Солярис

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Крис лежал на спине. Комната была теперь голубая. Он тяжело и устало дышал, влажный и полусонный.

— Рука затекла? — шепотом спросила Хари.

Крис обнял ее за плечо. В это мгновенье он увидел два платья, совершенно одинаковых, висевших на спинке кресла.

Хари в его полосатом халате возилась у шкафчика с посудой.

Крис осторожно подошел к двери, отворил ее и выскочил в коридор. Звон посуды в комнате прекратился. Крис ждал, вцепившись в ручку двери. Резкий рывок чуть не вырвал ее из рук, но дверь не отворилась, а лишь прогнулась и начала трещать. Ошеломленный Крис попятился. Покрытие откалывалось, обнажая сталь косяка. Вдруг он понял: вместо того чтобы отворить дверь в коридор, она тянула дверь на себя, пытаясь открыть ее в противоположную сторону.

Ручка, вырванная из гнезда, отлетела в сторону. В отверстии показались порезанные руки, и полумертвое существо бросилось к Крису на грудь, задыхаясь от слез, а затем стало медленно оседать на пол.

Крис, не помня себя, подхватил Хари и понес ее в комнату. Лихорадочно начал рыться в аптечке. У него дрожали руки, и он никак не мог найти нужное лекарство.

— Сейчас, — повторял он, — потерпи, я сейчас…

Он подбежал к Хари и остановился, потеряв дыхание: лекарства были не нужны. Раны исчезли, ладони затягивала молодая кожа, шрамы бледнели на глазах.

Крис сел.

— Зачем ты это сделала, Хари? — тихо спросил он.

— Я увидела, что тебя нет, и испугалась, — вся дрожа, сказала Хари. — А, может быть, я больна? Может быть, у меня эпилепсия?

— Прости меня, — сказал Крис и крепко обнял ее.

Она положила голову ему на грудь, тихая и счастливая.

И снова был красный день. Огромный диск висел над красными волнами. В комнате все было аккуратно прибрано, чувствовалось присутствие женщины. Стол был застелен свежей скатертью, и стояли два бокала, откупоренная бутылка вина и замороженные фрукты.

— Мы улетим отсюда, — говорил Крис, — обязательно улетим.

Он усадил Хари в кресло и, поцеловав ей руку, достал из-за шкафа проектор.

Пока он укреплял экран, Хари сидела и грызла апельсин.

Он включил аппарат, и на экране возникли родные места: озеро, болотистая заводь, мать, отец, их дом, снова луг, виноградник.

Крис смотрел со все возрастающим волнением. Хари же — с любопытством, которое, однако, становилось все [более] напряженным. Удивление, отчаяние, радость, напряженное внимание, восторг, ужас, покой, страх с необычайной быстротой сменялись на ее лице. Источники всего этого были словно в ней и вне ее. C чем-то она боролась, куда-то стремилась, о чем-то думала.

— Не надо, — сказала Хари, — хватит.

Крис выключил аппарат.

— Очень болит голова, — прошептала Хари, — лучше потом.

Кельвин подошел к окну и заглянул вниз. Океан активизировался. Глубоко под его поверхностью темнел плоский широкий круг с рваными краями, как бы залитой смолой. Через некоторое время круг начал делиться на части, все более расчленяться и пробиваться вверх. Кальвину казалось, что под ним происходит страшная борьба, потому что со всех сторон мчались похожие на искривленные губы, затягивающиеся кратеры, бесконечные ряды кольцевых волн громоздились над колеблющимся в глубине черным призраком и, вставая на дыбы, обрушивались вниз. Каждому этому броску сотен тысяч тонн плазмы сопутствовал растянутый на секунды липкий, как бы чавкающий гром, который проникал и даже сквозь стены станции. Постепенно темное чудовище оказалось загнанным в глубину, каждый следующий удар сплющивал его, расщеплял; от отдельных хлопьев, свисающих, как намокшие крылья, отходили продолговатые гроздья, которые сплавлялись друг с другом и плыли вверх, увлекая за собой как бы приросший к ним раздробленный материнский диск. Над океаном клубился туман.

Кальвин почувствовал головокружение и задернул занавеску.

Тишину нарушил прерывистый зуммер внутреннего телефона.

— Здравствуй, Крис, — сказал Снаут.

— Здравствуй, — тихо сказал Крис.

— Тебя плохо слышно, — сказал Снаут, — говори погромче.

— Не могу, — сказал Крис, покосившись на Хари.

— У тебя кто-нибудь есть? — помолчав, спросил Снаут.

— Да.

— Сарториус просил нас быть через час в операционной, — сказал Снаут.

— Хорошо, — сказал Крис, — я попробую.

Но прошло не менее трех часов, прежде чем Крис подошел к операционной.

Было начало голубого дня. Хари шла рядом с Крисом, немного отстав и глядя на него радостными, влюбленными глазами.

Снаут стоял на пороге операционной. Он поздоровался с Крисом и испуганно посмотрел на Хари.

Сарториус был в свежем халате. Хирургические перчатки свисали со сгиба его руки.

— Вы опоздали, — сказал он, — на два часа.

— Так сложились обстоятельства, — сказал Крис.

— Я понимаю, — недовольно сказал Сарториус.

Хари непринужденно уселась в стороне на стуле.

В стороне, на спиртовке, кипела вода, в ней кипятились скальпели, крючки и прочие хирургические инструменты.

— Итак, — сказал Сарториус, — мне хотелось бы сообщить коллегам некоторые соображения, связанные с фантомами.

— Назовем их существами «Ф», — сказал Снаут.

— Превосходно, — сказал Сарториус. — Последними элементами конструкции нашего тела являются атомы. Предполагаю, что существа «Ф» построены из частиц меньших, чем обычные атомы, гораздо меньших.

— Из мезонов? — сказал Снаут.

— Нет, не из мезонов, — сказал Сарториус. — Мезоны удалось бы обнаружить.

Он снова перевел взгляд на Хари:

— У вас превосходный экземпляр, — сказал он Крису, — мечта исследователя.

— Это моя жена, — слегка побледнев, сказал Крис.

— Превосходно, — сказал Сарториус. Он был чем-то озабочен. — Я попросил бы вас проделать анализ крови вашей… жены…

Крис медленно подошел к Хари. Она доверчиво смотрела на него. Он взял кровь у нее из вены, перелил в мерный цилиндр. Реакция была в норме.

Крис выпустил кислоту на каплю крови. Кровь задымилась — разложение. Он отложил стекло и подвинул было микроскоп, как вдруг едва не выпустил его из рук:

— Кровь, сожженная кислотой, восстанавливается, — сказал он громко и растерянно.

Сарториус поднял голову:

— Регенерация, — сказал он, — в сущности, бессмертие. Проблема Фауста, — он улыбнулся. — Проведенные исследования подтвердили, что кровяные тельца, белки, ядра клеток — только маска, камуфляж.

Крис посмотрел на Хари. Она сидела, прижав к вене ватку, как велел ей Крис.

— Простите, — сказал Сарториус. Он подошел и снял ватку. След укола отсутствовал.

— Вы несколько забылись, доктор Кельвин, — сказал он, разглядывая Хари. — Скажите, вы достаточно квалифицированно проводите вскрытие? — спросил он Криса.

— Я разобью вам морду, — сказал Крис.

— Простите, — глядя серьезно и сосредоточенно, сказал Сарториус, — я не совсем вас понял.

— Я тебе зубы выбью, — пояснил Крис и схватил Сарториуса за ворот халата.

Тотчас же он увидел перед собой испуганное лицо Снаута и полное напряженного любопытства лицо Хари, которую привлекло чрезмерно возбужденное состояние Криса.

— У вас истерика, — спокойно сказал Сарториус. — По-моему, эти эксперименты гуманнее, чем эксперименты на земных кроликах и морских свинках… Я подам на вас жалобу в радиосводке, — сказал он.

Ночью Криса разбудил свет. Хари, завернувшись в простыню, съежившись, сидела на кровати. Плечи ее тряслись, она беззвучно плакала.

— Что с тобой? — растерянно спросил Крис.

— Ты не любишь меня, — сказала Хари.

— Не говори так, просто ты устала. Тебе надо поспать.

— Я никогда не сплю, — сказала Хари. — Мне кажется, что я никогда не сплю, то есть, может быть, и сплю, но это не настоящий сон…

— Перестань, — сказал Крис.

— Нет, — сказала Хари. — Мы долго не виделись с тобой. Это я как-то вдруг поняла… Сегодня ночью. Ты хотел это скрыть от меня. Мы ведь ни разу не говорили с тобой. Как ты жил все это время? Ты любил кого-нибудь?

— Не знаю, — тихо сказал Крис.

— А обо мне ты помнил? — спросила Хари.

— Помнил, но не всегда, — сказал Крис, — только, когда мне было тяжело.

— Мне кажется, что мы оба обмануты кем-то. И чем больше будет длиться обман, тем ужаснее все кончится для тебя. Именно для тебя, Крис, — сказала она, вся дрожа. — Как мне помочь тебе? Как мне уйти?.. Я не могу.

От вентиляционных отверстий с тихим шорохом тянуло холодным воздухом. Криса начало знобить.

— Ты действительно изменилась, — сказал он. — Я знал это, напрасно ты скрывала и мучилась, дурочка. Я люблю тебя такой, какая ты сейчас.

Он поднял ее, завернул в простыню и начал носить по комнате. Она погладила его по лицу.

— Крис.

— Что?

— Я люблю тебя.

Крис подошел к окну. Хари, успокоенная, засыпала. Глубокая, неземная тьма застыла над Солярисом. Крис чувствовал у сердца тепло тела Хари, но ему было неспокойно и хотелось стонать, как от боли.

Кто-то тихо постучал в дверь. Крис положил Хари и отпер. На пороге стоял Снаут.

— Прости, — сказал Снаут. — Я шел мимо, и мне показалось, что ты не спишь.

Он был очень взволнован и беспрерывно вытирал платком совершенно чистые руки.

— Что случилось? — шепотом спросил Крис.

— Я только что вернулся оттуда, — Снаут кивнул на окно.

— Но ведь ночью летать рискованно, — сказал Крис, — зачем ты это делаешь?

— Нужно, Крис, — сказал Снаут, — мы с Сарториусом провели эксперимент. Для этого понадобилось немного плазмы океана. Регенерация замедляется… Два-три часа можно быть свободным от них, если вещество меньше мезонов, представляешь?..

— Нейтрино?.. — сказал Крис.

— Умница, — сказал Снаут.

— Но ведь нейтринные системы нестабильны, — сказал Крис.

— Я не физик, — сказал Снаут. — Возможно, их стабилизирует какое-то силовое поле. Сарториус верит, что ему удастся его разрушить… Крис, прошу тебя, забудь эту историю, — помолчав, сказал он. — Завтра у меня день рождения. Считай, что я тебя пригласил.

— Ты врешь, — сказал Крис, — просто ты хочешь помирить нас.

— Да, хочу помирить! — сказал Снаут.

— Не кричи, — сказал Крис, — здесь спят.

Снаут как-то странно посмотрел на Хари, потом перевел взгляд на Криса.

— Уже научилась спать?.. Ох, Крис, в нечеловеческой ситуации ты пытаешься поступать, как человек. Это плохо кончится. Ладно. Обещай, что больше не будешь скандалить.

— А как ты хочешь, чтобы я поступал? Я ведь человек, — сказал Крис. — Что касается Сарториуса, то этот скандал, действительно, нелеп.

— В три часа, — сказал Снаут, — не в салоне, а в библиотеке. Люблю библиотеку: в ней нет окон.

В огромном зале библиотеки вдоль стен стояли стеллажи, полные книг, поблескивали рычажки и кнопки электронных каталогов.

Стол был накрыт посреди зала. Все было сделано наспех. Стояло несколько бутылок вина и холодные закуски — главным образом, из консервов разных сортов.

Когда Крис и Хари вошли, за столом сидел один лишь Сарториус. Он встал и слегка наклонил голову.

Крис ответил на приветствие и сел на другом конце стола вместе с Хари. Все трое сидели молча, не притрагиваясь к еде. Хари сидела, подперев лицо руками. Она была задумчива и утомлена.

Крис очистил Хари апельсин. Она взяла и улыбнулась. Сарториус вынул часы.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он, — передайте виновнику торжества мои поздравления. К сожалению, мне пора в лабораторию.

— Хорошо, я передам, — сказал Крис.

Сарториус вышел. Крис встал и начал медленно обходить стеллажи с книгами. Он остановился перед девятитомной монографией Гезе, взял один из томов. Это было описание форм, которые создает плазма. Крис разглядывал формулы, диаграммы, фотографии. Вдруг он услышал за спиной чье-то хихиканье. Он обернулся. Перед ним стоял Снаут. Он был в черной фрачной паре, чистом белье и белом галстуке бабочкой. Один рукав его был оторван, и виднелось белое крахмальное плечо.

— Выбрось этот хлам, — сказал Снаут и, вырвав том Гезе, швырнул его на пол. — Здесь одинаково беспомощны посредственность и гениальность.

Он огляделся:

— А между тем, гости еще не все в сборе.

— Сарториус ушел, — сказал Крис. — Он не дождался тебя. Извини, но ты поступаешь не совсем тактично.

— Черт с ним, — сказал Снаут. — Относительно Сарториуса ты отчасти прав. Я любил Гибаряна, это был ученый… великий солярист. Сарториус — талант, но в нем нет слабинки, он ни на минуту не теряет мужества, вот в чем штука. Если надо — спокойно умрет. А Гибарян страдал, его мучил страх… И он был доверчив… Материализация худшего, что в нас есть… мы привозим его с собой, и эта плазма вытаскивает это из нас наружу. «Все возможно, милый, — сказал ему этот дьявол, — все еще можно вернуть. Страдания и мучения выдумали люди, а у меня все гуманнее. Можно помереть на десять лет или на пять минут — на те самые пять минут, когда было совершено непоправимое, когда ты совершил свое безнравственное деяние…» И он поверил… Он — поверил!.. — Снаут приблизился вплотную, дыша винным перегаром. — Он умер с искаженным от страха лицом. А Сарториус умрет спокойно, потому что не верит дьяволу…

— Ты пьян, — хрипло, сдавленным шепотом, сказал Крис и посмотрел на Хари.

Она внимательно слушала Снаута.

— Мы вовсе не хотим завоевать никакой космос, — сказал Снаут, — мы хотим расширить Землю до его границ… Мы не знаем, что делать с иными мирами. Нам не нужно других миров. Нам нужно зеркало. Мы бьемся и мучаемся над контактами с иными цивилизациями, но мы никогда не найдем этого контакта… И главное не в том, что мы не в состоянии это сделать — мы боимся это сделать, боимся контакта… Мы в глупом положении человека, рвущегося из последних сил к цели, которой он боится, которая ему не нужна. Человеку нужен только человек. Значит, в нашем страхе, может быть, и есть истина. Милый спасительный страх! Если бы мальчик не боялся ночного леса, его давно съели бы волки… Ах, эти мудрые сказки… Кажется, я начал с обличения человеческого консерватизма и косности, а кончил оправданием того, что обличал. Я непоследователен.

— Ты — хороший человек, — тихо сказал Крис, — но ты плохо выглядишь.

— Да, — сказал Снаут, — я действительно скис, и мне плохо. Помоги мне добраться до комнаты.

Крис взял его руку, перекинул через шею и повел, придерживая сзади. Они прошли коридором, спустились вниз и снова шли коридором. Вдруг Крис остановился и оглянулся.

— Что случилось? — спросил Снаут.

— Хари! — крикнул Крис. — Боже мой, я запер дверь, она искалечит себя!

— Беги, — сказал Снаут, — мне лучше, я доберусь сам.

Крис бросился бежать, не видя ничего перед собой. Путь назад был необычайно длинен. Было жарко. Он едва не сорвался с лестницы, оборвав в кровь ладони, разорвал рубашку. У двери библиотеки он торопливо, дрожащей рукой, сунул ключ в замочную скважину, отпер дверь и остановился на пороге.

В полумраке тускло поблескивали тяжелые золоченые корешки книг. Хари сидела на краю стола. Перед ней лежал нетронутый очищенный апельсин и пачка сигарет, очевидно, забытых Capториусом. Она курила, глядя куда-то в угол.

— Хари, — тихо сказал Крис, осторожно прижимая локтем сердце.

Она подняла голову.

— Прости, милый, — сказала она и слабо улыбнулась, — я немного задумалась. Что-нибудь случилось?

— Нет, — оторопело сказал Крис, — все в порядке.

Он подошел к столу и обнял Хари. Вдруг раздался аварийный звонок.

И снова Крис проснулся от какого-то беспокойства. Была не ночь, а голубой день. Что-то ядовито шипело. Звук нарастал.

Крис вскочил, выбежал в коридор. Дверь лаборатории была раскрыта настежь. Поток ледяного холода хлынул навстречу. Комнату наполнил пар, превращая дыхание в хлопья снега. Хлопья кружились над завернутым в купальный халат телом Хари.

Крис, обжигая руки о ледяной халат, разорвал, вернее, сломал его на груди, холодной и твердой, как снег.

Хари умерла недавно. Он хотел перенести ее, но побоялся разбить хрупкое ледяное тело и остался ждать, сидя на стуле у окна. Темно-синий океан лежал под голубым небом. Солнце садилось, и огромная тень станции мерно колебалась в волнах.

Кто-то стоял в дверях лаборатории, наверное, уже некоторое время. Это был Снаут.

— Выпила жидкий кислород, — сказал Крис, — она это сделала от отчаяния.

— Я тебя предупреждал, — сказал Снаут. — Чем больше она с тобой, тем больше очеловечивается. Дальше будет еще хуже. Бери пример с Сарториуса.

— Спасибо за совет.

— Что ты намерен делать?

— Ждать, — сказал Крис, — пока она вернется.

— А потом? Покинуть станцию?

— Да.

— C ней?

— Да.

— Крис, — мягко сказал Снаут, — нейтринная система неустойчива и может существовать лишь благодаря притоку энергии силового поля Соляриса.

— Что же мне делать? — с тоской спросил Крис. — Я люблю ее.

— Которую? — спросил Снаут. — Эту? Или ту, в ракете? Ее можно стащить с орбиты сюда. Она явится. Еще одна. И всякий раз будет являться. Крис, ты впутался в дело сил, над которыми мы не властны, в кольцевой процесс, в котором она — частица, фаза повторяющегося ритма. Она — всего-навсего инструмент, с помощью которого некие силы копаются в твоем мозгу… Не превращай научную проблему в альковную историю!

— Она очень мучилась последние дни, — тихо сказал Крис.

— Конечно… Тем хуже для тебя, — сказал Снаут. — Ты должен помочь ей.

— Что мне делать? — спросил Крис.

Вдруг Хари пошевелилась. Она была еще мертва, но в ней уже теплилась жизнь.

— Жуткое зрелище, — сказал Снаут. — Никак не могу привыкнуть.

Он вышел как-то торопливо и боком.

Мучительно и тяжело возвращалась Хари к жизни. Было впечатление, точно она, неся многотонную ношу, пробиралась сквозь какую-то невидимую толщу. Крис хотел помочь ей, он наклонился и попытался приподнять ее голову. Но тело ее оказалось словно свинцовым, и она едва не раздавила его пальцы.

Так продолжалось долго, и Крис стоял, не в состоянии помочь ей, облегчить ее муки. Наконец, она открыла глаза и села.

— Крис, — прохрипела она.

Крис схватил ее руку. Она ответила нечеловеческим пожатием, которое чуть не раздавило Крису ладонь. Но постепенно пожатие ее стало слабеть, и она стала беспомощной и легкой, как ребенок.

— Не удалось, — сказала она с горечью.

— Глупая ты, — сказал Крис.

— Крис, — сказала Хари, — неужели ничего нельзя сделать?! Я хочу исчезнуть. Как мне просто и легко, когда меня нет!

— Не надо, Хари, — сказал Крис.

— Я не Хари, — сказала она тихо.

— Ну хорошо, — после долгой паузы сказал Крис, — хорошо. Может быть, твое появление должно быть пыткой, может быть, услугой океана, может быть, исследованием моего мозга — какое это все имеет значение, если ты мне дороже, чем все научные истины, которые когда-либо существовали в мире!

— Послушай, — сказала она. — Я на нее очень похожа?

— Была похожа, — сказал Крис. — Но теперь ты заслонила ее. Теперь ты, а не она, настоящая Хари.

И вдруг ему показалось, что она вовсе не слушала его ответа, а, задав вопрос, словно забылась, глядя куда-то в сторону.

— Хари! — испуганно окликнул он ее.

— Знаешь, — сказала Хари, — если лежать ночью и молчать, то мыслями можно уйти очень далеко и в очень странном направлении…

В центральной лаборатории тихо гудела аппаратура. Снаут сидел за пультом.

У Сарториуса были набрякшие красные веки, мешки под глазами и вообще, вид человека, который мало спит и много работает.

— Я думаю, — говорил Сарториус Крису, — коль скоро фантом появляется всегда только в момент пробуждения, то, очевидно, океан извлекает из нас рецепт производства во время сна, считая, что самое важное наше состояние — сон. Поэтому, естественно, надо пытаться передать ему нашу явь, мысли во время бодрствования.

— Каким образом? — сухо спросил Крис.

— Пучок излучения, — сказал Сарториус.

— Опять эта рентгеновская проповедь о величии человека, — усмехнулся Крис.

— Мы промодулируем этот пучок токами мозга кого-нибудь из нас, — не обратив внимания на иронию Криса, сказал Сарториус.

— Этот кто-то, конечно, я, — сказал Крис.

— Да.

— Почему?

— Вы здесь недавно, — сказал Сарториус, — ваше мышление более земное, об этом говорят и отношения с вашей… «женой»! Тип и чувственная основа вашего мышления наиболее соответствуют задаче.

Крис молча смотрел на усталое лицо Сарториуса.

— Вот и отлично, — сказал Сарториус. — Я рад, что вы согласны. Кстати, существует еще один проект: нужно перемонтировать аппаратуру Роше.

— Аннигилятор? — быстро спросил Крис.

— Да, — сказал Сарториус, — я сделал предварительные расчеты. Aппарат будет создавать антиполе. Обычная материя остается без изменений, уничтожаются только нейтринные системы…

— В какой стадии это находится? — нервно перебил Крис.

— К сожалению, в стадии предварительных расчетов. Поэтому мы со Снаутом решили сначала попробовать воздействовать на океан излучением.

— Когда вы намерены приступить к эксперименту? — спросил Крис.

— Сейчас, — сказал Сарториус, — недоставало только вашего согласия.

— Я еще не дал согласия, — сказал Крис, — мне надо подумать.

— Долго? — спросил Сарториус.

— Не надо ставить мне ультиматумов, — сказал Крис, — я могу ведь и отказаться.

Он вышел в коридор и остановился у окна, глядя на бесконечную голубую пустыню. Был штиль. Легкая, едва заметная дымка висела над океаном.

Снаут тоже вышел в коридор.

— Крис, — сказал он, — я хочу, чтобы ты понял ответственность момента.

— Еще бы не понять, — сказал Крис. — Энцефалограмма, полная запись всех моих мозговых процессов, будет послана вниз, в глубины этого чудовища. Запись подсознательных процессов тоже… А вдруг я хочу, чтобы Хари исчезла, умерла?

— Где она? — спросил Снаут.

— Спит, — сказал Крис. — Она с трудом приходит в себя.

— Да, — сказал Снаут, — после смерти они всегда с трудом приходят в себя.

— Можно ли доверять все это этому киселю? Он и так вошел в меня, чтобы измерить всю мою память и найти самые болезненные ее частицы.

— Пора, — сказал Снаут, — время уходит, Крис. Я не стану убеждать тебя, ты достаточно серьезный ученый, чтобы понять.

— Снаут, — неожиданно сказал после некоторой паузы Крис, — знаешь, мы утратили чувство космического… Это кажется парадоксом, но древние греки больше, чем мы, обладали этим чувством. Я говорю о нравственной стороне этого чувства… Вспомни сфинкса, — он вздохнул и устало прикрыл глаза.

На Сарториусе был белый халат и черный защитный фартук до щиколоток. Снаут обматывал бинтом приложенные к голове Криса электроды.

— Доктор Кельвин, — торжественно сказал Сарториус после того, как Снаут отошел к пульту, — прошу вас быть внимательным. Я не намерен ничего приказывать, так как это не дало бы результатов, но прошу вас прекратить думать о себе, обо мне, о коллеге Снауте и о каких-либо других лицах, чтобы сосредоточиться на деле, ради которого мы здесь находимся. Великая миссия человечества, готовность к жертвам, вечная ненасытная жажда [познания] [4] — вот темы, которые должны заполнить ваше сознание.

Сквозь ресницы Крис видел розоватый свет контрольных лампочек. Постепенно пропадало неприятное ощущение от холодных электродов.

Крис пытался сосредоточиться, подумать о величии человечества и науки, но вместо этого увидел почему-то школьную литографию отца соляристики академика Гезе, поразительно похожего не чертами лица, а старомодной рассудительностью, на лицо отца Криса. Потом образ этот постепенно начал блекнуть, и он увидел дом отца. Дом, в котором он провел свое детство, и мать, идущую по тропинке к дому.

Одновременно с двойным щелчком, выключившим аппаратуру, по глазам ударил свет.

— Как вы считаете, доктор Кельвин, — спросил Сарториус, — удалось?

— Да, — сказал Крис.

Высокие окна верхнего коридора заполнял закат исключительной красоты. Это не был обычный унылый багрянец, а все оттенки затемненного, как бы осыпанного серебром, розового цвета. Только у самого горизонта небо упорно оставалось рыжим.

Крис и Хари молча обедали. Последнее время Хари часто бывала углубленной и замкнутой, хотя Крис всячески старался услужить ей, развеселить, старался быть всегда нежным и внимательным.

У Криса побаливала голова, и молчание Хари его раздражало.

— Дай мне, пожалуйста, нож, — сказал Крис как можно мягче.

Хари передала ему нож и продолжала вяло и безразлично жевать.

— Тебе не кажется, — сказал Крис, — что твое поведение носит вызывающий характер?

— Крис, — тихо сказала Хари, — не хватает еще, чтобы мы поссорились.

— Но ты ведешь себя так, будто я виноват перед тобой.

— Знаешь, — сказала Хари, — с тех пор, как я одна, то есть с тех пор, как исчезла сила, что заставляла меня все время быть с тобой, у меня, кажется, начинает портиться характер. И потом, я думаю, что ты действительно виноват. Ты ведь прекрасно знаешь, что не столько любишь, сколько жалеешь меня. Вернее, себя. Ты защищаешься от прошлого. Ты хочешь забыть, что случилось раньше между тобой и… той Хари… Но я — не она. Тебе не кажется, что ты эгоист? А, Крис? Это жестоко. Тебя извиняет только то, что ты не понимаешь этого. Но ты поймешь когда-нибудь… Глупенький ты, глупенький…

В это время из усилителя послышался голос Сарториуса:

— Только что эксперимент повторен на пересечении 43-й параллели со 116-м меридианом. Начинаем двигаться в южном направлении. Paдарные датчики и радиограммы сателлоида показывают, что к югу активность плазмы значительно увеличена.

— Мы уедем куда-нибудь в глушь, — говорил Крис, — изредка будет приезжать кто-нибудь из друзей. Я тебя познакомлю с Бертоном. Отцу ты понравишься.

— Знаешь, Крис, — сказала Хари, — мне тоже начали сниться сны. Мне страшно, Крис.

Перед рассветом Крис проснулся от крика. Хари спокойно спала рядом. Крис прислушивался с колотящимся сердцем и уже хотел было снова лечь, как крик повторился. Он доносился словно бы ниоткуда и отовсюду, необыкновенно высокий, протяжный; какие-то нечеловеческие, мощные рыдания.

Крис опасался, что крик разбудит Хари, но она лежала, совершенно безучастная к нему. Тогда Крис торопливо оделся и вышел в коридор.

Заслонов на окнах не было, и в первых лучах красного солнца видно было, что равнина начинает волноваться. Все менялось буквально на глазах. Вокруг был туман, но туман этот казался чем-то материальным. Кое-где образовывались центры волнения, и постепенно неопределенное движение охватило все видимое пространство. Пузырящаяся пена взлетала огромными лоскутами. Со всех сторон взлетали перепончатые глыбы пены, словно океан шелушился кровянистыми слоями, обнажая свою черную поверхность.

В коридоре, у окна, стоял Снаут.

— Началось, — шепотом сказал Снаут. — Слава богу, кажется, успех, — он обнял Криса за плечи, — он активизируется.

— Снаут, — сказал Крис, — как умер Гибарян? Ты до сих пор не рассказал мне.

— Я расскажу тебе потом, — сказал Снаут. — Смотри — океан фосфоресцирует…

И вдруг с Крисом произошло непонятное, очевидно, явившееся следствием чрезмерного напряжения.

— Снаут, — сказал он, протянув руки, — проявляя жалость, мы тратим силу. Может быть, это и верно — страдание придает самой жизни мрачный и подозрительный вид, но я не признаю… Что не составляет необходимости для нашей жизни, то вредит ей… Да, лишь два процента нервных процессов сознательны. Но Гибарян умер не от страха, это ложь. Он умер от стыда.

— Ты переутомлен, — сказал Снаут. — Я говорил с Сарториусом. Крис, тебе надо покинуть станцию.

Он взял Криса за локоть и повел его. На пороге их встретила встревоженная Хари.

— Кажется, у него жар, — сказал Снаут.

— Милые вы мои, — говорил Крис, — может быть, страдания нужны для совершенства? Все великое и совершенное создано человеком как способ избавления от страдания!

Хари и Снаут уложили Криса в постель.

Ему сильно давило виски, во рту было сухо, а в груди — тяжело. Он вздохнул глубоко, закрыл глаза, но спал недолго, вскоре проснулся и увидел Хари, которая сидела над ним с утомленным лицом.

Она дала ему выпить лекарство и положила на горячий лоб свою прохладную ладонь. Крис заснул и увидел белое, легкое пространство вместо сна. Сначала ему было хорошо, но чем далее оно тянулось, тем страшнее ему становилось, и он начал мечтать пусть хотя бы о кошмаре, о самом ужасном, но человеческом сне. Но белое пространство тянулось и тянулось, не причиняя ему вреда, но и не кончаясь. И тогда он понял, что умирает.

— Хари! — крикнул он каким-то молодым, совсем детским голосом.

Хари молча стояла, прижавшись к стене.

Сердце давило Криса, он чувствовал, что оно бьется все медленнее, и тогда он понял, что умирает нелепо и глупо — просто потому, что некому дать ему лекарство. Тогда, наряду со страхом, его охватило раздражение и злоба.

— Хари, — сказал он, — я знаю, ты хочешь мне отомстить за страдания, которые я тебе причинил, но это неблагородно, Хари.

Была глубокая беззвездная ночь, очень беспокойная [5]. За окнами станции бушевал ветер. Слышно было, как клокочет, мечется океан. Изредка вспыхивали красные всполохи, напоминающие северное сияние.

Хари стояла неподвижно. Крис видел только тень ее в окне.

— Хорошо, — сказал Крис, морщась от боли в сердце. — Взаимная ложь кончена… Последнее наше убежище… Помнишь, я говорил тебе, как мы будем жить на Земле, поселимся где-нибудь среди деревьев, выдумывал обстановку будущего дома, планировал сад?

Он хотел засмеяться, но вместо этого из груди его вырвался какой-то звук, похожий на стон.

— Спутник Соляриса, — сказал он тише, потому что его оставляли силы, — единственное место, где мы могли бы с тобой жить. Но и здесь нам стало плохо. Мы спорили о мелочах, о живой изгороди, помнишь? Все это была ложь. Ложь, слышишь?

Тогда тень, стоящая у стены, медленно подошла к нему. И когда она вышла на середину, Крис похолодел и затих.

— Мама, — прошептал он твердыми, непослушными губами.

Она была в своей обычной юбке и кофте, но босая. Голова ее была повязана чистым платком. В руках она держала узелок.

— Я умираю, мама, — лихорадочно прошептал Крис. В нем зародилась опять надежда.

— Ты все время заботишься только о себе, — сказала она.

— А разве ты не умерла? — спросил Крис.

— Не задавай глупых вопросов, — она сняла платок, тряхнула головой. Волосы рассыпались по ее плечам.

— Характерный жест, — злорадно крикнул Крис. — Вот ты и выдала себя… Ты кукла… Копия, более достоверная, чем оригинал.

— Откуда ты знаешь, кто ты? — спросила она.

Крис с трудом привстал на локте.

— Я человек, — тяжело дыша, сказал он, — а здесь нет людей, нет доступных человеку мотивов. Чтобы здесь жить, надо либо уничтожить собственные мысли, либо их материальную реализацию. То есть всех этих… гостей… Первое не в наших силах, а второе — слишком похоже на убийство…

— Я ненадолго, — сказала она, — а ты говоришь о вещах, которые мне непонятны и неинтересны.

— Прости, ты давно оттуда? — спросил Крис.

— Еще с весны.

Крис запрокинул голову и сказал:

— Как глупо все…

— Ты что?

— Не хочется умирать, — сказал Крис.

— Не тем ты сейчас занят, — она развязала узелок, вынула черный хлеб, сочные помидоры, крепкий зеленый лук, тугие пучки редиски, большие прохладные огурцы — все то, что растет из земли. И все это было в свежей пахучей земле. Макая овощи в солонку, она начала кормить Криса и ела сама.

И Крис вдруг почувствовал удивительное облегчение и покой. Ели они долго, и лицо Криса светлело, словно совершался какой-то полузабытый, но святой и дорогой ритуал.

Крис не мог сдержать рыданий. Ее же лицо было спокойно, но по щеке тоже иногда стекала спокойная, светлая слеза.

Крис прижался лицом к ее рукам, испачканным землей.

— Что? — спросила она.

— Мама, — тихо сказал Крис, — как у тебя пахнут руки!

— Тише, — сказала она, — помолчи, так будет лучше.

— Мама, — сказал Крис, — прости меня, мама.

— Спи спокойно, — сказала она, — так будет лучше.

— Мама, — из последних сил крикнул Крис, протягивая к ней руки, — не уходи, прошу тебя!

Но она стояла с ласковой, но чужой улыбкой, словно была уже далеко и не видела его.

— Мама, — снова крикнул Крис, теряя дыхание.

— Крис, — сказал чей-то голос рядом, — потерпи, сейчас будет лучше.

— Хари, — сказал Крис.

Крис лежал на высоких подушках. Он был мокрым и слабым настолько, что не в силах был пошевелить рукой.

Комната освещена была странным, необычным светом. Вошел Снаут и что-то спросил у Хари. Она ответила. Он осторожно подошел к Крису

— Как дела, дружище? — спросил Снаут.

Крис попытался улыбнуться, но лишь едва растянул губы.

— Ты обратил внимание на свет? — спросил Снаут. — Мы у самого полюса… Вечный день. В тот момент, когда голубое солнце прячется за горизонт, красное уже начинает всходить. Кстати, эксперимент прошел блестяще.

— Не надо его утомлять, — сказала Хари.

— Долго я болел? — едва слышно спросил Крис.

— Сегодня девятые сутки, — сказал Снаут, — но теперь дело пошло на поправку.

Как-то утром, после завтрака, Крис и Хари сидели у окна. За окном парили низкие багровые тучи, и станция медленно плыла среди них. Хари читала какую-то книжку. Крис, побледневший и худой после болезни, смотрел в окно.

Он переменил позу и снял руку с подлокотника кресла. Хари — Крис видел это в стекле — бросила на него быстрый взгляд и, наклонившись, коснулась губами того места, до которого Крис только что дотрагивался.

— Хари, — сказал Крис тихо, — куда ты выходила сегодня ночью?

— Тебе, наверное, приснилось, — сказала Хари.

— Но я отлично помню, — раздраженно сказал Крис. — Почему ты думаешь… Ты что, надеешься, что у меня провал в памяти… после этого?

— Крис, — сказала Хари, — ты еще совсем слаб, тебе нужен покой.

— Я отлично себя чувствую, — сказал Крис, — просто не люблю, когда говорят неправду.

Ночью они лежали рядом, тесно прижавшись друг к другу.

— Через сколько лет ты женился после того, как я умерла? — спросила Хари.

— Ты никогда не умирала, — сказал Крис, — у тебя удивительная способность портить лучшие минуты. И я вовсе не женился.

— Прости, — виновато сказала Хари. — Скажи, что ты любишь меня.

— Люблю.

— Меня одну? — спросила Хари.

— Тебя одну.

— Я люблю тебя, Крис, — сказала Хари. Она уткнулась лицом в грудь Криса, и он почувствовал, что она плачет.

— Хари, — сказал Крис, — ну что с тобой?

— Ничего, — всхлипывая, говорила Хари. — Ничего, ничего, — повторяла она и вдруг обхватила Криса с такой силой, что, сразу забыв обо всем, он словно потерял себя в ее объятьях.

Разбудил его красный свет. Голова была как из свинца, а шея неподвижна, словно все позвонки срослись.

Крис с усилием протянул руку в сторону Хари, наткнулся на пустую постель и вскочил. В раковине валялась коробочка из-под снотворного.

Красными дисками повторялись в стеклах отражения солнца. Хватаясь за мебель, Крис добрался до шкафа.

В ванной тоже никого не было. Потом Крис помнил лишь, как, полуодетый, он бегал по коридору, лестницам. Он оглядывался, останавливался. Потом срывался с места и снова куда-то мчался.

Крис остановился у прозрачного щита, за которым начинался выход наружу, двойная бронированная дверь.

Он стучал зачем-то кулаком в щит, а рядом уже кто-то был, куда-то тянул.

Потом Крис оказался в маленькой лаборатории в рубашке, мокрой от ледяной воды, с языком, обожженным спиртом. Он полулежал, задыхаясь, на чем-то металлическом, а Снаут в своих перепачканных штанах возился в шкафчике с лекарством. Инструменты и стекла ужасно гремели.

— Где она? — спросил Крис.

— Нет больше Хари, — медленно сказал Снаут. Он достал из кармана измятый конверт и протянул Крису.

Крис схватил конверт, трясущимися пальцами развернул лист.

«Крис, — писала Хари, — ужасно, что пришлось тебя обмануть, но иначе нельзя было. Так лучше для нас обоих. Я их сама попросила об этом, никого не обвиняй».

Подпись была зачеркнута, но Крис сумел прочесть: «Хари».

— Как? — прошептал Крис.

— Потом, Крис, — сказал Снаут. — Успокойся.

— Как? — снова повторил Крис.

— Аннигиляция, — сказал Снаут, — вспышка света и ветер…

— Знаешь, — сказал после паузы Крис, — последнее время у нас с ней не ладилось.

Крис закрыл глаза.

— Слушай, Снаут, — тихо говорил Крис.

Они сидели в комнате Снаута. И был голубой день.

— Снаут, давай подадим рапорт. Потребуем связать нас непосредственно с Советом. Доставим сюда мощный аннигилятор! Думаешь, есть что-нибудь, что устоит против него?

— Хочешь отомстить? — сказал Снаут. — Кому? За что? Уничтожить за то, что он для нас непонятен? Если не мы, так другие столкнутся с этим. Соляристика отняла у человечества много сил, жизней, надежд. А что же она дала?

— Ты прав. Я много думал над этим, — сказал Кельвин. — И я понял, мне кажется, главное — вечное беспокойство, неудовлетворенность, если хочешь — уровнем своей нравственности… Неудовлетворенность! Именно поэтому на Земле так много исследователей, жертвуя жизнью, стремились к полюсу — бесплодной, мертвой, оледеневшей точке… Жажда движения… И космосу нужны жертвы, — тихо произнес Крис, — он ненасытен, ему нет конца… А нас так мало…

— Голый пещерный человек, — сказал Снаут, — даже собственную планету долго поил своей кровью, прежде чем она стала ему матерью. Мы движемся по рассчитанным орбитам, координаты вычислены, установлены допустимые отклонения, но очень незначительные.

— Кем вычислены? — спросил Крис. — Ты, Снаут, метафизик.

— Наоборот, — сказал Снаут, — я материалист и безбожник… Еще триста лет назад Колмогоров и Винер доказали…

Снаут взял с полки книгу, раскрыл ее на одной из закладок и прочел: «Встречающееся часто отрицание и неприятие этих идей проистекает из нежелания признать, что человек является действительно сложной материальной системой, но системой конечной сложности и весьма ограниченного совершенства, и поэтому доступен имитации. Эти обстоятельства многим кажутся унизительными и страшными. Даже воспринимая эту идею, люди не хотят мириться с ней.

Такая картина всеобъемлющего проникновения в тайны человека вплоть до возможности, так сказать, закодировать его и передать телеграммой в другое место, кажется ему отталкивающей и пугающей. На самом деле, надо стремиться этот глупый и бессмысленный страх заменить тем огромным удовлетворением фактом, что такие сложные, прекрасные вещи могут быть созданы человеком, который еще совсем недавно находил простую арифметику чем-то непонятным и возвышенным…»

— Это писал Колмогоров — не фантаст, не поэт, — сказал Снаут, — писал еще сто лет назад.

— Я не о том сейчас говорю. Вернее, о том, но я о другом думаю… — сказал Крис. — Если человек конечен, может быть, нет смысла доходить до конца? Что-то не додумать, остановиться на полдороге?

— Кроме личных желаний и страха, — сказал Снаут, — у человека есть еще и судьба. Мы должны идти, идти и идти. Мы — люди, лишь здесь нас ждет удовлетворение и радость…

Он молчал.

— Может быть, потому, что ты преодолел тяжесть отмеренного тебе возмездия за содеянное, ты выздоравливаешь… А ты говоришь — «на полдороге». В этом мудрость жизни… Она строго взыскивает с нас за наши проступки, но она милостива к нам, если мы готовы платить за них настоящую цену. Она судит беспощадно, но если человек готов расплачиваться до конца, она его прощает. Вот почему ушла Хари… Теперь уже навсегда… После последнего эксперимента никто больше не возвращается…

— Ты хочешь сказать, что океан понял? — спросил Крис.

— Это не то слово. Но мне кажется, что впервые между нами и океаном возник моральный контакт… Пусть еще неосмысленный… Но это внушает надежду.

Снаут взял металлическую пластинку и вложил ее в вертикальный диск. Послышался щелчок, и полились знакомые земные звуки.

— Бах, — сказал Снаут, — восемнадцатый век.

Они сидели и слушали. И вдруг запахи земли и сочной земной зелени, и женских рук, измазанных соком земных плодов, вновь овладели Крисом.

Океан был чернее, чем обычно.

— Смотри, земля! — крикнул Крис.

— Это мимоид, — посмотрев в окно, сказал Снаут, — плавучий остров органического происхождения.

— Полечу, — сказал Крис. — Какой же я солярист, если ни разу не поставил ноги на поверхность Соляриса?

Крис направился вглубь острова.

Необычный красный туман сгущался вокруг. Дул порывистый ветер, хотя океан был спокоен.

Крис перевалил через возвышенность, небольшой холм, и остановился, пораженный: туман здесь был не так густ, и в нем видны были деревья и кусты. Он пошел по тропинке, протоптанной в траве, и вдруг остановился. Это были его родные места. Вдали видно было озеро и неподалеку от берега — лодка. Он подошел и прыгнул в нее, но она даже не покачнулась. Все — и берег, и лодка, и озеро, — было одним застывшим монолитом. В лодке лежал, словно прикипевший ко дну, обломок весла и окаменевший узелок с хлебом.

Крис наклонился, потрогал все это и прямо по блестящей поверхности озера пошел к противоположному берегу, в сторону отцовского дома. И вдруг остановился, пораженный…

Крис Кельвин — не он, а другой Крис Кельвин — шел по пыльной дороге среди деревьев.

Крис спрятался за дерево. Неподалеку от дома Кельвин-II остановился, положил на траву брезентовый мешок, вынул из кармана галстук и надел его. Затем по отлогому косогору спустился вниз.

Крис, прячась за деревьями, шел за своим двойником.

Дом открылся сразу, как только он прошел через рощу, стоящую в стороне от дороги. Крис-II остановился и перевел дух. Затем прямо по траве прошел к воротам, толкнул калитку и вошел внутрь. Прежде чем подняться на крыльцо, он некоторое время стоял посреди двора и озирался по сторонам.

Птицы перелетали с одного дерева на другое.

Поднявшись по ступенькам, он прошел по коридору; судорожно вздохнув, отворил знакомую дверь с цветными стеклами и вошел в кухню.

У стола, вполоборота к Крису, опираясь на палку, стоял отец и левой рукой перекладывал малину из корзины в глубокую тарелку.

Из крана с шумом лилась вода, и отец обернулся не сразу. Крис-II вдруг ослабел и, не выпуская из рук мешок, прислонился к притолоке, стараясь не произвести шума, способного отвлечь отца от его занятия.

Наконец отец обернулся.

Крис-II бросил мешок, торопливо подошел и обнял его так сильно, что тот уронил палку и пошатнулся. Крис поднял его на руки и перенес на стоящий поблизости стул.

Отец сел, а Крис-II, не глядя ему в лицо, опустился на пол и уткнулся в его сухие старческие колени. Так сидели они долго и, конечно, молчали. Истинный Крис, наблюдая в окно эту сцену, с ужасом подумал о том, что он почувствует, если отец заговорит.

Вдруг кто-то тронул его за плечо.

Крис вздрогнул и обернулся. Это был Снаут. В белом комбинезоне, испачканном смазкой, он казался выше и моложе…

— Я за тобой… Мне показалось, что ты слишком долго…

— Да-да… — сказал Крис. Стоя рядом со Снаутом, краем глаза в окне отцовского дома он видел самого себя, уткнувшегося в отцовские колени.

— Это все эксперимент… Та самая энцефалограмма, — Кельвин кивнул в сторону дома. — Наверное, тогда я очень хотел вернуться домой… Помнишь, когда я протестовал против эксперимента?

— Тебе надо отдохнуть, Крис, — сказал Снаут, — тебе надо вернуться на Землю.

— Нет, Снаут, я остаюсь. Кроме желаний и любви, существует еще долг.

— Какой долг? — спросил Снаут.

— Я имею в виду наш человеческий долг перед собственной судьбой, которую для нас выбрал наш пращур, когда он впервые спустился с дерева и взял в передние конечности палку. Пока человек будет помнить свой древний долг, он останется человеком.

Они медленно шли по аллее сада.

Стояла мертвая тишина.

Стало светлее, и было видно, что «Земля» — лишь крохотный, ничтожный островок в безбрежных просторах океана Соляриса.

Отцовский дом был освещен красным дрожащим светом и затянут туманом.

Огромное красное солнце вставало над океаном.