Сорняки среди цветов

ГДЕ ЖЕ ВЫ, БЕЛЫЕ НОЧИ ЛЕНИНГРАДА…

Путаное, тревожное письмо пришло из Пскова. Безымянный автор взволнованно и сбивчиво писал о судьбе малознакомой ему девушки, попавшей в беду. Трудно было понять, о чем, собственно, идет речь, какое горе вошло в квартиру Афанасия Ивановича и Екатерины Николаевны Спиридоновых, уважаемых в городе людей. И хотя в письме не было ни адреса, ни имени девушки, в редакции решили: нужно немедленно направить в Псков специального корреспондента.

Свет, как говорится, не без добрых людей. С помощью местных товарищей мне вскоре удалось разыскать семью Спиридоновых, побывать у них дома, выслушать печальный рассказ. Правда, их дочери Маргариты, о которой шел разговор, в городе не оказалось. Студентка Ленинградского технологического института холодильной промышленности, она снова вернулась к друзьям продолжить прерванную учебу.

Но чтобы разобраться во всем до конца, мало было поговорить с родными. Нужно было встретиться с самой Маргаритой Сысоевой (нет, я не ошибся: Рита замужем) и с ее мужем Виктором, ныне проживающим в Свердловске. Так я и поступил. Псков — Ленинград — Свердловск. Таков был мой маршрут. Собственно, шел я по пути двух влюбленных сердец.

Как же пришла к тебе любовь, девушка из Пскова? Какими дорогами, тропками подошла она к твоему сердцу? Через какие испытания и буреломы прошла она, яркая, чистая, нежная? Почему так нежданно-негаданно оборвалась и угасла? Может, и не было ее, такой? Может, только в мечтах, желаниях своих нарисовала ты ее такими светлыми красками? Давай припомним все, пройдемся по тем дорожкам, где вспыхнула и сгорела твоя первая любовь.

…Кажется, с фото началось, не так ли? Твой брат Генка увлекался фотографией. А Витек Сысоев — ты и не слыхала о нем до этого — тоже имел пристрастие к фото. Заскочил он однажды к Генке на минутку, то ли на консультацию, то ли еще по каким делам, да так и застрял, увидев Генкину сестру — девятиклассницу. Ты даже внимания не обратила на этого неуклюжего вихрастого паренька. Мало ли кто ходит к Генке! А только Витек зачастил с той поры к вам. Нужно, не нужно, а он тут как тут, была бы только ты дома, а повод всегда придумать можно… И не надо было строить догадок, к кому захаживает, о ком думает этот нескладный мальчишка, не сводивший с тебя глаз. Тебе и неведомо, наверное, было, что уже тогда твой брат Генка, ныне офицер Советской Армии, как-то мимоходом, но сурово заметил своему товарищу: «Хочешь дружить с Риткой — дружи, но только по-честному».

Тебе-то лучше известно, Рита, какой чистой и светлой была дружба двух сверстников. Вместе бродили вы по городу, молча сидели на берегу реки, ходили в кино, читали книги… Ты до сих пор с нескрываемым трепетом вспоминаешь, как в один из летних вечеров поклялись вы дружить и быть вместе всю жизнь.

Вместе с Витей ты переживала, когда его родные переехали в город Остров. Ведь это целых полсотни километров от Пскова! Но что они значили для горячей юношеской любви! В дождь, стужу приезжал на велосипеде Витек.

Майские праздники вы всей семьей провели у Сысоевых в Острове. Кто бывал в этом городе, тот никогда не забудет Горохового озера… Сколько лет уж прошло с тех пор, а ведь ты и сегодня, зардевшись, вспоминаешь, как после окончания десятилетки катались вы с Витей на лодке по этому озеру, как на его берегах, в густом лесу собирали ландыши, как попали однажды в ливень… Какие это были чудесные дни!

Я слушаю, не перебивая. Но о чем ты задумалась, девушка? Откуда эти непрошенные слезы, которых ты даже не замечаешь? Что было потом, когда вместе уехали вы учиться в Ленинград: ты в институт, а он в училище? Что ж ты умолкла, Рита?

Белые ночи Ленинграда… Мосты над Невой. Шпиль Адмиралтейства, Кировские острова. Фонтаны Петродворца. Эрмитаж. И повсюду вы вместе. А если не можете встретиться, то пишете друг другу письма. Каждый день! Ох, сколько их скопилось у тебя, Витиных писем, в которых, кроме слова «люблю», кажется, ничего другого и нет.

Вот здесь, на берегу Невы, ты сказала однажды:

— Что бы с тобой ни случилось, Витек, знай, ты мне нужен и дорог любой…

Ты не забыл этих слов, Виктор Сысоев? Впрочем, не буду торопить ход событий, ты еще скажешь свое слово, лейтенант.

А пока вспоминай, Рита, ничего не упускай.

Морозные ночи Ленинграда… Они ведь тоже хороши! А эта, под новый 1958 год, тем более никогда не забудется: Витя предложил расписаться. Ну, кто ты была до этого? Просто девчонка! Училась на 3-м курсе. А тут вдруг стала взрослой, невестой, и теперь тебе нужно думать, думать, думать… Папа и мама далеко, а он ждет ответа. Ну, решай же, решай, Ритка, Рита, Ри…

Нет, сомнений у тебя не было, ты знала, верила, что Витек тебя любит, что нет на свете человека, лучшего, чем он. Но было так боязно, тревожно. Ой, ведь это на всю жизнь!.. Не лучше ли хоть немножко оттянуть? До лета, до белых ночей, когда станешь ты чуточку старше? Так вы и договорились. Вместе с Витей, взявшись за руки, ходили потом по магазинам, выбирая свадебное платье…

И не знала, не гадала ты, девушка из Пскова, что беда шла за тобой по пятам. Началось с чепухи. В один из апрельских дней ты немного простыла, но по студенческому легкомыслию продолжала ходить в институт, боясь отстать от подруг. Однако пришел день, когда ты уже не смогла подняться с постели. Видно, и врач не застрахован от ошибок.

— Грипп… Полежите денек, другой — все пройдет, — сказал он тебе в тот роковой день, не догадываясь, что в легких твоих уже полыхал смертельный огонь.

Видя, как ты задыхаешься, стонешь, подруги по общежитию вызвали телеграммой твою маму, Екатерину Николаевну. А к этому времени воспаление легких сменилось плевритом. Анализы, рентген показали, что появился маленький инфильтрат — черная точка на легких. И тебя из больницы перевели в тубдиспансер. Но мама решила, что в Пскове, рядом с домом, тебе будет лучше. Проводить тебя пришел и Витя.

«Только бы увидеть тебя, Витек, прикоснуться к твоей руке, — писала ты ему в Ленинград, — и мне ничто не будет страшно».

В те дни он ежедневно присылал тебе в больницу, а затем в санаторий теплые, ободряющие письма. А это, как утверждают врачи, тоже немаловажный фактор в лечении.

В августе врач сказал:

— Вот вы и здоровы, девушка. Инфильтрат зарубцевался. Все зависит теперь от вас: получше смотрите за собой, не простуживайтесь.

И ты, возбужденная, радостная, уехала в Ленинград. А 17 августа 1958 года вы с Витей расписались.

Правда, ты и на этот раз пыталась отговорить друга:

— Ведь я еще больна, Витек… Может, погодим?

— Нет, что ты, вдвоем легче переносить все невзгоды…

Ты не забыл этих слов, Виктор?

Да, вы расписались. Свершилось то, к чему вы так стремились, во имя чего еще в школьные годы дали торжественную клятву: всю жизнь быть вместе.

В сентябре Витя закончил училище, получив назначение в Свердловск, куда до этого уже переехали его родные — Николай Иванович, ответственный работник областной конторы Госбанка, и Раиса Александровна.

Пришлось сыграть две свадьбы: 5 октября в Пскове и 15 октября (в день рождения Вити!) в Свердловске.

Звоном бокалов встретил тебя Урал. Но как ни сладок медовый месяц, а приходит и ему конец. Начинаются обычные, будничные дни семейной жизни. Витя возвращается поздно, и ты весь день одна… Все чаще и чаще ты вспоминаешь Ленинград, своих институтских друзей, нетерпеливо ждешь окончания предоставленного тебе по болезни академического отпуска.

С непонятным холодком встретили тебя родители Виктора. Нет, они тебя ни в чем не упрекали, не ругали. Они просто старались тебя не замечать. Гордая по натуре, воспитанная в дружной, трудолюбивой семье, ты замкнулась, не желая войти в мир скопидомства, вечного нытья о вещах, о тряпках. Здесь каждый жил для себя, но перед людьми хотел выглядеть в ином свете. Кстати, и Витя позже писал тебе: «Когда к нам кто-либо приходил, то ты сидела с таким выражением лица, как будто поела хрену или горчицы. Зачем показывать другим, что дома у нас неладно?»

— Живите, как хотите, я не хочу вмешиваться в вашу жизнь, — частенько повторял Николай Иванович. — Заварили кашу — расхлебывайте сами…

Такова «философия» Сысоевых.

И эту обстановку остро почувствовал твой брат Геннадий, заехавший на несколько дней в Свердловск. Он настоял, чтобы ты немедленно вернулась домой. Витя, хорошо зная нравы своих родителей, согласился, что пока нет своего угла, так, пожалуй, будет лучше. Вслед тебе, Рита он посылал письма, полные любви и грусти.

«Ри, неужели ты думаешь, что я такой же, как мои родители?» — спрашивал Витя в одном из них.

«Только ты сможешь дать мне жизнь! Первые радости жизни я испытал благодаря тебе, твоей настоящей любви. Ты, Ри, заменила мне все: мать, подругу, жену!».

«Я так же чист перед тобой, как и ты, хорошая моя. Рядом с тобой должен стоять такой же человек, как и ты, с честным и открытым характером… Ну, как Ри, оправдываю я твое доверие, твои думы и мечты о совместной жизни, о нашем счастье?»

Все это твои слова, Виктор. И я не сомневаюсь, что писал ты их искренне, от души.

И когда твои родители, расцеловав на вокзале Риту (чтобы люди видели!), послали в тот же день письмо ее родным, в котором поливали свою невестку грязью, ты же сам, познакомившись позже с его содержанием, написал Рите: «Все письмо — ложь! Вот и все. И мне, как сыну, очень неудобно перед твоими родителями… Жить с моими родными никогда не будем».

Что же случилось потом? Давай поговорим начистоту.

По пути в Псков Рита тяжело заболела. Вместо дома она попала в больницу. Болезнь прогрессировала. Потребовалось операционное вмешательство.

Ты был сам не свой, Виктор. Понимая состояние жены, ты сердцем своим писал ей: «Люблю тебя все больше и больше… Ты знаешь, Ри, как ты мне дорога и близка?! Мы еще с тобой так заживем, что другим будет завидно!.. Надо верить и мечтать, Риток!»

В горячечном бреду Рита повторяла только твое имя, только твоих писем она ждала, только ты мог поднять ее на ноги. Ты, твоя любовь!

Так что же случилось, Виктор? Я держу в руках твое страшное письмо, поступившее в Псков в день операции Риты, когда речь шла о ее жизни и смерти. Письмо успели перехватить. Оно не попало в тот день в руки Риты. Я напомню тебе его содержание:

«…Ты мне не сказала, что у тебя туберкулез, скрыла от меня. И я до сих пор не знал об этом. Но главная причина не в этом. Я перестал тебя любить. А поэтому разреши развязать (!) меня и себя… Лучше тебе перенести этот удар сейчас, чем после всю жизнь мучиться и таскаться по больницам. Нам надо с тобой разойтись, Риток. Это будет самое лучшее из создавшегося положения. Таково мое последнее решение… Как только выйдешь из больницы, сразу дай знать. Я приеду в Ленинград, и сделаем все без шумихи… Это не твоя и моя вина, если ты заболела туберкулезом. Как бы он ни вылечивался, а все равно зачатки остаются…».

Я повторяю, твое письмо не передали Рите в тот день. Она прочитала его много позже. Рита молила, чтобы ей дали твои письма. Они нужны были ей тогда, как эликсир, как солнце. Но ведь твое письмо — кинжал в сердце.

Родные Риты, унизив свое достоинство (но ведь они и не могли поступить иначе!), послали вам такую телеграмму: «Свердловск, улица Малышева, дом 30, квартира 10, Сысоевым.

Просим морально поддержать Риту, срочно помочь встать больничной койки. Поздравьте праздником (8 Марта. — В. X.). Пришлите теплое письмо. Будьте человечны. Другие вопросы решим после выздоровления Риты. „Спиридоновы“».

Конечно, «теплые» письма пришли — и от тебя, Виктор, и от твоей мамы. Но к тому времени Рита уже прочитала то письмо.

Ты помнишь ответ на него?

«Витя, это не ты писал! Ты не мог, нет, не мог написать такое письмо…»

Но ты и не собирался оправдываться, лейтенант. В своих последующих письмах ты бубнил что-то насчет вещей, сетовал на то, что зря Рита посылает письма авиапочтой, транжиря деньги…

«С моими родителями ты никогда не примиришься, — писал ты ей. — А я этого не позволю… Они воспитали и вывели меня в люди, сделали из меня человека (!). И если бы не они, разве смогли бы мы купить шифоньер и все остальное, тем более костюм…»

Пожалуй, не стоит больше цитировать твоих писем, Виктор. Будто два человека писали их: один тот, что на велосипеде мчался в стужу из Острова в Псков, повторял клятву на берегу Невы, а другой — скряга, огорченно разглядывающий на конверте лишнюю почтовую марку.

Скажу откровенно, Виктор, я не поверил так же, как и Рита, что это ты писал ей последние письма. Я не поверил и твоему отцу, когда он мне сразу же сказал:

— А о чем может быть речь? У Виктора есть новая девушка.

Но, когда я встретился с тобой дома, а потом ты сам пришел ко мне в гостиницу, я понял: Рита ошиблась. Она искала, хотела увидеть в тебе то, что ты сам, не без помощи, конечно, своих родных, растоптал, смешал с грязью. Каким жалким и ничтожным показался ты мне рядом с ее огромной любовью. Нет, не тебе предназначалась ее любовь! Сидел передо мной молоденький лейтенант, а мне казалось, что это тюфяк, набитый прелой соломой. Ты уж прости за грубоватую откровенность. Ведь мы с первой встречи договорились не играть в прятки.

Я старался смотреть тебе в глаза. Мне хотелось увидеть в них легкую рябь Горохового озера, белые ночи Ленинграда, ощутить, понять то, чем жила Рита.

Неужели этого не было? Неужели это только фантазия влюбленной девушки?

Было. Все было, Виктор. Ты согласно кивал головой, боясь поднять глаза. Ты ничего вразумительного не мог сказать. И только одна фраза осталась в моей памяти:

— Зачем тянуть резину? Пусть дает согласие на развод…

И тогда я понял, что говорить с тобой не о чем. И не знаю почему, но в ту минуту я вспомнил десятерых юношей-моряков с Камчатки, отдавших свою кожу для спасения жизни обгоревшему ребенку…

Друг познается в беде. В трудную минуту, Виктор, ты бросил Риту, поступив как трус, как негодяй. Как же после этого смогут верить тебе твои товарищи? Не подведешь ли ты их в час испытаний?

Рита согласилась на развод. Суд счел целесообразным развести вас. Но точку ставить рано. О многом следует тебе поразмыслить, Виктор. Тебе еще жить и жить. Юность свою ты уже замарал. Народ говорит: «От своего хвоста не уйдешь». Впереди суровый возраст. Каким-то ты станешь?

Вот и кончилась твоя первая любовь, Рита. Будто и не было белых ночей Ленинграда. Будто приснились тебе ландыши на берегу Горохового озера. Будто не ты и Витя, а кто-то другой — наверное из фильма — клялись в верности на всю жизнь. Что ж, может, и лучше, что случилось это сейчас, а не много лет спустя.

Я видел твоих друзей по институту. Это они позаботились о твоем лечении, выхлопотав тебе путевку в санаторий, где ты пробыла четыре месяца. И не осталось от болезни никаких следов. Глядя на тебя, веселую, жизнерадостную девушку, я вначале даже не поверил, что ты и есть Маргарита Сысоева (теперь опять Спиридонова).

У тебя хорошие друзья, Рита! С ними ты никогда и нигде не пропадешь. Сбудутся все твои мечты. И я знаю, верю, к тебе еще придет большая, красивая любовь.

И снова письма. Десятки, сотни — со всех концов страны. Труженики заводов и полей, учителя и врачи, студенты и школьники, солдаты и офицеры проявляют глубокую заинтересованность к судьбе двух молодых людей. Они не хотят, не могут оставаться в стороне, молчать.

«Мы обсуждали статью на цеховом собрании, — пишут рабочие цеха № 6 Государственной обувной фабрики в Ростове-на-Дону. Нас возмутило поведение лейтенанта Сысоева. Он хотел „без шумихи“ порвать с Ритой, а нам кажется, что пришла пора заговорить о таких поступках во весь голос. У строителей нового, коммунистического общества должны быть чистые руки и светлые помыслы. Каждый такой поступок надо выносить на суд общественности — тем скорее мы с ними покончим».

«Кто такой Виктор после всего этого? — спрашивает техник со станции Топки Томской железной дороги Антонина Ляхова. — Конечно, трус. Иного слова и не подберешь. Он испугался первой в его жизни трудности. Человек, прошедший по изрытой ямами и ухабистой дороге, никогда так не поступит. Видимо, легко жилось Виктору за спиной папы и мамы. Поэтому первое испытание и выбило его из колеи.

Я верю, Рита вылечится, в этом нет сомнения. А вот вылечится ли Виктор от своей болезни — трусости и подлости, нужно услышать от, него самого. Ведь твоя болезнь, Виктор, страшнее Ритиной. Тут уж поистине медицина бессильна. И никакой-то любви у тебя не было, ибо настоящая любовь поднимает человека, будит в нем все самое хорошее, чистое, толкает на преодоление преград. Я это по себе знаю».

Эту же мысль развивает секретарь партийного бюро одного из колхозов Вельского района Архангельской области А. Челпанов. Обращаясь к Рите, он пишет: «Не думайте, что таких подлецов, как Виктор, много. Нет, их единицы, и мы их выведем на чистую воду, мы их вытравим из нашей жизни. Верьте людям, Рита. Их миллионы — настоящих, честных, верных долгу и семье.

Виктор прав в одном: следы туберкулеза иной раз и остаются (правда, теперь все реже и реже — медицина шагает вперед!), но он не понял и ему, по всей вероятности, не понять, что человек со следами туберкулеза может иметь благородную душу и золотое сердце, что такой человек принесет людям пользы и радости гораздо больше, нежели подобные Сысоевым — с чистыми легкими, но с грязной до отвращения душой».

«Не захотел бы я с вами, Виктор Сысоев, делить службу солдата, полную всяческих трудностей, — откровенно признается капитан В. Зубков из города Кривой Рог. — В своей душе, если она у вас есть, вырыли вы грязную яму, которую вам ничем не закрыть.

С моей женой случилось то же, что и с Ритой. Но у меня даже мысли не было, чтобы оставить ее, мою славную спутницу жизни, с которой мы подружились еще на школьной скамье. Вот уже семь лет живем мы вместе, и растут у нас наши радость и утеха — пятилетний Андрюшка и трехлетняя Галка. И никаких следов; от болезни не осталось у жены.

Я не так много прожил: мне всего 29 лет. Но я хочу обратиться ко многим родителям. Для воспитания своих детей вы не жалеете буквально ничего, отдаете им свою душу, но иной раз получается так, что в самый ответственный период их жизни, когда они выходят на самостоятельный путь, вы оказываете им медвежью, услугу. Это видно и на примере семьи Сысоевых. Не ошибусь, если скажу, что часто молодые семьи разваливаются под прямым воздействием свекровей и свекров, тещей и тестей. Об этом стоит поговорить всерьез».

Народная мудрость гласит: «Родители берегут дочь до венца, а муж жену до конца». И об этом напоминают многие читатели, взволнованно рассказывая о случаях из своей жизни. Из жизни своих друзей и знакомых.

«В 1952 году я тяжело заболела, — пишет, жена офицера А. Лунегова из Севастополя. — в этот трудный для меня час, когда даже врачи опустили руки, бессильные чем-либо помочь, мой муж выписал меня из больницы и сам вступил в отчаянную борьбу за мою жизнь. Он не спал ночами, ни на минуту не покидая меня. Трудно рассказать обо всем, что сделал он для меня в те дни. Как я счастлива, что рядом со мной оказался такой человек!

Я горжусь своим мужем и глубоко убеждена, что на него смело могут положиться и его товарищи.

У нас подрастают два сына — Андрюша и Сашенька. Я хочу, чтобы они были такими же, как их отец».

А вот что говорит ровесник Виктора Сысоева В. Москаленко, военкор газеты «Часовой Родины»: «По-моему, не было у Сысоева настоящей любви. Любовь — это совсем другое. Как говорят в народе: „Настоящая любовь в огне не горит и в воде не тонет“.

Есть у меня любимая девушка — голубоглазая Надюшка. Во время работы на токарном станке стряслась с ней беда. Но ничто не могло помешать нашей искренней любви. Еще дороже стала она мне».

Домашняя хозяйка А. Полякова из города Павлов-Посад Московской области рассказывает: «В 19 лет я заболела туберкулезом, однако муж меня не бросил. Наоборот, несмотря на большие материальные затруднения (это было в 1947 году), он делал все, чтобы вылечить меня. Надеяться мне было не на кого: отец погиб на фронте в 1943 году, а мама умерла. Чтобы поддержать меня, муж распродал все вещи. В тот год у меня родился сын. Но увидеть мне его пришлось только через год, когда я вышла из больницы. Как трудно было мужу в те дни! Но делили горе и радости мы пополам. Я давно вылечилась, сын тоже здоров, ему уже 13 лет».

Сурово осуждают советские люди родителей Виктора — Николая Ивановича и Раису Александровну Сысоевых, толкнувших сына на омерзительный поступок.

«Виктор типичный мещанин, не способный подняться выше тряпок, сытости, эгоистического самодовольства, — замечает П. Ежов из Шадринска Курганской области. — Яблоко от яблони недалеко катится. Таким воспитали его родители. Корень зла в этом».

Еще более гневно пишут солдаты П. Рогожников и К. Балаев из Омска: «Да, лейтенант, вы правы: вас воспитали ваши родители. В люди они вас вывели, а вот человеком не сумели сделать. И об этом красноречиво говорит ваш бесчеловечный поступок по отношению к Рите.

„У Виктора есть новая девушка“, — заявляет ваш отец. Да как же он смеет спокойно говорить об этом: у женатого офицера есть девушка! И он одобряет это? Хорош отец, нечего сказать!

Вы офицер, Виктор. Для солдата вы — наставник, учитель, друг. Воины уважают своих командиров, доверяют им свои самые сокровенные думы. Но можно ли уважать вас? Мы глубоко сомневаемся».

«Мы осуждаем родителей, воспитавших в нашем обществе такого сына — эгоиста и крохобора, — пишут работницы ателье № 1 Текстильшвейторга, что в городе Горьком. — Уверены, что человек с такой мелкой душой не сможет найти настоящего места и подлинного счастья в жизни, коль он не пересмотрит своих взглядов».

Сотрудники Торопецкого райисполкома Калининской области А. Жукова, Г. Бородина, Н. Чигузнева, В. Царева, А. Павлова и другие считают, что «не школа, не училище, а родители Сысоева с их допотопными взглядами на жизнь сделали Виктора таким. Вот и оказался он во власти шифоньеров, легко расстался с любимым человеком, покинул его в беде. Нет, не достоин он Ритиной любви!»

Пришло письмо и из части, где служит Виктор Сысоев. Подполковник А. Попов сообщает: «Статья „Где же вы, белые ночи Ленинграда…“ обсуждалась на собрании офицеров части. Их отношение к поступку лейтенанта Сысоева можно выразить одним словом: негодование.

— Для такого человека, как Сысоев, — заявил старший лейтенант Малыхин, — нет ничего святого. Ради своего благополучия он может пойти на любую подлость.

— Сысоев поступил как трус по отношению к жене, — продолжил мысль товарища старший лейтенант Николаев, давно знающий Сысоева. — Но и на службе он не отличался: личные интересы для него превыше всего.

В нашей части лейтенант Сысоев служит недавно, многие офицеры знают его недостаточно хорошо, но он, как и мы, офицер, и, естественно, для нас не безразлично его обывательское поведение. Сысоев позорит весь офицерский корпус.

В ходе обсуждения офицеры высказывали справедливые упреки в адрес родителей Сысоева, которые активно способствовали разладу в семье их сына.

Отец лейтенанта Виктора Сысоева, как известно, ответственный работник Свердловска, и, являясь руководителем учреждения, он, несомненно, говорит о необходимости усиления обороны нашей страны. Но сам-то Сысоев-старший считает, что защищать Родину должен кто-то другой, а не его сын. На имя командира части Н. И. Сысоев прислал письмо с просьбой… уволить его сына из рядов Советской Армии, так как видите ли, его сын „слаб здоровьем“.

Мы, офицеры части, считаем что партийная организация и общественность областной конторы Госбанка должны потребовать ответа от Н. И. Сысоева: как могло случиться, что в семье коммуниста вырос моральный урод?»

И еще одно письмо. Пожалуй, есть смысл привести его целиком, без особой правки. Автор его, инженер из Краснодара, попросил об одном: если письмо будет опубликовано, поставить под ним инициалы — М. К. Мы охотно выполняем эту просьбу. Публикуя ниже письмо М. К., мы считаем, что оно, несомненно, представляет самостоятельный интерес, а поэтому и включили его в отдельную главу.

По пути на работу, в троллейбусе, я прочитал статью «Где же вы, белые ночи Ленинграда…». Прочитал, и весь день не мог сосредоточиться. И вот сейчас, глубокой ночью, я стою у открытого окна и курю, курю… В клубах табачного дыма проплывает вся моя жизнь.

Боясь, чтобы моя судьба не постигла Виктора Сысоева, я решил написать это письмо. Я уже не молод, мне 45 лет. И, может, урок, полученный мною, пойдет Виктору на пользу.

Шел 1938 год. Я заканчивал учебу в Институте пищевой промышленности. Моя подруга Таня училась в медицинском институте. Жили мы в одном доме, учились в одной школе, друг без друга, казалось, не могли прожить и часа. Сколько раз мы встречали рассвет над Кубанью! Счастливее нас, думалось, в мире не было.

Я уже защищал диплом (Тане оставалось еще два года до окончания института), когда мы решили пожениться. Подали заявление в загс и начали готовиться к свадьбе. Но незадолго до нее произошел страшный случай: Таня разлила кислоту, брызги которой попали ей в глаза. Она потеряла зрение…

И вот тут наступило испытание, которого я не выдержал. Во мне долго боролись два чувства. Одно говорило: этот человек дороже всех для меня. Ведь мы около двадцати лет (всю свою жизнь!) прожили рядом, так любили друг друга, так верили один другому, что, случись что-нибудь со мной, я убежден, она бы ни за что меня не оставила.

Но другое — подлое, жалкое, нашептывало: ты молод, красив, впереди манящее будущее молодого специалиста. А тут обуза на всю жизнь… Нет!

И это чувство победило.

Я взял обратно заявление о браке и уехал по месту назначения. Мать написала мне, что Таня находится теперь в московской клинике. Я попросил маму никогда и ничего не писать мне о Тане. Я старался забыть свою невесту.

Но через два-три месяца получил письмо от ее родителей. Они просили, чтобы я сам написал и объяснил Тане свое поведение, ибо она им не верила, считая, что слишком хорошо знает меня. К тому же Таня ждала от меня ребенка. А я даже и не подумал об этом.

Подленькое, гадкое чувство заговорило во мне с еще большей силой. Я уехал, а точнее, сбежал на Дальний Восток, взяв с собой и маму. Теперь, думал я, никто меня не станет беспокоить, и у меня начнется новая жизнь.

А время шло. Я женился. Но на сердце было тревожно. Был ли я счастлив? Вряд ли. Потом началась война. Я ушел на фронт. Вскоре мне сообщили, что моя дальневосточная жена вышла за другого. Мне было все равно.

В 1944 году я был тяжело ранен и доставлен на ближайший медпункт. Спустя несколько дней, когда ко мне вернулось сознание и я впервые после ранения открыл глаза, мне померещилось, будто надо мной склонилась… Таня. Но, к радости или к горю, не знаю, это был не сон. Она, Таня, не вытирая слез, смотрела на меня. И прежде чем я успел промолвить слово, она покинула палату. Я умолял сестру вернуть ее, но мне сказали, что доктор К. плохо себя чувствует и поэтому ко мне придет другой врач.

Мне рассказали потом, что это Татьяна Владимировна спасла мне жизнь, оперировала меня, дала мне свою кровь, три бессонные ночи провела у изголовья.

Так снова сошлись наши пути. Я думал, что такое случается только в романах да в фильмах. Я просил, чтобы она зашла еще раз. Но, увы, Таня перевелась в другой госпиталь. У нее была другая фамилия: значит, она уже была замужем.

Закончилась война. Я разыскал Таню, написал ей письмо. Получилось оно большим, сумбурным. Я попытался объяснить все, как было, просил прощения, умолял вернуться, клялся, что люблю ее, для чего-то напомнил о нашей весне, юности… Во имя этого просил простить.

И вот пришел долгожданный ответ. Был он коротким и строгим. Не было в нем ни упреков, ни оскорблений. Таня просила об одном: оставить ее в покое, не думать о ней, она теперь жена и мать. Годы, проведенные со мной, писала она, по-видимому ей только приснились…

Я все понимал. Конечно, поздно стал я каяться. Но что я мог теперь поделать? Я так хотел, чтобы мне дали самое трудное дело, чтобы я мог доказать, как я ее люблю, что жизнь без нее не мила.

В 1958 году, не выдержав, решил навестить ее, хоть издали на нее посмотреть. На звонок вышла девятнадцати-двадцатилетняя девушка. Хотелось крикнуть:

— Таня!

Именно такой осталась она в моей памяти с той поры, как бросил я ее в беде.

— Вы к папе или к маме?

— Видите ли, — растерянный и жалкий, бормотал я своей дочери (ты можешь это понять, Сысоев? Дочери, но теперь уже не моей!) — я друг вашей мамы по институту…

— Проходите, мама будет очень рада… Вы, может быть, и папу моего знали?..

— Да, конечно, — повторил я в замешательстве.

— К сожалению, он умер, когда я еще не родилась… Ой, что же я, давайте познакомимся! Меня зовут Мариной, я студентка медицинского института. Моя младшая сестренка не знает, что наш папа не родной мне. Смотрите, не проговоритесь! Но я его люблю, как родного. Он такой хороший, добрый!..

…Я ушел, не дождавшись Тани. На другой день позвонил ей на работу. Мы договорились встретиться. Она пришла точно в назначенное время. Я ждал и боялся этой встречи. Думал, что она назовет меня трусом, подлецом. Но нет, видимо, она поняла, почувствовала, что я уже наказан жизнью, что нет смысла бередить старые раны, вспоминать прошлое. Мы долго говорили в тот вечер, многого не договаривая.

И знаешь, Виктор, о чем с сожалением подумал я в те горькие и счастливые минуты нашей, быть может, последней встречи? Мне стало больно при мысли, что вот эта чудесная женщина, любящая жена и мать, первые порывы своего сердца отдала такому ничтожному человеку, каким оказался я.

Сколько она пережила! Как стойко приняла на себя удары жизни! Какие хорошие друзья оказались рядом с ней! Какого славного, достойного человека встретила она на пути!

Она пригласила меня на ужин. Я посидел в кругу ее семьи. Это настоящая советская семья. Хоть и горько мне сейчас, но я рад за Таню.

Не окажись, Виктор, в моем положении. Ведь я чувствую, что ты любишь Риту. Я узнаю в ней Таню. Такая сильная натура сможет сделать из тебя человека. Еще не поздно, Виктор!

Нас с Таней разделяют тысячи километров. Но когда я думаю о ней, хочется лучше жить и работать, на душе становится легко, хотя жизнь свою я не смог устроить.

Да, разговор, видимо, не окончен. Он еще будет продолжен. Думается, что и ты, товарищ, читая эту книжку, выскажешь свое отношение к поднятым на ее страницах вопросам.