Соперники

Владимир Степанович Возовиков. Владимир Григорьевич Крохмалюк. СОПЕРНИКИ

Второй час танки трясло на ухабах. Качались по сторонам редкие бугры, покрытые свалявшейся, жесткой от мороза травой, качались редкие озяблые кустики, и низкое тусклое небо тоже качалось – медленно и тяжело. Траки машины рвали серый лед в колеях, и лейтенанту Тухватуллину в гуле мотора чудился сердитый треск. Было холодно, неуютно от бесснежья в столь позднюю пору и тревожно. Командир разведдозора молчит с самого начала марша, а рубеж вероятной встречи с «противником» уже близок, и такое молчание не к добру. Руководит ротным тактическим учением сам комбат майор Фисун, а у него на маршах ковровых дорожек не жди. И если пока ни одной каверзы не подстроил, значит, бдительность усыпляет.

Тухватуллин заерзал в люке, оглянулся, словно боялся, что с его ротой уже случилось недоброе. Вид колонны, изогнувшей на повороте стальное длинное тело, успокоил. С такой силой да опростоволоситься!…

До чего несхожа пестрая расцветка карты с однотонной войлочной окраской декабрьской степи! И попробуй угадать, где тебе могут устроить ловушку. Там ли, где маршрут роты встречается с речной излучиной, или дальше, у самого рубежа вероятной встречи с «противником»… Знает майор Фисун, где назначить рубеж. Как будто нарочно сошлись тут холмы, оголив округу, да так и остались овальной грядой посреди степи. Готовая крепость. Скаты холмов – надежней железобетонных стен. Распадки – гигантские амбразуры, направленные во все стороны. Они же – лучшие пути для внезапных контратак… Кому достанется эта крепость?…

– Скорость! – коротко бросает Тухватуллин в эфир. – Скорость!

Оглушает железный ливень траков, стонет мерзлая земля, к самой башне пригибается антенна, лицо дубеет от резкого ветра, а всё кажется – скорость мала. Знает лейтенант Тухватуллин: «противник» сейчас так же рвется к этой гряде.

«Противник»… Давний друг и вечный соперник Тухватуллина лейтенант Сашка Ершов.

До сих пор звезда удачи дарила им свои лучи поровну, за единственным, кажется, исключением… Впервые она сверкнула Ершову через месяц их службы в одном батальоне, после строевого смотра. Собрав офицеров прямо на плацу, майор Фисун хитровато оглядел Тухватуллина.

– Что же вы, товарищ лейтенант, так плохо людей своих подготовили, а? О-пять Ершов нынче обставил…

Голос майора звучал почти ласково, однако лейтенант покраснел. Больше всего задело его словечко «о-пять». Почему «опять»? Быть может, Сашка расхвастал, как ещё в училище, во время последней, а потому особо жаркой спортивной баталии между курсантами выпускных рот он изрядно отдубасил Асхата Тухватуллина на боксерском ринге? Было обидно, хотелось напомнить комбату, что во взводе Тухватуллина собралась в основном зеленая молодежь. Да разве комбат сам этого не знал!…

И долго потом не мог одолеть Асхат затаенную обиду на Александра Ершова, даже стороной обходил его. Но и работал же в те дни – даже по ночам тренировки снились! Стрельба из танков близилась. Пушки – они-то скажут во весь голос, кто чего стоит!

И пушки заговорили…

Отправляя тогда экипажи взвода на огневой рубеж, он забыл и тщеславие, и ревность к возможному успеху соседа – была лишь страстная надежда увидеть грозными бойцами солдат, которых учил сам.

И разрывы снарядов вспыхивали праздничным фейерверком, а пулеметы танков выстукивали веселящие, лихие мелодии – наводчики взвода стреляли отлично. Вот тебе и зеленая молодежь!… Снова хитровато щурились глаза комбата, только теперь обращены они были на Ершова.

– Ай-яй-яй! Что же это, то-варищ Ершов? Опять Тухватуллин тебя побил.

И радостно было Асхату совсем не от похвалы – радостно было, что зря подозревал Сашку в хвастовстве. Такая уж манера у майора Фисуна – подзадоривать подчиненных словечком «о-пять»…

Вечером, после службы, специально дождался Ершова, чтобы вместе идти в общежитие, и тот по дороге предложил:

– Слушай, перебирайся ко мне. Комната двухместная, а сосед съехал вчера.

Тухватуллин схватил Александра в охапку.

– Шайтан рыжий! Почему молчал до сих пор? Бежим, а то подселят кого-нибудь…

С того дня они стали друзьями. И соперниками, каких ещё не было в полку. Сначала над ними посмеивались, но шуточки смолкли, когда их взводы одним приказом были объявлены отличными, а комбат певучим своим украинским тенорком журил других лейтенантов:

– Ш-шо ж вы, хлопцы, терпите, а? О-пять Тухватуллин с Ершовым вас всех поколотили…

Нынешней осенью уехал учиться в академию командир Ершова, и Александр стал врио комроты. Через неделю в длительную командировку уехал и ротный командир Тухватуллина. Опять лейтенанты сравнялись. Поговаривают, будто Фисун всё подстроил – посмотреть хочет, кто же из двух его любимчиков лучше справится с ротой. Может, и правда. Один из них должен заступить на место офицера, уехавшего в академию. Видно, нынешнее учение всё и решит. Где, как не в поле, во встречном бою, до конца раскроет себя командир!…

Суров комбат в последние дни с лейтенантами. Редко скажет насмешливое словцо, смотрит холодно, и в голосе не слышно веселого добродушия. Есть тому причина. Второй месяц поговаривают в батальоне, будто пробежала между друзьями черная кошка. А что за «кошка», всем вроде понятно: вакантную должность не поделили. Выходит, всё их соперничество – только из-за карьеры. В двадцать три-то года! То-то комбат не спешит с аттестацией, приглядывается, устраивает им одну проверку за другой.

От людей не скроешь ни дружбы, ни ссоры. Но разве объяснишь людям, отчего в последние дни возникла неприязнь у Асхата к Саше Ершову? Нет, не объяснишь вслух, почему не бежишь, как прежде, поздравить его с успехом или подразнить за неудачу, не заглядываешь к нему в роту по поводу и без повода, не устраиваешь совместных собраний своих и его танкистов и в кинозале садишься в другой ряд, а в столовой – за другой столик. Люди думают, из-за вакансии, а у этой «вакансии» серые глаза и целое облако кудрей…

Сколько девушек было на шефском вечере, куда они с Сашкой привели своих отличников, а вот надо же – обоим приглянулась сероглазая, пышноволосая активистка. Наверное, была слишком заметной – пришедших в заводской клуб танкистов и встречала, и приветствовала со сцены, и модные танцы показывала. Сколько улыбок она раздарила в тот вечер, но чудилось Асхату – ему доставалось больше всех, и каждая со значением. Он тогда совсем упустил из виду, что её особенные улыбки и многозначительные взгляды могли предназначаться тому, который повсюду находился рядом с ним.

Миражи рассеялись, когда Александр решительно, через весь зал направился прямо к той самой девушке с явным намерением пригласить на танец. Вначале Асхат рассердился на друга, который перебегал ему дорогу, но тут же увидел, как девушка сама пошла навстречу Ершову, первая заговорила, и Александр, улыбаясь, сказал что-то в ответ, отчего она вся засветилась.

Уйти бы Асхату в ту минуту, но, видимо, заговорила привычка к соперничеству. Или самолюбие? Ведь если девушка предпочитает тебе другого, обязательно возникает болезненное, честолюбивое чувство, и хочется доказать, что ты не так уж плох. Ну и доказал бы – разве мало девчат вокруг…

Нет, тут не только самолюбие говорило. Асхат смотрел на девушку, танцующую с его другом, и ему казалось, он давным-давно где-то видел её, искал, нашел, а она не узнаёт. Но стоит подойти поближе, перемолвиться словом – она тоже вспомнит его, и всё пойдет по-другому. А Сашка, видно, просто её добрый знакомый, он ведь тоже устраивал этот вечер, значит, встречались раньше.

Ершов оглянулся. Асхат не успел отвести глаз…

Минутой позже Ершов тормошил друга:

– Чего, как бирюк, смотришь? И солдаты твои к стеночкам жмутся по примеру командира. Вон сколько девчонок скучает! Знал бы, всю нашу роту привел… Леночка! – позвал он девушку, присоединившуюся к подружкам. – В твоем доме непорядок – я скучающего лейтенанта обнаружил.

Та всплеснула руками.

– Не может быть! Девушки, ну-ка возьмите его в оборот!

– А ты пример покажи. – Александр подтолкнул Тухватуллина к Леночке…

Они танцевали. И говорили весело о пустяках, как говорят давние знакомые. И душа Асхата оттаивала, рождалась веселая решимость не уступать Сашке Ершову. Внезапно он перехватил взгляд Лены, брошенный на Александра, танцующего с другой, и сквозь веселье по лицу её скользнуло выражение ревнивого беспокойства. В следующий миг Лена смеялась шутке Асхата, но он заметил уже всю деланность её веселья…

Ершов вернулся домой за полночь. Топтался по комнате, потом ворочался в постели, вставал и выходил курить. Наверное, поговорить хотелось, но Тухватуллин упорно притворялся спящим. Завтра воскресенье, и наговориться можно вволю. Однако разговора не вышло – Александр с утра заторопился в город: «Дельце есть неотложное…» Асхат усмехнулся, однако подумал, что без объяснений, пожалуй, лучше. И чуточку грустно было, что вот так кончается их дружба. Обзаведется Сашка женой, и даже в гости к нему не пойдешь, потому что обоим тогда будет тяжело и неловко. Вечером долго не засыпал, всё ждал Александра, но так и уснул, не дождавшись. Было это под утро.

Разбудил его грохот упавшего стула. Было уже светло. Александр, невыспавшийся, сердитый, торопливо собирался на службу, и Тухватуллин насмешливо наблюдал за его метаниями по комнате. Спешить Асхату было некуда – он работал в воскресенье, и понедельник становился его выходным. На пороге Ершов задержался и, как бы вспомнив о малозначащем, спросил:

– Да! Ты танкострелковую с ходу по движущимся уже провел?

– Провел.

– Одолжи конспект. Занятие, конечно, ерундовое, но сам знаешь, для формы с конспектом положено.

– А если проверят?

– Чепуха! Я сам в роте нынче начальник.

– Ну гляди…

Ершов торопливо схватил со стола конспект Тухватуллина и выбежал за дверь.

Вечером заглянул комбат. Повел околичные разговоры о жизни, перебирал книги на полке, хвалил заезжий драмтеатр, исподволь допытываясь у лейтенантов мнения об актерах, искренне огорчился, что на лучших спектаклях они «не сумели» побывать.

Лейтенанты сидели скучные, ожидая главного разговора. У Фисуна всегда так: сначала – о мелочах, потом – о главном. С некоторым облегчением встали, чтобы проводить комбата, а он с порога вдруг начал хвалить их:

– До чего же вы у меня оба хорошие! Просто молодцы. Живете ведь как дружно. Комната – на двоих! Шкаф – на двоих! Стол – на двоих! Даже конспект – и тот на двоих!

Лейтенанты готовы были сквозь землю провалиться, а комбат уже задавал свои «ласковые» вопросы:

– И давно это у вас?… А, Тухватуллин?

– Первый раз, товарищ майор, – буркнул обескураженный Ершов.

– Вы помолчите. Я видел конспект Тухватуллина – с него и спрос.

– Он правду сказал.

– Поверю. Значит, в первый раз. Стало быть, начало положено. Так, ребятки, или не так?… Ай-яй-яй, Тухватуллин! Да ведь стоит только палец в рот сунуть. Сегодня конспект ему уступил. Завтра – зарплату. Послезавтра – девушку. Вы, чего доброго, и в соревновании начнете ему уступать по дружбе!…

Всё вовремя делает комбат Фисун. Он и ушел тогда, когда лейтенантам показалось, что вот-вот сгорят от стыда.

– Достукался? – зло спросил Асхат, когда за майором закрылась дверь.

– Чего достукался? – взорвался Ершов. – Из-за тебя всё!

– Ну и ну!

– Ты не нукай! В самом деле, чей конспект? Я, положим, такой-разэтакий, – признаю критику! А ты-то! Обязан был удержать товарища от дурного поступка или нет?…

– Не ерничай! – сердито прервал Асхат. И неожиданно для себя спросил: – Свадьба-то когда?

– Какая ещё свадьба? – нахмурился Ершов.

Асхат вопросительно глянул на друга. Неужели он действительно не понимает? Не понимает, что Асхат Тухватуллин уступил ему свой конспект только из боязни – как бы Сашка не подумал, будто Асхат Тухватуллин отказал из-за девушки?…

Наверное, нельзя так откровенно смотреть в глаза человеку, с которым больше года жил в одной комнате. Уж теперь-то Сашка понял всё. На лице его мелькнула растерянность, потом, овладев собой, он криво улыбнулся:

– Ты про Лену, что ли?… Если влюбился – зря. Могу уступить. Только знаешь, она…

Взгляд Асхата остановил Ершова. «Зачем ты это говоришь мне? Какое ты имеешь право говорить так о ней?…»

– Ты лжешь, Сашка!

Наверное, Асхату стало бы легче, взорвись Сашка, накричи, обругай Асхата. Но Сашка устало махнул рукой, сел на койку и начал раздеваться, позевывая…

С того-то дня и стали замечать в батальоне, как холодеют отношения между друзьями-соперниками. И думают – из-за вакансии. Комбат тоже думает. Может, потому-то и тревожно Тухватуллину на нынешнем учении и нет прежнего желания отдаться борьбе, любой ценой вырвать победу.

Резкий торопливый голос командира разведдозора заставил Тухватуллина вздрогнуть.

Минное поле…

Так вот он, первый сюрприз! Первый… Смотря какое поле, – может, другого не потребуется.

Танк вылетел на приземистый увал, и Тухватуллин увидел на горизонте серую гряду высот, манящую и грозную. Она уже так близка! И так далека, когда между нею и танками роты легла полоса земли, нашпигованная взрывчаткой. Дозор стоял, развернувшись в линию вдоль минного поля, и двое приданных им саперов уже двигались по краю его – искали проход. «Напрасно стараются, – подумал Тухватуллин. – Лучше бы сразу попробовали определить глубину…» Он не случайно ждал ловушку именно здесь – между речной излучиной и заболоченными пойменными озерами. Река и озера покрыты непрочным льдом, пытаться форсировать их – слишком хлопотное занятие. Потеряешь время. К тому же на минные поля можно напороться и на другом берегу…

Значит, разминировать? Время. Оно дорожало с каждым мгновением. Оттого что он воочию видел теперь гряду, ощущение угрозы становилось мучительным, и оно не пропадет, пока эта естественная преграда не останется в тылу роты. Надо что-то придумать, надо найти выход, пока танки ещё движутся. В движении всегда лучше думается, а там, у минного поля, размышлять будет некогда – там надо действовать сразу…

«Прямо пойти – себя потерять, направо пойти – коня потерять, налево пойти – женату быть… Шайтан чертов! О чём думаешь? Он тебя оженит, комбат Фисун, он тебя оженит!…»

Тухватуллин снова оглянулся на свою роту. Она переваливала увал, и по гребню его, дымя и разбрасывая комья мерзлого суглинка, ползла замыкающая машина – выделенный в роту приземистый танковый тягач…

«Прямо пойдешь – себя потерять… Зачем себя? Себя нельзя терять, уж если терять, так наименьшее».

Танк остановился, и Тухватуллин, упершись руками в край люка, выбросил тело наружу, жестом остановил подбежавшего командира разведдозора: молчи, мол, сам всё вижу! Нетерпеливо сделал знак механику-водителю подошедшего следом танка: глуши! Крикнул:

– Передайте – тягач в голову колонны!… Живо снимайте с трех танков бревна и вяжите плотиком!…

В глазах молодого взводного мелькнуло удивление, но он быстро передал распоряжение, и танкисты начали выскакивать из люков, торопливо снимать крепления бревен.

Ещё ни разу Тухватуллину не приходилось пользоваться этими бревнами, что служат для повышения проходимости танков, хотя случалось попадать и в гиблые болота. Даже подумывал – они лишний, никчемный груз на машинах. А вот пригодились. И совсем не так, как он предполагал…

– Связали?… Грузите на мой танк. Кузавинис! – позвал он механика-водителя.

Из люка высунулась голова в ребристом шлеме, серые глаза внимательно глянули на командира.

– Двигайтесь вслед за тягачом, станете в двух метрах от его кормы…

Тягач, скрежеща гусеницами, уже обходил колонну, и Тухватуллин поднял руку, привлекая внимание механика-водителя, потом побежал впереди, указывая путь.

Он остановил машину перед самым указателем минного поля, подозвал танкистов и объяснил задачу: закрепить связанные бревна между машинами – так, чтобы одним торцом они упирались в башню танка, другим – в рубку тягача.

– Тягач становится тралом, и толкать его будет танк, вы поняли?…

Командир дозора от удивления сбил шлемофон на затылок.

– Вот это конструкция! Сколько служу – не видывал.

Тухватуллин усмехнулся: послужи, мол, хотя бы с моё – два года…

Тягач был неуклюжим и слишком дорогим тралом, но что делать, если нет другого? Лучше потерять тягач, чем потерять целую роту, а он потеряет её, если «противник» успеет захватить гряду. Только выдержат ли бревна – толкать тягач придется не по асфальту. Уперев «плотик» торцом в башню, танкисты поддерживали другой его конец на весу, тягач осторожно пятился. Брёвна глухо стукнули в его рубку, танк качнулся.

Выдержат!

Солдаты захлестывали концы стальных тросиков, опутавших бревна, за скобы на броне, затягивали узлы. Между машинами повис бревенчатый мостик, и один из танкистов пробежал по нему, попрыгал на середине, пробуя надежность.

– Саперы, в танк! – распорядился Тухватуллин. – Водитель тягача, выключайте передачу и вылезайте из машины. Живо!

– Товарищ лейтенант, может, я за рычагами останусь? Буду по колее направлять – Кузавинису всё легче.

Тухватуллин нахмурился.

– Товарищ Ковалев, у нас учение, а не игра в войну. Вы что, забыли о противоднищевых минах? Они взрываются как раз под сиденьем водителя.

– Волков бояться…

– Прекратить разговоры! К машине!

Серые глаза Кузавиниса смотрели на командира с выражением спокойного ожидания. А ведь волнуется, наверное, не меньше самого Тухватуллина. Шутка ли – толкать по мерзлым кочкам многотонную машину. Один неосторожный рывок – и хрустнут бревна, как спички, или вырвутся из петель – начинай всё сначала.

– Двигайтесь, Донатас! – назвал лейтенант механика-водителя по имени, и тот, прежде чем закрыть люк, улыбнулся: всё, мол, будет в порядке, товарищ лейтенант – не такие дела делали с вами…

Тухватуллин смотрел, как напрягались гусеничные ленты танка, и, казалось, слышал в нарастающем реве двигателя жалобный хруст дерева, но танк двинулся с места плавно, и так же плавно сдвинулся тягач. Молодец, Кузавинис!…

Взрыв прогремел сразу, едва первый трак тягача ступил на край минного поля. Он был негромок, взрыв условной мины, но Тухватуллин заметил, как вздрогнули стоящие рядом танкисты.

– Одна гусеница долой, – произнес кто-то.

Да, гусеница долой, но у тягача оставались катки, они по-прежнему давили мерзлый суглинок, прокладывая безопасную колею для танка.

Ещё вспышка – брызги мерзлой земли… Ещё… Танк с «тралом» удалялся, и земля под гусеницами теперь помалкивала.

– Всё!…

Из седой придорожной травы прыгнула черная длиннохвостая кобра, и на броне тягача, как раз против отделения управления, блеснула сухая гремучая молния.

– Видели, Ковалев? – спросил лейтенант. – Такая прыгающая штука хуже фугаса.

Танк-тральщик был уже далеко, и сержант-сапер доложил по радио: минное поле кончилось.

– По местам! – распорядился Тухватуллин. – И передайте всем механикам-водителям: если кто-нибудь съедет за протраленную колею хоть на сантиметр – выведу из строя и оставлю загорать здесь до конца учения.

Когда заминированная полоса осталась позади, Тухватуллин посмотрел на часы. Рота потеряла двадцать минут…

Сколько же идущий навстречу «противник» потратит на переправу через реку?… А переправа ему предстоит – ведь река огибает гряду с той стороны, и мосты, разумеется, давно разрушены. Руководитель учения непременно об этом напомнит Ершову…

Гряда надвигалась, серая и безжизненная, уже отчетливо просматривался распадок, в котором терялась дорога. Сейчас в него вползал маленький темный жучок – дозорный танк. Тухватуллин придержал роту. Пока дозор не пройдет гряду насквозь и не осмотрит ближние к дороге сопки, он решил не втягиваться в распадок. То ли обострилось чувство тревоги, то ли заговорила та расчетливая осторожность, что заставляет опытного командира сделать всё возможное ради безопасности подразделения.

– Тринадцатый! – вызвал лейтенант командира разведдозора. – Развернитесь в боевой порядок и обстреляйте ближние сопки… Всем – в линию колонн!…

Тухватуллин перестраивал роту, как бы готовясь к удару с ходу по гряде, имея выставленный далеко вперед щит из танков дозора. Такие вот атаки самых неприступных крепостей не так уж редко приносят успех, и у «противника» – если он сейчас прячется за скатами сопок, готовя роте ловушку, – могут не выдержать нервы. Ведь он посчитает: его обнаружили. Велик соблазн открыть огонь по роте, пусть и с дальней дистанции, пока она ещё в походных колоннах, пока не раздробилась на маневрирующие стальные тараны, одновременно извергающие жестокий, точный огонь. Лейтенант провоцировал «противника» на залповый огонь по взводным колоннам, зная, что на большом расстоянии могут повредить лишь гусеницу или орудийный ствол.

Худо, если бы там оказались ПТУРы, снаряды, которые имеют одинаковую силу на любом расстоянии…

Тухватуллин во все глаза обозревал край гряды, но он мог бы и не напрягать зрение.

Едва рота сломала походный порядок и дозорный взвод, развернувшись, грохнул залпом по гряде, пришел ответ. Отчетливая в сером декабрьском воздухе, цепь красных пушечных сполохов пробежала по гребню ближнего увала, и до Тухватуллина докатился тяжкий орудийный вздох.

Тухватуллин достиг своего – не дал заманить роту в ловушку. Он перехитрил «противника» в этом частном поединке, но тем скорее узнал, что борьба за господствующие высоты проиграна. Рота опоздала.

Но – странное дело! – теперь, когда он знал, что «.противник» упредил его в захвате гряды, Асхат не желал признавать никакой предопределенности в исходе боя. Бой шел, и его надо было выиграть любой ценой.

Экономя время, он развернул взводы в линию, а потом повернул танки направо, снова превратив роту в растянутую колонну, и повел её в обход сопок, готовый в любой миг внезапным поворотом обрушиться на них. Разведдозор по-прежнему двигался ближе к гряде, ведя по ней непрерывный огонь и оставаясь фланговым щитом роты.

Танки мчались с бешеной скоростью. Они неслись сквозь густые жесткие травы, и то был немалый риск – в бурьяне могли скрываться ямы, но Тухватуллин знал, что без риска не выиграешь ни одного серьезного сражения…

Асхат так и не понял, с кем же он столкнулся, обходя гряду: то ли с главными силами «противника», то ли с боковой заставой, высланной ему навстречу…

Он промчался почти до хвоста встречной колонны, в которой, наверное, так ничего и не успели понять. А потом скомандовал общий поворот; танкисты ждали его и выполнили быстро. И – залп в упор…

Горела покрытая льдом трава, горела земля, горели даже клочья её, поднятые в воздух разрывами. Рота вела бой в полуокружении, и это был уже полустихийный бой на истребление, где дрались танк с танком, танк – с пушкой, танк – с гранатометчиками…

И всё же настало время, когда руководитель учения решил, что рота сделала последний выстрел. Он приказал свернуть подразделения в колонны и явиться к нему, на высоту, где уже был поставлен условный ориентир.

Странно, вместе с беспокойством лейтенант Тухватуллин почувствовал и облегчение. Всё же в захвате гряды его упредил Ершов, а проиграть Ершову не грех. Он-то знал это.

Оставив колонну в глубоком распадке, куда так и не сумел прорваться с боем, и приказав танкистам проверить машины, побрел вверх по скату сопки к далеко видимому штабному бронетранспортеру. Нарочно не спешил, однако пришел первым.

Комбат Фисун сидел у скудного огонька, рисуя на карте. Он любил походные костры, добрел близ огня, и солдаты, зная это, даже в голой степи умудрялись разводить огонек, если позволяла обстановка.

Выслушав доклад Тухватуллина, комбат ткнул пальцем в один из складных стульчиков у костра:

– Садитесь. Небось упарились?

Тухватуллин сел. Говорить не хотелось, по крайней мере сейчас.

– А ловко вы его, а?… Заставили рассекретиться. Думал я – каюк вам, как в сопки залезете. Дозорный-то экипаж проглядел засаду… Ну-ну, молодец – не дал взять себя голыми руками, молодец…

«Хвалит, значит, не к добру», – с тревогой думал Асхат.

Со стороны ближнего распадка быстро шел Ершов по мерзлой земле. «Так ходят победители», – подумал Асхат.

Ершов остановился в двух шагах от костра, бросил руку к шлемофону.

– Товарищ майор!…

Фисун махнул рукой.

– Знаю ваш доклад! Садитесь рядом да послушайте вон Тухватуллина. Оч-чень интересно вам послушать, как это он умудрился трехсотметровое поле за пятнадцать минут проскочить. Уж не по воздуху ли, а, Тухватуллин?

– Товарищ майор, – повторил Ершов, не меняя позы. – Я не могу слушать Тухватуллина, пока вы не выслушаете меня. В роте случилось чепе…

Он рассказывал торопливо, словно боялся, что его прервут, – рассказывал, как после отбоя учинил допрос саперам, работающим вместе с ротой: почему не остановились осмотреть мост – ведь любое могло случиться. И тогда командир саперного отделения доложил, что не позволил командир дозорного экипажа, а «какой-то» указатель просто сбил гусеницей в кювет. Но сапер утверждает, будто указатель предупреждал, что мост «разрушен»…

Ершов говорил, упорно глядя на затухающий огонь костра. Бледноватое от усталости и холода, его лицо осунулось, казалось некрасивым, под глазами лежали тени, а в глубине зрачков затаились бессильный гнев, стыд и невыразимая обида, что так плохо, позорно вышло из-за нечестности командира дозорной машины. Асхату вдруг захотелось броситься к Сашке, стать рядом, взять на себя его невольную вину. Какой же смешной, нелепой, мелочной казалась теперь их размолвка, и стыдно было, что он сам, Асхат Тухватуллин, оказался причиной той размолвки… Но Фисун? Простит ли Фисун Ершова? Майор – человек добрый. Но такие вот добрые в гневе особенно беспощадны.

Когда лейтенант смолк, Фисун нагнулся, пряча лицо, пошуровал в костре, потом снизу вверх вопросительно посмотрел на Ершова.

– Ну так и что ж нам теперь делать, а? Победителей не судят?

– То не победа! – вспыхнул Ершов. – Рота потратила бы на переправу не меньше часа. И я не могу сказать, в каком положении мы оказались бы, потеряй этот час.

Майор медленно сложил карту, сунул её в планшет.

– После учения разберемся. Сержант! – позвал комбат. – Узнайте, когда обед готов будет. Да начальника штаба позовите, он в третьей роте…

– Обед через десять минут можно подавать, товарищ майор.

– Слыхали, товарищи командиры? Через десять минут будет готов обед. Плюс ещё тридцать – людей накормить. Всего сорок – немного. Чтоб через сорок быть в штабе!

Лейтенанты вытянулись по стойке «смирно».

– Вы, Тухватуллин, к начальнику штаба явитесь. А вам, Ершов, я сам задачу поставлю на второй этап учения.

– Есть, товарищ майор!

– Да смотрите у меня, друзья! – Фисун, хитро сощурясь, погрозил пальцем. – Без фокусов. Третьего этапа не будет.

Лейтенанты шли рядом, касаясь друг друга плечами. И когда пора уже было расходиться, Асхат сказал:

– Знаешь, а ведь ты зря огонь открыл издалека. Дозор не видел засады, я устроил провокационную атаку. И ты клюнул.

– Не может быть! – удивился Александр.

– Значит, может! Так что нервишки свои не распускай. И вообще посматривай – спуску не дам.

– И ты гляди. От любимой девушки я ещё могу отказаться ради дружбы, но от любимой роты – шалишь!

И, шутливо толкнув друга, Александр быстро побежал к своим танкам, скрытым в распадке. Минуту Тухватуллин стоял в растерянности.

«Что он сказал, шайтан? Разве можно так шутить! Или он не шутил? Ради дружбы отказаться от любимой девушки?… Так он, может быть, в самом деле отказался? И нагородил тогда глупостей, чтобы какой-то повод придумать?… Но разве Асхат Тухватуллин просил его отказываться? Разве Асхат Тухватуллин хочет, чтобы он отказывался? «Ради дружбы»! Что за дружба, если Асхат Тухватуллин всю жизнь будет чувствовать себя виноватым перед другом!… Погоди, шайтан рыжий, я тебя сегодня отколочу за твою глупость. А потом разыщу эту самую Елену и устрою тебе с ней встречу… Нет, ты сам её разыщешь. Ты не знаешь ещё Асхата Тухватуллина!»

Жег лицо северный ветер, стеклянно позванивала под сапогами трава, мелкие камешки были скользкими, как ледышки, но лейтенант не боялся упасть. Он бежал во весь дух по склону сопки, потому что оставалось мало времени, а надо было как следует подготовить роту.