Сон Императора

Глава вторая: Указ и Воля

Часть I: Ночь. Малая гостиная Александры Фёдоровны.

Комната была иной, чем кабинет императора. Здесь не было монументальной тяжести. Воздух был теплым, насыщенным запахом ладана, любимых духов императрицы «Флер де Роше» и лекарств — сладковатым духом йодоформа и валерианы. Стены, обитые шелком кремового оттенка, были увешаны иконами в драгоценных окладах и многочисленными семейными фотографиями в серебряных рамках. Казалось, это место было создано как баррикада против внешнего мира, крепость веры и частной жизни.

Александра Фёдоровна сидела в глубоком кресле у камина, в котором весело потрескивали березовые поленья. Она была уже в белом кружевном пеньюаре, волосы распущены по плечам, что делало ее лицо, обычно суровое и напряженное, удивительно молодым и беззащитным. В руках она держала нераспечатанное письмо — видимо, от одной из дочерей, оставшихся в Царском Селе. Но она не читала. Она смотрела на огонь, и в её синих глазах отражались не языки пламени, а тень глубокой тревоги.

Дверь открылась без стука — только в этой комнате он позволял себе такое. Николай вошел. Он сбросил с себя маску железной решимости, как сбрасывают промокший на морозе плащ. Плечи его слегка согнулись, на лице проступила невыразимая усталость. Он был в том же, в чем и в кабинете — в простой защитной гимнастерке, и это делало его похожим не на императора, а на задержавшегося после учений офицера.

— Аликс, — тихо сказал он.

— Ники.

Она не двинулась с места, только протянула ему руку. Он подошел, взял её холодные пальцы, прижал к губам, а затем опустился на ковер у её ног, по-мальчишески положив голову ей на колени. Так они сидели молча несколько минут. Он закрыл глаза, вдыхая знакомый запах, слушая мерное биение её сердца сквозь тонкую ткань. Это был единственный островок покоя во вселенной хаоса.

— Я напугал тебя сегодня, — наконец проговорил он, не открывая глаз.

— Ты напугал всех, — поправила она, и её пальцы мягко вцепились в его волосы, начиная их расчесывать, как в самые страшные ночи его кошмаров. — Фредерикс выглядел так, будто увидел призрак. А Алексеев… в его глазах был вопрос: Кто этот человек и куда делся мой Государь?

— Его Государь умер, Аликс. В том подвале. Во сне.

Он сказал это так просто и страшно, что её пальцы замерли.

— Не говори так.

— Это правда. Тот, кто боялся обидеть, кто искал компромисса, кто доверял не тем людям… того убили. Я видел это. Я чувствовал холод плит под спиной. — Его голос дрогнул. — Они не просто убили царя, Аликс. Они убили отца на глазах у детей. Они застрелили мальчика… нашего мальчика… который плакал и звал меня.

По его щеке, упершейся в её колени, прокатилась слеза. Он не всхлипывал. Это было тихое, беззвучное истекание боли, накопленной за месяц.

Александра наклонилась, прижалась губами к его виску.

— Это был сон. Дурной, ужасный сон. Но ты здесь. Я здесь. Дети спят в Царском. Все живы.

— Пока что! — он резко поднял голову, и в его мокрых глазах вспыхнул тот же лихорадочный огонь, что и в театре. — А что будет завтра? Через месяц? Если я останусь прежним? Они придут, Аликс. Не немцы. Наши. Солдаты, которых мы не накормили. Рабочие, которых мы обманули обещаниями. Офицеры, которые презирают мою слабость. Они придут с винтовками и поведут нас в тот самый подвал. Или в другое место. Но конец будет один.

— Тогда мы умрем, как подобает христианам и царям, — гордо выпрямилась Александра, и в её голосе зазвучали стальные нотки, родственные его новому тону. — Мы не побежим.

— Я не хочу умирать! — прошипел он, хватаясь за её руки. — Я не хочу, чтобы умирали ты и дети! Я не допущу этого. Я буду драться. Грязно, жестоко, без правил. Как дрался мой отец. Как дрался Иван Грозный, Петр… Они спасали державу железом и кровью. Моя доброта оказалась ядом. Значит, буду использовать противоядие.

Она смотрела на него, изучая это новое, искаженное болью и решимостью лицо. Она любила в нем мягкость, ее Ники. Но её немецкая кровь, её воспитание в духе долга и дисциплины, её фаталистическая вера в силу всегда тяготели к твердой руке.

— Что ты задумал? По-настоящему?

— Всё, — ответил он отрывисто. — Начать с Петрограда. Вычистить его. Заменить гарнизон на верные части. Арестовать зачинщиков. Расстреливать мародеров и спекулянтов. Уволить всех бездарных и трусливых министров. Взять снабжение армии под личный контроль. Поехать на фронт не на смотр, а командовать. Лично. И потребовать от союзников одного: наступления. Летом. Мы должны победить, Аликс. Хотя бы в одной битве. Иначе… иначе волна захлестнет нас.

— А Дума? Либералы? Они кричат о «правительстве доверия», об ответственном министерстве…

— Дума — это сборище болтунов, — с холодной яростью произнес он английскую фразу, которую часто слышал от неё же. — Они хотят власти? Пусть докажут, что могут навести порядок в своих комитетах. А пока — я им не доверяю. Ни на грош. Их время разглагольствований прошло. Если они поднимут голову — придушу. У меня есть гвардия.

Александра долго молчала, глядя в огонь. Потом медленно кивнула.

— Тебя будут ненавидеть.

— Меня уже ненавидели. Просто я этого не замечал, уткнувшись в семью и в свои дневники. Теперь я знаю. И использую эту ненависть как топливо.

— Тебя назовут тираном. Деспотом.

— Лучше живой тиран, чем мёртвый святой. Россия понимает только силу. Я забыл об этом. Мне напомнили. — Он снова опустил голову ей на колени. — Но мне будет тяжело, Аликс. Очень тяжело. Идти против своей природы… Это как ломать себе кости каждый день. Я буду нуждаться в тебе. Не как в советчице по политике — с этим разберусь. А как в стене. В той, кто будет верить, что я поступаю правильно. Даже когда я буду совершать… некрасивые поступки.

Она снова погрузила пальцы в его волосы.

— Я всегда с тобой, Ники. Ты — мой муж, мой Государь, помазанник Божий. Если это путь к спасению России и нашей семьи — я пойду по нему с тобой. И пусть весь мир осудит нас. Мы будем правы перед Богом и историей.

Они сидели так еще долго, пока огонь в камине не начал угасать. В этой тихой комнате, под перекрестным взглядом икон и семейных фотографий, родился негласный союз. Союз для выживания. Союз, в котором мягкая, но фанатичная воля Александры стала опорой для новой, ломающейся изнутри, но железной воли Николая. Он знал, что за стенами этой комнаты его ждет война. Но здесь, у её ног, он мог набраться сил, чтобы её выиграть.

Часть II: Утро. Малахитовый зал Зимнего дворца.

Если ночная гостиная Александры была крепостью приватности, то Малахитовый зал был театром власти. Колонны из темно-зеленого, с причудливыми прожилками малахита, позолота, огромные зеркала в резных рамах, отражающие мрачные лица собравшихся. Длинный стол, покрытый темно-красным сукном, был пуст, если не считать графинов с водой, пепельниц и разложенных перед каждым местом карандашей и блокнотов. Здесь не подавали завтрак. Здесь должны были подавать приговоры.

Было ровно девять утра. Николай вошел не через парадную дверь, а через боковую, ведущую из его личных покоев. Он был в простом, но безупречно сидящем полевом мундире, без излишних регалий. На лице — ни тени вчерашнего волнения или усталости. Только непроницаемая, холодная маска. Он быстро прошел к главе стола и сел, не дожидаясь, пока сядут остальные.

В зале стояли семь человек. Не полный состав Совета министров, а выбранные им лично. Военные и силовики. Цвет имперской администрации в час её испытаний.

Князь Николай Голицын, Председатель Совета министров. Пожилой, болезненный аристократ, назначенный как компромиссная фигура. Смотрел испуганно и недоуменно.

Генерал Михаил Беляев, Военный министр. Карьерист и бюрократ, мастер бумажной волокиты. Выглядел настороженно.

Александр Протопопов, Министр внутренних дел. Бледный, с лихорадочным блеском в глазах, одержимый мистикой и, по слухам, уже не вполне здравомыслящий. Пальцы нервно перебирали край папки.

Генерал Александр Трепов, Министр путей сообщения. Суровый, опытный администратор, имевший репутацию твердого и честного человека. Смотрел на царя с ожиданием.

Генерал Михаил Алексеев, начальник Штаба (присутствовал как докладчик). Сидел смирно, его усталое лицо было каменным.

Генерал Хабалов, командующий войсками Петроградского военного округа. Полный, самодовольный, с усами, похожими на два веника. Уверен, что полностью контролирует ситуацию в городе.

Генерал Климович, начальник Петроградского охранного отделения. Хитрый, пронырливый, с глазами-щелочками. Похож на настороженного хорька.

— Господа, садитесь, — сказал Николай, и его голос, ровный и сухой, прозвучал в гробовой тишине зала. — Время церемоний прошло. Мы собрались не для обсуждения, а для получения приказаний. Ситуация в стране, и особенно в Петрограде, близка к катастрофе. Ваша работа, господа, этой катастрофы не предотвратила. Значит, методы будут меняться.

Он сделал паузу, дав словам проникнуть в сознание.

— Начну с главного. Петроград. Генерал Хабалов, ваш доклад о настроениях в гарнизоне.

Хабалов, привыкший к формальным, ничего не значащим совещаниям, откашлялся и начал по накатанной:

— Ваше Императорское Величество, войска Петроградского округа сохраняют полную верность престолу и…

— Цифры, генерал, — холодно перебил Николай. — Не лозунги. Процент необученного пополнения. Количество случаев неповиновения за последний месяц. Уровень дисциплины по оценкам ваших же офицеров.

Хабалов растерялся. Он покраснел, заерзал.

— Э-э… точные цифры, Ваше Величество, я доложу позже, в письменном виде. Но в целом…

— В целом вы не контролируете ситуацию, — закончил за него Николай. — Запасные полки — это пороховая бочка. Они будут выведены из Петрограда в течение недели и отправлены на фронт для доукомплектования.

В зале пронесся шёпот удивления. Хабалов вытаращил глаза.

— Но, Государь, это… это ослабит оборону столицы!

— Оборону столицы примут на себя гвардейские полки: Преображенский, Семеновский, Измайловский. Они будут переброшены с фронта по моему личному приказу. Командование гарнизоном переподчиняется непосредственно Ставке. Фактически — генералу Алексееву. Вы, генерал Хабалов, останетесь для административной работы.

Это было не просто решение. Это было публичное уничтожение. Хабалов побледнел, как полотно.

— Ваше Величество, я… я прошу…

— Просьб не будет, — отрезал Николай. — Приказ. Приступите к оформлению документов сегодня же. Генерал Алексеев, координируйте.

— Слушаюсь, — тихо, но четко сказал Алексеев, кивнув.

Николай перевел взгляд на Протопопова. Министр внутренних дел вздрогнул.

— Министр внутренних дел. Сообщите о положении с продовольствием и о деятельности революционных партий.

Протопопов заговорил путано, скачкообразно, переходя с фактов на мистические пророчества о «великом испытании» и «свете в конце тоннеля».

— …и мы молимся, Ваше Величество, дабы Господь вразумил смутьянов, а хлеб… хлеб, конечно, есть перебои, но это происки темных сил, я получаю знаки…

— Знаки? — Николай поднял бровь. Его тон был ледяным. — Я вижу знаки на улицах. Очереди за хлебом в три часа ночи. Листовки на заборах. А вы видите знаки в потолке. Вы уволены, господин министр. С сегодняшнего дня. Сдайте дела своему заместителю. Покиньте зал.

Тишина, воцарившаяся после этих слов, была оглушительной. Увольнять министра на заседании, без предварительных консультаций, одним предложением… такого не делали со времен Павла I. Протопопов замер, его рот открылся и закрылся без звука. Потом, ничего не сказав, сгорбившись, как будто его ударили по голове, он поднялся и, пошатываясь, вышел. Скрип двери прозвучал, как выстрел.

— Министерство внутренних дел требует твердой руки, — продолжил Николай, как будто ничего не произошло. — До назначения нового министра все карательные и полицейские функции в столице переходят под прямое управление командующего гарнизоном. Генерал Климович, вы будете отвечать перед генералом Алексеевым. Ваша задача: в течение 48 часов провести массовые аресты известных агитаторов на заводах. Не ждите доказательств. Изолировать. Закрыть радикальные газеты. Любые собрания, пахнущие бунтом, — разгонять силой. При сопротивлении — оружие на поражение. Вопросы?

Климович, хищник, почуявший железную волю и готовность к жестокости, лишь быстро кивнул.

— Никаких, Ваше Величество. Будет исполнено.

— Хорошо. Министр путей сообщения. Генерал Трепов.

— Ваше Величество, — Трепов выпрямился. Его уважали даже враги за прямоту.

— Продовольствие. Нужно дать городу хлеб. Немедленно. Все составы, все ресурсы путей — на подвоз продовольствия в Петроград и Москву. Приоритет — выше военных. Создаю Особый комитет по продовольствию. Вы — его председатель. Получаете чрезвычайные полномочия: реквизиция запасов у спекулянтов, право трибунала над саботажниками на транспорте, право привлекать войска для обеспечения перевозок. Ваша голова — в залоге за буханку хлеба в лавке рабочего. Поняли?

Трепов, человек дела, лишь твердо кивнул. В его глазах не было страха, а было понимание и готовность.

— Понял, Государь. Будет сделано.

— Военный министр. Генерал Беляев.

Беляев нервно подался вперед.

— Все ваши отделы снабжения переподчиняются временно Особому комитету генерала Трепова для скоординированной работы. Ваша задача — к лету обеспечить создание ударной группировки для масштабного наступления. Списки всего необходимого — на моем столе через три дня. Без прикрас. Если чего-то нет — пишите, чего именно и почему. Коррупция в интендантстве будет караться через военно-полевые суды. Расстрелами. Донесите это до всех подчиненных.

Беляев побледнел, но кивнул:

— Слушаюсь.

— Князь Голицын, — наконец Николай посмотрел на председателя правительства.

— Ваше Величество… — старик был в полуобморочном состоянии.

— Ваша задача — обеспечить видимость нормальной работы правительства для Думы и прессы. Никаких инициатив. Никаких заявлений без моего одобрения. Ваш кабинет — технический исполнитель. Все решения отныне будут приниматься здесь, в этом кругу, под моим руководством. Вы согласны?

Это был риторический вопрос. Голицын мог только беспомощно кивнуть.

Николай откинулся на спинку стула, обвел всех ледяным взглядом.

— Я повторю для всех. Вчера закончилась одна эпоха. Сегодня начинается другая. Я больше не буду просить. Я буду приказывать. Я больше не буду терпеть саботаж, бездарность и трусость. Цена ошибки или предательства теперь — не отставка, а тюрьма или виселица. Мы ведем войну на два фронта: с внешним врагом и с внутренним хаосом. В такой войне место только для решительных и преданных. У кого есть сомнения в своей способности работать в новых условиях — прошу подать прошение об отставке сегодня. Завтра будет поздно.

Он встал. Все вскочили следом.

— Генерал Алексеев, генерал Трепов, генерал Климович — останьтесь. Остальные — приступить к исполнению. Доклады о начале операций — мне лично, каждый вечер. Свободны.

Министры, потрясенные, почти не глядя друг на друга, стали покидать зал. На их лицах читался шок, страх, а у некоторых — проблески странного, почти животного облегчения. Наконец-то появился хозяин. Жестокий, непредсказуемый, но хозяин.

Когда за тяжелой дверью замерли шаги, в зале остались четверо. Николай снова сел, скинул маску абсолютной уверенности, и на его лице проступила усталость.

— Теперь — детали, — сказал он троим оставшимся. — Алексеев, план по гвардии. Как быстро сможем перебросить?

— Две недели, если отдать приоритет эшелонам, — немедленно ответил Алексеев, оживившись. — Но это ослабит участок фронта…

— Рискнем. Климович, список на аресты. Кто в топе?

Климович достал из портфеля аккуратный список.

— Руководители Петроградского комитета большевиков, эсеров-максималистов, анархисты с Выборгской стороны. Около пятидесяти человек. Но, Ваше Величество, арест парламентариев из левых фракций Думы… может вызвать скандал.

— Пока не трогать. Но взять под негласный надзор. Если шевельнутся — тогда и их. Трепов, ваши первые шаги?

— Реквизиция всех частных запасов зерна на крупных складах Петрограда, — отчеканил Трепов. — Под вооруженной охраной. Одновременно — проверка всех железнодорожных узлов на предмет «залежавшихся» вагонов. Расстрел пары крупных спекулянтов для примера. Новость об этом разойдется быстрее телеграфа.

Николай кивнул. В его глазах не было одобрения, лишь холодное удовлетворение, что механизм начал работать.

— Хорошо. Действуйте. Отчитывайтесь мне лично, минуя всех. Помните: от скорости и жесткости наших первых шагов зависит, будет ли в городе революция или нет. Я даю вам карт-бланш. Но и спрос будет по всей строгости.

Они ушли, и Николай остался один в огромном, молчаливом Малахитовом зале. Солнечный луч, пробившийся сквозь высокое окно, упал на зеленую гладь колонны, заставив её на мгновение вспыхнуть изнутри диким, красивым огнем. Он смотрел на этот луч. Всего час назад здесь сидели люди, которые правили Империей. Теперь они были пешками на его доске. Он только что сломал несколько жизней и карьер. И это был только первый день.

«Господи, прости меня, — пронеслось в голове. — И дай сил не согнуться под тяжестью этого креста. Или сделай так, чтобы я мог нести его, не становясь чудовищем».

Он позвонил в колокольчик. Вошёл дежурный флигель-адъютант.

— Приготовить автомобиль. Через час я еду в Царское Село. И… передать в канцелярию: сегодня же издать указ о строжайшей экономии во всех императорских дворцах. Меню, отопление, расходы — сократить вдвое. Пусть опубликуют в газетах.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

Машина мчалась по заснеженному шоссе в Царское Село. Николай смотрел в окно на мелькающие дома, на обледенелые поля. Впереди его ждала встреча с детьми, с обычной жизнью, которая уже никогда не будет прежней. Позади оставался Петроград, в который вот-вот должны были прийти первые аресты, первые реквизиции, первые выстрелы, отданные по его приказу. Он закрыл глаза, пытаясь представить не подвал, а будущее. Будущее, которое он должен был выковать из огня, крови и собственной сломанной души. Первые жесткие шаги были сделаны. Обратного пути не было.