Пантелеевой делах. За тридцать с лишним лет работы в уголовном розыске их было много. Но вот об одном деле мне все же хочется поведать читателю.
Несколько лет назад Раменский район Московской области был взбудоражен дерзкими квартирными кражами. На протяжении нескольких недель их было совершено шестнадцать.
— Пройдет неделя-другая, беспокойство уляжется, — рассказывает Екатерина Ивановна, — смотришь, новая кража, нахальнее предыдущей.
Судя по методу совершения преступления, кражи осуществлялись одной и той же группой. Преступники действовали осторожно, не оставляя никаких следов.
Но вот по частной записке, оброненной ворами в одной из обокраденных квартир, стало как будто ясно, что все эти преступления дело рук рецидивиста Ковалева.
Владимир Ковалев, он же Романенков, он же Жуков, двадцати трех лет, в прошлом шесть раз судимый, был опытным вором.
После очередного освобождения из исправительно-трудовой колонии Ковалев поселился у матери в Люберцах.
Первое время поведение и образ жизни Ковалева давали основания полагать, что он решил порвать с преступным прошлым и заняться честным трудом. Но это была лишь искусная маскировка. Убедившись, что надзор за ним ослабел, Ковалев бросил работу, сколотил воровскую шайку и возобновил преступную деятельность.
Екатерину Ивановну Пантелееву вызвал начальник отдела внутренних дел уголовного розыска областного управления внутренних дел.
— Надо выехать в Раменское, — сказал он, — и найти этого Ковалева. Это же позор! Преступник почти открыто шагает по нашей земле, обкрадывает квартиры советских граждан, а мы не можем его взять. Без Ковалева не возвращайся.
— Понятно, — как всегда в таких случаях, ответила Пантелеева.
— Только, пожалуйста, учти, Екатерина Ивановна, — предупредил комиссар, — Ковалев человек отчаянный. Ему терять нечего. Седьмая судимость. Это значит — максимальный срок. Он шагу без ножа не сделает. Сама его не бери. Это приказ. В твоем распоряжении будут два инспектора.
Трое суток напряженной работы, подробная проверка всех связей Ковалева не дали никаких результатов, кроме одного вывода: территориально кражи происходили в Раменском и соседних с ним районах. Люберцы же, место своего жительства, Ковалев щадил. Значит, решила Пантелеева, надо искать преступника в Люберцах.
Пантелеева приехала в Люберцы. И первое, о чем она узнала, что буквально накануне один из инспекторов вечером видел Ковалева на улице.
— Почему же вы его не задержали? — возмутилась Пантелеева.
— Испугался, — откровенно признался инспектор. — Ковалев без ножа не ходит.
Пантелеева покачала головой. Она вспомнила слова ее первого начальника Алексея Малышева: «Трус в уголовном розыске — не работник».
Вместе с тем это сообщение утвердило ее в мнении, что Ковалева надо искать именно здесь, в Люберцах. Пантелеева привлекла к розыску наиболее способных дружинников, сотрудников железнодорожной милиции. Подробно рассказала им о приметах преступника. Поздно вечером поступило срочное сообщение: на станции Панки проживает гражданка, которая недавно приобрела у Ковалева несколько краденых вещей.
Молодую женщину, известную своим сомнительным поведением, доставили в Люберецкое отделение милиции.
— Ничего не знаю, — заявила она.
— Странно, — сказала ей Пантелеева, — сарафан, который на вас, украден в Раменском всего неделю тому назад. Хотите очную ставку с потерпевшей?
И женщина стала рассказывать. Да, она знает Ковалева. Действительно, купила у него несколько платьев, туфли. Познакомила же ее с Ковалевым приятельница по имени Аза, живущая в вагонах на станции Панки.
— Когда вы последний раз видели Ковалева?
— Вчера. У Азы в вагоне. Мы там выпивали, песни под гитару пели. Потом Ковалев на велосипеде поехал в сторону Люберецкого механического завода.
— Что пели — это хорошо, — иронически заметила Пантелеева. Сейчас она была настроена оптимистически. — Выходим на след, — сказала она своим товарищам.
Было около четырех часов дня. На перроне станции Панки безлюдно. Сотрудник железнодорожной милиции, дежуривший на платформе, только что ушел в линейное отделение.
— Проверьте буфет, — сказала приданным ей инспекторам Пантелеева, — а я подежурю на перроне.
Инспектора ушли. И в ту же минуту пришла электричка из Москвы. И Пантелеева увидела, как в один из вагонов быстро садятся трое молодых людей. Один из них был похож по приметам и по фотокарточке на Ковалева. А инспектора, как назло, не появляются. И милиционер тоже еще не вернулся. Выбора не было. Пантелеева одна последовала за преступником.
— Одна мысль: задержать, не упустить, — продолжала свой рассказ Е. И. Пантелеева. — Вспоминаю приметы. Осторожно разглядываю лежащую в сумочке фотокарточку. Не очень похож. Как одна буду задерживать? У него же, наверное, нож? Смотрю в окно: на платформах станций, где останавливается электричка, сотрудников не вижу. Милиционеров тоже нет. Куда же все подевались? Малаховка — опять на платформе никого. А эта тройка сидит на скамье у входа и о чем-то шушукается. О чем? Может быть, они догадались, кто я? «Станция Удельная», — звучит в репродукторе голос машиниста. Принимаю решение брать их одна. Вытащила пистолет из сумки и положила в карман жакета. Смотрю, готовится к выходу один военнослужащий. Подхожу к нему и говорю: «Помогите задержать преступника». Он посмотрел на меня, смутился: «Я боюсь, — отвечает, — я же без оружия». На одной из скамей четверо, по виду рабочие. Я к ним. Они тоже отказываются: «На работу опаздываем». Станция Быково. Ковалев и его дружки поспешили к выходу. Я за ними. На платформе опять никого из наших. Словно нарочно. Неужели они не догадались сесть в машину и догнать меня? А Ковалев и его дружки идут в сторону туннеля. Я подхожу к нему. «Предъявите, — говорю, — паспорт». Ковалев усмехнулся. Полез в боковой карман. Вот сейчас, думаю, вытащит нож. Я уже мысленно приготовилась к этому: схвачу его сразу за руку, приемом самбо. А справлюсь ли? Парень — косая сажень. Но Ковалев дает мне паспорт. Читаю: Ковалев Владимир Петрович. «Вам придется пройти со мной в отделение», — говорю. На мгновение он растерялся, потом схватил меня за руку, пытаясь вырвать паспорт. Я его за пиджак. Тогда он со всей силой наносит мне удар. Очень больно, но я его не отпускаю. Вижу, хочет достать нож. В этот момент шедшие за мной четверо рабочих подбежали и помогли доставить его в дежурную комнату Быковского аэропорта. Оттуда я по телефону вызвала машину и наряд из Быковского отделения милиции… Между прочим, это были те самые рабочие парни, к которым я обращалась в вагоне.
Я пытаюсь представить себе эту схватку 40-летней женщины с физически сильным бандитом, за плечами которого много тяжких преступлений. Какие, думается, надо иметь нервы! Какой сильный, мужественный характер, какую высокую преданность служебному долгу, чтобы вступить в такой поединок!
— Задерживая Ковалева или других преступников, а их было немало, — объясняет мне Екатерина Ивановна, — я никогда не чувствовала себя героиней. Просто я всегда делала и делаю то, что полагается делать работнику уголовного розыска, преследующему преступника.
И в этих ясных и бесхитростных словах — жизненное кредо инспектора уголовного розыска майора Екатерины Ивановны Пантелеевой.
В уголовном деле по розыску Ковалева хранится трехстраничный рапорт Пантелеевой об обстоятельствах задержания преступника. В этом документе нет ни слова о том, какой опасности подвергалась Екатерина Ивановна на перроне станции Быково Московской железной дороги. Но в личном деле Пантелеевой появилась запись об очередной награде «за смелые и решительные действия при задержании опасного рецидивиста».
Работники отдела кадров мне сказали, что по возрасту и выслуге лет она, если бы пожелала, давно могла бы уйти на заслуженный отдых, на пенсию. А она не собирается.
— Пока не подготовлю себе настоящей замены, не уйду, — говорит Екатерина Ивановна. — И это непременно будет женщина.
— А верите ли вы в возможность исправить преступника?
— На этот вопрос просто не ответишь, — сказала Екатерина Ивановна, — преступник преступнику рознь. Но если бы речь шла только о наказании правонарушителя, а не об исправлении его, нечего б мне было делать в уголовном розыске, и я, наверное, попросилась бы в другую службу. Вы не представляете, какая это великая радость — помочь оступившемуся человеку снова стать на правильный путь!
И Екатерина Ивановна рассказала нам еще один случай из своей практики.
— Вот что случилось не так давно. Вернувшийся из заключения молодой человек, в задержании которого я принимала активное участие, долго не мог устроиться на работу. Узнав об этом, я прежде всего явилась к его больной матери, для которой сын был единственной опорой, поговорила с ним самим, помогла ему. Добилась устройства на работу. Потом несколько раз встречалась с ним, беседовала по душам, помогала советами и даже деньги в долг давала. Небольшие, правда. Он аккуратно их возвращал. Сейчас он женился. На каждый праздник шлет мне поздравительные открытки.
Это не единственный пример участия Екатерины Ивановны, майора из уголовного розыска, в судьбах людей, с которыми она столкнулась по долгу службы.
Екатерина Ивановна Пантелеева награждена орденом Красной Звезды, медалями, ее не раз награждало Министерство внутренних дел и Управление внутренних дел Мособлисполкома. Фотография этой смелой женщины на управленческой доске Почета. Она член партийного бюро Управления уголовного розыска, член редколлегии стенной газеты «Чекист».
В 1941 году, более тридцати лет назад, ей присвоили первое звание — лейтенант. В 1967 году она надела майорские погоны.
— Со званиями мне не везло, — говорит Екатерина Ивановна. — И все из-за того, что женщина. По три срока передерживали. — Она улыбнулась. — Знаете, до чего доходило? Придумал какой-то умник, что женщинам-офицерам хромовых сапог не полагается. Только кирзовые. Как будто у женщин грубее ноги, чем у мужчин. Смешно, не правда ли? Свистка не давали… Но все это в прошлом. Сейчас отношение другое. Среди космонавтов и то своя «Чайка» есть, Валентина Терешкова.
— Ну а если бы пришлось все сначала, — задаю ей стандартный вопрос, — как бы вы поступили?
— Точно так же. Но не сразу. Прежде пошла бы в Высшую школу МВД. Много знаний требуется в нашем деле.
Я выхожу из небольшой рабочей комнаты Пантелеевой, где четыре стола и много телефонов, с чувством благодарности судьбе за то, что она свела меня с этой замечательной женщиной, о жизни и делах которой должны знать люди. И в первую очередь — молодые.
Уж сколько раз начальник горотдела говорил Сучкову:
— Оставь ты свой велосипед. Возьми мотоцикл. Ведь специально для тебя приобрели. Ей-богу, даже неудобно за тебя! Один ты этим допотопным средством передвижения пользуешься.
— Товарищ полковник, — оправдывался участковый инспектор. — Я, конечно, возьму, если прикажете, да ведь все равно стоять будет. На велосипеде мне сподручней. Участок, сами знаете, сельский, дороги не ахти какие, чуть дождик, и раскисли. Мотоцикл тяжелый, не везде пройдет. Вот и тащи его на себе. А на велосипеде-то я быстро в любую погоду поспею. Велосипед, он вроде спорта, для здоровья полезен.
— Ну как знаешь.
Привык майор милиции к своему велосипеду. Проедет за день 30—40 километров, и хоть бы что, чувствует себя бодрым, свежим. Может быть, велосипед и помог ему сохранить завидное здоровье. И фигура у Сучкова спортивная. Крепкий, сухощавый мужчина, хотя лет ему уже немало. В милиции около тридцати лет служит. Воевал. Не раз был ранен. Награжден правительственными наградами. В течение дня Сучков успевает побывать в самых различных уголках его участка. Повсюду у него знакомые, друзья, помощники, которые вместе с ним следят за порядком в селениях. Везде у него дела и по линии сельсовета. Николай Васильевич вот уже больше двадцати лет подряд избирается депутатом Аксиньинского сельсовета, неосвобожденным заместителем председателя исполкома.
Нередко звонит ему директор совхоза Пышкин:
— Николай Васильевич, помогите. Отстаем с уборкой картофеля.
Сразу и не поймешь: при чем здесь участковый инспектор? Но ведь он еще и заместитель председателя сельсовета, в ответе и за хозяйственные дела. В каждом населенном пункте проживает по 10—12 пенсионеров. Многие в состоянии и не прочь оказать помощь совхозу. Надо только организовать.
Сучков собирает руководителей депутатских групп — а они есть в каждой деревне, — дает задание, и, глядишь, на поля дополнительно выходят 70—80 человек. Большая помощь хозяйству!
Весной к Николаю Васильевичу обращаются с просьбой организовать переправу детей в школу через реку, зимой — наладить доставку тех же детишек на автомашине, чтобы по пути не обморозились. В приемной участкового инспектора всегда многолюдно. Вопросы он решает быстро, энергично. Авторитет его велик. Если говорят: так сказал Николай Васильевич — значит, надо делать именно так, а не иначе.
Заведующая магазином встретила Сучкова вся в слезах.
— Что же мне теперь делать-то, миленький Николай Васильевич! — причитала она. — Все, проклятые, унесли, и выручку за неделю, и товар!
— Успокойся, Марья Ивановна! Время теряем. Расскажи все по порядку, — прервал женщину участковый инспектор.
Марья Ивановна кончила всхлипывать:
— Утром пришла открывать магазин, смотрю, а подсобка взломана. Я скорее звонить в милицию. Не отвечают, должно быть, связь нарушилась. Ну, я к вам мальчишку своего послала.
Николай Васильевич в глубокой задумчивости оглядывал торговый зал магазина. Ночью здесь побывали настоящие погромщики. С полок и витрин все сброшено на пол. Перемешались рассыпанные конфеты, сахар, соль, различные крупы. Расплылось темной лужей подсолнечное масло. «Хулиганство какое-то, — подумал Сучков. — Опытный жулик так поступать не будет. А может быть, это ловкая маскировка?» Взглянул на продавщицу, постучал по столу пальцем:
— Сколько раз я говорил тебе, Марья Ивановна: не копи деньги, сдавай своевременно их, не оставляй в магазине. Теперь отвечать будешь. Ну вот что: в магазин не ходи и никого не пускай туда. Поскольку телефон не работает, я сейчас скажу этому шоферу — мимо магазина проезжал грузовик, — чтобы он слетал в Звенигород, в милицию.
Шофер был знакомый, с полуслова понял участкового. Сучков отошел в сторону, глядел на магазин, соображая, откуда всего удобнее было ворам к нему подойти. Вероятнее всего, с овражка, что метрах в трехстах пролегает от магазина. Ночь была лунная, светлая. Конечно, они шли по овражку. На самом дне его тропинка. И какой умник построил магазин в таком месте? Прямой соблазн для жуликов.
Николай Васильевич осторожно, чтобы не нарушать следы, подошел к пролому. Дерево было трухлявое, выломать пару бревен не представляло большого труда. На бревнах остались глубокие вмятины от лома. «Великолепный слепок можно сделать, — с удовлетворением отметил он. — Лом, вероятно, был тяжелый. Такой преступники далеко с собой не понесут. А в овражке, помнится, был бочажок. В полдень к нему всегда коров пригоняли. Посмотреть надо».
Сучков, наказав заведующей магазином никуда не отлучаться и ждать прибытия оперативной группы, отправился к роднику. Шел берегом оврага. Овраг был довольно глубокий. Пройдя с километр, участковый инспектор заметил голубое зеркальце родника. Спустился вниз. Дна не было видно. Сучков сбегал к рощице. Нашел длинную сухостоину, сломал ее.
Родник оказался глубоким, метра три. Николай Васильевич стал квадрат за квадратом прощупывать слегой дно. Вскоре нащупал что-то твердое. Разделся, потрогал ногой ледяную воду, нырнул. Вынырнул с довольным возгласом:
— Вот он!
В руках был короткий, но увесистый лом. Выбрался из воды, бросил орудие взлома на траву. Поблизости раздался говор, топот ног. Из кустов, туго натянув поводок, стремительно выбежала овчарка. За ней едва поспевали проводник Ноздрань и инспектор уголовного розыска Клубочкин.
— Вот так встреча! — со смехом сказал Ноздрань, глядя на Сучкова, который поспешно натягивал брюки.
— Жарко что-то, покупаться захотелось, — безразлично бросил Николай Васильевич, лязгая зубами.
— А это что такое? — спросил Клубочкин, показывая на лом. — Ага, понятно! Ну и молодец же ты, Николай Васильевич!
— Вы, ребята, давайте дальше, пока следы не остыли. А я вас на велосипеде догоню, — сказал Сучков.
Сотрудники побежали за собакой. Через несколько минут участковый догнал их. Тропинка круто пошла наверх. По ту сторону оврага начинался лес. Овчарка свернула с тропинки. Сучков пытался было поехать по бездорожью, велосипед начал прыгать, натыкаться на коряги. Мешал и тяжелый лом. Оставил все у заметной сосны с разбитой молнией верхушкой.
Бежать за собакой пришлось минут сорок. Все изрядно измучились. Ищейка остановилась под развесистой елью, где лежало несколько пустых бутылок из-под вина, объедки колбасы, сыра. Воры, видимо, почувствовав здесь себя в безопасности, решили устроить привал, выпили и закусили. Работники милиции тщательно осмотрели остатки трапезы. Николая Васильевича заинтересовала хлебная корка. Продавщица говорила, что хлеба в магазине не было. Значит, преступники принесли хлеб с собой. Это тоже серьезная улика, которая окажет в свое время неоценимую услугу следствию. Дальше: хлеб они, вероятно, во что-то заворачивали, не исключено, что в газету. Сучков перевернул еловый лапник, на котором сидели воры. Четвертушка аккуратно оторванной газеты лежала под хвоей. Названия и даты не было, но можно было определить, что газета большого формата, содержала международную информацию. Внизу, у самого обреза, шариковой ручкой нечетко записано какое-то число, семь цифр.
— Вероятно, номер телефона, — высказал предположение Клубочкин. — Вы, Николай Васильевич, поезжайте с этой газетой обратно, в магазине работает оперативная группа. Эта газета там очень пригодится. А мы пойдем дальше по следу.
Осмотр в магазине подходил к концу. Работники милиции записали, что пропало, сняли слепки следов лома, обследовали местность вокруг магазина. Особых зацепок, за что можно было бы ухватиться для разработки версии, не было. Все ждали, что даст погоня по следам. Поэтому возвращение Сучкова было встречено с особым интересом. Руководивший группой заместитель начальника горотдела Юрий Иванович Соколов дал задание найти владельца лома и узнать, что означают цифры на газете, выяснить ее название, кто выписывает такие газеты. Розыск сразу стал целенаправленным, конкретным.
Задание получили все участники группы. Но каждый понимал, и прежде всего Николай Васильевич Сучков: раз преступление совершено на его участке, так и основная тяжесть работы ляжет на участкового. Он здесь хозяин. Обязан знать всех людей, их прошлое и настоящее, взаимоотношения друг с другом.
В первую очередь майор милиции решил заняться ломом. По всей вероятности, его украли. Не пойдут же преступники со своим ломом! В этот же день Сучков оповестил — кому позвонил, к кому сам приехал на велосипеде — всех своих внештатных сотрудников. Прикинул, где можно спросить о ломе. Насчитал адресов двадцать, где ведутся строительные работы. Для начала решил поехать к тем, кто ставит новую изгородь, роет погреб. Здесь без лома не обойтись.
Пригодилась профессиональная, десятилетиями натренированная память. Как только пришел на работу в милицию, на первом же инструктаже ему сказали: запоминай каждую мелочь, потом пригодится. Это стало для него, тогда молодого инспектора, законом, а затем сложилось в привычку. Николай Васильевич иногда даже уставал, оттого что мозг автоматически час за часом, день за днем штамповал образы увиденного, укладывал в запасники, с тем чтобы выдать, когда потребуется, необходимую информацию.
Николай Васильевич припомнил обрывки разговора, который состоялся недели две назад с одним механизатором, работавшим в совхозе. Сучков отчитал его за то, что тот перевозил без разрешения директора бутовый камень для строительства своего гаража. Парень умолял Сучкова не сообщать директору, не то снимут с работы. А у него жена родить собралась, расстроится. Участковый тогда строго предупредил тракториста, взял с него слово, что он прекратит свои безобразия.
К нему-то и отправился Николай Васильевич, благо повод был: приехал, мол, проведать, как держишь свое слово.
Иван Григорьев встретил участкового приветливо, радостно сообщил, что жена родила мальчишку.
— А насчет того, что вы мне говорили тогда, Николай Васильевич, железно. Никаких отступлений от маршрута.
— Ну молодец, — сказал майор. — Показывай, какой гараж отгрохал.
— Да ну, гараж, закуток для мотоцикла. Хотел сегодня закончить, да никак лом не найду. Помню, дня три тому назад у стены стоял. Знать, ребятня стащила. По вечерам тут бегают.
— Да зачем он тебе?
— Хотел его вместо балки приспособить. Он толстый, здоровый такой, чертяка. Как раз подошел бы.
— А… Ну, бывай здоров. Как-нибудь навещу, парня посмотрю.
— Обязательно приезжайте, товарищ майор. И жена будет рада. А парень у нас — во! Николаем назвали.
Не только потому, что Иван Григорьев строил гараж, приехал в эту деревню участковый инспектор. Знал он, что здесь живет Алексей Цыганков, по прозвищу Цыганок, полгода назад освободившийся из заключения, где отбывал срок за кражу из магазина. «Неужели опять за старое принялся? — размышлял Сучков. — Почерк его. Разворотил подсобку. В магазине все расшвырял. И этот лом…» Сказал Григорьеву:
— Ты, Иван, никому не говори, что я у вас тут был. Знаешь, разговоры могут быть лишние, понял?
— О чем речь, конечно, понял.
— Это первое. А второе — мне нужна твоя помощь. В милиции есть сведения — не знаю, насколько они верны, нужно проверить, — будто бы Лешка Цыганок часто выпивает, бузит, от работы отлынивает. От такой жизни до преступления — один шаг. Надо помочь ему. Но осторожно, тактично, чтобы не обидеть человека. Ну, будь здоров. Завтра заеду.
…Овчарка потеряла след на шоссе. Но она помогла добыть важные улики, используя которые члены оперативной группы узнали многое. Цифры на газете оказались телефонным номером областного отделения Сельхозтехники. Установлены название и дата выпуска газеты. Осталось узнать подписчика.
В районной конторе Союзпечать дали более пятисот адресов, куда рассылается эта газета. Началась кропотливая работа по просеиванию длинного списка фамилий. Огромное большинство отпало сразу же.
Остановились на нескольких фамилиях — людях, чье поведение было небезупречным.
Руководитель оперативной группы сразу же сделал оговорку: совсем необязательно, чтобы кто-то именно из этих людей совершил преступление. Поэтому поиск надо расширить.
Сучков сообщил о своих подозрениях в отношении Цыганкова.
— Сам Цыганков не выписывает ни одной газеты, — сказал заместитель начальника горотдела Соколов, — но в деревне, где он живет, эту газету выписывают семнадцать человек. Вам, Николай Васильевич, необходимо там поработать. Особое внимание обратите на номер телефона. Кому он потребовался? Кто связан с Сельхозтехникой? Предъявите Григорьеву лом на опознание.
В деревне было тридцать восемь дворов. В сельсовете для Сучкова в течение получаса отпечатали список жителей. Долго изучал участковый перечень имен, фамилий, профессий. Никто вроде бы не связан с Сельхозтехникой. Вот только разве Григорьев… Но он же сам не ездит за запчастями. Он их получает у кладовщика, и газету он не выписывает. Впрочем, надо проверить… Наталья Смирнова, счетовод совхоза. Незамужняя. Имеет ребенка. Газет, судя по списку, не читает…
Чем больше читал майор, тем глубже увязал в массе подробностей, порой никчемных и ненужных. Сунул бумагу в планшетку, вскочил на велосипед и покатил к Ивану Григорьеву. Все же он кое-что уловил из списка, вспомнил. Например, о давнишних связях Цыганкова с Наташей Смирновой.
Тракторист встретил майора милиции с виноватым выражением на лице:
— Не удалось мне повлиять на Цыганка. Загудел он. Пьет горькую. На работу второй день не выходит.
— Жаль, жаль, — бесстрастным голосом произнес участковый. Немного подумал и спросил: — А в каких отношениях он с Наташей Смирновой?
— Похаживает к ней. Мальчишку он любит.
— Иван, ты говорил, что у тебя пропал лом. Ты бы узнал его среди других?
— Само собой, узнал бы. Как же свой лом не узнать!
— Тогда пойдем к соседу. У него там пять ломов собрано. Только не подумай что-нибудь плохого на соседа. Твой лом нашел я, далеко отсюда.
В присутствии понятых Григорьев, немало удивленный, сразу же показал на короткий толстый лом. Воскликнул так же, как и участковый:
— Вот он!
Дальнейший путь участкового инспектора лежал к дому Наташи Смирновой. Она еще не вернулась с работы. На крылечке сидела ее мать. Возле нее вертелся аккуратно одетый, чистенький мальчик лет трех.
— Добрый вечер, Пелагея Семеновна! — поздоровался Сучков. — Как здоровье? Все ли хорошо дома?
— Какое уж там здоровье, седьмой десяток пошел.
Мальчуган подбежал к офицеру, завороженно глядя то на планшетку, то на золотистую кокарду.
— Дяденька, а ты настоящий милиционер или нет? — спросил он, задрав голову вверх.
— Конечно, настоящий!
— А разве настоящие милиционеры на велосипедах ездят?
Николай Васильевич рассмеялся. Бабка схватила за руку внука:
— И куда ты, безотцовщина, лезешь?
— У меня есть папа! — упрямо сказал мальчуган.
Лицо старухи помрачнело. Ей не хотелось при постороннем человеке говорить о своей семейной тайне.
Мальчик повторил:
— У меня есть папа!
Последовал шлепок. Внучонок захныкал. Сучков почувствовал себя неловко. Быстро соображал, как перейти к разговору на нужную ему тему:
— Понять его надо, Пелагея Семеновна. Мальчику отец нужен.
Старуху прорвало:
— Только не такую пьянь, ворюгу. Упаси боже! А Наташка — свет на нем клином сошелся — совсем голову потеряла. Ну что он ей? Камень на шее! Живут нерасписанные. Да на что глядя расписываться? Ведь он дня не проходит, чтоб глаза свои паскудные не заливал. Откуда только деньги на винище берет?
— Ай-ай-ай, мама! — послышался сзади звонкий голос. — Кого это ты так?
К крыльцу подошла молодая женщина лет двадцати пяти.
— Алешку, что ли, моего? А какое кому до него дело? Ах, это он вам, конечно, понадобился? — обратилась она к участковому инспектору. — Прошу прощения, товарищ Сучков. Не заметила вас.
Тон у нее был вызывающий. «Трудненько придется, — мелькнула у Сучкова мысль. — Как к ней подступиться? А что, если дать ей газету…»
— Во-первых, здравствуйте, Наташа, — начал майор. — А во-вторых, я к вам совсем по другому делу. — Инспектор торопливо открыл планшетку. — Вот тут у меня газетка. Вернее, четверть газеты. А на ней семь цифр. Вы не подскажете, что они обозначают?
— Вот еще! — фыркнула Наталья, но, явно заинтригованная, подошла к Сучкову. С любопытством посмотрела на газетный обрывок. — Да ведь это мой почерк. Ну да, пришел механик и сказал, чтобы я позвонила по этому номеру, когда кончится обед, в Сельхозтехнику. Я на газете записала. Потом завернула в нее хлеб и принесла домой. Как она к вам попала? — в глазах женщины сквозила плохо скрытая тревога.
— Наташа! — инспектор взял ее за руку, приглашая сесть. Присел рядом на скамейку. — Вспомните, кто мог взять из вашего дома эту газету?
— Да зачем это вам? — уходила от ответа Смирнова.
— Наталья Гавриловна! — уже строго приказал Сучков. — Говорите, кто взял эту газету?
— Ну, может быть, Алексей. Он искал, во что кусок хлеба завернуть. В командировку позавчера он ездил.
— Точно он? — переспросил Николай Васильевич.
— Да он, кому же еще! — уверенно сказала женщина. — У меня даже остальная часть этой газеты сохранилась.
Она быстро сбегала домой, вынесла газету. Сучков приложил свою четвертушку. Линия разрыва совпадала.
— Опять что-нибудь натворил? — уже со слезами прошептала Наташа. — Ох, горе мое!
Участковый инспектор, не отвечая, поехал на другой конец деревни. Там жил Цыганков.
Дверь была заперта. Хозяин сидел за столом. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка.
Доставленный в отделение милиции, он все отрицал. Однако, когда работники милиции нашли похищенное им из магазина, Цыганков сознался в преступлении и назвал своих сообщников.
Нет у участкового инспектора свободного времени. Сегодня воскресенье, а он едет по служебным делам. Неделю назад в паспортном столе ему сказали, что вернулся из мест лишения свободы Николай Беспятов. Обычно после прописки такие люди идут к своему участковому инспектору — доложить о возвращении, месте жительства, дальнейших намерениях. Таков порядок. Эти люди когда-то нарушили закон. Участковый инспектор должен знать о них все до тех пор, пока твердо не убедится, что человек исправился окончательно.
Николай Беспятов не явился к Сучкову. Майор милиции решил сам навестить его. Другого дня, кроме воскресенья, Николай Васильевич не нашел.
Он хорошо помнил Беспятова. Много хлопот доставил этот мальчишка участковому. Пожалуй, не было недели, чтобы на Кольку не приходили жалобы: то сад обломает, то драку затеет, то трактор угонит у механизатора. Водил по деревням ватагу таких же, как и он сам, сорванцов. С возрастом его проделки становились все опаснее. Николай Васильевич подолгу разговаривал с ним. Предупреждал. Просил бросить хулиганство. Часто бывал дома у Беспятовых. Отец, слабовольный человек, к тому же большой любитель выпить, не смог оказать никакого влияния на своего недоросля. Парень бросил учиться.
— Погуляю, пока в армию не забреют, — отвечал он на укоры взрослых.
— Смотри, Коля, как бы тебя не забрили по другому поводу, — говорил ему Сучков.
Однажды в клубе произошла драка. Зачинщиком был Беспятов.
Вызванный повесткой, он пришел к участковому, беспечно улыбаясь. Когда услышал, что материалы будут переданы в суд, не поверил:
— Да меня через три недели в армию призовут.
— Советской Армии хулиганы не нужны, — холодно ответил Николай Васильевич.
Приговор суда ошеломил Беспятова: полтора года заключения в исправительно-трудовой колонии. Не выдержал, заплакал. В последнем слове сказал, обращаясь к общественному обвинителю:
— Что же вы меня не одернули раньше-то, построже надо было бы со мной…
«Ничего-то он не понял, — подумал тогда майор, — ищет виноватых. Напакостят, нахулиганят, а когда отвечать наступает пора: что же вы меня просмотрели, не воспитали…»
С такими мыслями Сучков теперь подъезжал на велосипеде к деревне, где жил Николай Беспятов. У первого дома остановился.
— Добрый день, Николай Васильевич, — раздался из-за густой листвы палисадника женский голос — Проходите сюда.
Инспектор узнал пенсионерку Степаниду Гавриловну Самсонову. Отворил калитку. Прислонил к изгороди велосипед. Поздоровался. Самсонова сидела на скамейке в тени сирени. Присел рядом с ней. Старушка, поглядев по сторонам, доверительно спросила:
— К Беспятовым? Пришел Колька-то ихний. С дружками снова кружит. Пьянка целую неделю идет. Видно, ума-то в тюрьме не набрался.
Сучков поднялся:
— Верно, Степанида Гавриловна, к Николаю Беспятову я, проведать, как он тут себя ведет.
— Да зря выпустили. Сидел бы там, спокойнее было бы.
— Нельзя так, Степанида Гавриловна, — возразил инспектор — Перевоспитывать надо людей.
Дом Беспятовых стоял на отлете. Глухой дощатый забор опоясывал его. За забором слышались голоса. Инспектор открыл калитку. Под вишнями, расстелив байковое одеяло, лежали четверо парней. Играли в домино. На траве поблескивали две пустые бутылки из-под водки. Сучков с трудом узнал в загорелом мускулистом парне Николая Беспятова. «Поздоровел. Словно из санатория вернулся».
— А ну-ка, пошли, Николай, в дом! — приказал майор.
Беспятов недовольно посмотрел на участкового, нехотя поднялся и молча пошел за Сучковым.
На кухне, усадив парня за стол, инспектор сказал:
— Не советовал бы возвращаться к старому. Помню, как ты в суде сопли размазывал, хныкал: вот если бы со мной построже! Почему ко мне не явился? Почему до сих пор не работаешь? Некогда? Боишься, пьянку запустишь?
— Дядя Коля! Только пять дней прошло, как освободился. Друзья тут пришли, ну отметили… — пытался смягчить участкового Николай.
— Завтра чтобы у меня быть! О водке и думать забудь! — закончил разговор Сучков.
Напрасно ждал Николай Васильевич беспутного парня. Не пришел он и на следующий день.
Участковый инспектор встретил его опять в пьяной компании. Посоветовался с председателем сельсовета и предложил обсудить Беспятова и его дружков на деревенском сходе.
Никогда еще не было такого. Люди с интересом шли на собрание. Все знали, что Николай Беспятов после отбытия наказания не исправился. Немного стал тише вести себя, и только. Пьет, бездельничает. Односельчане — все народ работящий, трезвомыслящий — не одобряли парня: деревню позорит! Пришли на сход семьями. Николай Васильевич коротко доложил:
— Вот он перед вами. Отбыл за хулиганство наказание, да, видно, не впрок оно ему пошло. Ваших сыновей мутит. Пьянки да гулянки. Давайте решать, что с ним делать.
Что тут началось! Особенно горячились матери. Как пришел Беспятов, парни совсем от рук отбились. Вино стали пить.
— Выселять его надо из деревни!
Собрание уже совсем склонилось к этому решению. Виновник сидит ни жив ни мертв.
«А ведь могут и выселить, — подумал Сучков. — Будет ли это ему на пользу? Среди чужих людей кому он будет нужен? Пропадет».
Попросил слова:
— Может быть, поверим ему в последний раз, с таким условием, чтобы он завтра же устраивался на работу?
На том и порешили.
На следующее утро Николай Васильевич, подходя к отделению милиции, увидел своего незадачливого тезку, ожидающего участкового.
— Ну что, выпороли вчера немножко? Стыдно? Давай торопись с работой. Все дурное — от безделья. В колонии какую специальность получил?
— Слесарил там.
— Ну что ж, можно слесарем в совхозные мастерские. — Увидев, что парень мнется, спросил: — Не хочешь?
— Николай Васильевич, знают там, что я сидел. Стыдно. Ведь я и пил-то из-за этого. Разве я хуже других? Работать хочу, чтобы уважали меня… В колонии я многое понял.
Николай Васильевич с интересом посмотрел на Беспятова. А ведь парень не потерянный. Будет из него человек. Надо только помочь ему.
— А на механизатора широкого профиля хочешь учиться?
— Конечно!
Николай Васильевич набрал номер телефона:
— Соедините, пожалуйста, с директором совхоза. Петр Иванович? Это Сучков. Вспомнил я тут вашу просьбу насчет кандидатуры в училище механизации. Есть у меня такой человек. Вполне подходящий. Сейчас он будет у тебя…
Майор милиции заезжает иногда в этот совхоз. Однажды в центральной усадьбе остановился у доски Почета. С фотографии на него глядело знакомое лицо с озорным прищуром глаз. «Добро, не ошибся в человеке. Крепко стоит на ногах», — с удовлетворением подумал участковый инспектор.
Утром, по дороге на службу, майор милиции Трофимов любил поразмышлять, в деталях представить предстоящий рабочий день. Сегодня он был под впечатлением вчерашнего письма из мест заключения. Оно вернуло его в прошлое.
…Еще на школьной скамье Андриан Трофимов мечтал поступить в педагогический институт. Но мечте не суждено было сбыться. Вместо института он пошел в военкомат, оттуда — на фронт. И после войны учиться не пришлось. В горкоме партии сказали, что такие, как он, нужны в органах милиции. Человек решительный, волевой и в то же время увлекающийся, он не любил половинчатости, с головой ушел в интересную работу уголовного розыска. И вскоре понял, что здесь тоже нужно быть педагогом.
По роду своей службы ему приходилось сталкиваться с людьми, в воспитании которых когда-то был допущен просчет.
Если молодому деревцу что-то мешает, оно начинает расти вкривь. Не приди ему вовремя на помощь, может совсем погибнуть. Кем-то вроде садовника чувствовал себя Андриан Николаевич Трофимов. Сколько ребят прошло через его руки! Почти все сейчас уважаемые люди. При встрече почтительно здороваются с майором милиции:
— Если бы не вы, Андриан Николаевич!..
Но бывало, что эту фразу несколько переиначивали: «Если бы вы раньше за меня взялись».
«Не понимаю я безусых юнцов, которые бездумно прожигают лучшие годы в попойках, карточной игре, — размышлял старший инспектор. — Ни мечты, ни цели. А причина одна: плохое воспитание в семье, на производстве, отсутствие умного руководителя. Но, с другой стороны, парням по 17—18 лет. Сами должны понимать, что к чему. Правда, некоторые начинают соображать, да поздно. Такого накуролесят, что…»
До слуха майора откуда-то из-за глухого забора донеслось:
— Деньги на бочку, проиграл — плати.
В ответ юношеский извиняющийся басок:
— У меня сейчас нету.
Снова назидательный злой голос:
— «У меня нету»… Тогда нечего было садиться!
Трофимов поискал глазами калитку, нашел, с силой распахнул. Под молодыми тополями, за фанерным столиком сидели трое великовозрастных парней. Позади них стоял подросток. «Да никак это Колька Логин? Значит, его тут обчищают?»
Первым заметил работника милиции парень с нависшим чубом. Он сгреб карты и быстро сунул под стол. «Еще один старый знакомый», — майор милиции узнал в чубатом недавно вернувшегося из мест заключения Николая Кобелева. Кобелев как ни в чем не бывало обратился к сидящим напротив:
— Ну вот, ребятки, покурили и на работу пора. И ты, Коля, иди, да не забудь, о чем я тебя просил.
Парни поднялись.
— А вот и товарищ майор за нами пришел. Заботится, как бы мы на работу не опоздали, — с ухмылкой проговорил Кобелев.
— Развеселый ты человек, Кобелев, — в тон ему ответил Трофимов. — Легко живется с таким характером.
— Это точно, легко. А потому, что совесть моя чиста.
— Даже после того, как ты обобрал этого пацана? — Андриан Николаевич кивнул на Логина. И, не дав опомниться Кобелеву, быстро приказал: — А ну, достань карты!
— Это какие?
— Те, что под столом спрятал.
Кобелев с недоумением обратился к дружкам:
— Ребятки, а разве у меня были карты и я их спрятал?
«Ребятки» дружно протянули:
— Не-ет.
— Ну вот видите, — развел руками Кобелев, — А впрочем, надо посмотреть. Вдруг действительно там карты?
Он нагнулся.
Андриану Николаевичу надоело смотреть на эту комедию. Сдвинув брови, он сурово произнес:
— Не советую валять дурака, Кобелев. Предупреждаю тебя: если замечу еще раз за картами, оштрафую. Идите! А ты, Николай, — сказал Трофимов Логину, — останься!
Парни ушли.
— Садись, — предложил старший инспектор.
— Ничего, постоим.
— Ну-ну, — Трофимов окинул глазами Колю Логина.
Это был не по годам развитый подросток. Крупные руки, широкие плечи, высокий.
— Значит, сколько же ты проиграл?
— Да мы не играли, просто так сидели.
Коля Логин врал, не моргнув глазом, выгораживал своих приятелей.
— И когда ты должен принести деньги? — словно не слыша его, продолжал спрашивать майор.
Колю словно подменили. Побагровев, он от обороны перешел в наступление:
— Я зарабатываю. Хозяин своим деньгам. Что хочу, то и делаю.
— Хозяин? Давай посчитаем, кто хозяин. Сколько тебе лет, Николай? Так, семнадцатый год. А «зарабатываешь» ты, если не ошибаюсь, не больше пяти месяцев. Зарплата у тебя, поскольку ты ученик, 30—35 рублей в месяц. Итого ты в своей жизни своим трудом заработал от силы 150 рублей. А за шестнадцать лет родители и государство израсходовали на тебя… На́ ручку, садись подсчитывай!
— Они обязаны.
— А ты что обязан? Или твоя обязанность только в том, чтобы ложкой за столом работать?
Логин провел ребром ладони по горлу:
— Мне ваши нравоучения вот так! Надоело, хочу жить, как нравится.
Разговора не получилось.
«Даже слушать не захотел, — с досадой подумал майор милиции. — А ведь перед тем же Кобелевым уши развесит, не оторвешь. Возле Кобелева всегда какой-нибудь пацан. Надо отдать должное, язык у него подвешен хорошо».
Бывший уголовник действительно знал много «историй». Угощал пацанов папиросами, пивом, в картишки поигрывал. На их же деньги угощал. Неладно получалось. Ребята зеленые, в голове хлама полно. Надо было вырвать их из-под влияния Кобелева.
В отделе внутренних дел Трофимов вновь перечитал вчерашнее письмо. Из исправительно-трудовой колонии от Анатолия Губаря, которого полтора года назад осудили за разбой.
«Здравствуйте, гражданин старший следователь из города Жуковский Трофимов Андрей Николаевич! («Сколько я с ним провозился, а он даже должность мою и имя позабыл», — поморщился Трофимов.) Пишет вам хорошо знакомый Губарь Анатолий Иванович…»
Действительно хорошо знакомый. Всякий раз, когда на участке случалось ЧП, Трофимов вспоминал Губаря: не его ли рук дело? Кто мог увезти чужой велосипед? Губарь. Кто способен проверить карманы пьяного? Он же. Кто может устроить поножовщину? Опять Губарь!
Андриан Николаевич и по-хорошему и по-плохому уговаривал парня взяться за ум:
— Еще не поздно. Ведь ты же хотел поступить в авиационное училище. Иди учись. Нельзя жить без мечты. Ты плохо кончишь. Пожалеешь, да будет поздно.
А Губарь только усмехался. Нагло глядел на работника милиции и говорил:
— Я еще несовершеннолетний. А чтобы отправить меня в колонию, надо сначала доказать, что именно я обчистил того пьянчужку.
И вот сейчас иные речи:
«Я многое обдумал и осознал за эти полтора года. Так жить, как жил я, нельзя. Возьмите мой любой день, прожитый на свободе, он, как вся моя жизнь, прожит впустую… Сколько раз вы сильно меня ругали. Ваши слова я пропускал мимо ушей. Считал себя самым умным. А делал одну глупость за другой. Даже на суде я был уверен, что меня не посадят, во всяком случае, не осудят так строго. Но теперь, в колонии усиленного режима, я часто вспоминаю те разговоры. Боже мой, какой же я был осел! Вы заставляли меня учиться на летчика. Вы, работник милиции, который, по идее, должен презирать таких, как я. А вы переживали за меня и на суде. Надеялись, что так строго меня не осудят. А сколько других хлопот и волнений доставил я вам! Винить, кроме себя, мне некого. Вот если бы можно было начать жизнь снова. Я бы этих поступков не сделал.
Андрей Николаевич, а сейчас я у вас спрошу, как там дела на свободе? Много ли еще осталось таких хулиганов, каким был я? Я вас прошу, будьте с ними построже. Можете почитать некоторым мое письмо. Для них это будет уроком.
Трофимов решил обязательно показать письмо Коле Логину. Пусть призадумается. Он, кажется, знал Губаря.
Но так случилось, что старший инспектор уголовного розыска Трофимов не смог быстро увидеть своего подопечного.
Знать бы Андриану Николаевичу, чем закончит компания, в которую попал Коля Логин, упросил бы он своего начальника дать несколько дней, чтобы поработать с подростком, взять под свое влияние его ненадежных друзей, установить шефство, подключить к этому делу горком комсомола, общественные организации на предприятиях…
Но даже работники милиции не могут всего предусмотреть.
18-летний шалопай Николай Кобелев принадлежал к той породе людей, которые редко усваивают урок с первого раза. Отсидев за кражу полтора года в колонии, он сделал глубокомысленный вывод: случайность. Кто-то проболтался. Продовольственный ларек был взят чисто. О краже узнали только утром следующего дня, а они все трое сидели на чердаке заброшенного сарая, пили сладкий ликер, закусывали шоколадом и, покатываясь от смеха, представляли себе изумление заведующей ларьком тети Даши, когда она придет торговать. Напившись вина, заснули. Домой Кобелев пришел вечером бледный, в испачканном, помятом костюме. У подъезда его ждал Андриан Николаевич Трофимов.
— Я все знаю, Коля, не надо рассказывать, — произнес он, положив руку на Колино плечо. — Пошли в милицию.
Хотя Кобелев держался, по его мнению, стойко, решил ни за что не сознаваться и действительно долгое время твердил: «Знать ничего не знаю», ему как на блюдечке выложили все обстоятельства кражи. Запираться было бессмысленно. «Выдали, гады!» — горько подумал Кобелев и подписал протокол допроса.
Даже после того, как ему популярно объяснили, что он и его приятели-бездельники были на виду всего города, что их часто замечали пьяными, предупреждали, говорили с родителями — одним словом, взяли на заметку, даже после этого Кобелев не поверил, что столь быстрое раскрытие кражи — закономерность, а не случайность. Урок, преподанный ему, он усвоил плохо.
…Однажды, распечатав пачку сигарет и угостив подростков, Кобелев достал новенькую колоду карт.
— Ого, в дурачка сыграем! — радостно воскликнул Коля Логин.
Кобелев приметил этого не по годам развитого паренька, как только тот появился в компании. Видел, что ребята его слушаются.
Коля был горяч, не сдержан, чуть что — пускал в ход свои увесистые кулаки. Сам Коля обожал своего тезку, Кобелева, старался подражать ему. Даже курить стал, притом те же сигареты, что и Кобелев. Кобелев молча поощрял Логина.
Помешивая карты, Кобелев насмешливо произнес:
— В дурачка играют дурачки вроде тебя. А мы будем играть на денежку.
Коля покраснел, насупился.
— Ну-ну, — Кобелев обхватил его за плечи, — шуток не понимаешь. На, дели. По одной карте сдавай. Будем: в очко играть. А как это делается, каждый поймет, когда у него пустые карманы будут. Садись, парни!
Парни сели. Через полчаса все медяки, гривенники и пятиалтынники, выпрошенные у матерей на кино и мороженое, перекочевали в объемистый карман Николая Кобелева.
— Эх вы, игрочишки! — весело смеялся он. — Вот ваши гроши. Забирайте! — он высыпал мелочь на землю.
Мальчишки несмело потянулись за деньгами.
— А впрочем, стоп! — Кобелев испытующе оглядел пацанов. — Весь проигрыш в общий котел. — Покопался в потрепанном бумажнике, вынул замусоленный рубль, великодушно бросил в общую кучу. — Коля, собери деньги, пошли за мной.
Веселая компания вышла на окраину городка. Кобелев обратился к Коле Логину:
— Ты, Коля, самый большой, тебе дадут. Видишь палатку у самого леса? Дуй туда! Возьмешь две бутылки портвейна и пачку печенья.
Пили из горлышка, пустив бутылку по кругу. Для мальчишек, в жизни не бравших в рот спиртного, доза оказалась сногсшибательной — почти по целому стакану. Один Коля Логин чувствовал себя бодро. Остальных развезло.
Кобелев, придвинувшись к нему, неожиданно серьезно сказал:
— Коля, ты из всех самый стоящий парень. Я тебе доверяю. Командуй ими. Ребята пойдут за тобой.
— Хоть в-в огонь и в-в воду, — заикаясь, ответил Коля, преданно глядя на тезку.
— Вот и я говорю, — Кобелев обнял широкие плечи подростка. — У нас должна быть своя компания, а в ней железные законы.
— Только железные!
— Ты будешь вожаком. Итак, первое, чтоб никто не знал, что мы делаем, — ни отец с матерью, ни другие пацаны. Мертво! Тайна! То же самое и о нашем договоре. Как проснутся, — Кобелев кивнул на троих раскинувшихся на траве мальчишек, — дай им задание: завтра после обеда сбор у озера. Пусть возьмут из дома по рублю. Сыграем.
Андриан Николаевич, конечно, помнил о своем намерении встретиться с Колей Логиным, поговорить с ним по душам, предупредить, чтобы подальше держался от Кобелева. Хотел приструнить и самого Кобелева. Но день за днем встречу приходилось откладывать из-за срочных заданий. Едва успевал выполнить одно, как получал другие. Не было свободного часа. Задерживался на работе допоздна.
Старший инспектор с особой остротой понял, что откладывать больше нельзя, когда начальник прочитал на оперативном совещании заявление гражданина Гуцая о таинственной пропаже из квартиры многих ценных вещей.
Несмотря на ряд незаконченных дел, требовавших от Трофимова максимума энергии, Андриан Николаевич все же попросил, чтобы разобраться с этим заявлением поручили ему.
Гуцай… Эта фамилия что-то говорила ему. Трофимов вспомнил, что недалеко от стола, где играли картежники, стоял, вытирая слезы, вихрастый подросток лет двенадцати. Увидев появившегося в калитке человека в милицейской форме, он убежал. А Коля вроде крикнул: «Куда ты, Гуцай?» Ну да, Гуцай! Тогда Андриан Николаевич не придал значения этому эпизоду. Теперь же он приобрел весьма скверный смысл. Гуцая, вероятно, обыграли в карты, и он ревел от досады. Трофимов решил немедленно разыскать мальчишку.
Дверь долго не открывали. Андриан Николаевич хотел было уже уходить, но услышал тяжелые, шаркающие шаги. Шаги замерли у самой двери. Трофимов понял, что его изучают через глазок. Он сказал:
— Я к вам из милиции по поводу вашего заявления.
Послышался звон цепочки, скрежет задвижек, поворот ключа. Дверь приоткрылась. Майор милиции увидел старую женщину в очках.
— Входите, пожалуйста, прошу вас, — тихо проговорила она, внимательно оглядывая Трофимова. — А почему вы не в форме? — спросила вдруг старая дама и взялась за дверную ручку.
Андриан Николаевич поспешно вынул из кармана удостоверение. Вид красной книжечки успокаивающе подействовал на хозяйку. Она повторила:
— Прошу вас. Извините, что не могу принять в комнатах. Пожалуйста, на кухню.
На кухне Трофимов сел на предложенную трехногую табуретку и вопросительно поглядел на старушку. Тихим, скорбным голосом она начала:
— И что же это получается? Трудились, недоедали, недосыпали, копили… Все запоры и замки сменила, а вещи пропадают.
— Простите, — перебил ее Трофимов, — вы одна живете?
— Что я теперь скажу Людмиле, Аркадию? — продолжала старушка. — Аркашин костюм, туфли, часы «Полет» на золотом браслете. На них три буквы АСГ — Аркадий Степанович Гуцай. Людочкина шубка, серьги, плащ — ничего не осталось.
— Людмила и Аркадий, кто они? — спросил Трофимов.
— Как кто? — удивилась старушка. — Дочь и зять.
— Где они сейчас?
— Отдыхать уехали.
— Стало быть, вы одни?
— С внуком, с Игорьком.
— Большой мальчик?
— Двенадцать лет.
— Ну что ж, бабуля, давайте посмотрим, откуда пропали вещи, проверим запоры на двери. Да, кстати, познакомимся. А то говорим уже скоро десять минут, а как звать друг друга, не знаем.
Хозяйка, назвавшись Надеждой Ивановной, повела сотрудника милиции по комнатам, рассказывая, в какой последовательности исчезали вещи.
— Сначала часы Аркашины с Людочкиными серьгами пропали. Они на видном месте в хельге лежали. Я сразу же — к Игорю: куда девал вещи? Игорек целыми днями в городском пионерском лагере пропадает. Он расплакался. Я, говорит, бабуля, не брал. Игорек у нас — кристальная душа. Он, конечно, не возьмет. Значит, в квартире побывали чужие. Наверно, подобрали ключи. Выследили, когда квартира остается пустой…
— У вас на кого-нибудь подозрения?
— Нет. Не возьму греха на душу. Я сразу же вызвала слесаря, сменила замок…
«М-да, странно получается, Надежда Ивановна, — размышлял по дороге в городской пионерский лагерь Андриан Николаевич, — замки и запоры вы поставили новые, а шубка и костюм уплыли. Очень странно. Уж не ваш ли кристально чистый внук здесь поработал? Но не будем спешить с выводами, товарищ майор. Вы ничего не знаете, кроме того, что вещи пропали. Надо найти вора. Задача с одним неизвестным».
В пионерском лагере Трофимова ждала неудача. Большая группа ребят, среди которых был Игорь Гуцай, ушла в трехдневный туристический поход. Начальник лагеря, военный в отставке, показал на карте маршрут похода.
— Вот в этих пунктах у них будут ночевки… Но педагогично ли будет вам, работнику милиции, появляться ни с того ни с сего среди туристов-школьников, о чем-то беседовать наедине с мальчиком? Пойдут разговоры, перешептывания. Мальчик будет психически травмирован. Через три дня он вернется. Вы без помех сможете поговорить с ним, и никто об этом не узнает.
С начальником лагеря нельзя было не согласиться.
Уходя, Андриан Николаевич спросил, как вел себя Гуцай.
— Ничего предосудительного. Правда, часто отлучался из расположения лагеря. Но у него уважительная причина. Бабушка прихварывает. Он в магазин бегает, помогает по дому.
— А вы не слыхали, Игорь никому не говорил, что у них из квартиры пропадают вещи?
— Нет, этого я не слыхал.
Трофимов решил посоветоваться с начальником Жуковского горотдела В. И. Тарабриным. Многое тревожило его в поведении Гуцая: и то, что он часто отлучался из лагеря, и то, что говорил неправду о болезни бабушки, — Надежда Ивановна на здоровье не жаловалась и по магазинам ходила сама.
Подозрение, что Игорь Гуцай имеет отношение к пропаже вещей, укрепилось помимо воли Андриана Николаевича. А если он виноват, его надо немедленно разыскать и допросить. Ждать, когда он вернется из похода, нецелесообразно. Усложнится поиск вещей. Дело может запутаться.
С таким решением майор милиции вошел в кабинет начальника горотдела полковника Тарабрина.
В кабинете полковника была женщина, которая то и дело прикладывала платок к глазам, и худощавый парнишка лет тринадцати-четырнадцати.
— Поступила жалоба. Надо срочно разобраться, — сказал начальник. И вкратце изложил суть дела: группа хулиганов зверски избила подростка.
Андриан Николаевич бросил взгляд в сторону паренька. Тот еще ниже опустил голову, но все же майор успел заметить багровые подтеки на его лице.
— Разрешите приступить?
— Да. Вот Анастасия Ивановна Кацаева и ее сын сообщат вам подробности.
— Ну рассказывай, Володя, как все это получилось? — предложил старший инспектор, усадив их в своем кабинете.
— Иду я это вечером, уже темнело. На меня трое с кулаками. Избили ни за что ни про что.
— Так уж и ни за что?
— Ни за что.
— Ну а кто бил?
— Темно, не разглядел.
— Так и не разглядел?
— Уж и не разглядел! Дружки твои, кто ж еще! В карты он играет, товарищ Трофимов, — Анастасия Ивановна заплакала. — Деньги стал воровать.
— Проигрался? — спросил Трофимов. — Денег нет, а с тебя требуют. Потом встретили и избили. Так, что ли?
Володя отрицательно затряс головой.
— Анастасия Ивановна, кто у него приятели?
— В лицо я их не знаю. Слышала только, одного Пузырем зовут.
— Колька Пузырь? — живо спросил Трофимов у Володи.
Тот пожал плечами: мол, первый раз слышу.
Пузырь — была кличка Коли Логина. Его прозвали так за вздорный характер. «Неужели это он расправился с Кацаевым? — думал Трофимов. — Вполне возможно. Логина обыграл в карты Кобелев, а тот, в свою очередь, Володьку. У Володьки денег нет. Ну и излупил. Кацаев — мышонок по сравнению с Логиным».
Трофимов нашел Логина к вечеру того же дня в маленькой мастерской, пропахшей кислотой, резиной и машинным маслом. Коля Логин в заплатанном, но опрятном комбинезоне орудовал у верстака напильником. Увидев Трофимова, смутился. Андриан Николаевич решил действовать напрямик:
— Ты, конечно, догадываешься, зачем я пришел? — И, не дожидаясь ответа: — По поводу Кацаева.
— Я его не бил, — сорвалось у Логина.
— А кто?
— Не знаю.
— Коля, мы встречаемся не первый раз. Ты знаешь, зря я тебя тревожить не буду. Поначалу ты всегда отрицаешь, а потом приходится рассказывать. Дело подсудное. Кто избил Кацаева?
Логин молчал.
— Сколько ты у него выиграл?
— Ведь все знаете, а спрашиваете.
— Сколько?
— Ну, восемьсот шестьдесят рублей.
Володька Кацаев частенько вертелся возле картежников. Ему самому страсть как хотелось сыграть. Он даже сэкономил на мороженом и кино целый рубль, но взрослые парни гнали его.
Однажды, в скверном настроении оттого, что до копейки проиграл аванс, Коля Логин встретил Володьку.
— Где твой рубль, на мороженом еще не проел?
— Нет.
— Тогда пошли, покажу, как играют настоящие игроки.
Через десять минут Володька со слезами на глазах отсчитывал Коле потные медяки. А Коля поучал:
— Не хнычь! На ошибках учатся. Следующий раз отыграешься. Да смотри, матке ни слова.
Следующий раз Володька проиграл три рубля. Потом Коля великодушно разрешил ему поиграть без денег. «Если проиграешь, завтра принесешь».
— Что ты играешь с ним по мелочи? — сказал Кобелев Логину.
— А что с него взять?
— Поручи это дело мне.
В один день подросток стал огромным должником. Коля Логин даже растерялся от внезапно привалившего к нему богатства. Шутка ли, восемьсот шестьдесят рублей! Но как их получить?
Подсказал Кобелев:
— Дома-то что-нибудь есть у него. Деньги или кое-какое барахлишко…
Володька стал таскать вещи. Логин и Кобелев оценивали их и соответственно уменьшали долг.
Пропажи бабка обнаружила, воровать стало невозможно, но кредиторы были неумолимы. После неоднократных предупреждений Кацаеву намяли бока.
Логин сказал Андриану Николаевичу, что в драке не участвовал: мать послала в деревню проведать родственников.
— Это мы проверим. А если бы не послала? — спросил Трофимов.
— Был бы с ними.
— И попал бы под суд.
— Ну да! Мне бы ничего не было. Я по возрасту не подхожу.
Майор усмехнулся:
— Уж не Кобелев ли тебя так проинструктировал? Бейте, мол, ребята, Кацая, вам за это ничего не будет. Ошибаешься. За нанесение телесных повреждений и другие особо опасные преступления судят даже четырнадцатилетних. Тебе же, слава богу, семнадцатый год.
В Уголовном кодексе есть десятая статья. Так вот, согласно этой статье ответственность, я имею в виду уголовную ответственность, наступает после исполнения шестнадцати лет.
Логин слушал раскрыв рот.
— Но ведь Колька Кобелев говорил, что…
— Вот с кем ты дружбу водишь! — перебил его Андриан Николаевич. — Чуть в тюрьму тебя твой друг не засадил. Уж он-то знает законы… Пошли в милицию, там объяснение напишешь.
Коля стал нехотя снимать комбинезон. На руке блеснул золотой браслет.
— Часы дорогие, золотой браслет… — строго сказал Трофимов, — откуда это у тебя? А?.. — старший инспектор крепко взял парня за руку, пристально глядя ему в глаза. — Твой очередной выигрыш? Да? А ну-ка сними!
Логин заупрямился, хотел вырваться.
— Коля, не шути! Я знаю, откуда у тебя эти часики. — Парень снял часы и протянул Трофимову. — Быстрей собирайся. И учти: в твоих же интересах рассказать всю правду.
Андриан Николаевич внимательно осмотрел часы, браслет. Без сомнения, они принадлежали Аркадию Степановичу Гуцаю: марка «Полет», на задней крышке тонко выгравировано «АСГ».
Всю дорогу в горотдел молчали. Трофимов корил себя за то, что не выкроил время заняться Кобелевым и Логиным. Что они еще натворили — неизвестно. Ведь если бы они не избили этого пацана Кацаева, кто знает, заявили бы его родители в милицию, что их сын ворует?
Рабочий день в горотделе уже закончился. Светились окна только в дежурной части да в кабинете начальника.
Взяв у дежурного ключ, Трофимов открыл свой кабинет.
— Садись, Коля. Сейчас я тебе дам кое-что почитать. Не подумай, что хочу тебя сагитировать. В этом кабинете много таких ребят побывало. Сначала им море по колено было, а потом спохватывались. Я не хочу, чтобы ты повторял их ошибки. На, почитай, — Андриан Николаевич взял из стола два распечатанных конверта и положил перед Колей.
Юноша недоуменно посмотрел на конверты, потом на майора.
— Читай, читай.
Коля достал из одного конверта листок, исписанный неровным, неустоявшимся почерком.
«Может быть, мое письмо вызовет у вас удивление, что я обращаюсь именно к вам, — писал какой-то Зорин. — Только вам я верю, и только вы разрешите интересующие меня вопросы. Вы не должны мне отказать. Это очень важно для меня. Вот уже шесть месяцев, как я нахожусь в заключении. За это время я многое передумал. Как мне жить дальше? Мне нужно посоветоваться.
Недавно я смотрел замечательный кинофильм «Жизнь прошла мимо». Он очень взволновал меня. Я подумал: неужели и меня жизнь обойдет стороной? Нет. Не может этого быть. Я должен стать человеком. Меня волнует не мое прошлое, а мое будущее. Раньше я гордился тем, что меня называли вором. Как теперь ненавистно мне это слово! Я надеюсь освободиться досрочно. Когда освобожусь, что я должен сделать, чтобы заслужить доверие? Конечно, я буду работать, но этого мало. Что бы ни случилось в городе, вы будете в этом подозревать меня.
Конечно, я мог бы уехать в другой город. Мог бы там скрыть свое прошлое. Честным трудом заслужить доверие у людей, устроить свою жизнь. Но в Жуковском у меня старенькая мать. Ей нужен сын, нужен помощник. Поэтому я возвращусь только в Жуковский. С нетерпением жду ответа».
А другое письмо было полно отчаяния:
«…иногда хочется себе лоб расколоть на мелкие части. Прошел год, а в памяти еще так свежо, что было за этот короткий промежуток времени пребывания на свободе. Часто вспоминаю вас. Сейчас жалею о том, что не смог пойти по тому пути, на который так настойчиво вы толкали меня. Сейчас у меня нелегкая жизнь. Работаю как вол. До двух третей еще два года. Да и надежда на эти трети слабая. Так что на ближайшее будущее перспектива неблестящая.
Интересно одно. Казалось бы, я должен проклинать на чем свет стоит милицию, испытывать ненависть ко всем вам, но почему-то этих чувств в себе не испытываю. А совсем наоборот. Понял, что эти люди хотели мне добра. А сколько хлопот причинил я вам. Жаль, что не имею возможности как-то извиниться перед всеми вами.
У меня к вам просьба, Андриан Николаевич. Если будет у вас свободное время, напишите мне пару слов. Я буду очень рад».
Перекладывая в папке бумаги, Андриан Николаевич время от времени взглядывал на Логина. Лицо парня было угрюмо, губы крепко сжаты. Трудный тип. Упрям.
Прочитал. Аккуратно сложил письма, спрятал в конверты. Несколько мгновений сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Крупные, тяжелые руки на столе. Сказал:
— Ну и что? Я-то здесь при чем? Они что-то натворили. Теперь лазаря поют: ах, какие мы были глупые, бяку сделали, больше не будем. Но я-то не воровал, не грабил.
— А вовлечение в азартные игры малолетних? А вот эти часы, украденные у Гуцаев? Это разве не преступление?
— Я не воровал, он сам принес!
— Ах, вот как! Значит, Игорь Гуцай подарил их тебе. Чем же объяснить такую щедрость?
— Проиграл.
— Костюм отца, шубу матери тоже проиграл? Это вымогательство под угрозой. За это, Коля, судят.
Андриан Николаевич встал, нервно прошелся по комнате. Взял чистый лист бумаги. Положил перед Колей:
— Пиши: по существу заданных мне вопросов поясняю… Одним словом, все как было! Обязательно назови всех, у кого сколько выиграл с Кобелевым.
Пробежав написанное, Трофимов присвистнул:
— Ого! Семь человек обыграл! Один триста рублей тебе должен, другой — шестьсот, а тот даже целую тысячу. Надо полагать, у Кобелева должников не меньше. И как же они расплачиваются с вами? Ведь на тысячу рублей вещей из дому не наворуешь! А вы с Кобелевым долги не прощаете. Кацаев долго будет ваши кулаки помнить.
Тут Андриан Николаевич с досадой подумал, что при опросе Володьки Кацаева упустил важный момент. Не установил: а не заставляли ли его кредиторы каким иным путем достать деньги? Не исключено, что Кобелев мог этих лопоухих подговорить совершить, скажем, кражу из магазина. И вообще, кто знает, на какое преступление могут пойти подростки, попавшие в сети уголовника. И самое главное — это преступление может совершиться завтра, сегодня в ночь, сию минуту. Нужно принимать срочные меры. Прежде всего нужно вызвать на откровенность Колю Логина. Если такой сговор был — добыть деньги преступным путем, — он должен об этом знать. Хитрить с Логиным не имело смысла. Надо прямо рассказать о своей тревоге.
— Коля, послушай меня и правильно пойми. Я не спрашивал Кацаева, каким способом вы предлагали ему достать деньги: может быть, кого-нибудь ограбить, где-нибудь украсть. Но факт остается фактом: он отказался и был за это жестоко избит. Другие ваши так называемые должники оказались слабодушными, пошли у вас на поводу. И сейчас готовят преступление. Неужели ты, рабочий человек, способен на такую подлость? Послать несмышленышей вроде Игоря Гуцая обворовать магазин… Не могу поверить, Коля!
Коля Логин посмотрел на майора милиции, уронил голову на руки. Срывающимся от слез голосом произнес:
— Ну зачем вы меня мучаете? Ведь все знаете, а тянете из меня жилы. Да, сегодня ночью мы решили обчистить магазин. Игорь Гуцай приедет через два часа из похода на электричке… — Поднял голову и яростно продолжал: — Запишите это как мое чистосердечное признание. Ведь это учитывается на суде, меньше срок дадут? Этого вы добиваетесь? Захотелось потешить себя: какой я добренький, о преступнике забочусь. Ненавижу всех вас!
Андриан Николаевич спокойно выждал, когда кончится истерика. Затем приказал:
— Коля, надо немедленно ехать за Гуцаем. Предупредить преступление. Разыскать Кобелева, всю группу. Мы сейчас за них в ответе. Не допустим преступления — ребята останутся на свободе. Время еще есть.
Эти слова и тон, каким они были произнесены, по-видимому, заставили Логина подняться, развеяли туман, помогли взглянуть на вещи по-другому. Он удивился взволнованности майора милиции, понял, что тот искренне переживает за ребят, попавших в беду из-за своей глупости.
— Что я должен делать? — спросил Коля.
— План такой: я еду за Гуцаем. Начальник пионерского лагеря сказал, что первая ночевка туристического отряда недалеко от Кратовского озера. А ты разыщешь других мальчишек, особенно Кобелева. Тебе помогут наши сотрудники.
Доложив начальнику горотдела об открывшихся обстоятельствах и предложив свой план действий, Андриан Николаевич уехал на мотоцикле разыскивать Гуцая, а Коля Логин в сопровождении двух работников уголовного розыска ушел в город.
Было начало лета. Стояли длинные, светлые вечера. В низинах столбом вилась мошкара.
Трофимов пожалел, что в спешке позабыл надеть защитные очки. Глаза слезились от встречного ветра. Донимала мошка. Пришлось щуриться и ехать на небольшой скорости.
Вот и озеро. На берегу горят несколько костров. Старший инспектор подошел к одному, второму. Наконец ему ответили:
— Мы из городского лагеря.
Командир отряда, коренастый крепыш в яркой клетчатой рубашке и белой полотняной шапочке с пластмассовым козырьком, узнав, что приехал родственник Игоря Гуцая, пренебрежительно махнул рукой:
— В первый же переход выдохся. Спит.
Андриан Николаевич вошел в палатку. Включил фонарик. На подстилке, тесно прижавшись друг к другу, спали несколько мальчишек. Кто из них Игорь? Позвал командира. Тот пересчитал пацанов:
— Одного не хватает.
Побежал в другие палатки. Вернулся к костру, где сидело человек пять туристов, их оглядел и вернулся к Трофимову:
— Исчез!..
Андриан Николаевич взглянул на часы. Было начало первого ночи.
— Не отчаивайся, парень. Я знаю, где Гуцай. Всего хорошего.
Гулкие выхлопы мотора далеко разнеслись по притихшим окрестностям. Андриан Николаевич на чем свет ругал себя за то, что медленно ехал, — мог бы захватить Гуцая. Оставалась надежда на то, что сотрудники уголовного розыска вместе с Колей Логиным разыщут ребят из группы Кобелева, не дадут им обворовать магазин.
Трофимов выжимал из мотоцикла все заложенные в нем лошадиные силы. Приехал в дежурную часть с красными, исхлестанными ветром глазами. Инспектор-дежурный знал о проводимой операции.
— Кобелева задержали, — сказал он. — Но тот молчит.
— Где Кобелев?
— У начальника.
Трофимов бросился наверх. Без стука открыл дверь. За маленьким столиком сидел Кобелев и, склонившись, что-то писал. Полковник озабоченно ходил по кабинету.
— Пишет признание, — кивнул на Кобелева. — Да, пожалуй, поздновато. Кража назначена на два часа тридцать минут. В нашем распоряжении было пятнадцать минут. Осталось пять. Оперативная группа выехала на место предполагаемого преступления.
— Где это?
— Промтоварный магазин на улице Свердлова.
— Товарищ полковник, разрешите я выеду туда. Мотоцикл со мной.
— Разрешаю.
Не доезжая до магазина, Андриан Николаевич увидел на пустынной улице в свете фонарей группу людей. Трое подростков, руки назад, шли в сопровождении работников милиции.
— Кто здесь Игорь Гуцай? — спросил Трофимов.
— Я! — тихо ответил щуплый чернявый парнишка. Андриану Николаевичу стало горько: не успел, ускользнул-таки шпаненок. И куда — под конвой!
Суд учел, что ребята не успели совершить преступление — они были взяты на подходе к магазину. Их приговорили к условной мере наказания. Так же условно был осужден Коля Логин. Николай Кобелев, как подстрекатель несовершеннолетних, организатор преступной группы, уже судимый за кражи, понес суровое наказание. На суде были зачитаны письма, которые майор Трофимов получил от воспитанников исправительно-трудовых колоний.
Дело группы Кобелева получило широкий резонанс. Отдавая должное работникам милиции, которые сумели в последний момент пресечь преступление и тем самым уберечь подростков от пагубного шага, горком партии и исполком Жуковского горсовета потребовали извлечь уроки из этой истории, усилить профилактическую работу. Совместно с горкомом комсомола, общественными организациями предприятий и учреждений сотрудники милиции провели комплекс мероприятий. В частности, они создали спортивно-трудовой лагерь для трудновоспитуемых подростков, организовали шефство лучших рабочих, ветеранов труда над ребятами, стоящими на учете в милиции.
Так закончилась эта поучительная история[7].
Они листали тонкую книжицу Артюра Рембо. Следователя Анатолия Егоровича Потехина и старшего инспектора уголовного розыска Адольфа Михайловича Баварского она заинтересовала по той причине, что была найдена в двух шагах от церковной паперти в деревне Гребнево Щелковского района Московской области. В церкви была совершена кража икон и других предметов культа.
Книжицу кто-то аккуратно обернул серой бумагой и на ее шершавой поверхности изобразил привлекательную женскую головку с длинными распущенными волосами и большими глазами. Поля некоторых страниц были испещрены пометками на английском языке.
— Возможно, он суеверен, — Баварский, запрокинув голову, рассматривал звонницу.
— Вряд ли, — Потехин взмахнул книжицей, — это же кража не единственная.
Это была уже не первая кража. Баварский с Потехиным занимались расследованием дел, связанных с хищениями из церквей. Почти во всех случаях взламывались двери либо перепиливались решетки на окнах. Возле стен церквей или около оград были найдены обломки ножовок по металлу и куски распиленных решеток. «Почерк» в каждом случае был очень похожим.
— «Похищены, — громко читал Потехин протокол осмотра места происшествия, — иконы Казанской божьей матери, Иоанна Предтечи, кресты напрестольные золотые, дароносицы серебряные».
Судя по всему действовала квалифицированная группа. После возвращения из Гребнева Баварский и Потехин утвердились в этом мнении и теперь с нетерпением ожидали заключения эксперта по найденной книжке. Он представил его в конце следующего дня.
«Отпечатков пальцев не обнаружено ни на обложке, ни на страницах. Пометки на английском языке свидетельствуют о том, что человек, который их делал, знает этот язык в объеме обычного гуманитарного вуза; технических терминов не встречается. Из складок серой бумаги, которой обернута книга, извлечены ворсинки темно-серой ткани, состоящей из шерстяных и лавсановых нитей.
Рисунок женской головки выполнен в спокойной обстановке. Линии четкие, твердые, никто не мешал их наносить. Библиотечных штампов ни на одной странице не обнаружено. Видимо, книжка находилась в частном собрании».
— Ну что ж, — сказал Потехин, — попытаемся построить модель предполагаемого преступника.
Они сидели друг против друга в кабинете следователя и рассуждали, опираясь на детали и факты, которые были зафиксированы в уголовных делах. Оброненные обломки ножовок по металлу и стихи Рембо как-то не совмещались. Может, между ними все-таки существует причинная связь, которая выявится со временем? Из церквей крадут не все подряд, со знанием дела выбирают то, что представляет художественную ценность. Выходит: хотя бы один из преступников наверняка обладает определенным культурным уровнем. Книжка стихов — обстоятельство, подкрепляющее именно такой вывод. Логика в такой версии есть, значит, резонно ее проверить. Потехин и Баварский встретились с множеством людей, посетили коллекционеров и художников-реставраторов, вызвали и опросили тех, кто был связан с нашумевшим в свое время так называемым «загорским делом», но следов преступников пока не обнаружили.
Однажды Баварский и Потехин дежурили в управлении внутренних дел. Они входили в состав оперативной группы и были готовы немедленно выехать в любой район. Телетайпы молчали, изредка звонили телефоны в дежурной части УВД. Информация, которая поступала по этому каналу связи, была в основном о мелких и очевидных преступлениях. В них разбирались местные сотрудники милиции без вмешательства оперативной группы управления внутренних дел.
Ночь близилась к концу. Оперативный дежурный поднялся из-за своего многокнопочного пульта, потер ладонями утомленное лицо.
Вдруг затрещал зуммер. Дежурный нажал кнопку. Из динамика послышался голос.
— Кража? Откуда, откуда? Да не торопитесь вы! Из церкви? Так. Где? Поселок Никольское Балашихинского района. Сейчас к вам выезжает наша оперативная группа. Начинайте производить осмотр. Обеспечьте охрану места происшествия.
Потехин и Баварский уже бежали к оперативной «Волге», стоявшей около подъезда. Машина с места набрала скорость.
Около ограбленной церкви их встретил заместитель начальника Балашихинского отдела внутренних дел подполковник Н. Г. Домахин.
— Допросил сторожа, — сказал он. — У нас взяли, что и везде. Убита собака.
Сторож был перепуган насмерть. Его побили, связали скрученной в жгут скатертью. Он не мог понять, почему не лаяла собака. Лица преступников показались ему непонятно страшными.
— Сколько их было? — Потехин делал пометки в своем блокноте.
— Четверо. Это я хорошо запомнил. Лиц не разглядел, а что их было четверо — запомнил. Страху я натерпелся! Лежу и думаю: ножом в сердце ткнут — и дух вон. Обобрали они церковь и — ходу.
— Пешком пошли? — поинтересовался Баварский.
— Нет, на машине. Я слышал, как мотор затарахтел.
Если сторож слышал шум двигателя, искать преступников в Балашихинском районе бесполезно. Через дорогу Москва. Там гораздо проще сбыть иконы и прочие предметы культа. И затеряться в многомиллионной толпе тоже легче.
…В этот золотистый осенний день в сокольническом храме Воскресения массивные дубовые двери с металлическими накладками в виде крестов были открыты. Несколько старух, преклонив колени перед образами, клали поклоны. Церковный староста, невысокий благообразный человек, неслышно ступал по тяжелым каменным плитам, снимая нагар со свечей.
По ступеням паперти кто-то шумно протопал. На светлом пятне открытой двери обозначилась темная фигура парня со свертком под мышкой. Изо рта у него торчала дымящаяся сигарета.
— Загаси! — староста замахал руками на вошедшего. — Это же храм.
Тот смял в кулаке сигарету, выкинул ее за дверь, громко спросил, нарушив благолепную тишину:
— Ты кто?
— Церковный староста. Прошу потише.
— Мне с тобой перетолковать надо, — парень понизил голос. — Тут у меня святые книги, — парень ткнул пальцем в сверток.
— Книги? — Староста холодными глазами ощупывал неожиданного гостя. Было парню не больше тридцати, щеки не бриты, веки набрякли, ботинки не чищены.
— Купишь? А то снесу в другое место.
— Обожди. Посоветуюсь с батюшкой.
Староста вскоре вернулся.
— Разверни книги, — он тронул парня за рукав. — Полегче, полегче. Нешто так можно обращаться с божьим словом?
Пока староста неторопливо переворачивал страницу за страницей, осматривал обложки, одетые в серебро, в церкви за спиной парня появились два милиционера. Когда милиционеры подошли, староста с облегчением вздохнул.
— Этот? — тихо спросил один из миллионеров. Староста кивнул. Милиционер крепко взял парня за руку у локтя:
— Ну, пошли.
Потехин и Баварский в это время молча изучали скудные материалы уголовных дел по кражам из церквей: сбивчивые показания немногочисленных свидетелей, протоколы осмотров мест происшествий.
Телефонный звонок прервал их занятие. Трубку поднял Баварский:
— Задержали человека с церковными книгами? Фамилия? Крюков… Откуда он? Местный… Что говорит? Подробно не допрашивали… Сейчас будем.
Они приехали в Сокольническое отделение. Привели Крюкова.
— Где ты взял эти книги? — Баварский легонько постучал пальцами по обложке.
— Купил.
— У метро «Сокольники»? — на лице Баварского промелькнула улыбка.
— Ага.
— Около правого выхода?
— Точно.
— У незнакомого молодого человека, — теперь Баварский, не таясь, улыбался.
— Ну да.
— Его кличка Пижон?
— Нет, Кисель.
— Где он живет?
— Кто?
— Кисель.
— Я никакого Киселя не знаю.
— Не крути, Крюков. Включить магнитофон?
— Не надо. Книги я по дешевке купил у Киселя в парке «Сокольники». Но, где он живет, убейте меня, не знаю.
— Его фамилия?
Крюков пожал плечами. «Скрывает, — подумал Баварский, — или в самом деле не осведомлен? Это тоже не исключено».
— Что ты еще покупал у Киселя?
— Ни-че-го!
Крюкова вновь водворили в камеру предварительного заключения. На стол перед Баварским и Потехиным лег листок с краткими биографическими данными человека по кличке Кисель, подготовленными работником 24-го отделения милиции Самохиным:
«Киселев Николай Николаевич, 1924 года рождения, уроженец Кировской области. Образование 8 классов, холостой. Работает слесарем-трубоукладчиком в городе Анжеро-Судженске…
Судим за кражи. 21 октября 1970 года освобожден условно-досрочно из мест лишения свободы и направлен на стройки народного хозяйства».
— Так-так, — Баварский побарабанил пальцами по столу. — Если верить Крюкову, не исключено, что этот самый Кисель приехал в Москву.
— Нам пока не удалось установить место его жительства в Москве, — сказал Самохин. — Установим — задержим.
— Кисель — единственная связь Крюкова? — Потехин вопросительно смотрел на Самохина.
— Есть еще Коган, который встречается с Татьяной. По-моему, это интересная личность.
— Чем же?
— Живет неподалеку от сокольнической церкви Воскресения. В 1968 году был осужден на три года за хулиганство, теперь вернулся. Пока нигде не работает.
Киселев, Коган… Знакомы они между собой или же не имеют никакого представления друг о друге? У каждого человека обычно столь обширный круг различных знакомых, что одним ничего не известно о существовании других. Если же они встречаются, тогда… Что, собственно, тогда? Коган прежде привлекался к уголовной ответственности лишь за хулиганство.
Совещание по делу «церковников» в УВД области проходило в кабинете начальника управления уголовного розыска полковника милиции В. И. Новикова. В нем кроме Баварского и Потехина принимал участие начальник следственного управления полковник милиции А. Е. Булгаков.
О ходе расследования по делу, о первых предложениях и выводах докладывал Потехин. Новиков и Булгаков задавали уточняющие вопросы, высказывали свои предложения, разговор шел вполголоса, атмосфера была спокойно-деловой.
— Как долго вы намерены проверять Киселева и Когана? — Новиков вопросительно смотрел на следователя и на инспектора уголовного розыска.
— Время и за и против нас. Положение осложнено тем, что Коган не был судим за кражи, — пояснял Потехин. — Естественно, у нас возникли сомнения, и мы приняли решение установить связи Когана и Киселева, а уже после этого делать окончательные выводы.
— Сомнения в наших делах скорее приводят к положительным результатам, чем самоуверенность, — заметил Булгаков и спросил: — Свидетели установлены, опрошены? Как с вещественными доказательствами? Потерпевшие опознали свои вещи? Следоведческая экспертиза назначена?
В течение примерно часа продолжалось обсуждение дальнейших планов по изучению Когана, Киселева и выявлению тех, кто с ними связан.
— Из совета по делам религии, — сказал в заключение В. И. Новиков, — поступило письмо. Подготовьте на него ответ. Вы установили человека со шрамом на носу? — Новиков обратился к Баварскому.
— По нашим сведениям, он живет где-то в районе Рижского вокзала, но фамилия пока неизвестна.
— Какая вам нужна помощь?
— Думаю, справимся сами.
— Да, вот еще что, — сказал Булгаков, — не спешите кого-либо задерживать. Никаких «на всякий случай». Мы должны быть абсолютно уверены в каждом своем действии.
После совещания Баварский и Потехин ознакомились с письмом.
Из совета по делам религии писали:
«За последнее время в ряде районов Московской области участились кражи культовых предметов из действующих православных церквей путем взлома дверей, а чаще всего через оконные проемы.
В числе похищенных вещей значатся иконы небольшого размера, но старинного письма, представляющие историческую ценность, так называемые напрестольные кресты и другие предметы.
Сообщая о вышеизложенном, просим вас ускорить розыск похищенных культовых предметов…»
— Вот что, — предложил Потехин, — ответ я напишу сам, а ты отправляйся-ка в ресторан. Вроде ты говорил, Коган собирается праздновать день своего рождения. Кроме того, я проведу опознание похищенных вещей.
Баварский связался с московскими работниками уголовного розыска и условился с ними посетить ресторан.
Примерно за час до назначенного времени Баварский и работник местного отделения милиции пришли в сверкающий огнями ресторан гостиницы «Ленинградская». Им с трудом удалось отыскать свободный столик на двоих.
Пока они дожидались официанта, в дверях ресторана появилась оживленная компания молодых людей, среди которых Баварский узнал Когана и Киселева. Темноволосая девушка лет девятнадцати держала Когана под руку.
— Эти, — тихо произнес Баварский.
Компания взяла стремительный старт. Рюмки и бокалы то и дело наполнялись коньяком и шампанским, звучали приличествующие моменту тосты.
Разговор за их столом сначала был общим и шумным, но чем больше они пили, тем явственнее слышались жаргонные словечки, а сама компания на глазах распадалась на группы. Баварский подумал, что этих людей, очевидно, объединяет только застолица. Хотя праздновался день рождения Когана, каждый стремился чокнуться с высоким, стройным, белокурым парнем элегантной наружности. Парень держался независимо и посматривал на всех с легким превосходством. Говорил он мало. Все захмелели, а он оставался трезв.
Сам Коган как будто заискивал перед белокурым парнем. Что общего между этим молодым интеллигентным человеком, вероятно не лишенным ума, и теми, кто был с ним за одним столом? Может, ровным счетом ничего?
— Пойдем, Хлыст, потанцуем, — предложил Коган белокурому.
— Ты слышал? — спросил Баварского его спутник. — Что это — сокращенная фамилия или кличка?
— Поживем — увидим, — обронил Баварский свою обычную фразу.
К полуночи компания покинула ресторан. Баварский и его спутник двинулись следом.
Гардеробщик суетился около молодых людей.
— Дамы одеваются в первую очередь, — сказал Хлыст. Уходя, он щедро расплатился с гардеробщиком, небрежно кинув на стойку три рубля.
— Прошу, — гардеробщик держал пальто Баварского.
— Благодарю, я сам, — скромно улыбнулся Баварский, — мы в Москве проездом. — И выразительно потер пальцами, давая понять, что лишних денег нет. — В другой раз, отец. На обратном пути расплатимся не хуже этих, — он кивнул вслед уходящей компании.
— Валера — человек, — одобрительно произнес гардеробщик, — никогда не скупится.
На следующий день Потехин и Баварский обменивались добытой информацией.
— Ну как? — спросил следователь.
— Мне кажется, за вчерашний вечер я получил больше, чем за прошедшие два месяца.
— А именно?
— Есть новая колоритная фигура — Валерий Хлыст.
— Хлыст… Фамилия или кличка?
— Это мы выясним… Внешне интеллигент. Почему-то перед ним все заискивали. Мне единственно неясно, какая между ними связь: обычное знакомство или нечто большее… У тебя что?
— Я тут вызвал священников всех церквей, в которых совершены кражи, — Потехин протянул Баварскому протокол опознания, — церковные книги похищены в Гребневе.
— И стихи Рембо мы там же нашли, — сказал Баварский.
Чего только не скупают у населения в большом современном городе: книги, фарфор, меха, полотна художников. Скупочные магазины и приемные пункты разбросаны по всей Москве. Чтобы не бить понапрасну ноги, Баварский и Потехин старательно изучали увесистый справочник. Листая уже последние страницы, они приуныли, но вот наконец адрес найден.
Захватив с собой копию списка похищенного из церквей, инспектор уголовного розыска и следователь поехали на улицу Разина.
Скупка икон располагалась в реставрированной массивной церкви. Приемщик икон, низенький, скромного вида человек, выжидательно смотрел на Потехина и Баварского сквозь стекла очков, оседлавших его горбатый нос.
— Вам вот этих вещей не приносили? — Потехин предъявил ему свое удостоверение и протянул список похищенного.
Приемщик быстро пробежал его глазами, отрицательно мотнул головой:
— Ничего такого через мои руки не проходило. Но если бы и появилось, все равно я не смог бы вам оказать никакой помощи. Нас ведь не интересуют фамилии людей, которые решили расстаться с предметами культа. Дело это, сами понимаете, деликатное…
Когда они вышли на улицу, Баварский предложил:
— Отсюда недалеко до Третьяковки. Давай зайдем.
— Ты думаешь…
— Поживем — увидим…
Циклы лекций и тематические экскурсии по русскому изобразительному искусству организуются в Третьяковской галерее давно. Группы слушателей формируются произвольно. В любом случае работники Третьяковки нигде не фиксируют фамилии своих слушателей. Отмечают лишь общее количество.
Что касается древнерусского искусства, и в частности иконографии, то по этой теме организованы специальные лекции.
У Потехина и Баварского, слушавших эти разъяснения, все меньше оставалось надежды узнать что-либо важное.
Запомнился ли экскурсоводам кто-нибудь из тех, кто проявлял повышенный интерес к иконографии?
Людей проходит много.
Может быть, за последние несколько месяцев кто-либо все-таки бросился в глаза?
Пожалуй, произвел впечатление высокий белокурый молодой человек. Однако мало ли людей, которые читают не только популярную, но и специальную литературу?!
— Меня не покидает ощущение, что Хлыст и молодой человек, прослушавший курс лекций по древнерусскому искусству, одно и то же лицо, — сказал Баварский.
— Чувства, ощущения… Все это эмоции. А нам с тобой нужны запротоколированные факты, — возразил Потехин. — Не проверить ли нам, с кем Коган освобожден из мест лишения свободы?
— Пожалуй.
Администрация мест лишения свободы на запрос Потехина ответила, что 21 марта 1970 года по истечении срока наказания одновременно с Коганом освобождено двенадцать человек. Перечислялись фамилии, сопровожденные краткими биографическими данными. Среди них одна остановила на себе внимание Баварского и Потехина:
«Хлыстов Валерий Иванович, 1946 года рождения, 30 апреля 1968 года был осужден по ст. 206 части II УК РСФСР на 2 года лишения свободы».
Баварский бережно взял этот документ из рук следователя с видом полководца, выигравшего решающее сражение.
— Хлыстов — хулиган, — охладил его пыл Потехин, — а у нас кражи. И отнюдь не простые, не легкие. Квалифицированные кражи из церквей.
— Видел бы ты его в ресторане. Сама корректность, благовоспитанность.
— Что же из этого следует? — Потехин как будто располагал еще какой-то информацией.
— Сегодня же организую его проверку, — сказал Баварский.
— Прежде чем ее начинать, познакомься вот с этим, — Потехин открыл свой сейф и, покопавшись в нем, достал копию приговора. Прислонившись плечом к сейфу, прочел:
— «На ваш запрос народный суд сообщает…», на наш с тобой, Адольф, запрос, «…студент института народного хозяйства имени Плеханова Хлыстов В. И. в пивном баре запустил тяжелой кружкой в голову своего товарища, но, к счастью, промахнулся. Когда его пытались утихомирить, он, разъярившись, пустил в ход кулаки». Поезжай-ка ты в этот институт, поговори там с людьми, заодно возьми характеристику на Хлыстова.
В официальной характеристике было сказано, что в сентябре 1970 года, то есть вскоре после возвращения из мест не столь отдаленных, Хлыстов был восстановлен на втором курсе института. Меньше чем через год — 30 марта 1971 года — последовал приказ ректора исключить студента Хлыстова В. И. за систематические пропуски занятий и академическую неуспеваемость из института.
Баварский установил, что Хлыстов поддерживал дружеские отношения с Каргополовым, который по аналогичным мотивам был отчислен из того же института еще в 1970 году.
Где сейчас Хлыстов? Покинул он пределы Москвы или у кого-то задержался? Проверка по Центральному адресному бюро показала, что вскоре после исключения из института Хлыстов был выписан из столицы. Но куда он мог уехать? Его мать живет в городе Славуте Хмельницкой области. Баварский позвонил туда, ему ответили, что Хлыстов в Славуте не появлялся.
— Где живет Каргополов? — спросил Потехин.
— В Москве, на Черноморском бульваре, в отдельной двухкомнатной квартире.
— У него жена, дети?
— Одинок. С женой развелся… Ты предполагаешь, что Хлыстов временно обосновался у него?
— А почему бы и нет?
— Пожалуй, нужно приглядеться к квартире Каргополова.
— Для обыска у нас с тобой еще нет оснований, — сказал Потехин.
— Никакого обыска, — улыбнулся Баварский. — Как это говорится?.. Журналист меняет профессию.
В подъезд нового кооперативного дома на Черноморском бульваре вошли двое молодых людей в спецовках, с сумками. В сумках позвякивал слесарный инструмент. Они остановились около квартиры 252, один из них надавил на кнопку звонка, безуспешно позвонил еще несколько раз.
Слесари-сантехники собрались уже уходить, когда открылась дверь соседней квартиры и на лестничную площадку выглянула старушка.
— Вам Михаила?
— Нам все равно кого, — сказал один из слесарей. — Лишь бы краны не текли и туалет был в порядке. У вас все в исправности?
— А вы заходите, — пригласила их старушка, — или по выбору ходите?
— Нет, бабуся, осматриваем все квартиры подряд.
Они повозились на кухне около раковины, заглянули в ванную, туалет.
— Вашего соседа когда-нибудь можно застать? Третий раз наведываемся, и все без толку.
— Это верно, это верно, — закивала головой старушка. — А Михаил, что ж ему, человек он вольный. Ходит ли на работу, нет ли — не поймешь. Холостой вроде, но живет не один. Поселился тут у него такой воспитанный паренек. Студент, говорит, Валерием его зовут. Всегда поклонится, справится о здоровье.
— Ну, счастливо, мать.
Баварский вернулся в управление внутренних дел довольный.
— Ну? — Потехин выжидательно смотрел на него.
— Наши предположения подтвердились: Хлыстов живет у Каргополова и успел завоевать расположение соседей своей обходительностью.
— Круг связей Киселева и Когана расширяется, — задумчиво сказал Потехин. — Вдвоем нам при задержании не справиться.
…Позвонил Самохин, заместитель начальника 24-го отделения милиции Сокольнического района.
— Как дела? — Баварский спросил в надежде услышать новое о связях Когана.
— Разбираемся с одним странным случаем, — сказал Самохин. — Двое заспорили, вмешался третий, ранил одного из споривших. Кто он и откуда — пока неясно, но думаем, отыщется… Кстати, Адольф, у Татьяны, с которой встречается Коган, появились какие-то сногсшибательные сапоги. У нее на работе только и разговору, что о них. Прямо фурор произвела.
— При чем здесь сапоги? — Баварский поскучнел. — Какая-нибудь безделушка из золота, похожая на предмет культа, тогда бы другое дело… А то сапоги…
— Подарил-то их Коган.
— Коган? Это любопытно, — Баварский оживился. — Ты думаешь, он на квартиры перекинулся?
— На Ростовской набережной, в Москворечье, в проезде Шокальского недавно были квартирные кражи. Между прочим, среди похищенных вещей числятся и женские сапоги.
— По-моему, это не наши, — усомнился Баварский. — Хотя все может быть. Для маскировки, например.
Он зашагал по кабинету. Коган, Татьяна, сапоги. Сногсшибательные сапоги. Что связывает Татьяну и Когана? Ни на одной краже из церквей никто не видел молодую женщину. Может, Татьяна исполняет роль переносчика похищенного? Но при чем здесь сапоги? Квартирные кражи и Коган. Не вяжется что-то, хотя чем черт не шутит.
Да, пора встретиться с Татьяной. Она кое-что прояснит, но не исключено, что и промолчит, запуганная.
Потехин и Баварский заехали за Татьяной на работу, а сотрудников 24-го отделения милиции попросили вызвать потерпевшую, у которой похищены сапоги.
— Вы догадываетесь, почему мы решили с вами переговорить? — Потехин заполнял бланк протокола допроса, изредка взглядывая на девушку. Стройная, привлекательная, на тонких ногах белые английские сапоги.
— Что-нибудь с Виктором? — Татьяна нервничала.
— Почему вы так думаете?
— Я ждала, что меня вызовут. Давно ждала. Хотела сама прийти к вам, но боялась. Да, боялась. Он — страшный человек. Очень страшный. Вы видели его глаза? В них такой холод. Он приказал мне молчать.
— О чем молчать?
— Ну вы же все знаете, о том случае около метро «Сокольники».
— Расскажите подробнее.
— Это было, кажется, в конце сентября 1971 года. Мы шли из парка «Сокольники». Впереди нас двигалась группа ребят и девушек. Двое вдруг начали ссориться. Из-за чего между ними возник конфликт, не знаю, только вижу: вот-вот съездят друг другу по физиономии. Виктор направился к ним, что-то сказал. Что именно, я не разобрала. Услышала, как один из парней сказал Виктору: «Иди отсюда, козел! Без тебя разберемся». Виктор выхватил из кармана нож. Я хотела крикнуть, но не успела. Виктор ударил ножом этого парня, схватил меня за руку. Мы убежали. Как ни в чем не бывало отправились к Виктору домой. С тех пор я его боюсь. Ведь он и меня может так…
Потехин и Баварский снова переглянулись и поняли, что подумали об одном и том же. Татьяна рассказала о том страшном случае, который интересует Самохина, и теперь у них есть веское и законное основание задержать Когана и произвести у него обыск.
— Таня, мы с вами встретились не только в связи с этим, — сказал Потехин. — Нам бы также хотелось услышать, кто вам подарил вот эти сапоги.
— Виктор, — без запинки ответила Татьяна. — Позавчера принес откуда-то. Говорит, случайно купил в комиссионке.
— Вам придется предоставить эти сапоги в распоряжение следствия, — сказал Потехин, заполнявший протокол допроса.
— Тогда разрешите мне съездить домой переобуться?
— Я провожу вас, — поднялся Баварский. — У нас есть машина.
Потерпевшая, которой среди других предъявили эти сапоги, без колебаний опознала их.
По первоначальному плану задержание Когана предполагалось произвести по месту его жительства. Когда же было достоверно установлено, что Коган дома ночует редко, что его тоже не единожды видели в квартире Каргополова, план операции изменился. Специальная группа блокировала дом, где был прописан Коган, другая, в состав которой входили Потехин и Баварский, во второй половине дня выехала на Черноморский бульвар.
«Волга» и «газик» остановились неподалеку от последнего подъезда девятиэтажного дома.
— Будем брать? — Баварский наблюдал за каждым движением Когана, входившего в телефонную будку.
Потехин согласился: в плане задержания была предусмотрена и эта ситуация.
Коган кончал набирать нужный номер, когда ему на плечо легла тяжелая рука.
— Вам придется пройти с нами.
— Что здесь происходит? — он попытался сбросить с плеча руку, но это ему не удалось. — Кто вы такие?
— Уголовный розыск, — сказал Баварский. — Нам придется надеть вам наручники.
— Вот как?
Коган пытался сопротивляться. Его под руки отвели в «газик», в котором находились два милиционера.
— Что дальше? — спросил оперативный работник.
— Пойдем в квартиру, — Баварский обдумывал, как лучше это осуществить.
— Не советую, — предупредил Коган, — вас превратят в мясо. У них там автомат.
Злая шутка, или действительно те, кто в квартире, серьезно вооружены? Окна квартиры, расположенной на первом этаже, были зашторены и темны. Никаких признаков жизни.
— Пойдем? — оперативный работник выжидательно смотрел на Баварского.
Они постучали:
— Милиция!
Дверь открылась. В прихожей было темно, как и во всей квартире. Баварский пошарил рукой по стене, нащупал выключатель. Вспыхнул свет. Около зашторенного окна сидели на стульях трое. Хлыстова и Киселева Баварский узнал сразу — они были в ресторане в день рождения Когана. Третий, очевидно, хозяин квартиры — Каргополов.
Мебели в квартире мало: несколько стульев, стол, сервант с посудой, две раскладушки, платяной шкаф. Разные вещи: иконы, дароносицы, подсвечники, церковные книги, кресты — свалены на полу. Как на складе, где еще не успели разложить по полкам и стеллажам поступивший товар.
— Ни с места! — скомандовал Баварский, не забывший о предупреждении Когана.
Троица не шелохнулась. Молодых людей тут же обыскали. Никакого оружия у них не оказалось. Коган захотел попугать.
Потехин устроился за столом и принялся описывать вещи, сваленные в квартире.
На следующее утро обыск произвели и в квартире Когана. Он жил напротив станции метро «Сокольники», в деревянном двухэтажном многонаселенном доме. Занимал комнату метров двенадцать.
Облезлая железная кровать, потемневший от времени стол, притиснутый к углу, два стула. Стены вместо обоев оклеены фотоснимками обнаженных девиц и выдержками из иностранных журналов скабрезного содержания. На подоконнике, под кроватью и под столом опорожненные винные и пивные бутылки.
Закончив все формальности, предусмотренные законом, Потехин и Баварский устроили короткое совещание. Теперь необходимо было разыскать и задержать Женьку со шрамом на носу и решить, с кого начинать допрос.
Интуиция и многолетний опыт подсказали Баварскому, что Коган, с первого взгляда производивший впечатление сильной личности, не устоит перед логикой фактов. Есть в его внутреннем облике какая-то тупая прямолинейность, толкающая его на поступки, которые редко совершают люди хитрые и осторожные.
— Логика фактов? — задумчиво сказал Потехин. — Не начать ли нам с Каргополова, чтобы эта самая логика приобрела еще большую неотразимость.
— Пожалуй, ты прав, — отозвался Баварский. — Но прежде нам нужен Женька. Им-то я и займусь.
Этот человек с необычной приметой обитал где-то в районе Рижского вокзала Москвы. Адрес, хотя и неточный, в какой-то мере облегчал поиск.
В местном отделении милиции, куда обратился Баварский, ему назвали четырех Евгениев, по приметам похожих на того, который его интересовал.
— Постойте, — вспомнил один из работников отделения, — я, кажется, где-то видел парня со шрамом на носу. Ну да, это определенно он… Обратитесь на Рижский вокзал. Его фамилия вроде Евтюшин. Человек он дерзкий.
Баварский и старший инспектор уголовного розыска майор А. И. Солопов, которому поручили принять непосредственное участие в задержании Евтюшина, двигались по железнодорожным путям к участку, где работал Женька со своими напарниками.
Вдали замаячили три неясные фигуры. Чем ближе подходили к ним Баварский и Солопов, тем крепче становилось у них убеждение, что один из этой троицы Евтюшин. На ногах они держались нетвердо, в руках у них были ломы. Баварский и Солопов переглянулись и решили на улице не задерживать: силы неравные.
— Пойдем-ка к мастеру участка, — сориентировался Баварский.
Убедившись, что покачивающиеся фигуры растаяли вдали, Солопов и Баварский повернули назад и, перешагивая через шпалы, заспешили в контору мастера.
— Евтюшин? — переспросил тот и провел пальцем по носу. — Есть такой. Я его сейчас приглашу сюда.
Как только Евтюшин переступил порог конторки мастера, на его руках защелкнулись наручники: риск в обращении с ним ничем не оправдывался. Евтюшин был высок и плотен. Нос наискось пересекал шрам.
Евтюшина посадили в «Волгу» и с ветерком доставили в камеру предварительного заключения. По дороге он успел рассказать, что нос ему порезал Коган, когда он, то есть Евтюшин, стал было отказываться от участия в преступлениях.
— Этот пес Коган убрал бы меня, — сказал Евтюшин. — А жить-то хочется.
— Он что, главарь? — поинтересовался Солопов.
— Главарь? — Евтюшин с презрением скривил губы. — Головой у нас был Хлыстов.
…Основные участники преступных посягательств на памятники древнерусского искусства и личное имущество граждан были изолированы, и расследование переместилось в несколько иную плоскость.
Потехин тщательно готовился к допросам. Снова и снова листая материалы уголовного дела, он размышлял, какую избрать тактику. У него, как и у всякого специалиста, выработались свои профессиональные навыки и приемы распознавать человека, к каким бы ухищрениям тот ни прибегал, в какие бы одежды ни рядился.
Облик Когана, Евтюшина и Киселева был ему ясен. У него укрепилось убеждение, что они исполнители чьих-то преступных замыслов, исполнители ловкие и хладнокровные. А почему Каргополов оказался в компании этих людей? Что его толкнуло в болото преступлений? Что он собой представляет? Каргополов никогда прежде не конфликтовал с законом. Учился в институте, был женат. Родители — обеспеченные люди. Они помогли ему приобрести кооперативную квартиру. На стяжателя он не похож. Может, слабоволен? А если его окрутили, скомпрометировали, запугали?
Течение мыслей Потехина было прервано приходом Баварского. Среди нескольких томов уголовного дела он увидел книжку Рембо. Перехватив его взгляд, Потехин сказал:
— Тебя ожидает благодарность.
— Очередная шутка?
— Завтра я встречаюсь с владельцем этой книжки.
— Почему завтра? Ты что, Хлыстова отпустил?
Потехин, довольный произведенным эффектом, рассмеялся:
— И не думал. Книжка стихов Рембо никогда не принадлежала Хлыстову. Она случайно утеряна жителем деревни Гребнево.
— Кого сегодня будем допрашивать? — спросил Баварский.
— На мой взгляд, — Потехин положил руку на раскрытый том уголовного дела, — надо начинать с Каргополова. Мне не совсем понятно, каким образом этот человек с развитым, в общем-то, интеллектом оказался в одной компании с Коганом, Евтюшиным, Киселевым и Хлыстовым. Непонятно.
— Клюнула рыбка на золотой крючок, — уверенно сказал Баварский.
— По-моему, ты несколько упрощаешь. Он ни в чем не нуждался.
— Видимо, им не столько был нужен сам Каргополов, — вслух рассуждал Баварский, — сколько его отдельная двухкомнатная квартира.
— Это, пожалуй, ближе к истине, — согласился Потехин. — Поехали в следственный изолятор.
Щуплый, невысокий, светловолосый Каргополов даже в следственном изоляторе выглядел испуганным и держался настороженно. Озирался, точно его кто-то преследовал.
Когда были выполнены все процессуальные требования закона и Потехин объявил, в чем подозревается Каргополов, тот весь сжался и отрывисто спросил:
— Коган на свободе?
— Вопросы теперь задаем мы, — напомнил следователь и предложил рассказать о себе.
Облизнув пересыхающие губы, сглотнув комок, подступивший к горлу, Каргополов сбивчиво и торопливо, не всегда заканчивая начатую мысль, рассказал, как он бегал в школу, мечтал стать экономистом, но год назад все рухнуло, а почему это случилось, он и сам хорошенько не знает.
— И это все? — следователь внимательно наблюдал за выражением лица Каргополова, которое то бледнело, то покрывалось розовыми пятнами.
— А Коган на свободе? — снова спросил Каргополов.
Почему это его беспокоит? Потехин секунду помолчал и, поняв, что страшит Каргополова, спросил:
— Вас тревожит судьба друга?
— Прежде всего — моя жизнь.
Потехин быстро взглянул на Баварского, тот слегка наклонил голову, и следователь успокоил Каргополова:
— Коган в таком же положении, как и вы, только содержится в другом изоляторе.
Каргополов прикрыл глаза, провел по лицу повлажневшей, дрожащей рукой и ощутил, как волна расслабляющего облегчения разлилась по всему телу. Это Потехин и Баварский поняли по его глубокому вздоху и успокоенности, появившейся в его глазах.
— Ну а теперь давайте говорить по существу, — сказал следователь. — При каких обстоятельствах вы участвовали в разбойном нападении на Николо-Архангельскую церковь?
— Разбойное нападение? — Каргополов вновь задрожал. — Нет, нет, я не разбойник! Я никого не трогал. Никого.
Потехин протянул Каргополову заключение криминалистической экспертизы:
— Познакомьтесь… Там, кстати, ясно сказано, что кусок материала, которым был связан сторож Николо-Архангельской церкви, и тот, который найден в вашей квартире при обыске, первоначально составляли одно целое. Одно целое…
Каргополов еще больше изменился в лице, пальцы его нервно хватались за край стола:
— Я его не связывал.
— Кто же тогда?
— Коган и Евтюшин.
— И как это происходило?
— Я не хотел туда ехать, я предчувствовал, чем все это кончится. Меня заставили, пригрозив расправой. Если бы вы знали, что это за люди! — воскликнул Каргополов. Его начинал бить нервный озноб, у него едва хватало сил удержаться от истерики.
— Насколько нам известно, — тихо сказал Потехин, — вы приютили в своей квартире Хлыстова, не возражали и против встреч с остальными.
— Не возражал?! А что мне оставалось делать? — Голос Каргополова звучал с надрывом. — Что? Они задумали покончить со мной. В расход — точка. Однажды из моей квартиры непостижимым образом исчезло несколько краденых икон. Я этого не заметил, а от Когана ничего не скроешь. Кто их взял и куда сплавил, я не знал. Но заподозрили меня, как хозяина квартиры. Положили на кровать, привязали. Коган разодрал у меня на груди рубаху, поставил на голое тело электрический утюг, включил его в сеть, с издевкой поинтересовался: «Ну как, не жарко?» — «Холодно», — машинально ответил я. «Скоро будет тепло», — пообещал Хлыстов. Они добивались, чтобы я во всем признался. А в чем признаваться, если я ничего не брал? Понимаете, не брал. Утюг уже начал нагреваться, когда Хлыстов снисходительно бросил: «Дарую тебе жизнь, но это в последний раз…» Коган выключил утюг и развязал веревки. Спустя примерно неделю пьяный Евтюшин рассказал, что он и Хлыстов втихомолку от всех взяли иконы и Хлыстов продал их. Он вручил Евтюшину за удачно проведенную операцию не то двадцать, не то тридцать рублей и уверял его, что эти произведения большой ценности не представляют, что ему едва удалось найти на них покупателя. Евтюшин впоследствии дознался, что Хлыстов реализовал их за пять сотен, но сказать об этом Когану не посмел. Каргополов замолчал, стер со лба капли пота.
— И это все? — спросил Потехин.
— Дайте мне немного подумать, собраться с мыслями. Я готов рассказать все.
Через двое суток следователь занимался проверкой показаний Каргополова на местах совершения преступлений.
— Прежде чем поехать в Никольское, мы все обдумали, — пояснил Каргополов, двигаясь в ограде церкви и указывая, где стояли и ходили преступники, как они действовали, чтобы проникнуть в само здание церкви. — Взяли с собой ломик, ножовки по металлу, капроновые чулки, которые потом натянули на голову. Мы приехали на платформу Никольское на электричке, которая отходит с Курского вокзала. Нас было четверо: Хлыстов, Коган, Евтюшин и я. Мне поручили накормить собаку сторожа бутербродами, специально купленными для этой цели в Москве. Пока она их жевала, я привязал ее к ограде могилы. Остальные перелезли через церковную ограду. Когда они подходили к зданию церкви, собака залаяла. Коган ударил ее ломиком и убил. В церковь проникли Хлыстов, Коган и я. Евтюшин остался на дворе: вдруг появится сторож. И он действительно вскоре вынырнул откуда-то из-за угла, наверно, шум услышал. Евтюшин отступил в тень и условленным свистом предупредил нас. Мы затащили сторожа в его сторожку, связали куском материала. В остатки этой ткани завернули иконы, кресты и другие предметы и привезли все ко мне домой, на Черноморский бульвар.
Показания Каргополова на местах совершения преступлений, так же как затем и Евтюшина, были записаны на видеомагнитофон.
На допрос Коган пришел с хорошим настроением. Держался он уверенно и независимо. Чувствовалось, что окружающая обстановка давно ему знакома и не вызывает у него отрицательных эмоций. Увидев на столе следователя видеомагнитофон, он игриво тронул его пальцем:
— Что это за штуковина?
— Видеомагнитофон, — ответил Потехин. — Мы вам покажем, как он работает.
— Каждый раз, как только сажусь, милиция придумывает что-нибудь новое, — пошутил Коган.
— Мы хотим поговорить с вами о кражах из квартир, — сказал Потехин.
— А что тут говорить? Писать надо. Я чистосердечно признаюсь в этих кражах. Пусть суд учтет это при определении мне меры наказания.
Коган без утайки, с подробным перечислением различных деталей рассказал, как он якобы в одиночку совершал квартирные кражи, сообщил, какие вещи похитил. Куда он их сбыл? Продал неизвестным лицам. Коган не сказал лишь о том, что белые английские сапоги он подарил своей подруге.
Потехин и Баварский догадывались, что Коган ловчит. Спросить его напрямую или немного обождать? Потехин прикинул, что у него достаточно неопровержимых улик, чтобы заставить Когана заговорить.
— А что вы нам расскажете о кражах из церквей?
— Это вы о чем? — Коган недоуменно поднял брови. — Неужели воруют и оттуда? Кому может взбрести в голову такая шальная мысль? Что там взять-то?
Молчавший до этого времени Баварский придвинул к себе видеомагнитофон и спросил:
— И собаку не убивал, и сторожа не связывал?
— За собаку уже статья появилась? Дополнение к сто второй? Если есть, то не убивал.
— Ну, пошутили, и хватит, — Потехин нажал клавишу видеомагнитофона, подключенного к телевизору.
На экране засветились кадры выхода Каргополова и Евтюшина на место происшествия, зазвучали их голоса, сопровождаемые внешними шумами, гудками автомобилей, шорохом листьев под ногами, свистом ветра в обнажающихся ветвях деревьев.
Некоторое время Коган, не шелохнувшись, следил за происходящим на экране и даже пытался комментировать технические возможности видеозаписи. Внезапно он помрачнел и коротко бросил:
— Выключите ящик… Неинтересно. Они там были, с них и опрашивайте, а я ничего не знаю. Не моя стихия.
— Они называют вас, — сказал Потехин.
— Ну и что? И я могу назвать вас. А чем доказывать?
Баварский выключил видеомагнитофон и как бы с сожалением произнес:
— Н-да, хорошая техника. Жаль вот только, что не все прошлые события она может воспроизвести. Скажем, твои операции с утюгом и носом Евтюшина.
— К сожалению, я не довел их до конца. Им бы не пришлось тогда выступать в этом КВН.
— Так, значит, в краже из церквей вы не участвовали. — Потехин поднялся из-за стола, убрал в портфель протокол допроса. — На сегодня закончим. Событий около метро «Сокольники» коснемся в другой раз.
Потехин протянул руку к кнопке вызова конвоира.
— Каких событий около метро? — встрепенулся Коган. На его лице отразилась неподдельная тревога. Он понял, что следователю известно гораздо больше, чем можно было предположить.
— Вы о них хорошо осведомлены как их участник, ну а мы — по долгу службы, — сказал Баварский.
Коган с опаской покосился на видеомагнитофон, словно там была зафиксирована вся его жизнь и дальнейшая судьба, и произнес:
— Какой-то несерьезный разговор у нас получается. Вы, очевидно, полагаете, что лишь следователи умеют писать, а ведь я тоже грамотный. Может, вы мне оставите бумагу? Я на досуге кое-что вспомню.
— Мы и не сомневаемся в вашей грамотности. — Потехин протянул Когану стопку белой бумаги. — Когда вас побеспокоить?
— Я сам пришлю, — сказал Коган. — Явку с повинной.
Когда за ним затворилась дверь кабинета следователя, Баварский, довольный ходом событий, сказал:
— Коган, вероятно, думает, что тот парень, которого он ударил ножом около метро «Сокольники», скончался, а ведь этот человек жив и поправляется.
— Я о том же подумал, — отозвался Потехин, — но мы пока не станем его разубеждать.
На следующий день Коган, истомленный бессонной ночью, в течение которой он исписал несколько листов убористым почерком, явился к администрации следственного изолятора с повинной, в которой обстоятельно изложил все, что натворил совместно с Хлыстовым, Евтюшиным, Киселевым и Каргополовым.
Теперь оставался недопрошенным один Хлыстов. Как он поведет себя?
Небольшой, тихий городок Славута в Хмельницкой области встретил Баварского и одного из авторов этих строк мелким холодным дождем.
Обыск у матери Хлыстова решили произвести утром. Она жила в центре городка в четырехэтажном доме. Когда Баварский и следователь представились ей, она всплеснула руками, заплакала, повторяя:
— Это не очень серьезно? Скажите, ничего страшного?
Обыск ничего существенного не дал: ни икон, никаких других вещей после квартирных краж Хлыстов к матери не привозил. Однако во время обыска удалось обнаружить письмо, в котором Хлыстов предупреждал мать о том, как она должна отвечать на вопрос работников милиции, где он находился 26 июля 1971 года — именно тогда была совершена одна из краж икон и других предметов культа.
«Ты, мама, не волнуйся, — писал он. — Тут на меня наговаривают всякую ерунду. Если тебя спросят, скажи, что 26 июля я приезжал домой».
На допросе Хлыстов манерничал, тщательно подбирал слова, отвечал на вопросы снисходительно.
Когда следователь предложил ему рассказать о совершенных преступлениях, Хлыстов заявил:
— Если мне память не изменяет, закон предоставляет право обвиняемому не давать никаких показаний. Так вот разрешите мне воспользоваться этим правом.
Хлыстов выпрямился на стуле, скрестил руки на груди и принялся смотреть в окно.
— Что ж, память вам не изменяет, — в тон ему сказал Потехин, — однако мне все-таки хотелось бы услышать от вас, где вы находились 26 июля 1971 года.
— Дома… в Славуте, — игра в молчанку пока у Хлыстова не выходила. — Можете проверить.
— А мы уже проверили.
— То есть?
— Вместо вас дома было вот это, — Потехин показал Хлыстову письмо.
— Что здесь такого? Я действительно послал письмо, но никаких показаний по этому поводу давать не намерен.
— Коган, Евтюшин, Каргополов и Киселев, с которыми мы вам проведем очные ставки, оказались гораздо благоразумнее, — сказал следователь. — Кроме того, мы уже имеем показания сбытчиков, получавших от вас произведения древнерусского искусства. По делу изъяты многочисленные вещественные доказательства. Есть и свидетели вашей преступной деятельности. Так что вы ведете себя, по меньшей мере, неразумно. Ваши сообщники дружно заявляют, что организатором всех преступлений, совершенных вашей группой, являетесь именно вы, Валерий Иванович.
— Ну, конечно, конечно! Где уж с их серым веществом организовать что-нибудь стоящее, — заявил Хлыстов.
Следствием было установлено, что, возвратившись из мест лишения свободы и будучи исключенным из института, Хлыстов стал искать путей к легкой наживе. У него давно созрел план хищения произведений древнерусского искусства, которым он еще в местах лишения свободы поделился с Коганом и Евтюшиным.
— Зачем лезть в магазины или красть какие-то вещички? В магазинах милиция теперь ставит сигнализацию. Сгоришь сразу. Вещички тоже не вдруг продашь. На них немного охотников. А на произведения древнерусского искусства сейчас большой спрос. Конечно, тут есть один пробел: никто из нас не силен в этом самом искусстве. Я освобождаюсь раньше вас и восполню этот пробел.
Пока Коган и Евтюшин продолжали отбывать наказание, Хлыстов регулярно посещал лекции по древнерусскому искусству в Третьяковской галерее и прочитал несколько книг.
Буквально в первый же день после возвращения Когана Хлыстов наведался к нему, и они договорились заняться «маклями» (кражами и продажей) произведений древнерусского искусства.
Перед каждой кражей Хлыстов, чаще всего в одиночку, производил рекогносцировку. Он заходил в церковь, представлялся то бедным семинаристом, то поклонником старых художников, завязывал непринужденные беседы со священнослужителями и неизменно производил на них впечатление своими познаниями в иконописи. Один из настоятелей был им так очарован и настолько расчувствовался, что оказал Хлыстову вспомоществование в размере пятидесяти рублей.
После глубокой разведки Хлыстов разрабатывал план кражи. Сбывать краденое он не доверял никому. Ни Когана, ни Евтюшина, ни Киселева он никогда не знакомил с перекупщиками. Никто из них не имел ни малейшего представления о том, сколько денег получал Хлыстов за «макли». Истинную сумму он обычно существенно занижал, считая обман своих сообщников в порядке вещей.
К предложению Когана иногда переключаться на квартирные кражи Хлыстов отнесся скептически, полагая, что они не только не запутают работников уголовного розыска, но как раз облегчат задачу поиска и разоблачения преступников. И в принципе он не ошибся.
Только покинув зал суда, Потехин и Баварский почувствовали, какого напряжения стоило им распутывание этого дела. Однако у них и мысли не мелькнуло об отдыхе; предстояла новая работа.
Они не думали о подвиге, о том, что когда-нибудь их имена высекут в граните. Они просто работали изо дня в день. И ушли в бессмертие, немного оставив потомкам сведений о себе. Их боевые товарищи покидают посты — годы берут свое.
Но и за далью десятилетий не померкнет светлая память о скромных и незаметных тружениках подмосковной милиции, героях суровых лет.
…Студеным февральским вечером более двадцати лет назад погиб на посту человек. Пуля, оставив свой рваный след на партийном билете, пронзила его сердце. Человек хранил партбилет у сердца, человек берег его, не расставался с ним никогда. Студеным февральским вечером 1950 года погиб на посту работник милиции коммунист Андрей Петрович Кочкин.
…Весь день мело. Зима словно спохватилась, наверстывала упущенное. Снег заносил дома, палисадники, заметал тропинки. Часам к пяти метель улеглась, бисером рассыпались по небу звезды.
На остановке ни души. Василий Гаврилович Филин, участковый Краснооктябрьского отделения Химкинского отдела милиции, не впервые шел на ночное дежурство. И все-таки в душе он чуточку завидовал тем, кто был сейчас в тепле.
Автобус проюзил по отполированной обочине и со скрипом раскрыл заиндевевшие двери. Среди нескольких пассажиров Филин увидел своего сослуживца — старшего инспектора розыска Андрея Петровича Кочкина. Они встретились еще утром в отделе и поэтому до Никольского кирпичного завода доехали почти молча.
Филин хорошо знал, чем живут люди, какие у них заботы, тревоги. Не занимать было опыта и Кочкину. Андрей Петрович уверенно шел по полузанесенной дороге, лишь изредка обмениваясь короткими фразами с товарищем. Десяток-другой метров, и вот уже в ногах заметались слабые тени: навстречу с трудом пробивался мутный свет от единственного в округе фонаря у магазина.
— Слышь, Филин, шумят что-то. Зайдем, — не оборачиваясь, сказал Кочкин.
— Товарищи милиционеры, — обратился шофер, — вот эти говорят, будто они из милиции, в магазин им надо…
Кочкин обошел толпу, остановился. Филин встал напротив. Василий Гаврилович сразу приметил незнакомцев. На том, что повыше, было кожаное пальто, на голове серая каракулевая шапка. Справа вертелся невысокий, в очках. А вот третьего, к которому подошел Кочкин, не разглядел, не успел…
Работники милиции Москвы и Химок нередко бывали на участках друг друга. Поэтому Кочкин с Филиным не нашли ничего подозрительного в том, что неизвестные назвались милиционерами. Но все же Кочкин сказал:
— Предъявите ваши документы.
— Документы? Документы — пожалуйста, — говоривший не торопясь полез во внутренний карман пальто. Вдруг он рывком выдернул руку: короткая вспышка, и воздух разорвал выстрел.
В ту же секунду два бандита скрылись в темноте. Третий, сбив с ног Филина, бросился в противоположную сторону. Не успел Филин подняться, как пули вновь прижали его к земле. В несколько прыжков он все же добежал до магазина, за которым исчез преступник. Ночь, непроглядная ночь растворила на глазах и так еле мелькнувшую в поле темную точку.
Выстрел за выстрелом загремели вслед — первый, второй, третий… Сухой щелчок — все, восьмого не будет. Ушел…
А в голове стучит: «Что же с Кочкиным? Как он там? Скорей к нему!»
Кочкин лежал на снегу, зажав рукой рану на груди…
…Управление внутренних дел. Чеканная строка на светло-сером граните:
«Кочкин Андрей Петрович. Капитан милиции, инспектор уголовного розыска Химкинского отдела милиции». И — «Вечная память погибшим при исполнении служебных обязанностей».
Сергея Михайловича Расторгуева только что поздравили с высокой правительственной наградой. Он смущенно поправил на кителе орден Трудового Красного Знамени. На минуту задержался у мемориальной доски с именами павших на боевом посту сотрудников серпуховской милиции. Склонил седую голову… Тихо сказал своему юному спутнику:
— Это и его награда. Учителя моего — Кузьмы Васильевича Сотникова… После войны шла тяжелая борьба с бандитизмом. И теряли мы в той борьбе своих товарищей…
…Сорок шестой год прошел нерадостно. В магазинах по-прежнему были очереди, рынки кишели спекулянтами. Кое-где «пошаливали» вооруженные бандиты. В это трудное время уголовный розыск возглавил коммунист Кузьма Васильевич Сотников, тогда же пришли сюда Расторгуев, Курочкин…
Той поздней ночью так и остался нетронутым скромный новогодний ужин семьи Сотниковых. Уставший за день напряженной работы начальник угрозыска собрал все силы, чтобы на Вокзальной улице задержать подозрительного прохожего. А едва рассвело, постучал в кабинет дежурный: прошедшей ночью ограблен продовольственный склад райпотребсоюза. В отделе уже находился доставленный Сотниковым один из организаторов грабежа.
Сотников никогда не ошибался в человеке. Преступника, пусть и хитрого, замаскировавшегося, он распознавал по ему одному известным признакам.
Не успели высохнуть чернила на протоколе, как появился встревоженный старший инспектор розыска Иван Сидоров:
— Кончился праздник, Кузьма Васильевич. Крупная кража в яслях ситценабивной фабрики.
— Собирай наших — Курочкина, Карасева, Сергеева, Расторгуева. Машины нет?
Преступники орудовали нахально. Детские ясли находились в центре города. Сторож, которого запихнули в сундук, толком так ничего и не сказал.
Повезло Расторгуеву. Он узнал, что в налете участвовали рецидивисты Петров и Андреев по кличке Куриный.
Через весь город опергруппа спешила на обыск. Тощий мерин словно понимал важность дела — семенил ногами изо всей мочи.
— Не опоздать бы. Загонят продукты, тогда попробуй докажи.
— Едва ли, Сергей. Наверняка и сами захотят полакомиться.
Сотников был уверен: что-нибудь из дефицита преступники обязательно припрячут.
Опытный оперативник оказался прав. Расторгуев достал из тайника подсолнечное масло. Бережно держал он в руках бутылку, как драгоценность. Дома у них масла не видели который год. Последнее страна отдавала детям.
И не выдержал молодой сотрудник, сказал сгоряча преступникам:
— Сволочи, у детишек отняли!
Лишь слегка тронул его за рукав Сотников.
За повседневными заботами забылось дело Куриного, тем более что и он, и его дружки давно находились в самом подходящем для них месте. Начальника розыска с помощниками видели всюду. Там, где появлялись они, затаивались спекулянты, укрывались в темные углы бандиты.
Но однажды мартовским пасмурным утром посуровели лица оперативников, их руки потянулись к оружию. Начальник отдела С. Г. Соколов был немногословен:
— Снова ограблены ясли ситценабивной фабрики. Значит, корень еще цел. Сторож убит. Похоже, что это работа известных вам Мельникова и Корнеева. Задача, думаю, ясная!
Тут же создали опергруппы и разошлись по засадам в местах предполагаемого появления преступников. Ночь прошла в тревожном ожидании. Нервы натянуты до предела. Неужели так и не придут?
На рассвете Сотников решает:
— Расторгуев и Курочкин остаются здесь. Возможно, бандиты все-таки явятся домой. Я, Алексеев и Карасев идем в город.
А город не торопился встречать воскресное утро. Только рынок уже гудел роем барахольщиков, продавцов снеди, любителей базарной толчеи.
— Нет их, все осмотрел. Нет, — оперативник развел руками.
— Нет, говоришь? Да куда ж им деться? Пройдем еще раз. Внимательнее смотрите, товарищи. Мельников и Корнеев не успокоятся, пока не сбудут награбленное.
Через несколько минут трое сотрудников подошли к улице Луначарского.
— Считай, зиму пережили. Жизнь наладится, вот только нечисть разную выведем… — Сотников не договорил. Алексеев тронул его за плечо:
— Смотри, Кибита!
В конце улицы мелькнула фигура в черном.
— Стой!
Кибита (Мельников), а рядом с ним Корнеев, застигнутые врасплох, злобно уставились на сотрудников милиции.
Сотников приказал Кибите:
— Сдать оружие!
В ответ прогремел выстрел…
Верен милицейской присяге, которую принял еще в 1937 году, майор Расторгуев. Верен делу, за которое отдал жизнь его учитель. В беспредельной преданности этому делу, в большой любви к людям черпает Сергей Михайлович силы.
В жизни всегда есть место подвигу.
В маленьком домике на окраине подмосковного городка Домодедово в семье Корнеевых сегодня радость: получили письмо от сына. Юрий пишет часто, почти каждую неделю почтальон приносит знакомый конверт из Куйбышева, и его письмам нельзя не радоваться — такие они теплые да приветливые, столько в них спокойной уверенности. Прочли такое письмо и будто поговорили с Юрой, будто и не уезжал он в далекий Куйбышев, а живет здесь, в семье.
Юрий Корнеев вот уже несколько лет учится в суворовском училище. В своих первых письмах он сообщал, что ему там нравится, хотя порой бывает и нелегко, что быстро усвоил воинский режим и дисциплину, к чему многие привыкают далеко не сразу.
Шли годы. Взрослел паренек, складывался характер. Взрослели и письма. Юра рассказывал, что их взвод лучший в роте и что им доверили шефство над малышами. И как приятно видеть, что первогодки с помощью старших ребят становятся настоящими суворовцами. Комсомольцы роты в четвертый раз избрали его своим вожаком, а областной комитет ВЛКСМ наградил Почетной грамотой за отличную учебу и активное участие в жизни училища. И о том, что он с гордостью носит алые погоны.
Больше других, пожалуй, радовался успехам Юрия отец. Александр Федорович, сам кадровый военный, очень хотел, чтобы кто-то из четырех сыновей пошел по его стопам. Нередко, перечитывая письма, он говорил:
— А что, мать, похоже, из Юрки неплохой командир получится… Дай только срок.
А последнее письмо озадачило Александра Федоровича. Сын писал, что успешно сдает выпускные экзамены и что решил пойти на службу в милицию, будет поступать в Саратовскую среднюю специальную школу милиции. Думал об этом давно, и горком комсомола его рекомендует.
«Сейчас это нужнее. Пока хулиганы, воры и пьяницы — этот сорный чертополох на здоровой ниве — мешают спокойно жить людям, мое место в рядах борцов с этим злом. Уверен, что вы правильно меня поймете».
Так писал Юрий Корнеев.
Задумался Александр Федорович, но не надолго. Коммунист почти с тридцатилетним стажем, он не мог не понять сына. Да и все домашние поддержали. Уже назавтра полетел ответ в Куйбышев: «Правильно решил! Действуй…»
Солнечный морозный день. На заснеженной лесной поляне неподалеку от городской лыжной базы выстроились курсанты Саратовской школы милиции. Разыгрывается первенство школы в эстафетной гонке. Впереди четыре этапа по пять километров. Поднято знамя спортивного коллектива. Звучит короткое «марш!», и первая группа лыжников срывается со старта.
На четвертом этапе за команду второго взвода принимает старт лыжник под номером 33, невысокого роста, крепкий, коренастый парень. Его соперники уже больше минуты на лыжне. Болельщики-однокурсники кричат: «Юра, давай! На тебя надежда». Хотя мало кто верит, что удастся отыграть.
Но вот уже впереди виден лыжник. На спине номер 32. А на следующем тягуне достать 31-го. Не зря же в суворовском занимался гимнастикой, боксом…
На финише первым был 33-й. Юрий Корнеев вырвал победу своей команде.
Юрий ничего не делал вполовину. Жадный до знаний, понимая, что будущему офицеру милиции необходимо знать и уметь многое, он исключительно добросовестно относился к учебе, будь то теоретические занятия по криминалистике или тренировка по самбо. Он писал родным:
«Огромное удовлетворение получаю от того, что каждый день в школе узнаю что-то новое. Так что первые впечатления, наполнившие меня радостью, укрепляются. Выбор сделан верно…»
Инспектор уголовного розыска — на переднем крае борьбы с преступностью, борьбы за человека, за его покой и благополучие. Само название «уголовный розыск» определяет сферу людских отношений, далеко не самых лучших, с которыми имеют дело его работники. Приходится сталкиваться не только с оступившимися, впервые перешагнувшими рубеж закона, но и с матерыми рецидивистами, которым, как говорят, терять нечего. «Наша служба и опасна и трудна…» — говорится в песне о них, инспекторах розыска. Выпускник Саратовской средней специальной школы милиции Юрий Корнеев попросил направить его на работу в уголовный розыск.
В домодедовской милиции молодого инспектора встретили приветливо и одновременно чуть-чуть настороженно. Отличник учебы — это хорошо. Но ведь здесь не учеба. Как-то работать будет?
Но очень скоро от этих сомнений не осталось и следа. Общительный по характеру, Юрий быстро сошелся с товарищами по службе, перенимая у них лучшее. Не прошло и месяца, и опытный специалист, прикрепленный для оказания помощи ему на первых порах, докладывал, что Корнеев вполне готов к самостоятельной работе.
В короткой биографии Корнеева-инспектора были и погони, и задержания — это обычное дело, так сказать, милицейские будни. Сослуживцы, товарищи Юрия, взрослые и более опытные, говорят о нем как об оперативнике незаурядном и весьма перспективном. Чем же брал Юрий? Прежде всего своим особенным умением расположить к себе, вниманием к людям. Люди верили этому приятному парню с открытой улыбкой.
Можно точно сосчитать количество раскрытых преступлений, задержанных правонарушителей. Но сколько их, этих преступлений, предупреждено! Скольким людям Корнеев сумел помочь понять, что до беды недалеко… Скольким помог он крепко и уверенно стать на ноги… Такой статистики, к сожалению, не ведется.
Вспоминают, что один из сослуживцев Юрия, видя, как настойчиво тот пытается спасти от пьянства опустившегося парня, завел приблизительно такой разговор. И что, мол, ты с ним возишься, не жалко тебе времени. Вот выкинет-де что-нибудь серьезное, тогда и воюй, раскрывай. Товарищи, пожалуй, никогда не видели его таким взволнованным и возмущенным, как после этих слов.
Не по службе, а по зову души шел он к тому несчастному парню после трудного рабочего дня. Шел, зная, что каждый такой возвращенный к жизни — это и раскрытие и предупреждение…
Позднее этот парень, ставший инженером, писал:
«Когда-то обо мне шла дурная слава, и не встреться мне Юрий, неизвестно, как сложилась бы моя судьба. Он человека во мне пробудил».
Так могли бы написать многие.
Нередко приходилось молодому оперативнику заниматься подростками. Предметом особой заботы были «трудные». Как внештатный инструктор горкома комсомола, Юрий часто выступал с беседами в общежитиях, в школах. Он шел в классы, где этих самых «трудных» больше, и ему удавалось то, что порой не удается учителям. В классе исчезали «трудные». «Они ведь только с виду, как ежи, — говорил о таких ребятах Юрий, — а в душе-то они добрые. И совершают правонарушения часто оттого, что не знают грани между шалостью и преступлением».
Однажды во время одной из таких бесед со старшеклассниками Юрий заметил, что двое подростков на задней парте чем-то очень озабочены. Перешептываются, похоже — спорят. Ответив на все вопросы и выходя из класса, Корнеев как бы невзначай задержал ребят в дверях:
— Вы что-то хотите мне сказать, ребята?
— Нет! Да! — вразнобой ответили мальчишки.
— Ну, смелее.
— Да мы про Сережку Ильина. Он раньше в нашем классе учился…
Ребята, перебивая друг друга, рассказали, что этот самый Сережка Ильин (фамилия изменена. — Л. Р.) теперь работает учеником электрика. Надо помогать матери. У нее кроме него трое. Отца нет. Работает недавно, еще и зарплаты не получал. А тут на днях ребятне во дворе часы показывает. Золотые, со светящимся циферблатом «командирские». Говорит, подарил дядя Витя, приезжавший к ним из Москвы. А скоро, говорит, если захочу, куплю спортивный велосипед. Деньги будут.
Часы. А уж не те ли это? Недавно совершена кража в доме отдыха. Там среди прочего похищены и часы такой же марки. Пообещав ребятам не выдавать их Сережке, он просил их передать, чтобы тот завтра пришел в милицию к Корнееву Юрию Александровичу.
Следующий рабочий день Юрий построил так, чтобы по возможности не отлучаться из кабинета. Вот уже и день к концу. Сережа давно уже должен вернуться с работы, а Корнеев все с надеждой посматривает па дверь: неужели не придет?.. А может быть, ребята не передали, струсили? Можно, конечно, вызвать повесткой, можно побеседовать дома при матери. Но ведь замкнется парнишка. Да и часы куда-нибудь запрячет. Все дело испортишь. Надо, чтобы пришел сам.
Домой Юрий вернулся позднее обычного: все ждал. Едва успел раздеться — звонок в дверь.
— Юра, тебя, — позвала жена.
На пороге рослый парнишка. Смущенно протягивает часы в желтом корпусе:
— Вот возьмите, Юрий Александрович.
— Да погоди ты с часами-то… Проходи, поговорим, — улыбаясь пригласил Юрий. Он так обрадовался, что не знал, где и усадить парня. И не столько оттого, что нашел помощника в раскрытии кражи, сколько потому, что не ошибся в парне, не зря поверил. Не пропадет теперь человек.
Вскоре опасный преступник, вор-гастролер «дядя Витя» был взят с поличным. Преступление было раскрыто. На очной ставке преступник, глядя исподлобья на Сергея, проворчал: «Чего тебе не хватало? Мало я тебе давал…» Он не мог понять, что человеческое доверие, вера людская не имеет цены, что Корнеев поделился с парнем куда щедрее всех его денег и подачек.
Так служил Юрий. Его успехи неоднократно отмечались руководством. Частенько его ставили в пример другим. Через год он стал «Отличником милиции», был назначен старшим уполномоченным уголовного розыска. Ему досрочно присвоили звание старшего лейтенанта. Он стал слушателем заочного отделения Высшей школы МВД СССР.
В жизни каждого человека бывает день, когда он, задумываясь над прожитым, как бы подводит первый итог. Он заметно взрослеет в этот день. Как будто переступает какую-то условную возрастную грань. Был такой день и у Юрия Корнеева: его принимали в партию. К этому событию он готовился тщательно и очень волновался.
— Собрались в приемной, — вспоминал Юрий, — бригадир с завода, известный на весь город, знатная доярка из совхоза, директор школы… Переговариваются, своими трудовыми успехами делятся. А что, думаю, я скажу, И рассказал про Сережку. Приняли! Все проголосовали «за».
В этот день Юрий был весел по-праздничному.
В жаркий июльский день Корнеев вместе с участковым Николаем Девяткиным и шофером-милиционером Иваном Зварчуком дежурили при отделении милиции. Сегодня они оперативная группа и должны по первому сигналу спешить туда, где людям нужна помощь, туда, где нарушается порядок… И ничего, что сегодня воскресенье: милиция и по воскресеньям работает. Дежурство было спокойным. Видимо, из-за жары. Люди с утра разъехались на речку, в лес.
Лишь несколько раз группе пришлось выезжать на мелкие происшествия. В поселке Константиново рабочий местной фабрики устроил пьяный дебош в доме: перебил посуду, до мебели добирался. Хотели было задержать дебошира для принятия административных мер, да жена не позволила.
— Я ведь и вызвала вас, чтобы припугнуть его немного. Он сейчас успокоится да будет спать, — причитала женщина.
И хозяин дома, надо сказать, при виде милиции заметно отрезвел и заверил, что действительно ложится спать, шуметь больше не будет.
— Вот люди, — возмущался на обратном пути Юрий. — «Попугать вызвала», а тем временем, может быть, где-то преступление совершается!
Во второй половине дня дежурный по отделению Кичин принял по телефону сообщение: на берегу речки Рожайки драка. И желто-синий милицейский «газик», свернув с шоссе на проселок, поднимая клубы душной пыли, спешит к месту происшествия.
Владимир Родкин и его друзья пришли на речку с утра. Они заранее позаботились об «отдыхе», закупив еще в Москве спиртного. Купались, загорали и… пили.
Рожайка близ Домодедова — речка неширокая, но чистая, и берега хорошие — зеленые, живописные. Потому народу здесь собирается в теплые дни немало. Приходят местные жители из прилегающих деревень, идут и из Домодедова, приезжают из Москвы.
Четверо молодых людей, напившись, пошли по берегу. Им уже не хотелось купаться, их тянуло туда, где играют в волейбол, где загорают девушки. И везде, где появлялась эта четверка, слышались плоские хамские шутки, брань. Когда кто-то из местных попытался унять парней, Родкин наскочил на него:
— Ну ты, деловой… Тебе что, больше всех надо?
Друзья кое-как успокоили его. И снова пили… А Родкин, пьянея, все повторял: «Проучу делового!..»
«Газик» резко затормозил у самого берега. Выйдя из машины, Корнеев и Девяткин быстро разделись и поплыли на другой берег. Еще подъезжая, они видели, что дерутся там. Юрий пытался успокоить, а Николай тем временем выяснял, что произошло. Оказалось, что москвичи (Родкин с друзьями) пытаются избить двоих местных парней.
— Вам придется проехать с нами в отделение. Машина на том берегу, — предложил Юрий, беря за руку Родкин а.
— Как бы не так! — злобно процедил в ответ хулиган.
И тут произошло непоправимое. В руках Родкина блеснул нож, который до того был предусмотрительно спрятан в плавках. Все произошло мгновенно.
«Сейчас ударит, — успел подумать Юрий. — Не дать, успеть перехватить…»
Поздно. Бандит нанес коварный удар в живот и бросился в речку. У Юрия хватило сил преследовать. Трусость всегда жестока. Озверев от страха, уже в воде Родкин, пытаясь вырваться, ударил раненого Корнеева еще и еще раз. Только бы сбежать сейчас, а там будь что будет… Лишь потеряв сознание, выпустил Юра руку бандита.
Был ранен и подоспевший Девяткин, но все же с помощью Ивана Зварчука он сумел задержать одного из четверки.
Когда Юрий в больнице пришел в себя, рассказывают, что он пытался уступить место на операционном столе Николаю Девяткину. Даже в таком положении он остался человеком большого благородства, умел думать, заботиться о ближнем. А положение его было тяжелым. Три раны в живот, большая потеря крови. Человеком необычайной воли, большого мужества показал себя Юрий.
В дни, когда ему становилось лучше, в его палате собирались друзья, приносили новости, делились радостями. Юрий был, как всегда, внимательным, ему хотелось все знать о жизни отделения.
Однажды раньше других пришел Николай Девяткин.
— Смотри, Юра, нас наградили медалями «За отвагу», — он протянул газету с текстом указа.
А через несколько дней начали приходить письма. Узнав из газет о подвиге милиционеров, люди восхищались их мужеством, выказывали гордость за нашу народную милицию, поздравляли, желали скорейшего выздоровления. Писем много. Из самых разных городов: Тбилиси и Таллина, Ленинграда и Ташкента, Иркутска и Днепропетровска… Писали школьники и многоопытные ветераны милиции, писали по одному и коллективно.
Более трех месяцев боролись врачи за жизнь героя, все это время он мужественно помогал им. И все же силы оказались неравными. 24 сентября Юрия Корнеева не стало.
Давно отгремел прощальный салют на могиле героя, но Юрий Корнеев не забыт.
Время, неумолимо наслаивая одно событие на другое, бессильно перед благодарной памятью людской. Люди свято помнят своих защитников. Юрий не думал о подвиге, он не мог поступить иначе, он защищал людей.
Не сразу вошла беда в маленький домик на окраине Домодедова. Входила постепенно, основательно. А оттого была еще тяжелей и горше. И все же Александр Федорович и Глафира Сергеевна не сдались, не согнулись. Помогли выстоять люди. Писали, поддерживали, ободряли, успокаивали. Вот выдержки из письма учеников 3-го «А» класса 28-й восьмилетней школы из Сызрани:
«…Хороший у вас сын, Александр Федорович. Мы гордимся им. Сегодня мы дали клятву быть такими, как Юрий Александрович. А когда вырастем большими, будем беспощадно бороться с теми, кто мешает нам строить коммунизм.
У нас в отряде много работы. Нам нужно жить так, чтобы не стыдно было смотреть в светлые глаза Юрия Александровича, портрет которого висит у нас в классе, чтобы мы своим поведением и учебой не запятнали дорогое имя человека, которым назван наш отряд. Отряд имени Юрия Александровича Корнеева.
Дорогой Александр Федорович! Не огорчайтесь. Ваш сын не умер. Он жив. Он зовет нас вперед. Мы любим его и пронесем светлую память о нем через всю жизнь.
Считайте нас всех 39 человек своими сыновьями и дочерьми…»
А в далеком Куйбышеве к секретарю горкома комсомола пришел суворовец-выпускник Борис Горбачев:
— Юра Корнеев был моим шефом. Я хочу быть похожим на него. Прошу направить меня в Саратовскую школу милиции.
В лесу близ Саратова курсанты школы разыгрывают традиционный приз имени Юрия Корнеева — вымпел с его изображением. Сегодня эстафету лучше других прошла команда 4-го взвода. Почетный вымпел вручается Анатолию Михальчуку. Михальчук в единоборстве с преступником был ранен в грудь, но остался в рядах курсантов и поклялся быть непримиримым к нарушителям порядка. Приз в достойных руках.
Мало в каком из подмосковных городов нет Вокзальной улицы. Обычно она ведет от станции к городу, к его центру. Была Вокзальная и в Домодедове. Сейчас — это улица Корнеева.
В Домодедовском отделе внутренних дел оборудован мемориальный уголок памяти Юрия Корнеева. Портрет героя. Строгая надпись: «Погиб при защите советских граждан», и годы жизни: «1938—1962 гг.». Юрий прожил 24 года.
Здесь в торжественной обстановке принимают присягу молодые милиционеры. Отсюда начинается их служба, здесь клянутся они с честью нести гордое имя корнеевца.
Юрий Корнеев писал стихи. Некоторые из них опубликованы. В его заветной тетради немало строф, посвященных милиции. Он мечтал написать повесть или хотя бы очерк о людях милиции, об их самоотверженном труде. Не успел. Его короткая жизнь вся без остатка отдана людям.
Ранним утром 25 июня 1975 г. лейтенант милиции Владимир Кузьмин подходил к дому № 119 на окраине деревни Рахманово.
В рассветной тишине неестественно громко прогремел выстрел. Старшина Жихарев, который шел слева и сзади Кузьмина, увидел кровь падающего на траву лейтенанта, увидел, как Владимир, уже умирая, успел выстрелить несколько раз, — и рванулся к дому. С другой стороны на помощь спешил третий член оперативной группы старший сержант Мешков…
Теперь вернемся на два часа назад.
Дежурному по Павлово-Посадскому ОВД сообщили о том, что на садовый участок забрались два подвыпивших парня, обирают клубнику, шумят. В ответ на предложение уйти угрожают расправой. Хозяева участка сбегали за сторожем. Тот пришел с ружьем, выстрелил для острастки в воздух. Тогда хулиганы отобрали у старика оружие.
Через минуту оперативная группа во главе с лейтенантом Кузьминым выехала на место происшествия. Жихарев рассказывал мне потом:
— Ехали спокойно. Дело казалось пустяковым. Володя даже сказал: «Оформим протокол по мелкому хулиганству, суток десять получат, и все». Клубника… Чего там серьезного! Когда приехали, парней и след простыл. По описанию мы поняли, что это были братья Костровы. Хотя одному 19, а другому 21, оба уже имели судимость. Хулиганы известные. Кузьмин говорит: «Раз у них ружье, надо быть осторожным». Быстро определил, как нам подходить к дому (а они живут рядом с дачными участками), откуда кому заходить. Сам пошел наиболее опасным путем. До забора оставалось метров двадцать. Вдруг Володя кричит: «Бросай оружие!» Он заметил ствол, торчащий в углу между сараем и забором. В ответ раздалось: «На тебе!» И сразу же грохнул выстрел. Одна дробинка порвала сонную артерию. Володя умер почти сразу…
Так дело о клубнике вылилось в трагедию.
Спустя неделю мы вместе с заместителем начальника городского ОВД В. А. Сухаревым и заместителем начальника по политико-воспитательной работе В. В. Двояшовым приехали к этому дому № 119. Дождей не выпадало, и на том месте, где лежал Кузьмин, на траве еще остались бурые пятна. Я подошел к забору, заглянул. Дом как дом. На клумбах — цветы. Зреют яблоки, вишни. На веревках висит белье. Мирный деревенский дом. Дом, откуда навстречу Кузьмину полыхнул огонь.
Со смертью мысль всегда трудно соглашается. Но все же… Все же… Есть какая-то высшая несправедливость, когда обрывается жизнь молодого, полного сил и энергии человека. Обрывается внезапно, по чужой воле. Хотелось бы сказать — случайная смерть. Но нет! Не случайная. Потому что работа в милиции — это работа на линии фронта. Владимир Кузьмин знал, что преступники вооружены, но он знал и то, что пойдет вперед, невзирая на опасность. Не случайным был и выстрел одного из братьев Костровых. Всей безалаберностью, пустотой, бессмысленностью своей предыдущей жизни они готовили себя к преступлению. В то трагическое утро пути преступников и лейтенанта сошлись. Потому что они стояли на разных нравственных полюсах.
Владимира Кузьмина многие знали в Павловском Посаде. Отслужив в пограничных войсках, он стал работать на заводе «Экситон». В милицию пришел пять лет назад по направлению партийной и общественных организаций этого предприятия. Мастер спорта, отличный стрелок. Просто прекрасный парень с голубыми глазами и мягкой, по-детски располагающей улыбкой. Спортсмен, он не позволял себе курить, только так — баловался. У него в столе так и осталась лежать нераспечатанной пачка сигарет «Пегас». Заместитель районного прокурора Сергей Иванович Молодцов говорил мне:
— У меня даже слезы навернулись на глаза, когда узнал. А я ведь на своем веку всякое повидал. Буквально накануне Володя звонил: «Сергей Иванович, можно зайти? Задачка заковыристая, помогите решить». Он учился заочно на третьем курсе Высшей школы МВД.
Я видел кандидатскую карточку Кузьмина. Он получил ее 11 июня. На собрании коммунисты проголосовали за него единогласно.
Его хоронил весь город. Тысячи людей вышли проводить бесстрашного лейтенанта милиции (кстати, одна из улиц Павловского Посада теперь носит имя Владимира Кузьмина — так решил исполком горсовета). Высоко смыкаются деревья на кладбище. Прошла неделя, а к его могиле, заваленной горой венков, все время идут люди. Он похоронен рядом с воинами, которые во время Великой Отечественной скончались от ран в местном госпитале.
Солдату — место с солдатами.