Соль с Жеваховой горы

Одесса, окрестности Жеваховой горы, конец 1924 года

Сноп пламени ворвался в трубу дымохода, загудел с диким воем. Искры высыпались на потертый коврик перед печкой. Но старуха-гадалка не обратила на них никакого внимания. Скрюченными от артрита пальцами она перебирали замусоленные, потертые карты, раскладывая их на столе.

Круглый стол был покрыт клеенчатой скатертью, такой вытертой от времени, что цвет клеток нельзя было разгадать. Тощий кот свернулся в клубок под столом, глядя на одинокую посетительницу недобрыми желтыми глазами. Кот тоже был стар, и его свалявшаяся шерсть вылезала в разных местах, а острые кости выпирали сквозь морщинистую, обвисшую шкуру.

Все вокруг было старым, запущенным, свидетельствовало о жестокой степени нищеты и унылой покорности пред судьбой, давным-давно оставившей этот дом.

С посетительницей дело обстояло не лучше. Худая, лет шестидесяти, с завитыми кудряшками – дань моде, долго держащаяся завивка, – нервно курила черную египетскую сигарету в длинном мундштуке и сбрасывала пепел прямо на пол. На ее костлявые плечи была наброшена горжетка с куцым мехом, выкрашенным коричневой канцелярской краской. Кое-где от времени цвет сошел, обнажив порыжелую основу шкуры какого-то то ли кролика, то ли кота.

В облике дамы существовала претензия, еще более жалкая и печальная, чем нищенская обстановка вокруг. Претензия остановить время, которое ушло, и лучшие годы, которые далеко в прошлом, и внимание людей, равнодушно проходящих мимо, и будущее, которого откровенно нет.

Старуха-гадалка раскладывала на столе карты, ярко освещенные двумя черными свечами и пламенем из печки, разгоревшимся с новой силой. Возраст ее нельзя было определить. Ей могло быть и шестьдесят, и семьдесят, и даже девяносто. Сморщенное, как печеное яблоко, лицо было темно-смуглым, что говорило о присутствии в ней цыганской крови. Седые волосы были собраны в тугой пучок на затылке. А в ушах при каждом повороте головы звенели массивные серьги – кольца, но не из золота, как полагалось бы настоящей цыганке, а из жести. Золото давным-давно покинуло этот дом, было продано в тщетных попытках выжить в том безвременье, которое сваливается на людей настолько же страшно, насколько поражает внезапная жестокая болезнь или смерть.

– Дорога тебе будет… Но не скоро, – старуха равнодушно раскладывала карты, – не захочешь ехать, но придется. Пустая дорога…

– Это тетка, наверное, в Киев позовет, – дама отрешенно снова затянулась сигаретой, – да ну ее, эту тетку! С королем-то, с королем что будет?

– Сейчас посмотрим, не торопись, – старуха смачно зевнула во весь рот, потягиваясь на стуле. Весь ее равнодушный вид означал, что и карты, и клиенты надоели ей безмерно, и что нет уже сил говорить каждый день одно и то же, что не сбудется никогда.

Вдруг тишину комнаты разорвал грохот, раздавшись с такой силой, что подскочили все трое – и старуха-гадалка, и клиентка, и кот. От неожиданности старуха выронила карты, а дама – сигарету, которая, к счастью, погасла на лету.

Дверь выбили, и, сорвавшись с жидких дверных петель, она отлетела в стенку и упала. На пороге возникла толстая девица лет двадцати пяти. Ее белесые волосы были растрепаны, торчали во все стороны, а лицо пламенело. Казалось, его просто покрасили ярко-красной краской, и это было так неестественно, что страшно бросалось в глаза. Глаза девицы были при этом совершенно безумны, а расширенные зрачки не отражали свет. В руке она сжимала огромный топор. Им и выбила дверь.

Первой очнулась клиентка. Дурным голосом завизжав, она вскочила с места так стремительно, что опрокинула стул и устремилась в угол комнаты, пытаясь спрятаться за рваной китайской ширмой. Но сумасшедшая девица не обратила на нее никакого внимания, она бросилась к старухе.

– Они преследуют меня! – страшно закричала она. – Демоны! Они повсюду! У них красные глаза! Это ты напустила их на меня!

Старуха застыла на месте. Казалось, она была парализована ужасом – сдвинуться с места не было никаких сил. Девица грохнула топором по столу, перерубив его пополам. Шаткий стол был настолько стар, что для него хватило одного удара, и он рухнул. Карты посыпались на пол.

– Ты наврала! Ты напустила на меня демонов!

– Успокойся… – попыталась произнести гадалка.

– Демоны! Они хотят мою душу! Повсюду! Здесь…

– Я прогоню их, – голос старухи дрожал.

– Он на другой женится, ты, тварь! – Девица сорвалась на истерический крик. – Он женится, как ты и сказала! Но не на мне! На другой!

– Я… я… – Старуха была явно испугана. – Мы исправим… еще можно…

Подняв топор, девица издала жуткий крик и со всей силы опустила его на голову гадалки, затем еще и еще… На губах ее появилась густая белая пена. Выронив топор, убийца свалилась вниз, на пол, рядом с окровавленным трупом старухи. Тело ее забилось в конвульсиях, в таких страшных судорогах, что, казалось, всю ее выворачивает наизнанку. Судороги были жуткие, но короткие – агония длилась не больше трех минут. Резко дернувшись, девица выгнулась в дугу и так и застыла. Когда до смерти испуганная клиентка гадалки осмелилась выползти из-за ширмы, та была мертва…

Ресторан «Канитель» был заполнен под заявку. В узком тесноватом зале яблоку было негде упасть. Все столики были заняты. Яркие платья дам из панбархата какими-то лихими радостными пятнами сливались в одну линию. В ресторане «Канитель» публика выглядела роскошно.

Это было то время, когда частные ресторации входили в моду. Новая экономическая политика позволила развернуться вовсю тем, кто привык прятаться в подполье, остерегаясь жестких методов классовой революции. Некоторая доля свободы вдохнула новую жизнь в южный город, и без того полный предприимчивых и изобретательных людей, способных не только приспособиться к новым условиям, но и в который раз подняться на ноги.

16 апреля 1921 года местная власть объявила об экономических изменениях. В Одессе стали появляться первые торговые лавки, салоны красоты, частные рестораны и кафе и самодельные биржи по принципу «шахер – махер» (купи – продай). Под эти биржи быстро приспосабливались небольшие ресторанчики в центре города. Посещала их публика соответствующая. Расслоение общества было невероятное.

Спекулянтов-бандитов постепенно вытеснили красные спекулянты. Жены и подруги красных комиссаров начали продавать меха, драгоценности и предметы роскоши, отобранные при обысках. А также дорогие продукты питания, которые красное руководство получало как спецпаек.

С одной стороны, нэп позволил обогатиться каким-то слоям обществ, с другой – принес ужасающую нищету остальным.

Большевики отказались от заводов и фабрик, а те пока еще не перешли в частные руки, – в руки нэпманов. Поэтому легче было эти предприятия закрыть. Безработными в Одессе осталось 40 тысяч человек. Люди падали в голодные обмороки на улицах, у станков. Покупательская способность снизилась в пять раз.

В этом жизнерадостном городе разразился жуткий голод; чтобы его избежать, в 1922 году в Одессу впервые вошел пароход с западной гуманитарной помощью, эту помощь зерном привезли американцы. Однако большая часть этого зерна осела в карманах красного руководства, которое затем продавало его втридорога…

В 1924 году демонстративно покончил с собой одесский рабочий Кучеренко – он выбросился из окна: причиной этому стал все тот же голод и отсутствие зарплат. И начались бунты, которые неофициально получили название «голодных». Пять тысяч безработных двинулись к одесскому окружному комитету. Пролетарии булыжниками разбили окна, ворвались в здание. Под их давлением руководство округа подписало документы о том, что безработные будут участвовать в работе Советов. Но это политическое решение ненамного спасло экономическую ситуацию – кризис усиливался все больше и больше.

Появилась новая валюта – червонец. Он резко обесценил все прежние деньги. Нэп ввел частную собственность для мелких и средних предприятий. Товарно-денежные отношения вывели из подполья предпринимательство. Но, так как государство отменило контроль над ценами, все это быстро превратилось в откровенную и бессовестную спекуляцию. Цены взлетели вверх. Начался кризис. Деньги обесценились с катастрофической скоростью. Появился жесткий дефицит наличных. В таких условиях возник товарный обмен, когда один товар обменивался на другой, а вещь – на вещь. Ну, а кто владел большими денежными средствами, получал ценные вещи просто за бесценок. Со временем обмен стал неравноценным. Не редкостью было, когда за золото или предметы роскоши давали только продукты питания.

Резкое расслоение общества вызвало новый всплеск бандитизма, когда безработные и отчаявшиеся люди стали вливаться в банды, пытаясь хоть как-то выжить.

Вот таким был нэп в Одессе. И ресторанчик «Канитель» был типичным продуктом своего времени. Посещали его в основном спекулянты, а потому тут всегда можно было встретить хорошо одетых людей. Цены при этом в заведении были достаточно высоки.

Не стесненные в денежных средствах одесситы позволяли себе тратиться на модную одежду и дорогую еду. В таких местах, как «Канитель», всегда можно было увидеть главных модниц своего времени.

А мода между тем менялась резко и с катастрофической скоростью, шокируя людей старшего поколения.

Самым страшным яблоком раздора между людьми разного возраста стала… косметика. Тогда, в прежней жизни, макияжем или гримом позволялось пользоваться только двум категориям женщин: либо актрисам, либо женщинам легкого поведения, представительницам древнейшей профессии. А женщины двадцатых годов стали краситься ярко, с вызовом и очень демонстративно. И к этому надо было привыкнуть.

Американская компания « Max Factor» создала вариант макияжа, который с невероятной скоростью дошел до Одессы, всегда прогрессивной в вопросах моды. Это был макияж губ под названием «Укушенная пчелой»: в пределах губ рисовался маленький, яркий, очень выпуклый ротик. Придумано это было специально для кино, потому что под горячими софитами помада растекалась, плавилась и смазывалась. Но женщины, не вдаваясь в такие тонкости, быстро подхватили идею, увиденную на экране.

Вторым скандальным фактором, шокирующим общество 1920-х годов, стала… короткая стрижка. Раньше обрезанные волосы были позором для женщины, все ходили с длинными волосами, но в условиях войны, нехватки воды, дефицита мыла да и того, что женщины были вынуждены работать наравне с мужчинами, ухаживать за длинными волосами у них не было возможности. В 1920-х годах мужчины и женщины стали стричься одинаково, и постепенно женщины очень увлеклись короткой стрижкой, полюбив ее за практичность.

Третьим поводом для скандала стала длина юбок. Она уменьшилась просто стремительно! Уже к 1924 году юбки женщин укоротилась настолько, что едва прикрывали их колени. Это позволяло женщинам показывать свои ноги. Но на этом мода не остановилась.

В обиход для женщин стремительно стали входить атрибуты мужской одежды – брюки, рубашки, свитера, свободные пиджаки. Женщины увлеклись брюками настолько, что брюки для них стали даже специально производить на фабриках! А в 1920-е годы появился культ машинного производства. Стало считаться, что одежда, изготовленная машинами, на фабрике, намного лучше, чем сшитая вручную дома.

Но если повседневная одежда машинного производства была достаточно проста, то в вечерней одежде состоятельные дамы стали проявлять просто невероятную изобретательность! В моду вошли вечерние платья из панбархата, меха, украшенные перьями, пайетками, бантами. Самой модной стала отделка мехом. Женщины стремились пришить кусок меха на воротник, манжеты или завернуться в полоску меха, как в шарф.

За неимением ценного меха и его дороговизны использовалось то, что всегда было под рукой – мех кроликов, собак и котов. Скорняки, потрошащие домашних животных, обогащались с невероятной скоростью. А стоило покрасить канцелярской краской мех кота, как он начинал вызывать бешеную зависть у всех подруг!

Но настоящим хитом всех сезонов стали чулки! Ведь теперь ноги были открыты, и можно было надевать чулки всех расцветок, кружевные, с различной отделкой. Фирмы массового производства быстро стали делать дешевые чулки из синтетических волокон. В моду стремительно вошли чулки всех цветов радуги с геометрическими узорами. К ним прилагались подвязки – тоже разноцветные и декорированные. А чтобы подчеркнуть все это, появились каблуки. Без туфель с каблуком-рюмочкой не обходилась ни одна уважающая себя модница 1924 года!

Еще одной обязательной деталью стал мундштук. Женщины двадцатых годов принялись массово курить – это было признано очень модным. А потому в модных ресторанах дым стоял коромыслом, зависая в сизые клочья под потолком. Теперь женщины курили наравне с мужчинами.

Но самое главное – новая экономическая политика позволила женщинам заниматься предпринимательством наряду с мужчинами, и у женщин… появились деньги! Они стали открывать швейные мастерские, салоны красоты, рестораны, кондитерские, цветочные магазины… Быстрое развитие сферы услуг позволило открыть множество различных точек – к примеру, по перешивке платьев, вязанию и прочему. Заняв активную позицию, женщины принялись усиленно вкладывать деньги в себя – шить немыслимые наряды, изобретать замысловатые новые прически. А по вечерам демонстрировать их в заведениях, где собиралась публика такого же плана.

Ну а менее удачливые товарки, которым не повезло в жизни, для новых фасонов придумывали издевательские клички. Так, для модного платья с хвостом прицепили кличку «собачий хвост», а для входивших в моду кудряшек – «я у мамы дурочка». Но модных представительниц новой буржуазии это не смущало, ведь все блага жизни были открыты для них.

И одним из таких мест, где всегда было полно модных, успешных людей, стал ресторанчик «Канитель», с модной же по тем временам французской кухней и дамским оркестром.

Хозяйкой «Канители» была мадам Майя, одесская дама пятидесяти шести лет. Настоящее имя ее было Гликерья, но в здравом рассудке ясно, что в таком имени никто не признается. А потому юная Гликерья после переезда в Одессу мгновенно превратилась в Майю. Она прожила бурную жизнь. А освоиться в ресторанном бизнесе ей помог сын, который занял довольно высокое положение при большевиках и перебрался в Москву. Прикрываясь сыном, как флагом, мадам Майя могла позволить себе все, и при этом поддерживала отличные отношения и с большевиками, и с криминальным миром.

Она регулярно платила дань Туче, который взял «Канитель» под свое особое покровительство. Дела ее процветали. Несмотря на то, что мадам, как уже говорилось, стукнуло пятьдесят шесть, всем мужчинам она говорила, что ей лишь тридцать пять. Так как у мадам Майи были деньги, мужчины делали вид, что верят. Она носила элегантные губки «укус пчелы» пунцового цвета, подкрашивала стрептоцидом ярко-рыжие волосы и предпочитала платья из панбархата с откровенным вырезом модного в те годы фасона «гранд-кокет». Для торжественных случаев у мадам Майи было два платья – одно с мехом и с хвостом, другое тоже с мехом, но без хвоста.

Какой-то приблудный кот, расставшийся с жизнью в подвалах скорняка на Малой Арнаутской, был выкрашен в изумрудный цвет и пламенел на обширной груди мадам, вместе с ней встречая посетителей.

В тот зимний вечер ресторанчик «Канитель» был забит под завязку. А мадам постоянно торчала в дверях, в модном платье с хвостом («В собачий хвост вырядилась», – злорадствовали официантки, убегая подальше), взбивая на голове кудряшки и пламенея желтой «шиншиллой» на воротнике. «Шиншилла» была покрашена плохо и кое-где пробивались предательские кошачьи полоски.

Мадам ждала свой «предмет» – молодого актера оперетты, недавно приехавшего в город. Актеру было тридцати пять. Он был красив и разведен. «Ах, так мы с вами ровесники!» – закатила мадам глаза и принялась каждый день кормить его в «Канители» – разумеется, бесплатно.

Актер вошел во вкус и даже обнаглел. Однажды мадам застукала его с восемнадцатилетней официанткой, только-только перебравшейся в Одессу из села. Но актер был талантлив, а потому сумел отвертеться. Мадам поверила. Но, как деловая женщина, подозрение затаила. А потому решила серьезно поговорить с «предметом», когда он явится на очередную кормежку. Несмотря на обилие людей, специально для него, как всегда, был оставлен столик.

Мадам Майя была женщиной деловой и к людям относилась осторожно. Поэтому в ее ресторане всегда находились два охранника – крепкие мужички с Молдаванки, которых ей лично порекомендовал Туча, когда мадам обратилась с такой просьбой. За долгие годы бурной жизни Майя усвоила, что посетителей ресторана иногда приходится не только успокаивать, но и выводить.

Но в тот вечер мадам потеряла бдительность и отпустила охранников свободно гулять по залу. Впрочем, гулял только один, а второй выпросил выходной.

Майя нервничала, поглядывала на часы. Актер запаздывал. Хорошее настроение мадам, в котором она собиралась встретить «предмет», стало улетучиваться.

Было уже около 10 часов вечера, когда на пороге ресторации вдруг показался бледный молодой парень, держащий руку в кармане пиджака элегантного костюма. Он беспрепятственно прошел внутрь, потому что был очень хорош собой да и одет шикарно.

Новый парадный костюм-тройка подчеркивал его достаток. Правда, черный цвет костюма несколько его старил, но зато отлично демонстрировал дороговизну ткани и искусство портного. Наметанный глаз мадам моментально уловил и то, и другое.

Вблизи парень оказался не так уж молод – разглядывая редкие волосы, желтоватую бледность кожи, нездоровые зубы и уже глубокие морщины, мадам решила, что ему уже определенно за тридцать пять, а у нее в деле определения возраста был опыт. Парень вошел внутрь, остановился посреди зала и блуждающими глазами принялся рассматривать сидящих за столиками людей, ни на чьем лице надолго не останавливаясь. Правую руку он по-прежнему не вынимал из кармана. Мадам почувствовала первый укол тревоги.

Если бы рядом был охранник, она позвала бы его, но охранника не было.

– Вы ищете своих друзей? – Майя подошла к нему. Парень обернулся. Глаз у него не было. Именно так ей показалось. Черные зрачки были так расширены, что полностью закрывали всю радужную оболочку. И в этом было что-то устрашающее.

– Они преследуют меня… – Парень повернулся к женщине, но было понятно, что он не видит ее. – Они идут за мной… Демоны… Идут следом…

Мадам отшатнулась, но было уже поздно… Выхватив револьвер из кармана, парень выстрелил из него прямо в огромную грудь мадам. А затем, когда мадам Майя навсегда застыла на полу своего заведения, принялся беспорядочно палить по посетителям.

Началась паника. Пули попадали в люстры, в зеркала. Шум, грохот от бьющегося стекла, вопли раненых – казалось, этот хаос пришел из самого ада. Отшвырнув разряженный револьвер в сторону, парень вдруг схватился за голову и завыл.

На его губах выступили обильные хлопья белой пены. Он рухнул на пол и стал извиваться в конвульсиях. Эти судороги были мучительны – тело его выворачивалось, билось об пол. Никто не решался к нему подойти. Вокруг него образовался круг – люди расступались, охваченные ужасом, наблюдая за этой жуткой агонией.

Наконец, после очередной мучительной судороги, молодой человек выгнулся так, что только его затылок и пятки касались пола. А затем резко рухнул вниз и застыл. Глаза его застекленели. Он был мертв, и устрашающий взгляд неестественных зрачков теперь был направлен в пустоту. Страшно завизжала какая-то женщина. Зал ресторана наполнился гулким топотом кованых сапог – в ресторан вбегали солдаты и милиционеры.