Глава 3, в которой…

…Бар рискует попасть под колеса


Поезда в город Ре ходили каждый час. Они гудели и жужжали, как настоящие поезда из мира Людей, только Пин об этом пока не знал. Ему пришлось напрячь ноги и порядочно пробежать, прежде чем заскочить в последний вагон уходящего состава, где расположилась громкая компания Гитар. Они нестройно бренчали и хором пели дорожные песни. А когда вагон кренился и раскачивался на поворотах, они тоже раскачивались, дружно обнявшись. И фальшиво голосили:

Дрожи, струна, родная,

Мы уезжаем прочь!

Звени, звени, седая.

Осеребри нам ночь!

Пин залез на заднее сидение и уставился в почерневшее окошко. Пролетали мимо рогатые кустарники, с характерным шумом убегали назад оплетенные проводами электрические столбы. А деревья молчаливо провожали путников растопыренными ветвями. Пин сам не заметил, как прикорнул. Новая песня, которую затянули Гитары, была похожа на колыбельную и здорово усыпляла. В преддверии сна ему отчего-то вспомнилось море Фортиссимо, что на юго-востоке страны. Какие свирепые там были шторма! Как бушевало море в непогоду! И какой покой устанавливался внутри, когда ты смотрел на вздымающиеся волны. Наверное, во всей стране Афимерод не сыщется более умиротворяющего места.


«Наверное, во всей стране Яльлосафим не сыщется более упрямого и медлительного ишака», – с негодованием думал Бар, понукая тощего, костлявого осла. Стояла глухая ночь. Впереди простиралась широкая глиняная дорога. Огни города Ре светились где-то там, в недосягаемости, и Бар уже успел тысячу раз пожалеть, что сгоряча «упорхнул» из теплого, насиженного гнездышка.


Бар с ослом среди кактусов


Ослом он обзавелся совершенно случайно и, к тому же, против своей воли. А началось всё с тарелок. Видите ли, дело в том, что тарелки на голове у Бара, также против его воли, бились одна о другую и постоянно дребезжали. А в пустыне, по которой ехал Бар, жили ужасно нервные бандиты. До того момента, как его остановили, он был счастливым обладателем красного автомобильчика на упругих шинах и тихонько насвистывал песенку: «Ох, вы палочки ударные, барабанные мои!». Его тарелки весело позванивали, что довело одного из бандитов до белого каления. Этот бандит устроился у огромного валуна рядом с дорогой, собираясь вздремнуть после утомительного ночного погрома. Но только он сомкнул глаза, как вдруг – нате вам – дребезг! Он выскочил из-за валуна, точно ошпаренный петух, и бросился на автомобильчик с таким воплем, как будто машины уже давно сидели у него в печенках. Бар приготовился защищаться. Но он слишком долго раздумывал: оглушить ли противника барабанным боем или попросту использовать кулаки. Когда он, наконец, решил в пользу барабанного боя, то обнаружил, что катится по песку в неопределенном направлении, а разбойник усердно ломает его автомобильчик.

Этот разбойник звался Одноглазый Ксилофон. В свое время его исключили отовсюду, откуда только можно было исключить, потому что его вечно что-нибудь раздражало. А раздражение свое он скрывать даже и не думал. Не нравился ему, к примеру, школьный звонок, так он лез на стену, вырывал звонок со всеми проводками и потом яростно топтал его на полу. Одноклассники в музыкальной школе страшно боялись вывести его из себя, ибо тогда он становился неуправляемым. В такие минуты из его единственного глаза сыпались искры, и не какие-нибудь, а настоящие. Старушка-ксилофониха, у которой он снимал комнату, выгнала его, когда он случайно спалил ее курятник. А однажды, по его милости, сгорел дом музыкальных собраний.

В общем, Одноглазый Ксилофон был типичным изгоем. Даже в разбойничьем притоне его побаивались. Однако, при всех его бандитских достоинствах, у него имелся один крупный недостаток: Одноглазый Ксилофон не сразу понимал, откуда исходит звук. Это-то и спасло Бара. Когда он откатился на порядочное расстояние и застрял макушкой в песке, то предпочел не шевелиться. Его тарелки испуганно замолкли, что им надлежало сделать гораздо раньше. Бар был вне себя от злости. Как он продолжит путь? Ведь, кроме разбойников, в пустыне живут дикие звери, таятся в земле смертельные воронки и бездонные дыры! Свернешь с дороги – и твоя песенка спета. А ему рано или поздно придется свернуть, чтобы не попасться в лапы к злодеям.

Скрестив руки и метая рассерженные взгляды в сторону Одноглазого Ксилофона, Бар торчал из земли, как куст, ногами к звездам. Торчал и злился. С дороги до него доносился скрежет, кряканье клаксона и ругань, от которой у диких зверей, бродивших по округе, шерсть вставала дыбом. Все звуки вместе составляли чудовищную какофонию. Неудивительно, что другой бандит по кличке Дырявый Камыль, у которого был тонкий, музыкальный слух, разнервничался и поспешил надавать Ксилофону тумаков. С собой он прихватил целую банду.

Ну и заваруха тут началась! Искры теперь сыпались из глаз у всей честной компании. Поднялась пыль, слышались ожесточенные крики. Дырявый Камыль дубасил по Одноглазому Ксилофону, как ни один ксилофонист в мире. Разбойник Сурнай, который всегда был не прочь пересчитать косточки своим дружкам, истово колотил Дырявого Камыля отвалившейся выхлопной трубой, когда тот давал себе передышку. Еще трем злодеям вздумалось заняться дележом машинных запчастей, и на этой почве у них разгорелась ссора. Бар получил поистине королевское наслаждение, наблюдая за сварой издалека. Его, к счастью, никто не заметил. Когда пыль улеглась, а разбойники разбрелись восвояси, он перекатился на ноги, выбил песок из ушей и на цыпочках подкрался к дороге. От его начищенного автомобильчика остались лишь винтики да гайки. Утащили даже колеса.

– Погодите-ка… – Бар прислушался.

Если кто-то скажет, будто музыкальные инструменты не имеют понятия о том, что такое мороз по коже, он сильно ошибётся. Потому как Бар был сделан из настоящей телячьей шкуры. И сейчас он явственно ощутил, как по его спине побежали мурашки.

Кто-то хрустко топтался совсем рядом с ним. И тихонько постанывал. Тот, кого Бар поначалу принял за очередного бандита, оказался всего-навсего ослом. Причем ослом, основательно заморенным и истощенным. Удивительно, как он до сих пор не издох.

– Откуда ты такой взялся? – изумленно спросил Бар. – Неужто разбойнички?..

Тут он вспомнил, что один из негодяев (среди своих он, вероятно, считался чудаком) приехал верхом на осле. И точно, на шее у ишака болталась деревянная табличка, на которой значилось: «Собственность Сурная. Кормить морковкой строго по расписанию».

Бар решил не углубляться в выяснение вопроса, откуда в пустыне морковка. Одно он знал абсолютно точно: на морковке далеко не уедешь. А сухими травами да кактусами, каких в пустыне росло предостаточно, сыт не будешь. Бар похлопал осла по спине.

– Я-то продержусь без воды и еды хоть год, а вот ты… Ты уже одним копытом, почитай что, в могиле.

Сначала он тянул осла за уздечку, однако результатов это не принесло. Упрямая скотина упиралась и ревела, точно ее вели на убой. В конце концов, уздечка не выдержала и порвалась. Бар на ее месте сделал бы то же самое. Если бы не жалость, он бы уже бодро шагал к городским воротам… Или послужил бы обедом какому-нибудь голодному шакалу. Если что и отпугивало диких тварей, так это, наверное, ослиный рев. Он и на рев-то похож не был. Ну, точь-в-точь пароходная сирена!

В город Ре Бар отправился не из пустого каприза. Там у него жила сестренка Дойра, которая отличалась непоседливостью и с каким-то болезненным рвением выискивала чудеса в обыденных мелочах. Ей совсем недавно исполнилось сто лет – по человеческой мерке все равно, что десять. В таком возрасте все порядочные Дойры уходят из дому и начинают странствовать – а она не ушла. Бросают вызов устоявшимся обычаям – а она не бросила. Бар в ее годы уже гордился своей самостоятельностью, а что она? Она по-прежнему сидит в ногах у своей матушки и играет с тряпичными куклами. Капли росы на листьях Дойра называла слезами Царицы-Ночи. А круги на глади пруда принимала за сигналы бедствия, обращенные исключительно к ней, и нередко в таких случаях бросалась в воду, чтобы освободить «дух пруда» из плена. В общем, Бар совсем не горел желанием встретиться с нею снова. Но он и без того слишком долго не навещал свою семью. Он знал: первым делом его пристыдят и нотаций прочтут на десяток лет вперед. А потом дед-старожил примется за семейные альбомы с фотографиями. Станет расписывать, каким был отец Бара, когда уходил на войну, в мир Людей. Бар часто слышал от деда о мире Людей, но никогда не принимал его слов всерьез. Басни, думал он, басни – и ничего больше. Ведь с войны его отец так и не вернулся, и Бар подозревал, что от него просто скрывают позорную истину.

Загрузка...