Сорок из Северного Далласа

Воскресенье

На этот раз Максвелл поднял трубку после первого же звонка. Он застонал в микрофон и с грохотом опустил телефонную трубку.

— Который час? — спросил я, не отрывая голову от подушки.

— Восемь. Завтрак в восемь тридцать, инструктаж в девять, религиозное обращение в девять тридцать, дядюшка Лось в десять. Как видишь, для тех, кто повинуется воле Всевышнего, все идет по расписанию.

Максвелл любил дядюшку Лося, как будто это был его близкий родственник, и, когда мы играли в другой временной зоне, всегда старался, чтобы ничто не мешало ему посмотреть передачу про любимого мультипликационного героя.

Пока Максвелл кашлял и стонал в туалете, я лежал и думал про свой сон.

Мне приснилось, что я опоздал и автобус уехал без меня. Я никак не мог найти стадион, хотя отчетливо слышал доносящийся с него шум. Наконец мне удалось остановить едущего туда Микки Мэнтла, объяснившего, что стадион очень интересен, но что сам он не хотел бы жить на нем. Он высадил меня у стадиона и уехал. Я отправился в раздевалку, прорываясь через гигантскую паутину. То и дело мне на шею падали волосатые желто-черные пауки.

Наконец я добрался до выхода на поле. Стадион был переполнен, и игра уже началась. Я стоял у края поля голый. С другой стороны меня звал Руфус Браун, обслуживающий здание нашего клуба. Он держал в руках мою форму и шлем. Я побежал через поле и оказался вовлеченным в игру. Максвелл дал мне пас, но я не мог поднять руки, которыми прикрывал свою наготу. Мяч попал мне в лицо и сломал нос. Мне стало легче дышать. Внезапно бинт, обмотанный вокруг бедра, развязался, и нога отвалилась. У меня в руках был мяч, и я полз к зачетному полю. Затем Б. А. крикнул мне, чтобы я кончил дурачиться, и посадил меня на скамейку. Я все еще был голым, и из носа текла кровь. Все окружающие смотрели на меня…

— Давай быстрее, цыпленок, — сказал Максвелл, вытирая свое свежевыбритое лицо.

Я быстро вскочил с кровати и натянул штаны.

— Б. А. разрешил надевать водолазки?

— Да, — кивнул Максвелл, поднимая руку и брызгая дезодорантом под мышкой. Принимая во внимание расписание сегодняшнего дня, это казалось несколько странным.

Объявление у лифтов гласило, что нам отведены залы № 1 и № 2 для завтрака, инструктажа и религиозной службы. Там же будут бинтоваться колени и голеностопы у игроков, еще не имеющих серьезных травм.

— М-м-м… какой приятный запах, — сказал я, останавливаясь у входа в зал № 1. — Как дома у мамы.

Большинство игроков уже сидели за столиками, ожидая завтрака. Стоя у входа, я ждал, пока Максвелл выберет столик, который он осчастливит своим присутствием. Это было важной деталью ритуала подготовки к матчу. Всякий раз он выбирал столик в соответствии с критериями, известными только ему. Сидя со своими избранниками, он будет пить кофе, шутить и стараться ободрить перепуганных игроков, сидящих рядом.

В зале № 2 уже стояли стулья, классная доска, вездесущая переносная трибуна Б. А. Здесь состоится последний инструктаж перед матчем и религиозная служба.

Максвелл сел за столик вместе с Джо-Бобом, Тони Дугласом, Медоузом и еще двумя игроками. Я подошел к ближайшему столику и присоединился к чернокожим атлетам, среди которых были Делма Хадл и непокорный свободный защитник Томас Ричардсон.

— Привет, Бубба, — произнес Хадл. На нем была белая шелковая рубашка с монограммой на левой стороне груди, широкий зеленый галстук, светло-зеленая кашемировая куртка и боксерские трусы. На нем не было ни брюк, ни ботинок.

— Садись, — пригласил он с улыбкой, но его глаза были серьезными. — Как нога?

— Уже лучше, — сообщил я, рассеянно сжимая четырехглавую мышцу на правой ноге. — Если станет еще лучше, придется ее отрезать.

Хадл засмеялся своим странным, высоким смехом.

Полная официантка в грязном белом халате поставила на середину нашего стола блюдо с омлетом и бифштексами. Традиционная пища перед игрой состояла из заранее приготовленных, разогретых бифштексов и омлета из яичного порошка. Всем было известно, что это один из худших видов пищи для людей, готовящихся к тяжелой физической работе. Бифштексы и омлет, попав в желудок, не перевариваются, потому что предматчевое напряжение вытесняет кровь из желудка, направляя ее в другие части тела.

— Ты только посмотри, Бубба, — сказал Хадл, показывая на блюдо. Омлет был светло-зеленого цвета. В кухнях отелей часто добавляют пищевые красители к яичному порошку, чтобы омлет выглядел желтым. Зеленый и желтый цвета стоят рядом в цветовом спектре. В Питтсбурге омлет был настолько ярко-желтым, что Хадл перед едой надел солнечные очки.

Полная официантка поставила такое же блюдо в середину каждого стола, выслушивая стоны и комментарии игроков.

— Эй, леди! — завопил Джо-Боб. — Скажи, а курица действительно их снесла? Мне кажется, они еще не созрели.

Официантка не отвечала, сжав зубы, но ее губы что-то шептали.

Процедура завтрака сопровождалась недовольным ворчанием, но скоро изумрудный омлет был съеден. Он будет неподвижно лежать в желудках игроков, ожидая, когда организм приступит к работе. Или до того невероятно напряженного момента, когда перед самым началом игры тело выбросит его из себя на пол раздевалки и на посторонних, стоящих рядом.

Было девять часов утра. Я проглотил свою первую таблетку кодеина. Следующую я приму в одиннадцать и еще одну — перед самой игрой.

— Кодеин? — спросил Хадл, глядя мне в глаза.

Я кивнул.

— А тебе не хочется от них спать?

— Нет. Скорее наоборот, я испытываю возбуждение. Только тело немеет.

— Ты помнишь Джейка?

— Угу. — Джейк был чернокожим полузащитником. Он перенес неимоверное количество травм, но продолжал играть, если не блестяще, то надежно.

— Джейк принимал кодеин и всякую мерзость, — продолжал Хадл. — Тогда он чувствовал себя молодым и неуязвимым. По его словам, ему казалось, что между ним и окружающим миром — прозрачная стена. Единственно, у него жгло глаза.

— А что за мерзость он принимал? — спросил я.

— Не знаю. Я не увлекаюсь этим дерьмом.

— Не у всех такой идеальный организм. Некоторым из нас постоянно приходится исправлять ошибки Создателя, иначе мы просто не сможем играть. Послушай, — внезапно вспомнил я. — Ведь у нас в девять инструктаж.

— Босс пригласил специального оратора для религиозной службы, — объяснил Хадл, — а тот может приехать на завтрак не раньше девяти.

— А кто это?

Лицо Хадла расплылось в насмешливой улыбке.

— Господи, — застонал я. — Неужели доктор Том?

Хадл поднял свою чашку в торжественном тосте и кивнул.

Доктор Том Беннет был таинственным человеком. Он появился у нас в тренировочном лагере три года тому назад. Щегольски одетый в модный джемпер с застежками и шапочку для гольфа, он бродил по лагерю и навязывал всем свою дружбу. Беннет был доктором богословия, и Б. А. часто приглашал его рассказывать игрокам о чудесах Создателя, Христе, вечном блаженстве и религии.

Пользуясь собой как примером, доктор Том объяснял нам опасности, стоящие на пути тех, кто недостаточно верует в Господа. Он рассказывал, как в ранние годы его службы во славу Спасителя недостаточная вера во Всевышнего привела к тому, что ему достался крохотный бедный приход на севере штата Вашингтон. Доктор Том сразу понял: чтобы добиться успеха, ему нужно больше верить в чудеса Создателя нашего. Успех не заставил себя ждать. Скоро доктор Том встал во главе большого богатого прихода во Флориде и уверенно повел своих прихожан за собой в борьбе за вечное блаженство, против всеобщего цинизма и постоянно растущей инфляции. Наградой было огромное моральное удовлетворение и небольшая доля в прибылях фирмы, занимающейся освоением огромных земельных участков на океанском побережье.

Разбогатев, доктор Том принялся за осуществление обязательств, которые он дал Господу в заключенной между ними сделке. В обмен на жизненный успех и материальное благополучие доктор Том поклялся на крови распятого Христа, что понесет знамя христианства — безо всякой денежной компенсации — туда, где есть люди, отчаянно нуждающиеся в его духовном руководстве. И он выбрал Национальную футбольную лигу.

Б. А. и доктор Том стали неразлучными друзьями. Доктор Том хотел быть в компании игроков, а Б. А. хотел быть в компании Бога.

Доктор Том несколько раз пытался заманить меня на свои религиозные проповеди. Я объяснил ему, что существуют люди, нуждающиеся в Боге больше, чем игроки, живущие в отеле Миннеаполиса, и что есть более интересные занятия, чем выслушивать напыщенного дурака, сравнивающего Бога с Великим Тренером на Небе. С тех пор доктор Том изменил тактику, говорил больше о девушках и виски.

Б. А. встал за столом, где сидело руководство клуба и, не замечая кусочка зеленой яичницы в углу рта, объявил, что доктор Том не сможет приехать в намеченное для проповеди время, ввиду чего наше расписание будет изменено и инструктаж переносится на девять тридцать пять, а проповедь начнется в десять.

Я посмотрел на Максвелла. На его лице отражалось мучительное раздумье. Он взвешивал преимущества доктора Тома и его проповеди по сравнению с вечными ценностями дядюшки Лося и его друзей.

В десять часов, после окончания собрания команды, я встал и вышел из зала, как обычно отклонив приглашение тренера «остаться и выслушать слова, обращенные к Всевышнему». Проходя мимо доктора Тома, уже стоявшего за переносной трибуной, я улыбнулся и кивнул. За мной встал Максвелл.

— Боже мой, — застонал Максвелл, как только мы вышли в коридор. — Как он посмотрел на меня!

— Теперь он поручит Арту Хартману произнести молитву. Сначала утрата благодати, затем утрата должности.

Посмотрев мультфильм о приключениях дядюшки Лося, я уложил сумку, взял проигрыватель и направился к стадиону на такси. Из-за серьезных травм девять игроков, включая меня, приезжали на стадион за несколько часов до матча. Это позволяло массажистам, помощникам тренеров и врачам команды заблаговременно взяться за ремонт искалеченных тел. Десятый игрок, недавно приобретенный клубом из лос-анджелесской команды, Джино Мачадо, приезжал раньше других, чтобы набраться стимуляторов и приготовиться «бить по мордам». Мачадо обычно сидел перед своим шкафчиком с трясущимися от лошадиных доз допинга ногами и губами, белыми оттого, что он их непрерывно облизывал. Чуть ли не каждую минуту он зевал, до предела раскрывая рот, закатывал глаза, сжимал и разжимал кулаки. Часто после игры приходилось обкладывать его льдом, чтобы как-то охладить невероятно горячее тело.

В первый день после приезда в тренировочный лагерь все игроки должны были бежать четыре круга по стадиону — «тренерскую милю». Линейным нужно было пробежать эти четыре круга быстрее шести минут тридцати секунд, чтобы продемонстрировать свою физическую готовность. Джино принял двадцать миллиграммов еще в раздевалке. На третьем круге он утратил зрение и падал шесть раз на пути к финишу. Ему понадобилось более восьми минут, чтобы пробежать тысячу шестьсот метров, но он добежал до финиша.

Таксист поинтересовался, почему я так рано еду на стадион.

— Боюсь опоздать, — ответил я.

Вместо того чтобы идти прямо в раздевалку, я поднялся на трибуну и внимательно осмотрел поле, стараясь понять, мягкое оно или жесткое. Подумал о том, чтобы надеть бутсы с длинными шипами, но потом решил подождать до конца разминки. Спортивные поля, вроде стадиона «Янкиз», рассчитанные на футбольные и бейсбольные матчи, в сырую погоду часто преподносят сюрпризы. Некоторые их участки — сырые и мягкие, тогда как другие — сухие и жесткие. Это было связано с системой дренажа, необходимого для бейсбола.

Длинные шипы, хорошие для игры на мягком грунте, были опасны на жестком. Один раз в Кливленде, играя в бутсах с длинными шипами, я внезапно на полном ходу выбежал на твердый участок поля и растянул голеностоп.

Неожиданно я почувствовал боль в шее и опустился на сиденье. Говорят, что пора уходить из футбола, если в воскресенье у тебя еще болит тело с предыдущего матча. По-моему, у меня все болело еще с показательных выступлений весной.

Когда боль слегка утихла, я спустился в раздевалку. Чувство крайней усталости охватило меня. Мне хотелось лечь, укрыться с головой одеялом и больше не вставать. Я начал раздеваться.

Прыгая с ноги на ногу на холодном бетонном полу, я оглянулся. На одном из деревянных столов стоял голый Тони Дуглас. Массажист туго бинтовал его правое колено, в котором не было ни переднего, ни заднего хряща, а сухожилие было полностью заменено тканью, взятой из бедра. Без тщательно перебинтованного колена Тони не сможет даже выйти на поле. Это было великим изобретением. Я играл уже пять лет с помощью эластичных бинтов и кодеина.

Джино Мачадо сидел у своего шкафчика. Судя по его глазам и непрерывно дергающимся ступням, он уже погрузился в туман.

Снаряжение было аккуратно разложено в моем шкафчике — щитки, наплечники, налокотники, костюм для игры, тщательно вычищенные бутсы и до блеска отполированный шлем. Многие щитки я сделал сам. Если травма произойдет в месте, защищенном самодельными щитками, угрожал штраф до пятисот долларов. Но мои щитки были легче, и по мере того как я терял скорость из-за травм, мне приходилось компенсировать это или более легкими щитками, или вообще отказываться от них. Если события будут так развиваться и дальше, скоро мне придется играть совершенно голым.

— Ты готов, Фил? — спросил Эдди Рэнд.

С привычной быстротой он перебинтовал голеностопы, туго обхватив левый и дав некоторую свободу правому. Для большей подвижности он сначала пользовался эластичным бинтом, закрепляя его натуго широкой липкой лентой. Закончив бинтовать голеностопы, он шлепнул меня по пятке. Я перевернулся на живот, и Эдди начал энергично растирать меня обезболивающим и разогревающим составом. Подняв рубашку, он втер горячий коричный раствор в травмированную спину. Затем он дал знак, я встал, и он принялся бинтовать ноги и бедра эластичными бинтами. Это делалось для того, чтобы сохранить тепло и придать дополнительную жесткость. Когда он закончил, я спрыгнул со стола, натянул новый эластичный наколенник, захватил рулон белой ленты и пошел обратно к шкафчику. Там я снял с крючков игровой костюм и вставил щитки в предназначенные для этого места. Затем, оглянувшись, достал из сумки самодельный щиток, наложил его на спину и туго закрепил пластырем.

Дверь, ведущая в раздевалку, распахнулась, и поток игроков, приехавших на автобусе, хлынул внутрь. В суматохе переодевания и последних приготовлений я старался вспомнить все тонкости эшелонированной атаки, делавшей систему Б. А. такой эффективной.

— Трехчетвертные, свободные защитники и ресиверы на поле через пятнадцать минут.

Натянув бутсы из кожи кенгуру на забинтованные ноги, я начал тщательно шнуровать их. Бутсы, туго обтягивающие ступни, придавали чувство уверенности. Дополнительные несколько сантиметров роста еще более увеличили ощущение, что вот-вот начнется матч.

Я направился к столам, около которых толпились игроки.

— Черт побери, док! — застонал Джон Вильсон, стоящий у одного из столов. Врач команды всадил в вершину его бедра трехдюймовую иглу шприца, затем вытащил ее, снова погрузил в крупную мышцу. Каждый раз он впрыскивал внутрь мышцы несколько кубиков новокаина. Таким образом ему удалось обезболить почти все бедро.

— Ну как? — спросил врач Вильсона.

Опираясь рукой о стол, Вильсон осторожно ступил на ногу.

— Отлично, — отозвался он. — Я ничего не чувствую.

— Следующий! — позвал доктор.

Я повернулся и пошел к выходу.

— Фил, погоди минутку! — окликнул меня доктор. Отдав помощнику использованный шприц, он подхватил меня под руку и отвел в сторону.

— Слушай, — наклонился он ко мне. — С твоей ногой все в порядке. Ничего серьезного. Я знаю, что тебе больно, однако ее состояние не ухудшится от физического напряжения.

— То же самое ты говорил и о спине.

— Но ведь ты продолжаешь играть, верно? К тому же я случайно подслушал разговор тренеров. Они считают, что ты притворяешься. Мы с тобой знаем, что это не так. Но покажи сегодня, на что ты способен.

— Ладно. — Я кивнул, не поднимая глаз. Доктор хлопнул меня по плечу и пошел обратно. Когда я был уже у выхода, раздался вопль Джо-Боба, которому врач воткнул иглу шприца в плечо.

Я подпрыгнул и сел на один из огромных ящиков, в котором было привезено снаряжение. Рядом сидело несколько игроков, уже начавших чувствовать влияние мощного допинга. Медоуз расположился на полу, то и дело поводя плечами и поворачивая голову из стороны в сторону. Тони Дуглас, сидящий рядом, с ним, потирал руки, как будто ему было холодно. Глаза у обоих остекленели.

С поля в раздевалку вошел Конрад Хантер. Его щеки покраснели от холода. Рядом с ним шел монсиньор Твилль из католической церкви Священного Сердца. Они хлопали игроков по плечам и подбадривали. По пути монсиньор Твилль ловким движением выловил из ящика со льдом бутылку кока-колы и осушил ее одним махом. Душа горит — верный признак часов, проведенных за бутылками виски.

Я встал и пошел в уборную. Все кабины были заняты. Ряды ног в гетрах, с опущенными суппортерами и спортивными брюками, лежащими на бутсах, красноречиво говорили о влиянии страха на состояние желудков.

В раздевалке меня окликнул Джино Мачадо. Он пытался закрепить защитный щиток на локте.

— Помоги мне, а? — попросил он, тяжело дыша. Он скрипел зубами и притопывал ногой.

— Затяни потуже, — сказал он, глядя на меня огромными зрачками. — Туже, еще туже.

— Боже мой, Джино, — возразил я. — У тебя будет гангрена!

— Давай туже, сукин сын, — застонал он. — Тяни до отказа.

Я затянул бинт так туго, что вены на его руке выступили синими веревками.

— Первая группа на поле!

Мы с Максвеллом переступили через лужу с вонючей водой и вышли на поле. Раздались аплодисменты. Максвелл был любимцем Нью-Йорка.

Перебрасывая мяч друг другу, мы медленно отходили назад, пока расстояние не увеличилось до пятнадцати ярдов. Максвелл разминал руку, а я пробовал разные захваты.

Раздался новый взрыв аплодисментов. На поле выбежали футболисты «Нью-Йорк Джайэнтс». Таркентон и Максвелл помахали друг другу, а Бобби Джо Патнэм подбежал, чтобы пожать нам руки. Мы разошлись пошире и начали перебрасываться мячом.

— Как новый тренер? — спросил Максвелл. В начале сезона Джерел Сэнфорд Дэвис, владелец «Джайэнтс», уволил предыдущего тренера и взял другого. Новый тренер, бывший игрок и хороший парень, имел один недостаток. Ему никак не удавалось одерживать победы.

— Ничего. После того как мы проиграли «Джетс», он сказал, что мы проиграли из-за того, что неправильно сидим на скамейке. С тех пор на скамейке появились номера и мы сидим на ней строго по порядку.

Он бросил мне мяч и побежал к своей команде.

— Хороший парень, — заметил я, глядя в удаляющуюся спину.

— В футболе нет хороших парней, — возразил Максвелл холодно.

На поле появились остальные игроки нашей команды. Я отошел в сторону и начал разминать мышцы спины и ног. Боль стала какой-то тупой, нервные окончания онемели от кодеина, но боль все-таки не исчезла. Я решил проглотить еще таблетку, как только мы вернемся в раздевалку.

— Фил, — окликнул меня Максвелл. — Давай попробуем. Я брошу мяч тебе на шестерку.

Он собрал игроков, назвал счет, на какой мы начнем двигаться, и отошел на десять ярдов. Я бросился прямо на Джона Вильсона, затем свернул, заставив его изменить позицию. Пробежав пятнадцать ярдов, я резко повернул налево, и Вильсон повернулся вслед за мной, готовясь перехватить меня. В то же мгновение я свернул вправо и просто убежал от застигнутого врасплох защитника. Мяч стремительно пролетел ко мне, не поднимаясь больше чем на два метра от земли. Я принял его на грудь, почувствовав сильный удар. Мяч пролетел более двадцати пяти ярдов и попал точно в цифру шесть на моем номере — восемьдесят шесть — на футболке.

— Поразительно! — воскликнул я, отдавая должное идеальному пасу. Максвелл не смог бы повторить подобный бросок даже на спор. Но в этом и заключался его секрет. Он знал, когда и что нужно делать.

После нескольких пробежек, пасов и комбинаций Б. А. позвал нас в раздевалку для заключительного инструктажа.

— И последнее, — закончил он. — Не забудьте снять шлемы во время исполнения гимна. И у вас ничего не отвалится, если вы присоединитесь к пению.

Раньше во время исполнения национального гимна мы сидели в раздевалке, ожидая, когда кончится представление игроков, розыгрыш ворот и так далее. Но теперь гимн исполнялся в конце церемонии, и всем командам было разослано письмо президента лиги, предписывающее, что можно и что нельзя делать во время исполнения гимна — ковырять в носу, чесать зад и прочее. Из чувства противоречия я старался поступать наоборот.

— Фил, — позвал меня Б. А., отыскав среди других игроков. — Не уходи далеко, ты можешь мне понадобиться.

Я заметил, как перекосилось лицо Билли Гилла. Тренер даже не подумал поставить его в известность о своих намерениях. Я не выносил Гилла, поэтому не имел возражений.

— О’кей, ребята. Склоним головы, — приказал тренер.

Тут же половина игроков опустилась на одно колено, прижав руку к переносице жестом глубокой задумчивости. Остальные продолжали сидеть или стоять, склонив голову и закрыв глаза.

— Итак, ребята, сегодня утром к вам обращался доктор Том Беннет, — загрохотал бас монсиньора Твилля. — Надо дать шанс и его сопернику, верно?

Игроки хихикнули.

— Всемогущий Господь наш, не оставляй своей благодатью этих парней, которые сейчас пойдут в бой. — Священник был одет в обычную черную рясу и скользил по комнате, будто на роликовых коньках. Глаза его были закрыты и голова поднята. Время от времени он приоткрывал правый или левый глаз и менял курс, чтобы не столкнуться с одним из коленопреклоненных игроков.

Молитва возносила хвалу Создателю за то, что Он позволил нам играть в футбол в Соединенных Штатах Америки, и обращалась к Нему за покровительством. Упоминание о наших здоровых телах и душах чуть не заставило меня засмеяться. Наконец, монсиньор благословил семью Хантеров и призвал нас всех произнести несколько слов молитвы.

Мне не хотелось, чтобы меня накрыли и обвинили в том, что я не молился, поэтому я не закрывал глаза и оглядывался по сторонам. Из-за ящика для снаряжения поднималась струйка дыма. Это Максвелл, удобно расположившийся на полу, курил сигарету и смотрел вверх.

— …и царство небесное во веки веков. Ааа-минь.

Молящиеся вскочили на ноги, готовясь идти в бой. Раздался дружный звериный рев.

— Раздавим этих ублюдков! — завопил Тони Дуглас, выпрямляясь. — Извините, святой отец, — заметил он монсиньора, стоящего рядом.

— Ничего, Тони, я понимаю твои чувства, — ободрил его монсиньор.

— О’кей, — выкрикнул тренер. — Защитная команда на поле. Мы проиграли розыгрыш ворот, так что нам придется начинать с обороны.

Медоуз подошел к двери, распахнул ее, и защитная команда вышла на поле. Жирный лысый мужчина с дурным запахом изо рта, стоящий рядом с выходом, выстроил игроков в соответствии со списком. Затем он громко рыгнул и что-то сказал в микрофон. Через мгновение мощный электронный голос объявил по стадиону состав нашей защитной команды.

После представления игроков мы тоже вышли на поле и начали перебрасывать мяч, стоя за скамейками.

По радио объявили, что подразделение национальной гвардии из Нью-Джерси будет стоять в почетном карауле около знамени, а певец из ночного клуба в Стэмфорде, штат Коннектикут, исполнит национальный гимн.

Команды выстроились вдоль боковой линии. Я и Максвелл остались за скамейками. Я начал перебрасывать мяч из руки в руку и дважды его уронил. Мне не удавалось вспомнить ни одной из задуманных комбинаций, и я решил, что напрасно не привинтил длинные шипы к бутсам. Несомненно, к концу игры поле будет совсем разбито.

Мяч снова выпал из моих рук. Я наклонился за ним, и острая боль в спине напомнила, что я забыл о кодеине. Меня пронзила паника, и я уже направился было к массажистам, как вдруг понял, что певец добрался только до слов «красный отблеск у стен». Один лишь я на всем стадионе не стоял по стойке «смирно». Я испугался, что национальная гвардия откроет по мне огонь.

Толпа на трибунах, закончившая пение на целую строчку раньше певца, заволновалась. В ее шуме потонули последние четыре слова гимна, и бесчисленные миллионы зрителей, прильнувших к телевизорам, с опозданием поднесли ко рту банки с пивом.

Я успел добыть две таблетки кодеина, запил их кока-колой и вернулся к Максвеллу. Мы снова принялись за игру.

Трибуны заревели. Наш кикер подбежал к мячу и сильным ударом послал его в поле. Нью-йоркский ресивер поймал мяч и побежал вперед, но наши защитники опрокинули его на поле.

Когда одиннадцать полевых игроков «Нью-Йорка» собрались на короткое совещание, я увидел, как остальные двадцать девять футболистов команды подошли к своей скамейке и заняли места в соответствии с номерами. Максвелл не проявил к этому никакого интереса.

Во время своей первой попытки прорваться к нашему зачетному полю «Нью-Йорк» безуспешно пытался заманить нас в ловушку и потерял два ярда. Максвелл отбросил мне мяч, взял шлем и подошел к боковой линии. Я встал позади Б. А. Медоуз остановил вторую попытку. Во время третьей попытки «Нью-Йорк» потерял еще два ярда, когда защитник выронил мяч еще на своей половине. Зрители проводили свою атакующую линию, вернувшуюся на скамейку, насмешливыми возгласами.

«Нью-Йорк» выстроился для ввода мяча в игру. Алан Кларидж и Делма Хадл оттянулись назад для приема мяча, посланного Бобби Джо Патнэмом со своей двадцатипятиярдовой линии. Алан поймал мяч и бросился вперед. Он резко повернул, пытаясь обойти защитников позади заслона своих игроков, прикрывающих его, когда свободный полузащитник из «Нью-Йорка» столкнулся с ним. Мяч выскочил из рук Алана прямо вверх, завис в воздухе и опустился в руки другого игрока местной команды. Пораженный, тот оглянулся вокруг, затем пробежал оставшиеся тридцать ярдов до нашего зачетного поля совершенно беспрепятственно. Б. А. вскинул руки к небу, швырнул на землю шапочку и вернул Клариджа на скамейку.

После перерыва, необходимого для рекламы пива и крема для бритья, толпа успокоилась. Б. А. снова надел шапочку, и нью-йоркская команда ввела мяч в игру. Удар оказался неудачным, и, описав короткую траекторию, мяч опустился на поле. Хадл рванулся наперехват. Недооценив свою скорость и состояние поля, он пробежал мимо, попытался остановиться, поскользнулся и упал. Мяч отскочил от его плеча. Ньюйоркцы остановились на нашей линии девятнадцати ярдов. Б. А. хлопнул ладонью по лбу, подошел к столу, взял микрофон и завопил на одного из своих помощников в ложе прессы.

«Нью-Йорк» выстроился для схватки, оттеснил наших игроков, схватил мяч и быстро перебросил его назад. Мяч тут же перешел в руки крайнего форварда, схватившего его и промчавшегося оставшиеся девятнадцать ярдов до нашего зачетного поля. Восторг форварда не имел границ. Он подбежал к скамейке и прыгнул на спину Таркентону. Оба рухнули на землю. «Нью-Йорк» — 14, «Даллас» — 0.

— Эллиот! — Б. А. подозвал меня к себе, обнял за плечи и наклонился, готовясь послать меня на поле с указаниями Максвеллу.

Быстро подбежав к нашим игрокам, Максвелл дал команду. Его неожиданные действия застали противника врасплох. Оба наших защитника устремились вперед, отвлекая на себя внимание обороны «Нью-Йорка», а Максвелл перебросил мяч на слабую сторону за спину второй линии обороны. Делма Хадл подхватил мяч, пробежал вперед и был вытолкнут с поля в пяти ярдах от лицевой линии.

Предвкушая успешное завершение атаки, Б. А. оттолкнул меня и подошел к боковой линии, ободряя своих игроков.

На этот раз попытка обмануть противника не удалась. Мяч, посланный Максвеллом, пролетел середину поля и попал в лицо Билли Гиллу. Тот не успел его подхватить, и мяч упал на поле. Набежавший Максвелл едва успел прижать его, прервав этим молниеносную атаку противника.

По расстановке игроков я понял, что пас снова будет отдан Гиллу. Максвелл любил давать мяч на выход игроку, который только что потерпел неудачу. На этот раз пас был трудным для приема, и Гилл снова уронил мяч.

На поле выбежали наши защитные линии. Проходя мимо Максвелла, Гилл развел руками и показал, насколько плохо тот отдал пас.

Попытка прорыва оказалась неудачной, и нью-йоркская команда остановила наступление на своей четырнадцатиярдовой линии.

Таркентону не удалось организовать атаку в течение двух первых попыток, а во время третьей дальний пас на угол был перехвачен Джоном Вильсоном и возвращен в зону глубокой защиты «Джайэнтс».

Максвелл вывел на поле линии атаки, повернулся, крикнул Б. А. и показал на меня. Первая атака была фронтальным прорывом, после которого мяч попал к Энди Кроуфорду, попытавшемуся рвануться по флангу. Моррис, опорный защитник «Нью-Йорка», быстро обежал своего линейного, увернулся от нашего заслона и остановил Кроуфорда на линии схватки.

— Эллиот! Эллиот! — Б. А. подавал мне сигналы. — На поле и предупреди Сэта, чтобы он остерегался прорыва по флангу, где у них больше игроков.

Гилл увидел, как я выбегаю на поле, и направился к скамейке, опустив голову.

Я подбежал к группе тяжело дышащих игроков. Максвелл опустился на одно колено и ожидающе смотрел на меня.

— Б. А. сказал, чтобы ты остерегался прорыва по сильной стороне, — сказал я, пожав плечами.

— Хорошо, — ответил он. — Пас на фланг после прорыва к боковой линии.

Это был отлично задуманный маневр. Обманный замах, заставляющий центрального защитника отступить к своей линии, затем Кроуфорд набегает с позиции полузащитника, имитируя атаку, а наш свободный защитник ставит заслон. Если Моррис, опорный защитник, поддастся на обман, передо мной окажется только Элай, крайний защитник. Привычка Элая постоянно оглядываться назад сделает его идеальной целью для первого замаха Максвелла в направлении справа от Элая.

Шмидт, наш центральный защитник, схватил мяч. Свободный защитник, два наших полузащитника и Максвелл осуществили свои обманные движения, заставив их центрального защитника и Морриса поверить, что игра пойдет по центру. Я остался один на один с Элаем.

Я стремительно рванулся во внутреннюю сторону от крайнего защитника, заставив его сместиться вправо. Глядя на меня, он продолжал двигаться к центру, прикрывая самый опасный путь прорыва. Обманный замах Максвелла привел к тому, что там образовалась пустота, и Элай спешил прикрыть ее. В шести ярдах от него я стремительно повернул к центру. Элай рванулся ко мне, стараясь сблизиться как можно быстрее. Я повернулся, глядя назад. Максвелл размахнулся и послал мяч на выход к боковой линии. Я резко остановился и тут же бросился влево от Элая.

— Проклятье! — услышал я, пробегая рядом с ним и устремляясь к опускающемуся мячу.

В тот момент, когда Максвелл выпустил мяч, его опрокинули на землю с той стороны, нападения откуда он никак не ожидал. Пас получился не совсем удачным, на несколько ярдов ближе, чем я рассчитывал. Мне удалось резко повернуть к мячу, отскочившему от поверхности поля, захватить его правой рукой и упасть в зачетную зону, приземлившись на левое плечо и голову. Сидя, я посмотрел на судью. Убедившись, что он поднял руки, фиксируя взятие зачетного поля, я медленно поднялся и побежал к скамейке, где уже стоял улыбающийся Максвелл руками на бедрах.

Б. А. оставит меня на поле до тех пор, пока я не начну ошибаться. Я постараюсь не дать ему такой возможности.

В течение следующего эпизода наша защита сдержала нападение хозяев поля, и после удачного перехвата мяча Делмой Хадлом мы получили право на удар с нашей тридцатипятиярдовой линии.

После рекламного перерыва мы снова выбежали на поле. Теперь Максвелл играл как Бог, перемежая свои пасы с прорывами, и завершил атаку великолепным пасом Хадлу. Наш полусредний выхватил мяч из рук Дэви Уэйта, правого защитника нью-йоркской команды, пробежал пятнадцать ярдов до зачетного поля и приземлил мяч. Мне тоже удалось сделать два перехвата, и я пробежал в первый раз восемь и во второй — пятнадцать ярдов. Последний перехват был трудным и завершился отличным прорывом между двумя защитниками хозяев поля. Оба мои перехвата привели к развитию атаки. У меня сегодня получалось буквально все.

Мы отправились на перерыв при ничейном счете 14:14.

Ящики для снаряжения были уставлены банками кока-колы и «Доктор Пеппер». Первые быстро исчезли. «Доктора Пеппера» пили только Максвелл, Джо-Боб и Медоуз.

Максвелл сел рядом со мной, держа в руках горящую сигарету и банку своего любимого напитка.

— Теперь мне нужно лишь луну в подарок, — произнес он хриплым голосом. Его уверенность была заразительной.

Наши оборонительные линии собрались в углу раздевалки и обсуждали, как остановить прорывы Таркентона. За исключением его атак и действий еще одного игрока, нападение хозяев поля было бессильно против нашей обороны.

Массажисты и врачи трудились изо всех сил, исправляя урон, нанесенный футболистам в первой половине. Сигаретный дым стал настолько густым, что было трудно дышать. Я принял еще две таблетки кодеина.

Перерыв затянулся — Америка следила за тем, как Дик Буткус бреется сухой бритвой. На моих глазах Медоуз проглотил две таблетки, каждая по пятнадцать миллиграммов. Их действие начнется не раньше последней четверти игры, и вполне возможно, только после ее окончания.

Алан Кларидж лежал вниз лицом на столе. Доктор ощупывал его подколенное сухожилие. Отыскав образовавшийся узел, он взял шприц, глубоко всадил иглу в ногу Клариджа и впрыснул новокаин. Повторив операцию еще дважды, он обезболил значительную часть сухожилия. Если Клариджу не повезет и он снова растянет сухожилие, то, когда он заметит это, будет уже слишком поздно. Вполне возможно, однако, что ему удастся доиграть матч без дальнейших травм.

Судья сунул в дверь голову и предупредил, что осталось пять минут.

— Теперь послушайте меня, — сказал Б. А., выходя на середину раздевалки. — Сначала нам не повезло, но мы сумели перехватить инициативу, и теперь игра начинается с нуля. На этот раз подают они, так что давайте атаковать. На поле выходит тот же состав, который начинал матч.

Поскольку в первой половине была только одна замена, когда Гилла заменили мной, проще было бы сказать только нам. Но Б. А. не любил сантиментов.

Перекусив, зрители заполнили трибуны. Америка тоже благополучно, хотя и с некоторым замешательством, пережила серию реклам, появившихся на экране телевизоров благодаря щедрости компании «Си-би-эс». Похолодало, и тень от трибун стадиона резкой линией пересекла поле.

Третий период миновал незаметно. Я смотрел то на поле, то на часы, надеясь, что «Нью-Йорк» добьется успеха и тогда я вступлю в игру. Тень неумолимо продвигалась по полю.

В самом конце третьего периода Кроуфорд выронил мяч и у меня улучшилось настроение. «Джайэнтс» достиг нашей линии тридцати пяти ярдов. Нам удалось оттеснить их на сорокаярдовую линию. Мяч, посланный их кикером, ударился о перекладину наших ворот и перепрыгнул ее. «Нью-Йорк» — 17, «Даллас» — 14.

— Эллиот, — раздался знакомый голос.

Я направился к тренеру, всем своим видом выражая преданность команде.

— В следующей серии заменишь Гилла, — сказал он, не отрывая взгляда от поля.

— Хорошо, сэр, — ответил я, разыскивая Максвелла, чтобы обсудить, как нам спасти игру. Максвелл сидел на столике, разговаривая по телефону с тренером в ложе прессы. Его лицо было пепельно-серым. Закончив говорить, он с проклятием бросил трубку.

— Ты выходишь? — спросил он, тяжело дыша. Я кивнул.

— Отлично. Я хочу попробовать прорыв по другому флангу. А ты возьмешь на себя Уитмэна.

Слова Максвелла погасили мое ликование. Меня пугала не опасность столкновения со стопятнадцатикилограммовым линейным, а страх, что я упущу его. Я решил, что единственный способ остановить Уитмэна будет кинуться на него головой вперед. Я всегда считал этот метод самым надежным. Я брошусь ему в ноги. Тогда ему никак не удастся увернуться. Опасность заключалась в том, что я не знал, куда он ударит меня — в голову, лицо, шею или по спине. Все зависело от того, насколько рано он заметит меня и какие действия предпримет, чтобы избежать столкновения.

Я смотрел, как Кларидж начал разбег для удара по мячу ногой. В середине разбега он внезапно остановился и схватился руками за колено. Когда он стал падать вперед, набежавший Бобби Джо Патнэм изо всех сил ударил его головой в лицо.

Начался заключительный, четвертый период. Мы проигрывали 14:17. Мяч был у хозяев поля. Им удалось потеснить нас, и, когда «Нью-Йорк» достиг линии девятнадцати ярдов, хозяева решили не рисковать и пробили мяч с игры. «Нью-Йорк» — 20, «Даллас» — 14.

Во время очередного рекламного перерыва я пробегал вдоль боковой линии. У скамейки, на которой лицом вниз лежал Кларидж, стояло несколько человек. Доктор указывал на подколенное сухожилие, которое он подверг местной анестезии во время перерыва.

— Смотрите, — сказал он. — Видите впадину? Туда входит четыре моих пальца. Тяжелый разрыв сухожилия.

Я остановился рядом с Клариджем, присел на корточки и хотел сказать, что ничего страшного не случилось, что «Нью-Йорк» получил лишь три очка за удар с игры и что мы постараемся в предстоящей серии восстановить равновесие.

Кларидж повернулся ко мне лицом. Зрелище было ужасным. Его защитная сетка разлетелась на части от удара, лицо страшно распухло и было пурпурно-черного цвета. Нос был раздавлен и рассечен, раздвинут в стороны, как будто кто-то провел по его переносице острой бритвой. Белый хрящ резко выделялся на фоне кровавой маски. Он попытался что-то сказать и захлебнулся кровью, хлынувшей изо рта.

— Скорее подойдите сюда! — закричал я. — Да скорее же!

— А он не откусил себе язык? — Врач сунул палец в рот Клариджа и нащупал язык, убедившись, что тот не откусил его и не проглотил. — Его нужно в больницу.

— Что случилось? — спросил Б. А., заглядывая через спины и плечи.

— У него здорово разбито лицо, — сказал доктор. — Лучше бы отправить его в больницу.

— А-а, — отозвался тренер и снова повернулся к полю.

По доносящемуся шуму было ясно, что Америка вернулась в свои кресла, к своему пиву.

Максвелл и я медленно подошли к группе наших игроков у десятиярдовой линии.

— Господи, — сказал я, вспомнив лицо, так не похожее на Клариджа. — Ты видел, что с ним случилось?

— У меня нет времени заниматься ерундой, — ответил он усталым голосом. — Если это выше твоих сил… — Он побежал, так и не закончив фразы.

Собравшиеся игроки смертельно устали и ненавидели друг друга. Их боевой дух и настроение резко изменились по сравнению с первой половиной игры.

— Черт побери, Энди. Если уж тебе дали мяч, постарайся его не ронять.

— Не суй свой нос куда тебя не просят, Шмидт. Ты передай мяч, о себе я сам позабочусь.

— Хватит, успокойтесь, — раздался сердитый голос Максвелла. — Только я имею право разговаривать здесь.

Я посмотрел на окружающих меня измученных, избитых атлетов, покрытых синяками и кровоподтеками, которые уже начали беспокоиться о том, как им удастся объяснить свои ошибки в следующий вторник. Будет поистине чудом, если эти перепуганные, усталые, разозленные друг на друга люди смогут подняться, не говоря уже о том, чтобы опередить, обмануть или оттеснить ни в чем не уступающих им игроков другой команды.

— О’кей, — скомандовал Максвелл. — Правый зиг. На счет «два».

Это был простой маневр по центру. Джо-Боб почти сразу выскочил в аут. Мы отступили на пять ярдов.

— Джо-Боб, паршивый ублюдок, ты умеешь считать?

— Тебя забыл спросить, Шмидт. Кто-то умер, и ты стал начальником?

— Еще раз говорю, кретины, заткнитесь, — завопил Максвелл.

Футболисты замолчали. Максвелл обвел взглядом их грязные, потные лица. Рана на переносице Джо-Боба снова открылась, и по щекам текла кровь. Казалось, он плачет кровавыми слезами.

— О’кей. Направо под защитника. На счет три.

Максвелл планировал боковой пас между двумя защитниками за линией схватки. Мы начали его со своей половины, и главную роль играл наш защитник, ставящий заслон Дайеру, их крайнему в защите. Дайер миновал заслон и уложил Кроуфорда. Мы потеряли еще два ярда.

— Что здесь происходит?! — крикнул Энди, поднимаясь на ноги и поправляя шлем, и пошел обратно, выплевывая изо рта траву и глину.

— Извини, Энди.

— Ну, извиню. Нам стало лучше?

— Хватит. Не лезь в бутылку…

— Ладно! — завопил разъяренный Максвелл. — Предупреждаю последний раз.

— Если бы эти недоноски умели играть, — Билл Шмидт, центральный защитник, продолжал свое. Поскольку он был «членом семьи» Конрада Хантера и работал в его фирме во время каникул, Шмидт считал себя чем-то вроде играющего тренера и главным в линиях атаки.

— Заткнись, Шмидт, — приказал Максвелл. — Еще слово, и ты Идешь на скамейку.

— Сам заткнись, — огрызнулся Шмидт, глядя на трехчетвертного зверскими глазами.

Максвелл, пораженный, остановился, посмотрел на Шмидта и покачал головой. Размеренными шагами он подошел к рефери и затем направился к скамейке.

Рефери объявил тайм-аут «Далласа». Игроки поснимали шлемы, чтобы вытереть лица. Делма Хадл широко улыбнулся и поднял большой палец. Внезапно я подумал о том, как странно выглядим мы со стороны. Люди платят по шесть долларов для того, чтобы наблюдать мечущихся в панике и злобе мышей.

Б. А. вышел на поле, навстречу Максвеллу. Ни тот ни другой не смотрели друг на друга. Максвелл отвернулся от тренера. Казалось, он разглядывает табло. Внезапно он повернулся кругом и ткнул пальцем в сторону тренера. Б. А. на мгновение опустил голову, затем кивнул и вернулся на скамейку.

Максвелл подошел к нам.

— Шмидт, — заметил он равнодушно. — Вон с поля.

Марион Конклин, опорный защитник, игравший центра только на тренировках, выбежал на поле.

Шмидт уставился на Максвелла взглядом, полным животной ярости.

Максвелл повернулся к нему спиной и присоединился к группе игроков, уже собравшейся вокруг Конклина.

— Хватит, забыли обо всем, — скомандовал Максвелл. — На этот раз мы прорвемся. Я вызвал тебя на поле, Конклин. Не подведи меня.

Перепуганный центр кивнул.

Когда Максвелл разъяснил замысел и выстроил игроков, Конклин дрожал. Он швырнул мяч в руки Максвелла и тут же бросился на среднего линейного. Конклин даже забыл имитировать рывок в сторону. Маневр получился настолько идеально, как будто был заранее обдуман. Стремительный рывок застал линейного врасплох, и он рухнул на спину. Конклин упал на него. Кроуфорд подхватил мяч и пронес его четырнадцать ярдов.

— Отлично, отлично. Неплохое начало, — уверенно произнес Максвелл, хлопая руками и широко улыбаясь. — Сейчас мы загоним мяч прямо им в горло.

Игроки хлопали Конклина по спине, поздравляя его с блестящей игрой. Уверенность вернулась к нам.

— За дело, парни. — Максвелл обнял соседних игроков за плечи и наклонился вперед. — Ставим заслон. Прорыв к боковой линии. А вы, линейные, закройте их на сильной стороне. На счет Два.

Сердце у меня куда-то упало, и пересохло во рту. Мне придется атаковать Уитмэна, крайнего линейного, при прорыве правым флангом. Кроуфорд постарается двинуться вперед под прикрытием моего заслона, страхуемый свободным защитником на сильной стороне.

Уитмэн низко согнулся, выставил вперед руки и двинулся к боковой линии. Его взгляд был прикован к Энди и ведущему его защитнику. В последнее мгновение он почувствовал, что я совсем рядом. Он попытался повернуться, и я тут же бросился ему в ноги. Попытка отпрыгнуть в сторону оказалась неудачной, и он рухнул, ударив меня коленями по лбу и шее. Мое плечо онемело, и острая боль пронзила шею и голову. Мы продвинулись еще на восемь ярдов.

— Отлично, отлично. А сейчас вот что. — Он посмотрел на меня. — Все в порядке?

— Да, ничего страшного.

— Хорошо. Теперь направо, крылом внутрь и Вперед. Поставьте заслон будто для атаки по боковой линии, но придержите их, чтобы у меня было время.

Перед самым стартом Элай двинулся к боковой линии, держась рядом со мной. Я устремился по флангу. На этот раз Элай внимательно следил, чтобы не пропустить мой рывок вдоль линии, как я это сделал раньше. Я сделал три мощных шага по флангу, оглянулся, будто ожидая пас, и тут же рванул к середине поля, убегая от него.

— Сукин сын! — завопил он, поняв, что замах Максвелла был обманом и ему уже не удастся перехватить пас.

Я поймал мяч на линии пяти ярдов и вбежал в зачетное поле. «Даллас» — 21, «Нью-Йорк» — 20.

Наши защитные линии заперли их нападение в зоне, и после дальнего удара Бобби Джо Патнэма мы перехватили мяч на своей линии тридцати пяти ярдов. Оставалось меньше двух минут до конца матча.

Тренер подозвал меня к себе.

— Скажи ему: прорываться по слабой стороне и дать пас Делме на фланг. Или пусть попробует сам.

Я вернулся на поле и повторил указание тренера.

— Ладно, — кивнул Максвелл. — Левый зиг. Пас на правый фланг на двенадцать. Понял, Делма?

— Ты отдай мне пас, Бубба, а я его приму.

«Джайэнтс» отступил в зону, перекрывая Хадла. Он увернулся от блока крайнего защитника и свернул к боковой линии, пробегая перед свободным полузащитником. Максвелл бросил мяч, опустившийся перед Хадлом. Делма увернулся от набегающего на него игрока и выбежал на середину поля, направляясь к зачетной зоне. Средний линейный сделал отчаянный рывок и схватил Хадла за руку. Мяч выскочил из рук Хадла и запрыгал по полю. Льюис, свободный защитник «Нью-Йорка», сумел поймать беспорядочно прыгающий мяч и послал его к нашей двадцатиярдовой линии. Гоголак подхватил его и пробил свой третий полевой гол матча. Оставалось пятнадцать секунд.

«Нью-Йорк» — 23, «Даллас» — 21.

В раздевалке не было почти никого. Грязные и окровавленные игровые костюмы были уложены, и служащие в последний раз проверяли шкафчики. В одном из них валялся шлем Джо-Боба.

— Черт бы побрал этого Уильямса, — в сердцах сказал служащий. — Он наверняка забыл бы свой зад, если бы зад не был прикреплен намертво.

Пресс-конференция, на которой Б. А. с неохотой признался, что вина за поражение падает на нескольких игроков, и в первую очередь на Хадла и Клариджа, закончилась.

Последний автобус стоял у выхода. Из выхлопной трубы в холодный воздух Нью-Йорка поднимался белый дымок. Я только что получил укол, расслабляющий мышцы. Эдди растер мне ноги и спину и прибинтовал травмированное при столкновении с Уитмэном плечо к груди.

Из душевой доносился шум падающей воды. Я заглянул внутрь. На складном стуле под душем сидел Сэт Максвелл, опустив голову. Вода барабанила по шее и плечам.

— Сэт, последний автобус уходит через двадцать минут. Максвелл мгновенно поднял голову.

— Хорошо, хорошо, — отозвался он. — Брось мне ножницы.

Максвелл быстро разрезал липкую ленту, затем бинты, фиксировавшие его голеностопы.

— Пошли одеваться, и найдем место покурить травки, — сказал Максвелл.

Когда мы вышли из раздевалки, массажисты и помощники тренеров принимали душ. Персонал, ответственный за снаряжение, руководил погрузкой ящиков в крытый грузовик, который доставит их прямо в аэропорт Кеннеди, где стоял, ожидая нас, оранжевый «Боинг-727» с кухней, полной сухих куриных сэндвичей и восьмьюдесятью банками теплого пива.

У выхода на стоянку Максвелл неожиданно повернул и направился на трибуну стадиона. Проверив, не уехал ли автобус, я последовал за ним.

— Дай сигарету, — попросил Максвелл.

В его голосе звучало отчаяние.

Я сунул руку за сигаретой. Проигрыши редко расстраивали меня, если, конечно, я сам играл хорошо. Максвелл, наоборот, принимал поражения близко к сердцу, независимо от его личного вклада.

Я закурил и глубоко затянулся дымом марихуаны, затем наклонился и передал сигарету Максвеллу, одновременно внимательно рассматривая трибуны в поисках полиции. Я знал, что за каждым сиденьем прячется полицейский. Максвелл сдвинул на затылок свою ковбойскую шляпу, положил ноги на спинку сиденья, затянулся и передал сигарету обратно. Мы докурили ее в тишине. Наконец Максвелл поднялся и отбросил окурок.

— Ну что ж, — сказал он, спускаясь к автобусу. — Она снова побила меня.

Мэри Джейн придержала для нас те же кресла и наполнила карманы на обратной стороне передних сидений крохотными бутылочками «Катти Сарк» и «Джека Даниэльса». Нам пришлось ждать разрешения на взлет более часа. За это время мы выпили по восемь бутылочек. Кроме того, я принял две таблетки кодеина, а Максвелл одну. Комбинированное воздействие кодеина, марихуаны, алкоголя и тяжелого рева двигателей погрузило Максвелла в сон, а меня — в транс.

«Скорая помощь» привезла к трапу самолета Алана Клариджа, с зашитым лицом и в полубессознательном состоянии. Врач предложил поместить его в первом классе, где было больше места, однако постоянные потуги Клариджа на рвоту и капающая изо рта кровь вызвали отвращение у жены Хантера, и Клариджа перенесли к нам.

Б. А. включит Клариджа скорее всего в список травмированных игроков, которых, по условиям контракта, клуб имеет право уволить. При этом Б. А. обязательно подчеркнет, что это не имеет никакого отношения к неудачной игре Клариджа в Нью-Йорке. Алан представлял всего лишь сломанную деталь, которую требовалось заменить. И тренер был прав, всегда прав — аналитически, научно, технически и психокибернетически прав. Футбол превратился в промышленность, а тренер был главным инженером.

— Все в порядке? — Мэри Джейн опустилась в кресло позади нас. Вопрос был адресован мне, но ее внимание было поглощено спящим трехчетвертным. Наклонившись вперед, она провела кончиками пальцев по его густым каштановым волосам.

— Как он чувствует себя?

— Вроде ничего, — ответил я, не задумываясь над вопросом. К тому же я никогда не знал, как чувствует себя Максвелл. — Конечно, он немного подавлен, — добавил я.

— Как он играл! — сказала стюардесса.

— Но мы проиграли, — напомнил я.

— Да, это верно, — заметила она, поднимаясь из кресла.

Я откинул назад спинку и погрузился в сон.

«Боинг» резко наклонился, заходя на посадку, и я проснулся. Под крыльями самолета мелькали огоньки Далласа. Я потряс Максвелла за плечо.

Пилот нацелил самолет вдоль Леммон Авеню, и мы, снижаясь, пронеслись над крышами небоскребов, отелей, затем ресторанов, парикмахерских и над стоянками автомашин.

Когда самолет подрулил к воротам компании «Бранифф», там уже ожидала большая толпа болельщиков и друзей. Когда мы спустились на бетонную поверхность поля, Максвелл и я свернули в сторону, прошли вдоль здания аэровокзала и влезли через багажное отделение внутрь.

— Привет, как поживаете? — Максвелл пожимал руки потрясенных пассажиров, одновременно перешагивая через их чемоданы. Я следовал за ним в нескольких шагах, стараясь выглядеть похожим на агента ФБР.

На платной стоянке служащий взял у Максвелла корешок билета и снял трубку телефона.

— Ты здорово играл, Сэт. Очень жаль, что этот чернокожий не сумел удержать мяч. Номер пять четыре шесть восемь. Голубой «кадиллак», верно, Сэт? — Максвелл кивнул.

Сзади нас выстроилась очередь ожидавших свои автомобили.

Хорошо одетый мужчина лет пятидесяти схватил Сэта за плечо.

— Сэт Максвелл? — спросил он, всовывая свою руку в ладонь Максвелла. — Я — Харлен Куэйд. Из Тайлера. У нас общие знакомые. — Его глаза блестели от возбуждения.

— Ах да, — ответил Максвелл слабым голосом. Он напрягал все силы, чтобы сохранить самообладание.

— Бибби и Гордон Мерсер. Я был у них только вчера.

— Очень рад. Как поживают Бибби и Гордон? — Максвелл пытался понять, что нужно этому мужчине.

— У них все в порядке. Я видел также Франсин и мальчика. Очень похож на тебя. — Улыбка на лице мужчины стала еще шире, если это было физически возможно. Возбуждение переполняло его.

Глаза Максвелла наполнились болью. Он тщетно пытался заговорить.

— Послушай, приятель, — сказал я, наклоняясь к нефтепромышленнику из Тайлера. — Пошел вон, пока еще в состоянии передвигаться без костылей!

— Чего ты орешь? И вообще, кто ты такой? — сердито огрызнулся мужчина.

Подъехал автомобиль Максвелла. Сэт все еще стоял, опираясь на стенку; его лицо было белым. Я подтолкнул его в сторону машины. Он направился к ней, спотыкаясь. Затем я повернулся и изо всех сил пнул мужчину из Тайлера в голень.

Мой автомобиль стоял уже рядом с «кадиллаком». Я подошел к Максвеллу, сидевшему на месте водителя. Его ноги и голова высовывались наружу. Его сотрясали судороги.

С помощью водителя, подогнавшего наши машины, мы перетащили Максвелла в мой «бьюик» и отогнали «кадиллак» Сэта обратно на стоянку.

По дороге мне пришлось несколько раз останавливаться. Сэт высовывался наружу, и из его рта извергался фонтан пены, пахнущей виски. К тому времени, когда мы подъехали к Северному Далласу, ему было гораздо лучше и он пригласил меня зайти.

У дверей нас встретил приятель Сэта по дому, нестриженный пудель Билли Уэйн. Он был единственным, что осталось Сэту от его предыдущей женитьбы на Джудит-Энн. Пудель прыгал вокруг Сэта и норовил лизнуть его в лицо.

Я набросил пальто на плечи и направился к выходу.

— До встречи во вторник, — сказал я.

— До встречи.

Ветер усилился. Я подошел к машине, открыл дверцу и сел за руль. За последние семь дней моя жизнь резко изменилась. И я знал, что все хорошее принесла в нее Шарлотта. Это она помогла мне разобраться в моих чувствах. После нашей встречи я стал каким-то другим, больше похожим на самого себя. Девушку окружал какой-то магический ореол. Даже находясь от нее вдали, я чувствовал ее присутствие. Мне хотелось погрузить лицо в ее густые волосы и вдыхать их запах. А больше мне ничего в жизни не хотелось.