Был у меня щенок игреневой масти. Я его от начальника прятал и кормил, чем бог пошлет. Звали щенка Мистер, а попросту Митя. Сережка от него был без ума. Как же, считай, одна безгрешная душа во всем лагере, вислоухая такая душа да веселая.
Идем бывало по цеху – я Серегу за руку держу, а мужики кричат:
– Он что у тебя слепой, что ты его за руку водишь?..
– А как же, – говорю, – слепой еще, несмышленый. Правда, научился уже гробы делать, да плоховато размеры их подгоняет. Все на сорок шестой растоптанный стряпает...
Смеюсь я, а Сережка сконфузился и к Мистеру наклонится, вроде тот его сконфузил. Потреплет щенка за ухо, а мимоходом я его самого по стриженой макушке ладонью протяну. Ох, Сережка, да ох, Мистер, – щенки вы мои вислоухие!..
Финк один раз увидел щенка, большой палец выставил и языком чмокнул:
– Ништяк! Под одеколон – лучшая закуска!..
Исчез щенок вскорости.
Ладно. Переживем...
Я это к тому вспомнил, что некоторые и человечину едят, прямо от живого человека ремешки режут и кушают. Говорят, только сластит мясо, а так чистое, диетное.
А щенок – это вроде поросенка молочного...
И чего только человек не жрет! Молодец, человек! Вот как только отличишь среди нас человека от Человека – убей не знаю. Все мы в обличье люди, и поставь рядом Пушкина – поэта, Финка, меня, Сережку... Смотри, измеряй уши, нос, голову... Да и просто на улице увидишь: идет Финк – издали скажешь, что это Пушкин в средние лета. А как нутро отличить, душу черную под красивой одеждой узрить – убей не знаю.
...А щенок – это вроде поросенка. Молочного.
Ладно...
Переживем... Надо бы Финку фиксы поправить, но не пойманный не вор.
Ладно.