Солдаты Рима. Книги 1-4

Пока светит солнце

Зимнее солнце светило, но не грело. Колючий ветер, дующий с реки, мёл дороги, бился о холмы, шнырял между домами и выл, не переставая, словно огонь в горниле Вулкана. Эмилий плотнее завернулся в пенулу, втянул голову в плечи, а руки спрятал в густой гриве Мохнорылого. Вот уж кому холод был нипочём! Мерин лишь добродушно скалился на протекавший мимо людской поток и бил копытом, высекая из дорожного камня золотые искорки. Ветер тут же подхватывал их и относил к Хлебному рынку.

Настроение было праздничное. Не смотря на жуткий мороз, горожане собирались у Капенских ворот, рекой растекались по Марсову склону и вставали вдоль Аппиевой дороги. Места не хватало. Вездесущие мальчишки взобрались на городские стены, свесив в проёмы между зубцами вихрастые головы, и не сводили любопытных глаз со склона, где выстроилась в боевом порядке тысяча галльских всадников. Ни холод, ни сырость, ни грозные окрики отцов не могли заставить их спуститься вниз. Дома, конечно, ждёт порка, но не каждый день увидишь подобное, можно и потерпеть. Зато потом будет что рассказать соседям и знакомым. Галлы были именно такими, какими описывали их странствующие сказители: грубые обветренные лица, раскрашенные синей краской щиты, плащи из волчьих и медвежьих шкур, накинутые поверх тяжёлых кольчуг, до блеска начищенные конусные шлемы...

Возле храма Марса тонкая цепочка стражников городского гарнизона едва сдерживала напирающую толпу. Люди обратили лица к периболу, ожидая, когда на улицу выйдут проконсулы, чтобы приветствовать их и попрощаться. Оба сегодня же отбывали в назначенные сенатом провинции: Красс в Сирию, Помпей в Испанию. Кто-то пришёл по долгу службы, кто-то ради праздного любопытства, а кто-то, чтобы проводить в дальний путь родственников и друзей. Эмилий отыскал глазами тоненькую фигурку Лицинии, с головой закутанную в плащ, и нахмурился. Не дело женщине, ждущей ребёнка, находиться на виду у всех, не навели бы порчу. Он не хотел пускать жену, но отказать ей, пожелавшей ещё раз повидать отца и брата не смог. Велел только взять Ямхада и старую нянечку. Лициния поймала его недовольный взгляд и улыбнулась.

Перед храмом высокий седобородый жрец колдовал над переносным алтарём, изучая внутренности принесённого в жертву кролика. Красными от крови узловатыми пальцами жрец вырвал из тушки печень и поднёс к глазам. Кровь стекала по рукам, падала на чёрную тогу, на камни мимо алтаря и толпа в ужасе от столь явного кощунства подалась назад. Жрец не обращал внимания ни на людей, ни на кровь, а лишь зловещим шёпотом выплёвывал древние давно забытые заклинания.

-- Тебе, Плутон, царь всех мёртвых молюсь... Тебе, бесчестный Орк, похититель жизни... Тебе, Ужас, поглощающий душу... Тебе, Тьма...

Кто слышал эти заклинания, затыкали уши, закрывали глаза и отходили прочь, подальше от жертвенника, чтобы не навлечь на себя проклятия тёмных богов.

Жрец осмотрел печень, плюнул через плечо и бросил бездомному псу, нетерпеливо повизгивающему рядом. Пёс жадно схватил подачку и проглотил не разжёвывая.

Из храма вышли ликторы и начали степенно спускаться по лестнице. Эмилий толкнул Эга.

-- Сейчас появятся.

Аллоброг подбоченился и махнул сотникам: приготовиться. Едва проконсулы появились в проходе между колоннами, галлы вскинули вверх копья и зычно прокричали боевой клич. Ветер развернул его, подбросил к небу, пугая засевшее на крышах вороньё, и осторожно опустил на город хрустальным инеем. Горожане замахали руками, полетели венки, букеты цветов. Следом шли легаты и трибуны: Публий Красс, Кассий Лонгин, Цензорин, Октавий, Петроний, Варгунтей, Эгнатий, Копоний. Все они отправлялись в Сирию и потому шли облачённые в доспехи и при оружии. Маленькая девочка подбежала к лестнице, посмотрела на закованных в железо мужчин, смутилась, не зная, кому отдать свой букетик, и заплакала. Красс потрепал её по щеке и подхватил за руку.

Наперерез проконсулам бросился жрец. Опрокинутый алтарь покатился под ноги толпе, разбрасывая останки жертвы по мостовой.

-- Остановись, Марк Лициний Красс! - закричал он, вскидывая над головой жезл. - В неудачный час вышел ты за ворота Рима! Остановись!

-- Солнце светит, - указывая на небо, ответил Красс. - Под всевидящим оком милостивых богов начинаю я поход, и значит, удача будет на моей стороне!

Легаты переглянулись, а Помпей встал, словно споткнулся. Только Красс по-прежнему уверенно шёл вперёд.

-- Остановись! - не унимался жрец. - Проклятье на тебе! Проклятье Чёрных Богов! Чужую землю напоишь ты кровью римлян, никто не вернётся обратно, никто! Проклят ты, нет тебе божьего благословения!

Эг не сводил встревоженных глаз со жреца.

-- Что он там бормочет?

-- Не обращай внимания, - отмахнулся Эмилий. - Выживший из ума старик...

Красс свёл брови.

-- Ступай отсюда, не смущай людей нечестивыми речами, - и кивнул ликторам. - Уберите.

Ликторы схватили жреца под локти и поволокли прочь от храма.

-- Вижу холм в огне и головы римлян на пиках парфян!..

Договорить ему не дали. Кто-то из ликторов махнул розгой и жрец замолчал.

Красс обернулся к легатам. Как же легко вселить в суеверную душу римлянина смятение. На лицах застыла нерешительность; казалось, хлопни в ладоши, и они разбегутся как зайцы.

-- А вы что приуныли? Ещё из города не вышли, а уже бояться начали. Какого же страха нагонят на вас парфяне?

Никто не ответил. Может быть, пророчества чёрного жреца всего лишь слова, не подкреплённые ни волей богов, ни небесными знамениями, но всё же легли они на душу неприятным осадком. А вдруг жрец прав и намеченный поход на Парфию - авантюра политика возмечтавшего о славе великого полководца? Да и кому она нужна - Парфия? Парфяне вели себя спокойно, занятые внутренними проблемами. Им дела не было до римских владений, наследники Фраата III не могли поделить собственные земли. Пусть льют свою кровь, Рим от этого только сильнее будет...

Слуги подвели коней. Красс окинул взглядом город, притаившийся за стеной - чёткие очертания храмов облитых солнцем и потому более величественных прорезались на небесном фоне неприступными чертогами, как и весь Рим, - и коротко бросил:

-- В путь!

Трубачи грянули походный марш, и народ встревоженной волной подался вперёд. Когорта преторианцев, до того безучастно стоявшая на краю площади, задрожала и шагнула к дороге. За ними двинулись знаменосцы, вскинув к небу шесть серебряных орлов. Женские руки потянулись к солдатам, пытаясь в последний раз обнять тех, кто так им дорог. Сквозь протяжный хор корнов и нестройный гул голосов прорвался одинокий крик матери:

-- Сыно-оче-ек!..

Эг вздрогнул и посмотрел на Эмилия.

-- Передай брату, что б не обижался. Я тоже хочу получить свою долю славы.

Серый жеребец под аллоброгом заскрипел серебряными удилами и тряхнул головой, подтверждая слова хозяина. Эг улыбнулся и дружески похлопал его по холке.

Подъехал Публий Красс.

-- Удачи всем вам, - сказал Эмилий, протягивая руку.

-- Тебе тоже, - улыбнулся Публий. - Увидишь Цезаря, скажи: я обязательно вернусь. Я помню его обещание.

Он повернулся к галлам. Полуденное солнце разбивалось о ряды железных шлемов на мириады огненных осколков. Ему пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы различить лица под этим сиянием.

-- Командуй, Эг.

Аллоброг ударил жеребца пятками, поднял его на дыбы и загарцевал перед строем. Мальчишки со стены замахали руками.

-- Ну что, племя заальпийское, покажем азиатам на что способны люди Севера? - Он взмахнул мечом, со звоном рассекая морозный воздух. - За мной галлы! На Парфию!

Тысяча разом сошла с места. Застоявшиеся кони весело застучали копытами, выстраиваясь в походную колонну, и сразу же задрожали стены домов. Мохнорылый дёрнулся было следом, но Эмилий натянул поводья.

-- Ты куда собрался? Нам с тобой в другую сторону.

Мохнорылый кивнул: в другую так в другую, лишь бы подальше от надоевшего города, от его шума и сытой праздности - и повернул к храму.

Белый вихрь закрутился над колонной и вознёсся к небу рваной спиралью. Медный хор корнов становился всё тише, таял вдали подобно клику улетающей стаи и, наконец, совсем стих. Только солнце ещё долго отбрасывало огоньки от начищенных труб и высоких блестящих шлемов...

Тонкая фигурка жены на опустевшей площади казалась совсем невесомой. Эмилий спрыгнул на землю и кинул поводья Ямхаду. Лициния шагнула к нему, прижалась щекой к плотному колючему войлоку и заплакала. Долгие проводы - лишние слёзы, так было всегда и слова здесь бесполезны.

-- Ямхад! - свободной рукой Эмилий отстегнул от пояса кинжал.

-- Да, хозяин! - сириец шагнул вперёд, чувствуя, как часто забилось сердце.

Эмилий протянул ему кинжал.

-- Ямхад, вверяю тебе мою семью! Береги её и защищай!

-- Хозяин...

Сириец опустился на колени, принял кинжал на дрожащие ладони и опустил голову в низком поклоне.

Люди быстро расходились. Неугомонный ветер с радостью набросился на пустеющие улицы, сгоняя к обочинам обрывки пёстрых лент, цветов и снежную пыль, и только на заднем дворе храма по-прежнему сидел чёрный жрец и, закрыв лицо ладонями, читал молитвы.

Лагерь располагался на небольшом овальном плато с покатыми спусками, и все подходы к нему хорошо просматривались как со сторожевых башен, так и с вала. Бальвенций неспешно шёл вдоль частокола, вглядываясь в сизую полосу леса на горизонте, и постукивал жезлом по раскрытой ладони левой руки. При жеребьёвке ему досталось охранять ту сторону, где находились декуманские ворота. Тридцать человек он поставил внизу у ворот и ещё две центурии разместил на валу и на башнях. Младшим центурионам он приказал менять караулы каждые два часа и выдать часовым войлочные накидки.

Небо хмурилось кустистыми тучами, время от времени поливая землю мелким дождём. Солнце почти не появлялось на горизонте. Но даже в те короткие мгновенья, когда оно всё же прорывалось сквозь густые сплетения дождевых облаков, его косые лучи не могли согреть ни землю, ни людей, ни прикрытый сиреневой дымкой лес, печально поникший от холода и сырости. Галльская земля - промокшая и промёрзшая, чужая, незнакомая и враждебная, но такая желанная!..

За четыре года войн и походов Бальвенций привык к её туманным рассветам и кровавым закатам. Многочисленные племена галлов: белги, менапии, венеды, сеноны - все подчинились властной поступи римских легионов и полководческому таланту Цезаря. И Бальвенций гордился тем, что участвует в победоносном нашествии Рима на варваров, пусть храбрых и отважных, но таких беспомощных перед силой сынов Квирина. Усмирённые оружием, они покорно склонили головы пред своими победителями, полностью отдавшись в руки переменчивой Фортуны.

Бальвенций остановился возле центральной башни, расположенной прямо над воротами, и прислушался к неторопливому разговору часовых. По голосам он узнал Гая Фабина, ветерана, пришедшего в Галлию вместе с ним, и Тита Салиена, новобранца из последнего набора. Говорил Салиен. Фабин больше молчал, лишь изредка отвечая короткими фразами.

-- Ну и холод, я уже и ног не чую, - жаловался Салиен. - И в такую погоду нас целыми днями гоняют по лагерю. Словно рабов каких-то! Я ещё понимаю в караул - без этого не обойтись, или в лес за дровами... Но когда начинают что-то выдумывать, только для того, чтобы мы не сидели без дела! Это чистой воды издевательство! Я не для того вербовался в армию, чтобы посыпать песком дороги, которые через час вновь превратятся в болото... Хорошо центурионам - приказал и ладно, а ты копошись как червь в навозе. Клянусь священным копьём Марса, мулы из обоза отдыхают больше, чем мы!

-- Ты знал, куда шёл, - спокойно ответил Фабин.

-- Я шёл воевать, а не убирать дерьмо из-под испанских лошадок! - Салиен несколько раз подпрыгнул на месте, согреваясь. - Тебе хорошо рассуждать. Ты вон двадцать лет почти отслужил, тебя лишний раз не трогают, а мной все дыры затыкают... Кстати, Сведий говорил, что ты вместе с Бальвенцием начинал? Правда? Он вон уже примипил, а ты как был простым солдатом, так солдатом и остался.

Бальвенций насторожился, ожидая, что скажет Фабин. Они пришли в армию почти одновременно. Только Фабин начинал у Метелла в Испании, а Бальвенций воевал под командой Лукулла против Митридата. В сражении под Тигранокертом он отличился и был награждён гражданским венком, а спустя два года получил жезл центуриона из рук самого Помпея, сменившего Лукулла на его посту в Азии.

-- Не все становятся центурионами. Кроме храбрости надо и голову на плечах иметь.

-- Ха, выходит ты дурак, Фабин? Повезло мне с напарником.

Дальше слушать Бальвенций не стал. Он поднялся наверх по скрипучей лестнице и прошёл к передней стенке.

Площадка башни имела прямоугольную форму: десять шагов в ширину и двадцать в длину. Она выступала вперёд широким козырьком и покоилась на толстых дубовых сваях, обвитых по всей длине бычьими шкурами. По бокам площадки стояли скорпионы, здесь же находился запас дротиков и стрел.

С башни была видна вся линия римских укреплений, представлявших собой большой квадрат, окружённый двойным рядом оборонительных сооружений. Внутренний ряд состоял из земляного вала, для крепости обложенного дёрном, и частокола. Перед валом был выкопан глубокий ров, в дно которого вбили колья. Из-за постоянных дождей ров на треть заполнился водой, скрывшей колья от посторонних глаз.

-- Помпоний заболел, - повернувшись к Фабину, сказал Бальвенций. - Сильный жар. Пока он лежит в лазарете, будешь выполнять его обязанности. Сменишься с караула, зайди ко мне в канцелярию, - и посмотрел на Салиена. - Ты тоже. Для тебя у меня отдельное задание.

-- Представляю, - хмыкнул Салиен.

-- Пока нет. Но оно тебе понравиться.

Бальвенций хлопнул новобранца по плечу и спустился вниз.

-- Поздравляю, - сухо произнёс Салиен, - теперь ты оптион. Растёшь. А мне, кажется, придется чистить офицерские сортиры. Так? Чего молчишь-то?

-- Смотри вперёд.

По дороге к лагерю мчались всадники. Салиен сразу узнал их по белым колпакам - это были дозорные из испанской конницы, ещё утром отправленные для охраны ушедших в лес рабочих. Они изо всех сил погоняли коней, словно спасались от стаи волков. Один вдруг взмахнул руками и кулём вывалился из седла. Под другим споткнулась лошадь; всадник перелетел через голову, кубарем прокатился по земле, но тут же поднялся на ноги и, прихрамывая, побежал к лагерю.

Салиен не отрываясь следил за испанцами. Тот, что упал первым, так больше и не поднялся. Второй пробежал четверть стадии, остановился, опустился на колени и упал лицом в грязь. Мгновенье спустя на плато влетела галльская кавалерия. Она наступала широким фронтом, охватывая лагерь с трёх сторон. Следом за ней появилась пехота.

-- Фабин! Смотри, Фабин! - растерянно закричал Салиен. - Это надо же! Что это?!

Фабин быстро перегнулся через бортик и крикнул гревшимся у костров легионерам:

-- Галлы! Галлы наступают! - и обернулся к Салиену. - Ты хотел воевать? Ну так вот она - война! Готовь скорпион, покажи, чему тебя научили.

Салиен бросился к орудию, сдёрнул чехол и принялся натягивать ворот. Руки предательски дрожали; ему хотелось делать всё быстро и правильно, но ползунок почти не двигался по ложу, и Салиен отчаянно заскулил.

-- Не нервничай, успокойся, - мягко произнёс Фабин и ободряюще улыбнулся. Он стоял рядом со стрелой в руке, готовый вставить её в желоб, как только ползунок дойдёт до упора

Салиен кивнул и почувствовал, как бивший его озноб пошёл на убыль.

Взревели трубы, призывая солдат к оружию, и лагерь моментально очнулся от спячки. Легионеры выбегали из казарм и становились у своих штандартов. Дежурные когорты поднимались на вал, остальные выстраивались по периметру лагеря, ожидая команды легатов.

Бальвенций дождался, когда испанцы зайдут в лагерь, и лишь после этого велел закрывать ворота.

-- Что случилось? - окликнул он декуриона.

-- Эбуроны напали на рабочих! Я приказал отступать! - истерично запричитал тот. - Понимаешь, мы бы всё равно ничего не сделали!

-- Почему напали?

-- Не знаю, просто напали! Их было не меньше тысячи! Мы всё равно не могли ничего сделать!

Бальвенций махнул рукой и побежал к башне.

Галлы были не далее, чем в полустадии. Кавалерия текла вдоль частокола широкой рекой, обливая стены тучами стрел, пехота готовилась к штурму. Напротив ворот собралось уже не менее двух тысяч человек, а на плато всё поднимались новые отряды. Салиен навёл скорпион на переднюю линию эбуронов, спустил курок и вновь закрутил ворот. Он не видел - попал или не попал, цель обрела неясную форму, укрывшись за расплывшимся перед глазами туманом.

-- Не суетись, целься лучше, - говорил Фабин. - Курок не дёргай, нажимай медленно и плавно.

Несколько стрел вонзились в башню. Одна попала в сочленение меж досок и высунулась в щель на целую ладонь. Салиен вздрогнул и уставился на отточенное жало округлившимися от испуга глазами.

-- Не обращай внимания, - отмахнулся Фабин. - Ту, которая предназначена тебе, ты всё равно не увидишь.

Успокоил, - подумал Салиен и вдруг почувствовал облегчение. Перед глазами чёткой мишенью проявилось раскрашенное синей краской лицо эбурона. Он что-то кричал, широко раскрыв рот и вращая белками глаз. Салиен тщательно прицелился и плавно, как учил Фабин, спустил курок. Ползунок резко ушёл вперёд, и в тот же миг стрела ударила эбурона в голову, прямо в открытый рот. Салиен даже разглядел алые брызги, метнувшиеся в разные стороны.

-- Ну вот, можешь, когда хочешь!

-- Как у вас? - почти над самым ухом раздался голос Бальвенция.

-- Всё в порядке, командир. Из Салиена получился неплохой стрелок.

-- Молодцы. Фабин, ты здесь старший. Я на вал.

Частокол ощетинился копьями. За каждым зубцом укрывалось по два человека. Проходя мимо, Бальвенций хлопал солдат по спинам и старался приободрить.

-- Всё хорошо, ребята, всё хорошо. Подпустите их поближе, к самому валу. Бросать пилумы только по моему приказу. Покажем эбуронам, как умеют сражаться римские легионеры!

Первая волна галлов уже достигла укреплений. В ров полетели фашины и мешки с землёй; в частокол ударили дротики. Под прикрытием лучников лёгкая пехота эбуронов пошла на штурм вала.

-- Приготовиться! - закричал Бальвенций и услышал, как младшие центурионы дублируют его команду. - Приготовиться!

Галлы перешли ров, оставив несколько человек на кольях, и уже карабкались на вал. Искажённые страхом и яростью лица были совсем рядом. Ещё немного и они вплотную приблизятся к защитникам лагеря...

-- Бросай!!

Атака захлебнулась так же стремительно, как и началась. Железный град пилумов смёл нападавших с вала и отбросил за ров. К удивлению римлян галлы поспешно отступили и повторять атаку не торопились. Они отошли от лагеря примерно на три стадии, так, что даже скорпионы не могли достать до них, и построились сплошной линией. Конница скопилась напротив ворот волнующейся массой, готовая в любой миг хлынуть вперёд или, наоборот, пуститься в бегство.

От толпы галлов отделилась группа всадников и направилась к воротам. Впереди ехал Амбиориг. Бальвенций узнал его по шлему: высокий шишак с фигурными нащечниками, увенчанный султаном из конских волос. По бокам к шлему крепились медные крылья, которые двигались вверх-вниз в такт движения лошади.

Подъехав к воротам, Амбиориг через переводчика предложил римлянам встретиться для переговоров. Бальвенций отправил вестового к Сабину, а сам поднялся на башню.

-- Легаты подумают и решат, что делать, - сказал он. - А пока они думают, вы можете попробовать ещё раз штурмовать лагерь.

Выслушав переводчика, Амбиориг посмотрел на центуриона и улыбнулся.

-- Мы раньше не встречались? - с лёгким акцентом вдруг спросил он.

Бальвенций помолчал, вглядываясь в лицо вождя эбуронов, потом ответил:

-- Несколько лет назад, на мосту через Аксону.

Амбиориг кивнул и тронул поводья.

-- Ты отважный воин. Я рад, что судьба снова свела нас вместе.

Отправленные к эбуронам послы вернулись лишь поздно вечером. Сабин приказал всем членам военного совета собраться в претории, а солдатам запретил ложиться спать до особого распоряжения.

Бальвенций прибыл на совет последним. В доме легатов собралось около тридцати человек: старшие центурионы, трибуны и контуберналы. Все они расположились вокруг большого овального стола, на котором лежала карта Галлии. Сабин стоял по одну сторону, Котта по другую. Над столом свисала деревянная люстра сделанная из обычного тележного колеса с тремя медными лампами. Фитильки ламп тихонько потрескивали и нещадно коптили, распространяя вокруг едкий запах прогорклого масла. Света едва хватало, чтобы различить линии на карте.

Завидев припозднившегося примипила, Котта приветливо кивнул. Бальвенций извинился за опоздание, прошёл к столу и встал рядом с Марком Либением.

-- Я ничего не пропустил? - тихо спросил он.

-- Только начали.

Послами к Амбиоригу ходили Гай Арпиней и начальник испанской конницы Квинт Юний. Испанец уже не раз вёл переговоры с Амбиоригом по приказу Цезаря, он же докладывал о результатах встречи.

-- В свой лагерь галлы нас не пустили, - говорил Юний, - но, судя по размерам, там должно находиться не менее десяти тысяч человек. В трёх милях к западу, у леса, мы видели огни ещё одного лагеря. Конницы у них много, я видел, как крестьяне свозили фураж. Амбиориг встретил нас в поле, с коня не сошёл, говорил в седле. По его словам выходило, что нападать на нас он не хотел. Но сегодня, как он сказал, были атакованы все наши зимние лагеря. Это решение было принято на общем съезде галльских вождей. И хотя он с ним не согласен, всё же был вынужден подчиниться. Ещё он много говорил о своей дружбе с Цезарем, - Юний усмехнулся, - и о любви к римскому народу.

-- Что он предложил?

-- Он сообщил, что через несколько дней к нему присоединится большой отряд германских наёмников. Они уже перешли Рейн и скоро будут здесь. Когда это случится, он уже не сможет противостоять требованию вождей других племён взять в осаду наш лагерь. Сейчас он ссылается на нехватку людей. Это явная лож. Людей у него достаточно... В общем, он предлагает нам покинуть лагерь и уйти либо к Цицерону, либо к Лабиену...

-- Я не согласен, - тут же вставил Котта.

Сабин поднял руку.

-- Подожди. Выслушаем до конца, потом решим. Продолжай, Юний.

Испанец пожал плечами.

-- Это всё. Амбиориг поклялся, что беспрепятственно пропустит нас по своей земле. Только таким образом он сможет отблагодарить Цезаря за его справедливость и дружбу.

Некоторое время все молчали. Потом Котта стукнул ладонью по краю стола и сказал:

-- Мы должны остаться в лагере. Единственная причина, которая может заставить нас покинуть его - это приказ Цезаря. Без такого приказа мы не имеем права уходить.

Центурионы одобрительно зашумели и даже трибуны выразили своё согласие.

-- Формализм, - отмахнулся Сабин. - Будь Цезарь здесь, он бы непременно сделал так, как предлагает Амбиориг. Наши силы распылены по все Галлии. Чтобы успешно противостоять восстанию и подавить его, необходимо собраться воедино, в кулак. Только так мы сможем победить галлов.

Сабин говорил так, словно решение уже принято. Он провёл по карте золотым стилосом, используя его вместо указки, и ткнул в кружок, обозначающий лагерь Цицерона.

-- Пятьдесят миль, два дня ускоренным маршем. Если выступим на рассвете, послезавтра вечером прибудем на место.

-- Мы должны оставаться в лагере! - упрямо повторил Котта.

В его голосе прозвучала такая уверенность, что все поняли, что отказываться от своего мнения он не собирается. Сабин удивлённо вздёрнул брови, как бы пытаясь понять, кто это осмелился оспорить его выбор, а потом начал медленно заливаться краской. Бальвенций однажды видел такое: налившись краской, Сабин обычно начинал кричать и топать ногами. На сей раз он сдержался, хотя далось ему это с трудом.

-- Я не собираюсь уговаривать тебя, Котта. Но ты человек не глупый и поймёшь всё сам. У нас четыре с половиной тысячи солдат, включая испанскую конницу. Этого слишком мало, чтобы противостоять эбуронам и объединившимися с ними германцам. Мы не выдержим их совместного натиска, силы слишком неравны. А соединившись с Цицероном, мы сможем не только выдержать осаду, но и нанести по галлам упреждающий удар...

-- Мы можем выдержать осаду и здесь, - вдруг сказал Бальвенций. - Лагерь хорошо укреплён, продовольствия хватит на два месяца. А там либо галлы выдохнуться, либо придёт Цезарь. К тому же я ни разу не слышал, чтобы галлы взяли лагерь римского легиона... - И ожёгся о взгляд Сабина.

Легат скрипнул зубами и просипел:

-- Когда я захочу узнать мнение центуриона, я сообщу об этом отдельно.

-- Он прав, - вступился за примипила Котта. - Несмотря на то, что большая часть наших легионеров новобранцы, они успешно отразили утренний штурм противника.

-- Ты забыл, на валу стояли когорты ветеранов!

-- Ага, только и они наполовину состоят из новичков. А вот тебе вместо того, чтобы отсиживаться в претории, надо было пройти вдоль строя и взглянуть на лица солдат. Они рвались в бой!

-- Не тебе указывать, где я должен находиться!

К Бальвенцию протиснулся Квинт Луканий.

-- Смотри, как разошлись, - шепнул он, кивая на легатов. - Прям цепные собаки. - Он улыбнулся. - А ты, кажется, нажил себе врага.

Бальвенций скривил губы.

-- Знаешь сколько их у меня? Целая Галлия! Одним больше, одним меньше - значения не имеет.

-- Герой! Только я бы предпочёл иметь во врагах две Галлии, нежели одного Сабина. Его и Цезарь ценит, и в Риме связи большие. Сжуёт, как хлебный мякиш. А Коттой закусит.

-- Подавится...

Собрание затягивалось. Легаты спорили, настаивая каждый на своём. Котта говорил спокойно и уверенно, Сабин постоянно срывался на крик и стучал кулаком по столу. Часть центурионов уже склонялась на сторону Титурия, убеждённые скорее не его доводами, а гневом. Лишь Бальвенций, Луканий и Либений по-прежнему поддерживали Котту. Один раз легаты едва не схватились за грудки. Их едва успели растащить.

Сабин был на голову выше Котты. Он возвышался над ним, как гора над холмиком, и кричал, брызгая слюной. Маленькие юркие глазки, почти не заметные на широком лице, бегали по сторонам, нигде не задерживаясь и не останавливаясь. Но Сабин, каждый знал это, видел всё и вся, и стоило кому-то засомневаться, как глазки тут же становились ещё злее и начинали метать молнии.

-- Хорошо, - вдруг сказал Сабин и вздохнул. - Если мы останемся и сядем в осаду... Сколько ты говорил мы продержимся? Два месяца? А потом? Пробиться сквозь ряды галлов мы уже не сможем, потому что солдаты будут истощены осадой, постоянными штурмами, часть из них погибнет в бою, другая сляжет от ран и болезней. Цезарь на помощь к нам не придёт. Я полагаю, его вообще нет в Галлии, иначе эбуроны никогда бы не осмелились напасть на нас. А пока он узнает о восстании, пока пробьётся через всю страну, соберёт войска - пройдёт много времени. Много больше, чем мы можем продержаться! Если мы останемся - мы погибнем, и вся вина ляжет на тебя, Котта. Потому что ты - упрямый осёл, который не видит ничего, кроме собственного высокомерия! - Сабин обвёл собравшихся пронзительным взглядом. - Но если вы всё же послушаете меня, у нас появиться шанс выжить.

После этих слов трибуны и центурионы открыто поддержали Сабина, и Котта махнул рукой.

-- Пусть будет по-твоему. Только я предлагаю идти ни к Цицерону, а к Лабиену.

Сабин покачал головой.

-- Ну а Цицерон-то чем тебе не угодил?

Котта склонился над картой.

-- До лагеря Цицерона ближе, - согласился он. - Два дня быстрым ходом. Но с нашим обозом и по таким дорогам - все четыре. К тому же половину пути придётся идти по землям нервиев. А они обязательно нападут. А до Лабиена пусть дальше, но безопаснее. Ремы вряд ли поднялись, они слишком многим нам обязаны. Уйдём мы - и они останутся одни против всей Галлии.

Сабин и с этим не согласился.

-- Идём к Цицерону - и это не обсуждается. Чем быстрее мы с ним соединимся, тем лучше. Выступаем с рассветом. С собой берём только самое необходимое: продовольствие, оружие, минимум личных вещей. В охране обоза пойдёт когорта Бальвенция. Он у нас самый разговорчивый, вот пускай с мулами и разговаривает. От передового отряда не отставать. Дистанция между колоннами не более ста футов. Всё. Готовьтесь.

Расходились молча. Трибуны собрались вокруг Сабина, выслушать последние наставления, центурионы поспешили к когортам. Бальвенций хотел задержаться и поговорить с Коттой, но, наткнувшись на враждебный взгляд Титурия, решил не искушать судьбу.

Дорога от лагеря спускалась вниз, петляла между зарослями колючего кустарника и опять поднималась на холм. Дальше она сворачивала чуть влево, ровной полосой шла по гребню холма, ограниченная с обоих сторон крутыми спусками, и вновь уходила вниз. Примерно в двух милях от лагеря она вгрызалась в лес, но деревья почти сразу расступались, уступая место широкой котловине, и лишь через пять-шесть миль снова сходились, скрывая от человеческого глаза и саму дорогу, и горизонт. Непроходимые галльские чащи могли скрывать и ещё что-то, но думать об этом сейчас не хотелось.

С первыми проблесками рассвета преторские ворота распахнулись, и римляне ступили на дорогу. Небольшие конные отряды эбуронов, до того застывшие, словно каменные истуканы их божков и почти невидимые на фоне серого неба, рассыпались и разбежались в разные стороны. Часть из них направились к мерцающим вдали кострам галльских лагерей, другие встали вдоль дороги, отодвинувшись от неё на безопасное расстояние.

Римляне выходили не спеша. Сначала показались испанские всадники в белых колпаках и в накинутых на плечи тёплых войлочных пенулах. Следом вышли легионеры, не более трёх когорт, построенные обычной походной колонной по шесть человек в ряд. Лица солдат были хмурые и злые. Утопая в жидкой грязи по самые лодыжки, они сквозь зубы ругали командиров, вспоминая им и бессонную ночь, и оставляемые позади тёплые зимние квартиры, и мелкий нудный дождик, превративший дорогу в скользкое месиво.

Когда уже совсем рассвело из ворот пёстрой лентой начал выползать обоз. Всадники на холмах оживились и придвинулись ближе. Крепконогие мулы, груженные тяжёлыми тюками, осторожно ступали по набухшей от воды дороге, низко пригнув к земле грустные морды и болезненно реагируя на понукания погонщиков. Те, впрочем, не особо усердствовали, и вскоре между передовым отрядом и обозом образовался пробел. На спуске один из мулов вдруг поскользнулся, ноги его разъехались, и он рухнул по середь дороги, обрызгав грязью идущих рядом легионеров охраны. Придавленный неприподъёмными грузом мул никак не мог подняться; в больших печальных глазах отразился страх и он заревел, хрипло и протяжно. Погонщики бросились поднимать его.

-- Даже мулы спотыкаются, - сердито пробурчал Фабин. - Каково же нам на двух ногах...

-- А ты на четвереньки встань. Может легче станет, - посоветовали ему.

В другое время может быть шутка и пришлась к месту, но сейчас утомлённые бессонной ночью легионеры хранили молчание.

-- Чем только думали наши начальнички на совете. Это надо же догадаться, чтобы гнать легион по грязи на глазах у эбуронов, - произнёс осторожный голос.

-- Заткнись, Салиен. Ты здесь самый умный? Или давно палки не пробовал? - тотчас отозвался Бальвенций. - Не с твоими мозгами решать, куда идти, а куда нет.

Разговор прервался, но потом всё тот же голос тихо проворчал:

-- Хороший у нас центурион... когда ничего не слышит.

Салиен покосился на Тита Бальвенция, но тот лишь усмехнулся и промолчал.

Сзади послышались всплески копыт по грязи, и в голове обоза появился Марк Либений. Он резко осадил коня, так, что тот даже присел на задние ноги, и закричал на погонщиков.

-- Спите, сукины дети!? Всю колонну держите!? А ну быстро вперёд! Гоните эту волчью сыть, гоните! Или я вас самих вместо мулов навьючу!

Погонщики засуетились, защёлкали бичами. Мулы натужно захрипели, но шаг прибавили.

-- А ты?! - набросился префект на Бальвенция. - Ты для чего здесь поставлен? Тебе ясно было сказано: от передового отряда - ни на шаг! Ушами хлопаешь?! Я жилы рву, глаз не смыкаю...

Бальвенций устало махнул рукой.

-- Успокойся, Марк. Я тоже всю ночь не спал и тоже злой как собака. Чего зря грязь месить, её и так вон полно. А криком своим только людей пугаешь.

Либений вздохнул и отвернулся, глядя куда-то в сторону. Складки на лбу разгладились и он уже тише, без прежнего напора, сказал:

-- Это я так, для себя... чтобы не уснуть. Да и вы что б на ходу не дрыхли. - Он подобрал поводья и повернул назад. - А от передового отряда всё ж не отставай.

Последние шесть когорт построились двумя колоннами, чтобы не слишком растягиваться, и двинулись вслед за обозом. Между ними поместили отряд, где ехали оба легата, трибуны и казна. Замыкающими шли оставшиеся двести всадников.

Легаты ехали верхом, все повозки отдали для больных и раненых. Под Титурием Сабином выплясывал великолепный серый в яблоках галльский жеребец, захваченный ещё летом в походе против менапиев. Сильный конь мерно покачивал головой, распространяя вокруг мелодичный звон фалер. Сабин свысока поглядывал на Аурункулея Котту, ехавшего на простой германской лошадке, больше привыкшей к теснине лесов, чем к простору равнин, но, столкнувшись с ним взглядом тут же отворачивался, непроизвольно хмуря густые брови. Обида, вызванная ночным разговором, ещё не прошла.

Котта лишь усмехался и качал головой. Усмешка получалась недоброй. Перед выходом из лагеря он предложил двигаться тремя колоннами, поместив между ними обоз и отправив вперёд конную разведку. Но Титурий и тут упёрся. Он опять принялся кричать и топать ногами, словно капризный ребёнок, и своим тонким обиженным голоском упорно настаивал на том, что Амбиориг поклялся пропустить их по своей земле без какого-либо ущерба, и что это была клятва не врага, но лучшего друга. Ну да, - усмехнулся Котта, - а когда мы ступим на землю нервиев он сразу эту клятву позабудет.

Он считал, что галлы обязательно нападут, не эбуроны, так адуатуки или нервии. Тем более, что сделать это не представляло особого труда. Легион растянулся почти на три мили; огромный обоз сильно замедлял его продвижение, а бессонная ночь вряд ли прибавила солдатам сил и храбрости. Котта отъехал в сторону от дороги и взглядом окинул всю колонну. На месте галлов он ударил бы по авангарду и одним стремительным броском захватил обоз. А чтобы основные силы легиона не пришли ему на помощь, сковал бы их точечными ударами небольших отрядов кавалерии. Потеря обоза для легиона в этих местах и в это время года - большая трагедия. Одно радовало: если галлы так и поступят, то до лагеря Цицерона останется один, максимум два перехода.

Вернувшись на место, он подъехал к Сабину и сказал:

-- Надо послать вперёд ещё хотя бы две когорты, для охраны обоза.

Трибуны за его спиной одобрительно зашумели, и Сабин сразу вспыхнул.

-- Это ещё зачем?

-- Я же сказал: для охраны обоза, - спокойно повторил Котта. - Вздумай галлы напасть, они первым делом ударят по обозу. И пока мы будем разворачиваться, они преспокойно скроются в своих лесах. Ищи потом иголку в стоге сена.

Сабин покраснел. Котта говорил дело, он и сам мог бы догадаться, но не догадался. А раз так, приходилось спорить.

-- Ты опять начинаешь бояться собственной тени, Котта? Снова за каждым кустом тебе видятся тени, за каждым деревом - засада. Это уже начинает казаться подозрительным. Я бы сказал больше - опасным!

-- Это простая осторожность. Сам Цезарь говорил, что осторожность половина успеха.

-- Не тебе меня учить! - взвизгнул Сабин. - Цезарь лично назначил меня старшим в этом походе, а значит, он доверяет мне больше, чем тебе!

Котта пожал плечами и замолчал. Просто Цезарь не знал, что всё обернётся именно так, - подумал он.

Колонна полностью спустилась в котловину, и авангард уже подходил к выходу из неё. Дождь прекратился, но тучи по-прежнему стягивали небо непроницаемой сетью. Холодный воздух, голубовато-дымчатый от переполнявшей его влаги, покрыл верхушки исполинских елей серебряными нитями, и они стояли похожие на суровых друидов - седые и благородные. При дыхании изо рта вырывались матовые облака пара, которые тут же превращались в невидимые человеческим глазом чистые хрусталики льда, оседавшие на доспехах хрупким инеем.

Бальвенций поёжился и поправил шейный платок, поднимая его выше к подбородку. Холодно. Очень холодно. От непривычного холода стыло тело, коченели руки, пальцы стали твёрдыми и непослушными. Бальвенций потёр ладони друг о друга, чтобы вернуть им былую чувствительность, а потом принялся сжимать и разжимать пальцы, поднося кончики ко рту и согревая их своим дыханием. Вскоре он почувствовал осторожное покалывание и удовлетворённо вздохнул.

Солдаты шли, закинув щиты за спины и опираясь на пилумы как на костыли. Скованная холодом грязь уже не разъезжалась под ногами жидким киселём, а расползалась густым студнем. Шли молча, лишь чем-то не довольный Фабин выплёвывал сквозь зубы ругательства. Шедший рядом Салиен хитро поглядывал на напарника. Было видно, что на языке у него вертится язвительное замечание, но возраст Фабина, годившегося ему в отцы, сдерживал парня.

По краю котловины параллельно легиону двигалась группа всадников. Галлы ехали не спеша, придерживаясь неторопливого темпа когорт. В какой-то момент Бальвенцию показалось, что в гуще отряда мелькнул белый гребень "крылатого" шлема Амбиорига, но из-за дальности расстояния он не мог быть точно уверен в этом.

Ширина котловины достигала одной мили. По краям её ограничивали невысокие, но довольно крутые холмы, поросшие колючим кустарником и молодыми ёлочками. Холмы тянулись в длину на пять миль, постепенно сближаясь, и по мере сближения склоны их становились более пологими.

Навстречу первому отряду кавалеристов двигался ещё один. Никак не меньше шести сотен. Между всадниками Бальвенций разглядел легковооружённых пехотинцев, которые бежали, придерживаясь руками за гривы лошадей. Галлы не проявляли никаких враждебных намерений и даже не смотрели в сторону римлян, однако, глядя на них, вряд ли можно было предположить, что появились они здесь случайно.

Бальвенций потёр рукой подбородок и спросил:

-- Кто-нибудь может мне сказать, что делает здесь отряд галлов численностью в тысячу человек?

Ответил Салиен.

-- Если бы я был центурионом, то решил, что они просто идут мимо. Или хотят на кого-то напасть.

-- Молодец, - кивнул Бальвенций. - Со временем из тебя выйдет толк. И, может быть, ты даже станешь центурионом, таким же умным, как и я. Конечно, если проживёшь достаточно долго. - Бальвенций немного помолчал. - Ну а пока ты не стал центурионом, сделай мне одолжение, пробегись вдоль строя и передай мой приказ: когорте собраться напротив галльского отряда со всей возможной поспешностью. Понял?

-- Приказ командира закон, - недовольно проворчал Салиен.

-- И ещё: если я говорю "пробегись", это не значит, что надо идти шагом...

Последние слова примипила потонули в рёве боевых труб и криках. Звуки неслись со всех сторон одновременно. Казалось, вся равнина превратилась вдруг в один сплошной безудержный вопль, ударяя по ушам тяжеловесным молотом.

Отряд галлов резко развернулся и бросился на обоз. Разрисованные краской лица варваров были совсем рядом, Бальвенций мог дотянуться до них рукой. Несколько мгновений - и они будут здесь, сея вокруг ужас и смерть.

-- В строй! Все в строй! Сомкнуть щиты! - закричал он, понимая, что солдаты, растянувшиеся вдоль обоза на пол мили, не только не успеют собраться, но и вряд ли услышат его.

Ну хоть кто-то! - мелькнуло в голове.

Единственная надежда оставалась на когорты авангарда, которые хоть и ушли вперёд, но всё же могли успеть прийти на помощь...

Надежда рухнула, когда Бальвенций оглянулся. Из леса, перекрывая дорогу, выходили тесно сомкнутые ряды тяжёлой пехоты эбуронов. Они приближались медленно, но неотвратимо, выбрасывая на флангах летучие отряды лёгкой кавалерии и стрелков. Испанские всадники в панике поворачивали лошадей и в неудержимом бегстве сметали ряды собственной пехоты.

Что произойдёт дальше, Бальвенций смотреть не стал, всё было ясно и так: если легионеры не выстроят боевую линию, галлы их попросту сомнут, как штормовая волна хрупкую плотину. Так что помощи ждать было не от кого, и Бальвенций попытался организовать оборону собственными силами. Вокруг него уже собралось около сорока человек, и люди всё ещё прибывали, видя в первом центурионе единственную защиту. На обоз махнули рукой, предоставив его собственной участи.

Бальвенций окинул взглядом обращённые к нему лица солдат и с удовлетворением отметил, что большинство были ветеранами, из тех, с кем он вместе стоял на Британском Перевале. Лишь немногие были новобранцы, как Салиен.

-- Построиться в каре! - приказал он.

Солдаты быстро образовали квадрат, прикрывшись щитами со всех сторон и обратившись лицом к противнику. Конная лава галлов приближалась с неумолимостью урагана. Выставленные вперёд копья, холодный блеск мечей, звериный оскал на лицах - ещё мгновенье и они сомнут хрупкую защиту римского строя, сотрут тонкую грань между былью и небылью, и начнётся резня. Страшная.

-- Приготовить пилумы! Левая нога вперёд! - спокойно, но достаточно громко, так, чтобы услышали все, сказал Бальвенций.

Опасен только первый натиск. Солдат в это время ещё не проникся азартом боя, он думает лишь о том, что может с ним случиться. Сейчас он подвержен панике. Только бывалый ветеран, закалённый десятком стычек и сражений и ощутивший ледяное прикосновение металла к телу, способен противиться разрушающему душу страху, да и то не всегда. Но потом, после первого столкновения все мысли покидают голову, кровь вскипает и остаётся пустота - ясная, отчётливая и молчаливая, как сама смерть. Главное, чтобы эту пустоту ничто не заполнило снова, иначе - конец.

-- Ждать. Жда-ать!

Лава придвинулась почти вплотную. В лицо ударила горячая волна конского пота; воздух содрогнулся от ударов копыт по земле, тяжёлого дыхания, скрипа кожи. Красная линия щитов вздрогнула и чуть сдвинулась назад. Пятьдесят шагов, сорок, тридцать...

-- Бросай!!

Первый ряд галльской кавалерии разом наткнулся на стену. Тяжеловесные с длинными жалами пилумы остановили лаву в двадцати шагах от цели, прочертив между противниками незримую границу. В образовавшийся из конских и человеческих тел завал тут же врезалась, не успев остановиться, новая лава. Всадники валились из сёдел; раненые кони бились в грязи, давили людей и дико ржали от страха и боли.

-- Мечи из ножен! В атаку! Во имя Рима и Цезаря!..

Легионеры приняли на щиты полсотни стрел и с криком устремились вперёд. Несколько человек упали, выбитые из линии новым залпом, но их место тут же заняли другие. Зазвенели мечи, высекая кровь и искры, к ржанию лошадей примешались крики раненых, и над равниной поплыл ровный гул начавшегося сражения.

Титурий Сабин растерялся. Он смотрел на приближающихся галлов округлившимися от страха глазами и судорожно шарил рукой по седлу в поисках поводьев. В первое мгновение единственным его желанием было бежать. Бежать как можно дальше, спасая свою жизнь. Но потом остатки самообладания взяли верх, и он сделал слабую попытку к руководству легионом. Сабин повёл глазами вокруг себя и окликнул кого-то из трибунов. Во всеобщей суматохе, охватившей вдруг весь штаб, его не только не услышали, но даже не замечали. Трибуны и контуберналы бестолково топтались на месте, не зная, что делать и кого слушать.

Если кто и сохранил спокойствие, то лишь Аурункулей Котта. Без суеты, словно ничего не случилось, он принялся объезжать когорты и расставлять их по местам. Его тихий голос, уверенные движения вселяли в людей надежду и заражали таким же спокойствием. Арьергард уже вступил в сражение и Котта сразу направил к нему на помощь две когорты, а остальные поставил в каре, разместив внутри повозки с ранеными.

Галлы наступали по двум направлениям: со стороны недавно покинутого лагеря и с правого фланга от края котловины. Отряды лёгкой кавалерии курсировали вдоль всего фронта, забрасывая легионеров стрелами и дротиками, но вперёд не шли. Лишь сзади, там, где дорогу перекрыла фаланга, кипел рукопашный бой. Галлы давили на не успевших построиться легионеров, оттесняя их от лагерных укреплений. Котта выстроил отправленные на помощь когорты в одну линию и отвёл солдат арьергарда за их спины. Теперь можно было осмотреться.

Амбиориг вывел против римлян большие силы. Слишком большие, чтобы это было похоже на обычный набег. Только перед собой Котта видел никак не меньше семи тысяч человек, а сколько их ещё скрывалось в лесах, оставалось лишь гадать. Что твориться впереди, тоже было не ясно. По доносившемся оттуда звукам боя, Котта мог предположить, что дела там обстоят много хуже, чем здесь. Скорее всего, Амбиориг ударил по авангарду основными силами, окружил его и уже вряд ли выпустит из своих рук. Чтобы послать туда подмогу, пришлось бы оголить фронт здесь, к тому же Котта сомневался, что помощь успеет придти вовремя, если вообще дойдёт. Оставалось надеяться, что передовым когортам хватит сил самостоятельно вырваться из окружения и прорваться к легиону.

-- Надежда умирает последней, - вслух произнёс легат. - Во имя справедливости богов, дай, Марс, нам эту надежду!

Боги, словно услышав его, разорвали пелену туч и окинули равнину ярким солнечным светом. Хороший знак. Боги любят своих детей, их справедливость нерушима и неизменна...

К легату подъехал молодой контубернал из свиты Сабина. Совсем мальчик, и года не прошло, как надел он белую тогу. С лица ещё не сошла мертвенная бледность, но в глазах уже прыгали искорки любопытства - и страшно, и интересно. Значит будет мужчиной. Котта попытался вспомнить имя мальчика, и не смог.

-- Луций Аурункулей Котта! - звонко выкрикнул контубернал, счастливый от возложенного на него поручения. - Квинт Титурий Сабин, легат Цезаря, просит тебя явиться к нему на военное совещание! Он просит сделать это как можно быстрей!

Котта поморщился. А я что, для красоты здесь поставлен? - захотелось спросить ему. - Насколько я помню, звания легата меня ещё никто не лишал... Хорошо хоть просит, а не требует. Он представил расплывшееся лицо Сабина. Опять будет кричать... Да пусть кричит, лишь бы не мешал.

-- Передай Титурию, - в свою очередь забывая назвать Сабина по званию, заговорил Котта, - что если ему невтерпёж устроить совещание, то пусть прибудет сюда. Вырабатывать план военных действий всегда легче с того места, с которого хорошо видна арена сражения, а не оттуда, где военачальник чувствует себя в безопасности.

Глаза контубернала погрустнели.

-- Но здесь действительно... очень опасно. Жизнь полководца драгоценна...

-- Драгоценна жизнь солдата, которым он командует! - резко оборвал юношу Котта. - А если великий полководец Титурий Сабин боится прибыть на передовую, то пусть сидит в тылу и ждёт, когда у меня появиться время известить его о происходящих событиях! Это всё контубернал. Можешь отправляться назад.

Котта почувствовал внутри себя злость. Она появилась внизу живота и, распространяясь, поднималась к сердцу. Если бы этот идиот Сабин не настоял на отступлении, сидели бы они сейчас в лагере, за укреплениями и не один эбурон не осмелился не то что напасть - посмотреть в их сторону. У них бы хватило и запасов, и сил продержаться до прихода Цезаря. А теперь!.. Судя по напору галлов, было ясно, что настроены они весьма решительно и ни за что не выпустят римлян живыми.

-- Позови ко мне всех старших центурионов, - приказал Котта сопровождавшему его бенефициарию.

Продолжая наращивать численное превосходство, галлы постепенно удлинили линию фронта и полностью окружили легион. После этого они попытались одним сильным ударом рассечь его надвое и уничтожить по частям. Кавалерия эбуронов ударила в сочленение между когортами на правом фланге, а потом резво отхлынула, уступив место пехоте. Острый клин тяжеловооружённых солдат пробил поредевший строй легионеров и разорвал его. Впереди шли копейщики, прикрываясь тяжёлыми, в человеческий рост, щитами. Длинные копья с двухфутовыми наконечниками легко пронзали насквозь и щит и человека. Стоявшие сзади центурии не выдержали этого убийственного натиска и начали пятиться. Галлы тот час побросали копья и обнажили мечи.

Галльский мечник издавна славился как непобедимый воин. В руках опытного полководца он превращался в могучую силу, способную сокрушить любую армию мира. Именно благодаря этому Бренн сумел разбить римлян при Аллии и взять Рим, а Ганнибал пятнадцать лет громил легионы по всей Италии. Подняв меч над головой, галлы раскручивали его, а потом опускали сверху вниз, так, словно рубили дрова, опрокидывая противника на землю и раскалывая головы вместе со шлемом.

Отступление превратилось в бегство. Сначала побежали одиночки, потом сорвались целые центурии. Устрашённые атакой мечников, новобранцы бежали, не разбирая дороги, пока не споткнулись о повозки с раненными. В открывшуюся брешь двойным потоком хлынули кавалерия и лёгкая пехота эбуронов, заходя в тыл соседним когортам.

К месту прорыва Котта немедленно направил резервную когорту ветеранов Квинта Лукания, а сам возглавил отряд испанских всадников. Ветераны ударили навстречу наступающего клина, на ходу образуя полумесяц. На флангах когорты Луканий сосредоточил по четыре центурии, а оставшиеся две растянул тонкой линией глубиной в три ряда. Галлы легко прорвали слабый центр, но тут же были смяты более сильными флангами и полностью уничтожены. В то же время Котта во главе испанцев рассеял и обратил в бегство просочившуюся в тыл пехоту и кавалерию противника.

Всё это происходило на глазах окруживших легион галлов. Амбиориг приказал своим войскам прекратить наступление и обстреливать врага издали стрелами и дротиками, и отступать, если римляне переходили в контратаку. От такой тактики галлы только выигрывали. Они регулярно вводили в бой свежие силы, меняя уставшие отряды, тогда как римляне, не имевшие резервов, вынуждены были постоянно оставаться в строю. Даже раненным негде было укрыться от стрел, потому что галлы насквозь простреливали глубину построения легиона.

Отбив атаку эбуронов, Котта проследовал в центр каре, где находились Сабин и штаб легиона. Туда же подошли и старшие центурионы когорт, вызванные им для совещания. Подъезжая к месту, Котта ожидал услышать ругань и жалобы и даже приготовил несколько резких выражений, дабы остановить этот словесный поток. Но, как ни странно, Титурий Сабин промолчал. Он лишь бросил косой взгляд в сторону Котты и отвернулся, глядя куда-то поверх голов телохранителей. Сабин был напуган. Сильно. Даже красавец-конь легата качал головой и нервно вздрагивал, поддавшись настроению хозяина. Трибуны тоже не выказывали особой храбрости, и только центурионы смотрели спокойно и открыто.

Не хватало двоих центурионов. Как раз от тех когорт, что были опрокинуты галлами и обращены в бегство. Котта приказал сформировать из них одну и оставить в резерве до особого распоряжения.

-- Либений, - окликнул он префекта лагеря. - Примешь когорту. Не забыл еще, как командовать?

Префект что-то проворчал и усмехнулся в усы.

-- Не буду говорить вам о положении, в котором мы оказались, - начал легат. - Амбиориг устроил нам ловушку, и мы, как малые дети, с радостью в неё залезли. - Он посмотрел на Сабина, но тот никак не отреагировал. - Теперь у нас два пути: остаться на месте и погибнуть или отступить назад в лагерь, послать вестников к Лабиену и Цицерону и надеяться на чудо. В первом случае мы умрём сразу, во втором подохнем с голоду через две-три недели. Мы, конечно, можем попытаться пробиться вперёд, но до лагеря Цицерона минимум три перехода. И я сомневаюсь, что Амбиориг позволит нам дойти до туда. Поэтому я спрашиваю: что мы будем делать?

Ни центурионы, ни трибуны, ни тем более Сабин - никто не спешил с ответом. Центурионы ждали, что скажут старшие офицеры, трибуны оглядывались на Сабина, а тот вообще не мог ничего предложить. Бальвенция бы сюда, - с сожалением подумал Котта.

Ответил Луканий.

-- Идти вперёд мы действительно не можем. Оставаться на месте - самоубийство. Я за отступление.

-- Согласен, - поддержал его Либений. - Если есть хотя бы один шанс выжить, мы должны использовать его. Умереть мы всегда успеем.

Трибуны молчали. Квинт Юний хотел что-то сказать, но, взглянув на Титурия, так ни на что и не решился.

-- Это всё? - Котта выждал немного и продолжил. - Значит решили. Луканий, отведёшь когорту на левый фланг, будешь прикрывать отступление. Марк, займёшь его место. По сигналу образуешь клин. Грызи землю, но галльский строй прорви. Объяви солдатам, что если они хотят смыть с себя пятно позора, то пусть покажут всё, на что способны. Всю кавалерию отдаю тебе, и от каждой когорты по центурии.

-- Сделаю.

-- Дальше. Первыми отступают девятая и десятая когорты. Потом повозки с ранеными. Потом остальные по фронту. Главное - не суетитесь. Спокойно, не спеша, как на учениях. Чем больше сохраним людей, тем больше шанс выдержать осаду. - Котта вздохнул. - Надеяться нам не на кого. Начинаем.

Котта загадал: если они прорвутся к лагерю и продержаться до подхода подкреплений, то в следующем году он обязательно выставит свою кандидатуру на должность претора. Тем более что Цезарь как-то намекал на это. Ему нужны в Риме надёжные люди, а кто может быть надёжнее, чем старый боевой товарищ? А вот когда он станет претором, можно будет подумать о женитьбе. У Сульпиция на выданье две дочки - кровь с молоком! Конечно, род у них сильный, Аурункулеям не тягаться с ними ни знатностью, ни богатством, но претор Рима и друг Цезаря тоже кое-что значит. Старый крохобор стерпит и худой род, и тощий кошелёк. И ещё рад будет...

-- Ничего у тебя не выйдет, - вдруг сказал Сабин.

Котта вздрогнул. Уж не заговорил ли он вслух, выдав свои мысли...

-- Что?

-- Ты не сможешь прорваться сквозь галлов, - пояснил Сабин, и Котта облегчённо вздохнул. И тут же насторожился. Что несёт этот толстяк, возомнивший себя великим полководцем?

-- Единственный шанс выжить - переговоры! - продолжил Титурий. - Не перебивай меня! Амбиориг не дурак. Чтобы уничтожить легион, он положит вдвое больше своих солдат. Я послал к нему человека с предложением о перемирии. В обмен мы можем предложить ему обоз и казну. Галлы жаждут богатств, так пусть получат, что хотят. Золото ничто по сравнению с жизнью римских граждан!

Внешне Котта остался невозмутим, но в душе пожелал легату скорейшей смерти. Самой мучительной и позорной. Ему потребовалось время, чтобы справиться с охватившей его яростью и ответить с обычным спокойствием.

-- Ты кое-что забыл, Титурий. Всё что ты предлагал отдать галлам - казна, обоз - все это уже у них. Амбиориг просто плюнет тебе в лицо и будет смеяться, пока ты не сгоришь со стыда. Единственное условие, на которое он согласиться, это полная капитуляция.

Сабин вздёрнул голову.

-- Ради своих солдат я готов пойти на всё!

-- Раньше надо было идти, сейчас думать надо.

-- Я уже подумал. Час назад я отправил к эбуронам своего человека и теперь Амбиориг ждёт меня. Мы решим все вопросы. Ты со мной?

Котта покачал головой.

-- Галлам нельзя верить. А испившим крови - тем более.

-- Что ж, можешь продолжать строить из себя героя. Одна только просьба: не предпринимай ничего, пока я не вернусь, - и обернулся к трибунам. - Поехали.

Котта не стал его удерживать. В конце концов, каждый имеет право на ошибку. А в том, что Сабин ошибается, он не сомневался. Последним в последовавшей за Сабином группе всадников, Котта узнал того контубернала, что приезжал к нему с поручением. Он вдруг вспомнил, как его зовут. Фабий. Славный род, древний, скольких воинов он воспитал!..

Сабин оглянулся, встретился глазами с Коттой и покачал головой. Потом все спешились и пешком направились к штандарту вождя эбуронов.

Амбиориг ждал римлян сидя в седле в окружении телохранителей. Боевой конь возбуждённо тряс головой и бил копытом мёрзлую землю, порываясь сойти с места. Амбиориг ласково похлопал его по шее, скользнул равнодушным взглядом по лицу Сабина и посмотрел на Квинта Юния.

-- Помнишь нашу первую встречу, римлянин? - вдруг спросил он, облокотившись на луку седла. Юний не ответил. - А я хорошо помню тот день. Ты вошёл в родовой зал эбуронов победителем, не проявив должного почтения к сединам старейшин, не уважив богов поклоном. Ты нёс волю Цезаря и хотел, чтобы поклонялись тебе.

Испанец стиснул зубы и отвернулся.

-- Тогда ты не отворачивал глаз, ты смотрел прямо.

-- Это к делу не относиться, князь.

Амбиориг взмахнул рукой, и два десятка воинов взяли римлян в кольцо. Сабин испуганно оглянулся и почувствовал, как от страха начинают неметь ноги.

- Верно. Сегодня всё по-другому, сегодня ты будешь выполнять мою волю. Или все вы умрёте.

Эбуроны как по команде выхватили мечи и придвинулись ближе.

-- Подожди, вождь! - взвыл Сабин. - Ты ещё не назвал своих требований!

-- Требование одно: вы сдаёте оружие, знамёна, десятую часть солдат. Остальных я пропущу. - Он посмотрел в глаза Сабину. - Хочешь знать, что сделают с пленными? Им перережут горло, а кровь сольют в котёл. И этот котёл, полный римской крови, я принесу на алтарь Цернунну в качестве искупительной жертвы за моего сына.

Тихий голос Амбиорига убеждал в том, что он действительно сделает это. Бледный, как полотно, Сабин отрицательно замотал головой.

-- Это не возможно, ты сам знаешь...

-- У вас есть выбор. Я назвал цену, и вы можете отказаться.

Сабин представил, что произойдёт, если он согласиться на условия эбуронов. Ни Цезарь, ни сенат его не поймут. Да что там! Если он вернётся и скажет об этом Котте, тот просто плюнет ему в лицо. Нет, Котта тоже не согласится. Значит в любом случае - смерть? Что же делать? Зря он не послушался Котту и пошёл на эти переговоры... Нельзя было покидать лагерь, отсиделись бы как-нибудь. Получается, сам во всём виноват...

-- Я жду ответа.

Умирать было страшно, вот так, во цвете лет, на пике карьеры. Но ещё страшней был тот позор, что неминуемо падёт на его голову, если он согласится.

-- Нет, - еле слышно прошептал Сабин.

-- Что? Говори громче, римлянин.

-- Нет! - собравшись с силами, твёрже и увереннее ответил Сабин. - Никогда римский гражданин не отдаст врагу на заклание другого римского гражданина! - и закрыл глаза.

Тучи сгустились, стало темнее, и по всему было видно, что скоро снова пойдёт снег.

Из галльских рядов выехал всадник и помчался к римскому строю, размахивая отрубленной головой. Не доезжая шагов тридцать он остановился, развернулся и швырнул голову под ноги легионеров.

-- Сабин! - прокатилась по линии волна приглушённого шёпота.

Котта вздрогнул.

-- Сигнал! - закричал он трубачам и ударил коня плетью.

Глухим басом заурчали трубы, приказывая Либению идти в атаку, и почти сразу им принялись вторить галльские карниксы.

Строй легионеров дрогнул и подался назад. Солдаты, поражённые ужасной гибелью Сабина, растерялись. Чёткая линия красных щитов рассыпалась, развалилась на отдельные островки и повернула вспять. Наступающие галлы ударили ей уже в спину.

Котта пытался остановить бегущих, кричал, грозил, уговаривал, но слова падали в пустоту. Его не слышали. Солдаты бросали щиты, оружие и десятками валились под ударами мечей варваров. Рассвирепев, Котта принялся хлестать бегущих плетью... Толчок - и резкая боль в низу живота заставила позабыть обо всём на свете. Словно в страшном сне увидел он древко копья, медленно входившее в его тело всё глубже и глубже. И повинуясь несокрушимой давящей силе, он так же медленно стал сползать с седла на круп лошади. Потом в воздухе сверкнула голубая полоса, и солнце погасло...

Квинт Луканий не успел перестроить когорту. Волна отступающих смела её и потащила за собой. Лишь несколько человек остались стоять возле аквилифера, да и те были готовы всё бросить и бежать...

-- Принять на щит! - закричал Луканий. - Левая нога вперёд, мечи к бою!

Несколько стрел ударили в щит, одна попала в плечо, пробила кольчугу и опрокинула центуриона на спину.

-- Луканий убит!..

Луканий стал подниматься, уперевшись локтями в землю, но тяжёлый дротик остановил его. Он так и замер, повиснув между небом и землёй...

Легион погибал - глупо, бесполезно, неотвратимо. Крики умирающих мешались с радостными воплями победителей. Руки немели от тяжести мечей и отказывались подниматься. Земля устала пить кровь и отрыгивала её обратно. Воздух пропитался страхом и стонами. Смерть гуляла по равнине, судорогами агонии блуждая между холмами...

Бальвенций очнулся от прикосновения к лицу чего-то мягкого и тёплого. Открыв глаза, он увидел голые ветви деревьев, уныло покачивающиеся в коротких порывах слабого ветра, и одинокий жёлтый листик, прочно цеплявшийся вялой ножкой за сухой прут осины. Сквозь ветви просвечивало небо - темно-свинцовое, но чистое, с последними отблесками догорающего заката. Алые языки далёкого пламени медленно отступали на запад, и было в них что-то зловещее, отчего Бальвенцию стало страшно...

Мягкое и тёплое вновь коснулось лица, и по щеке побежала тонкая струйка воды. В сгустившихся сумерках он различил силуэт человека, сидевшего у небольшого костерка, и ещё один, у дерева, на границе света и тени. Первый осторожно водил влажной тряпкой по его лицу, второй стоял и смотрел куда-то в сторону.

-- Кто вы?

Рука моментально исчезла и над центурионом склонилась взлохмаченная голова.

-- Очнулся, командир? Это же я, Салиен. Не узнал?

Голос новобранца окончательно привёл Бальвенция в чувство. Он попытался подняться, но не смог. Тело не слушалось, превратившись в неприподъёмную каменную глыбу.

-- Тебе нельзя двигаться, командир. Лежи, я сам всё сделаю.

-- Кто там... у дерева?

-- Фабин. Мы вместе вытащили тебя из той котловины, еле в гору подняли. Эй, Фабин, иди сюда, командир очнулся.

Ветеран отошёл от дерева и присел на корточки рядом с Бальвенцием. Голова Фабина была забинтована шейным платком.

-- Жив, старик? Рад видеть тебя.

-- Я тоже, - кивнул Фабин.

Бальвенций улыбнулся.

-- Что с лицом?

-- Да так, галл мечом махнул. Ерунда, царапина. До свадьбы заживёт. Сам-то как?

В груди защемило - то ли от жалости к себе, то ли от безысходности.

-- Тебе со стороны видней... Сильно меня?.. Только правду.

Фабин вздохнул.

-- Порядочно. Копьём в бедро, насквозь почти. Думали, живым не донесём. Очень много крови потерял.

Бальвенций посмотрел на огонь. Костёр горел ярким ровным светом, изредка выплёвывая голубые искорки.

-- Ещё... ещё кто-нибудь... спасся?

-- Немногие. Мы видели троих из восьмой когорты. Они говорили, что человек двести пробились назад к лагерю, кто-то в лесу спрятался. Завтра на рассвете попробую отыскать. А потом двинем к Лабиену. Думаю, туда легче пройти, хоть и дальше. Но ничего, дней за десять дойдём...

Бальвенций закрыл глаза. Хотелось верить, что так и будет. Только так. А иначе нельзя, ведь человек жив, пока есть надежда. Или пока светит солнце...

-- Фабин, - позвал он ветерана. - До рассвета ещё далеко, а что будет утром, о том лишь боги ведают... Надо орла найти... обязательно... Без него легион распустят. Нельзя этого допустить. Хотя бы в память о погибших... Возьми Салиена и иди...

-- Как же ты один?

-- Не маленький... Дров только оставьте побольше. Холодно...

Островки не растаявшего снега просвечивали сквозь деревья грязно-серыми пятнами. Ночной лес молчал: ни скрипа, ни шороха, только издалека, со стороны римского лагеря доносился приглушённый шум человеческих голосов - галлы праздновали победу. Отблески костров на плато и снег - вот и всё, что несло свет в это царство темноты.

Хрустнула ветка, и звук пронёсся по лесу колокольным звоном.

-- Осторожно, смотри, куда ступаешь...

-- А куда смотреть-то? Я собственных ног не вижу... О чём думают? Тут не то что орла, самого себя не увидишь. А мы даже не знаем, где его искать.

-- Говори тише...

-- Ты кого-то боишься, Фабин? Да здесь кроме нас ни единой души. Бродим как полоумные, ищем кусок железа... Да кому он вообще нужен, орёл этот...

Фабин схватил Салиена за рукав туники и притянул к себе. Салиен попробовал вырваться, но хватка у ветерана была крепкая.

-- Послушай, мальчик, - зашипел Фабин в ухо новобранцу. - Ты можешь шутить надо мной, можешь, если так хочется, корчить рожи за спиной Бальвенция. Но не смей называть легионного орла куском железа. Орёл - это святое. За него люди жизнь отдают. Понял?

Он разжал кулак и выдохнул, как после долгого бега.

-- Успокойся, приятель, не нервничай, - Салиен болезненно сморщился. - Я всё понимаю... Но не лучше ли было дождаться утра, когда рассветёт?

-- Утром туда придут галлы.

Они вышли из леса и остановились перед спуском в котловину. С неба сыпала снежная крупа, острая, как иголки, покрывая склоны холмов белёсым налётом. От этого, казалось, стало светлее, и Фабин смог разглядеть внизу несколько перевёрнутых повозок. Здесь они приняли бой с галльской кавалерией, а легион стоял правее, ближе к плато, значит, орла надо искать там.

Орёл всегда должен находиться с первой когортой, таковы правила. Но перед выходом из лагеря Сабин приказал Бальвенцию передать его во вторую когорту Квинту Луканию, и ещё посмеялся, дескать, для охраны обоза вам аквилифер не нужен. Фабин вспомнил, как лицо Бальвенция залила краска гнева. Он хотел ответить что-то резкое, но сдержался. А когда Петросидий, аквилифер, уходил, то как-то странно посмотрел на них, словно прощался навсегда, и Фабин в тот момент почувствовал недоброе. Сбылось!

Ветеран вдруг напрягся и предостерегающе приложил палец к губам. Слева вдоль опушки леса кто-то шёл. Сначала скрипнул снег, потом зашелестели раздвигаемые ветви. Салиен потянулся к мечу, но Фабин остановил его. Шаги были осторожные, крадущиеся. Галлы так ходить не будут, особенно после такой победы.

Вскоре на открытое пространство вышли трое. Они не сразу заметили двоих человек, неподвижно стоявших в шаге от края котловины, и приблизились к ним почти вплотную. Потом разом остановились, и морозный воздух вздрогнул от вырванных из ножен мечей.

-- Спокойно! - не громко, но властно произнёс Фабин. - Я оптион первой когорты, со мной один легионер. Вы кто такие?

После короткой паузы ему ответил дрожащий голос.

-- Легионеры из восьмой когорты. Мы хотели спуститься к дороге...

-- Подойдите ближе.

Фабин вгляделся в бледные от испуга и холода лица. Молодые солдаты из того же набора, что и Салиен. Едва успели прийти в армию - и сразу такое...

-- Это не вас я видел пару часов назад? Недалеко же вы ушли.

-- Мы хотели дождаться темноты, а потом спуститься к дороге и по ней добраться до лагеря Цицерона...

-- И попали бы прямо в руки к галлам. Ладно, где во время боя стояла ваша когорта?

-- На левом фланге.

-- А вторая?

-- Рядом...

Пробиваться к своим через галльские леса да ещё с тяжелораненым трудная задача. Тут каждый человек на счету.

-- Останетесь со мной. Но сначала надо найти легионного орла. Заодно покажете, где стояли...

До места гибели легиона пришлось пройти больше двух миль. Всё поле было устлано трупами римских солдат. Тела лежали вповалку, и почти все лицом вниз. Закостеневшие пальцы скребли мёрзлую землю, в открытые рты набились снег и грязь. Лишь в некоторых местах легионеры пытались сопротивляться, и тогда среди мёртвых находили и галльских воинов. Фабин искал именно такие очаги сопротивления и, найдя, тщательно осматривал их. За орла должны были драться яростнее всего.

Один раз Фабин остановился и, указывая на трупы, приказал:

-- Снимайте плащи, все, что найдёте.

-- Но они же,.. - испуганно пролепетал солдат.

-- Снимайте. Им они уже не нужны, а нам пригодятся.

Поиски затягивались. Фабин предполагал, что время давно перевалило за полночь. Если бы тучи разошлись, то по звёздам он определил бы точнее. Они дошли почти до выхода из котловины, когда Салиен вдруг позвал его.

-- Фабин...

Ветеран подбежал к новобранцу и замер, невольно вздрогнув. На земле лежал Квинт Луканий. Точнее не лежал, а висел. Тяжёлый дротик насквозь прошил грудь и вонзился в землю. Луканий повис на нём в полусидячем положении, запрокинув голову назад и ухватившись руками за древко. Как и подобает настоящим мужчинам, он встретил врага лицом к лицу. И проиграл.

-- Ищите, аквилифер должен быть рядом!

Петросидий лежал в пяти шагах позади Лукания. Он до конца выполнил свой долг, защищая орла с мечом в руке, но силы были неравные. Фабин склонился над ним. В глазах аквилифера навечно застыла боль отчаянья. Ветеран протянул руку и закрыл их. Потом с трудом вырвал древко из окоченевших пальцев и поднял орла над головой. Хищная птица сверкнула серебром и распустила крылья, вытянув вперёд узкую голову с раскрытым в яростном клёкоте клювом. Она словно кричала, что четырнадцатый легион не погиб и по-прежнему будет гордо шествовать по Галлии.

Когда вернулись к месту ночевки, Бальвенций спал. Во сне он стонал и беспокойно ворочался. С воспалённых губ слетали бессвязные неразборчивые фразы похожие на команды, как будто он ещё не вышел из боя. Фабин положил орла рядом, так, чтобы птица одним крылом касалась его плеча, и центурион сразу успокоился.

Утром Фабин взял с собой одного легионера и отправился на поиски других спасшихся. Перед уходом он подозвал Салиена.

-- Ты, вроде, говорил, что охотился с отцом на горных козлов?

-- Говорил.

-- Тогда назначаю тебя в команду фуражиров. С едой у нас туго, так что постарайся добыть что-нибудь к обеду.

-- А долго мы здесь пробудем?

Фабин пожал плечами.

-- Пару-тройку дней, наверное. Пока командиру не станет лучше. Иначе живым мы его не донесём.

Крупными хлопьями повалил снег, укрывая тёплым покрывалом озябшую землю, и вместе с тем заметая следы отгремевшего боя.

По белому полю брели люди. Тит Лабиен поднялся на башню у преторских ворот и приложил ладонь ко лбу. Яркое зимнее солнце отражалось в снегу тысячами огненных бликов и слепило глаза. Ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к свету и разглядеть наконец цепочку человеческих фигур.

-- Сколько их?

-- Мы насчитали двенадцать, - ответил дежурный трибун.

-- И ради этого вы оторвали меня от дел?

-- Мы подумали,.. - замялся трибун. - Может, это гонцы от Цезаря? С важными вестями?

-- Гонцы Цезаря пешком не ходят.

Люди пробивались через снежные заносы, с трудом вытаскивая ноги из глубоких сугробов. Выбравшись на дорогу, они построились в колонну по два и двинулись к лагерю. Тит Лабиен прищурился - сомнений не было, шли римляне, жалкие остатки какой-то части. Но какой? Ближайший лагерь Сабина и Котты находился отсюда в шестидесяти милях, остальные были ещё дальше. О ведении каких-либо боевых действий в последнее время он не слышал, галлы вели себя спокойно и даже дружелюбно. Неужели опять германцы зашевелились?

Впереди, опираясь на самодельный костыль, шёл центурион. Красный гребень на шлеме печально поник и колыхался на ветру куцым хвостом. Следом гордо ступал молодой солдат, высоко к небу подняв серебряного орла. С высоты башни казалось, что священная птица сама собой парит над головами людей, величаво разбросав крылья и крепко сжимая в когтях золотые молнии. Замыкал шествие поседевший в боях ветеран.

Увидев орла, Лабиен всё понял без слов.

-- Дежурной когорте построиться у дороги! - крикнул он и сбежал вниз.

Лицо центуриона, синее от холода, показалось ему знакомым. Он напряг память: Тит Бальвенций, примипил четырнадцатого легиона, того самого, что был отправлен в зимний лагерь в Адуатуку под началом Титурия Сабина и Аурункулея Котты. Несколько лет назад он впервые встретил его на мосту через Аксону. Как же меняют людей время и обстоятельства!

Бальвенций тоже узнал легата. Он остановился в трёх шагах от него и выпрямился. Потом отбросил костыль, уже не нужный, и хриплым голосом произнёс:

-- Прошу разрешения войти в лагерь... Я привёл легион!

Слова прозвучали в морозном воздухе громко и отчётливо, как присяга. Их услышали все, кто в этот час собрался у ворот.

Лабиен обвёл строй глазами, и сердце защемило от боли. Двенадцать человек - голодные, замёрзшие, израненные, но гордые и сильные духом. Настоящие бойцы. Настоящие мужчины! Ресницы повлажнели; он коротко кивнул и приказал:

-- Внимание всем: принять на караул, ворота открыть! - голос дрогнул. - Легион впустить в лагерь! - Потом отступил в сторону, сжал правую руку в кулак и приложил её к сердцу.