Солнце ближе

ЧАСТЬ 2 УЛИТКА

— Девушка, — услышала Вика наконец-то, что и ожидала услышать, — у вас свободно?

Викино лицо было опущено вниз, глаза настойчиво изучали изящный изгиб тонкого каблука на новых демисезонных ботинках. Досчитав до десяти, она все-таки заставила себя взглянуть на него.

«Обыкновенный», — приговор был вынесен сразу же, едва она столкнулась взглядом с его светлыми, чуть навыкате, широко поставленными глазами. Эти большие глаза — пожалуй, самое необычное, что в нем было. Они придавали лицу выражение какой-то внутренней напряженности. Полные, даже слишком полные, неровно очерченные, как у самой Вики, губы, темные густые брови. Дорогой одеколон, дорогой костюм, дорогие ботинки. Наверное, в кармане ключ от дорогой машины. Ничего примечательного. Наверное, ей на самом деле показалось — едва ли они встречались с ним раньше. «Я бы запомнила, — подумала она, совсем не замечая того, что противоречит самой себе, — такие глаза невозможно не запомнить».

— Кажется, вы потеряли дар речи. Такое обычно случается с женщинами, когда они видят меня впервые. Я настолько неотразим?

— Что?

— Ничего, это была просто шутка. Так мне можно здесь присесть?

Так и не дождавшись ее ответа, он сел рядом с ней за столик. Вика никак не могла отделаться от своих навязчивых мыслей, и это мешало ей вступить в разговор.

— Правда, хорошая музыка?

Музыка была хорошей. Парень, судя по всему, пытался стандартным способом завязать стандартное знакомство на один вечер. Максимум на два. Уютный вечер с продолжением, плавно перетекающий в ночь сладострастия. Потом, возможно, еще один вечер — и история закончилась, так и не начавшись. Все то, что было уже давно пройдено. Вике уже двадцать восемь.

Она еще не решила, нужно ли ей это. Несмотря на немного комичный характер ее взаимоотношений с Павликом и полное отсутствие нежных чувств с ее стороны, она все же была ему верна в течение двух лет, пока длился этот вялотекущий роман. Примерно шесть месяцев назад Вика решила, что так дальше не может продолжаться и она должна с Павликом порвать. Но в тот день что-то помешало, потом она заболела и чувствовала себя слишком слабой и беспомощной для того, чтобы вот так, сразу, остаться одной, потом были какие-то другие причины, реальные и надуманные. Иногда Вика начинала просто выть от тоски и все же боялась решиться на глобальные перемены. Она так привыкла чувствовать себя защищенной. Праздность — великая вещь, чудесный дар, который дается далеко не каждому. Вика не любила Павлика, но любила праздность, а потому никак не решалась бросить своего занудного пожилого любовника. Но может быть, пора?

Безусловно, ничего серьезного из этого знакомства получиться не может — слишком откровенные взгляды этот парень бросает, чтобы их не понять. Но ничего серьезного Вике и не было нужно — ей был нужен, катастрофически нужен, просто повод для того, чтобы изменить свою жизнь. Чтобы внезапно все повернулось вспять и однажды, проснувшись рано утром, она подумала о том, что не знает, что ждет ее сегодня. Не знает, что ждет ее завтра, послезавтра… Она так мечтала об этом.

Она наконец кивнула головой, согласившись с тем, что музыка и в самом деле хорошая, и продолжая смотреть на него сквозь полуопущенные ресницы, думать о своем. Он истолковал ее взгляд по-своему:

— Что-нибудь заказать? Может, еще коктейль? Коньяк? Или, может, просто водки…

— Я не пью водку.

— Что, совсем не пьешь? — удивился он.

— А почему ты удивляешься? Попробовала один раз… Мне не понравилось.

— Тогда коктейль.

У него был глубокий, мягкий и низкий голос. Он обернулся, и почти в ту же секунду к столику подлетел официант. Вика улыбнулась: похоже, у этого человека был редкий дар привлекать к себе людей. Ему даже пальцами щелкать не приходится. Некоторое время они сидели молча, слушая музыку. Потом принесли коктейль. Он поднял свой бокал:

— За знакомство.

«Набор банальностей», — подумала скептически настроенная Вика и все же заставила себя улыбнуться. Он тоже улыбнулся, улыбка ему была к лицу, и Вика подумала, что, наверное, он моложе ее — года на два или на три.

— Меня зовут Вика.

— Очень приятно. А меня зовут Александр.

Имя Вике не понравилось. Ей почему-то с детства не нравилось имя Александр. В сознании отпечатался очередной негатив: «Сейчас он спросит, какие у меня планы на вечер». Сделав еще один глоток, она поставила бокал на стол.

— Послушай, ты всегда такая колючая?

— Нет, только по четвергам после шести часов вечера.

— Надо же, какое неудачное время для знакомства я выбрал. Вечно мне не везет…

— По тебе не скажешь, что ты невезучий. Не производишь впечатление человека, обиженного судьбой.

— Это все маскировка, — высоко подняв брови, убежденно произнес он.

«Ах, какой загадочный. Человек в маске. Наверное, все же не стоило мне испытывать судьбу. Если это произойдет, то по крайней мере не с ним и не сейчас. Напрасно…»

— Знаешь, — Александр, не придумав ничего лучшего, решил развить уже затронутую тему, — невезучий человек иногда производит совершенно противоположное впечатление. Это своеобразный комплекс неполноценности. Он ни за что в жизни не покажет, что у него не все в порядке. Какая-то мания…

— Некоторые люди просто любят казаться загадочными, — немного раздраженно ответила Вика, — хотя в них и разгадывать-то нечего.

И все же глаза у него были красивые. Необычные. Может быть, поэтому Вика все еще продолжала сидеть напротив и слушать его — сначала равнодушно, с легким налетом раздражения, потом все более внимательно, улыбаясь все чаще и искреннее. Он оказался интересным рассказчиком. Случаи из жизни его приятелей превращались в череду забавных и необычных комиксов. Легко и ненавязчиво он все же сумел ее заинтересовать — через час после знакомства Вика была уже настроена категорически «за». Ей уже почти что нравились не только его глаза, но и его улыбка, и его голос, а образ Павлика, изредка всплывающий в сознании немым укором, казался все более далеким, нелепым и бесплотным. «Или сегодня, или никогда», — решительно подумала Вика и посмотрела на часы. Что ж, чему быть, того не миновать — значит, это судьба.

— Торопишься? — Он заметил ее жест и вопросительно поднял брови.

— Да нет, не слишком, — откровенно ответила она и снова улыбнулась.

— Ты немного странная. Молчаливая и очень красивая.

— Что же здесь странного? — Вика искренне удивилась.

— Красивые женщины обычно бывают болтливыми. Ты не такая, как все.

Вика промолчала, согласившись таким образом принять комплимент. Некоторое время они снова сидели молча, слушали музыку — все тот же старый джаз, только теперь в другом исполнении, а потом он отодвинулся от стола и подозвал к себе официанта.

— Ты правда необычная. Спасибо тебе за приятный вечер. Извини, но мне пора идти.

Вика опешила. Вот уж чего-чего, но этого она никак не ожидала. Вся ее боевая готовность полетела к черту. В это было невозможно поверить: такое откровенное, традиционное начало и такой странный, нелепый конец. Этого просто не может быть!

Она смотрела на него, широко открыв глаза. Ее замешательство, видимо, в полной мере отражалось на ее лице, потому что он снова улыбнулся и накрыл своей ладонью ее тонкую руку.

— У тебя есть телефон?

— Есть, — ответила она, несмотря на то что мысленно уже приготовилась сказать «нет».

— Скажи мне номер. Я запомню.

Вика усмехнулась — даже записывать не собирается! Она почувствовала злость, поднимающуюся в глубине души, — черт знает что такое! Попытавшись взять себя в руки, она тихо проговорила номер. Александр повторил его и кивнул.

— Я тебе позвоню. Завтра, — пообещал он и, наградив ее на прощание немного грустной улыбкой, поднялся со своего места. Вика послала ему вслед тысячу проклятий и дала себе слово, что никогда в жизни не станет его вспоминать.

Привычное, ласковое, немного шершавое тепло старого пледа. Вика так любила его и всегда воспринимала как символ покоя и дома. Нырнув под плед, она обвела глазами комнату и снова столкнулась взглядом с пластмассовыми глазами длинной плюшевой пантеры, развалившейся в кресле.

— Ну, иди сюда, — она протянула руку, — иди. Что ты все время так смотришь? Как будто я тебя обидела…

Она обняла одной рукой мягкую плюшевую талию и закрыла глаза. Сон долго не приходил. Снова и снова она перебирала в памяти подробности странного знакомства, снова вспоминала чудесный старый джаз и думала о себе, о своей жизни и о Павлике, с которым так безуспешно решила порвать накануне. Конечно, не все было потеряно, и Вика, собственно, могла решиться на этот разрыв, не имея тыла. И все же что-то мешало…

Телефон звонил не смолкая. Шесть или семь звонков. Сонная, размякшая от тепла, Вика с раздражением пыталась для чего-то их сосчитать. И вдруг она подскочила, как будто оборвалась невидимая пружина, приковывающая ее к кровати. Через пару секунд телефонная трубка была у нее в руках — но на том конце уже пошли короткие отрывистые гудки…

Она с шумом выдохнула воздух и, прищурившись от яркого света, бившего в окно, посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Интересно, кто бы это мог быть? В принципе это мог быть кто угодно. Это могла быть мама, она вчера не звонила. С тех пор как Вика начала жить отдельно от родителей — в квартире, которую они купили для нее, вернувшись из-за границы, — мама звонила почти каждый день. Это могла быть Ленка, которой снова понадобилась Вика для того, чтобы излить нахлынувшие чувства. Это мог быть Павлик… Вика поморщилась. Скорее всего это он и был.

Снова положив трубку на аппарат, она еще некоторое время стояла возле телефона в ожидании. Но он больше не собирался звонить. Выругавшись про себя, Вика лениво поплелась в ванную.

В зеркале отражалась привычная картина: заспанная физиономия, слегка припухшие веки, взъерошенные волосы. Вика приблизила лицо вплотную и, нахмурившись, придирчиво оглядела мелкую сеточку вокруг глаз и две достаточно глубоких бороздки на лбу. Ох уж эта сеточка морщин! А что же с ней будет в тридцать пять лет, если в двадцать восемь ей уже страшно на себя смотреть? Вот она, старость, и ничего с этим не поделаешь, никуда не денешься. Только цвет лица по утрам просто замечательный. Кожа ровная, матовая, словно фарфор. И все равно надо бросать курить.

Каждое утро начиналось одинаково — с привычных рассуждений о том, что молодость уходит и нужно бросать курить. Кофе и утренняя сигарета — только после этого Вика начинала свой день и только после этого чувствовала себя человеком. Пантера снова вальяжно развалилась в кресле, Вика уселась напротив с книжкой в руках.

Через некоторое время она поймала себя на мысли, что читает по диагонали. Такое случалось с Викой очень редко — нахмурив брови, она с пристрастием попыталась выяснить у себя, в чем, собственно, дело. Неужели снова — прошлое?

Но прошлое было здесь ни при чем. Прошлое давило вчера, позавчера, но не сегодня. Сегодня — она наконец это поняла — внутри ее свербело чувство досады. Она как будто нашла на дороге крупную денежную купюру и через некоторое время ее потеряла. Все-таки странный, непонятный человек встретился ей вчера. Возможно, она ему сначала понравилась, а потом разонравилась — какая-то фраза, или взгляд, или что-то еще было тому виной. А телефон спросил просто из вежливости… Да какая, в конце концов, разница!

Вика решила больше об этом не думать, и у нее это прекрасно получилось. До обеда она читала, потом лениво собралась, прошлась по парку, заглянула в маленький магазинчик, купила шелковые чулки, носовой платок, отделанный тонкими кремовыми кружевами, и журнал по интерьеру. В обнимку с пантерой она снова валялась на диване до пяти часов, прочла журнал от корки до корки и сделала вывод, что он совсем неинтересный и абсолютно для нее бесполезный. Потом разогрела в микроволновке пиццу и съела большой кусок, запивая пивом. Пиво всегда было в холодильнике — Павлик очень любил расслабиться после напряженного трудового дня, и Вика сама незаметно для себя пристрастилась к этому напитку, хотя раньше испытывала к нему полнейшее равнодушие.

В половине шестого снова зазвонил телефон — мама традиционно интересовалась, все ли у Вики в порядке, и уговаривала зайти на пирожки. Только Вика повесила трубку, как телефон снова ожил, будто воспротивившись покою. На этот раз звонила Ленка. После сводки новостей на ее личном фронте — там, кстати, было без перемен — Вика включила телевизор, собираясь посмотреть очередную серию отечественного сериала, который ненавидела всей душой. Актеры играли безобразно, махали руками и кричали абсолютно не по делу, а там, где надо, никаких эмоций не обнаруживали. Но Вика все же смотрела этот сериал. Для того чтобы узнать, чем он закончится. И еще потому, что ей больше нечем было заняться.

Ничего нового в жизни героев не произошло. Вика с раздражением выключила телевизор, выкурила сигарету, снова налила себе пива и развернула газету с объявлениями о работе.

Это была патология — она с таким пристрастием каждую неделю просматривала эту газету, словно и правда собиралась подыскать себе работу. Требовались все те же энергичные и коммуникабельные люди, к числу которых Вика не могла отнести себя даже с большой натяжкой. Она считала себя скорее ленивой и необщительной. Она жила словно под панцирем — как улитка, лишь изредка и робко выглядывая на свет. Только в те моменты, когда вставало солнце.

Привычка встречать рассвет — наверное, единственное из того, что осталось от той Вики, которая была раньше. Хотя теперь она редко вставала с постели раньше десяти, а то и одиннадцати часов утра. Но иногда скрытая сила какого-то внутреннего толчка, словно разряд электрического тока, пущенного по телу, заставляла ее открывать глаза и подниматься с постели рано утром. Подниматься и, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу, зачарованно следить, как розовеет небо.

«Ну же, солнце-солнышко, — шептала она, совершенно серьезно обращаясь к небесному светилу, — иди сюда. Иди — ближе». В такие моменты она была полностью неподвижна, она почти не дышала, всецело сосредоточившись на ускользающем видении, думая только об одном — такого рассвета не было никогда и никогда не будет… Вика очень любила солнце, испытывая к нему странное, древнее, какое-то языческое чувство преклонения. В те минуты, когда ей было очень плохо, она, как и все люди на земле, молилась Богу — но в его образе невольно представляла себе сверкающий оранжевый шар.

В положенное время телефон снова зазвонил, и на этот раз Вике не пришлось долго раздумывать над тем, чей же голос она услышит.

— Викуля?

Через полчаса Павлик возвестил ей о своем прибытии требовательным звонком в дверь. Вика, подставив щеку для поцелуя и отступив на шаг, слегка прищурилась, рассматривая своего любовника.

В принципе Павлик весьма отдаленно напоминал тот привычный, сложившийся в сознании большинства карикатурный образ престарелого, но богатого похотливого самца. В его отношении к Вике, кроме плотского влечения, порой чувствовалась какая-то отеческая забота, глубокая привязанность человека к человеку, восторг, трепет и преклонение зрелости перед юностью. Одновременно она была для него и дочерью, и любовницей — пожалуй, две самые завидные роли, которые может играть женщина в жизни мужчины. Жена — роль противоречивая и слишком неоднозначная. Вика никогда — или почти никогда — не завидовала женам своих любовников. Ей почему-то везло на женатых мужчин — два или три серьезных романа, случившихся в ее жизни за прошедшие девять лет, были именно с женатыми мужчинами. И Вика ни разу за все это время не позавидовала их женам. Быть любовницей было гораздо приятнее, но самое важное заключалось в том, что все они были с ней честны. Если они уходили домой, к жене, они никогда не скрывали этого. Если они проводили выходные в кругу семьи — Вика знала об этом. Знала и о том, какими тоскливыми и унылыми кажутся эти выходные в кругу семьи… А потому никогда не роптала на судьбу, которая до сих пор не соизволила послать ей хоть одного кандидата в мужья. Вика совсем не хотела становиться женой…

У Павлика были жесткие черные волосы с легкой, едва заметной проседью на висках и наметившейся плешью на макушке. Он зачесывал длинные пряди назад, для того чтобы скрыть эту плешь, и забрызгивал лаком для волос. Очень часто, когда Павлик вставал с постели после бурно проведенных с Викой минут, эти лакированные пряди смешно топорщились, как будто были сделаны из проволоки. Растопырив пальцы, как зубья от расчески, он старательно прилизывал их назад. Еще у Павлика пронзительно-голубые, добрые и прозрачные глаза, чуть дряблые, нависающие щеки, всегда покрытые легким румянцем, и торчащая вперед нижняя губа, придающая лицу выражение легкой брезгливости. Усы, которые когда-то так любил и носил Павлик, Вика возненавидела в первый же день их знакомства. Она бы, наверное, так никогда и не позволила ему себя поцеловать, если бы накануне их первого совместного вечера Павлик их не сбрил. Вика очень долго ему на это намекала, и намек наконец был понят и принят к сведению. В остальном ничего примечательного, Павлик как Павлик — отчетливо наметившееся над ремнем брюшко, достаточно дряблая кожа, к которой Вика очень долго не могла привыкнуть. Павлик это чувствовал и очень смущался.

Он вообще часто смущался, и это первое время смешило Вику, в то же время пробуждая в ее душе какой-то материнский инстинкт, светлую жалость к этому человеку, который влюбился в нее так безоглядно, наверное, последний раз в своей жизни, который до сих пор не может поверить в то, что ему так повезло. С того дня, как начались их отношения, Павлик ни разу не сказал Вике грубого слова, ни в чем не упрекнул. Он благоговел перед ней, совершенно не скрывая, а возможно, просто не умея скрыть своих чувств. Вика очень часто ощущала его своим ребенком, удивляясь самой себе, откуда взялись эти чувства. Но пятидесятилетний мужчина никак не может быть ребенком женщины, которой еще не исполнилось и тридцати. К тому же это он, Павлик, заботился о ней, опекал ее как только мог, исполнял все прихоти и желания, преданно, по-собачьи, смотрел в глаза и так откровенно ждал ласки, что его невозможно было не приласкать. Иногда Вику даже пугало это чувство ответственности за человека, который видел в ней смысл своей жизни, свою последнюю надежду на радость. Вика не хотела этого, она изо всех сил сопротивлялась. Слишком тяжелая роль — быть для кого-то последней надеждой. Иногда ей казалось, что он способен ради нее прыгнуть с моста в реку, в огонь, что он не задумываясь отдаст за нее жизнь… Вика чувствовала, что занимает слишком важное место в жизни своего стареющего любовника. Но поделать с этим она тоже ничего не могла. Решив однажды — пусть все идет, как идет, — она долгое время плыла по течению, но со временем ей становилось все труднее и труднее оставаться спокойной, так сильно тянуло повернуть вспять и начать жить, преодолевая сопротивление и наслаждаясь собственной силой, которой она уже давно не ощущала в себе. Иногда она изо всех сил пыталась отыскать в глубине души хоть каплю настоящего чувства, но, кроме жалости и скуки, не могла ничего обнаружить. Только скука и жалость.

Ей редко бывали интересны рассказы Павлика, но со временем она научилась очень искусно делать вид, что слушает его. Павлик увлеченно говорил о каких-то финансовых проектах, изо всех сил стараясь, чтобы рассказ его был Вике понятен. Вика кивала головой, улыбалась именно в тот момент, когда нужно было улыбнуться, и хмурила брови тогда, когда того требовало повествование. Но если бы Павлик хоть один раз в жизни попросил Вику просто повторить его последнюю фразу — два последних слова, которые он только что произнес, Вика, к своему стыду, ни за что не смогла бы этого сделать. Она его просто не слушала, все время думала о своем — возможно, о чем-то совсем не важном, но все-таки о своем. Порой Вику ужасно раздражало его бормотание, она бесилась от того, что он рассказывает ей, своей молодой любовнице, всю эту производственную скуку, какие-то сплетни, эпизоды из жизни чужих и неинтересных людей. Ей так хотелось, чтобы он наконец замолчал и просто посидел рядом с ней. Но и тогда, когда Павлик приходил не в настроении и, словно прочитав Викины мысли, сидел напротив нее, смотрел неподвижно в одну точку и молчал, слегка поглаживая ее пальцы, односложно и совсем без эмоций отвечая на вопросы, Вика тоже начинала злиться. Возникало какое-то странное, непонятное чувство вины перед этим человеком, как будто она могла быть виновата в том, что родилась на двадцать лет позже его. Ведь молодость — это не преступление. Это просто подарок, который дается один раз в жизни, в положенный срок, каждому человеку. Молодость — сладкий леденец, окрашенный в яркие пестрые краски, слишком быстро тающий во рту. Наступает момент, когда остается только горьковатый привкус, — но не она была в этом виновата. И тем не менее чувствовала себя виноватой, жалела Павлика, которому, к слову, очень многие завидовали. Случалось, что она тосковала по нему. Скорее это была просто грусть, вызванная какими-то другими, с Павликом никак не связанными, причинами, но в такие моменты Вика часто находила утешение в том, чтобы позвонить ему и просто поговорить, послушать все то же нудное бормотание, тоскливые вздохи, разозлиться еще сильнее, бросить трубку. Иногда она ощущала себя каким-то чудовищным энергетическим вампиром, но поделать с этим ничего не могла. Павлик, сам того не подозревая, со временем стал для Вики необходимой отдушиной. В минуты злости на саму себя и на весь окружающий мир Вика мрачно называла эту отдушину «канализацией», но в конечном итоге каждый раз возвращалась к мысли, что эта отдушина ей необходима. Она была для него дочерью и любовницей; он, конечно, никогда не казался ей отцом, скорее — домашним животным, преданным, как собака, и в то же время требующим заботы, внимания и ласки… Но обо всем этом Вика задумывалась очень и очень редко. Просто был Павлик — мужчина, который искренне любил ее и к которому она была привязана. Еще было дорогое белье и всякие безделушки, деньги на салоны и массаж, рестораны — но это к области чувств не относилось.

— Привет, моя радость. Соскучилась?

— Еще бы. — Вика попыталась изобразить на лице эмоции, в первый раз за долгое время испытав при этом чувство, отдаленно напоминающее стыд.

Павлик еще раз дотронулся влажными и мягкими губами до ее щеки, словно слепой котенок, жадно и беспомощно поискал в темноте ее губы, нашел…

— Как маленький. — Вика не могла отдышаться. — Что это за детство — целоваться в прихожей?

— Ты просто не представляешь, как я соскучился.

— Я тоже, — ответила Вика, наконец отстранившись, — проходи.

Не оглядываясь, она прошла в комнату и уселась в кресло, поджав под себя ноги. Нажала на кнопку — вспыхнул экран телевизора, замелькали чьи-то лица, послышались голоса. Почувствовав раздражение, она снова выключила телевизор.

— А я тебе подарочек привез, котенок.

— «Вискас»? С куриной печенью? — не удержалась Вика.

Павлик весь просиял, засмеялся беззвучно, одними глазами, прищурившись.

— Ах ты, какая у меня… Только уж не знаю, понравится ли…

Выдержав паузу, он извлек из полиэтиленового пакета сверток. Небольшой по размеру, и Вика удивленно подняла брови: похоже, что Павлик снова напрочь забыл о том, что она запретила ему покупать для себя одежду. Так и оказалось — смущенный любовник развернул сверток и извлек оттуда что-то голубое.

— Сколько раз просила… — начала было Вика и сразу же, поймав в его глазах знакомое затравленное выражение, пожалела о том, что сказала. «Да что я ему, нянька, в конце концов, что ли?!» Теперь она уже разозлилась сама на себя и принялась хмуро оглядывать вещь, которая, безусловно, стоила огромных денег. Как и все обеспеченные люди, Павлик никогда не покупал ничего дешевого. — Сколько раз просила, чтобы ты не покупал мне вещи, — произнесла она уже по инерции.

— Тебе не нравится? Я просто зашел в магазин, а мне девушка, продавец, посоветовала…

Вика отчетливо представила себе эту картину: Павлик, как будто случайно зашедший в магазин, его взгляд, блуждающий по прилавкам и витринам, и хищница-продавщица, сразу же углядевшая в нем потенциального покупателя… Наверное, ей не слишком долго пришлось уговаривать Павлика купить эту блузку, стоимость которой, вероятно, превышала две, а то и три месячные зарплаты этой самой продавщицы…

— Знаешь, — она придирчиво осмотрела вещицу и с удивлением поняла, что придраться практически не к чему, — как это ни странно… Очень даже нравится. Спасибо тебе. На этот раз ты молодец…

Она с искренним чувством чмокнула Павлика в щеку и приложила к себе тонкую трикотажную ткань. Но всего этого — и поцелуя в щеку, и простого «прикладывания» показалось Павлику слишком мало. В этот момент Вика почему-то вспомнила старый эпизод, наполовину смешной, наполовину грустный. Каждый раз он вызывал в ее душе разные эмоции. После первой их ночи Павлик, которого Вика еще накануне называла Павлом Анатольевичем, а последние несколько часов вообще никак не решалась назвать, поднял к ней свои полупрозрачные голубые глаза. Еще несколько минут назад он ревел как зверь, стонал и бился не хуже отчаянного гладиатора — теперь же, затихнув, превратился в ребенка, приникшего к материнской груди. Вика перебирала его волосы, что-то тихо говорила и осеклась, не зная, как к нему обратиться. Он это почувствовал, поднял на нее глаза и сказал: «Зови меня Павликом».

Это было настолько неуместно, странно и нелепо, что Вика просто обомлела от неожиданности. Одними губами она прошептала «хорошо» и подумала про себя: «Ну вот и познакомились…» — и едва сдержала приступ гомерического хохота. Вика и представить себе не могла, что со временем привыкнет к тому, что этот солидный великовозрастный муж носит такое глуповатое детское имя. Их совместное существование начиналось очень даже весело…

Павлик требовательно привлек ее к себе и заставил подарить более глубокий поцелуй, а потом попросил примерить новую блузку. Женское любопытство не позволило Вике отказать ему. Блузка сидела прекрасно…

Через два часа они сидели на кухне. Вика курила, а разомлевший от долгой и бурной любви Павлик смотрел на нее счастливыми и грустными глазами. Она была в одном халате, практически не запахнутом, он же уже успел принять душ и был при всем параде. Вику это почему-то немного раздражало, как обычно раздражает все то, что тебе навязывают, заранее известное и безусловное. Позанимались любовью, сходили в душ, оделись, даже галстук нацепили… Она дала себе слово, что заставит его еще раз раздеться и совершить еще одно путешествие в ванную. Рано он решил, будто бы ее можно предсказать.

— Ты во мне сейчас дыру просверлишь своим взглядом, — беззлобно произнесла она, выпуская дым, — достань пиццу, она уже разогрелась.

Павлик поднялся со своего места, достал пиццу, разрезал ее на части, наполнил сверкающие длинные бокалы прозрачной желто-коричневой жидкостью. Пиво и пицца были настолько традиционны, что с некоторых пор стали восприниматься Викой равнозначно с яичницей. Она знала — стоит только намекнуть Павлику, и пицца навсегда исчезнет. Он прекратит ее покупать и придумает что-нибудь другое — все, что угодно, хоть жареных лягушек, хоть пирожки с яблоками, — только бы Вика не скучала. Но, видя, с каким аппетитом он заглатывает эти ломтики теста с колбасой, сыром и кетчупом, с каким смаком он вытирает салфеткой блестящие жиром губы, как цедит прохладное горьковатое пиво, Вика не решалась лишать его этого удовольствия. В конце концов, она и сама любила пиво и не могла сказать, что ненавидит пиццу. К чему, в таком случае, нужны кардинальные перемены?

— Послушай, Павлик, — Вика опустила бокал на стол и некоторое время задумчиво смотрела, как преломляются в нем лучи света от лампы, как они оживают, играют и светятся в янтаре, — интересно, а что ты будешь делать, если я тебя брошу?

— Если ты меня бросишь? — повторил он механически, без выражения, как будто не поняв смысла фразы.

Вика кивнула и, наконец оторвавшись от желтого мерцания, подняла глаза. В какую-то долю секунды она успела поймать страх в его взгляде, но он сумел взять себя в руки и сделать вид, что ничего не произошло.

— Повешусь. — Он растянул губы в улыбке. Его видимого равнодушия не хватило и на минуту. Взгляд заполнялся тревогой. — С чего это ты?

— Не знаю, — Вика пожала плечами, раздумывая, — просто так. Но подумай, мы ведь не можем всегда… всегда вот так сидеть, пить пиво.

— Ты… ты кого-то встретила? — отодвинув свою кружку, он смотрел на нее исподлобья. Обреченный взгляд, дрожащий голос. Было такое ощущение, что он ждал этой минуты все два года, с самого начала ждал, что когда-то наступит конец. Готовился — и все же оказался застигнутым врасплох. Какие все-таки слабые мужчины.

— Ну как тебе сказать, — протянула Вика, — я и сама еще не знаю.

Сквозь полуопущенные ресницы она смотрела, как румянец покидает его лицо и щеки приобретают мертвенную бледность. «Может быть, хватит? — подумала она про себя. — Откуда эта склонность к садизму?»

— Проезжал тут один вчера. На лошади.

— На лошади? Почему… На какой лошади?! — Его глаза забегали от страха и неожиданности. Он уже окончательно поверил в то, что это на самом деле конец.

— На белой. На белой лошади, — вздохнув, уточнила Вика, — в плаще, со шпагой… И с гитарой. Стоял под балконом и пел серенаду. А потом ускакал. Обещал, что завтра вернется. На корабле. С алыми парусами, если ты еще не понял… Иди ко мне.

Через минуту он уже сидел на полу возле ее ног, уткнувшись в колени, перебирал пальцы и тихонько целовал — каждый по отдельности. Свободной рукой Вика гладила его по голове и рассматривала островок белой кожи, проглядывающий сквозь редкие черные волосы на макушке. По геометрическим стандартам этот островок совершенно не вписывался ни в какие параметры — не овал, не круг, не квадрат и не прямоугольник. Это почему-то ужасно раздражало Вику. До такой степени, что ей захотелось продернуть Павлику волосы, чтобы на макушке наконец образовалось что-нибудь определенное. Сначала нарисовать контурную линию шариковой ручкой, а потом продернуть…

— Послушай, Викуля, а может быть, поедем куда-нибудь на море? На Золотые Пески, на Кипр или, хочешь, в Анталию… Отдохнешь, позагораешь, а? Хочешь отдохнуть?

«Перетрудилась же, бедненькая», — скептически заметила она про себя, а вслух спросила, раздумывая:

— В Анталию?

В комнате зазвонил телефон. Павлик приподнял голову, собираясь выпустить Вику из плена своих объятий, но она снова, слегка нажав, опустила его голову к себе на колени. Он послушно прижался гладко выбритой щекой к ее коже. «Случайность — самое лучшее побуждение» — эта мысль, давно прочитанная в книге, запомнилась Вике, показавшись ей воплощением истины. Теперь она снова подумала об этом и улыбнулась.

— Нет, в Анталию не хочу. Мы ведь уже ездили в Анталию в прошлом году, и на Золотые Пески ездили. Может, просто в какие-нибудь Сочи или Крым? Ну и что, что не сезон!

— Конечно, — Павлик приподнял лицо — одновременно счастливое и испуганное, — ну и что, что не сезон! В Сочи или в Крым! Завтра!

Телефон, отчаявшись, наконец замолчал.

Почти три недели они провели на Черном море. Павлик хотел взять путевку, но Вика настояла на том, чтобы поездка не носила официального характера. Идея оказалась просто замечательной. Сняв небольшой домик недалеко от побережья, они обедали и ужинали в уютном ресторане неподалеку. Завтрак готовил сам Павлик, довольный и счастливый, жарил по утрам яичницу, мазал маслом ломтики хлеба, срезал тонкую кожуру с яблок, варил на плите кофе. Девятнадцать дней пролетели совсем незаметно, даже для Вики, которая в последнее время сильно страдала от скуки.

Она вернулась посвежевшая и слегка загоревшая — из одной весны в другую весну, более раннюю и холодную. Весна на море была преддверием лета, весна в городе была воспоминанием о зиме. Словно возвращение в прошлое… Это показалось ей даже немного забавным.

Проснувшись утром и впервые за долгое время не обнаружив рядом с собой спящего Павлика, Вика почувствовала прилив небывалой энергии. Пожалуй, он был прав — она просто устала, ей было необходимо отдохнуть, развеяться… Иногда он умеет чувствовать ее состояние даже лучше, чем она сама. Вика уже не в первый раз ловила себя на этой мысли. Он всегда знает, что ей нужно… И все-таки хорошо, что она наконец опять одна. Вика потянулась, медленно перевалилась на другой бок, вдохнула свежесть, доносящуюся из приоткрытой форточки, и снова закрыла глаза. Некоторое время лежала без движения, потом наугад протянула руку, нашла под кроватью книгу, которую читала накануне перед сном.

День был пасмурный, влажный и свежий. Она читала, завернувшись в плед почти до самого подбородка, потому что в комнате было прохладно. Вика открывала на ночь форточку почти в любую погоду, в любое время года — для нее слишком ценен всегда был этот утренний свежий воздух. Она читала, как всегда, с увлечением. По утрам все воспринимается гораздо отчетливее и ярче, и Вика думала, переворачивая страницы, о том, как нравится ей читать по утрам. Совсем некстати зазвонил телефон. Она все-таки решила снять трубку, потому что вчера, приехав из аэропорта, забыла сообщить родителям, что вернулась из Сочи благополучно.

— С двадцать пятой попытки, — в ответ на свое «алло» она услышала в трубке совершенно незнакомый голос, обладатель которого не затруднил себя даже приветствием.

— Что? — пробурчала она недовольно, безуспешно пытаясь понять смысл услышанной фразы. — Вы, кажется, ошиблись номером.

— Надеюсь, что не ошибся. Признаться, я был уверен, что ты меня обманула…

Что-то смутно знакомое промелькнуло в сознании и тут же исчезло. Растерявшись, Вика не знала, что сказать.

— Это Александр. Если ты еще помнишь. — Он наконец попытался прояснить ситуацию. — Помнишь?

— Нет, не помню, — ответила Вика и подумала: «Сердце бьется так быстро просто потому, что я пью много кофе… Слишком много кофе. Только поэтому…»

На некоторое время в трубке воцарилась полная тишина — ни одного звука, никаких потрескиваний, как будто связь оборвалась, а потом она, не сразу поняв и поверив в то, что слышит, различила на том конце знакомый мотив. Та самая музыка, которая звучала в тот вечер в кафе…

Секунды пролетели вихрем — музыка осталась, только стала тише, словно отдалившись, и Вика снова услышала его голос:

— Теперь вспомнила?

— Откуда это у тебя? Откуда эта музыка?

— Купил, — ответил он, и Вика почувствовала его улыбку, — в тот же вечер в магазине. Чарли Паркер…

Она улыбнулась в ответ.

— Теперь вспомнила. Знаешь, я и не ожидала тебя услышать. Почему-то была уверена, что ты не позвонишь.

Некоторое время он молчал — только дыхание, едва различимое, а потом Вика снова услышала его тихий голос:

— Знаешь, я сам был в этом абсолютно уверен. Только почему-то ни одного дня не проходило, чтобы я не набирал этот чертов номер. Сам не знаю зачем…

Что-то в его голосе заставило Вику сразу поверить в то, что он не врет. Она редко ошибалась на этот счет — когда дело касалось чувств, фальшь почти всегда оказывалась для нее различима.

— Ты сейчас занята? Я хочу тебя увидеть, — продолжил он, — может, снова встретимся в кафе?

— В кафе?

Вика раздумывала всего лишь несколько секунд, а потом просто назвала ему свой адрес и объяснила, как до нее добраться. Сердце стучало в бешеном ритме, когда она, повесив трубку, набирала другой телефонный номер. Вика очень редко звонила Павлику на работу — всего три или четыре раза за прошедшие два года.

— Послушай, меня пригласила на день рождения одна знакомая… Да, меня сегодня не будет. Завтра, конечно. Обязательно. У меня есть деньги. Нет, ничего не нужно. И я тебя…

Короткий диалог обеспечил ей свободный вечер. Вздохнув, она зажмурила глаза, снова открыла и посмотрела на часы. Через два часа он будет здесь… Вика подошла к зеркалу почти вплотную и, с каждой секундой все сильнее хмуря брови, некоторое время пристально разглядывала свое лицо.

— Дерьмо. Все кремы на свете — дерьмо. Только подтяжка кожи. Только хирургическим путем, — раздраженно проговорила она, обращаясь к своему отражению, — что же с тобой будет в сорок?..

Так и не поняв своего настроения, она отправилась в душ.

Он приехал и привез с собой бутылку вина, цветы и запах дегтя, который источали клейкие набухшие на деревьях почки. Вика внимательно смотрела в его глаза, вдыхала этот запах и молча улыбалась в ответ на его немного смущенную улыбку. У его улыбки была какая-то магическая сила — Вика уже не в первый раз ловила себя на мысли, что еще ни разу не смогла удержаться от того, чтобы на нее не ответить. Она сделала шаг навстречу — и, сама того не ожидая, вдруг прижалась к нему, уткнувшись лицом в его мягкий шерстяной свитер, глубоко вдохнула воздух, который он принес с собой, и замерла. Он обнял ее, одной рукой нежно провел по волосам — как старший брат, и Вика подумала: наверное, она знает этого человека сто тысяч лет. Не может быть, чтобы она видела его второй раз в жизни. И в то же время Вика сразу поняла, что в их отношениях не будет привычного, традиционного «вступления» — того, что было, уже вполне достаточно, чтобы сделать шаг навстречу друг другу, чтобы не тянуть время, отдавая дань условностям и приличию.

— Знаешь, — спустя некоторое время шептала она, лежа на груди у Александра, нежно лаская пальцами его мускулистые плечи, — сначала ты мне ужасно не понравился. А теперь…

— А теперь? — Он слегка развернул к себе ее лицо, коснулся губами волос и пристально посмотрел в глаза.

— Теперь я счастлива, — ответила Вика и снова принялась покрывать его лицо поцелуями, точно зная, что сказала правду. Она хотела только одного — чтобы он почувствовал то же самое.

«Это невозможно, — рассуждала она, чувствуя, как сильно кружится голова от его поцелуев, — это просто невозможно, прожив полжизни, так влюбиться… И что мне теперь делать?» В принципе она не собиралась долго раздумывать, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Она не будет ничего делать, она просто будет жить сегодняшним днем, не задумываясь о дне завтрашнем — будет просто жить и наслаждаться. Так было всегда — или почти всегда, — потому что та, другая жизнь осталась позади, а вместе с ней исчезла и прежняя Вика, чувствительная альтруистка. Даже старые фотографии она оставила у родителей и ни разу за прошедшие девять лет не листала альбом. Вместо прежней Вики на свет появилась чувственная эгоистка. Эта роль нравилась Вике намного больше. Случалось, что она ощущала себя словно бы не в своей тарелке — но тому всегда были веские причины. Или дождь за окном, или какой-нибудь глупый фильм, который Вика совсем не хотела смотреть, просто так получилось, или книжка, которую она начала читать и вовремя не остановилась. В такой момент ее прежняя духовная субстанция словно бы оживала — но это было очень редко, всегда заканчивалось слезами, которые тщательно скрывались от окружающих.

Теперь в комнате, залитой солнечным светом, она лежала рядом с мужчиной, которого почти не знала, и жалела только об одном — о том, что эта встреча не произошла раньше. Теперь ей нравилось в нем все: не только его глаза и голос, но и каждый изгиб, каждая клеточка его тела манила к себе каким-то особенным теплом, каждое прикосновение разливалось по телу настоящим блаженством. Конечно, дело было не только в этом. И если во время их первой встречи Вика была уверена в том, что это знакомство — на один вечер, то теперь она уже ни в чем не была уверена. С ней произошло что-то странное, что-то такое, чего она не могла объяснить даже самой себе. Такого с ней еще никогда не случалось. Словно рухнул невидимый барьер, искусственный, но возведенный так давно, что Вика и сама этого не помнила. Прожив почти тридцать лет, она никого не любила. Она знала это совершенно точно и в глубине души страдала от этого, хотя внешне своих страданий никогда не проявляла и даже гордилась своей внутренней свободой. Вика никогда не мечтала кого-то к себе привязать и уж тем более привязаться самой. Все эти романы и связи — продолжительные и не очень — не оставляли в душе почти никакого следа. Иногда она представляла себя внутри невидимой капсулы, наполненной маслом: все происходящее снаружи видно достаточно четко, но любой удар смягчается масляной оболочкой. Любой самый жестокий удар, но в то же время и любое другое прикосновение к душе, которое могло бы принести совсем иные чувства и ощущения… Но выбирать Вике не приходилось. Эта капсула, этот панцирь появился сам по себе и стал ее единственной защитой еще девять лет назад. В те самые ужасные дни ее жизни, когда она, очнувшись одиноко лежащей на полу посреди комнаты, день за днем переживала свою жизненную драму. Когда она потеряла Леру, потеряла саму себя, но со временем приобрела нечто более ценное — этот самый панцирь, мягкий, прозрачный, окутывающий густым теплом. Он дарил ей спокойствие и уверенность в своих силах.

И еще одна защита была у нее — ирония. Чувствуя, что жизнь жестоко посмеялась над ней, обделив самым дорогим, что может быть у человека, — любовью, Вика просто придумала тот самый карикатурный образ дамы в розовом пышном платье, со слащавой улыбочкой на лице, вечно мурлыкающей себе под нос глупые песенки.

И вот теперь все изменилось. Она почувствовала это сразу, в тот самый момент, когда узнала голос Александра и поняла, что ждала этого звонка — все это время ждала и думала о нем. И даже в тот день, сидя на кухне с Павликом и выбирая маршрут предстоящей поездки к морю, слушая телефонные звонки, она понимала, что хочет снять трубку и услышать его голос. Хотела она этого очень сильно — настолько сильно, что не позволила себе этого сделать. И пожалуй, там, в Сочи, ни одного дня не проходило без воспоминания о короткой встрече в кафе. Вика злилась и продолжала думать о нем, будучи уверенной в том, что больше никогда не услышит его голоса, что не увидит его… И вот теперь они вместе.

В ту самую секунду ее пронзила мысль — какое большое счастье заключается в самом ожидании счастья! Немного странная мысль показалась ей истиной, которую она открыла сама. Раньше она всегда ждала от жизни чего-то абстрактного: благополучия, спокойствия, везения. Теперь впервые в жизни она явственно ощутила совсем другие, намного более сильные и определенные желания. Жажду встречи, жажду поцелуя, прикосновения. Желание смотреть в глаза. Такое сильное желание, которое сродни чувству сильнейшего голода или жажды — какое счастье заключается в одном глотке, в одной капле живительной влаги! Каждое прикосновение дарит крупицу счастья, но не утоляет жажду — только разжигает ее, кружит голову, заставляет сердце стремительно падать вниз и снова — ждать, хотеть и быть счастливой. Так стоило ли ругать себя за чрезмерную поспешность, за нежелание скрывать эмоции?

— Сейчас ты, наверное, извинишься и скажешь, что тебе пора, — тихо проговорила она, не открывая глаз, — что ты мне еще позвонишь… Только можешь не рассчитывать на то, что я тебя отпущу.

Александр не ответил, только крепче прижал ее к себе, а Вика подумала: «Не следовало мне этого говорить. Не нужно… Никогда не нужно вот так, слишком откровенно. Это приедается и в конце концов может стать привычным. Это слишком грустно — когда слова любви звучат привычно и обыденно». Вздохнув, она поняла, что уже с самого начала этого романа она слишком сильно опасается за то, что может потерять Александра. Но вскоре его поцелуи отвлекли Вику от всех мыслей.

Вечером Вика проснулась от какого-то внутреннего толчка. Оглядевшись вокруг, не сразу вспомнила все то, что подарил ей уходящий день, а вспомнив, улыбнулась. Александр спал рядом, на спине, положив теплую ладонь ей на бедро, чему-то хмурился во сне и дышал совсем неслышно, как ребенок. Вика нежно и задумчиво провела кончиками пальцев по его руке, но он не пошевелился. Снова улыбнувшись своим мыслям, она перевела взгляд на окно — там сквозь темно-синий пласт вечернего неба прорывалась узкая щель последнего солнца. Солнце и любовь — что еще может быть нужно человеку от жизни? Наверное, ничего. По крайней мере Вика в тот вечер и думать больше не могла ни о чем другом. Все то, что случилось, казалось ей бесценным подарком небес, которого она не ждала и ничем не заслужила. Но впрочем, кто сказал, что счастье нужно заслужить? Его просто нужно ждать — очень сильно ждать и верить в то, что оно придет. И тогда оно не пройдет мимо.

Теперь ей казалось, что она всю жизнь ждала этой минуты, совсем не напрасно прячась под панцирем, строго и привередливо оценивая свои чувства и увлечения и ни одно из них вплоть до последней минуты не посмев назвать этим счастливым словом — любовь. То, что должно было случиться, случилось. Вика смотрела в окно и улыбалась. «Что же со мной произошло? — думала она. — И как такое могло произойти, ведь я уже почти не верила, почти не ждала. А теперь, чего доброго, я захочу замуж, захочу рожать детей — захочу всего того, что еще вчера казалось мне пустой, бессмысленной суетой. Стану такой же глупой и восторженной дурой, каких полно вокруг, начну смотреть бразильские сериалы и читать любовные романы в глянцевых обложках. Поправлюсь на десять килограммов. Самое страшное в том, что это не будет казаться мне ужасным». Вика нахмурилась.

— О чем ты думаешь? — услышала она его голос и обернулась. Александр, оказывается, уже давно наблюдал за ней. Лежа на кровати, он смотрел на Вику, а она этого не заметила.

— Так, ни о чем, — отмахнулась она, — о сериалах и лишних килограммах. О мрачных последствиях счастливой любви.

— По-моему, ты ошибаешься. Лишние килограммы и скука — это следствие не счастливой любви, а привычки. Пока любовь не превратится в привычку, не будет никаких лишних килограммов.

— Философ! — Вика от души рассмеялась. — Не успел проснуться, уже рассуждаешь… Я ужасно хочу есть. И пить.

Она сглотнула — на самом деле в горле пересохло, а желудок прозаически урчал.

— Правда, красиво? — Поймав его взгляд, она поняла, что он смотрит на солнце. Александр кивнул, слегка дотронулся губами до ее плеча, поднялся с кровати и принялся одеваться.

— Ты куда?

— Ты ведь хочешь есть. И пить, — ответил он с улыбкой, копируя ее интонацию.

— В холодильнике есть котлеты, — возразила она, — там можно покопаться и при желании еще что-нибудь обнаружить.

Он опустился на пол рядом и нежно прикоснулся губами к ее лицу.

— Никаких котлет. Не нужно нигде копаться в надежде что-нибудь обнаружить! Я сейчас, мигом.

Когда за ним захлопнулась дверь, Вика поднялась с постели и приникла к оконному стеклу. Проводив глазами Александра, который вышел из подъезда и вскоре скрылся за углом противоположного дома, Вика снова стала смотреть на солнце. Проезжающие мимо редкие машины отражали его свет, каждая по-своему. Красный на красном был почти неразличим — отблески казались просто лаком, щедро и неровно выплеснутым на капот. На темно-синих машинах закат желтел, переливаясь зеленым и фиолетовым. Солнце отражалось в стеклах, на мгновение ослепляло и снова возвращалось на небо — машина скрывалась за поворотом. Вика как завороженная смотрела на эту удивительную игру света, не в силах оторвать взгляда от дороги, но внезапно тень легкой улыбки исчезла с ее лица, а брови нахмурились. Серебристый широкий корпус автомобиля замер на повороте, мигнул фарами и медленно, вальяжно повернул во двор. Вика отпрянула от окна — это была машина Павлика.

За секунду в голове промелькнула тысяча мыслей, десяток сценариев предстоящей встречи. Ни один из них не казался ей подходящим. «Этого не может быть… Я просто не стану открывать ему дверь. Он подождет и уедет. Но если он будет жать слишком долго, то мне это совсем ни к чему. Почему именно сейчас?» Вика беспомощно развела руками и прислушалась к биению сердца. Ей казалось, что она падает в пропасть. Вика совсем не боялась потерять Павлика — напротив, она ведь уже давно мечтала о разрыве, но почему именно сейчас, именно в эту минуту? Так неожиданно, так грубо нарушить эти волшебные мгновения. Выяснение отношений со старым любовником на глазах у нового скорее всего приведет к потере и того, и другого. Рассуждения о синице в руках и журавле в небе были совсем неуместны. «Этого не может быть!» — в который раз с отчаянием подумала Вика и снова с опаской посмотрела в окно.

… Туман рассеялся в одно мгновение — Вика провожала глазами совсем другого, чужого и незнакомого мужчину, который захлопнул дверцу серебристой машины и направился в другой подъезд. Это была совсем не та машина — «Жигули» десятой модели, а у Павлика был «мерседес». Странно, как это она могла перепугать. Вика вздохнула и попыталась успокоиться. У нее ничего не получилось. На лице блуждала глупая улыбка, а сердце продолжало стучать в бешеном ритме, когда она снова увидела Александра, который, теперь уже с пакетом в руках, возвращался назад. «Завтра, — решила она, — завтра же поговорю с Павликом. В любом случае, что бы ни случилось — завтра. Пора покончить с этим маскарадом». От этих мыслей стало немного легче, и все же Александр заметил перемену, произошедшую с Викой в его отсутствие.

— Что-то случилось? — Он внимательно смотрел в глаза, и Вика с трудом выдержала этот пристальный взгляд.

— Что со мной могло случиться за десять минут? — стараясь казаться равнодушной, спросила она, в глубине души поразившись его проницательности. — Я даже одеться не успела.

— Это преждевременно. — Он привлек ее к себе лишь на мгновение, и она шутливо отстранилась:

— Как айсберг в океане! Пусти, сначала согрейся немного!

Весь вечер они сидели за столом, напротив друг друга, глядя в глаза, тихо разговаривали, улыбались, слушали музыку, пили шампанское и ели фрукты. Вика почти не вспоминала о глупом недоразумении, произошедшем во время недолгого отсутствия Александра. Он остался ночевать и ушел только утром, на прощание усыпав ее лицо мелкими поцелуями и пообещав позвонить после обеда.

Вика проснулась от солнечного света — узкий луч пробивался сквозь зашторенное окно и играл с ее ресницами. Она перевернулась на другой бок и почувствовала, что проснулась. Вчерашний день не казался ей сном — в глубине души жила радость, которую Вика ощутила, еще не проснувшись и даже не поняв, чем она вызвана. Что-то хорошее, хорошее и важное, — и только легкий привкус горечи, вызванный чем-то смутным и непонятным.

Только после душа и легкого завтрака она наконец все вспомнила и поняла — и свою радость, и горечь, которая постепенно, но очень настойчиво вытесняла собой остальные чувства. Это была даже не горечь, а какая-то смутная тревога, ожидание чего-то неотвратимого. Вика знала, что ее так тревожит — предстоящий разговор с Павликом. Несколько раз она в полной нерешительности замирала перед телефонным аппаратом, брала трубку в руки и снова опускала ее, не зная, какими будут ее первые слова. Закуривала, садилась у окна и раздумывала над предстоящим разговором. Стрелка настенных часов медленно совершала свой привычный путь. Вика выкурила уже четвертую сигарету, поднялась с табуретки — и в этот момент телефон зазвонил сам. Подняв трубку, она услышала именно тот голос, который ожидала услышать.

— Викуля?..

— Да, Павлик, я слушаю. Привет.

— Привет, моя радость. — Голос был совсем близко, как будто Павлик разговаривал в соседней комнате. — Ну как ты вчера отдохнула?

— Замечательно, — искренне ответила Вика и почему-то устыдилась и свой искренности, и двусмысленности ответа. Все-таки она не любила ложь. «Скорее бы», — подумала она и спросила: — Ты сегодня ко мне заедешь?

— Конечно, — Вика отчетливо представила себе, как широко он улыбнулся, как заиграли искры в его прозрачных глазах, превратившихся от улыбки в едва различимые узкие щелочки, — конечно, заеду, радость моя. Знаешь… Я вчера весь вечер о тебе думал.

— Да? — равнодушно спросила Вика, и он подхватил, совсем не заметив этого равнодушия — в принципе обычного для Вики:

— Да! Весь вечер, родная моя… Так соскучился.

Голос у Павлика был грустным. Вике было жаль портить ему настроение. И все же — сегодня. Сегодня, или это никогда не закончится. Вика осмотрелась вокруг. Книги, компакт-диски с любимой музыкой, снова книги — все то, чем была наполнена ее жизнь почти десять лет. Больше ничего не было. Это по большому счету была вовсе не ее жизнь, а жизнь книжных персонажей. Сублимация жизни. Теперь все будет по-другому. Вот он — вчерашний день, он был, он ей не приснился! На журнальном столике продолжали стоять неубранные вчера высокие хрустальные фужеры, остатки фруктов, пепельница. Два хрустальных фужера, смятая постель… Это было, и Вика постарается сохранить в памяти этот вечер, она сделает все для того, чтобы он стал началом ее новой жизни.

— Или, хочешь, пойдем в «Лазурный берег». — Вика, очнувшись от своих мыслей, снова услышала голос Павлика. Кажется, он что-то говорил про новый, совсем недавно открывшийся ресторан в центре города. Вика задумалась: может быть, и правда стоит перенести этот разговор на нейтральную территорию? Но только представив, что сейчас ей придется одеваться, накладывать на лицо косметику, Вика сразу отказалась от этой идеи.

— Нет, Павлик, лучше дома.

— Ну, дома так дома, — просиял Павлик на том конце провода, — я прямо сейчас.

— Прямо сейчас? — Вика не ожидала увидеть его так скоро. К тому же ей не хотелось, чтобы Александр позвонил в его присутствии. — Давай часа через полтора. Мне хочется немного подремать.

— Подремать? — переспросил Павлик. «Эта дурацкая, вечная привычка — все переспрашивать. Как будто не слышит или не знает, что ответить», — раздраженно подумала Вика и не стала ничего отвечать. Но Павлику — она это прекрасно знала — и не требовался ее ответ. Он переспрашивал просто по привычке.

— Конечно, солнышко. Ты, наверное, не выспалась. Поздно вернулась вчера?

В голосе — игривые нотки. Как будто он ее подружка, а не любовник, черт возьми! И вот так всегда. Она — маленькая девочка, он — зрелый, опытный, заботливый, сквозь пальцы смотрящий на ее детские забавы, все прощающий, на все согласный. Слабоумный сентиментальный старик. Не хочет, всеми силами не хочет таким казаться — и тем не менее другого впечатления не производит.

— Знаешь… Давай потом поговорим.

Вика не могла сейчас сказать ему о том, что вчера она вообще никуда не уходила, а врать не хотелось — проще было замять разговор.

— Значит, часа через полтора? — спросил Павлик.

Вика лениво кивнула, а он, словно увидев ее кивок, продолжил допытываться:

— Что тебе привезти? Мороженого хочешь? Апельсины?

— Звезду с неба! — ответила она, не сумев скрыть издевку в голосе.

Павлик стоически хихикнул, и Вика почувствовала, как сдавило виски от боли. Так всегда. Порой ей казалось, что даже если она будет его бить, он все равно будет улыбаться, преданно и страстно смотреть в ее глаза и улыбаться.

— Для тебя все, что хочешь, моя радость…

Вика больше не выдержала его отеческого тона и, через силу попрощавшись, повесила трубку. Часы показывали половину первого — в течение часа Александр должен был позвонить. А это значит, что предстоящий вечер снова будет волшебным и необыкновенным, совсем не похожим ни на один из тех вечеров, которые проводила она, тоскуя в этом книжном заточении, почти десять лет. Бесчисленное количество скучных вечеров — как анфилада пустых комнат с погасшим светом.

— Теперь все будет по-другому, — произнесла она вслух, обращаясь в пространство, и прилегла на кровать. Белье еще хранило запах одеколона, который всю ночь сводил ее с ума. Она медленно застелила постель и направилась было к журнальному столику. Нужно было помыть фужеры, убрать несъеденные дольки ананаса и апельсинов, выбросить пустую бутылку из-под шампанского. Но внезапно какой-то суеверный страх остановил Вику. Она застыла в нерешительности, умом понимая, что все это глупости, но так и не решаясь нарушить эту картину, которая так живо и явственно напоминала ей о прошедшей ночи.

«Глупости… я просто старею», — подумала она, но продолжала стоять в нерешительности возле стола. В это время в сознании созрела новая и совсем неожиданная причина оставить в неприкосновенности этот памятник вчерашней любви. Вика подумала, что журнальный столик с остатками романтического ужина может сослужить ей добрую службу в предстоящем разговоре с Павликом. Ведь это — улика, неоспоримое доказательство ее вчерашней измены, молчаливый свидетель присутствия в доме другого мужчины. Как запах — только нечто более определенное, не вызывающее сомнений. Может быть, и не понадобится слов…

Ее размышления были прерваны телефонным звонком. Вика схватила трубку и услышала долгожданный голос — еще вчера она его не сразу узнала, а теперь он казался ей самым родным на свете.

Они проговорили, совсем не заметив этого, почти час — о солнце, о погоде, о музыке, о вчерашнем вечере и о том вечере в кафе. Обеденный час, после которого Александр был вынужден попрощаться с Викой, подошел к концу.

— Послушай, если ты не против, я заеду к тебе часа через два. У нас на сегодня почти нет работы, так что я могу уйти пораньше.

Под ложечкой засосало — это было слишком рискованно. Конечно, в это время Павлика может уже и не быть здесь, но, с другой стороны, кто знает, как все может сложиться? Вика предполагала некоторую истеричность натуры у своего стареющего любовника, а в данной ситуации она вполне могла проявиться со всей интенсивностью. Поэтому Вика не могла предсказать, что ожидает ее сегодня днем или даже вечером… Всякое могло случиться.

— Послушай… — произнесла она раздумывая. Нерешительность в ее голосе сразу послужила для Александра сигналом к отступлению.

— Я все понял, — ответил он, как показалось Вике, без малейшего подозрения в голосе. Ответил как-то беспечно, как отвечает маленький ребенок, совершенно искренне считающий, что он все понимает во взрослых делах. — У тебя другие планы.

— Да, то есть не совсем… — Вика немного запуталась, все еще не решаясь отменить встречу и не решаясь ее назначить. — Послушай, может быть, ты перезвонишь мне часов в шесть… Тогда я точно буду знать.

— Хорошо, я перезвоню тебе в шесть часов, — сразу же согласился он. — Знаешь, сколько времени мы разговаривали?

— Сколько?

— Шестьдесят восемь минут. Мой обеденный перерыв закончен… Я тебя целую.

— Александр, подожди! — Вика громко рассмеялась в трубку, а он долгое время молчал, не понимая причины ее бурного веселья. — Скажи мне хотя бы… скажи, где ты работаешь. И кем! Я ведь не знаю…

Он улыбнулся в ответ — она это почувствовала.

— Так странно — кажется, мы знаем друг друга сто лет, и все же мы почти ничего не знаем друг о друге. Я работаю программистом в одной фирме по продаже компьютерной техники. А ты?

Вопрос застал Вику врасплох. Лучше бы он об этом не спрашивал.

— Почему я должна где-то работать? — шутливо поинтересовалась она.

— Все где-то работают, — ответил он все так же беспечно, по-детски. — Извини, Вика, мне правда пора. Целую сто раз!

— И я тебя. — Вика облегченно вздохнула, поняв, что ей не придется отвечать на вопрос, не слишком для нее приятный.

Повесив трубку, Вика снова оказалась перед дилеммой, мучившей ее час назад. Убирать — или не убирать? Суеверный страх, парализовавший ее движения, улетучился — будто и не было вовсе. Она улыбнулась своему детскому испугу, своей наивной мистификации, но снова подумала о том, что журнальный столик может послужить неплохим союзником в разговоре в Павликом. Возможно, Вике придется только кивком головы подтвердить его подозрения, и все. Он уйдет, и больше не будет никакого Павлика, ни сегодня, ни завтра — никогда. Она устроится на работу и будет свободно и спокойно, ничего не опасаясь, любить Александра. Сашку, как она его называла.

«Любить Сашку, любить Сашку», — как заклятие твердила она, впрочем, совсем не замечая, что говорит вслух, ходила по комнате, присаживалась в нетерпении, потом стояла возле окна, ожидая с минуты на минуту появления Павлика. Почему-то вспомнился первый вечер в ресторане.

Павлик был одет с иголочки, казался подтянутым и юным. На Вике было платье из темно-синего бархата. Он привел ее в самый шикарный ресторан в городе — в те времена рестораны с национальной кухней были в их городе большой редкостью. Вика, уже давно освободившаяся от комплексов по поводу этикета, от души смеялась, пытаясь поймать пищу палочками. Павлик ел серьезно, тщательно пережевывая, смотрел на Вику с робкой улыбкой, а потом внезапно рассмеялся, широко, открыто, беззастенчиво. Они смеялись в два голоса, а потом, словно по сигналу, как старательные ученики, снова взялись за палочки и принялись добросовестно осваивать технологию поглощения пищи по-китайски. Вика помнила официантов — узкие глаза-щелочки на лице каждого делали их всех родными братьями. Вика, слегка захмелев, сказала об этом Павлику, и он ответил, что думает то же самое. Музыка тоже была совершенно необычной. Вика смотрела по сторонам, изредка бросая взгляды на Павлика, который тогда был для нее Павлом Анатольевичем, и думала, что ей нужно, наверное, побольше выпить — иначе она просто не сможет лечь в постель с мужчиной, который старше ее на двадцать с лишним лет. Он что-то рассказывал, почти не умолкая. Вике было смешно, она смеялась до слез и думала — какой он замечательный, этот Павел Анатольевич, просто прелесть, душка. Она почти влюбилась в него, как влюбляется младшая сестра в своего старшего брата, и все же до самой последней минуты не могла поверить, что ляжет с ним в постель…

На мгновение Вике показалось, что она слышит ту музыку, что звучала два года назад в китайском ресторане. И в ту же секунду она увидела, как серебристый «мерседес», вынырнув из-за поворота, притормозил возле подъезда. Открылась дверца, взвизгнула сигнализация. Вика отпрянула от окна.

«Сейчас, — подумала она, — это не будет слишком долго. Минута… Может, пять минут. Он заходит и видит. Это как укол, нужно просто зажмуриться…»

Она остановилась в дверном проеме и огляделась вокруг. Вот он, журнальный столик. Два фужера, конфеты, фрукты. Сейчас он это увидит, и… Вика вдруг так отчетливо представила себе, как он все это увидит. Она словно смотрела вокруг не своими, а его глазами. И в этот момент ей стало страшно. Она внезапно ощутила себя на двадцать лет постаревшей, одинокой, влюбленной, соскучившейся, ожидающей только одного — поцелуя…

— Господи, какая же… какая же ты тварь! Дура! Разве можно вот так, сразу! За что? Что он тебе сделал?!

Лихорадочно метнувшись на кухню, она достала из ящика большой полиэтиленовый пакет, снова вернулась в комнату и принялась быстро складывать в пакет все остатки вчерашнего ужина — вместе с фужерами, которые теперь казались ей особенно зловещими. В этот момент Вика услышала, как в дверь позвонили. Смахнув со стола остатки апельсинов, она снова бросилась на кухню, запихала пакет под мойку, закрыла дверцу, снова понеслась в комнату. Звонок настойчиво повторился. Вика схватила журнальный столик и быстро поставила его к стене, смахнула невидимую пыль, лихорадочно огляделась по сторонам, подбежала к зеркалу. Сделав еще несколько бесполезных движений, она включила телевизор и наконец помчалась открывать дверь.

— Викуля!

Едва переступив порог, он сгреб ее в охапку, и Вика с трудом увернулась от поцелуя в губы.

— Один день тебя не видел, а кажется, целый месяц. Ты спала? Почему долго не открывала?

— Я телевизор смотрела. Наверное, сразу не услышала.

— Телевизор смотрела, — повторил Павлик, — ну иди ко мне скорей, радость моя…

Вика поспешно ретировалась в комнату, сделав вид, что не услышала его последнего восклицания. Она пыталась вспомнить слова, с которых должен был начаться этот разговор — она ведь все продумала, — и теперь почему-то не могла вспомнить. Усевшись в кресло, она уставилась в экран телевизора. Там совсем некстати показывали какую-то детскую передачу. Павлик зашел в комнату, уселся на ковре у ее ног, взял ее ладони в свои, легонько сжал и принялся внимательно следить за тем, что происходит на экране.

Ситуация с каждой минутой становилась все более глупой. Вика не произносила ни слова, а Павлик, видимо, всерьез подумавший, что она увлечена событиями, происходящими на телеэкране, внимательно, слегка нахмурив седеющие брови, смотрел телевизор. «Пялимся в этот чертов ящик как два идиота. Зачем?!» На экране появилось веснушчатое детское лицо — девочка лет восьми, не осознавая еще, что кокетничает, поджала нижнюю губу, повела глазами из стороны в сторону и, улыбнувшись наконец простой детской улыбкой, принялась декламировать стихотворение.

— Вот ландыш белеет в затишье лесном. Глядит незабудка, склонясь над ручьем…

Смешная и очаровательная девочка не выговаривала букву «р», отчаянно заменяя ее на «л». Ямочки играли на ее круглых щечках, то появляясь, то исчезая. Вика улыбнулась — это симпатичное детское лицо, эта непосредственность и старание, с которым она декламировала четверостишие, — все это заставило ее немного расслабиться. Она скользнула взглядом по лицу Павлика. Тот сидел, почему-то нахмурившись. Словно почувствовав, поднял лицо, заглянул в глаза и тихо сказал:

— Знаешь, Вика… Я тебе никогда об этом не рассказывал. У меня ведь тоже была дочка.

В голосе его сквозила такая боль, что Вика невольно сжала пальцами его руку. От этой неожиданной нежности он словно ожил, поднес к губам Викины пальцы, прикоснулся и снова заговорил:

— Ее звали Алена. Аленушка. Маленькая, черноволосая, остроглазая. Она умерла. Ей было восемь лет. Знаешь, у меня есть ее фотография…

Он поднялся и протянул руку к своей кожаной сумке. «Не надо!» — холодея от страха, мысленно прокричала Вика, но было уже поздно. Павлик снова опустился перед ней на колени и протянул маленькую цветную фотографию, слегка помятую на концах.

— Совсем маленькая. Она даже не училась в школе. Не пошла в первый класс, потому что болела. А читать умела, и буквы писала, и числа складывала. Так хорошо, знаешь… Быстро так. Такая умница была. Аленушка.

— От чего… от чего она умерла? — спросила Вика, почувствовав, как сел голос.

— У нее было врожденное заболевание… Послушай, давай не будем об этом. Ведь правда она была очень красивой?

— Правда. — Вика разглаживала пальцами загнутый уголок фотографии и смотрела на детское лицо — темные густые волосы и глаза — светлые, прозрачные. Вылитый отец. Она сказала об этом Павлику.

— Да, Алена была похожа на меня. Ну разве что форма лица у нее какая-то особенная, ни в отца, ни в мать. А в остальном — как две капли воды.

Некоторое время они молчали. Вике казалось, что она сходит с ума. Теперь, после всего этого, просто невозможно было себе представить, как ей начать разговор. А начать его было необходимо — ведь она решила, она дала себе слово!

— Почему ты мне никогда не говорил об этом? — тихо спросила Вика.

— Тебе? — Он улыбнулся жалобной улыбкой и ответил просто: — Не хотел, чтобы тебе было грустно, родная.

Он снова поднял на нее глаза. Ничего, кроме любви, Вика в них не увидела. Грусть отступила на задний план — она затаилась где-то в самой их глубине, и теперь они светились только любовью. Сначала он целовал кончики ее пальцев, потом — запястье, долго целовал ладони, каждую линию на них… Через час Вика, уже лежа на кровати, протянула руку и незаметно для задремавшего Павлика выдернула из розетки телефонный шнур. Александр должен был позвонить в шесть, но Павлик определенно уйдет не раньше восьми. Вике не хотелось разговаривать с Александром в присутствии Павлика.

Накинув на себя халат, Вика терпеливо выслушивала прощальные слова Павлика, прислонившись к дверному косяку.

— Ты извини, Викуля. Так получается, но я не смогу прийти ни завтра, ни послезавтра. Мне нужно уехать на два дня в район. Там застряло несколько вагонов с зерном…

Вика даже не пыталась сделать вид, что слушает его. Слегка нахмурив брови, она придирчиво изучала рисунок на обоях, причудливые и непонятные извилины, рождающиеся одна от другой и теряющиеся в непонятном и бесконечном лабиринте. Маленькое табло электронных часов в прихожей показывало двадцать минут девятого. Вика зевнула.

— Ничего страшного. Я найду чем заняться, Павлик, — успокоила она его, как маленького ребенка, а про себя облегченно подумала, что по крайней мере два дня ей не придется больше никому врать, выдергивать телефонный шнур из розетки и наблюдать в окне призрак серебристого «мерседеса». Целых два дня она может совершенно спокойно наслаждаться своим счастьем. Все получилось как-то глупо — тот разговор, к которому Вика так готовилась, которого так ждала, так и не произошел между ними. Но быть слишком жестокой ей тоже не хотелось, а поэтому она не очень сильно укоряла себя за то, что смалодушничала.

Он притянул ее к себе, поцеловал в сомкнутые и равнодушные губы. Замешкавшись на пороге, достал из внутреннего кармана пальто пачку денег и молча положил на тумбочку.

Он делал это не в первый раз — за прошедшие два года Павлик регулярно оставлял ей деньги на тумбочке, когда уходил. Вика обычно молча чмокала его в щеку — этот вопрос почти не обсуждался. Павлик никогда не комментировал свои действия — он просто клал деньги на тумбочку, целовал Вику и уходил. Так было всегда. Порой Вика даже не замечала момента, когда деньги оказывались на тумбочке — деликатный Павлик умел делать это незаметно. И вот теперь…

— Павлик, — она торопливо окликнула его, схватила деньги и протянула обратно, — мне не нужно, у меня есть!

Он застыл на пороге — словно она из-за спины ударила его. Некоторое время они так и стояли, в полной тишине, потом Павлик обернулся. В его глазах, в выражении лица Вика не заметила ничего необычного — все та же преданность, отеческая забота и легкое недоумение.

— Ну что ты, Вика. Возьми, я же тебе принес. Мало ли на что может понадобиться. Прошу тебя, возьми. Ты же сама недавно говорила, что к нам приезжает какой-то театр — извини, я не помню название — на гастроли.

— Ленсовета. — Вика набрала в легкие побольше воздуха, чтобы продолжить наступление. Ей казалось, что с минуты на минуту она сорвется, выгонит его, все ему скажет. — Мне не нужны деньги, Павлик, я же сказала…

— Хорошо. — Он не дал ей договорить. Вика молча, расширенными от удивления глазами смотрела на то, как он снова берет пачку и кладет ее обратно в карман. — Если будут нужны, то ты, пожалуйста, не стесняйся, скажи…

Вика оторопело смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Она никак не ожидала, даже представить себе не могла, что он так быстро покорится, послушается ее, не станет возражать… Да что это с ним случилось?!

Но Павлик уже захлопнул за собой дверь. Вика некоторое время стояла без движения, прислушиваясь, как закрылись и снова открылись, но уже внизу, двери лифта. Ей хотелось подойти к окну и посмотреть, уехал ли он. Почему-то ей казалось, что он сейчас вернется и снова станет предлагать ей взять эти деньги, которые она теперь уже ни за что в жизни не возьмет. Но Павлик не вернулся. В вечерней тишине Вика отчетливо услышала, как заработал мотор его машины, потом звуки начали отдаляться, и все стихло. А она все стояла в прихожей, так и не понимая, что же произошло с Павликом.

Закрыв дверь на ключ, она вошла в ванную и застыла напротив зеркала, в первую же секунду ощутив прилив настоящей ненависти к самой себе. На нее смотрело чужое лицо, и все же Вика знала, что это была она. Синие, глубокие круги под глазами, растрепанные волосы, розовые пятна на бледных щеках, блестящие, словно покрытые лаком, бледные губы. Прошедшие сутки она практически непрерывно занималась любовью. Сначала — с любимым мужчиной, до исступления, а потом, после недолгого перерыва, — с тем, которого не любит и не любила никогда. Которого просто пожалела, вместо того чтобы прогнать. Тело болело, глаза слипались. Это было невыносимо.

Теперь Вике казалось, что она никогда не сможет отмыться от прикосновений Павлика. Странно, но до сих пор она не сознавала, насколько ужасно спать с мужчиной, которого ты не любишь! И это вдвойне ужасно, если твое тело еще не успело остыть от поцелуев и ласк того, другого, любимого. Но только в тот момент, когда захлопнулась дверь за Павликом, Вика смогла понять, насколько ужасно все то, что произошло.

Выйдя из ванной, она завернулась в махровое полотенце, села в кресло, закурила сигарету и тупо уставилась на телефонный шнур, который выглядывал из-под кровати. Включить телефон, дождаться звонка и провести остаток вечера и ночь с Александром… Это было просто дико. Это показалось Вике последним кругом ада. Ступить в него она не решилась, а потому телефонный шнур так и остался лежать под кроватью до наступления следующего дня.

Проснувшись рано утром, она долго сидела возле окна, смотрела, как тает ночь — темное ущелье, отделяющее один день от другого, — встречала солнце, пила кофе и курила. Легкий порыв свежего весеннего ветра выманил ее на улицу. Почти до полудня Вика бесцельно бродила по парку, расположенному неподалеку от дома, смотрела, как распускаются почки на деревьях, сидела на скамейке возле пруда, листала небольшой томик стихов, слушала птиц и голоса людей. Постепенно ей становилось легче, вчерашний кошмар уходил в прошлое, реальность обретала свои черты. На душе было уже не так мерзко, как накануне. Вернувшись, Вика распахнула в квартире все форточки, подключила наконец телефон, громко включила музыку и принялась мыть полы. Это был неосознанный порыв — вчерашний день все еще жил здесь, в этой квартире, и ей хотелось стереть последнее воспоминание о нем. Чтобы ничего, совсем ничего не осталось.

В домашних хлопотах незаметно пролетело почти два часа. Некоторое время Вика возилась на кухне, стараясь ни о чем не думать, и все же понимала, что с каждой минутой тревога ее растет. Вода в кране, казалось, производила слишком много шума. Вика закрутила кран, оставив лишь тоненькую струйку — теперь по крайней мере можно быть уверенной в том, что шум воды не заглушит телефонный звонок… Она закрыла форточку, потому что с улицы тоже доносилось слишком много посторонних звуков. Оставив в раковине посуду, она зашла в комнату, мокрыми руками сняла телефонную трубку, послушала… Гудок был — значит, со связью все в порядке. Вика снова положила трубку, поискала глазами тряпку, нашла ее и стерла мыльную пену с матовой поверхности телефонного аппарата.

В четыре часа, переделав все возможные дела, дочитав начатый накануне роман, она уже решила, что Александр не позвонит. В течение дня телефон ожил лишь однажды, но, увы, Вика услышала на том конце лишь мамин голос с давно ставшим привычным вопросом о ее самочувствии. Но именно в тот момент, когда Вика уже отчаялась и решила, что ждать больше не стоит, телефон снова зазвонил. Сняв трубку после первого же звонка, она почувствовала, как перехватило дыхание, как застучало сердце…

— Ну наконец-то, — вздохнула она, не сумев сдержаться. Почти весь день она уговаривала себя быть сдержанной в предстоящем разговоре, не проявлять эмоций, не показывать, насколько беззащитно ее чувство. И все-таки сказала именно то, что так рвалось наружу.

— Прости, я не мог позвонить раньше. И еще раз — прости.

— Еще раз — за что? — От одного звука его голоса Вика просто сходила с ума. Казалось, она может слушать его бесконечно. — Послушай, — заторопилась она, не став дожидаться его объяснений, — приходи скорее. Я жду тебя, я ужасно соскучилась, Александр!

— Я тоже соскучился, — тихо ответил он и, как показалось Вике, нахмурился. Она совершенно отчетливо видела его лицо, каждое движение губ, произносящих слова, которые долетали до нее через расстояние. — Но я уже сказал — прости. Прости, Вика, но сегодня не получится увидеться. Только завтра.

— Завтра? — Вика едва не выронила трубку из рук, услышав этот чудовищный приговор. Завтра казалось недостижимым. Двадцать четыре часа протяженностью в век. — Ты с ума сошел! Я не могу ждать до завтра!

Он не отвечал, но Вика сразу поняла, что причина его молчания совсем не в том, что он раздумывает, Приговор был окончательным…

— Да что случилось?

— Ничего особенного, — ответил он, — просто у меня на сегодня назначена встреча.

— Встреча? У тебя назначена встреча? — Вика повторяла его слова, пытаясь уловить смысл, понять наконец, что же встало между ними. — Какая встреча? С кем?

В следующую секунду она пожалела о том, что задала этот вопрос. Но было уже поздно, и ее понесло по течению, сопротивляться силе которого она была не в состоянии.

— С женой.

— С женой? Встреча с женой? Так ты…

— С бывшей женой.

— Так ты женат?!

Она слышала и не слышала его, натыкаясь на каждую фразу, как натыкаешься в темноте на острые углы, отпрянув, бросаешься в другую сторону и снова не находишь выхода.

— С бывшей женой, я же сказал. Мы в разводе уже…

— С бывшей женой. Да, конечно. Почему ты мне не сказал?

Она полностью напрягла слух, но не слышала ничего, кроме далеких, едва различимых гудков и слабого потрескивания.

— Почему ты мне не сказал, Сашка? Ты не слышишь меня?

— Почему… почему я должен был тебе говорить, Вика?

— Почему ты должен был…

— Да прекрати ты без конца переспрашивать! — Он внезапно взорвался, и Вика зажмурила глаза, словно в ожидании удара. — Я не должен был тебе ничего говорить. И ты меня не спрашивала.

— Я тебя не спрашивала, — чувствуя, что провоцирует новую волну раздражения с его стороны, Вика снова отозвалась эхом. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. — Его голос постепенно менялся, становясь почти неузнаваемым. — Ты и не должна была меня ни о чем спрашивать. Я ведь не спрашивал тебя…

— О чем ты меня не спрашивал?

Ее вопрос спровоцировал назревающий взрыв.

— Ни о чем! Я не спрашивал тебя, откуда этот загар… Откуда этот южный загар в конце апреля. Солярий, насколько мне известно, — не то место, которое дамы посещают в закрытых купальниках. И многое другое… Не спрашивал, откуда ты берешь средства к безбедному существованию — ведь ты, насколько я понимаю, нигде не работаешь.

По голосу было понятно, насколько неприятен ему этот разговор.

— Сашка! — Она хотела закричать, попытаться остановить его, но голос куда-то пропал. Ее шепот он не услышал.

— Ты просила позвонить вчера вечером. В шесть часов. Я не спрашиваю тебя, где ты была…

— Я была у подруги! — Вика наконец нашла в себе силы оборвать его жуткий монолог. — Я была у подруги, поздно вернулась…

— Я звонил тебе всю ночь, Вика. Всю ночь. Я сам не знаю, сколько раз набирал твой номер. Сто, двести раз… Тебя не было дома.

— Я… я была дома!

— Послушай, — он перебил ее, теперь его голос звучал спокойно и ровно — как будто бы ничего не случилось, — я не думаю, что ты обязана передо мной отчитываться. Мы с тобой… мы ведь почти не знакомы. Поэтому ложь была бы глупой, а правда не совсем уместной, да и ненужной. Разве не так?

Вика зажмурила глаза. Она не могла поверить, что все может разрушиться вот так, в один момент, что разочарование снова придет именно в ту минуту, когда она так сильно ожидала радости. Некоторое время они молчали. Вика не находила слов, мысли путались. Страх и предчувствие надвигающейся беды полностью охватили ее.

— Молчишь… Значит, я прав. Я позвоню тебе, Вика. Как только у меня будет время.

— Сашка!.. — закричала она, на минуту всерьез подумав, что сможет перекричать эти чертовы гудки, частые, монотонные, бесчувственные. Повесив трубку, она, как тряпичная кукла, спустилась на пол, закрыла лицо руками и беззвучно разрыдалась.

Узкий и прямой солнечный луч падал в комнату через окно, освещая суетливое движение невесомых, почти прозрачных частиц. Вечернее солнце светило мягко, прощаясь, успокаивало, дарило надежду на то, что завтра все будет иначе. Возможно, Вика просто пыталась себя в этом убедить, наблюдая, как медленно движется по комнате солнечный луч, становясь почти с каждой минутой все короче.

«Человек всегда должен на что-то надеяться. Без надежды жизнь не имеет смысла. Жизнь без надежды — это прошлое без будущего. А ведь человек все-таки живет тем, что впереди. Прошлое — это только опыт, это основа для будущего…» — рассуждала Вика, пытаясь убедить себя в том, что в жизни еще не все потеряно. Кажется, прощаясь, он обещал позвонить. Но сколько раз она сама точно так же абстрактно обещала кому-то позвонить, заранее зная, что звонить не станет! «Я тебе позвоню» — прекрасная отговорка для тех, кто, не собираясь поддерживать дальнейших отношений, предпочитает обходиться без их выяснения. Эти три слова, дающие надежду, могут иметь совершенно противоположный смысл: я тебе никогда не позвоню. Чаще всего так и бывает… «Глупо… Боже мой, как глупо! — в сотый раз подумала Вика, не в силах справиться с чувством досады. — Он ничего не понял, даже не пытался понять, выяснить что-то. С другой стороны, он прав — ведь мы почти не знакомы, и долгое выяснение отношений было бы неуместно. Мы почти не знакомы… А то, что я его люблю, не имеет значения».

Поднявшись, она прошлась по комнате, не задумываясь, взяла тряпку и принялась механически стирать пыль с тумбочки. Все это она уже делала, в квартире была стерильная чистота, и все же это было лучше, чем сидеть в кресле и смотреть в одну точку, упиваясь своей болью. «Позвонит или не позвонит?» — без конца спрашивала она себя и не могла найти ответа. Совершенно случайно взгляд ее остановился на собственном отражении в зеркале. Брови сошлись на переносице, образуя единую ломаную линию, глаза — как после пытки. «Черт возьми, остается только найти ромашку, сесть посреди комнаты прямо на пол и отрывать лепестки, глотая слезы. Позвонит или не позвонит? Но разве мне семнадцать лет? Ведь не семнадцать, не двадцать и даже уже не двадцать пять. Тогда почему?! Эй, дама в розовом платье, где же ты? Вернись, черт бы тебя побрал, приди мне на помощь!»

Вика откинула волосы со лба, подошла к окну и попыталась прикурить сигарету. Но спички, попавшиеся под руку, были влажными. Погасла одна, другая, третья… Вика досадливо выругалась, огляделась по сторонам в поисках зажигалки, которую так и не смогла обнаружить. Снова, все так же безуспешно, попыталась зажечь спичку — и вдруг, сама, наверное, того не ожидая, отшвырнула в сторону злополучный коробок, бросила сигарету на пол, а пачку, почти полную, безжалостно смяла в руке. Пальцы побелели от напряжения, но она все продолжала сжимать их. Другой рукой поспешно открыла створку окна и, разжав наконец пальцы, выбросила пачку на улицу.

— Я же не курю, — тихо и спокойно произнесла она вслух, — я бросила курить. Бросила. Тогда зачем мне сигареты?

Шумно и глубоко вздохнув, она закрыла окно и огляделась по сторонам. В поле зрения попал телефон. Не раздумывая она направилась к нему, набрала привычный номер телефона и вскоре услышала знакомый голос.

— Привет, Ленка. Ты что-то пропала, не звонишь. Никаких новостей?

— Новостей — куча! Ты извини меня, мне просто сейчас некогда, столько дел навалилось… Но ты узнаешь об этом первая! — торжественно произнесла Неверова, от восторга срываясь на фальцет. — Я выхожу замуж!

— П-поздравляю, — оторопев от неожиданности, слегка заикаясь, произнесла Вика, — значит, все-таки?

— Да! Да! И еще раз — да!

— А на свадьбу пригласишь?

— Конечно, приглашу, — рассмеялась Ленка, — будешь у меня свидетельницей.

— Я правда очень рада за тебя! Только, знаешь… За тобой — должок.

— Должок? Я вроде не занимала…

Впервые за последние сутки Вика искренне, от души рассмеялась. Несчастная Ленка, коммерция так сильно въелась ей в мозги, что она все воспринимает в переводе на деньги.

— Да что ты ржешь как сумасшедшая, — не вытерпела Неверова, — говорю, не занимала!

— Да я не об этом, — Вика вытерла выступившие на глазах слезы, — я о девичнике!

— О девичнике?

— Ну да, о чем же еще!

— Конечно, обязательно. А я-то думала… — Ленка наконец тоже от души рассмеялась. — Я только еще точно не знаю, какого числа у нас будет регистрация.

— Это не важно. Мы устроим девичник сегодня, — категорично заявила Вика.

— Сегодня? Да с чего это?

Некоторое время Вика молчала, надеясь, что Ленка, старая подруга, сама все поймет, и Вике не придется рассказывать ей о своем мерзком состоянии.

— Вика, у тебя депрессия… — Ленка, умница, все-таки догадалась.

— Хуже, — вздохнула Вика, — меня спасет только девичник. Ты и я — больше никого не нужно.

— А что у тебя случилось-то?

— У меня? Ничего особенного. Просто я курить бросила.

— Ты?! Бросила курить?.. — Лена наконец поняла, что Вике не слишком приятен этот разговор. И уж если она бросила курить, значит, случилось что-то невероятное. — Ладно. Ты да я да мы с тобой… И правда, ведь давненько мы с тобой не сидели, по душам не говорили. Приезжай ко мне.

— К тебе? А может, ты ко мне?

— Нет уж, — возразила Ленка, — первый прием борьбы с депрессией — выйти из дома. Сменить обстановку, вдохнуть свежего воздуха. Так что жду тебя через сорок минут. К тому же это все-таки мой девичник.

— Уже выезжаю, — покорно согласилась Вика, повесила трубку и принялась собираться.

В тот вечер у Неверовой она жутко напилась — наверное, первый раз в своей жизни выпила одна целую бутылку коньяка. А выпив коньяк, пролила море слез, наговорила кучу глупостей — и наконец почувствовала облегчение. Она порывалась уехать домой на такси, но Ленка, не сделавшая по причине своей беременности ни одного глотка спиртного, домой ее не отпустила. Вика, с трудом раздевшись, завалилась спать на Ленкиной широченной кровати красного дерева, еще несколько минут всхлипывала и бормотала, что ей нужно домой, а потом наконец заснула.

Утром нестерпимо болела голова, и все же Вика решила не злоупотреблять Ленкиным гостеприимством. Прощаясь, она сказала, что ужасно завидует Ленке.

— Ты завидуешь, что я выхожу замуж?

— Ну да, — согласилась Вика, не совсем уверенная в том, что говорит искренне, — я тоже мечтаю выйти замуж.

— Так выходи, — улыбнулась Ленка, для которой с недавнего времени все стало слишком просто.

— Выходи! — передразнила ее Вика. — За кого выходить-то? За Павлика, что ли?

— За Павлика! — рассмеялась Ленка. — А что, неплохая идея! Богатый, солидный, любит тебя, а от жены сбежит по первому же твоему слову…

— Нет уж, спасибо. Сыта по горло солидным, богатым и… Что там еще, не важно. Не хочу больше! Не нужно убегать от жены.

— Все будет хорошо, — Ленка поправила шарф у Вики на шее и внимательно, как-то по-матерински, посмотрела в глаза, — вот увидишь. У тебя все будет хорошо.

— Ты как курица-наседка, — беззлобно ответила Вика, — еще живот не округлился, а уже — мама… Ладно, прорвемся!

Спустившись вниз, Вика долго стояла возле Ленкиного подъезда, пытаясь справиться с нахлынувшим головокружением. Домой идти не хотелось. Вика даже представить себе не могла, каким будет ее возвращение туда, где за последнее время с ней столько всего случилось. Некоторое время она просто шла по улице, вперед, без цели, потом поняла, что впереди набережная, и зашагала быстрее… Но в какой-то момент остановилась как вкопанная, несколько секунд стояла на месте, смотрела перед собой — туда, где серебрилась уже совсем очистившаяся ото льда вода, а потом решительно повернула назад, прочь от воспоминаний и глупых надежд на случайную встречу.

Остановив попутную машину, Вика назвала свой адрес. Через несколько минут она уже открывала дверь ключом — нарочито медленно, потому что слышала, что там, в квартире, звонит телефон. Пальцы дрожали от нетерпения, но Вика все же заставила себя спокойно, не торопясь, повернуть ключ в замочной скважине — один, потом другой раз… Когда Вика оказалась внутри квартиры, телефон уже молчал.

…Она бесцельно ходила из комнаты в кухню, пыталась читать, смотреть телевизор. Поняв наконец, что ее не спасет ничего, кроме забытья, проглотила две таблетки димедрола, разделась и принялась ждать, когда же они подействуют. Уже находясь на грани между реальностью и забытьем, она вдруг подумала: «Кажется, я правда бросила курить… Это хорошо. Это просто замечательно!» Проснувшись на следующий день утром, она вспомнила, что ей снился Павлик.

Павлик смотрел на нее своими прозрачными глазами и снова твердил о том, как сильно соскучился. Это был уже не сон — Вика проснулась почти два часа назад, привела себя в порядок. Звонок в дверь застал ее за чтением газеты. Она снова просматривала объявления о работе — только на этот раз более внимательно. Нервно, сама того не замечая, постукивала пальцами по светлой лакированной поверхности кухонного стола, задумчиво вертела в руках ручку и что-то подчеркивала. Она даже не знала, радоваться или огорчаться тому, что ее оторвали от этого занятия.

— Ты даже не позвонил.

Она смотрела, прищурившись, как играют огоньки от лампочки в его потемневших от приглушенного света глазах. Павлик казался ей немного растерянным, и радостным, и грустным — так, наверное, выглядят поэты в минуту вдохновения. Небрежно распахнутая короткая кожаная куртка, прядь волос, неожиданно упавшая на лицо, розовый румянец на щеках — все это делало его внезапно помолодевшим, но от того еще более беззащитным.

— Я звонил, но у тебя, кажется, повреждение на линии. Сплошные короткие гудки. — Павлик без повода рассмеялся и притянул Вику к себе. — На улице уже почти лето, Викуля!

Вика позволила ему несколько раз дотронуться губами до лица, отстраненно подумав: «Повреждение на линии… Ведь такое тоже бывает. И очень часто. А я об этом даже не знала». Потом она все-таки отстранилась от Павлика и скрылась в дверном проеме. Подняв телефонную трубку, не услышала абсолютно никаких звуков.

— Да, ты прав. Повреждение на линии, — подтвердила она, наблюдая за тем, как он торопливо снимает с себя верхнюю одежду. — Интересно, это надолго?

— Сейчас позвоним, узнаем. — Павлик достал из внутреннего кармана мобильный телефон и вопросительно посмотрел на Вику: — Ты знаешь, по какому номеру можно…

— Не нужно, — она оборвала его, — не нужно ничего узнавать. Какая разница, мне все равно не нужен телефон. В крайнем случае могу позвонить из автомата.

Некоторое время Павлик молча смотрел на нее, видимо, отметив несколько необычные нотки в ее голосе, немного изменившееся выражение лица. Ни слова не сказав, опустил мобильник в карман, повесил куртку на вешалку и снова улыбнулся.

— Знаешь, Викуля, у меня для тебя новости.

— Да? — Вика отреагировала достаточно вяло, продолжая думать о своем.

— Видела дом, который строится на набережной? Одноподъездный, с двухъярусными квартирами?

— Сейчас по всему городу строятся десятки таких домов, — ответила Вика, припоминая высокий силуэт кирпичного здания, расположенного как раз напротив кафе «Андалузская лагуна». — Так в чем дело?

Они продолжали стоять в прихожей. Вика рассматривала Павлика, думая о том, что, возможно, сегодня она видит его в последний раз, и совсем не замечая того, что застыла в проходе, не давая ему возможности зайти наконец в комнату.

— Вика, мы так и будем здесь стоять?

— А что, — равнодушно прореагировала она, — здесь очень мило.

Вслед за Викой он направился в кухню и опустился напротив нее на табуретку.

— Дело в том, что этот дом уже сдан. И я покупаю в нем квартиру… Я покупаю в нем квартиру и дарю ее тебе. Ну подумай, сколько ты можешь жить в этой «хрущевке»? Трубы прогнили, батареи текут, кухня крошечная…

Павлик, наверное, еще очень долго мог бы перечислять ужасающие бытовые подробности Викиного существования, если бы она его не перебила:

— Ты с ума сошел. Я не просила тебя покупать мне квартиру. Мне не нужны такие подарки.

— Пустяки! — Павлик махнул рукой. — Послушай, родная, ведь у меня никого нет, кроме тебя. Для кого же… для кого же еще все это? Тебе не стоит отказываться, Вика. Я понимаю, это немного неожиданно…

— Да замолчи ты наконец! — Вика поднялась со своего места и встала у окна, повернувшись к Павлику спиной. Он замолчал, ошарашенный тем, что она повысила голос. В первый раз за два года этой тихой идиллии она позволила себе закричать на него. Вика и сама почувствовала себя немного неловко. Было такое ощущение, будто она отругала ребенка, который и сам не знал, что поступает плохо. Но именно в тот момент — Вика сразу поняла это — рухнул невидимый барьер, последняя преграда, которая, возможно, так и не позволила бы ей сделать то, что она собиралась сделать уже давно.

За окном стоял обычный весенний день. Солнце светило ослепительно ярко, заливая своим светом все вокруг. И вдруг Вика увидела, что деревья стали зелеными. Кажется, еще вчера не было ни одного листка, а теперь вдоль узкой асфальтированной площадки у дома тянулся целый коридор высоких зеленых исполинов. Все вокруг изменилось: еще вчера была весна, а сегодня неожиданно наступило лето. «Странно, почему-то деревья всегда становятся зелеными так внезапно. За одну ночь. Еще несколько дней люди будут смотреть на них, удивляться и радоваться, а потом зеленые деревья станут привычными — никто и не заметит, как появится и упадет на землю первый желтый лист», — подумала Вика и еще шире распахнула форточку, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат свежей зелени, смешивая свое дыхание с влажным и теплым дыханием просыпающейся земли.

Некоторое время она молчала; почему-то не хотелось сейчас, в эту минуту, показавшуюся ей по-настоящему волшебной, начинать этот тяжелый и неприятный разговор. Она обернулась. Павлик сидел за столом, низко опустив голову, и не смотрел в ее сторону. На мгновение Вике показалось, что он уже сам обо всем догадался и что сейчас, через несколько секунд, он поднимется и молча, не сказав ни слова, уйдет из ее квартиры и из ее жизни. Что ей не придется быть сильной. Вика часто казалась себе сильной; да и многие считали ее такой, даже Ленка Неверова, которая знала Вику десять лет, была абсолютно уверена в том, что подруга ее — железная женщина со стальными нервами, трезвая, расчетливая и бесчувственная… Наверное, только после импровизированного «девичника» она немного переменила свое мнение о Вике; хотя не исключено, что проявившаяся вдруг слабость подруги была списана на чрезмерное содержание алкоголя в крови.

— Извини, — Вика наконец нашла в себе силы, чтобы заговорить, — я тебе нагрубила. Но ты и впрямь сошел с ума. Как ты мог подумать…

Внезапно Вике показалось, что он ее не слышит. Перед ним на столе лежала газета с объявлениями о работе. Некоторые были подчеркнуты. «Ну и прекрасно. Просто замечательно, — подумала Вика, — может быть, этого будет достаточно?»

— Я вижу, ты просматривала объявления о работе, — наконец подняв на нее глаза, спокойно, даже немного радостно, как показалось Вике, проговорил он.

— Просматривала, — подтвердила она и замолчала, ожидая его дальнейшей реакции.

— Ну вот и хорошо, — все тем же будничным тоном произнес Павлик, — очень хорошо! Я тебя прекрасно понимаю. Надоело сидеть дома… Только почему же ты мне не сказала? Я мог бы тебе помочь.

Павлик достал из внутреннего кармана сигареты. Вика успела заметить, что пальцы его слегка дрожат. Она даже не была уверена в том, что ей это не показалось. Он огляделся вокруг и, не заметив пепельницы, поднял на Вику вопросительный взгляд.

— Я бросила курить, — ответила она на его невысказанный вопрос.

— Да? — переспросил он и снова сказал: — Очень хорошо!

— Ты меня прекрасно понимаешь, — усмехнулась Вика, начинавшая уже испытывать легкое раздражение от того, что никак не может направить разговор в нужное русло.

— Вика, — он улыбнулся, — ты правда молодец! Ты… Знаешь, я так тебя люблю. Так сильно люблю тебя, что иногда мне кажется…

Вика чувствовала, что ей необходимо было заставить его замолчать. Сделать все, что угодно, только бы не слышать этих слов, в которых — она это прекрасно знала — не было и капли лжи.

— Если хочешь, я сейчас принесу тебе пепельницу.

Не став дожидаться его ответа, она прошмыгнула в комнату и принялась рыться в буфете, почти не задумываясь над тем, что она, собственно, ищет. Через секунду она увидела, как в проходе мелькнула тень. Павлик подошел сзади, обнял, прижал к себе и принялся легонько целовать ее затылок.

— Родная, родная моя!

— Послушай… — Она отстранилась, не почувствовав ни малейшего сопротивления с его стороны.

Он отпустил ее легко, и Вика подумала, что такого с ним почти никогда не случалось. Не успев зацепиться за эту мысль, она скороговоркой принялась повторять что-то про пепельницу, которая затерялась. Павлик смотрел на нее и улыбался — казалось, он совсем не слушает ее глупой болтовни. Вику это слегка разозлило.

— Ты меня совсем не слушаешь.

— Это можно было сказать в двух словах: ты не помнишь, куда положила эту чертову пепельницу. Это не важно, Вика.

— Ты прав, — тихо отозвалась она, почувствовав напряжение от внутреннего ожидания чего-то неизбежного. Через минуту она все же поняла, что это неизбежное — жалость. Она смотрела в его голубые, полупрозрачные глаза и думала о том, что это — глаза ребенка на лице старика. Наверное, даже когда Павлику будет восемьдесят, его глаза останутся все такими же детскими, наивными и пронзительно-голубыми. Тысяча мыслей пронеслась в голове за несколько секунд. Вика думала о странном превращении мыслей в слова. Очень редко человеку удается правильно изложить словами свои чувства и переживания. Как правило, чувства, облеченные в словесную оболочку, теряют свою непосредственность, искренность. В словах — хочешь ты того или не хочешь — всегда сквозит фальшь. Как жаль, что люди до сих пор не научились понимать друг друга без слов — по одному взгляду, прикосновению… Сейчас, в эту минуту, ей больше всего на свете хотелось, чтобы Павлик все понял и не стал ее ни о чем спрашивать. Чтобы он не стал бороться, а сделал все так, как она, Вика, считает нужным.

Но он, казалось, абсолютно ничего не замечал. Он был совершенно спокоен, все так же преданно смотрел в глаза и восторженно реагировал на каждое ее слово. Вернувшись на кухню, они некоторое время разговаривали обо всяких пустяках — о погоде, почему-то о бездомных собаках, о курсе доллара и евро. Павлик неожиданно отказался от пива, решив выпить чашку чаю. Не допив и до половины, он внезапно поднялся и произнес:

— Я, наверное, пойду.

Вика от удивления потеряла дар речи.

Они встречались уже почти два года. Сколько раз за прошедшие два года Павлик приходил к ней домой? Сто, двести, а может быть, триста раз? Случалось, что Павлик никуда не спешил, несколько раз даже оставался ночевать. Случалось, что он торопился. Но еще ни разу — ни разу за все время их отношений — не случалось такого, чтобы Павлик ушел, не выполнив свой «супружеский долг». Каждый раз, когда приходил Павлик, они занимались любовью. Всегда. Иногда долго, два или три часа, медленно, лежа в постели. Иногда — быстро, почти не раздеваясь, в прихожей или в ванной, на кухне, если Павлик спешил уйти. Павлик, несмотря на возраст, в этой области человеческих отношений пока не знал проблем. Так что же случилось сегодня? Вика не могла поверить в то, что слышала. И пока она сидела, молча и удивленно глядя перед собой, он уже успел скрыться в дверном проеме…

— Павлик! — Она бросилась за ним, схватила его за плечи, развернула к себе… И сразу поняла, в чем дело. «Он все знает… Он все понял, он просто боится, что я наконец скажу это вслух! Он убегает, убегает от меня, от этого разговора…»

Некоторое время они стояли, пристально глядя друг другу в глаза. Вика первая не выдержала и опустила взгляд. И в тот же момент он тихо спросил:

— Что, надоел старик? Совсем надоел?..

Вика молчала, не поднимая глаз. Голос у Павлика дрожал, и ей вдруг захотелось крикнуть ему: не говори так, не смей быть таким жалким! Нет ничего ужаснее в жизни, чем бороться против слабого. Ведь он мужчина, он должен, просто обязан возмутиться, ударить ее, наговорить ей кучу гадостей. Все, что угодно, только не эта рабская покорность!

— Послушай, — так же тихо ответила она, — давай… давай поговорим. Пойдем в комнату.

— О чем, Вика? О чем здесь говорить? О том, что тебе двадцать восемь, а мне — пятьдесят один?

— Не в этом дело, — она закусила нижнюю губу и даже не почувствовала боли, — хотя в этом тоже. Это так сразу не объяснишь. Пойми, я тоже уже не молодая. Мне не пятьдесят, но и не двадцать. А наши с тобой отношения, они… они себя уже давно исчерпали. Я хочу, чтобы у меня в жизни тоже было что-то свое.

Вика наконец подняла на него глаза. Сотни слов, десятки заготовленных фраз в тот же момент испарились, не оставив в памяти ни малейшего следа, — она увидела, что он плачет. Плачет не так, как обычно плачут люди — в голос, роняя слезы. Он молчал, его лицо не было искажено гримасой, а глаза продолжали оставаться сухими. Но в них застыла такая ужасная боль, которую нельзя сравнить ни с чем, которую невозможно выразить даже самыми отчаянными рыданиями и стонами.

— Прости меня, — тихо сказала она и слегка коснулась пальцами его руки.

В ту же секунду он схватил эту руку и принялся осыпать лихорадочными поцелуями.

— Вика, родная, — торопливо зашептал он, не отрывая губ от ее пальцев, — я понимаю, я все прекрасно понимаю. Ты молодая, ты хочешь жить. Милая, родная моя! Так разве я… Разве я когда-нибудь ограничивал твою свободу? Ты ведь можешь вести тот образ жизни, который считаешь нужным! Хочешь работать — иди работай, хочешь сидеть дома — сиди дома! Со мной у тебя никогда и ни в чем не будет нужды! Вот и квартиру, в самом центре… — Внезапно он осекся и замолчал. Безвольно разжав пальцы, выпустил Викину руку и тихо произнес: — Да что же я… что же это я такое говорю.

Но Вика, почувствовав, что у нее наконец появился повод для гнева, тут же ядовито произнесла:

— Квартиру, говоришь? Что ж, можно. Только, если ты не против, в этой квартире я буду встречаться с любимым мужчиной. Если ты готов сделать мне такой щедрый подарок…

— Вика, — он резко оборвал ее, внезапно, в первый раз за прошедший вечер, проявив непривычную решительность, — давай не будем говорить друг другу гадости. Я совсем не хотел обидеть тебя. Ты ошибаешься, полагая, что нам нужно расстаться. Я вчера весь вечер об этом думал. Знаешь…

— Ты, — теперь настала Викина очередь перебивать, — ты думал об этом вчера? Вчера?

Она не могла понять, что ее так сильно задело. Что-то странное, неприятное, чего не должно быть… Она застыла без движения, пораженная, почти не мигая, глядя в его глаза. Именно в них она прочитала ответ на свой вопрос — и все же задала его, не в силах поверить в то, что не ошиблась в своих подозрениях:

— Этот рассказ про твою дочь… Ты знал?! Ты понял еще тогда… Так, значит, ты специально?! Ты не случайно вспомнил? Неужели?!

— Не случайно, — прошептал он одними губами, низко опустив голову, — прошу тебя, Вика. Ты слишком жестока со мной. Да, я еще в тот день… Не знаю, как тебе это объяснить. Мне было страшно. Я увидел тебя — и все понял. Я был не готов. Пойми, прошу тебя. Я был не готов к этому разговору. Я не хотел услышать от тебя эти слова. И, знаешь, если честно, я никуда не уезжал. Не было никакой командировки. Мне просто необходимо было подумать… Прости меня.

— О Боже, — Вика застонала, — неужели ты думаешь, что жалость способна…

— Нет, я так не думаю, — снова перебил ее Павлик. — Это была отсрочка. Тайм-аут. Жалость — не способна. Только любовь…

В его последних словах сквозила робкая, едва уловимая надежда. Но Вика, пораженная своим внезапным открытием, уже не пыталась быть тактичной.

— Послушай, я не понимаю. У тебя есть жена — возможно, она тебе надоела. Что ж, такое случается. Но у тебя есть куча денег. С твоими деньгами ты можешь менять женщин как перчатки. Ты можешь найти себе любовницу моложе меня. Ты можешь иметь десять, двадцать, сколько угодно… Все зависит от суммы!

Она смотрела не отрываясь в его лицо. Он весь сжался — каждое ее слово было для него равносильно удару плети. «Ну что же ты, — скомандовала она самой себе, — добей! Проведи сквозь строй — до конца!»

— Так что не теряйся. Ты вполне способен найти замену!

Некоторое время они стояли в полной тишине, глядя друг на друга. Вике казалось, что сейчас он не выдержит ее взгляда, повернется и уйдет наконец, дав ей возможность упасть на диван и разрыдаться. Но вместо этого он тихо, слегка дрогнувшим голосом произнес:

— Я люблю тебя, Вика.

— Да что же это такое, в конце концов! — Она беспомощно развела руками. — Бьешь по одной щеке, а он другую подставляет! Это ж невыносимо… Я не верю тебе! Не верю! Ты не можешь меня любить!

— Я люблю тебя, — тихо повторил он, — с того самого вечера… Ты помнишь, мы сидели в ресторане. Ты была в темно-синем платье…

— Замолчи! Сейчас не время для сентиментальных воспоминаний!

— Я знаю, — едва заметно улыбнувшись, ответил он, — они для тебя ничего не значат. Ты, наверное, и не помнишь…

— Ты не знаешь! Ты не можешь этого знать! Прекрати, замолчи сейчас же! — Вика бушевала, не в силах взять себя в руки, видя его слепую и рабскую покорность, это всепрощение, которое казалось ей неуместным и ненужным. — Ты помнишь, три дня назад я сказала тебе, что иду к подруге на день рождения? А ведь я никуда не ходила! Я была дома, здесь, с мужчиной. Я спала с ним на той же постели…

Вика не договорила, внезапно почувствовав, что переступает невидимую грань дозволенного. Удар ниже пояса она всегда расценивала как самую последнюю подлость, и не важно, кто наносил этот удар — мужчина или женщина.

Павлик как-то странно скривил губы. Если бы не глаза, словно покрытые невидимой пеленой страдания, можно было бы подумать, что Павлик широко улыбается. Уголки его губ поползли вниз — но уже через долю секунды снова вернулись наверх, и лицо приняло непроницаемое выражение.

— Я это знаю. Этот запах, который остался на постели, твои губы… Я знаю.

— Знаешь? — недоверчиво переспросила Вика. — Черт бы тебя побрал, ты все обо мне знаешь! Ты знаешь все мои мысли, все мои чувства, ты можешь предсказать наперед все мои действия… Тогда, может быть, ты скажешь мне, сколько у меня было любовников за те два года, что мы с тобой встречаемся?

— У тебя не было любовников. Ни одного. Ты изменила мне первый раз, Вика. Разве не так?

Вика молчала. Казалось, у нее не осталось сил для того, чтобы бороться. Подняв на него беспомощный взгляд, она тихо ответила:

— Так. А теперь уходи, прошу тебя, Павлик. Очень прошу тебя — уходи.

— Ты окончательно все решила? — спросил он ровным и спокойным голосом.

Вика нашла в себе силы только для того, чтобы кивнуть головой, не поднимая глаз. Павлик медленно повернулся к выходу.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, — полуобернувшись, добавил он, — прошу тебя, не стесняйся и не думай, что это тебя к чему-то обяжет.

Вика кивнула, чувствуя, как к горлу все-таки подступает неотвратимый ком. Через секунду он уже захлопнул дверь. Вика застыла на месте, прислушиваясь. Его шагов не было слышно — он, наверное, стоял с той стороны точно так же, без движения, прислушиваясь к звукам, с каждой секундой теряя последнюю надежду на то, что сейчас дверь распахнется и Вика позовет его обратно. Вика вытерла слезы, стекающие по щекам, вздохнула и беспомощно огляделась по сторонам. В окне все так же светило солнце. Она опустилась в кресло и стала смотреть, как раскачиваются в солнечной колыбели верхушки позеленевших деревьев, чувствуя, что успокаивается. Вика слышала, как заработал двигатель машины, на которой приехал Павлик, сначала громко, потом все тише и тише, с каждой секундой удаляясь… Через некоторое время шум мотора стал совсем неразличим. В этот момент Вика почему-то вспомнила одну забавную особенность своего, теперь уже бывшего, любовника. Павлик очень смешно надевал шарф. Надевая шарф, он тщательно расправлял его руками на груди, потом опускал подбородок и широко открывал рот, тем самым фиксируя шарф на шее в течение всего времени, пока накидывал на плечи пальто. Вика всегда смеялась, глядя на него в такие моменты, а он, видимо, для того, чтобы доставить ей удовольствие, нарочно затягивал процедуру.

Остаток дня прошел бестолково. Вика бесцельно ходила по квартире, что-то пыталась делать, читать, смотреть. Ничего не получалось. Глаза бегали по строчкам, не улавливая смысла — только буквы, слова, ничем, казалось, не связанные, не оставляющие в памяти никакого следа. Лица на экране — восторженные, печальные, равнодушные, чужие. «Одна. Я осталась одна. Совсем одна». Эта мысль настойчиво свербела в голове, заслоняя собой все остальное. Вика удивлялась самой себе — она даже и представить не могла, насколько ей будет тяжело. Это и в самом деле было странно — так сильно переживать из-за утраты того, что тебе никогда не было нужно, от чего уже давно мечтала избавиться. С одной стороны, она чувствовала облегчение. Но все же долгожданного чувства свободы не было. Было какое-то отупение и страх. Как будто она оказалась одна посреди океана на маленькой лодке без весел. Не было больше ни сил, ни желания бороться. Все планы, которые она строила, теперь стали казаться глупыми и наивными детскими мечтами. И только одно желание — забыть, не помнить ничего этого. Ни жалости, ни дрожи в голосе, ни этих глаз, молящих о пощаде. Оказывается, в жизни можно распланировать все, кроме чувств. Чувства — самое непредсказуемое, а потому опасное явление.

Закрыв глаза, Вика попыталась расслабиться, отключиться, не думать… Но, переставая думать о Павлике, она тут же начинала вспоминать Александра, и от этого ей становилось еще хуже. Когда она думала о Павлике, ей было ужасно жаль Павлика, а когда она думала об Александре, то начинала до слез жалеть саму себя. На какое-то время она провалилась в тяжелый сон. Потом ее разбудил телефон — молнией вскочив с кровати, она бросилась к нему, подняла трубку и услышала ровный протяжный гудок. Телефонный звонок — теперь она поняла это — ей просто приснился. Некоторое время она продолжала держать в руках трубку, словно ожидая, что она все же оживет, заговорит с ней. Потом рука ее безвольно опустилась. Она убрала с лица волосы и снова рухнула на кровать.

На улице уже стемнело. По потолку ползали белые прямоугольные блики. Из окна доносились звуки проезжающих машин. Когда они стихали, Вика слышала, как шумят листья на деревьях — те самые листья, которые появились только сегодня. День близился к концу. Легче не становилось. Вика жутко хотела курить. Казалось, одна-единственная затяжка, одна порция дыма может решить все проблемы. Сизый, голубоватый, горько-сладкий дым. Закрывая глаза, она представляла, как выпускает его изо рта ровной прямой струйкой, как эта струйка растворяется в воздухе, тает, превращаясь в туман. «Я, наверное, схожу с ума, — думала Вика, — и в этом нет ничего удивительного: в течение каких-то двух дней лишиться всего, что любила и к чему привыкла. Найти и потерять любовь, бросить курить — а ведь я двенадцать лет курила! — и расстаться с любовником, который за два года стал практически родным. Остается только сесть на диету, чтобы жизнь окончательно превратилась в пытку». А еще через некоторое время она подумала: «Все, что мне нужно, — это Сашка».

Иногда ей и самой казалось странным и непостижимым это чувство. Оно было настолько глубоким, что пугало ее. Это чувство, родившись из пустоты, росло и угрожало теперь превратить в пустоту все остальное, что было в ее жизни. Хотя теперь, заболев, она уже не могла сказать, что в ее жизни хоть что-то было. До встречи с Александром мир был окрашен в совсем другие краски. Черно-белые, контрастные, а оттого определенные. Теперь все было по-другому: у каждого цвета появились сотни оттенков, глубоких, мягких, манящих. И рядом не было никого, кто мог бы помочь разобраться. Наверное, еще месяц назад Вика рассмеялась бы в лицо тому, кто предсказал бы ей такое будущее. Она ни за что в жизни не поверила бы, что сможет вот так влюбиться — почти с первого взгляда, с первой встречи заболеть человеком настолько, что он превратится в ее навязчивую идею. Она удивлялась себе еще в тот день, когда после случайной встречи в кафе долго перебирала в памяти все подробности этого вечера. Она не могла понять, почему так ждала на следующий день его телефонного звонка, и уж тем более не могла понять, почему сбежала от него на море. Ведь это был побег — теперь Вика совершенно точно знала, что уехала с Павликом на море совсем не просто так, не из внезапных побуждений. Она как будто знала заранее… Но и это не помогло убежать от себя. Теперь, вспоминая все то, что произошло за последние несколько дней, Вика смотрела на себя со стороны и понимала, что она предчувствовала скорый конец. Возможно, именно поэтому все воспринималось намного острее. Возможно, именно поэтому в их отношениях и не было прелюдии, которая, как правило, предшествует серьезным отношениям.

Снова в сотый, а может быть, в тысячный раз она вспоминала, как прижалась в тот день к его груди, уткнувшись в теплый и мягкий ворс его свитера. Как он приподнял ее лицо и долго смотрел в глаза, как прикоснулся губами к губам — все то, что теперь стало ее прошлым. Почти тридцать лет жизни она подсознательно стремилась к этому моменту. И вот теперь он остался позади. А впереди не было ничего, кроме одиночества. У Вики даже не было возможности попытаться оправдаться перед Александром — она не знала ни его телефона, ни адреса, ни фамилии. Оставалось только одно — бесцельно бродить по улицам города, снова и снова заглядывая в то кафе, где произошла их первая встреча, и надеяться… Но этот вариант был не для Вики. Засыпая, она дала себе слово, что с завтрашнего дня всерьез займется поисками работы.

Лето наступило совсем неожиданно. Позеленевшие кроны деревьев почти сразу покрылись сероватой пылью и утратили свою первоначальную яркость. Трава, желтые, мелькающие тут и там одуванчики, темно-синяя гладь воды и солнце — везде. Солнце, каждое утро сонно выплывающее из Волги, задорно плескалось в ней весь день, отражаясь радужными ликами до самого вечера. Звезды, обсыпавшие теплое небо, говорливый ветер, птицы, летающие над водой, выкрикивающие непонятные слова, которые каждому слышались по-своему. Первые дни лета всегда обещают слишком многое, заставляют забывать о том, что есть зима и холод. Заставляют верить в то, что так будет всегда. Долгие месяцы ожидания тепла в эти дни уже кажутся смутным, далеким и очень коротким эпизодом, промелькнувшим в памяти почти бесследно. Холодный ветер, снег, часто такой красивый, и даже серые весенние проталины — все забывается, все кажется сном, когда наступает лето, когда дни становятся долгими и теплыми, а ночи пролетают незаметно.

Вика медленно шла по улице, с наслаждением вдыхала теплый воздух, то и дело с легкой улыбкой откидывая с лица пряди волос, которые, впрочем, тут же забрасывал обратно легкий игривый ветер. Ей трудно было поверить в то, что за три недели, прошедшие со времени ее разрыва с Павликом, в жизни все так сильно изменилось. Не осталось и капли сожаления — теперь, напротив, Вика ликовала, сознавая, что ей все-таки удалось сделать этот шаг.

Она почти не вспоминала Павлика. Несколько раз он звонил ей, что-то предлагал — то деньги, то устроить на работу, то просто встретиться и поговорить. Казалось, он все еще не мог поверить в то, что случилось, — как будто им обоим приснился дурной сон. Впрочем, за последнюю неделю Вика ни разу не слышала его голоса. Видимо, Павлик постепенно успокаивался, примирившись с утратой. Впрочем, возможно, он и звонил, но Вики не было дома. Несмотря на то что сама Вика практически не верила в это, она все же сумела найти себе работу.

Возможно, это была совсем не та работа, о которой Вика мечтала — хотя, с другой стороны, она почему-то никогда не мечтала ни о какой работе, — и все же это был просто грандиозный переворот в ее жизни. Она снова была в окружении людей, которые разговаривали с ней, воспринимали факт ее существования… Странно, но за последние два года Вика от этого практически отвыкла. Она была абсолютно замкнута в себе и не задумывалась над тем, что практически не общается с внешним миром. Не испытывала ни чувств, ни желаний, ни стремлений. Ее теперешние ощущения напоминали те, которые перевернули всю душу месяц назад — в тот день, когда она поняла, что любит Александра. То же ощущение свободного полета, падения в манящую и волшебную глубину.

За эти несколько дней Вика, к своему удивлению, узнала, как сильно она любит людей. Ей вдруг стали интересны такие вещи, которые раньше оставляли ее совершенно равнодушной. Она стала смотреть по телевизору обычные американские комедии, стала слушать анекдоты, посещать вечеринки, которые по поводу и без повода устраивались ее новыми знакомыми. Почти десять лет с ней такого не случалось. Она укрывалась под своим панцирем не только от чувств, но и от жизни. Впервые за долгое время Вика стала скучать дома, рваться наружу и тосковать в выходные. Работа, которую Вика сумела подыскать по объявлению, сама по себе была не слишком интересной — все то же заполнение накладных, компьютерная распечатка, немного нудные подсчеты. Что-то среднее между бухгалтером и секретарем под будничным теперь уже названием «менеджер». Но люди вокруг были просто замечательные. Вика сразу нашла общий язык и с начальством, и с коллегами по работе.

Она шла по улице и рассматривала проходящих мимо нее людей, которые щедро дарили друг другу улыбки. Немного щемило сердце — все та же боль утраченной любви еще не остыла, лишь немного притупившись. Только иногда — чаще по утрам, выходя из слабо освещенного подъезда на свет, вдохнув внезапно свежий воздух, Вика замирала, задерживала дыхание и судорожно сглатывала ком, подступающий к горлу. По-утреннему свежий, прохладный воздух, ветер, играющий листьями, серые птицы. Все отступало на второй план перед непреодолимой и страшной истиной — она его потеряла.

Человек, которого она любит, не с ней.

Они не вместе.

Все остальное — декорации к жизни, а сама жизнь проходит мимо нее.

В такие моменты она долго стояла, всматриваясь в даль, пытаясь успокоиться и снова примириться с неизбежным. Она думала о том, что душевные раны не заживают. Душа почему-то представлялась Вике вполне осязаемым органом, спрятанным где-то в глубине человеческого тела, так далеко, что его невозможно было отыскать и потрогать руками. Вика представляла себе нечто похожее на пчелиные соты — именно такой виделась ей душа. Сотни маленьких светлых ячеек, в каждой из которых живет какое-то чувство. Душа обитаема — в это Вика верила точно так же, как и в то, что она бессмертна.

Нечто похожее, почти такую же, но только более острую боль Вика испытывала в первые месяцы после того, что произошло между ней и Лерой. Тот маленький участок души, клеточка, согретая и освещенная светом любви, осталась пустой. Свет постепенно затухал, а угли еще долго тлели… Это место в душе так и осталось пустым и темным. За прошедшие годы никто не сумел занять в Викиной душе того места, которое занимала Лера. Сейчас эта клеточка души превратилась в черную пустоту, лишь изредка подающую в мозг сигналы о фантомной боли.

И вот теперь — Сашка. «Неужели со временем моя душа полностью почернеет?» — думала Вика и хмурилась, на самом деле не понимая, почему мир вокруг нее не перевернулся в тот момент, когда она его потеряла. Почему солнце все так же встает над горизонтом и катится по небу, почему поют птицы и распускаются цветы.

В тот день, проснувшись рано утром, Вика распахнула окно. Ее снова охватило это ужасное чувство. Но к концу рабочего дня она уже и не вспоминала, что утром ей было так плохо. Она шла по улице, наслаждалась солнцем, летом, с легкой улыбкой отвечала ветру, который без конца трепал ее волосы, заигрывал с ней, не оставляя равнодушной. Вика вспоминала какие-то мелочи, из которых сложился этот день. Набирая на компьютере официальное письмо, Люда, секретарь отдела маркетинга, вместо буквы «л» в имени «Галина» пропечатала букву «д», находящуюся на клавиатуре совсем рядышком. Ошибку не заметили и вывели письмо на принтер. Потом над получившимся обращением смеялись до обеда: «Уважаемая Гадина Николаевна…» Вика снова улыбнулась. В обеденный перерыв Андрей, который в отделе занимал непонятную должность — нечто среднее между курьером и грузчиком, — пытался накормить местную кошку Феньку кремом от пирожного, которое упало на пол. Фенька жила в этом здании уже давно, ее периодически подкармливали сотрудники всех офисов, находящихся на этаже. Но пирожное кошка почему-то есть отказалась. Утром в открытое окно залетел голубь и долго метался по комнате, пугая всех вокруг. Света, менеджер по персоналу, громко визжала — ей казалось, что эта сумасшедшая птица непременно в нее врежется. Прибежал сотрудник охраны и выпустил голубя в коридор. Там птица долго билась и наконец вылетела обратно в окно.

Вика вспоминала все эти мелочи и думала о том, как она могла раньше жить без всего этого. Без смеха, без шуток, без людей. Проработав две недели на новом месте, она уже получила свой первый аванс. На радостях была куплена и распита после работы бутылка шампанского.

Теперь она шла по улице, изредка бросая взгляды на свое отражение в витринах, и думала о том, что жизнь — не такая уж и безнадежная вещь. В конце концов, бесконечного, непрекращающегося счастья или радости на свете не существует. Если бы было иначе, люди быстро устали и, насытившись, перестали бы замечать вокруг себя все простое и удивительное. Воздух, солнце, листья на деревьях, улыбки…

Вика перешла улицу и спустилась к подъезду. Сквозь асфальт тут и там отчаянно пробивалась зеленая трава. Вика переводила взгляд с одного пучка на другой, все продолжая мысленно рассуждать о том, как прекрасна жизнь. И только в тот момент, когда она уже почти подошла к подъезду, она подняла глаза и застыла на месте от неожиданности.

Прямо напротив, слегка прищурившись от яркого солнечного света, стоял Александр. Стоял и молча, без улыбки, смотрел на нее. Вика остановилась как вкопанная, не веря своим глазам.

— Здравствуй, Вика!

Голос показался ей чужим и далеким, почти нереальным. Смысл простых слов не доходил до сознания. Она не могла ему ничего ответить — наверное, потому, что боялась звуком своего голоса спугнуть это видение. Он переступил с одной ноги на другую, на мгновение опустил глаза. В ту же секунду Вика вдруг почувствовала, как застучало сердце, поверив в то, что это не сон.

— Сашка?

Он снова посмотрел на нее. В его глазах она увидела тысячу сомнений и тысячу надежд. Она сразу поняла, что он растерян точно так же, как и она. Что он почти смущен и не знает, правильно ли поступил, что пришел сюда и стоит возле ее подъезда. Он не знает, рада ли она его приходу, не уверен в том, помнит ли она его, не имеет понятия, нужна ли ей эта встреча. Она может позвать или прогнать его. Он может оказаться ненужным или долгожданным. Все то, что было, было уже месяц назад. Да и было ли?

Внезапно Вика почувствовала, что ей не хватает кислорода. Такое случалось с ней достаточно часто, особенно весной, и началось, наверное, с того времени, когда она попала в ту чертову автомобильную аварию и получила легкое сотрясение мозга. Она вспомнила дорогу, убегающую из-под колес, серый асфальт, поворот и скрип тормозов. Как будто все это было вчера… «Черт возьми, почему я об этом сейчас думаю?» — пронеслось в голове.

Он продолжал молча смотреть на нее. Ей хотелось просто броситься ему на шею, вдохнуть его запах и не отпускать — никогда, ни за что в жизни не отпускать его от себя. Срастись в одно целое, стать сиамскими близнецами. Чтобы больше никогда не расставаться. Но что-то мешало ей сдвинуться с места.

— Если бы ты знал… Если бы только знал, как я ждала тебя все это время. Ты просто не представляешь! Почему так долго?

— Я думал, — тихо ответил он.

— О чем ты думал?

— О том, смогу ли жить без тебя. Оказалось, что нет.

Вздохнув, Вика наконец сделала шаг ему навстречу. Невидимый барьер рухнул — теперь они стояли друг против друга. Ничем не разделенные.

— Наверное, я просто сошла бы с ума, если бы все оказалось по-другому. Я бы просто не выдержала, Сашка. Так глупо…

— Иди сюда, — тихо позвал он, и она послушно приникла к нему, в тот же момент почувствовав, как бьется его сердце.

Поднявшись наверх, они долго стояли в коридоре, не разнимая рук, что-то говорили, перебивая друг друга, потом замолкали в один момент и снова начинали говорить, опять наперебой, смеялись и целовались. Словно охваченные лихорадкой, не в силах оторваться друг от друга, они источали одну только нежность, не думая о страсти. Вика не могла насмотреться в его глаза, а он нежно проводил ладонями по ее лицу, гладил волосы и целовал руки.

— Мы с тобой, как дети, — прошептала Вика, посмотрев на часы, — уже больше часа болтаем о пустяках. Я даже не спросила тебя: ты, может быть, есть хочешь?

Александр удивленно поднял брови.

— Есть?

В тот же момент они снова рассмеялись в один голос — поняв, насколько бессмысленной в данной ситуации кажется простая фраза.

— Я ужасно хочу есть. Я голоден как зверь. И знаешь что? У меня имеется отличная идея. Мы с тобой устроим ужин на острове.

— Ужин на острове? — Вика рассмеялась в полной уверенности, что он шутит. — На каком еще острове?

— На самом настоящем острове. Необитаемом, поскольку в последних числах мая люди еще очень редко посещают подобные места. Только ты и я.

— Да что за остров? Ты шутишь, что ли?

Она смотрела в его глаза. Никаких вопросов, никаких упоминаний о произошедшей ссоре. Словно и не было этих долгих дней…

— Наоборот, я еще никогда не был таким серьезным. Так ты плывешь со мной на остров или нет?

Некоторое время Вика молчала. Ей снова, уже в третий раз, захотелось спросить, что это за остров, не шутит ли Александр, каким образом они будут туда плыть, на чем, как они вернутся обратно… Но потом она вдруг поняла — все это абсолютно не важно. Важно только одно — они вместе. Хочет ли она плыть с ним на остров? Конечно, хочет! Так зачем задавать лишние вопросы?

— Плыву, — решительно ответила она и обхватила руками его шею, — с тобой — хоть на Северный полюс…

Он разомкнул ее руки.

— Тогда собирайся. Возьми купальник.

— Зачем? Ведь мы будем на острове вдвоем! — улыбнулась Вика.

— Ты права, — ответил он раздумывая. — Возьми что-нибудь… Да ничего не нужно брать! Пошли! Он потянул Вику за руку.

— Пошли! — Вика покорно последовала за ним улыбаясь. «Какой-то остров… Какое счастье!» Она крепче сжала его пальцы, в глубине души все еще продолжая слегка сомневаться в реальности происходящего.

Почти час они бродили по магазинам. Александр быстрыми и широкими шагами преодолевал пространство и тянул Вику за собой. Она еле поспевала за ним, громко смеясь. Они смеялись вместе. «Как дети», — еще раз подумала Вика, крепче сжав его руку. Вот так же громко она смеялась и разговаривала последний раз лет в семнадцать. В ранней юности, когда человек не слишком сильно задумывается об окружающих людях и о том, как выглядит в их глазах. Когда он смеется просто потому, что ему смешно.

— Креветки. Берем.

Одной рукой Александр тянул Вику за собой, а другой подталкивал впереди себя тележку с продуктами. Она была уже почти полной.

— Конфеты фабрики «Россия». Замечательная вещь!

Вика, согласившись, кивнула. Креветки и шоколадные конфеты казались одинаково необходимыми для счастья. Наверное, так оно и было. Они продолжали двигаться дальше.

— Сашка, остановись! Мы ведь не на вечное поселение едем.

— А что, неплохая идея. Мы будем жить на острове — вдвоем. Ты и я. Всегда.

Он остановился, притянул Вику к себе. Она обхватила его руками за шею. Через некоторое время, отдышавшись, она огляделась вокруг и громко рассмеялась. Он, проследив за ее взглядом, в ту же секунду прочитал ее мысли и подхватил смех.

— Мы целовались у полки с собачьей едой. Пошли дальше, здесь нам ничего не нужно.

Обойдя все витрины, они подошли к кассе с тележкой, полной всевозможной съедобной и несъедобной снеди, выбранной без всякого принципа. Продукты упаковали в четыре больших полиэтиленовых пакета, три из которых взял Александр. Он пытался забрать у Вики и четвертый, но она сумела отстоять свое право на участие в транспортировке сумок до лодочной базы.

— Так мы идем на лодочную базу? — задав этот вопрос, Вика снова рассмеялась.

— Что тебя так рассмешило? — Он улыбнулся в ответ. — Лодка ведь не может находиться на автомобильной стоянке, Вика! Прости, но у меня пока нет собственного вертолета. Придется плыть до острова на лодке.

Вика почему-то представила себе старую, с облезшей, вспучившейся краской, обшитую деревом весельную лодку. Такие лодки плавали на пруду в городском парке. Потом в ее воображении возникла индейская пирога.

— Что за лодка, скажи?

Он пожал плечами:

— Обыкновенная резиновая лодка. Ты никогда не плавала на резиновой лодке? Тебе все еще смешно?

— О Боже…

Все оказалось не настолько ужасно, как пытался представить ей Александр. Лодка была не резиновой и даже не весельной.

— «Прогресс-3», — прочитала Вика, — да, это не индейская пирога. Зачем ты меня пугал?

— Хотел нагнать страху, чтобы получился приятный сюрприз, — ответил Александр. Завернув брюки до самых колен и сняв носки, он столкнул катер в воду и принялся загружать в него сумки.

— Холодная вода? — спросила Вика, зябко пожав плечами.

— Нормальная, — бодрым голосом ответил Александр. — Иди сюда.

Он вышел из воды. Она послушно шагнула к нему. Он подхватил ее на руки и поставил в лодку. Вика сразу же сбросила туфли. Как и Сашка, завернула джинсы до колена и устремилась на нос. Лодка слегка покачнулась. Успев боковым зрением отметить, что Александр уже приготовился ее поймать, Вика вскрикнула и нарочно начала падать. Он поймал ее, но, не удержав равновесия, в ту же секунду свалился на дно лодки, которая от столь бурных и активных перемещений чуть не перевернулась. Вика упала на него. Она снова закричала, но на этот раз уже по-настоящему испугавшись. Замерев, почти не дыша, они ждали, пока лодка обретет равновесие.

— Сумасшедшая, — прошептал он тихо, как будто боялся, что кто-то, кроме нее, услышит его слова. — Ты ведь это специально сделала. Да?

— Да, — ответила Вика, вдыхая его запах. — Я люблю тебя. Когда же мы наконец приедем на этот чертов остров? Я не могу больше ждать. Я так хочу…

Он не дал ей договорить, закрыв губы поцелуем. И уже позже, когда лодка совсем перестала качаться, а они все продолжали лежать на самом дне, она наконец выдохнула:

— Тебя…

Вечер был золотым и по-летнему теплым — даже несмотря на ветер, не дающий покоя волнам. Ветер гнал золото, рассыпанное по воде, куда-то вперед, изо всех сил стараясь забрать с собой каждую искру вечернего солнца, растворившегося в речной глади.

— Правда, красиво? — тихо прошептала Вика, прижимаясь к Александру. В ответ он ничего не сказал, только слегка дотронулся губами до ее волос, отсвечивающих бронзой в лучах заходящего солнца.

— Любовь и солнце. Наверное, в жизни человеку больше ничего и не нужно. Я до сих пор не могу поверить в то, что это не сон. Кажется, просто невозможно быть настолько счастливой.

Они сидели на песчаном берегу, слушая шум волн. Небольшими глотками Вика пила вино из пластикового стаканчика. Этот стаканчик казался ей самым прекрасным сосудом из всех, что успело придумать человечество за всю историю своего существования. Одежда была перепачкана в песке. Мелкие песчинки поблескивали в волосах и на коже. В последние минуты перед наступлением сумерек небо казалось теплым прозрачным куполом, повисшим над землей.

— Смотри — луна, — сказал Александр. — Луна и солнце. Такое бывает?

— Наверное, бывает. Все бывает, — ответила Вика. — Я так счастлива. Поцелуй меня.

Через некоторое время солнце окончательно скрылось за потемневшей полосой горизонта. Они еще долго сидели без движения и смотрели на город, мерцающий вдалеке подвижными серебристыми огнями. Уезжать не хотелось. Через некоторое время Александр, набрав сухих веток, сумел разжечь на берегу костер. Вика, закутавшись в брезентовую куртку, оказавшуюся в лодке, сидела рядом и смотрела на его лицо, озаренное бликами пламени.

Казалось, она знала этого человека всегда. Просто когда-то давно, много лет назад, они расстались. По странной, нелепой случайности они были не вместе все это время — почти тридцать лет. И вот теперь судьба снова соединила их. И теперь они ни за что не расстанутся.

На обратном пути мотор «Прогресса» заглох. Александру пришлось грести веслами, но это, впрочем, Вику только рассмешило. Она даже помогала ему грести одним веслом. В черной воде, успокоившейся с наступлением ночи, отражались звезды. Тихий плеск, серебристые крапинки и белая пена — все, что можно было услышать и увидеть. Этого было более чем достаточно. Бросив весла на дно лодки, они позволили ей плыть по воле волн, поглощенные друг другом. Потом Александру еще очень долго пришлось грести вдоль берега против течения, чтобы добраться до лодочной станции.

Они оказались дома только в третьем часу ночи — уставшие, замученные и счастливые. Сразу же как подкошенные свалились на кровать, уверенные в том, что заснут через секунду. Но сон не приходил еще долго. Только с первыми лучами рассвета Вика почувствовала, что дыхание, которое было теперь у них общим, становится глубже. Сил не оставалось — они как будто продолжали плыть по тихой реке, поддаваясь ее желанию, растворяясь в прохладной и ласковой воде, в серебристой россыпи звезд.

Проснувшись утром, по приобретенной за короткий срок привычке, Вика приподнялась на локте и долго рассматривала лицо спящего Александра, слушала его тихое дыхание. Внезапно ей стало страшно. Она подумала, что, проснувшись, он все забудет. Он встанет и уйдет, и она его больше никогда не увидит. Странным и непостижимым казалось то, что этот человек теперь рядом с ней. Ведь Вика была абсолютно уверена в том, что потеряла его навсегда.

«Суббота, — подумала она и впервые за долгое время обрадовалась тому, что день выходной. — Какое счастье!»

Вздохнув, она перевернулась на другой бок и снова попыталась заснуть. Но близость его тела уже не позволяла ей успокоиться. Она снова рассматривала его лицо: мелкие складки вокруг глаз, губы, покрывшиеся от ветра и влаги тонкой блестящей пленкой.

Он нахмурился во сне, и она, едва касаясь, провела указательным пальцем по его лицу, словно разглаживая, отгоняя тревогу. Ей хотелось, чтобы он проснулся. Хотелось снова услышать его голос, хотелось целовать его и чувствовать его прикосновения. Но в то же время ей было жаль потревожить его сон.

— Эй, Сашка, — прошептала она. — Знаешь, я так долго ждала тебя. Столько лет… Иногда мне уже начинало казаться, что я тебя никогда не встречу. В жизни было столько всего! А я никогда и никому не признавалась в том, что продолжаю верить в любовь. Даже самой себе… Наверное, я просто боялась показаться смешной. И только теперь понимаю, что этого не нужно было бояться. В любовь нужно верить, ее нужно ждать — и тогда она придет. Обязательно придет… Ну вот, ты меня не слышишь…

Вика тихонько рассмеялась, представив себя со стороны. И в то же время она понимала, что в этих словах, которые она только что произнесла, обращаясь скорее к самой себе, нет ни единой капли фальши. Что они родились в самой глубине души. Эти слова стоили многого. Почти всей прожитой жизни…

Суббота прошла, за ней исчезло и воскресенье. Все оставалось по-прежнему. Дни, заполненные счастьем и любовью. Отключенный телефон, солнце, вечерние сумерки и звезды. Вечером они сидели на кухне и пили чай с шоколадными конфетами.

— Я хочу остаться с тобой. Навсегда, — тихо прошептала Вика и подняла на него глаза. За все прошедшее время они ни разу не говорили о том, что же будет с ними дальше. Вика, казалось, и не задумывалась над этим. Она просто сказала вслух то, о чем подумала.

Он смотрел на нее, улыбаясь, но почему-то молчал.

— Сашка, я что-то не так сказала?

Он покачал головой.

— Я люблю тебя, Вика. Я говорил тебе об этом когда-нибудь?

— За прошедшие двадцать минут — ни разу.

— Я буду говорить об этом чаще.

— И все-таки… Хорошо, давай не будем об этом.

— Давай не будем ничего загадывать. Жизнь — противоречивая вещь. Не всегда получается так, как хочется. Чаще бывает наоборот.

— Я думаю, что все зависит от людей, — убежденно ответила она, чувствуя невидимые токи сопротивления, исходившие от него.

Некоторое время они молчали. Наконец она не выдержала:

— Сашка… Это глупо. Как будто бы между нами снова что-то произошло. Мне кажется, ты хочешь меня о чем-то спросить.

— А ты — меня, — немного помедлив с ответом, произнес он.

Вика задумалась. Она знала о нем слишком мало — почти ничего. И в то же время она знала его всего. Она знала его улыбку, его глаза, знала, как он целует, знала его смех и тепло его тела. Разве что-то могло измениться от того, если ей станет известно, что за женщина когда-то занимала в его жизни то место, которое занимает сейчас она, Вика? Ничего не изменится. Он здесь. Рядом. Он любит ее — она совершенно точно знала, что любит. А прошлое — это всего лишь прошлое.

Она не ответила на вопрос. Пристально вглядевшись в его глаза, Вика поняла: что-то изменилось. Спонтанный обмен мыслями привел к первой неискренности между ними. «Только не это, — подумала Вика, — этого нельзя так оставлять…»

— Прошу тебя, не молчи. Если ты хочешь что-то узнать — спрашивай. Я отвечу.

— Глупо, — не скрывая возникшего раздражения, произнес он. — Я сам себя не понимаю. Не понимаю, зачем, для чего мне это. Со мной такое впервые. Впервые за всю взрослую жизнь. Это в шестнадцатилетнем возрасте прошлое кажется важным. Возникают какие-то претензии на собственную исключительность и прочую ерунду. Но когда человеку тридцать лет, у него не может не быть прошлого. Ты понимаешь, о чем я?

— Это нормально, — пытаясь скрыть беспокойство, ответила Вика. — Это вполне нормально. В любви каждому человеку хочется быть собственником.

— Скажи, у тебя есть кто-то?

— Ты, — ответила Вика, пристально глядя в его глаза. — У меня есть ты. Больше никого нет.

Некоторое время они молчали. Вике хотелось подойти к нему, обнять, вдохнуть его запах — но что-то мешало. Как будто бы она была перед ним в чем-то виновата.

— Мне показалось… — начал он и сразу же оборвал сам себя, махнув рукой, — не нужно все это.

— Отчего же!

Теперь какое-то другое чувство постепенно заполняло ее. Она не могла понять, откуда оно взялось — чувство, похожее на злость. Этот разговор, происходящий сейчас между ними, напоминал айсберг, большая часть которого скрыта от глаз. Двусмысленные фразы, многозначительные паузы… К чему все это, если два человека любят друг друга?

— Знаешь, Сашка… Некоторое время назад в моей жизни был еще один мужчина. Но теперь никого, кроме тебя, нет. Только ты.

Александр не отвечал. Он сидел, опустив голову, и вертел в руках чайную ложку. Вика не видела, как побледнело его лицо, она смотрела на его руки. Побелевшие пальцы дрожали от напряжения — стальная ложка медленно сгибалась пополам… Через секунду он отшвырнул ее в сторону. Ударившись о стену, она упала на пол.

— Черт! — выругался он и, поднявшись из-за стола, отошел к окну. Прикурив сигарету, выпустил ровную струйку дыма в приоткрытое окно. Вика молчала.

— Скажи, ты его любила?

— Нет. Я его не любила. Я встречалась с ним, потому что боялась оставаться одна. Потому что мне было нужно, чтобы рядом был мужчина, — просто и искренне ответила Вика.

Несмотря на то что голос ее был спокойным, сердце билось так, словно она только что пробежала спринтерскую дистанцию. Ей внезапно стало ужасно страшно. Она подумала о том, что все может измениться в считанные секунды. О том, насколько зыбко и беззащитно это внезапное счастье. Ей хотелось крикнуть о том, что она не хочет его потерять. Что она не сможет больше жить без него. Что она никогда в жизни не станет спрашивать его о прошлом. Но вместо крика смогла выдавить из себя только тихий шепот:

— Ты еще что-то хочешь узнать?

Он очень долго молчал. Вика уже решила, что он не расслышал ее вопрос. Она собиралась его повторить в тот момент, когда услышала его голос:

— А кого-то еще… ты когда-нибудь любила?

Немного подумав, Вика все так же тихо ответила:

— Любила. Я любила свою подругу.

— Что?! — Он обернулся, и его брови изумленно поползли вверх.

Вика даже не сразу поняла, почему он так удивился, а поняв, улыбнулась.

— Ты совсем не то подумал… Я ее просто любила, и все…

— Ты ее просто любила, и все? — повторил он, видимо, все еще не совсем понимая смысл сказанных слов. — То есть просто…

— Ну да, — ответила Вика улыбаясь, — просто — и все.

В воцарившейся тишине было отчетливо слышно только дыхание. Всего несколько секунд — и вдруг они в один голос рассмеялись. Вика бросилась к нему. Он прижал ее к себе и долго гладил по спине, время от времени повторяя сквозь смех:

— Просто — и все!

Когда стрелки часов сошлись на самой вершине, Александр поднялся и начал одеваться. Вика смотрела на него сквозь полуопущенные ресницы и думала о том, как она счастлива.

— Может, ты все-таки останешься?

— Не могу, — ответил он с заметным разочарованием в голосе. — Мне нужно доделать кое-какие расчеты. Обязательно. А все чертежи дома. Да и тебе завтра на работу. А я приду как договорились… В пять?

— В пять, — кивнула Вика. — В пять я уже дома. Только обещай мне, что ты больше никуда не пропадешь. Что завтра ты придешь и останешься со мной навсегда.

— Обещаю. — Он коснулся губами ее щеки. — Если бы ты только знала, как я этого хочу. Я приду и останусь с тобой навсегда.

Вика поднялась с кровати. Она ужасно хотела спать и знала, что заснет сразу же после того, как за Александром захлопнется дверь. И все же ей не хотелось его отпускать. Ей хотелось спать с ним рядом, чувствовать тепло его тела и во сне касаться губами его плеча.

— Мне страшно тебя отпускать.

— Перестань. Что со мной может случиться?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — В прошлый раз ты ушел…

— В прошлый раз все было по-другому, — возразил он, пытаясь ее успокоить.

Но Вика не успокаивалась — нервное напряжение только нарастало. Она и сама не понимала, что с ней происходит. Какое-то дурное предчувствие заставило ее вцепиться в рукав его рубашки.

— Я ведь даже не знаю, где мне тебя искать. У меня нет твоего номера телефона…

— У меня нет телефона.

Вика прижалась к нему и зажмурила глаза, пытаясь успокоиться. Когда они стояли так близко, прижавшись друг к другу, ей становилось немного легче. И все же страх не проходил — ей хотелось вжаться в него, раствориться, стать одним целым. Она прижалась сильнее и ощутила выпуклость в кармане рубашки.

— Что это у тебя? — отстранившись, она расстегнула пуговицу и залезла в карман.

— Паспорт.

— Паспорт… Ну вот и отлично, сейчас хоть адрес твой узнаю.

Она развернула паспорт и прочла адрес, вписанный в прямоугольную печать:

— Улица Артиллеристов, двенадцать, квартира сто семь… Ты живешь на окраине города?

— Я там не живу. — Он забрал у Вики паспорт и положил его в карман. — Я там просто прописан. А живу я в центре, снимаю квартиру… Перестань, слышишь. Чего ты боишься?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Я ужасно боюсь снова тебя потерять.

— Не выдумывай. Ты меня не потеряешь. Я приду завтра…

Надев куртку, он застегнул молнию.

— Ну все, я побежал.

Она приникла к нему, нашла его губы.

— Я люблю тебя…

— Мне пора, Вика.

— Да, конечно… — тихо прошептала она, чувствуя, что ее охватывает паника. «Не сейчас, — подумала она, чувствуя, что страх становится еще сильнее, — только не сейчас. Еще минуту. Всего одну минуту».

— Подожди. Скажи мне… скажи, почему ты не живешь там.

— Где?

— Ну, там, где ты прописан.

— Зачем тебе это?

— Не знаю. Просто скажи.

Вика тянула время. Она не была уверена в том, что для нее это важно.

— Там осталась жить моя бывшая жена. Мы развелись восемь месяцев назад. Я оставил ей квартиру, в которой мы жили.

— Это была твоя квартира?

— Это была моя квартира, — повторил он.

— Подожди, — почувствовав, что он отстраняется, Вика еще сильнее сжала его ладони. — Подожди, еще две минуты… У вас есть дети?

— Нет, у нас не было детей.

«Зачем мне все это? Ведь я же дала себе слово. Ведь я же знаю, что прошлое не имеет значения. Зачем я все это говорю?» — подумала Вика и все же задала, почти помимо собственной воли, еще один вопрос:

— Она красивая?

— Кто? — вздохнул он и посмотрел на Вику, как ей показалось, с легким укором.

— Твоя жена.

— Бывшая жена, — поправил он. — Вика, может быть, не надо?

— Не знаю. Скажи.

— Она обыкновенная. Ничем не лучше других.

— Но и не хуже, наверное?

— Ты ревнуешь? — Он взял ее за плечи и пристально посмотрел в глаза. — Ревнуешь, скажи?

— Я не знаю.

— Не надо, Вика. Подожди, послушай…

Он огляделся по сторонам, снова расстегнул молнию и взял Вику за руки. Подчинившись, она послушно опустилась на невысокую табуретку. Александр присел рядом с ней на корточки.

— Наверное, нам нужно поговорить. Я понимаю твое состояние, просто… просто это немного неожиданно. Мне казалось, что все это для тебя не важно.

— Мне тоже так казалось, — тихо проговорила она, — я и сама не понимаю, что это со мной случилось. Как будто оборвалось что-то внутри…

— Не бойся, — прошептал он, коснувшись губами ее щеки, — слышишь, не бойся! Несколько часов назад я почувствовал то же самое, что сейчас чувствуешь ты. Это пройдет. Спроси у меня… спроси все, что хочешь узнать.

Вика задумалась над его словами. В этот момент ей хотелось закричать, что она ничего, совсем ничего не хочет узнать. Что ей страшно и больно спрашивать его об этом. Она не хотела знать ничего — и в то же время хотела знать все, абсолютно все о его прошлой жизни. Все то, что она подавляла, внезапно вырвалось наружу. Все это время она убеждала себя в том, что прошлое не имеет значения, что важно только то, что они думают и чувствуют теперь. Но внезапно ощутила жуткую ревность к этой женщине, которая когда-то обнимала Сашку, ее Сашку, спала с ним в одной постели, пила по утрам кофе, гладила его рубашки… К женщине, которая когда-то была его женой.

— Расскажи мне, — медленно проговорила она, с трудом сдерживая нервную дрожь в голосе.

Он продолжал сжимать в своих руках ее похолодевшие пальцы.

— Да здесь и рассказывать нечего. Мы познакомились три года назад, работали в одной фирме, в соседних отделах. Обычная история… Она жила отдельно от своих родителей, снимала квартиру. Потом переехала ко мне, мы стали жить вместе. Поженились… Несколько месяцев все было нормально, потом стали отдаляться друг от друга. В сентябре разошлись.

Александр говорил тихо и медленно — Вика чувствовала, как сложно ему было подобрать слова.

— Ты ее любил?

Он долго молчал. Вика затаив дыхание ждала ответа.

— Было бы глупо ответить «нет». Конечно, я ее любил. Но это было давно. Теперь мы не вместе, мы чужие… Я люблю тебя, Вика. Тебя. Посмотри на меня!

Он приподнял ее подбородок, но она отвернулась, побоявшись встретиться с его взглядом.

— У тебя есть ее фотография?

— Было бы странно, — медленно проговорил он, — если бы я носил с собой фотографию своей бывшей жены… Ты так не считаешь?

— Я не знаю. Я, наверное, не очень хорошо сейчас соображаю. Так у тебя ее нет?

— Возможно, она у меня есть. Зачем тебе?

Вика почувствовала, как по телу пробежала дрожь.

— Значит, ты все-таки носишь с собой фотографию своей жены? Несмотря на то что она бывшая?..

— Перестань, прошу тебя. Что с тобой произошло? Ты белая как мел…

— Не знаю, — снова повторила Вика. — Ты мне не ответил, Александр.

Вздохнув, он снова накрыл своими ладонями ее пальцы.

— Я ношу ее с собой просто потому, что всегда носил. Я об этом даже не задумывался… Она всегда там лежала, я не подумал о том, чтобы вытащить ее…

— Где?

— В паспорте. За обложкой. Ты не заметила?

— Не заметила. Почему ты сказал мне? Ты ведь мог не говорить.

— Не знаю, — тихо ответил он. — Я просто сказал тебе правду.

«Остановись! — мысленно уговаривала себя Вика. — Не нужно всего этого. Это бессмысленно. Этого нет. Это — прошлое…» Но остановиться она уже не могла.

— Покажи мне ее.

— Вика, прошу тебя…

— Не разговаривай со мной, как с ребенком или с душевнобольной! — Она повысила голос. — Покажи, я хочу посмотреть…

— Но ведь это глупо. Зачем тебе?

— Покажи, — снова потребовала она и решительно поднялась с табуретки, на которую он ее усадил. — Я от тебя не отстану. Я хочу посмотреть, какая она.

Почувствовав, что она не сдастся без боя, он раздраженно вынул из кармана паспорт в темной обложке, раскрыл его на последней странице и извлек оттуда небольшую фотографию.

— Этой фотографии очень много лет. Здесь она еще девчонка. Сейчас она, конечно, совсем не такая…

Он говорил еще что-то. Но Вика уже не слышала ни одного слова.

Маленький глянцевый прямоугольник отражал тусклый свет электрической лампочки. На старой фотографии была изображена девушка.

Она стояла, полуобернувшись, у пианино. Черно-белые клавиши и удивление, застывшее в глазах. Вика очень давно не видела эту фотографию. Почти десять лет, в течение которых она запрещала себе вспоминать о Лере.

«Это конец». Мысль, промелькнувшая в сознании, была лишь хвостом кометы. Вся прожитая жизнь уместилась в одном мгновении. И вот теперь ей почти тридцать… Она стоит в тускло освещенной прихожей и держит в руке старую фотографию. Будущего нет. Прошлое — всего лишь прошлое. И только эти секунды, разделившие жизнь на две части.

— Вика!

Она вздрогнула, услышав его голос. Он смотрел на нее — человек, за эти несколько секунд ставший бесконечно далеким. Когда-то давно она любила его и верила в то, что можно быть счастливой…

Вика протянула ему фотографию.

— С тобой все в порядке?

— Конечно.

Голос изменился. Она отметила это с досадой и посмотрела на него, пытаясь казаться равнодушной.

— Ты уверена?

— Конечно, — автоматически повторила она.

Он снова сунул фотографию за обложку паспорта и убрал в карман.

— Сегодня же, торжественно тебе обещаю, я уберу куда-нибудь подальше эту чертову фотографию.

— Да, конечно…

— Да что с тобой?! — Он встряхнул ее за плечи. — Что случилось?

— Ничего не случилось. Перестань. Отпусти, ты делаешь мне больно.

Он послушно опустил руки. Вика отступила на шаг. Некоторое время они молчали. Вика не поднимала глаз. Александр безуспешно пытался поймать ее взгляд.

— Ты… может быть, ты хочешь еще что-то узнать? — осторожно поинтересовался он.

— Нет. Я ничего не хочу больше знать. Это не важно…

— Прошу тебя, Вика, скажи, что все в порядке.

— Все в порядке, — с трудом выдавила она.

— Ничего не изменилось?

— Ничего не изменилось, — монотонно повторила Вика, и в этот момент он взорвался:

— Черт возьми, я же вижу, что изменилось! Да объясни же ты, в конце концов…

— Послушай, — собрав последние силы, Вика попыталась говорить спокойно, — зря я все это придумала. Не думала, что будет так тяжело. Это пройдет.

Он долго смотрел на нее, пытаясь понять, насколько искренне она говорит. Она не выдержала его взгляда и, сделав еще одно усилие, прижалась к нему. Они долго стояли неподвижно. Сашка гладил ее по волосам, и Вика каждой клеточкой своего тела впитывала его прикосновения, вдыхала его запах. Каждая секунда казалась длиной в бесконечность.

— Ну что, все в порядке?

Она кивнула. Он поднял к себе ее лицо и легонько ткнул указательным пальцем в кончик носа. Она слегка поморщилась и выдавила из себя улыбку.

— Какие мы с тобой дураки. Ведь по большому счету прошлое не имеет никакого значения!

Она кивнула, изо всех сил пытаясь удержать на лице улыбку. Уголки губ предательски ползли вниз.

— Завтра. В пять часов.

— Да, конечно.

— Я люблю тебя.

— И я тебя.

Дверь наконец захлопнулась. Вика очень долго стояла без движения, словно окаменев. Потом медленно пошла на кухню. Собрав со стола чашки с недопитым чаем, она собиралась сложить их в раковину и вымыть. Она вспомнила, как они пили этот чай. Как Александр размешивал в чашке сахар, улыбался и смотрел на нее. Чашка выпала из рук, глухо ударилась об пол, но не разбилась. Вика подняла ее, задумчиво повертела в руках — и вдруг, размахнувшись, со всей силы бросила в стену. Чашка со звоном разбилась и разлетелась на мелкие куски. За ней вторая… Опустившись на табуретку, Вика закрыла лицо руками и разрыдалась.

Она вспоминала — долго, не торопясь, словно смакуя свою боль, восстанавливала в памяти все то, что так тщетно старалась забыть все эти годы. Каждый момент жизни. Вспоминала, как первый раз увидела Леру во дворе дома, в который они недавно вселились. Тогда им было по шесть лет. Потом они пошли в школу и как-то незаметно стали подругами. Выросли, повзрослели…

И все же мысли путались и неотступно возвращались к настоящему. К тому, что произошло несколько часов назад. Иногда Вика думала, что это — судьба, и то, что случилось, должно было случиться. Иногда ей начинало казаться, что этого просто не может быть, что все это — дурной сон. Тысячи раз она прокручивала в памяти этот эпизод с фотографией. «За что… за что мне все это?» — думала она, вспоминая лицо Александра, его глаза, губы. Это странное сплетение судеб двух людей невозможно было объяснить ничем. Вика никогда в жизни не могла подумать, что спустя девять лет после того трагического эпизода жизнь снова сведет ее с Лерой таким странным образом.

Она была уверена, что больше никогда не увидит Леру. Тогда, девять лет назад, вернувшись домой от родственников, она со страхом думала о том, что ей предстоит увидеть Леру. Она тысячи раз прокручивала в голове все возможные варианты их встречи. Как она посмотрит ей в глаза, что она будет говорить? Да и можно ли найти такие слова, которыми можно было бы объяснить все то, что чувствовала Вика?

Прислушиваясь к шагам наверху, она злилась, что громкие удары собственного сердца мешают ей расслышать эти шаги. Еще тогда, в первый день своего возвращения, Вика почувствовала, что что-то изменилось.

О том, что Лера вместе с семьей переехала, Вика узнала только на следующий день от соседей. Никто не знал нового адреса Леры. Леры как будто бы не было. Какие-то другие, незнакомые люди поселились в квартире наверху. Все это казалось Вике непостижимым и нереальным.

Она очень долго ждала, что Лерка появится. Она очень хотела — наверное, она больше никогда в жизни ничего так не хотела — объяснить Лере, что произошло недоразумение. Ведь то, что произошло, иначе, как недоразумением, назвать было нельзя… Но в такие моменты в глубине души часто поднималось и разрасталось другое чувство. Она вспоминала, как долго потом звучало в сознании это противное липкое слово — «шлюха», и ненавидела Лерку. Ненавидела за то, что та даже не попыталась ее понять, поверить ей, простить ее. Окажись Вика на месте Лерки, она бы так и поступила — выслушала, поняла и простила.

Она тосковала по Лерке и ненавидела Лерку. Так прошло несколько лет, пока Вика наконец не поняла, что нельзя жить прошлым. Все то, что было, нужно было просто принять и смириться. Смирившись с прошлым, подумать наконец о настоящем и о будущем… Со временем Вике это удалось. И вот теперь, в тот самый момент, когда она наконец поняла, что встретила свое счастье и свою любовь, ее прошлое снова выросло перед ней огромной тенью, заслонив собой все ее призрачные надежды на счастье. На простое женское счастье — быть рядом с человеком, которого любишь. И вот теперь это оказалось невозможным. Прошлое словно мстило Вике за то, что она перестала о нем вспоминать.

Это было невыносимо. Вике начинало казаться, что она сходит с ума. Снова и снова перед глазами вставали картины, которых она никогда не видела, но которые представляла себе очень отчетливо. Сашка и Лера — утром, сонные, с заспанными лицами, на кухне. Днем — счастливые, улыбающиеся, в парке или на пляже. Вечером — рядом, на диване, перед телевизором. Ночью, в одной постели…

Она словно слышала рядом с собой их дыхание. Жаркое, страстное. Лера и Сашка. Это было дико, непостижимо — и тем не менее это было так. Прошлое вернулось к ней бумерангом. Когда-то давно Лера застала ее в одной постели с человеком, которого любила, — с Кириллом. Теперь Лера ей отомстила. Лера не могла об этом знать, и все же она ей отомстила. Она причинила ей такую же невыносимую боль, которую испытала сама девять лет назад. «Но ведь я этого не хотела! Я не хотела делать ей больно, это была просто слабость! Минутный порыв, который ничем не закончился… Боже, сколько раз за прошедшие годы я повторяла эти слова!» — думала Вика.

Почему-то она вспомнила Павлика. Вспомнила его жалобные глаза, прозрачные, вечно о чем-то умоляющие. Это воспоминание на этот раз не вызвало никаких эмоций, и даже привычная жалость куда-то испарилась. Вика подумала о том, что может вернуть этого человека в любой момент. Ей стоит только набрать номер… Но именно этот человек абсолютно не был ей нужен. Ей нужен был другой, совсем другой — тот, с которым она никогда не будет вместе…

Вика твердо решила, что больше никогда не станет встречаться с Александром. Не слишком суеверная по натуре, на этот раз она была глубоко потрясена этим чудовищным совпадением и решила, что его нельзя рассматривать иначе, как предзнаменование. Да она и представить себе не могла, что сможет теперь, как когда-то, легко и открыто посмотреть в его глаза, высказать ему свои мысли, дотронуться губами до губ, ощутить влажность и прохладу кожи… Теперь между ними всегда будет стоять Лера. Всегда. И Вика ничего не сможет с этим поделать. Она будет смотреть на Сашку и видеть рядом с ним Леру. Она будет закрывать глаза и снова видеть Леру. Всегда, как и сейчас, в эти долгие часы раздумий, она будет представлять, как он касался ее губ, как он обнимал ее, как говорил ей «люблю».

Сердце сжималось от боли. Она беспомощно смотрела в пространство, не замечая, что за окном уже показались первые лучи рассвета. Тот волшебный вечер на острове теперь казался ей далеким, сказочным сном. Она перебирала в памяти эпизоды своего недолгого счастья, словно нанизывала на нитку сверкающие жемчужины. Нитка была слишком короткой…

Наступающее утро было ветреным. Ветер ворвался в приоткрытую створку окна вместе с первыми каплями дождя. Под этот грустный и неравномерный стук капель Вика наконец заснула тревожным и неглубоким сном.

Какой-то внутренний толчок заставил ее открыть глаза в тот момент, когда стрелки часов показывали уже половину девятого. Казалось, она забылась сном всего лишь на минуту — а прошло, как выяснилось, почти два часа.

— Черт! — выругалась Вика и вскочила с дивана. Через полчаса ей нужно было быть на работе.

Она пулей влетела в ванную и подставила голову под кран, одновременно выливая на нее остатки шампуня. Через пару минут она уже сушила волосы феном, который сжимала в левой руке и одновременно наносила правой рукой на ресницы тушь. В рекордный срок — двадцать четыре минуты — она собралась и выбежала из квартиры на улицу, почти сразу же сумев остановить такси.

Только в машине она немного успокоилась. Сердце больно кольнуло — в тот самый момент она вспоминала все то, что произошло накануне. За окном мелькали проезжающие мимо автомобили. Все куда-то спешили. Это всеобщее движение показалось Вике бессмысленным. Она удивилась самой себе — еще несколько минут назад она летала по квартире и думала только о том, что опаздывает на работу. Какое значение это может иметь, после того как обрушилась вся жизнь?

По стеклу стекали капли. На улице шел дождь… Вика медленно дотронулась пальцами до волос и почувствовала, что они влажные. Надо же, она даже не заметила дождя.

— Ну и погода, — словно прочитав ее мысли, бросил водитель, — а вчера — какое солнце было!

— Да, — согласилась Вика и повторила как эхо: — вчера было солнце.

Водитель, улыбнувшись, слегка повернул небольшой рычаг на панели автомобильного магнитофона. Молодой приятный мужской голос пел о солнце, море, счастье и любви. Мужчина за рулем заулыбался еще шире и принялся насвистывать мотив, который, вероятно, был ему хорошо знаком. Вика сначала пыталась отмахнуться от навязываемого ей веселья — серое небо и неритмичные звуки падающих капель в то утро намного больше подходили к ее настроению. Ей показалось странным, что простой набор музыкальных фраз, сопровождающихся банальными словами, способен вызвать у кого-то такой прилив эмоций.

— А ты что такая хмурая? — спросил мужчина, поймав ее взгляд в зеркале.

Вика не отвечала. Было бы бессмысленно пытаться рассказать этому человеку все то, что сейчас заставляло ее так мучиться. Да он бы и не понял… Гораздо проще снова забраться в свой панцирь, спрятаться от посторонних глаз, от дождя и от солнца. Пусть не узнав больше радости, но и не помня о разочаровании.

— Не выспалась, наверное! — предположил водитель.

Вика вяло улыбнулась. Ее всегда немного смешили люди, которые вот так запросто могли разговаривать сами с собой, задавать вопросы и тут же отвечать на них, как бы и не ожидая ответов от собеседника.

— Не выспалась, — согласилась она с его предположением просто ради того, чтобы хоть что-то сказать. Она действительно не выспалась. Может быть, поэтому…

Машина резко затормозила. Какой-то парень перебежал дорогу в нескольких сантиметрах от их «жигуленка».

— Черт, жить, что ли, надоело! — гневно прокричал водитель традиционную в таких случаях фразу.

— А такое ведь бывает, — тихо проговорила Вика, сама не ожидая, что станет высказывать свои мысли вслух. На ее счастье, водитель в пылу эмоций ее слов не расслышал и никак на них не прореагировал. Она вздохнула и, отвернувшись к окну, попыталась сосредоточиться на предстоящем рабочем дне. Мужчина за рулем почему-то тоже замолчал и убавил громкость, а потом и вовсе выключил магнитофон. Остаток пути они проехали в тишине, наполненной только стуком капель о стекло.

Пулей промчавшись через вертушку на проходной, Вика пешком поднялась на четвертый этаж и открыла дверь. Начальства, на ее счастье, на месте еще не было. Вике повезло, потому что обычно за опоздания сотрудникам сильно попадало. Поздоровавшись, она откинула с лица мокрые волосы, вытерла подошву о резиновый коврик и направилась к своему столу.

Через некоторое время текущие дела, требующие внимания и сосредоточенности — Вика работала с цифрами, а цифры, как известно, не терпят рассеянности, — заставили ее немного забыться. Боль притаилась где-то внутри осязаемым сгустком, она пульсировала, как пульсирует оголенный нерв, рвалась, но не могла вырваться наружу. Вика чувствовала ее, но не думала о ней, и поэтому ей было немного легче.

— Что с тобой сегодня? — тихо, почти шепотом, поинтересовалась Люда.

— А что? — Вика подняла глаза и попыталась улыбнуться.

— Ты вообще ни на что не реагируешь. Я тебя три раза окликала — ноль реакции. Николай Сергеич тут цирк показывал, ты даже не улыбнулась. Как будто не слышишь и не видишь ничего.

Вздохнув, Вика опустила глаза. Люда, секретарь отдела маркетинга, была немного моложе Вики, но у нее были муж и двое детей. Едва ли стоило пытаться объяснить Людке все то, что мучает. Да и найдется ли на свете такой человек, который смог бы ей сейчас помочь? Вряд ли…

— Не выспалась. — Вика отвела глаза, ухватившись за версию, которую так удачно подбросил ее утренний попутчик.

Люда недоверчиво посмотрела на нее, но ничего не сказала. Вика была ей благодарна за это молчание. Хотя, возможно, было бы и лучше, если бы она перестала молчать и высказала все то, что было у нее на душе, — хоть кому-нибудь, пусть даже постороннему человеку. Пусть этот человек ее не поймет — все равно мысли, облеченные в слова, становятся уже не так мучительны. Они словно разбавляются, теряя свою едкую концентрацию… Когда-то давно Вика вычитала в одной из книг выражение — «гангрена души». Страшные душевные муки, которые она теперь испытывала, были, как ей казалось, порождением именно этой неизлечимой болезни. Лекарства не существует. Неужели что-то еще может спасти, вернуть ее к жизни?

— Знаешь что, Вика. — Она вздрогнула, снова услышав голос Людмилы, и подняла глаза. — Ну что ты так испугалась… как будто я тебя бить собираюсь.

— А что, не собираешься? — Вика попыталась шутить, но глаза, как и прежде, были тоскливыми.

— Нет. — Она смотрела пристально, без улыбки. — Я просто хотела сказать тебе одну вещь… Когда-то давно мне это сильно помогло.

— Что тебе помогло? О чем ты?

— Нам только кажется, что счастье — это что-то недосягаемое. На самом деле оно гораздо ближе, чем мы думаем. И дорога к нему гораздо проще… И еще.

— Да?

— Каждый человек считает, что он должен быть счастливым. Возможно, именно поэтому многие и чувствуют себя бесконечно несчастными — просто потому, что не получили в жизни того, что, по их мнению, должны были получить. Но ведь единственная вещь, которую каждый из нас получает, не прикладывая к этому никаких усилий, — это сама жизнь, возможность существования. Солнце, которое иногда бывает так близко, что кажется, вот-вот дотронешься рукой. Бесценный дар, который мы не умеем ценить…

Все то, что Вика услышала, она слышала уже не в первый раз. Ничего, кроме чувства горечи, эти слова в се душе не вызвали. Люда говорила горячо и в то же время немного сдавленно. Вика поразилась выражению ее лица. Наверное, в жизни этой девушки не все и не всегда было гладко. Да только что с того?

— Знаешь, Люда… Ты, конечно, говоришь умные вещи. Красивыми словами. Только я сама обучалась на факультете психологии, и в жизни у меня всякое бывало… И знаешь, к какому выводу я пришла? Всем известно, что деревья, солнце, цветы, возможность дышать, ходить, видеть — все это счастье. Но такое счастье умеют ценить только инвалиды. Люди, у которых отняли ту или иную способность восприятия. А когда руки и ноги на месте, глаза видят, а уши слышат, человек хочет большего. И с этим ничего не поделаешь! Человек хочет денег, удобств, развлечений, славы, любви, секса… И чувствует себя несчастным потому, что не в полной мере обладает чем-то из вышеперечисленного.

— Возможно… Возможно, ты права, — согласилась Люда. — Я не стану с тобой спорить. Но я же вижу, что тебе очень плохо…

— Да, мне очень плохо! Мне ужасно плохо, но я ничего не могу с этим поделать! Я ничего не могу изменить, потому что прошлое не изменишь!

— Прошлое? — Люда подняла тонкие брови, заметно удивившись. — Но разве прошлое может иметь какое-то значение в настоящем? Ведь это глупо — жить вчерашним днем…

— Нет, — Вика замотала головой, зажмурилась, словно в ожидании удара, — ты меня не понимаешь, ты не знаешь…

— Эй, народ! Что-то вы сегодня расшумелись… — раздался голос из противоположного конца большой комнаты. Николай Сергеевич, программист, решил вмешаться.

Но у Вики больше не оставалось сил на то, чтобы продолжать этот бессмысленный спор. Внутренние резервы, казалось, полностью иссякли. У нее не было ни сил, ни желания с кем-то спорить, кого-то в чем-то убеждать… И уж тем более бороться. Ей хотелось сдаться — впрочем, она уже сделала это. Она сдалась еще вчера вечером, сразу же, в тот момент, когда увидела старую Лерину фотографию. Сдалась, смирившись с тем, что ей не суждено быть счастливой.

— Может, в коридор выйдем? — предложила Людмила, возбужденно сверкнув глазами. Но Викины глаза потухли, едва загоревшись.

— Нет, Люда, я…

Она уронила голову на стол и закрыла глаза. Перед глазами внезапно замелькали разноцветные искры. Они кружились, словно смерч, закручивались в длинную спираль, убегали куда-то, звали, манили за собой…

— Эй, Вика! — услышала она откуда-то издалека. Сил подняться не было — она только вяло пошевелила губами и произнесла:

— Со мной все в порядке. Я просто немного устала. Устала и не выспалась.

— Иди домой!

За окном сверкнула молния, прокатился мощный разряд грома.

— Домой? — переспросила Вика и ужаснулась. Ей показалось просто невозможным вернуться сегодня домой. Будет слишком тяжело вдыхать запах, оставшийся на постели, видеть стены, которые были немыми свидетелями их любви… Нет, домой она не пойдет. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Слишком тяжело…

— Конечно, иди домой. Отдохни, поспи. Работы почти нет. Время уже почти четыре. Что ты будешь сидеть в таком состоянии?

— Я в нормальном состоянии. — Вика попыталась сопротивляться, в то же время понимая, что до конца рабочего дня ей не выдержать. Вернуться домой она не может, пойти к родителям… Эта мысль показалась ей еще более ужасной. Почти десять лет назад случилось все то, за что она теперь вынуждена расплачиваться. Там, в родительской квартире, ей будет еще страшнее. Там она просто сойдет с ума.

Подняв голову, она беспомощно огляделась вокруг. Ее окружали лица, полные сочувствия. И все же ни одно из них ей сейчас не хотелось видеть. Она внезапно ощутила острое желание остаться одной, спрятаться, никого не видеть, ни о чем не думать, ничего не чувствовать… «Кажется, я дошла до точки. Я совершенно отчетливо и осознанно хочу умереть», — отстраненно подумала Вика и, сделав над собой усилие, поднялась из-за стола.

— Я, пожалуй, пойду, — стараясь сохранять видимое спокойствие, проговорила она.

Медленно спускаясь по ступенькам, Вика раздумывала над тем, куда она идет. Ни одного варианта ответа на этот вопрос у нее не было. «Только не домой. Только не домой и не к родителям», — твердила она как заклинание, как будто бы боялась случайно оказаться там, где ей совсем не хотелось оказаться.

— Вика! — услышала она и обернулась. Вслед за ней вниз по лестнице спускался Андрей и держал в руках огромный мужской зонт.

— Ты ведь без зонта. На, возьми мой. Намокнешь…

Вика не понимала, почему это показалось ему настолько важным.

— Спасибо, Андрей. Я сейчас остановлю машину и попрошу, чтобы меня подбросили прямо до подъезда. Не нужно, спасибо тебе…

— Как хочешь, — тихо ответил он и серьезно посмотрел в ее глаза. — Послушай, может быть…

— Не нужно. Мне сейчас ничего не нужно. В другой раз, Андрей… Спасибо тебе.

Только оказавшись на улице, Вика почувствовала облегчение. Теперь вокруг не было ни одного знакомого человека. Чужие, равнодушные лица. Но именно равнодушие сейчас было необходимо ей. Чтобы никто не замечал ее боли, не задавал вопросов, не пытался ей ничем помочь, не жалел и не сочувствовал.

Капли больно ударили ее по лицу, когда она наконец вышла из-под козырька и ступила на дорогу. Вика повернулась спиной к холодному ветру. Спина тут же намокла — словно кто-то вылил на Вику ведро воды. Она снова развернулась лицом к ветру и, зажмурив глаза, пошла вперед, почти не задумываясь над тем, куда идет.

Через несколько минут Вика была уже вся мокрая. Тушь стекала по лицу, оставляя серые дорожки, но скоро и их не осталось. Вокруг не было ни одного человека. Лишь иногда попадались люди, прячущиеся то под красным козырьком телефонной будки, то под деревом. На остановке людей скопилось достаточно много. Редкие прохожие, попадающиеся на пути, скрывались под зонтами. Сильный ветер заставлял каждого из них держать зонт под легким наклоном — так, что лица были полностью закрыты. «Люди без лиц», — подумала Вика и остановилась, внезапно почувствовав сильный озноб. Издалека приближался трамвай. Даже не посмотрев на номер маршрута, она вскочила на подножку. Пройдя в самый дальний конец вагона, она прислонилась лицом к стеклу и стала смотреть на дорогу, стремительно убегающую вдаль. Снова перед глазами мелькал асфальт, снова нахлынули старые воспоминания…

Она очнулась только в тот момент, когда кто-то тронул ее за плечо.

— Девушка, я же сказала, в депо. — Полная, большегрудая молодая женщина смотрела на нее с нескрываемым раздражением. — Это конечная. Ну сколько можно вам повторять…

Вика вышла из вагона, сначала даже не поняв, в каком районе города находится. Местность казалась абсолютно незнакомой. Но ее удивило другое — сразу же, едва оказавшись на улице, Вика поняла, что дождь здесь закончился уже давным-давно. На небе светило солнце, по-летнему теплое, припекало асфальт, который послушно изменял свой свинцовый цвет на светло-серый. Редкие лужи в его сияющих лучах казались прозрачными. Вика провела ладонью по волосам — они были мокрыми. Слегка разгладив их, пропустила между пальцами и разложила по плечам.

Она шла вперед, пытаясь сообразить, где же все-таки находится. Оглянувшись, увидела номер маршрута того трамвая, который ее сюда привез, и наконец поняла, что заехала на самую окраину. И вдруг на одной из стоящих рядком недавно отстроенных девятиэтажек она увидела надпись. Это было название улицы.

Артиллеристов, 66а. Она вздрогнула от неожиданности, а потом подумала, что скорее всего что-то перепутала. То место, где жили Александр и Лера, называлось как-то по-другому. Возможно, это была не улица, а проспект или проезд Артиллеристов, или это была улица с другим названием… Но перед глазами слишком отчетливо стоял черный квадрат печати. Артиллеристов, двенадцать… Это было то самое место. Нужно только пройти один или два квартала вперед, чтобы увидеть тот самый номер дома…

Остановившись, она застыла на месте. Мимо проходили люди — кто-то обгонял Вику, кто-то шел навстречу… Она словно находилась в движущемся потоке, став его живой частью. И теперь она могла поступить как захочет — ведь движение в этом потоке было двусторонним. Она могла повернуть назад или пойти вперед. У нее была возможность сделать выбор…

И она сделала его. Первые шаги давались с трудом — но, пройдя вперед несколько метров, она уже не понимала, как могла сомневаться. Все то, что случилось с ней, теперь показалось ей какой-то зловещей шуткой. Игрой, в которую она ввязалась не по своей воле, сама не ведая и не подозревая о том, каковы будут последствия. Вика чувствовала, что боится. Но только теперь, именно в этот момент, она впервые попыталась ответить на вопрос — чего она боится? Она впервые попыталась разобраться в себе и поняла, что не может ответить на этот простой вопрос. Она решила, что на пересечении будущего и прошлого может быть только пепел. Возможно — и даже скорее всего, — так оно и есть. И все же она должна знать, что не ошиблась. Она обязана убедиться в том, что права, прежде чем отказываться от будущего во имя прошлого. И помочь в этом ей может только один человек. Один-единственный человек на свете — Лера.

Номера домов мелькали перед глазами. Через квартал новостройки сменились старыми «хрущевками», потом всплыл высокий силуэт одноподъездного высокого дома. Сорок второй, сороковой, тридцать восьмой…

Внезапно Вика испугалась, что у нее не хватит сил. Слишком большое количество шагов отделяет ее от двенадцатого номера. Целая жизнь…

Почувствовав, что цепенеет от страха, Вика заставила себя некоторое время не обращать внимания на таблички с номерами. Она нарочно не смотрела по сторонам, все внимание сосредоточив на дороге — на просыхающих лужах, на траве, выбивающейся из-под асфальта. Но мозг — с этим она уже ничего не могла поделать — продолжал фиксировать каждое здание, совершенно четко определяя его номер. Пройдя двадцатый дом, Вика ускорила шаг. Она чувствовала — еще немного, и ей придется повернуть обратно. С каждой минутой становилось страшнее. Потом Вика побежала, изо всех сил, не обращая внимания на удивленные взгляды проходящих мимо людей. Добежав наконец до высокого многоподъездного дома, стоящего на перекрестке двух улиц, она остановилась и перевела дыхание: еще не увидев таблички с номером, Вика уже знала, что это тот самый дом, в котором теперь живет Лера.

Сто седьмая квартира, вероятно, должна была находиться во втором подъезде. Все происходило словно в тумане. Вика отыскала второй подъезд, но на двери был установлен кодовый замок. Еще пять или десять минут промедления — Вика не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она оказалась здесь. Незнакомые голоса, лестничные пролеты. Единица, ноль и семерка. Простая комбинация цифр — закодированный шифр, говорящий о том, что здесь, за этой дверью, сейчас решится ее судьба. Не дав себе времени подумать, Вика нажала на кнопку звонка.

Он прозвучал громко и пронзительно — Вика отчетливо услышала этот звук и внезапно отпрянула в сторону, увидев на двери маленькое круглое стеклышко глазка. Все, что угодно, только не это — она не хотела, чтобы Лера стояла с той стороны и разглядывала ее в этот глазок. Она обязана обеспечить себе хотя бы небольшое преимущество…

С той стороны было совершенно тихо. Вика почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. «Этого не может быть. Этого просто не может быть. Она должна быть дома — иначе все слишком бессмысленно».

Вика снова нажала на кнопку звонка, зажмурилась… А открыв глаза, увидела, как дверь распахнулась.

— Лера.

Лера была в домашнем халатике. Она всегда любила носить мягкие, теплые, уютные домашние халаты. Ничего не изменилось. Спустя десять лет перед ней стояла все та же Лера. Только глаза были уже не детскими — на нее смотрели взрослые глаза взрослой женщины… Взрослой, незнакомой и чужой.

— Вика? Ты?

Вика перевела дыхание. Она молчала, только в эту секунду осознав, что ей нечего сказать. А что, собственно, она скажет Лере? Зачем она пришла — просто увидеть, что ее бывшая подруга тоже слегка постарела? Что она по-прежнему носит дома халат? Что она продолжает ненавидеть Вику за то, что та искалечила ей жизнь?

— Лера… — Она снова выдавила из себя это имя и почувствовала, что больше уже ничего не сможет сказать. Ей было слишком трудно поднять глаза — и все же она заставила себя это сделать. Лера смотрела на нее удивленно. Кроме удивления, в первые минуты Вика ничего не смогла прочесть в этом взгляде. Они стояли друг против друга. И только потом, немного позже, Вика увидела в Лериных глазах отражение своих воспоминаний. Она видела их обеих, пятнадцатилетних, глупых, горячих, стремительных… Они стояли и думали об одном и том же.

Вика не имела понятия, сколько времени прошло с тех пор, как она произнесла Лерино имя. Было такое ощущение, что время просто остановилось, растерявшись, заметалось назад и вперед. Из прошлого в будущее, совсем позабыв о настоящем. Вика опустила глаза, снова почувствовав, как стены и потолок внезапно стали медленно смещаться… Она ухватилась за дверной косяк.

— Вика? — тревожно произнесла Лера.

— Все в порядке, — ответила Вика, стараясь побороть нахлынувшую слабость. Через минуту она окончательно пришла в себя и снова подняла глаза. Видения из прошлого исчезли — теперь Лерин взгляд снова не выражал ничего, кроме равнодушия. И именно в эту секунду Вика вдруг поняла, для чего спустя десять лет она решила увидеть свою бывшую подругу. Почему ей было так необходимо прийти сюда, что именно ей так нужно было узнать… Ей нужно было задать Лере всего лишь один вопрос — и от того, как Лера ответит на этот вопрос, зависело, имеет ли Вика право дать себе шанс на счастье.

— Зачем ты пришла? — тихо спросила Лера.

— Скажи… скажи, мне очень важно это знать. Ты счастлива?

Лера молчала. Время снова повисло — Вике казалось, что Лера молчала несколько минут или даже часов. Но возможно, еще до того, как Лера произнесла первые слова, Вика уже прочитала ответ на свой вопрос в ее глазах. Прозрачные, посветлевшие, почти ничего не выражающие чужие глаза внезапно озарились каким-то глубинным светом. Тем самым светом, который когда-то давно натолкнул Вику на мысль о сравнении этих глаз с двумя маленькими прожекторами, излучающими счастье.

— Я счастлива. Действительно счастлива. Я люблю одного человека, и этот человек любит меня. Послушай… — Лера внезапно отступила на шаг. — Да что же я… да что же мы с тобой… Ты зайди. Зайди, слышишь, Вика… Я расскажу тебе…

Вика только покачала головой. Горло так сильно сдавили подступившие слезы, что она не могла вымолвить ни слова.

— Зайди, прошу тебя… Ты даже не представляешь, сколько…

— В другой раз, Лера, — перебила ее Вика, — спасибо тебе. Я обязательно зайду. Обязательно. Я ужасно соскучилась по тебе, мне тебя не хватало. Но… только не сейчас, не сегодня. Сегодня мне нужно… мне нужно успеть… Сколько сейчас времени?

— Времени? — переспросила Лера, словно не понимая смысл вопроса. — Да какая разница…

— Прошу тебя, скажи…

— Двадцать минут шестого, — рассеянно оглянувшись куда-то в глубь квартиры, ответила наконец Лера.

— Мне нужно идти. Мне срочно нужно идти, — проговорила Вика и уже обернулась, собираясь сбежать с лестницы.

— Вика! Да остановись же ты наконец!

Остановившись, Вика медленно обернулась. Несколько секунд они стояли словно две застывшие статуи, а потом Лера стремительно бросилась вперед и прижалась к Вике, спрятав лицо у нее на груди.

— Ну не надо… не надо, слышишь… Все хорошо. Все просто замечательно… Не плачь! — Вздохнув, Вика провела ладонью по ее волосам. — Ты все такой же ребенок.

Когда она выпорхнула из машины около подъезда, часы показывали уже пять минут седьмого. Стремительно, словно вихрь, она одолевала один лестничный пролет за другим.

На площадке было темно. Только тусклый свет вечерних фонарей из узкого и пыльного прямоугольного окошка слегка освещал пространство перед квартирой.

— Черт! — выругалась Вика, от досады ударив носком ботинка о железную поверхность двери. — Ну почему?! Почему он меня не дождался! Черт!

Еще один удар — и она медленно сползла вниз по стене, опустившись на бетонный пол у двери. И в этот момент сверху послышался голос:

— Перестань бить дверь. Ей сегодня и без тебя уже досталось…

Александр стоял наверху, между этажами. По-видимому, курил у прикрепленной к перилам импровизированной пепельницы.

— От кого? — спросила она, не узнавая собственного голоса.

— От меня, от кого же еще! Я посчитал несчастную дверь виноватой в том, что ее хозяйка меня обманула.

— Сашка, — простонала Вика, — иди сюда. Прошу тебя, пожалуйста, иди ко мне…

Быстро спустившись вниз, он подошел и крепко прижал Вику к себе. По ее щекам текли слезы — теперь наконец она почувствовала, что имеет право на слабость.

— Да что с тобой, родная? Что случилось?

— Я так боялась, что не успею… Что ты уйдешь. Что я тебя больше никогда не увижу… Что это?

Глаза почти привыкли к темноте, и она с удивлением пыталась разглядеть что-то непонятное и темное внизу. Казалось, что возле ног притаилась большая черная собака.

— Сумка, что же еще! Это моя сумка. Ты ведь просила, чтобы сегодня в пять часов я пришел к тебе… Навсегда. А навсегда — это значит, мне нужно будет бриться, менять одежду…

Она снова спрятала лицо у него на груди. Некоторое время они молчали, а потом он тихо сказал:

— А я ведь тоже ужасно испугался.

— Чего?

— Того, что ты снова исчезнешь.

Вика задумалась, а потом решительно проговорила:

— А знаешь, я ведь собиралась исчезнуть.

— Шутишь?

— Нет, — Вика покачала головой, — все гораздо серьезнее, чем ты думаешь… Я тебе все расскажу. Но сначала… Сначала пообещай мне, что ты никуда не уйдешь. Что ты навсегда останешься со мной. Что ты женишься на мне…

— Ты делаешь мне предложение? — улыбнувшись, спросил он и коснулся губами ее волос.

— Да, да, я делаю тебе предложение! И только попробуй его не принять! Только попробуй! — Вика угрожающе сдвинула брови, но не выдержала и рассмеялась.

— Сначала расскажи мне, из-за чего ты собиралась…

— Нет, сначала ты скажи мне, что согласен…

— Послушай, Вика… Может быть, мы сначала войдем в квартиру? Как ты на это смотришь? Я ведь с пяти часов стою под дверью…

Воцарилась полная тишина — а потом они рассмеялись в один голос.

— Пожалуй, ты прав, — сквозь взрывы хохота ответила Вика и вставила наконец ключ в замочную скважину. — Сначала нужно войти в квартиру…