Солнечная буря

И был вечер, и было утро День второй

Инспектор полиции Анна-Мария Мелла спит беспокойным сном. Небо закрыто облаками, в комнате кромешная тьма. Словно Бог возложил десницу свою на город, как ребенок накрывает ладонью убегающее насекомое. Теперь никто не убежит, не скроется.

Не просыпаясь, Анна-Мария мотает головой, пытаясь сбросить с себя голоса и лица вчерашнего дня, пробравшиеся в ее сон. Ребенок сердито брыкается в животе.

В этом сне прокурор фон Пост наклоняется над Санной Страндгорд и пытается добиться ответа, которого у нее нет. Он давит на Санну и угрожает допросить ее дочерей, если она не будет говорить. И чем сильнее он настаивает, тем больше она закрывается. Под конец она уже совсем ничего не помнит.

— Что ты делала в церкви среди ночи? Что заставило тебя пойти туда? Что-нибудь ты же должна вспомнить! Ты видела там кого-нибудь? Ты помнишь, как звонила в полицию? Ты была в ссоре с братом?

Санна прячет лицо в ладони.

— Я не помню. Я не знаю. Он явился ко мне среди ночи. Вдруг я увидела, что Виктор с печальным лицом стоит у моей кровати. И когда он исчез, я поняла — что-то случилось.

— Исчез?

Вид у прокурора такой, словно он не знает, смеяться ему или залепить ей пощечину.

— Подожди-ка, к тебе явилось привидение и ты поняла, что с твоим братом что-то случилось?

Анна-Мария стонет во сне, так что ее муж Роберт просыпается. Он приподнимается на локте и гладит ее по волосам.

— Тсс, Мия-Мия, — шепчет он.

Снова и снова произносит он ее имя и гладит жену по соломенным волосам. Вдруг она глубоко вздыхает и расслабляется. Лицо становится спокойным, стоны прекращаются. Когда ее дыхание снова делается ритмичным, он тоже засыпает.

Те, кто знает фон Поста, убеждены, что он прекрасно спит этой ночью, насытившись всеобщим вниманием и мечтами о светлом будущем. Он должен мирно покоиться в своей кровати с удовлетворенной улыбкой на губах. Но и фон Пост кидается во сне из стороны в сторону и сжимает челюсти так, что зубы скрипят. Его сон всегда таков. События сегодняшнего дня ничего не изменили.

И Ребекка Мартинссон? Она лежит в раздвижной кровати на кухне в доме своих бабушки и дедушки. Ее дыхание спокойное и ровное. Чаппи охотно устроилась рядом с ней, и Ребекка крепко спит, обняв теплое собачье тело, почти зарывшись в густую черную шерсть. Звуки внешнего мира сюда не долетают — ни гул машин, ни рев самолетов. Никаких подгулявших ночных прохожих, никаких струй дождя по стеклу. В комнате бормочет спящая Лова и крепче прижимается к Санне. Дом потрескивает и поскрипывает, словно ворочается во сне.

18 февраля, вторник

Около шести Чаппи разбудила Ребекку, прижавшись мордой к ее лицу.

— Привет, подружка, — прошептала Ребекка. — Чего тебе? Пописать захотелось?

Найдя на ощупь ночник, она зажгла свет. Собака подбежала к входной двери, заскулила, вернулась к Ребекке и снова требовательно уткнулась мордой ей в лицо.

— Понимаю, понимаю.

Ребекка села на край кровати, завернувшись в одеяло. В кухне холодно.

«Все здесь напоминает о бабушке, — подумала она. — Кажется, не далее как вчера я спала с ней на этом диване и лежала в теплой постели, пока она разводила утром огонь в печи и варила кофе».

Она видела перед собой Тересию Мартинссон, сидящую за столом и скручивающую утреннюю сигарку. Бабушка не тратилась на покупку дорогой бумаги, использовала газеты, аккуратно отрывая поля от вчерашнего номера «Норрбот-тенскурирен». Получалась широкая полоска бумаги, свободная от типографской краски, прекрасно подходившая для ее целей. Она насыпала туда горсть табаку и скручивала большими и указательными пальцами тоненькую самокрутку. На бабушке был синтетический рабочий халат в синюю и черную клетку, серебристые волосы аккуратно заправлены под косынку. В хлеву уже мычали коровы, подзывая ее.

«Доброе утро, пикку-пиикка, — говорила она с улыбкой. — Ты уже проснулась?»

Пикку-пиикка. Маленькая девочка.

Чаппи нетерпеливо гавкнула.

— Иду-иду, — ответила Ребекка. — Только разведу огонь в печи.

Она спала в толстых шерстяных носках и теперь, спрыгнув на пол и завернувшись в одеяло, подошла к старой печке и открыла заслонку. Чаппи терпеливо уселась возле двери в ожидании. Время от времени она осторожно поскуливала, чтобы о ней не забыли.

Ребекка взяла нож и умелой рукой отколола несколько щепок от лежавшего возле печки полена. Положила березовую кору и щепки в топку, сверху — два полена, чиркнула спичкой. Дрова сразу разгорелись. Она бросила туда еще одно березовое полено, которое горит дольше, чем сосновые дрова, и закрыла дверцу.

«Почему я так редко предаюсь воспоминаниям о бабушке? — подумала она. — Кто сказал, что надо сконцентрировать все внимание на сегодняшнем дне? В моей памяти много комнат, в которых живет бабушка. Но я не нахожу времени, чтобы побыть там вместе с ней. А что хорошего может дать мне день сегодняшний?»

Чаппи снова заскулила и сделала небольшой пируэт перед дверью. Ребекка натянула одежду — вещи были ледяные, отчего ее движения стали поспешными и порывистыми. Она засунула ноги в грубые ботинки, стоявшие в холле.

— Только, пожалуйста, делай свои дела быстро, — попросила она Чаппи.

По пути наружу Ребекка зажгла освещение вокруг дома и у хлева.

Погода стала мягче. Термометр показывал минус пятнадцать, небо тяжело нависло над землей, не пропуская свет небесных тел. Чаппи присела чуть в сторонке, Ребекка тем временем огляделась. Снег был тщательно расчищен до самого хлева и уложен вокруг дома ближе к стенам — для тепла.

«Кто же этим занимается? — подумала Ребекка. — Может быть, Сиввинг Фъельборг? Неужели он до сих пор чистит бабушкин двор, хотя ее уже давно нет? Ему, должно быть, лет семьдесят».

Она посмотрела в сторону дома Сиввинга за дорогой. Когда рассветет, она посмотрит, сохранилась ли на почтовом ящике фамилия Фъельборг.

Ребекка прошлась вдоль стены хлева. Свет наружного освещения падал и переливался в морозных узорах на оконном стекле. Вдоль другой стены стояли бабушкины теплицы. Разбитые рамы с упреком смотрели на Ребекку пустыми глазницами.

«Ты должна была остаться здесь, — говорили они. — Привести в порядок дом и сад. Смотри, вся замазка вывалилась из рам. Представь, как чувствуют себя потолочные плиты, засыпанные толстым слоем снега. Они потрескались и готовы вот-вот развалиться. Бабушка была такой старательной. Такой работящей».

Словно прочитав эти невеселые мысли, Чаппи бегом понеслась к Ребекке по темному двору, радостно гавкая.

— Цыц! — засмеялась Ребекка. — Все деревню перебудишь!

Откуда-то издалека тут же донесся ответный собачий лай. Сучка внимательно прислушалась.

— Даже не думай об этом, — строго сказала Ребекка.

Может быть, ей следовало взять с собой поводок?

Чаппи кинула на нее счастливый взгляд и решила, что Ребекка — подходящая компания для собаки, жаждущей поиграть. Она радостно уткнулась мордой в легкий, как пух, свежий снег, потом снова подняла голову и замотала ею. А затем стала звать Ребекку поиграть с ней, припадая на передние лапы.

«Ну давай же!» — говорили ее блестящие черные глаза.

— Смотри у меня! — крикнула Ребекка и сделала шутливый выпад в сторону собаки, однако тут же поскользнулась и упала навзничь.

Чаппи подлетела, словно йеху, перепрыгнула через нее, будто дрессированная цирковая собачка, повернулась на месте и полсекунды спустя уже стояла, вывалив розовый язык, призывая Ребекку встать на ноги и попробовать еще разок. Ребекка засмеялась и снова попыталась атаковать собаку. Чаппи перелетела через вал счищенного с дороги снега, и Ребекка последовала за ней. Они обе тут же оказались в нетронутом снегу метровой глубины.

— Сдаюсь! — крикнула, задыхаясь, Ребекка через десять минут.

Она сидела в сугробе, вся в снегу. Щеки у нее пылали.

Когда они вернулись, оказалось, что Санна уже встала и поставила кофе вариться. Ребекка разделась: верхняя одежда намокла от растаявшего в тепле снега, а белье пропиталось потом. В одном из ящиков комода она нашла себе футболку, джемпер с надписью «Helly Hansen» и кальсоны дядюшки Аффе.

— Красота! — хихикнула Санна. — Приятно видеть, как быстро ты перенимаешь классическую моду наших краев.

— Штаны подлинно елливарского покроя украсят любую фигуру, — сказала Ребекка и повертела задом, так что мешкообразные кальсоны заколыхались на ней.

— Боже мой, какая ты тощая! — воскликнула Санна.

Ребекка тут же перестала вертеть задом и в молчании налила себе кофе.

— У тебя вид какой-то высохший, — продолжала Санна, — тебе надо побольше есть и пить.

Голос ее звучал мягко и озабоченно.

— Да-да, — пробормотала она, так как Ребекка молчала в ответ, — хорошо еще, что парням по большей части нравится, если у девушки имеются грудь и попа. Хотя мне кажется, что быть такой плоской, как ты, очень красиво.

«А мне-то как повезло, — саркастически подумала Ребекка, — что хоть ты считаешь меня красивой».

Ее молчание заставляло Санну нервничать и продолжать что-то плести.

— Понимаю, что это ужасный тон. Я настоящая курица-наседка. Скоро, пожалуй, начну спрашивать, принимаешь ли ты витамины.

— Ты не возражаешь, если я посмотрю новости? — спросила Ребекка.

Не дожидаясь ответа, она подошла к маленькому телевизору и включила его. По экрану пошли помехи — видимо, на антенне лежал толстый слой снега.

После репортажа о растрате проектных средств Европейского союза пошел сюжет об убийстве Виктора Страндгорда. Голос за кадром рассказывал, что поиски убийцы продолжаются и у полиции нет пока ни одного подозреваемого. Картинки сменяли одна другую. Полицейские с собаками, обыскивающие территорию вокруг Хрустальной церкви. Исполняющий обязанности главного прокурора фон Пост, который поведал об опросе местного населения, допросе членов общины и посетителей богослужений. Затем на экране показался красный арендованный «ауди» Ребекки.

— О нет! — воскликнула Санна и с грохотом поставила на стол чашку с кофе.

— Сестра Виктора Страндгорда, обнаружившая его тело на месте убийства, прибыла вчера вечером на допрос в полицию при несколько драматических обстоятельствах.

На экране прошел инцидент с журналисткой, но в версии утренних новостей весь аудиоряд, кроме глухого Ребеккиного «Дайте пройти», оказался убран. В заключение было сказано, что журналистка подала заявление на адвоката за нанесение телесных повреждений, и настало время прогноза погоды.

— Но ведь они не показали, как чудовищно нахально вела себя эта журналистка, — изумленно проговорила Санна.

Ребекка почувствовала жжение под ложечкой.

— Что с тобой? — спросила Санна.

«Что ей ответить? — подумала Ребекка и тяжело опустилась на стул возле кухонного стола. — Что я боюсь потерять работу? Что мне объявят бойкот, никто не захочет со мной разговаривать, так что в конце концов мне придется уволиться. Но ведь она только что потеряла брата. Надо еще спросить ее о Викторе. Спросить, готова ли она поговорить о нем. Но я не желаю снова быть втянутой в ее жизнь и нести на себе ее заботы. Я хочу домой. Хочу сидеть за компьютером и писать заключение по особой форме налога на отчисления в пенсионный фонд».

— Как ты думаешь, Санна, что же все-таки произошло? — спросила она. — Я имею в виду — с Виктором? Ты сказала, что труп был расчленен. Кто мог такое сотворить?

Санна заерзала под воздействием неприятных воспоминаний.

— Не знаю. Все так и есть, как я сказала полиции. Я действительно не знаю.

— Ты не испугалась, когда нашла его?

— Я как-то об этом не думала.

— А о чем ты думала?

— Не знаю. — Санна положила руки себе на затылок, словно пытаясь сама себя утешить. — Кажется, я закричала, но не уверена.

— В полиции ты сказала, что тебя разбудил Виктор, поэтому ты пошла туда.

Санна подняла глаза и посмотрела на Ребекку.

— Тебя это удивляет? Ты думаешь, все заканчивается в тот момент, когда отключаются биологические функции? Он стоял у моей постели, Ребекка. И лицо у него было безгранично печальное. Но я видела, что это не он в своей телесной оболочке, так сказать. И я поняла: что-то случилось.

«Нет, меня это вовсе не удивляет, — подумала Ребекка. — Она всегда видела то, чего не видели другие. За четверть часа до того, как кто-нибудь приходил с неожиданным визитом, Санна вдруг вставала и начинала варить кофе. «Сейчас придет Виктор», — могла она сказать».

— Но все же… — начала было Ребекка.

— Пожалуйста, — с мольбой произнесла Санна, — я не в состоянии говорить об этом. Я боюсь. Пока не решаюсь. Я должна держать себя в руках. Ради девочек. Спасибо тебе за то, что ты приехала, хотя занята своей карьерой. Возможно, тебе кажется, мы уже почти не общаемся, но я часто думаю о тебе. Одна мысль о том, что ты где-то есть, придает мне сил.

Теперь настала очередь Ребекки заерзать на стуле.

«Прекрати, — подумала она. — Мы больше не друзья. Когда-то для меня было важно, что она обо мне думала. И ее слова о том, как много я значу в ее жизни. Но теперь все стало по-другому. Такое ощущение, что она снова пытается опутать меня паутиной».

Чаппи первой уловила рев приближающегося скутера и прервала их разговор лаем. Она навострила уши и обратила взгляд в окно.

— Кто-то приехал сюда? — удивилась Ребекка.

Она не могла точно определить, откуда доносится звук, но ей показалось, кто-то остановил скутер и поставил его на холостом ходу чуть в стороне от дома.

Санна прижалась лбом к стеклу и приложила ладони к вискам, отгораживаясь от света, стараясь разглядеть хоть что-то помимо собственного отражения.

— О нет! — воскликнула она с деланым смехом. — Это Курт Бекстрём пожаловал. Он-то и подвозил нас сюда. Кажется, он ко мне неравнодушен. Кстати, он хорош собой. Чем-то похож на Элвиса. Может быть, он тебе подойдет, Ребекка?

— Прекрати, — сухо ответила Ребекка.

— Что? Что я такого сделала?

— То, что делала всегда, сколько я тебя знаю. Ты приманиваешь кучу каких-то придурков, а потом говоришь, что они, возможно, подошли бы мне. Спасибо, конечно, за заботу, но я обойдусь.

— Прости, — проговорила Санна с оскорбленным видом. — Мне жаль, что люди, с которыми я общаюсь, недостаточно хороши для тебя. И как ты можешь называть его придурком? Ты ведь его совсем не знаешь!

Ребекка подошла к окну и посмотрела во двор.

— Он сидит на своем скутере, в принципе — среди ночи, и охраняет дом, в котором ты живешь, не пытаясь войти. Мне нечего добавить.

— Ну я ж не виновата, что нравлюсь некоторым мужчинам. Возможно, ты, как и Томас, считаешь, что я б…

— Нет, но можно попросить тебя в дальнейшем не комментировать мою внешность и не предлагать мне своих отвергнутых поклонников?

Схватив свой чемодан, Ребекка скрылась в туалете и с грохотом захлопнула за собой дверь, так что деревянная табличка с сердечком закачалась на гвозде.

— Попроси его подняться, — крикнула она в сторону кухни. — Не может же он сидеть на холоде, как брошенная собака.

«Боже мой, — подумала Ребекка, запирая за собой дверь туалета, — сумасшедшие поклонники Санны. Ее развязная манера одеваться. Это теперь не моя проблема. Но как все это злило Томаса Сёдерберга! В те времена, когда мы с Санной вместе снимали квартиру, я по каким-то загадочным причинам несла за нее ответственность».

— Я хотел бы, чтобы ты поговорила с Санной по поводу ее манеры одеваться, — говорит Томас Сёдерберг Ребекке.

Он недоволен ею — она ощущает его недовольство всеми порами, и это прижимает ее к земле. Когда он улыбается, небеса раскрываются перед ней и она ощущает любовь Господа, хотя и не слышит Его голоса. Но когда в глазах у Томаса появляется выражение разочарования, все в ней как будто гаснет и появляется чувство опустошенности.

— Я пыталась, — оправдывается она. — Я не раз говорила ей, что к одежде надо относиться серьезно, что ей не пристало ходить в джемперах с таким глубоким вырезом, что надо носить лифчик и юбки подлиннее. И она понимает, но… Такое ощущение, она не видит, что надевает на себя по утрам. Если меня там нет и я не слежу за ней, она словно обо всем забывает. Потом встречаешь ее в городе — а у нее вид как у…

Она замолкает, пропускает слово «проститутка». Томасу не понравилось бы, если бы она это произнесла.

— Как бог весть у кого, — продолжает Ребекка. — Спрашиваешь, что на ней надето, — и она смотрит на себя с изумлением. Она не нарочно.

— Мне плевать, что она делает это не нарочно, — сурово отвечает Томас Сёдерберг. — Пока она не начнет одеваться прилично, я не могу предоставить ей сколь-нибудь серьезное место в общине. Как я могу позволить ей свидетельствовать, или петь в хоре, или быть ведущей в молитве, когда я знаю, что девяносто процентов мужчин, которые ее слушают, пялятся на ее соски, выступающие под джемпером, и думают только о том, как бы запустить руку ей между ног.

Он замолкает и смотрит в окно. Они сидят в молитвенной комнате позади церковного зала миссионерской церкви. Жесткий весенний свет падает через высокие сводчатые окна. Церковь расположена в доходном доме, построенном архитектором Ральфом Эрскином.[8] Жители Кируны называют коричневое бетонное здание табакеркой. И церковь, соответственно, именуется в народе Чих Господний. Ребекка думает, что церковный зал раньше выглядел красивее. В суровом спартанском стиле. Как монастырь — бетонные стены, бетонный пол, жесткие деревянные скамьи. Но Томас Сёдерберг велел убрать каменную кафедру и заменить ее деревянной, а в передней части церкви положить деревянный пол, чтобы не вызывать у паствы депрессию. И теперь церковный зал напоминает все остальные свободные церкви.

Томас поднимает глаза к потолку, на котором проступает большое влажное пятно. Оно всегда появляется там по весне, когда начинает таять снег на крыше.

Именно благодаря его молчанию и нежеланию встречаться с ней взглядом Ребекка все понимает. Томас Сёдерберг злится на Санну, потому что она и его самого вводит в искушение. Он сам один из тех мужчин, который мечтает запустить руку ей в трусики и…

Гнев расцветает в груди у Ребекки, как огненная роза.

«Проклятая Санна, — ругается она про себя. — Чертова шлюха!»

Она знает, что пасторская доля нелегка. Томас постоянно борется с многочисленными искушениями. Враги только о том и мечтают, чтобы он оступился. А в том, что касается секса, он слаб. Об этом он открыто рассказал подросткам в группе по изучению Библии.

Она помнит: он рассказывал о том, как его посетили две женщины-ангела. Одна из них возбудила в нем страсть, с которой он ничего не мог поделать. И она знала об этом.

— Это самое ужасное, что только можно себе представить, — сказала ему женщина-ангел. — Я стала бы своей противоположностью. Творением тьмы, как сейчас я есть творение света.

Санна робко постучала в дверь туалета.

— Ребекка! — позвала она. — Я пойду скажу Курту, чтобы он поднялся сюда. Ты ведь собираешься скоро выходить? Я не хочу оставаться с ним наедине, а девочки спят…

Когда Ребекка вышла из туалета, Курт Бекстрём сидел за кухонным столом и пил кофе, держа кружку обеими руками. Осторожно поднимал ее со стола, одновременно наклоняясь, чтобы не поднимать слишком высоко. Башмаков он снимать не стал и только скинул верхнюю часть комбинезона для езды на скутере, и теперь она свисала от талии вниз. Он покосился на Ребекку и поздоровался, не глядя ей в глаза.

«Ну и в чем же сходство с Элвисом? — подумала она. — В том, что у него два глаза и нос посреди лица? Разве что шевелюра. И горестный вид».

У Курта были черные волнистые волосы. Толстая меховая шапка придавила их, так что они приклеились ко лбу. Внешние уголки глаз были чуть заметно опущены.

— Вау! — воскликнула Санна, окидывая Ребекку взглядом с головы до ног. — До чего ты классно выглядишь! Как странно — это всего лишь джинсы и джемпер, словно ты выхватила из шкафа первые попавшиеся вещи. Но сразу видно, что все это элегантное и дорогое. Прости, — спохватилась она и, смущенно улыбнувшись, зажала себе рот рукой. — Мне же не разрешается комментировать твой внешний вид.

— Ну, как я сказал, я только хотел узнать, как у тебя дела, — произнес Курт, обращаясь к Санне.

Он отодвинул от себя кружку, словно показывая, что собирается уходить.

— У меня все в порядке. Ну, не то чтобы совсем в порядке. Но Ребекка очень меня поддерживает. Если бы она не прилетела сюда и не пошла со мной в полицию, я не уверена, что смогла бы все это вынести.

Ее рука взлетела и коснулась руки Ребекки.

Ребекка отметила, как мышцы вокруг рта у Курта напряглись, словно оцепенели. Он отодвинул стул, собираясь встать.

«Отлично, Санна, — подумала Ребекка. — Расскажи ему, как я роскошно одета. Как я тебя поддерживаю. И прикоснись ко мне, чтобы он понял, насколько мы близки. Тем самым ты отдаляешь его от себя, и вся его злость обращается на меня. Как пешка, которую ставят перед ферзем, когда ему угрожают другие фигуры. Но я не намерена быть твоим прикрытием. Пешка выходит из игры».

Она поспешно положила руку на спину Курта.

— Пожалуйста, останьтесь! — сказала она. — Составьте Санне компанию. Она достанет хлеб и сыр, так что вы сможете позавтракать. Я должна пойти к машине, забрать телефон и компьютер. Потом сяду на первом этаже, сделаю звонки, проверю почту.

И отправилась в холл, чтобы надеть ботинки. Санна посмотрела ей вслед долгим взглядом, трудно поддающимся интерпретации. Ботинки были мокрые, но Ребекка собиралась лишь пройти десяток метров до машины. Из холла она слышала, как Санна и Курт вполголоса беседуют за столом.

— У тебя усталый вид, — проговорила Санна.

— Я был в церкви, молился всю ночь. Мы установили молитвенную цепочку, так что там теперь все время кто-нибудь находится и молится. Тебе бы тоже надо поехать туда. Запишись хотя бы на полчаса. Томас Сёдерберг спрашивал о тебе.

— Но ты ведь не сказал ему, где я?

— Нет, само собой, не сказал. Но сейчас тебе следовало бы не избегать общины, а, наоборот, искать в ней утешения. Надо вернуться домой.

Санна вздохнула.

— Я уже и не знаю, на кого можно положиться. Так что, пожалуйста, никому не рассказывай, где я.

— Не волнуйся. Уж на меня-то ты точно можешь положиться, Санна.

Ребекка остановилась в дверях кухни как раз вовремя, чтобы увидеть, что руки Курта потянулись к рукам Санны.

— Мои ключи, — сказала Ребекка. — Они пропали. И ключ от машины, и ключ от дома. Должно быть, я выронила их в снегу, когда играла с Чаппи.

Потом Ребекка, Санна и Курт при помощи карманных фонариков искали ключи в снегу. Было еще темно, и конусы света рыскали по двору среди сугробов и путаных следов.

— Безнадежное занятие, — вздохнула Санна, беспорядочно копавшаяся в снегу на одном месте. — Ключи проваливаются очень глубоко, если снег не утрамбован.

Чаппи встала рядом с Санной и тоже отчаянно разгребала снег; нашла веточку и унеслась куда-то с ней.

— И на нее тоже нельзя рассчитывать, — проговорила Санна, глядя вслед собаке, которая, едва удалившись на несколько метров, исчезла в темноте. — Она могла схватить их, понести и тут же бросить, наткнувшись на нечто более интересное.

— Пожалуй, будет лучше, если вы с Куртом возьмете собаку и пойдете в дом, — сказала Ребекка, с трудом скрывая раздражение. — Скоро девочки проснутся, а я уже и не знаю, где тут мои следы, а где ваши.

Ноги у нее промокли и замерзли.

— Нет, я не хочу в дом, — заныла Санна. — Я хочу помочь тебе найти твои ключи. Мы обязательно найдем их. Где-то же они должны быть!

Курт, единственный из всех, пребывал в хорошем расположении духа. Казалось, темнота помогает ему справиться с робостью. От движения и свежего воздуха он проснулся.

— Сегодня ночью со мной происходило нечто невероятное! — возбужденно рассказывал он Санне. — Господь постоянно напоминал мне о своей безграничной власти. Я просто переполнен этим ощущением. Тебе бы тоже стоило поехать в церковь, Санна. Когда я молился, то чувствовал, как в меня вливается Его сила. Слова сами приходили. Молитва на языках текла сама собой. Я танцевал, буквально парил в облаках. Иногда я садился и раскрывал Библию на том месте, которое подсказывал мне Бог. И все время выпадали обещания о будущем. Одно за другим. Он все время поддерживал меня обещаниями.

— Вы могли бы помолиться о том, чтобы я нашла свои ключи, — пробормотала Ребекка.

— Казалось, Он выжигает слова из Библии лазером на сетчатке глаз, чтобы я мог нести их дальше. Книга пророка Исайи, глава сорок три, стих девятнадцатый: «Вот, Я творю новое, которое нынче же воссияет, и узнаете его! Проложу дорогу в степи и реки в пустыне».

— Ты ведь сама можешь помолиться о том, чтобы твои ключи нашлись, — сказала Санна Ребекке.

Ребекка рассмеялась. Вернее, фыркнула.

— Или Книга пророка Исайи, глава сорок восемь, стих шестой, — продолжал Курт. — «Все это было вам известно, и вы не уразумели; но Я объявляю тебе, что отныне Я уже сотворил новое, которому еще предстоит сбыться».

Санна разогнулась и направила луч фонарика прямо в глаза Ребекке.

— Ты слышишь, что я говорю? Почему ты сама не помолишься о своих ключах?

Ребекка заслонилась рукой от слепящего света.

— Прекрати!

— Мне подумалось, Господь показал мне все места в Новом Завете, где говорится о том, что нельзя наливать новое вино в старые мехи, — сказал Курт Чаппи, которая стояла у его ног и единственная из всех продолжала слушать. — Ибо тогда они лопнут. И все места о том, что нельзя пришивать новую ткань на старое платье, ибо новая ткань потянет за собой старую и сделает прореху еще большую.

— Если хочешь, мы помолимся за то, чтобы ты нашла свои ключи, — пообещала Санна, не убирая фонарика от лица Ребекки. — Но не говори мне, что Бог скорее услышит наши молитвы, чем твои. Не ступай ногами по крови Христовой.

— Прекрати, я сказала! — прошипела Ребекка и направила свой фонарик в лицо Санне.

Курт замолчал, разглядывая их.

— Курт, — позвала Ребекка, глядя прямо в сноп слепящего света из фонарика Санны, — ты веришь, что Бог слышит молитвы всех людей в одинаковой мере?

— Да, — ответил он. — Со слухом у Него все в порядке, но иногда возникают преграды к осуществлению Его воли и к тому, чтобы молитвы были услышаны.

— А если человек, например, не живет по Его воле, тогда ведь Бог не может воздействовать на его жизнь таким же образом?

— Именно так.

— Но ведь это теория поступков чистейшей воды! — воскликнула Санна с отчаянием в голосе. — А где же милость Господня? А сам Бог — как по-твоему, что Он сам думает по поводу этого учения, призывающего молиться и читать Библию по часу в день? Я молюсь и читаю Библию, когда тоскую по Нему. Мне хотелось бы, чтобы меня любили именно так. Почему бы и Богу не хотеть того же? И что такое жить по Его воле — это ведь цель в жизни, а не способ выиграть первый приз при помощи молитвы.

Курт не ответил.

— Прости, Санна, — Ребекка опустила свой фонарик. — Я не хочу спорить о вере. Во всяком случае, с тобой.

— Ты ведь знаешь, что я тебя переспорю. — Санна улыбнулась и тоже опустила свой фонарик.

Некоторое время они стояли молча, разглядывая отсветы фонариков на снегу.

— Я просто вне себя от того, что ключи пропали, — сказала наконец Ребекка. — Все из-за тебя! Дурацкая собака!

Чаппи загавкала в знак согласия.

— Нет, не слушай ее, — Санна обняла Чаппи за шею. — Ты не дурацкая собака, ты самая прекрасная и замечательная собака на свете. Я тебя обожаю.

Она прижала Чаппи к себе, а та ответила на проявления нежности, пытаясь лизнуть Санну в губы.

Курт смотрел на эту сцену с нескрываемой ревностью.

— Машина взята в аренду? — спросил он. — Я могу поехать в город и привезти запасные ключи.

Он обращался к Санне, но она не слышала его, полностью занятая Чаппи.

— Я была бы тебе очень благодарна, — произнесла Ребекка.

«Как будто тебе есть дело до того, буду я тебе благодарна или нет», — подумала она, разглядывая опущенные плечи Курта, пока он стоял за спиной у Санны, ожидая, когда же она обратит на него внимание.

«Сиввинг Фъельборг, — вспомнила она затем. — Вот у кого есть запасной ключ от дома. Во всяком случае, раньше был. Надо пойти к нему».

В четверть восьмого Ребекка вошла в дом Сиввинга Фъельборга, не позвонив в дверь, — как они с бабушкой имели обыкновение к нему заходить. В окнах было черно, так что он, видимо, спал. Но ситуация была безвыходная. Она зажгла свет в маленькой передней. На коричневом линолеумном полу лежал тряпичный коврик, о который она вытерла ноги. Выше ботинок их тоже покрывал слой снега, но она уже настолько промокла, что даже не обратила внимания. На второй этаж уходила лестница, а рядом с ней располагалась темно-зеленая дверь в котельную. Дверь в кухню была закрыта. Она крикнула, глядя в темноту на втором этаже:

— Есть кто дома?

И тут же из подвала донесся приглушенный собачий лай, а за ним послышался мощный голос Сиввинга:

— Замолчи, Белла! Сидеть! Подожди!

На лестнице раздались шаги, затем приоткрылась дверь подвала и показался Сиввинг. Волосы у него совсем побелели и несколько поредели, но в остальном он мало изменился. Брови у него всегда были приподняты, словно он только что узнал нечто неожиданное или радостное. Клетчатая фланелевая рубашка, едва сходившаяся на округлом животе, была аккуратно заправлена в военные штаны. Коричневый кожаный пояс, придерживавший брюки, блестел от старости.

— О, да это никак Ребекка! — воскликнул он, и лицо его озарилось широкой улыбкой. — Белла, ко мне! — крикнул он через плечо, и по лестнице в две секунды взбежала сучка немецкого дратхаара.

— Привет, привет! — сказала Ребекка, здороваясь с собакой. — Это у тебя такой грубый голос?

— О да, она лает, как огромная псина. Но это отпугивает продавцов лотерейных билетов, так что я не жалуюсь. Проходи!

Он открыл дверь в кухню и зажег свет. Здесь все было в идеальном порядке, но чувствовалось, что помещение давно не проветривали.

— Садись. — Он указал в сторону деревянного диванчика.

Ребекка изложила суть дела, и пока Сиввинг доставал запасной ключ, оглядела кухню. Выстиранный полосатый тряпичный коврик аккуратно лежал на сосновом полу. На столе — не клеенка, а тщательно отглаженная льняная скатерть, украшенная маленькой медной вазочкой с засохшими ноготками и кошачьими лапками. Окна выходили на три стороны, и через то, спиной к которому сидела Ребекка, виднелся бабушкин дом. При свете дня, разумеется. Сейчас там можно было различить лишь отражение светильника под потолком.

Отдав ей ключ, Сиввинг уселся за кухонным столом напротив. Казалось, он ощущает себя гостем в своей собственной кухне — сидел на самом краешке покрытого красным лаком стула. Белла тоже никак не могла успокоиться и вертелась у его ног.

— Давненько мы не виделись, — улыбнулся Сиввинг, внимательно разглядывая Ребекку. — Я как раз собирался попить кофе. Составишь мне компанию?

— С удовольствием, — ответила Ребекка, мысленно набрасывая план.

На то, чтобы уложить чемодан, уйдет не более пяти минут. Прибрать за собой — еще полчаса. Если Курт привезет ключ от машины, она успеет на самолет, вылетающий в десять тридцать.

— Пошли, — Сиввинг поднялся.

Он вышел из кухни и стал спускаться по лестнице в подвал. Белла шла за ним по пятам. Ребекка тоже двинулась следом.

В котельной царил уют. У одной стены стояла заправленная кровать, и Белла тут же улеглась на подстилку рядом. На полке блестела только что вымытая посуда. Перед водогреем расположился комод, а на небольшом столике громоздилась электроплитка.

— Выдвини вон там табуретку, — Сиввинг указал пальцем.

Он достал с полки небольшую полевую кофеварку и две кружки. Запах кофе из банки смешивался с запахом собачьей шерсти, подвала и мыла. На веревке сохли трусы, две фланелевые рубашки и футболка с надписью «Kiruna Truck».

— Ты уж извини, — проговорил Сиввинг, кивая на трусы. — Но я ведь не знал, что у меня сегодня будут гости.

— Не понимаю, — растерянно пробормотала Ребекка. — Так ты что — спишь в котельной?

— Ну да, — Сиввинг провел рукой по щетине, одновременно тщательно отмеряя меркой кофе. — Майя-Лиза умерла два года назад.

Ребекка пробормотала слова сочувствия.

— У нее был рак кишечника. Они ее разрезали, но оставалось только зашить обратно. Так или иначе, дом стал мне великоват. Бог ты мой, ведь дети давным-давно разъехались, и когда Майи-Лизы не стало… Короче, сначала я перестал пользоваться верхним этажом. Мне вполне хватало кухни и маленькой комнатки внизу. А потом мы с Беллой заметили, что все время проводим в кухне. Тогда я перенес туда телевизор и стал спать на кухонном диване, а в комнатку уже и не заходил.

— И в конце концов перебрался в подвал.

— Ну да, так гораздо меньше уборки. А стиральная машина и душ у меня все равно здесь внизу. Так что я купил этого малыша. Мне его вполне хватает.

Он указал на маленький холодильник, примостившийся в углу. На нем стояла сушилка для посуды.

— Ну а что говорят по этому поводу Лена и… — Ребекка запнулась, пытаясь вспомнить имя сына Сиввинга.

— Матс. Опля, кофе закипел. Ну, Лена меня постоянно ругает — наверняка думает, что папаша сбрендил. Когда она приезжает в гости со своими детишками, они носятся по всему дому. И это даже хорошо, потому что иначе дом с таким ж успехом можно было бы продать. Она живет в Елливаре, у нее трое сыновей. Но они тоже подрастают, так что у них своя жизнь. Правда, они любят порыбачить, поэтому приезжают обычно ко мне летом и болтаются с удочками. Молоко? Сахар?

— Я пью черный.

— Матс-то разведен, но у него двое детишек. Робин и Юлия. Они приезжают сюда на каникулы. А у тебя как дела, Ребекка? Муж, дети?

Ребекка осторожно отхлебнула горячего кофе. Замерзшим ногам сразу немного полегчало.

— Ни того ни другого.

— Понятное дело, какой смельчак решится к тебе приблизиться.

— Что-что? — рассмеялась Ребекка.

— Ты у нас девочка с характером, — Сиввинг привстал, чтобы извлечь из холодильника пакет булочек с корицей. — Тебе палец в рот не клади. На, возьми булочку. Боже мой, помню, как ты развела огонь в канаве. Еще пешком под стол ходила. Стояла как полицейский сержант, подняв ладонь, когда мы прибежали — твоя бабушка и я. «Стоп! Не подходите!» — закричала ты приказным тоном и ужасно рассердилась, когда мы все же потушили твой костер. Ты собиралась пожарить на этом огне рыбу.

Эти воспоминания так развеселили Сиввинга, что он расхохотался до слез. Белла на своей подстилке подняла голову и радостно залаяла.

— Или как в тот раз, когда ты запустила камнем в голову Эрику за то, что мальчишки не взяли тебя с собой поплавать на плоту, — продолжал Сиввинг, хохоча так, что весь его большой живот сотрясался.

— На эти преступления уже вышел срок давности, — улыбнулась Ребекка и дала Белле кусок своей булочки. — А кто расчистил наш двор — ты?

— Да. Думаю, Инга-Лиль и Аффе с удовольствием займутся другими делами, когда приедут сюда. А мне движение полезно.

Он похлопал себя по животу.

— Эй, где ты? — раздался на лестнице голос Санны.

Белла подскочила и загавкала.

— Я здесь, внизу! — откликнулась Ребекка.

— Привет, — сказала Санна, спускаясь. — Все в порядке, я люблю собак.

Это последняя фраза была адресована Сиввингу, который держал Беллу за ошейник. Санна наклонилась, давая Белле себя обнюхать. Сиввинг посмотрел на нее с серьезным лицом.

— Санна Страндгорд. Я читал о твоем брате. Ужасная история. Соболезную.

— Спасибо, — проговорила Санна, обнимая дружелюбную собаку. — Ребекка, Курт звонил. Он уже едет сюда с ключом.

Сиввинг поднялся.

— Кофе? — спросил он.

Санна кивнула и приняла из его рук кружку толстого фаянса с узором в виде коричневых и синих цветов по краю. Сиввинг поднес ей пакет с булочками, предлагая обмакивать их в кофе.

— Какие вкусные булочки! — отметила Ребекка. — Кто их испек? Неужели ты сам?

— Да нет, это Марри Куоппа, — смущенно пробормотал в ответ Сиввинг. — Для нее невыносима мысль, что в деревне есть холодильник, не заполненный булочками.

Ребекка улыбнулась тому, как он произнес имя Марри — в рифму с «Харри».

— Мне кажется, эту добрую женщину все же зовут Мэри, — сказала Санна и рассмеялась.

— То-то и оно, и учитель в народной школе тоже так думал, — подхватил Сиввинг и стряхнул со скатерти крошки, которые Белла тотчас же слизнула. — Но Марри только смотрела в окно и притворялась, что это не к ней обращаются, когда он говорил «Мэ-эри».

Последнее слово Сиввинг проблеял, как овца. Ребекка и Санна захихикали и переглянулись, точно маленькие девочки. Вся напряженность в их отношениях вмиг улетучилась.

«Я все же люблю ее, несмотря ни на что», — подумала Ребекка.

— Кажется, здесь в деревне был еще человек по имени Кларк, — вспомнила она. — Его родители были без ума от Кларка Гейбла.

— Нет-нет, — усмехнулся Сиввинг, — должно быть, это было где-то в другом месте. В нашей деревне о человеке с таким именем не слыхали. Зато твоя бабушка знавала в молодости девочку, которой и впрямь не повезло с именем. Она родилась очень слабенькой, и поскольку родители не надеялись, что она выживет, то попросили деревенского учителя наскоро ее окрестить, чтобы умерла крещеной. Учителя звали Фредрик. Но девочка выжила, и настал день, когда ее принесли к пастору крестить по-настоящему. Пастор знал, разумеется, только шведский, а родители говорили на торнедальском диалекте финского. И вот пастор взял девочку и спросил, как ее будут звать. А родители подумали, что он спрашивает, кто ее крестил, и ответили: «Феки се касти» — «Фредрик крестил». «Ага», — сказал пастор и записал в церковную книгу «Фекисекасти». А вы знаете, с каким уважением относились тогда к служителям церкви. Девочку так и звали Фекисекасти до конца ее дней.

Ребекка посмотрела на часы — Курт уже наверняка приехал. Она еще успеет на самолет, хотя времени осталось не так много.

— Спасибо за кофе. — Она поднялась.

— Ты уезжаешь? — спросил Сиввинг. — Приезжала ненадолго?

— Сами знаете, что такое женщина, делающая карьеру, — сказала Санна. — Они высоко летают.

Ребекка резким движением натянула перчатки.

— Ну, эту поездку я предприняла не для собственного удовольствия, — проговорила она. — Ключ я положу на обычное место, — продолжала она, повернувшись к Сиввингу.

— Возвращайся весной, — предложил он. — Прокатишься до старой избушки в Йиека-ярви. Помнишь, как мы ездили туда в прежние времена? Мы с твоим дедушкой садились на скутер, а вы с бабушкой, Майя-Лиза и дети бежали на лыжах до самого места.

— Я с удовольствием, — ответила Ребекка и с удивлением почувствовала, что говорит правду.

«Избушка, — подумала она. — Единственное место, где бабушка позволяла себе отдохнуть и посидеть спокойно, когда собранные за день ягоды были почищены. Или подстреленная лесная птица ощипана и выпотрошена».

Перед глазами Ребекки встал образ бабушки, читающей рассказ в иллюстрированном журнале, пока сама она играла с дедушкой в карты или в шахматы. Поскольку в избушке становилось сыро, когда никто там подолгу не жил, карты разбухли от влажности. Шахматные фигуры тоже перекосились и с трудом стояли на доске, но это никого не смущало.

Как спокойно и уютно ей было засыпать под разговоры взрослых, сидевших тут же! Или погружаться в сон под плеск воды и звон посуды, которую бабушка мыла в красном пластмассовом тазике. А от камина веяло таким теплом!

— Но так или иначе, рад был тебя повидать, — сказал Сиввинг. — Безумно приятно, что ты зашла. Правда, Белла?

Ребекка подвезла Санну с детьми до дому и там же припарковала машину. Более всего ее устроило бы кратко попрощаться и уехать. Краткое прощание в машине — очень удобный вариант. Когда сидишь в машине, трудно обниматься, особенно если застегнут ремень безопасности — в этом случае объятий удается избежать. И всегда есть другие темы, помимо того, что надо бы снова увидеться и хорошо бы скоро — несколько слов о том, чтобы не забыть пакет на заднем сиденье, или сумку в багажнике, или еще какие-нибудь вещи. Затем, когда захлопнувшаяся дверь отсекает все недоговоренные слова, можно помахать рукой и нажать на газ, не ощущая неприятного послевкусия во рту. А не стоять, топчась на месте, пока мысли роятся в голове в поисках подходящих слов. Нет, она останется в машине. И не будет отстегивать ремень безопасности.

Однако, когда Ребекка остановила автомобиль, Санна выпрыгнула наружу, не сказав ни слова. Чаппи мгновенно последовала за ней, и Ребекка почувствовала, что ей тоже придется выйти. Она высоко подняла воротник, но он не мог защитить ее от мороза, который тут же пробрался под тонкую ткань и вцепился в мочки ушей, словно две прищепки. Ребекка посмотрела на окна жилища Санны. Небольшой многоквартирный дом с красной кровлей, отделанный зелеными деревянными панелями. Двор давно никто не расчищал. Немногочисленные припаркованные машины оставили в снегу глубокие следы. Старый «додж» коротал время под пушистым сугробом. В душе Ребекка понадеялась, что не завязнет на обратном пути. Дом принадлежал «LKAB», но здесь жили простые люди, и «LKAB» экономил деньги на уборке снега. Если кому-то надо утром выехать на машине, пусть расчищает дорогу сам.

Сара и Лова остались на заднем сиденье. Их руки и локти соприкасались под звуки какой-то абсурдной считалки, которую Сара знала в совершенстве, а Лова с большим трудом пыталась выучить. Малышка несколько раз сбивалась, и раздавался взрыв хохота, после чего считалочка начиналась сначала.

Чаппи носилась по двору как ураган, втягивая черным блестящим носом все новости, написанные на снегу. Побегала вокруг двух неизвестных ей машин, с большим интересом изучила иероглиф, который соседский кобель изобразил желтым цветом на боковине сугроба. Пробежала по следу мыши, который исчез под крыльцом, куда она уже не могла забраться.

Санна откинула голову и втянула воздух.

— Снегом пахнет, — сказала она. — Выпадет снег. Много снега.

Она обернулась к Ребекке.

«Ох, до чего же она похожа на Виктора!» — подумала Ребекка, задержав дыхание.

Прозрачная голубая кожа, обтягивающая выдающиеся скулы. Хотя щеки у Санны округлые, как у ребенка.

«И поза, — подумала Ребекка. — В точности как у Виктора. Голова всегда свисает набок, в одну или в другую сторону, словно плохо закреплена на туловище».

— Ну что ж, мне пора ехать, — попыталась Ребекка начать прощание, но Санна присела на корточки и стала звать Чаппи.

— Ко мне, моя сладкая! Ко мне, очаровашка моя!

Чаппи тут же примчалась, словно черная варежка пронеслась по снегу.

«Как картинка из сказки, — подумала Ребекка. — Красивая черная собака со снежинками на кончиках шерстинок. И Санна как лесная фея в своей серой овечьей шубке и овечьей шапке поверх светлых волос».

Что-то такое было в Санне, что помогало ей легко устанавливать контакт с животными. В каком-то смысле они похожи — она и собака. Эту маленькую сучку в течение нескольких лет били и морили голодом, но от пережитых горестей не осталось и следа. Все стекло с нее, как с гуся вода, и ничто не замутит счастья уткнуться носом в только что выпавший снег или полаять на перепуганную белку, спрятавшуюся на сосне. Так и Санна — она только что нашла своего брата в церкви, заколотого насмерть, и вот уже стоит среди снега и играет с собакой.

«Ни одной слезинки я не увидела на ее щеках, — подумала Ребекка. — Ничто не задерживается. Ни горести, ни люди. Возможно, и собственные дети. Однако это не моя забота. Я никому ничего не должна. Сейчас я уеду и больше никогда не вспомню ни о ней, ни о ее детях, ни о ее брате, ни об этой забытой богом дыре».

Она подошла к машине и открыла заднюю дверь.

— А теперь, девочки, пора вылезать, — сказала она Саре и Лове. — Мне нужно ехать в аэропорт. Пока-пока! — крикнула она вслед их удаляющимся спинам, когда они скрылись в подъезде.

Лова обернулась и помахала рукой. Сара сделала вид, что не услышала.

Когда красная куртка Сары исчезла за дверью подъезда, Ребекка отогнала чувство горечи. В сознании возникли яркие картины из тех времен, когда она жила с Санной и Сарой под одной крышей. Девочка сидела у нее на коленях, и они вместе читали книжку про Петтера и его козочек. Щека Ребекки, прижатая к нежным волосам Сары. Сара, тыкающая в книжку маленьким пальчиком.

«Но тут уж ничего не попишешь, — подумала Ребекка. — Я помню, а она забыла».

Санна вдруг оказалась вплотную к ней. От возни с Чаппи на ее бледных щеках распустились блеклые розы.

— Ты обязательно должна зайти к нам и перекусить, прежде чем ехать.

— Самолет улетает через полчаса, так что…

Ребекка не закончила фразу, только покачала головой.

— Но ведь есть и другие самолеты, — умоляюще произнесла Санна. — У меня даже не было возможности поблагодарить тебя за то, что ты приехала. Просто не знаю, что бы я делала, если бы…

— Все в порядке, — улыбнулась Ребекка. — Но мне действительно пора.

И все еще улыбаясь, протянула руку для прощания.

Тем самым она проводила границу — и сама осознала это, едва рука выскользнула из перчатки. Санна опустила глаза, отказываясь пожимать протянутую руку.

«Черт подери», — подумала Ребекка.

— Мы с тобой были как сестры, — проговорила Санна, не поднимая глаз. — А теперь я лишилась и брата, и сестры.

Она издала краткий безрадостный смешок, больше похожий на всхлип.

— Бог дал, и Бог взял. Да святится имя Его.

Ребекка собрала волю в кулак, подавив в себе внезапный импульс обнять Санну и начать утешать ее.

«Не пытайся снова втянуть меня в эту игру, — сердито подумала она и опустила руку. — То, что загублено, нельзя исправить. Во всяком случае, за три минуты, когда стоишь на морозе и прощаешься».

Ноги у нее начали мерзнуть. Сапоги, в которых она ходила в Стокгольме, оказались слишком тоненькими для местных морозов. Пальцы на ногах только что болели, а теперь возникло ощущение, будто их уже нет. Она попыталась пошевелить ими.

— Я позвоню тебе, когда приеду домой, — сказала она и села в машину.

— Позвони, — ответила Санна без всякого энтузиазма, не сводя глаз с Чаппи, которая присела возле угла дома, чтобы ответить на привет, написанный на снегу.

«Или через год», — подумала Ребекка и повернула ключ в зажигании.

Когда она снова подняла глаза, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида, ее взгляд остановился на Саре и Лове, снова возникших на крыльце.

Что-то в их глазах на мгновение заставило ее почувствовать, как земля уходит из-под ног.

«Нет, нет! — подумала она. — Все идет как надо. Ничего не случилось. Скорее прочь отсюда».

Но нога почему-то не желала отпускать сцепление и нажимать на газ. Ребекка не сводила глаз с девочек, стоявших на крыльце. Видела их широко раскрытые от страха глаза, видела, как шевелятся их губы, когда они что-то кричат Санне — что именно, Ребекка не слышала. Видела, как они подняли руки, указывая пальцами вверх, в сторону квартиры. Их руки тут же снова опустились, а на крыльце показался какой-то человек.

Это был полицейский в форме, который быстрыми шагами подошел к Санне. Что он ей сказал, невозможно было расслышать.

Ребекка посмотрела на свои наручные часы. Нечего было даже и пытаться успеть на самолет. Уехать сейчас она просто не может.

Глубоко вздохнув, она вылезла из машины и побрела в сторону Санны и полицейского. Девочки по-прежнему стояли на крыльце, перегнувшись через заснеженные перила. Сара не сводила глаз с матери и незнакомца, Лова ела комочки снега, приставшие к толстой шерстяной варежке.

— Что значит — обыск?

Голос Санны заставил Чаппи замереть на месте и тут же со встревоженным видом подскочить к хозяйке.

— Вы ведь не имеете права входить в мой дом без разрешения. Или они имеют право?

Этот последний вопрос она адресовала Ребекке.

В следующую секунду из подъезда появился исполняющий обязанности прокурора фон Пост. За ним вышли два полицейских в штатском. Ребекка узнала их: маленькая женщина с лошадиным лицом, по фамилии Мелла, как бишь ее звали, и мужик с моржовыми усами. «Боже мой, — промелькнуло у нее в голове, — я думала, такие усы ушли вместе с модой семидесятых. Кажется, будто у него под носом приклеена мертвая белка».

Прокурор приблизился к Санне. Он держал полиэтиленовый пакет, из которого выудил еще один, маленький и прозрачный. В нем лежал нож с лезвием не меньше двадцати сантиметров в длину. Черная блестящая ручка, чуть загнутое острие.

— Санна Страндгорд, — проговорил он, поднеся пакет с ножом почти к самому лицу женщины. — Мы только что обнаружили в вашей квартире вот этот предмет. Вы узнаете его?

— Нет, — ответила Санна. — Это похоже на охотничий нож. А я не охочусь.

Теперь и обе девочки подошли к матери. Лова стала дергать ее за рукав шубы, чтобы привлечь внимание.

— Мама! — захныкала она.

— Подожди минутку, дорогая, — проговорила Санна с отсутствующим видом.

Сара прижалась к маме, так что Санне пришлось сделать шаг назад, чтобы не потерять равновесия. Девочка во все глаза следила за движениями прокурора, пытаясь понять, что происходит между серьезными взрослыми, обступившими ее маму.

— Вы совершенно уверены? — снова спросил фон Пост. — Посмотрите хорошенько.

При этом он повернул нож другой стороной.

От мороза пакет шуршал, когда он поворачивал нож то острием, то рукояткой вперед.

— Да, я уверена, — ответила Санна и отступила от ножа, избегая смотреть на него.

— Думаю, нам стоит подождать с вопросами, — сказала Анна-Мария Мелла фон Посту, кивнув на детей, которые стояли, прижавшись к Санне.

— Мама, — в который уже раз повторяла Лова, дергая Санну за рукав. — Мама, я хочу писать.

— Мне холодно, — ныла Сара. — Хочу домой.

Чаппи беспокойно бегала вокруг, пытаясь просунуть морду между ног Сары.

«Вторая иллюстрация из книги сказок, — невольно подумала Ребекка. — Лесную фею поймали жители деревни. Они обступили ее, держа за руки и за хвост».

— Вы имеете обыкновение хранить в кухонном диване полотенца и простыни, не так ли? — продолжал фон Пост. — Вы держите ножи между простынями в ящике дивана?

— Подожди минутку, зайка, — сказал Санна Саре, которая вцепилась в ее шубу.

— Я хочу пи-и-исать, — хныкала Лова. — Я сейчас описаюсь.

— Вы собираетесь отвечать на вопрос? — наседал фон Пост.

Анна-Мария и Свен-Эрик переглянулись у него за спиной.

— Нет, — ответила Санна сдавленным голосом. — Я не храню ножей в кухонном диване.

— А это? — настойчиво продолжал фон Пост, доставая из мешка еще один прозрачный пакет. — Этот предмет вы узнаете?

В прозрачном пакете лежала Библия в изрядно потертом коричневом кожаном переплете. Обрез когда-то был позолоченным, но от позолоты мало что осталось, страницы потемнели от бесконечного листания, между ними торчали закладки, открытки, кусочки плетеной тесьмы, вырезки из газет.

Издав странный звук, Санна беспомощно опустилась наземь да так и осталась сидеть в сугробе.

— Внутри написано имя — Виктор Страндгорд, — неумолимо продолжал фон Пост. — Это его Библия? Почему она лежала в вашем диване? Разве он не носил ее всегда с собой — и не была ли она при нем в последний день в церкви?

— Нет, — прошептала Санна, — нет.

И закрыла лицо руками.

Лова пыталась оторвать руки мамы от лица, чтобы заглянуть ей в глаза. Когда это не удалось, она безутешно разрыдалась.

— Мама, я хочу домо-о-ой! — всхлипывала она.

— Встаньте, — сурово произнес фон Пост. — Вам предъявлено обвинение в убийстве Виктора Страндгорда.

Сара резко обернулась к прокурору.

— Оставьте маму в покое! — прокричала она.

— Убери отсюда детей, — нетерпеливо сказал фон Пост полицейскому ассистенту Томми Рантакюрё.

Тот сделал пару неуклюжих шагов в сторону Санны, но тут Чаппи рванулась вперед и встала перед хозяйкой, не подпуская к ней чужого; наклонив голову, собака отвела уши назад и с утробным рычанием обнажила острые клыки. Томми попятился.

— Ну хватит, черт подери! — сказала Ребекка Карлу фон Посту. — Я желаю сделать заявление.

Эта последняя фраза была адресована Анне-Марии Мелле, которая стояла рядом с ней и поглядывала на окна домов. Во всех окнах шевелились занавески.

— Вы хотите… — начал было фон Пост, но осекся и энергично затряс головой. — Что касается вас, то вы тоже поедете в полицейское отделение для допроса по поводу жалобы, поданной на вас репортером четвертого канала телевидения.

Анна-Мария слегка коснулась руки фон Поста.

— Мы собрали большую аудиторию. Не очень красиво будет выглядеть, если кто-нибудь из соседей позвонит журналистам и станет рассказывать о жестоком обращении полиции с детьми и все такое прочее. Я, конечно, могу ошибаться, но мне показалось, что старичок вон в том окне слева снимает нас на видео.

Она подняла руку и указала на одно из окон.

— Будет лучше, если мы со Свеном-Эриком уедем, чтобы не создавать толпу, — продолжала она. — Мы можем позвонить криминологам. Ведь тебе наверняка нужно, чтобы они осмотрели квартиру?

Верхняя губа фон Поста задергалась. Он пытался что-то разглядеть в окне, на которое показывала Анна-Мария, но оно было совершенно черным. Внезапно он осознал, что, возможно, смотрит прямо в объектив видеокамеры, и поспешно отвел глаза. Ему совершенно не хотелось, чтобы с его именем связывали представления о жестокости полиции и СМИ расписали его в черных тонах.

— Нет, с криминологами я поговорю сам, — ответил он. — Вы со Свеном-Эриком займетесь Санной Страндгорд. Квартиру опечатать. Мы еще вернемся к этому разговору, — сказал он Санне, прежде чем прыгнуть в свою «вольво кросс кантри».

Ребекка обратила внимание, каким взглядом Анна-Мария Мелла проводила машину прокурора.

«Ах ты черт, — с изумлением сказала она про себя. — Тетя-лошадь обманула его. Она хотела, чтобы он убрался, и… Дьявол, до чего же она умна!»

Как только фон Пост покинул место действия, во дворе наступила тишина. Томми Рантакюрё топтался в нерешительности, ожидая указаний от Анны-Марии или Свена-Эрика. Сара и Лова стояли на коленях в снегу, обняв маму, которая по-прежнему сидела на земле. Чаппи улеглась рядом с ними. Когда Ребекка наклонилась, чтобы погладить собаку, та чуть заметно повиляла хвостом, показывая: все в порядке. Свен-Эрик бросил на Анну-Марию вопросительный взгляд.

— Томми, — прервала молчание Анна-Мария, — ты не мог бы подняться и вместе с Ульссоном опечатать квартиру. Особенно отметь кран в кухне, чтобы им никто не пользовался, пока там не побывали криминологи.

— Послушайте, — осторожно обратился Свен-Эрик к Санне. — Мы очень сожалеем, что все так получилось. Но ситуация такова, какова она есть. Вам придется поехать с нами в отделение.

— У вас есть кто-нибудь, к кому мы могли бы отвезти детей? — спросила Анна-Мария.

— Нет, — Санна подняла голову. — Я хочу поговорить с моим адвокатом, Ребеккой Мартинссон.

Ребекка вздохнула.

— Санна, я не твой адвокат…

— Я все равно хочу поговорить с тобой.

Свен-Эрик Стольнакке кинул на коллегу неуверенный взгляд.

— Не знаю… — начал он.

— Да бросьте! — прошипела Ребекка. — Ей всего лишь предъявлено обвинение. Она не сидит в изоляторе без права свиданий и вполне может поговорить со мной. Стойте рядом и слушайте. У нас нет никаких тайн.

Лова захныкала в ухо Санне.

— Что ты сказала, солнышко?

— Я описалась, — завыла Лова.

Взгляды всех присутствующих обратились на малышку. На ее старых джинсах действительно расползалось темное пятно.

— Лова должна переодеться в сухие штаны, — сказала Ребекка Анне-Марии.

— Послушайте, девочки, — обратилась Анна-Мария к Саре и Лове. — Давайте сделаем так — мы поднимемся вместе наверх и найдем сухие штаны для Ловы, а потом вернемся к вашей маме. Она никуда не уедет, пока вы не вернетесь, это я вам обещаю.

— Да, сделайте так, как говорит тетенька, — попросила Санна. — Вы мои умницы. И мне принесите какую-нибудь одежду. И возьмите корм для Чаппи.

— К сожалению, — возразила Анна-Мария, — вашу одежду нельзя. И все, что надето на вас, прокурор захочет отослать в лабораторию в Линчёпинг.

— Нет проблем, — поспешно вмешалась Ребекка. — Я привезу тебе новую одежду, Санна. Хорошо?

Девочки ушли в дом с Анной-Марией. Свен-Эрик Стольнакке сидел на корточках чуть в стороне от женщин и беседовал с Чаппи. Казалось, у них много общего.

— Я мало чем могу помочь тебе, Санна, — сказала Ребекка. — Я юрист по налоговым делам, уголовные не веду. Если тебе нужен общественный защитник, могу помочь тебе найти толкового специалиста.

— Ты что, не понимаешь? — пробормотала Санна. — Моим адвокатом должна быть ты. Если ты не станешь мне помогать, мне не нужно никакого адвоката. Да пребудет надо мной рука Господня.

— Прекрати, пожалуйста! — умоляюще проговорила Ребекка.

— Нет, это ты прекрати! — воскликнула Санна. — Ты нужна мне, Ребекка. Мне и моим детям. Как бы ты ко мне ни относилась, я прошу тебя мне помочь. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Упала перед тобой на колени? Умоляла пойти на это ради нашей старой дружбы? Только ты.

— В каком смысле — я нужна твоим детям?

Санна обеими руками схватила Ребекку за куртку.

— Мама и папа отберут их у меня. Этого нельзя допустить. Понимаешь? Я не хочу, чтобы Сара и Лова провели с моими родителями даже пяти минут. Но сейчас я не могу этому воспрепятствовать. А ты можешь. Ради Сары!

Ее родители. Образы и мысли разом нахлынули, выплывая из подсознания. Отец Санны — хорошо одетый, представительный, с мягкими вкрадчивыми манерами. Он завоевал большую популярность как местный политик, Ребекка даже видела его пару раз по национальному телевидению. К следующим выборам он, вероятно, попадет в списки кандидатов в парламент от Христианско-демократической партии. Однако за внешней душевностью скрывается жесткий и бескомпромиссный лидер. Даже пастор Томас Сёдерберг не раз демонстрировал свое уважение и подчинялся ему. Ребекка вспомнила, как Санна рассказывала — легко, словно это происходило с кем-то другим, — о том, как он всегда убивал ее домашних животных: собак, кошек, птиц. И даже аквариума, который подарила ей учительница начальной школы, ей не оставили. Иногда ее забитая мать объясняла — дескать, все это потому, что у Санны аллергия. В других случаях причина была в том, что Санна плохо учится. Но чаще всего никакого объяснения не следовало. Молчание не позволяло даже задать вопрос. Ребекка вспомнила, как Санна сидела по вечерам, держа на коленях Сару, если малышка не засыпала. «Я не хочу быть такой, как они, — говорила она. — Они запирали меня на замок в моей комнате».

— Я должна переговорить со своим начальником, — сказала Ребекка.

— Так ты остаешься? — спросила Санна.

— На некоторое время, — ответила Ребекка сдавленным голосом.

— Это все, что мне от тебя нужно. — Лицо Санны смягчилось. — Интересно, сколько времени все это займет? Ведь я ни в чем не виновата. Ты ведь не думаешь, что я могла это сделать?

В голове Ребекки возник образ Санны, бредущей по ночной улице при свете фонарей с окровавленным ножом в руке.

Но тогда зачем она вернулась? Зачем взяла с собой Сару и Лову, чтобы «обнаружить» его?

— Само собой, я так не думаю, — ответила Ребекка.

Номер заказа, количество часов. Номер заказа, количество часов. Номер заказа, количество часов.

Мария Тоб сидела в офисе адвокатской фирмы «Мейер и Дитцингер» и заполняла недельный отчет. «Неплохо», — констатировала она, просуммировав количество отработанных часов в нижней графе. Сорок два. Удовлетворить Монса невозможно, но, по крайней мере, у него не будет повода к недовольству. За прошедшую неделю она отработала более семидесяти часов, чтобы выставить счет за сорок два. Она закрыла глаза и откинулась на стуле. Подкладка юбки врезалась в живот.

«Надо начать заниматься спортом, — подумала она. — А не сидеть целыми днями на заднице, заедая стресс шоколадом прямо перед компьютером. Сейчас утро вторника. Вторник, среда, четверг и пятница. До субботы осталось четыре дня. В субботу пойду на тренировку. Нет, сначала отосплюсь. Отключу телефон и лягу спать пораньше».

Дождь убаюкивающе барабанил по стеклу. Как раз когда ее тело настроилось на краткий момент отдыха и мышцы расслабились, зазвонил телефон. Она снова села прямо и схватила трубку. Это была Ребекка Мартинссон.

— Привет, моя дорогая! — воскликнула Мария высоким голосом. — Подожди секундочку!

Откатившись на стуле от рабочего стола, она толкнула ногой дверь в коридор, чтобы та захлопнулась.

— Наконец-то ты позвонила! — сказала она, снова взяв трубку. — Я названивала тебе как сумасшедшая.

— Знаю, — ответила Ребекка. — У меня в телефоне около ста голосовых сообщений, но я даже не начинала их прослушивать. Телефон лежал в машине, я потеряла ключи и… ну, не буду тебя грузить своими проблемами. Подозреваю, что там есть парочка сообщений от разъяренного Монса Веннгрена?

— Угу, не буду тебя обманывать. После того, что показали в новостях, учредители провели экстренное совещание. Они не в восторге от того, что четвертый канал заснял наше бюро и рассказал о том, какие у нас агрессивные адвокаты. И сегодня офис гудит как улей.

Ребекка опустила голову на руль и глубоко вздохнула. В горле стоял ком, отчего говорить стало трудно. Во дворе Чаппи, Сара и Лова играли с ковром, вывешенным перед домом на подставку для выбивания. В душе Ребекка понадеялась, что ковер принадлежал Санне, а не кому-нибудь из соседей.

— О’кей, — произнесла она после паузы. — Мне имеет смысл поговорить с ним или достаточно положить ему на стол заявление об уходе?

— Нет-нет, черт возьми. Ты должна поговорить с ним лично. Как я поняла, остальные учредители были настроены на то, чтобы немедленно избавиться от тебя, но Монс такую возможность даже не рассматривал. Так что у тебя по-прежнему есть работа.

— Мыть туалеты и подавать кофе?

— Ага, в одних трусиках-стрингах. Нет, если говорить серьезно, Монс принял твою сторону. Но ведь это недоразумение, что тебя приняли за адвоката сестры Мальчика из Рая? Ты была с ней как подруга?

— Да, но только что произошла одна штука…

Ребекка потерла ладонью стекло машины, запотевшее изнутри. Сара и Лова стояли на вершине сугроба, что-то бурно обсуждая. Чаппи не было видно. Куда могла подеваться собака?

— Я должна обсудить это с Монсом, — сказала она, — потому что долго мне разговаривать не дадут. Можешь переключить меня на него?

— Хорошо, но ты должна сделать вид, что ничего не слыхивала о том совещании.

— Разумеется. Кстати, а как тебе удалось все это выведать?

— Соня рассказала. Она сидела с ними.

Соня Берг была секретаршей с самым большим стажем работы в фирме «Мейер и Дитцингер». Ее самым главным достоинством считалась способность молчать как могила о важных делах бюро. Многие предпринимали попытки выжать из нее информацию и наталкивались на стену несговорчивости, раздражения и деланого непонимания того, что человеку от нее нужно. На тайных совещаниях — например, перед объединением компаний — протоколы всегда вела она.

— Это просто невероятно, — с восхищением проговорила Ребекка. — А воду из камня ты тоже умеешь добывать?

— Добывание воды из камня — вводный курс для начинающих, а разговорить Соню — суперпродвинутый. Но ты мне тут не изображай, что сама не умеешь творить невозможное. Чем ты взяла Монса? Сделала лоботомию кукле вуду или что-то в этом духе? Если бы меня показали по телевизору, когда я сбиваю с ног журналистов, я бы уже висела на дыбе в его комнате пыток, переживая последние мучительные сутки в своей жизни.

Ребекка разразилась безрадостным смехом.

— Думаю, общение с ним в ближайшее время сопоставимо с висением на дыбе. Переключишь меня?

— Да-да, но предупреждаю: он действительно вступился за тебя, но теперь сильно не в духе.

Ребекка опустила боковое окно и крикнула Саре и Лове:

— Где Чаппи? Сара, разыщи ее, и постарайтесь держаться там, где я могу вас видеть. Мы скоро поедем. Он хоть иногда бывает в духе? — спросила она в трубку.

— Кто «хоть иногда бывает в духе»? — раздался на другом конце ледяной голос Монса Веннгрена.

— Э… добрый день, — пробормотала Ребекка, пытаясь собраться с мыслями. — Хм, это Ребекка, — добавила она.

— Так-так, — отозвался он.

Она слышала, как Монс раздраженно дышит носом. Он не собирался упрощать ей задачу, это было очевидно.

— Я только хотела пояснить, что все это недоразумение. В смысле, что они подумали, будто я — адвокат Санны Страндгорд.

Молчание в трубке.

— Так-так, — медленно проговорил Монс после паузы. — Это все?

— Нет…

«Ну же, давай, — сказала Ребекка самой себе, желая приободриться. — Сейчас не до сантиментов. Скажи все, что собиралась, и положи трубку. Хуже уже не будет».

— Полиция обнаружила в квартире Санны Страндгорд нож и Библию Виктора Страндгорда. Санна задержана по подозрению в убийстве, ее только что увезли. Я сейчас стою перед ее домом. Квартиру опечатают. Я должна отвезти ее дочерей в школу и в садик.

Раздраженное дыхание в трубке прекратилось, и Ребекка позволила себе перевести дух, прежде чем продолжить.

— Она хочет видеть меня в качестве своего защитника, отказывается брать кого бы то ни было другого, и я не могу ей отказать. Так что я пока остаюсь здесь.

— Черт подери, какая неслыханная наглость! — воскликнул Монс Веннгрен. — Ты действуешь у меня за спиной. Компрометируешь фирму в СМИ. А теперь ты к тому же собираешься выполнять юридические функции на стороне. Это конкурирующая деятельность и основание для увольнения — тебе это понятно?

— Монс, я хочу взять на себя эту функцию в качестве сотрудника фирмы, разве я не сказала? — горячо возразила Ребекка. — Но я не спрашиваю разрешения. Мне некуда отступать. Я уверена, что справлюсь, — хочу сказать, это не так уж и сложно. Мне придется поприсутствовать на допросах — думаю, таковых будет немного. Она ничего не знает и не помнит. Они нашли орудие убийства — если это, конечно, тот самый нож, и Библию Виктора в ее квартире. Она была в церкви вскоре после того, как все это произошло. Сам Петтер Альтин не смог бы ее выгородить, раз уж речь зашла о заключении под стражу. Но если, вопреки моим предположениям, против нее будет возбуждено уголовное дело, я надеюсь, наши адвокаты по уголовным делам, Бенгт-Улоф Фальк или Йёран Карлстрём, что-нибудь мне посоветуют. СМИ очень интересуются этим делом, а вы сами знаете, как полезно для имиджа фирмы, когда о ней говорят по телевизору. Хотя самую большую прибыль приносят экономические и налоговые тяжбы, но именно громкие уголовные дела способствуют известности бюро.

— Спасибо, — сухо проговорил Монс. — Над имиджем бюро ты уже начала работать, как я погляжу. Почему, черт подери, ты немедленно не связалась со мной вчера, когда сбила с ног ту журналистку?

— Я не сбивала ее с ног, — попыталась защититься Ребекка, — я хотела пройти мимо, а она поскользнулась.

— Я еще не закончил! — прошипел Монс. — Сегодня я потратил полтора часа времени на совещание, которое касалось тебя. Будь по-моему, я немедленно попросил бы тебя подать заявление об уходе. Но на твое счастье, там оказались люди более миролюбивые и склонные к всепрощению.

Ребекка сделала вид, что не слышит его слов, и продолжала:

— Мне нужна ваша помощь, чтобы разобраться с этой журналисткой. Вы не могли бы связаться с редакцией новостей и убедить ее забрать заявление?

Монс хохотнул от изумления.

— Кто я, по-твоему? Дон Корлеоне?

Ребекка снова потерла стекло машины.

— Это был всего лишь вопрос. Я вынуждена заканчивать. На мне двое детей Санны, и младшая из них как раз снимает с себя всю одежду.

— Пусть делает что хочет, — раздраженно ответил Монс. — Мы еще не договорили.

— Я позвоню или напишу позже. Они на улице, и здесь чертовски холодно. Четырехлетний ребенок с двусторонним воспалением легких — как раз то, чего мне сейчас не хватает для полного счастья. До свидания.

Ребекка отключилась, прежде чем Монс успел что-либо сказать.

«Он не запретил мне, — подумала она с облегчением. — Не запретил продолжать, и я не потеряла работу. Неужели все сложилось так удачно?»

Тут она вспомнила о детях и выскочила из машины.

— Что вы там творите? — крикнула она Саре и Лове.

Лова сняла куртку, варежки и оба свитера и теперь стояла в снегу с шапкой на голове и в одной хлопчатобумажной маечке. По ее щекам ручьями текли слезы. Чаппи с тревогой наблюдала за ней.

— Сара сказала, что я выгляжу как идиотка в свитере, который ты мне дала, — прорыдала Лова. — Она говорит, что меня будут дразнить в садике.

— Немедленно надень все обратно! — нетерпеливо прикрикнула на нее Ребекка.

Она схватила Лову за руку и стала натягивать на нее свитера. Девочка безутешно рыдала.

— Это правда, — беспощадно подтвердила Сара. — Она выглядит как пугало. В школе у нас одна девочка пришла как-то в таком свитере. Парни схватили ее, опустили головой в унитаз и спускали воду, так что она чуть не захлебнулась.

— Не хочу! — выла Лова, пока Ребекка насильно одевала ее.

— Садитесь в машину, — велела Ребекка, едва сдерживаясь. — Поедете в школу и в садик.

— Ты не можешь нас заставить! — закричала Сара. — Ты нам не мама!

— Поспорим? — проговорила Ребекка сквозь зубы, запихивая двух орущих и упирающихся детей в машину.

Чаппи запрыгнула следом и нервно завертелась на заднем сиденье.

— А я хочу есть! — заныла Лова.

— Вот именно! — выкрикнула Сара. — Мы не позавтракали, а это халатное отношение к детям. Дайте мне мобильник, я позвоню дедушке.

Она схватила телефон Ребекки.

— Я тебе сейчас так позвоню! — прорычала Ребекка и вырвала у нее телефон.

Потом выскочила из машины и распахнула заднюю дверь.

— Вон! — крикнула она, вытащила Сару и Лову наружу и швырнула в снег.

Девочки мгновенно замолчали и с ужасом уставились на нее.

— Это правда, — сказала Ребекка, пытаясь совладать с голосом. — Я не ваша мама. Но Санна попросила меня позаботиться о вас, так что ни у вас, ни у меня выбора нет. Давайте заключим договор. Сначала едем на автобусную станцию и завтракаем. Вы сможете выбрать себе, что захотите, потому что утро у нас сегодня началось ужасно. Затем мы поедем и купим Лове новую одежду. И Санне тоже. Вы поможете мне выбрать для нее что-нибудь подходящее. Садитесь в машину.

Сара молча посмотрела на свои ботинки, потом пожала плечами и села в машину. Лова залезла следом, старшая сестра помогла ей пристегнуться ремнем безопасности. Чаппи слизнула слезы с лица Ловы.

Ребекка Мартинссон завела машину и задним ходом выехала со двора Санны.

«Боже милосердный! — подумала она впервые за много лет. — Боже, дай мне силы!»

Красные кирпичные виллы на улице Гасельвеген напоминали детальки конструктора «Лето», лежащие ровными рядами вдоль улицы. Засыпанные снегом живые изгороди, сугробы и занавески, закрывающие нижнюю половину окна, защищали обитателей от посторонних взглядов.

«Этой семье есть что скрывать», — подумала Анна-Мария Мелла, когда они со Свеном-Эриком Стольнакке вылезли из машины перед домом тридцать пять.

— Да, прямо спиной чувствуешь любопытные взгляды соседей, — сказал Свен-Эрик, словно прочтя ее мысли. — Как ты думаешь, что могут рассказать нам родители Санны и Виктора?

— Посмотрим. Вчера они вообще отказались принять нас, но теперь, узнав, что их дочь задержана, сами попросили приехать.

Отряхнув с ботинок снег, они позвонили в дверь.

Открыл им Улоф Страндгорд. Рубашка на нем была тщательно отутюжена. Четко произнося каждое слово, он пригласил их пройти, пожал руки, взял у гостей куртки и повесил на вешалку. Он был в возрасте, но совершенно без признаков ожирения.

«У него в подвале наверняка спортивный комплекс и штанга», — подумала Анна-Мария.

— Нет-нет, ради бога, не снимайте, — сказал Улоф Страндгорд Свену-Эрику, который наклонился, чтобы разуться.

Анна-Мария отметила, что сам Улоф Страндгорд обут в начищенные до блеска ботинки.

Он провел их в гостиную. Одну половину комнаты занимал обеденный стол со стульями в густавианском стиле; серебряные подсвечники и ваза дизайнера Ульрики Хюдман-Валлиен отражались в темной крышке стола под красное дерево. Под потолком висела небольшая хрустальная люстра. В другой половине комнаты стояли угловой диван со светлой обивкой и такое же кресло, перед ними — столик из темного стекла с металлическими ножками. Все выглядело ухоженным, нигде не было ни пылинки.

В кресле сидела Кристина Страндгорд. Она с отсутствующим видом поприветствовала двух полицейских, появившихся в ее гостиной.

У нее были такие же густые светло-русые волосы, как и у ее детей, но остриженные под пажа.

«Когда-то она была очень хорошенькая, — подумала Анна-Мария. — Прежде чем огромная усталость придавила ее к земле. И это произошло не вчера, а давным-давно».

Улоф Страндгорд наклонился над сидящей женой.

— Нам, наверное, следовало бы уступить самое удобное кресло инспектору Мелле, — сказал он.

Кристина Страндгорд подскочила как ужаленная.

— Ох, простите, конечно же.

Анна-Мария с трудом уселась в предложенное кресло. Оно оказалось слишком глубоким, чтобы называться удобным, в нем приходилось сидеть, сильно откинувшись назад. Она приподняла уголки губ, пытаясь изобразить благодарную улыбку. Ребенок стал давить на диафрагму, она сразу же ощутила изжогу и боль в пояснице.

— Хотите кофе? — спросил Улоф Страндгорд. — Чаю? Воды?

Как по сигналу, его жена снова подскочила.

— Да-да, — поспешно проговорила она, бросив взгляд на мужа. — Я должна была задать вам этот вопрос…

Свен-Эрик и Анна-Мария дружно помотали головами. Кристина Страндгорд снова села, на этот раз на краешек дивана, готовая немедленно вскочить, если еще что-нибудь понадобится.

Анна-Мария рассматривала ее. Хозяйка дома совсем не походила на женщину, только что потерявшую сына: волосы были вымыты и уложены, джемпер, кофта и брюки подобраны в тон, в оттенках бежевого и песочного, макияж вокруг глаз и на губах не размазан, руки не заламываются от отчаяния, и гора мокрых платков не высится перед ней на столе. Вместо этого возникает ощущение, что она ушла в себя, прячась от окружающего мира.

— Мы благодарны, что вы смогли приехать сразу же, — начал Улоф Страндгорд. — Мы совсем недавно узнали о том, что вы задержали Санну. Вы прекрасно понимаете, что это ошибка. Мы с женой очень встревожены этой ситуацией.

— Это вполне естественно, — сказал Свен-Эрик. — Но давайте начнем по порядку. Сначала мы хотели бы задать вопросы по поводу Виктора, а потом поговорим о вашей дочери.

— Разумеется, — с улыбкой согласился Улоф Страндгорд.

«Отлично, Свен-Эрик, — подумала Анна-Мария. — Надо брать инициативу в свои руки прямо сейчас, иначе нам не удастся получить ответа ни на один вопрос».

— Вы не могли бы рассказать нам о Викторе? — продолжал Свен-Эрик. — Что он был за человек?

— Каким образом эта информация может помочь вам в вашей работе? — спросил Улоф Страндгорд.

— Этот вопрос всегда задают, — Свен-Эрик не поддался на провокацию. — Мы должны составить представление о нем, ибо не знали его, пока он был жив.

— Он был одаренный мальчик, — проговорил отец с серьезным лицом. — Очень одаренный. Предполагаю, все родители так говорят о своих детях, но вы можете спросить его бывших учителей, и они подтвердят мои слова. У него были отличные оценки по всем предметам, к тому же явное музыкальное дарование. Он умел сосредоточиться — на занятиях, на уроках игры на гитаре. А после того несчастного случая он на сто процентов посвятил себя Богу.

Улоф откинулся на спинку дивана и слегка подтянул брючину на правой ноге, прежде чем положить ее поверх левой.

— Господь послал мальчику нелегкое служение, — продолжал он. — Ему пришлось отложить все остальное. Он бросил гимназию, перестал музицировать, только молился и проповедовал. И был страстно убежден в том, что пробуждение придет в Кируну, однако ради этого общины независимых церквей должны объединиться. «Врозь мы слабы, вместе мы сила», как говорится. В те времена между церковью Пятидесятницы, миссионерской церковью и баптистским молельным домом не было согласия, но он оказался настойчив. Ему исполнилось всего семнадцать, когда Господь возложил на него эту миссию. Он буквально заставил пасторов встречаться и молиться вместе — Томаса Сёдерберга из миссионерской церкви, Весу Ларссона из церкви Пятидесятницы и Гуннара Исакссона из баптистской церкви.

Анна-Мария заерзала в кресле. Она сидела в очень неудобной позе, и ребенок в животе пинал мочевой пузырь.

— Эта миссия на него была возложена после катастрофы? — спросила она.

— Да. Мальчик ехал среди зимы на велосипеде и попал под машину. Ну, вы ведь сами жители Кируны, так что остальное вам известно. Община росла, и мы смогли построить Хрустальную церковь. Она не менее известна, чем сам мальчик. На Рождество сама Карола[9] давала там концерт.

— Какие у вас с ним были отношения? — спросил Свен-Эрик. — Вы тесно общались?

Анна-Мария видела, что коллега пытается обратить свой вопрос Кристине Страндгорд, но та смотрела остановившимся взглядом на узор обоев в виде медальонов.

— В нашей семье все очень близки друг другу, — ответил Улоф Страндгорд.

— У него были друзья, любовь, интересы за пределами церкви?

— Нет, как я уже сказал, он принял решение пока отложить в сторону все остальные дела в жизни и посвятить себя Богу.

— Вас это не огорчало? Я имею в виду — что он не встречался с девушками, что у него не было никаких других интересов.

— Нас это совершенно не огорчало.

Отец хохотнул, словно Свен-Эрик сморозил глупость.

— Кто был его ближайшим другом?

Свен-Эрик посмотрел на фотографии на стенах. Над телевизором висел большой портрет Санны и Виктора — двое детей с ослепительно светлыми волосами. У Санны — кудри, как у ангелочка, у Виктора волосы прямые, как струи водопада. Санна снята, по всей видимости, в ранние подростковые годы. Видно, как она упрямо отказывается улыбаться фотографу, в опущенных уголках рта скрыт протест. Виктор тоже смотрит серьезно, но он более естествен, словно сидит и думает о своем, забыв, где находится.

— Санне было тринадцать, а Виктору десять, — пояснил Улоф, поймав взгляд Свена-Эрика, устремленный на фотографии. — Видно невооруженным глазом, как он боготворил свою сестру. С малолетства носил длинные волосы, как у нее, и начинал кричать, будто резаный поросенок, стоило маме приблизиться к нему с ножницами. Поначалу его дразнили в школе, но он настоял на своем.

— Его друзья, — напомнила Анна-Мария.

— Я склонен думать, что его ближайшие друзья — это его семья. Он тесно общался с нами и с Санной. И обожал девочек.

— Дочерей Санны?

— Да.

— Кристина! — позвал Свен-Эрик.

Кристина Страндгорд вздрогнула.

— Вы хотели бы что-нибудь добавить? По поводу Виктора, — уточнил он, поймав ее вопросительный взгляд.

— Даже не знаю, — пробормотала она, покосившись на мужа. — По-моему, Улоф очень хорошо его описал.

— У вас есть вырезки из газет, где говорится о Викторе? — спросила Анна-Мария. — Я хотела сказать — о нем ведь много писали.

— Вон там, — Кристина Страндгорд указала пальцем. — Вот тот большой коричневый альбом на нижней полке.

— Можно взять его на время? — спросила Анна-Мария, поднимаясь и вынимая альбом с полки. — Вы скоро получите его назад.

Прежде чем положить альбом перед собой на стол, она подержала в руках. Ей очень хотелось иметь в голове иной образ Виктора, чем белое обезображенное тело с пустыми глазницами.

— Мы хотели бы попросить вас составить список тех, кто его знал, — сказала Свен-Эрик. — Нам важно побеседовать с ними.

— Список получится очень длинный, — ответил Улоф Страндгорд. — Его знала вся Швеция. И не только она.

— Я имею в виду тех, кто знал его лично, — терпеливо пояснил Свен-Эрик. — Сегодня вечером мы пришлем к вам человека за этим списком. Когда вы в последний раз видели вашего сына живым?

— В воскресенье вечером на собрании в церкви.

— В воскресенье вечером — то есть накануне той ночи, когда он был убит. Вы разговаривали с ним?

— Нет, он входил в группу молящихся об исцелении, был очень занят.

— Когда в последний раз вы встречались и разговаривали с ним?

— В пятницу во второй половине дня, за двое суток до того, как…

Отец осекся и посмотрел на жену.

— Ты готовила ему еду, Кристина, — правда же, это было в пятницу?

— Ну да, — подтвердила она. — Тогда началась Чудотворная конференция. А я знаю, что он в такие моменты забывает поесть — всегда ставит других на первое место, не думая о себе. Так что мы поехали к нему домой и загрузили морозилку едой. Он сказал, что я слишком над ним трясусь.

— Он не казался озабоченным? — спросил Свен-Эрик. — Может быть, его что-то тревожило, угнетало?

— Нет, — ответил Улоф.

— Судя по всему, перед смертью он несколько дней ничего не ел, — сказала Анна-Мария. — Вы не знаете, с чем это связано? Он просто забывал о еде?

— Скорее всего, он постился.

«Скоро мне придется отпроситься в туалет», — подумала Анна-Мария.

— Постился? — переспросила она, сжимаясь. — Почему?

— Ну, как бы это объяснить? В Библии сказано, что Иисус постился сорок дней в пустыне, несмотря на искушения дьявола, прежде чем явиться в Галилею и назвать своих первых учеников. Кроме того, там написано, что апостолы молились и постились, когда назвали старейших в первых общинах и передали их в руки Божьи. По Ветхому Завету Моисей и Илья постились, прежде чем им явился Господь. Возможно, Виктор чувствовал, что на него возложена важная миссия в связи с Чудотворной конференцией, и хотел собрать все силы перед ней через молитву и пост.

— Что это за Чудотворная конференция? — спросил Свен-Эрик.

— Она началась в пятницу вечером и заканчивается в воскресенье вечером. Семинары днем и молитвенные собрания по вечерам. Все посвящено Божественным чудесам. Исцеление, услышанные молитвы, заступничество, прочие милости Божьи. Подождите минутку.

Улоф Страндгорд поднялся и вышел в холл. Через минуту он вернулся, держа глянцевую красочную брошюру, и протянул ее Свену-Эрику. Свен-Эрик наклонился к Анне-Марии, чтобы она тоже смогла прочесть.

Это было приглашение, отпечатанное в формате А4. На фотографиях, намеренно снятых чуть размыто, видны были радостные люди с воздетыми руками. На одном снимке смеющаяся женщина держала над головой младенца. На другом был изображен Виктор Страндгорд, молящийся за мужчину, который стоял перед ним на коленях, подняв руки к небу. Виктор стоит с закрытыми глазами, приложив два пальца ко лбу мужчины. В тексте брошюры указывалось, что на семинарах будут рассматриваться такие темы, как «Твоя молитва будет услышана», «Господь уже победил твою болезнь», «Узри милость Божью». Еще там было написано о вечерних собраниях, на которых можно танцевать в Духе, петь в Духе и смеяться в Духе со своими братьями и сестрами во Христе и лицезреть чудеса Господни в своей собственной жизни и жизни других. Все это — всего за четыре тысячи двести крон, включая проживание и питание.

— Сколько участников на этой конференции? — спросил Свен-Эрик.

— Не могу сказать точно, — проговорил Улоф с нотками гордости, — но что-то около двух тысяч.

Анна-Мария буквально увидела, как Свен-Эрик подсчитывает в уме доходы общины от этой конференции.

— Мы хотели бы получить список участников, — сказала она. — К кому нам обратиться?

Улоф Страндгорд назвал ей фамилию, которую она записала в блокнот. Свен-Эрик назначит кого-нибудь, кто пробьет всех участников по полицейской базе.

— Какие отношения были у него с Санной? — спросила Анна-Мария.

— Простите? — переспросил Улоф Страндгорд.

— Как вы описали бы их отношения?

— Они были брат и сестра.

— Но это далеко не всегда означает, что у людей прекрасные отношения, — настаивала Анна-Мария.

Отец набрал воздух в легкие.

— Они были лучшими друзьями. Но Санна — натура очень ранимая и чувствительная. И нам с женой, и сыну не раз приходилось брать на себя заботы о ней и девочках.

«Какого черта нам все время твердят о ее ранимости?» — подумала Анна-Мария.

— Что вы имеете в виду, говоря, что она чувствительна? — переспросила Анна-Мария и заметила, как Кристина слегка заерзала.

— Это непростая тема, — ответил Улоф. — Но иногда ей бывает трудно справляться со взрослой жизнью, соблюдать четкие правила в воспитании детей. У нее случаются периоды, когда она не в состоянии позаботиться ни о них, ни о самой себе, правда, Кристина?

— Да, — послушно согласилась жена.

— Случалось, что она целую неделю лежала в затемненной комнате, — продолжал Улоф. — Не шла на контакт. Тогда мы брали на себя заботы о девочках, а Виктор сидел рядом с Санной и кормил ее с ложечки, как ребенка.

Он сделал паузу и посмотрел на Анну-Марию твердым взглядом.

— Она не смогла бы сама воспитывать детей без поддержки семьи, — сказал он.

«Отлично, — подумала Анна-Мария. — Ты очень хочешь убедить нас, что она хрупка, слаба и ранима. Зачем тебе это нужно? Такая образцовая семья, как ваша, должна быть скорее заинтересована в том, чтобы скрыть все эти обстоятельства».

— А отца у девочек нет? — спросила она.

Улоф Страндгорд вздохнул.

— Есть. Ей было всего лишь семнадцать, когда у нее родилась Сара, и я… — он покачал головой при воспоминании, — настоял на том, чтобы они поженились. Пошли, так сказать, к алтарю. Однако обещание, данное перед Богом, не помешало молодому человеку оставить жену и ребенка, когда Саре было всего год. Отец Ловы — мимолетная слабость.

— Как их зовут? Нам хотелось бы связаться с ними, — сказал Свен-Эрик.

— Понимаю. Ронни Бьёрнстрём, отец Сары, живет в Нарвике. Во всяком случае, мы так думаем. Он не поддерживает контакта с дочерью. Самми Андерссон, отец Ловы, погиб два года назад в результате несчастного случая. В начале весны он выехал на лед на скутере, и лед под ним провалился. Ужасная история…

«Только без подробностей — иначе я описаюсь прямо в вашем лучшем кресле», — подумала Анна-Мария и с трудом поднялась.

— Простите, но мне нужно… — начала она.

— В холле справа, — сказал Улоф Страндгорд и тоже встал, когда она выходила из комнаты.

Туалет был такой же вылизанный, как и все остальное в доме. В нем царил синтетический цветочный аромат — видимо, запах одного из спреев, стоявших в туалетном шкафчике. В унитазе висел маленький дозатор с чем-то синим, выливавшимся вместе с водой, когда ее спускали.

«Чистота, чистота и еще раз чистота», — подумала Анна-Мария, возвращаясь в гостиную.

— Нас очень волнует тот факт, что наши девочки сейчас у Ребекки Мартинссон, — сказал Улоф Страндгорд, когда она снова уселась в кресло. — Вероятно, они в шоке, смертельно напуганы тем, что произошло. Им необходимы покой и чувство защищенности.

— По этому поводу полиция ничего не может сделать, — сказала Анна-Мария. — Ваша дочь является юридическим представителем интересов детей, и если она поручила их Ребекке Мартинссон, то…

— Но если я говорю вам, что Санна недееспособна? Если бы не я и моя жена, у нее давно отобрали бы детей.

— Это тоже вопрос не к полиции, — ответила Анна-Мария нейтрально. — Вопрос об изъятии детей у родителей, которые пренебрегают своими обязанностями, решают социальное управление и суд.

Мягкость в голосе Улофа Страндгорда мгновенно улетучилась.

— Стало быть, мы не можем рассчитывать на помощь полиции, — сухо проговорил он. — Разумеется, я свяжусь с социальной службой, если это понадобится.

— Как вы не понимаете! — выпалила вдруг Кристина Страндгорд. — Ребекка уже и ранее пыталась внести разлад в нашу семью. Она сделает все возможное, чтобы настроить девочек против нас. Как тогда с Санной.

Последние слова она адресовала своему мужу. Улоф Страндгорд сидел, стиснув зубы, и смотрел в окно. Он держался неестественно прямо, словно палку проглотил, крепко сжав руки, лежащие на коленях.

— Что вы имели в виду, говоря «как тогда с Санной»? — мягко переспросил Свен-Эрик.

— Когда Саре было года три-четыре, Санна и Ребекка Мартинссон вместе снимали квартиру, — надрывно проговорила Кристина Страндгорд. — Она пыталась расколоть нашу семью. И она враг церкви и дел Господних в этом городе. Вы понимаете, как мы себя чувствуем, пока девочки в ее власти?

— Я вас понимаю. — Свен-Эрик кивнул. — Каким образом она пыталась расколоть вашу семью и противодействовать церкви?

— Таким образом, что она…

Взгляд мужа заставил ее прикусить язык.

— Так каким же? — снова попытался Свен-Эрик, но лицо Кристины Страндгорд окаменело, а взгляд неподвижно уставился на стеклянную столешницу.

— В этом не моя вина, — произнесла она срывающимся голосом.

И повторяла раз за разом, не отрывая глаз от стола, не глядя на Улофа Страндгорда:

— В этом не моя вина. Не моя вина.

«Она пытается оправдаться или обвиняет в чем-то мужа?» — подумала Анна-Мария.

Улоф Страндгорд снова стал мягким и предупредительным. Он положил ладонь на руку жены, она замолкла и встала.

— Боюсь, наши силы на исходе, — сказал он Анне-Марии и Свену-Эрику, и на этом разговор завершился.

Когда Анна-Мария и Свен-Эрик вышли из дома, открылись двери двух машин, припаркованных перед домом, и вылезли два репортера с микрофонами. За одним из них по пятам следовал оператор.

— Андерс Грапе, местная редакция шведского радио, — представился тот из них, который первым добежал. — Вы задержали сестру Мальчика из Рая, как вы это прокомментируете?

— Лена Вестерберг, третий телеканал, — затараторила вторая, сопровождаемая телеоператором. — Вы первыми оказались на месте преступления — расскажите, пожалуйста, как все это выглядело.

Не сказав ни слова, Анна-Мария и Свен-Эрик сели в машину и уехали.

— Они, наверное, попросили соседей позвонить журналистам и сказать, что мы здесь, — предположила Анна-Мария, наблюдая в зеркало заднего вида, как журналисты подошли к дому и позвонили в дверь.

— Бедная женщина, — проговорил Свен-Эрик, когда они свернули на Бевервеген. — Какой хладнокровный тип этот Улоф Страндгорд.

— Ты заметил, что он ни разу не назвал Виктора по имени? Все время называл его «мальчик».

— Надо поговорить с ней еще раз, когда его не будет дома, — задумчиво произнес Свен-Эрик.

— Вот ты и поговори. Ты умеешь обращаться с женщинами.

— Почему так много красивых женщин попадается в эту ловушку? — задал риторический вопрос Свен-Эрик. — Связываются с отвратительными типами и потом сидят в своем доме, как птицы в клетке, когда дети выросли.

— Думаю, красивые женщины попадают в эту ситуацию не чаще, чем остальные, — сухо ответила Анна-Мария. — Они привлекают к себе больше внимания.

— Что ты намерена делать теперь?

— Посмотреть альбом и видеозаписи из церкви.

Она взглянула в окно машины. Небо казалось серым и тяжелым. Когда солнечные лучи не пробивались через тучи, краски словно исчезали и город превращался в черно-белую фотографию.

— Но ведь это невозможно! — воскликнула Ребекка, заглянув в камеру, когда охранник отпер дверь и выпустил Санну Страндгорд в коридор.

Камера была исключительно тесная, стены окрашены в неопределенно-бежевый цвет с проблесками белого и черного. В крошечной комнатке не имелось никакой мебели, только коленкоровый матрас прямо на полу, накрытый бумажной одноразовой простыней. Окошечко выходило на дорожку и жилые дома с зелеными, отделанными металлическим листом фасадами. Внутри стоял кислый запах алкогольных паров и грязи.

Охранник провел Санну и Ребекку в комнату свиданий. Там у окна стоял стол с тремя стульями. Женщины сели, охранник обследовал содержимое пакетов с одеждой и прочими принадлежностями, которые принесла Ребекка.

— Я так рада, что мне позволили остаться здесь, — сказала Санна. — Надеюсь, меня не переведут в настоящий изолятор в Лулео. Ради девочек. Я должна иметь возможность видеться с ними. У них здесь есть камеры предварительного заключения с настоящей мебелью, но они все оказались заняты, так что мне пока выделили камеру для алкашей. Но это очень удобно: если кто-нибудь наблевал или обделался, они просто смывают все это шлангом. Хорошо бы дома такое устроить. Достаешь шланг, все смываешь — и уборка закончена за одну минуту. Анна-Мария Мелла — та, которая с животиком, — сказала, что сегодня освободится обычная камера. Здесь довольно светло. А из окна в коридоре видно шахту и гору Кебнекайсе,[10] ты обратила внимание?

— Конечно, обратила, — усмехнулась Ребекка. — Осталось пригласить Мартина Тимеля[11] — и скоро любая семья с тремя детьми сможет въехать сюда и радоваться жизни.

Охранник вернул пакеты Ребекке, кивнул в знак одобрения и удалился. Ребекка протянула их Санне, которая стала рыться в вещах, как ребенок в рождественских подарках.

— Ой, какие роскошные наряды! — воскликнула Санна, и ее щеки порозовели от счастья. — А какой джемпер! Смотри-ка! Жаль, что тут нет зеркала.

Держа перед собой красный джемпер с глубоким вырезом, украшенный блестящими металлическими нитями, она повернулась к Ребекке.

— Его выбирала Сара, — сказала Ребекка.

Санна снова занялась пакетами.

— И нижнее белье, и мыло, и шампунь, и все необходимое! Я должна отдать тебе деньги.

— Нет-нет, это подарок, — запротестовала Ребекка. — Не так уж и дорого вышло. Мы купили все это в «Линдексе».

— И еще ты взяла книги в библиотеке. И купила мне сластей.

— Кроме того, я купила тебе Библию, — Ребекка показала на маленький пакетик. — В новом переводе. Знаю, что тебе больше всего нравится перевод тысяча девятьсот семнадцатого года, но его ты наверняка знаешь наизусть. Я подумала, что тебе будет интересно сравнить.

Санна достала красную книжечку и повертела в руках, прежде чем открыть наугад и перелистать тонкие страницы.

— Спасибо, — сказала она. — Когда вышел перевод Нового Завета, утвержденный библейской комиссией, мне показалось, что язык начисто утратил красоту, но прочесть его будет интересно. Хотя так странно, должно быть, читать совершенно девственную Библию. Так привыкаешь к своей старой со всякими пометами и подчеркиваниями. Наверное, полезно будет прочесть новые формулировки и страницы без помет. Многое увидишь новыми глазами.

«Моя старая Библия, — подумала Ребекка. — Она, наверное, покоится где-то в коробках на чердаке в доме бабушки. Ведь не могла же я ее выбросить? Это как старый дневник. Все те открытки и вырезки из газет, которые в нее вкладывал. И все те места, которые подчеркивал красным карандашом, — они слишком много говорят о тебе. «Как косули тоскуют по роднику, так тоскует по Тебе моя душа, о Господи!» «В день великой нужды обращусь я к Господу, рука моя протянута в ночи, душа моя безутешна»».

— Как у тебя сегодня с девочками получилось — все нормально? — спросила Санна.

— Да, — коротко ответила Ребекка. — В конце концов мне удалось отправить их в школу и в садик.

Санна закусила губу и раскрыла Библию.

— Ты чего? — спросила Ребекка.

— Я думаю о папе с мамой. Они, возможно, приедут и заберут их оттуда.

— Что происходит между тобой и твоими родителями?

— Ничего нового. Я просто устала быть их собственностью. Ты ведь помнишь, как все это происходило, когда Сара была маленькая.

«Еще бы мне не помнить», — подумала Ребекка.

Ребекка бежит по лестнице в их с Санной квартиру. Она опаздывает. Они уже десять минут назад должны были приехать на детский праздник. А дороги туда не менее двадцати минут. Может быть, и больше, потому что выпал снег. Возможно, Санна и Сара не дождались и уехали без нее.

«Авось, — думает она, отмечая, что на лестнице не видно зимних ботинок Сары. — Если они уехали, меня не будут мучить угрызения совести».

Но ботинки Санны стоят на своем месте. Ребекка открывает дверь и набирает в легкие побольше воздуха, чтобы хватило на все объяснения и извинения, которые роятся в голове.

Санна сидит в темноте на полу в холле, так что Ребекка буквально спотыкается об нее, — сидит, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, и покачивается взад-вперед, словно пытаясь утешить себя, словно сам ритм этого покачивания позволяет прогнать ужасные мысли. Ребекке приходится приложить немало усилий, чтобы пробиться к ней, заставить заговорить. И тут Санна заливается слезами.

— Опять папа с мамой, — всхлипывает она. — Они приехали и попросту забрали Сару. Я сказала, что мы должны ехать на праздник и что я обещала ей массу удовольствий на выходные, но они не стали меня даже слушать. Просто забрали ее и увезли.

Внезапно ее охватывает гнев, она начинает бить кулаками о стену.

— А моего мнения не существует, — кричит она. — Им наплевать, что я говорю. Я — их собственность. И мой ребенок — их собственность. Так же, как они расправлялись с моими щенками. С Лайкой, которую папа отнял у меня. Они так боятся остаться наедине друг с другом, что готовы…

Она умолкает, и ее гнев и плач сливаются в долгий жалобный вой. Руки бессильно падают на пол.

— Взяли и забрали ее, — плачет Санна. — Мы ведь собирались вместе с тобой печь пряничный домик.

— Тсс, — шепчет Ребекка и убирает локоны с лица Санны. — Все образуется. Обещаю тебе.

Она вытирает слезы на щеках подруги.

— Что я за мать? — вздыхает Санна. — Не могу защитить собственного ребенка.

— Ты прекрасная мать, — утешает ее Ребекка. — Это твои родители поступили неправильно, а не ты, слышишь?

— Я не желаю так жить. Он просто входит в мой дом со своим ключом и берет то, что считает нужным. Что я могла сделать? Я не хотела кричать и тянуть к себе Сару. Она бы перепугалась. Бедная моя девочка.

В голове Ребекки появляется образ Улофа Страндгорда — его глубокий уверенный голос, не привыкший к возражениям, его постоянная улыбка над накрахмаленным воротничком рубашки. Его жалкая жена.

«Я убью его, — думает она. — Я собственноручно убью его».

— Поехали, — говорит она Санне голосом, не допускающим протестов.

И Санна одевается и следует за ней, как послушное дитя. Она ведет машину туда, куда велит Ребекка.

Дверь открывает Кристина Страндгорд.

— Мы приехали, чтобы забрать Сару, — говорит Ребекка. — Нам нужно ехать на детский праздник, и мы уже опаздываем на сорок минут.

В глазах Кристины мелькает страх. Она бросает взгляд через плечо внутрь дома, однако по-прежнему стоит, закрывая собой проход. Ребекка слышит, что у них гости.

— Но ведь мы договорились, что Сара побудет в эти выходные у нас, — бормочет Кристина, пытаясь поймать взгляд Санны.

Санна упрямо смотрит себе под ноги.

— Насколько я понимаю, вы ни о чем не договаривались, — сурово произносит Ребекка.

— Подождите минуточку, — говорит Кристина и нервно закусывает губу.

Она исчезает в гостиной, и скоро в дверях показывается Улоф Страндгорд. Он не улыбается. Сначала его глаза впиваются в Ребекку, затем он поворачивается к дочери.

— Это что еще за глупости? — рычит он. — Мне казалось, мы обо всем договорились, Санна. Саре вряд ли пойдет на пользу, если ее будут дергать туда-сюда. Меня очень огорчает, что она все время страдает от твоих перемен настроения.

Санна сжимает плечи, но по-прежнему упрямо смотрит в землю. Снег падает на ее волосы и ложится на голову, точно шлем.

— Ты можешь ответить, когда я говорю с тобой, или ты не готова оказать мне такое уважение? — сдержанно произносит Улоф.

«Он боится сцены при гостях», — думает Ребекка.

Сердце отчаянно бьется в груди, однако она все же делает шаг вперед. Голос у нее дрожит, когда она решается выступить против самого Улофа Страндгорда.

— Мы пришли не для того, чтобы разговоры разговаривать, — произносит она. — Приведите Сару, или же я немедленно поеду с вашей дочерью прямиком в полицию и подам на вас заявление за похищение детей. Клянусь Библией, я это сделаю. Но прежде я ворвусь в вашу гостиную и устрою первосортный скандал. Сара — дочь Санны, мать хочет забрать ее. У вас есть выбор. Либо вы отдадите ее добровольно, либо ее отберет у вас полиция.

Кристина Страндгорд испуганно выглядывает из-за плеча мужа.

Улоф Страндгорд насмешливо смотрит на Ребекку.

— Санна, — требовательно обращается он к дочери, не сводя глаз с Ребекки. — Санна!

Та смотрит в пол. Потом чуть заметно качает головой.

И тут происходит нечто удивительное. Настроение Улофа меняется, как по мановению волшебной палочки. Вид у него становится огорченный и обиженный.

— Проходите, — говорит он и делает шаг назад.

— Если для тебя это так важно, достаточно было сказать мне об этом, — заявляет Улоф Санне, которая надевает на Сару комбинезон и ботинки. — Я не умею читать мысли. Мы думали, что тебе будет приятно провести выходные без ребенка.

Санна в полном молчании натягивает на дочь шапку и варежки. Улоф говорит тихо, опасаясь, что его услышат гости.

— Не было необходимости являться сюда, угрожать и так себя вести, — продолжает он.

— Это так не похоже на тебя, Санна, — шепчет Кристина, с ненавистью глядя на Ребекку, которая стоит, прислонившись к входной двери.

— Завтра утром мы сменим замок на двери, — обещает Ребекка, когда они направляются к машине.

Санна несет на руках Сару, не говоря ни слова. Прижимает ее к себе, будто не намерена больше выпускать из объятий.

«Боже мой, до чего же я тогда разозлилась, — подумала Ребекка. — Хотя это был не мой собственный гнев. Разозлиться должна была Санна. Но она не могла. Мы поменяли замок, но две недели спустя она снова отдала родителям запасной ключ».

Санна взяла ее за руку, чтобы вернуть к реальности.

— Они захотят взять на себя воспитание девочек, пока я сижу за решеткой.

— Не волнуйся, — ответила Ребекка с отсутствующим видом. — Я поговорю со школой.

— Сколько меня здесь продержат?

Ребекка пожала плечами:

— Тебя могут задержать на срок не более трех суток. Затем прокурор должен подать в суд заявление о заключении тебя под стражу. И этот вопрос рассматривается не позднее чем через четверо суток после задержания. То есть в субботу.

— А меня могут заключить под стражу?

— Не знаю, — Ребекка заерзала на стуле. — Возможно. Не очень-то красиво выглядит, что они нашли Библию Виктора и этот нож у тебя в диване.

— Но ведь кто угодно мог подбросить их туда, когда я ушла в церковь! — воскликнула Санна. — Ты ведь знаешь, я никогда не запираю дверей.

Она замолчала, водя пальцем по красному джемперу.

— А вдруг это все же я? — неожиданно проговорила она.

Ребекка почувствовала, как тяжело стало дышать. Словно в маленькой комнатке начисто закончился кислород.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю, — пропищала Санна и закрыла лицо руками. — Я спала. Я спала и не знаю, что произошло. А вдруг это я? Ты должна это узнать.

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать. Если ты спала…

— Но ты же знаешь, какая я! Я забываю. Как когда у меня завелась Сара. Я даже не помнила, как мы с Ронни переспали. Он сам мне потом об этом рассказал. Как здорово это было. И я по-прежнему ничего такого не помню. Но я ведь забеременела, так что это явно произошло.

— Хорошо, — медленно проговорила Ребекка. — Но я не думаю, что это сделала ты. Провалы в памяти не означают, что человек мог кого-то убить. Но ты должна подумать.

Санна вопросительно посмотрела на нее.

— Если это не ты, — продолжала Ребекка, — значит, кто-то подкинул тебе нож и Библию. Кто-то хотел свалить вину на тебя. Кто-то, кому известно, что ты не запираешь дверь. Понимаешь? Это не сумасшедший с улицы.

— Ты должна выяснить, что все-таки произошло.

Ребекка покачала головой:

— Это, собственно, работа полиции.

Обе замолчали, потому что дверь открылась и в нее просунулась голова охранника — не того охранника, который проводил их сюда. Вошедший был высокий, широкоплечий, по-военному коротко подстриженный, однако Ребекке показалось, что он стоит в дверях неуверенно, как застенчивый мальчишка. Смущенно улыбнувшись Ребекке, он протянул Санне бумажный пакетик.

— Извините, что отвлекаю, — проговорил он, — но моя смена скоро заканчивается, и я… Ну, это самое, я подумал, что тебе захочется что-нибудь почитать. И еще купил немного конфет.

Санна улыбнулась ему открытой сияющей улыбкой, затем поспешно опустила глаза, словно смутившись. Тень от ресниц упала ей на щеки.

— О, спасибо, — сказала она. — Очень мило.

— Да не стоит благодарности, — пробормотал охранник, переминаясь с ноги на ногу. — Я просто подумал, что тебе здесь может быть скучно.

Он помолчал, но, поскольку ни одна из женщин больше не проронила ни слова, продолжал:

— Ну ладно, тогда я поехал.

Когда он ушел, Санна заглянула в пакет, который он ей дал.

— Ты купила конфеты куда вкуснее.

Ребекка вздохнула.

— Ты не обязана считать мои конфеты более вкусными, чем его.

— Но я все-таки считаю!

Навестив Санну, Ребекка отправилась к Анне-Марии Мелле. Та сидела в конференц-зале полицейского управления и ела банан с таким видом, словно кто-то собирался его у нее отнять. Перед ней на столе лежали три огрызка яблок. В дальнем углу зала стоял телевизор; на экране мелькали кадры видеозаписи вечернего собрания в Хрустальной церкви. Когда Ребекка вошла, Анна-Мария радостно поприветствовала ее, словно они были старые приятельницы.

— Хотите кофе? — спросила она. — Я принесла себе — сама не знаю зачем. Не могу пить кофе теперь, когда…

Она показала на свой большой живот.

Ребекка осталась стоять в дверях. В ней внезапно ожили воспоминания прошлого — пробудились ото сна при виде лиц на мерцающем экране. Она схватилась рукой за косяк.

— Что с вами? — Голос Анны-Марии донесся откуда-то издалека. — Лучше сядьте.

На экране Томас Сёдерберг обращался к пастве. Ребекка опустилась на стул, чувствуя на себе задумчивый взгляд Анны-Марии.

— Эта запись сделана вечером за несколько часов до убийства, — сказала Анна-Мария. — Хотите посмотреть?

Ребекка кивнула. Подумала, что надо было что-то сказать в качестве объяснения. Что она за весь день не успела поесть, и поэтому у нее закружилась голова. Однако она промолчала.

За спиной Томаса Сёдерберга стоял в боевой готовности госпел-хор. Некоторые поддерживали слова пастора одобрительными возгласами. Его речи аккомпанировали выкрики «аллилуйя» и «аминь».

«Как он изменился, — подумала Ребекка. — Раньше он носил простую клетчатую рубашку, джинсы и кожаный жилет, а сейчас выглядит как биржевой маклер в костюме от Оскара Якобсона и очках в ультрамодной оправе. Паства пытается копировать его стиль, но получается лишь жалкое подобие».

— Прекрасный оратор, — прокомментировала Анна-Мария.

Томас Сёдерберг легко переходил от непринужденной шутливости к глубокой серьезности. Тема выступления — что надо открыть свою душу духовной милости. В конце краткой проповеди он призвал всех собравшихся выйти вперед и наполниться Духом Святым.

— Выходи вперед, и мы все помолимся за тебя, — призвал он, и, как по сигналу, рядом с ним появились Виктор Страндгорд, два других пастора и некоторые из старейшин общины.

— Шабала шала аминь! — выкрикнул пастор Гуннар Исакссон. Он ходил вперед-назад, размахивая руками. — Выходи сюда, если тебя мучает болезнь или боль. Бог не желает, чтобы ты пребывал в болезни. Здесь есть человек, который страдает мигренями. Господь видит тебя. Выходи вперед. Господь говорит, что здесь присутствует сестра, страдающая язвой желудка. Господь намерен положить конец твоим мучениям. Тебе больше не понадобятся таблетки. Бог нейтрализовал разъедающую кислоту в твоем теле. Выйди и прими дар исцеления. Аллилуйя!

Множество людей кинулись вперед. Через несколько минут перед алтарем собралась толпа впавших в экстаз людей: одни лежали ниц на полу, другие стояли, как волнующаяся трава, высоко подняв руки. Они молились, плакали и смеялись.

— Что они такое делают? — спросила Анна-Мария Мелла.

— Отдают себя в руки Святого Духа, — кратко ответила Ребекка. — Поют, говорят и танцуют во власти Святого Духа. Скоро кто-нибудь примется пророчествовать. А потом хор исполнит несколько хвалебных песнопений, чтобы создать всему этому соответствующий фон.

На заднем плане зазвучали звуки хора, поющего хвалебные песни. Все больше людей выходили вперед. Некоторые шли, пританцовывая, как пьяные.

Камера то и дело выхватывала лицо Виктора Страндгорда. Держа Библию в одной руке, он усердно молился за полноватого мужчину на костылях. За спиной Виктора стояла женщина, приложив руки к его волосам, и тоже молилась, словно пополняя запасы божественной энергии.

Но вот Виктор подошел к микрофону и начал говорить — как обычно начинал свои проповеди.

— О чем мы будем беседовать? — спросил он паству.

Так он проповедовал всегда: сначала подготавливал себя молитвой, а затем просил прихожан решить, о чем вести речь. Проповедь строилась обычно как разговор со слушателями — уже одно это создало ему огромную популярность.

— Расскажи о небесах! — раздались возгласы из зала.

— Что вам рассказать о небесах? — проговорил он с усталой улыбкой. — Купите мою книгу и прочтите, там все написано. Давайте что-нибудь другое!

— Расскажи нам о том, что такое успех!

— Успех? — повторил Виктор. — Нет торной дороги к успеху. Подумайте об Анании и Сапфире. И помолитесь за меня. Помолитесь о том, что мои глаза увидели и еще увидят. Молитесь за то, чтобы сила продолжала струиться от Бога через мои руки.

— Что он только что, сказал? — переспросила Анна-Мария. — Ана?..

Она нетерпеливо тряхнула головой и добавила:

— И Сапфира — кто это такие?

— Ананий и его жена Сапфира. О них сказано в Деяниях апостолов, — ответила Ребекка, не сводя глаз с экрана. — Они украли деньги у самого первого прихода, и Господь наказал их, лишив жизни.

— Надо же! Я думала, Господь крушил людей направо и налево только в Ветхом Завете.

Ребекка покачала головой.

Когда Виктор поговорил несколько минут, молитва продолжилась. К Виктору протиснулся молодой человек лет двадцати пяти в куртке с капюшоном и болтающихся потертых джинсах.

«Да это Патрик Маттссон, — отметила Ребекка. — Значит, он все еще там».

Человек в куртке с капюшоном схватил Виктора за руки, но за секунду до того, как объектив видеокамеры переместился на хор, Ребекка увидела, что Виктор попятился и вырвал свои ладони из рук Патрика Маттссона.

«Это что еще такое? — подумала она. — Что между ними произошло?»

Она покосилась на Анну-Марию, но та как раз наклонилась и стала рыться среди множества видеокассет в коробке, стоявшей на полу.

— А вот запись вчерашнего вечера, — сказала Анна-Мария, снова появляясь над столешницей. — Хотите посмотреть?

В записи, вечерсделанной ом после убийства, снова проповедовал Томас Сёдерберг. У его ног виднелись доски деревянного пола, обагренные кровью, и лежала гора роз.

Теперь разговор шел серьезный и страстный. Томас Сёдерберг призвал членов общины подготовиться к духовной войне.

— Чудотворная конференция необходима нам более, чем когда бы то ни было, — провозгласил он. — Сатана не должен получить преимущество.

Паства отвечала возгласами «аллилуйя!».

— Это просто невероятно! — изумленно пробормотала Ребекка.

— Подумайте о том, кому вы доверяетесь, — воскликнул Томас Сёдерберг. — Помните: «Кто не с нами, тот против нас».

— Он только что призвал людей не разговаривать с полицией, — задумчиво проговорила Ребекка. — Он хочет, чтобы община замкнулась в себе.

Анна-Мария удивленно посмотрела на Ребекку и подумала о своих коллегах, которые в течение дня обошли многих членов общины. На совещании все полицейские как один жаловались, что заставить прихожан разговаривать с ними оказалось практически невозможно.

Во время молитвы начался сбор пожертвований.

— Если ты собирался дать всего десятку, заверни ее в сотенную! — выкрикнул пастор Гуннар Исакссон.

Затем выступил Курт Бекстрём.

— О чем мы поговорим? — спросил он общину в точности так же, как имел обыкновение делать Виктор Страндгорд.

«Он что, спятил?» — подумала Ребекка.

Слушатели нервно заерзали. Никто не проронил ни слова. В конце концов ситуацию спас Томас Сёдерберг:

— Расскажи о силе молитвы!

Анна-Мария кивнула на экран, где Курт наставлял паству.

— Он был в церкви и молился, когда мы беседовали с пасторами. Я знаю, вы когда-то были членом этой общины. Вы хорошо знали пасторов и прихожан?

— Да, — нехотя ответила Ребекка, показывая всем своим видом, что не хочет углубляться в эту тему.

«Некоторых я познала в буквальном библейском смысле», — подумала она.

И тут камера показала крупным планом Томаса Сёдерберга, который глянул ей прямо в глаза.

Ребекка сидит на стуле для посетителей в пасторской у Томаса Сёдерберга и плачет. Город заполнен народом. Середина января — время грандиозных распродаж. Во всех витринах — написанные от руки таблички с указанием процентов скидок. В такой обстановке особенно остро ощущаешь внутреннюю пустоту.

— У меня такое чувство, что Он меня не любит, — всхлипывает Ребекка.

Она имеет в виду Бога.

— Я как будто неродная Ему, — говорит она сквозь слезы. — Подкидыш.

Томас Сёдерберг осторожно улыбается ей и протягивает очередной платок. Она сморкается в него. Ей только что исполнилось восемнадцать, а она хлюпает, как маленький ребенок.

— Почему я не слышу Его голоса? — спрашивает она, всхлипывая. — Ты слышишь Его и разговариваешь с ним каждый день. Санна может услышать его. Виктор даже встречался с Ним…

— Ну, Виктор — это совершенно особый случай, — вставляет Томас Сёдерберг.

— Вот именно, — снова заливается слезами Ребекка. — Мне тоже хотелось бы почувствовать себя хоть чуточку особенной.

Некоторое время Томас Сёдерберг сидит молча, словно прислушивается к чему-то в глубине себя, ища верные слова.

— Это вопрос опыта, Ребекка, — говорит он. — Поверь мне. Поначалу, когда мне казалось, что я слышу Его голос, на самом деле я слышал лишь собственные фантазии.

Он складывает руки на груди, смотрит в потолок и произносит детским голосом:

— Боженька, Ты меня любишь?

И отвечает сам себе сочным басом:

— Да, Томас, ты же знаешь, что Я люблю тебя безгранично.

Ребекка смеется сквозь слезы — даже слишком легко, словно выплакала пустоту, которая спешит заполниться другим чувством. Томас заражается ее смехом и тоже смеется, но внезапно делается серьезным и смотрит ей в глаза долгим взглядом.

— Так что ты особенная, Ребекка. Поверь мне, ты особенная.

Тут из ее глаз снова начинают течь слезы и беззвучно катятся по щекам. Томас Сёдерберг протягивает руку, чтобы вытереть их. Его ладонь слегка касается ее губ. Ребекка замирает, не дыша. Чтобы не спугнуть его — как она поняла задним числом.

Другая рука Томаса Сёдерберга тянется к ней, большим пальцем он вытирает слезу, а остальные пальцы гладят волосы. Его дыхание совсем близко. Оно течет по ее лицу, как теплая вода. Чуть горьковатый запах кофе, сладкий запах имбирного печенья и еще какой-то аромат, принадлежащий лишь ему.

Затем все происходит очень быстро. Его губы раздвигают ее губы. Пальцы вплетаются в ее волосы. Она кладет одну руку ему на затылок, а второй тщетно пытается расстегнуть единственную пуговицу на его рубашке. Он касается пальцами ее груди, стремится проникнуть под юбку. Они торопятся. Спешат слиться телами, пока не включилось сознание. Пока их не настиг стыд.

Она обвивает руками его шею, он поднимает ее со стула, сажает на стол и одним движением задирает на ней юбку. Она хочет проникнуть в него. Прижимает его к себе. Стягивая с нее колготки, он случайно царапает ей кожу на внутренней поверхности бедра. Это она замечает лишь позже. Ему не удается снять с нее трусики. Времени нет. Он оттягивает их в сторону, одновременно расстегивая на себе брюки. Через его плечо она видит ключ, торчащий в замке, и думает, что надо бы запереть дверь, но он у же внутри ее. Ее губы возле его уха, она шумно вдыхает при каждом толчке. Прижимается к нему, как детеныш обезьяны цепляется за мать. Он кончает тихо и сдержанно, словно судорога пробегает по всему телу. Наваливается на нее, так что ей приходится опереться рукой о стол, чтобы не упасть назад.

И тут он пятится от нее. Пятится и пятится, пока не упирается спиной в дверь. Смотрит на нее пустым взглядом и трясет головой. Затем поворачивается к ней спиной и смотрит в окно. Ребекка соскальзывает со стола, натягивает колготки и поправляет юбку. Спина Томаса Сёдерберга — как стена.

— Прости, — произносит она сдавленным голосом. — Прости, я не хотела.

— Будь добра, уйди, — хрипло отвечает он. — Просто уйди отсюда.

Она бежит всю дорогу домой — до их с Санной квартиры. Перебегает через перекресток, не глядя по сторонам. Январская стужа. Мороз обжигает, у нее начинает болеть горло. В колготках на внутренней поверхности бедра становится липко.

Дверь распахнулась, и в проеме показалось разгневанное лицо прокурора фон Поста.

— Что здесь происходит, черт подери? — спросил он. Не получив ответа, он проговорил, обращаясь к Анне-Марии: — Чем это ты занимаешься? Просматриваешь с нею материалы предварительного следствия?

Он кивнул в сторону Ребекки.

— Здесь нет ничего секретного, — спокойно ответила Анна-Мария. — Эти видеокассеты продаются в книжном магазине церкви «Источник силы». Мы немного побеседовали. Все нормально.

— Ах вот как! — прошипел фон Пост. — Но теперь тебе придется побеседовать со мной. В моем кабинете. Через пять минут.

Он с грохотом захлопнул дверь.

Две женщины посмотрели друг на друга.

— Журналистка, которая обвиняла вас в нанесении телесных повреждений, забрала свое заявление, — легким тоном произнесла Анна-Мария Мелла, словно желая показать, что говорит уже совсем о другом и ее слова не имеют никакого отношения к Карлу фон Посту.

Однако ее мысль достигла адресата.

«Естественно, он жутко разозлился», — подумала Ребекка.

— Она сказала, что сама поскользнулась и что вы явно не имели намерения толкнуть ее, чтобы она упала, — продолжала Анна-Мария, медленно поднимаясь. — Я должна идти. Вы чего-то от меня хотели?

Несколько мыслей пронеслось в голове у Ребекки. От Монса, который, должно быть, поговорил с журналисткой, до Библии Виктора.

— Библия, — проговорила она. — Библия Виктора. Она у вас здесь или…

— Нет, лаборатория в Линчёпинге еще с ней не закончила. Она пока остается у них. А что?

— Я хотела бы заглянуть в нее, если можно. Они смогли бы сделать копии? Не всех страниц, само собой, а лишь тех, где есть пометы и записи. И копии всех бумажек, открыток и всего, что в нее вложено.

— Конечно, — задумчиво ответила Анна-Мария. — Думаю, с этим не будет проблем. В обмен на это вы, может быть, согласитесь рассказать мне об общине — если у меня возникнут вопросы?

— В той мере, в какой это не касается Санны, — Ребекка взглянула на часы.

Пора было ехать забирать Сару и Лову. Она попрощалась с Анной-Марией, но прежде чем спуститься к машине, уселась на диванчик в холле, раскрыла компьютер и вышла в Интернет через мобильный телефон. Набрав электронный адрес Марии Тоб, она написала: «Привет, Мария! Кажется, У тебя есть знакомый сотрудник налогового управления, который к тебе неровно дышит. Можешь попросить его проверить для меня парочку физических лиц и одну организацию?»

Она отослала сообщение, и прежде чем она успела разорвать соединение, на экране появился ответ: «Привет, моя дорогая. Я могу попросить его проверить все, что ты хочешь, если эта информация не засекречена. М.».

«В этом-то и соль, — с разочарованием подумала Ребекка, отсоединяясь. — Незасекреченную информацию я и сама могу добыть».

Не успела она закрыть компьютер, как зазвонил телефон. Это была Мария Тоб.

— А ты не столь умна, как можно подумать, — заявила она.

— Что? — изумленно переспросила Ребекка.

— Ты разве не понимаешь, что вся почта на работе легко проверяется? Работодатель может в любой момент зайти на сервер и прочесть всю исходящую и входящую корреспонденцию. Ты хочешь, чтобы учредители узнали, что ты просишь меня раздобыть в налоговой секретную информацию? Ты думаешь, я этого очень хочу?

— Нет, — убито ответила Ребекка.

— Так что тебе надо выяснить?

Ребекка собралась с мыслями и выпалила:

— Попроси его зайти в МТ и ЦТ и проверить…

— Подожди, я должна это записать. МТ и ЦТ — что это такое?

— Местная трансакционная система и центральная трансакционная система. Попроси его проверить церковь «Источник силы» и пасторов, которые там работают, — Томаса Сёдерберга, Весу Ларссона и Гуннара Исакссона. И Виктора Страндгорда тоже. Мне нужен баланс и годовой отчет «Источника силы». Хочу узнать о финансовом положении пасторов и самого Виктора. Зарплата — сколько, от кого. Недвижимость. Ценные бумаги. Прочее имущество.

— Хорошо, — сказал Мария, записывая под ее диктовку.

— И еще одно. Ты можешь пойти на сайт службы патентов и регистрации и проверить организационную структуру прихода? Когда выходишь в Интернет с мобильника, все так долго загружается. Проверь, не владеет ли «Источник силы» акциями в какой-либо компании, не зарегистрированной на бирже, или в какой-нибудь торговой организации. Проверь пасторов и Виктора.

— Можно спросить — зачем?

— Не знаю. Просто пришло в голову. Хочется чем-то заняться, пока тут без дела болтаешься.

— Как это по-английски? — усмехнулась Мария. — Shake the tree. Потрясти дерево и посмотреть, что с него посыплется. Что-то в этом духе?

— Может быть, — ответила Ребекка.

Снаружи уже синели сумерки. Ребекка выпустила из машины Чаппи; собака кинулась к ближайшему сугробу и присела на корточки. Уже зажглись фонари, их свет упал на белый четырехугольный предмет, подложенный под один из дворников «ауди». Сначала у Ребекки мелькнула мысль, что это штраф за ненадлежащую парковку, но потом она разглядела свое имя, жирно написанное карандашом на конверте. Она запустила Чаппи на переднее сиденье, села в машину и открыла конверт. Внутри лежало написанное от руки сообщение. Почерк был странный, угловатый и неуклюжий, словно отправитель писал в варежках или не той рукой.

Ребекка почувствовала, как от страха похолодело в животе. Волосы на голове и на всем теле встали дыбом, однако она подавила желание обернуться и проверить, не наблюдает ли кто-нибудь за ней. Она скатала бумажку в маленький шарик и бросила на пол рядом с пассажирским сиденьем.

— Я вам покажу, трусливые свиньи! — громко заявила она, выезжая с парковки.

Всю дорогу до школы «Булагсскулан» ее не покидало чувство, будто кто-то ее преследует.

Директор школы и детского сада района Булагсомродет с явной антипатией посмотрела на Ребекку через письменный стол. Это была статная женщина лет пятидесяти, с густыми волосами, окрашенными под черный тюльпан и лежавшими над четырехугольным лицом будто шлем. Очки в форме кошачьих глаз висели на цепочке на груди, соседствуя с ожерельем из кожаных ремешков, перьев и кусочков керамики.

— Честно говоря, совершенно не понимаю, что, по вашему мнению, школа может сделать в такой ситуации, — сказала она и убрала волосинку со своей узорчатой кофты.

— Я уже объяснила, — произнесла Ребекка, подавляя раздражение в голосе. — Ваши сотрудники не должны отдавать Сару и Лову никому, кроме меня.

Директор высокомерно улыбнулась.

— Нам не хотелось бы вмешиваться в семейные дела. Я уже объясняла это Санне Страндгорд, матери девочек.

Ребекка встала и перегнулась через стол.

— Мне наплевать, чего вы хотите и чего не хотите. Ваша непосредственная обязанность как руководителя учреждения — обеспечить безопасность детей в урочное время, а затем передать их родителям или тем, кто несет за них ответственность. Если вы не сделаете, как я скажу, и не проинструктируете своих сотрудников, чтобы девочек отдавали только мне, ваше имя появится в средствах массовой информации как соучастника в произволе по отношению к детям. Мой мобильник до отказа набит номерами журналистов, которые мечтают поговорить со мной о Санне Страндгорд.

Директор поджала губы.

— Значит, такими становятся люди, живя в Стокгольме и работая в престижных адвокатских фирмах?

— Нет, — сухо ответила Ребекка. — Такими становятся от необходимости иметь дело с людьми вроде вас.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом директор сдалась, пожав плечами.

— Да уж, непросто понять, как поступать с этими детьми, — прошипела она. — Поначалу их разрешалось забирать и родителям, и брату. Вдруг на прошлой неделе ко мне ввалилась Санна Страндгорд и заявила, чтобы их не отдавали никому, кроме нее. А теперь их можно отдавать только вам.

— Значит, на прошлой неделе Санна сказала, чтобы детей отдавали только ей? — переспросила Ребекка. — А она не уточнила почему?

— Понятия не имею. Насколько мне известно, ее родители — самые ответственные люди, каких только можно себе представить. Они всегда готовы помочь.

— Ну, это вы так думаете, — раздраженно ответила Ребекка. — Теперь детей из садика и с продленки буду забирать только я.

В шесть вечера Ребекка сидела на кухне своей бабушки в Курравааре. У плиты стоял с засученными рукавами Сиввинг и жарил мясо северного оленя на тяжелой черной чугунной сковороде. Когда сварилась картошка, он опустил в кастрюлю блендер и смешал картофельное пюре, добавив молоко, масло и два желтка. Чаппи и Белла сидели у его ног, как послушные цирковые пудели, загипнотизированные ароматами, исходившими от плиты. Лова и Сара расположились на матрасе на полу перед телевизором, где шла детская телепередача.

— Я принес вам несколько видеокассет, если хотите посмотреть, — сказал Сиввинг девочкам. — Там «Король Лев» и другие мультики. Они лежат в мешке.

Ребекка рассеянно листала старый журнал. С Сиввингом, который заполонил все место у плиты, в кухне стало тесно и уютно. Он тут же спросил, не проголодались ли они, и предложил приготовить им ужин, когда она во второй раз за день пришла к нему за запасным ключом. Огонь потрескивал в печи, в трубе шумело.

«Что-то экстраординарное произошло в семье Страндгорд, — подумала она. — Завтра Санна не отвертится».

Она посмотрела на Сару. Сиввинга, кажется, нисколько не беспокоило ее молчание и полное отсутствие контакта с девочкой.

«И мне не стоит убиваться, — подумала Ребекка. — Оставлю ее в покое».

— Им надо как-то занять себя, — сказал Сиввинг, кивнув на девочек. — Хотя иногда создается впечатление, что современные дети совершенно разучились играть из-за всех этих видеофильмов и компьютерных игр. Помнишь Манфреда, который живет за речкой? Он рассказывал, как к нему приезжали на лето внуки. В конце концов он силой выгнал их во двор играть. «Летом дома можно сидеть только тогда, когда на улице проливной дождь», — сказал он им. И дети вышли во двор, но они понятия не имели, что там можно делать, просто стояли в полной растерянности. Через некоторое время Манфред увидел, как они собрались в кружок и сложили руки. Когда он спросил, что они задумали, они ответили: «Мы молим Бога, чтобы поскорее пошел дождь».

Он снял сковородку с плиты.

— Ну вот, слышите, детки, пора кушать.

Сиввинг выставил на стол мясо, картофельное пюре и баночку с брусничным вареньем собственного производства.

— Да уж, вот такие сейчас дети пошли, — рассмеялся он. — Манфред хохотал до упаду.

Монс Веннгрен сидел на скамейке в прихожей своей квартиры и слушал сообщение на автоответчике. Оно было от Ребекки. Он так и не снял пальто, не зажег света. Три раза прокручивал он сообщение, вслушивался в ее голос. В нем появились новые нотки — словно она отпустила тормоза. На работе голос всегда подчинялся ей, как хорошо выдрессированная собака; хозяйка никогда не позволяла ему отражать ее чувства, выдавать, что на самом деле происходит у нее на душе.

«Спасибо за то, что вы разрулили эту ситуацию с журналисткой. Надеюсь, вам понадобилось не слишком много времени, чтобы найти к ней подход, — или вы решили этот вопрос иным способом? Мой телефон отключен, потому что меня все время домогаются журналисты. Но я регулярно прослушиваю сообщения и проверяю почту. Еще раз спасибо. Спокойной ночи».

Он подумал, что она, наверное, и выглядит теперь совсем иначе. Как тогда, когда он встретил ее при входе в офис в пять утра. Он просидел всю ночь за важными переговорами, а она только что пришла. Шла пешком всю дорогу — волосы растрепались, одна прядь прилипла к щеке. Он вспомнил, каким удивленным взглядом она посмотрела на него. И смутилась. Он хотел остановиться и поговорить с ней, но она бросила что-то краткое и проскользнула мимо него в свой кабинет.

— Спокойной ночи! — сказал он в тишину квартиры.