Сорок изыскателей

Глава десятаяКрестики помогли

Сегодня Номер Третий имела вид еще более строгий и недоступный, чем вчера. Важная, седая, она сидела за высоким столиком, поставленным посреди физкультурного зала, перелистывала объемистую тетрадь, в три пальца толщиной, и спокойным, строгим голосом вела рассказ.

Мы расселись вокруг, на полу, на брезенте.

— Рукопись эта — история города Любца с древнейших времен. Я занимаюсь этим вопросом больше пятнадцати лет. Кстати, знаете ли вы происхождение слова «Любец»? Основатель Москвы Юрий Долгорукий однажды проезжал со своей дружиной вдоль нашей речки. Он остановился под горой, поросшей сосновым бором, возле устья нашего оврага, и место это показалось ему «любо». И он приказал заложить здесь город. Кремль сперва был деревянный. Я не буду вам рассказывать, как в 1238 году татарские полчища взяли город и сожгли, уничтожив всех жителей, как позднее, в шестнадцатом веке, был выстроен наш белокаменный кремль, как в семнадцатом веке польские интервенты подступили к его стенам, но не сумели взять город…

Номер Третий все перелистывала и перелистывала рукопись, наконец остановилась.

— В начале восемнадцатого столетия царь Петр Первый подарил своему соратнику, офицеру Преображенского полка Алексею Загвоздецкому, богатейшие любецкие угодья — леса, сенокосные луга и пашни. Вместе с землей царь подарил ему десять тысяч душ крепостных крестьян. Позднее сын Алексея, генерал-прокурор Никита Алексеевич, выстроил наш хрустальный завод.

Полковник Михаил Загвоздецкий, чей портрет вы видели в музее, приходился правнуком строителю завода. Я нигде не нашла упоминания, что полковник участвовал в каком-либо сражении, а ведь в это время, в начале девятнадцатого века, были войны с Наполеоном, с Турцией, со Швецией. Был он женат на пленной татарке. О жене его не известно ничего, умерла она очень рано, оставив двух малолетних детей — дочь Ирину и сына Александра. Сохранились метрики Ирины. Она родилась в 1820 году, умерла в 1838 году от чахотки. Следовательно, жила всего восемнадцать лет и несколько месяцев. На основании записей в расходных книгах (сколько платили ее учителям жалованья) мы знаем, что ее учили русскому и французскому языкам, музыке, пению и, очевидно, другим наукам. По тогдашним временам она получила блестящее образование.

Брат Ирины, Александр, был моложе ее на десять лет; после смерти отца, юношей, он сделался владельцем богатейшего состояния. За несколько лет он сумел прокутить и проиграть все — и имение и завод.

Все богатства достались купцам Чистозвоновым, бывшим крепостным Загвоздецких. Они перестроили завод на бутылочный, и с тех пор хрустальное производство заглохло. Только совсем недавно, перед войной, вновь был восстановлен хрустальный цех.

Александр Загвоздецкий умер в 1901 году нищим стариком в нашем же городе. Многие хорошо помнят, как он, в лохмотьях, пошатываясь, вечно пьяный, без шапки, бродил по улицам и хриплым голосом выпрашивал подаяние. После его смерти на койке, под соломенным, насквозь истлевшим матрацем, нашли еще один подлинный документ об Ирине — ее девичий альбом с надписью на переплете: «Сей альбом принадлежал моей горячо любимой покойной сестрице Иринушке».

Вот все факты, известные об Ирине Загвоздецкой, но вокруг ее имени сложилась любопытная легенда: будто она, дочь богатейшего помещика, владельца знаменитого хрустального завода, дворянина, гвардии полковника, полюбила крепостного человека своего отца и от несчастной любви умерла, а ее возлюбленного отдали в солдаты.

Когда я была еще молодой, мне удалось разыскать в Любце столетнюю старушку, Матрену Ивановну Кочеткову, бывшую крепостную Загвоздецких. Вот рассказ, записанный мною с ее слов.

Номер Третий надела на нос пенсне и начала читать:

— «Бывало, барышня хороводы любила с нами, с крестьянскими девушками, водить и песни пела. Голосок у нее был поистине серебряный. В горелки она быстрее всех бегала, плясала — никто ее не переплясывал. А смеялась — мы все хохотать принимались.

Однажды на лугу возле речки повстречала я ее с тем красавчиком. Ходил он по-городскому, как барин, в лаковых сапожках, да все хлыстиком помахивал, никогда не подумаешь, что он был такой же крепостной слуга, как и мы все.

А какую он должность занимал, я не помню: нам, девушкам, это никакого интересу не составляло. Помню — усики носил да кудри черные. Позабыла, как звали его.

Отец-то у барышни хуже лютого тигра был, а она, добрые люди сказывали, со своим красавчиком бухнулась ему в ноги: дескать, любим друг друга пуще смерти. А он, отец-то, на неделю свою дочку в кладовке запер на хлеб да на воду, а что с тем красавчиком сделал, и не знаю, только что с тех пор никто его не видел.

Той же осенью повстречала я барышню нашу. Сидит одна на горе под березкой, на самой веночек из красных кленовых листьев; я ее не сразу признала, ровно насквозь она светится, шейка тоненькая, пальчики на руках восковые, сидит пригорюнилась, голову опустила. В скором времени померла она…»

Номер Третий сняла пенсне и продолжала рассказывать:

— Эту же историю, но с некоторыми вариантами и сейчас вспоминают старые любичане. И никакого намека на портрет ни в легендах, ни в архивных документах, ни в письмах нет. Я уж и не знаю, что вам сказать ободряющего. Возможно, тот старый библиотекарь, когда приезжал в Любец, увидел в музее натюрморт с загадочной надписью, а остальное все выдумал. Конечно, искать что-либо очень интересно, но искать то, что вообще не существует?..

— А по-моему, существует! — вдруг пискнула на весь зал Соня, испугалась своего писка и прижалась ко мне, словно искала защиты.

— А почему ты, девочка, так в этом уверена? — По строгому лицу Номера Третьего скользнула улыбка.

Все посмотрели на Соню. Как она покраснела! Казалось, кровь сейчас брызнет из ее щек.

— Ну, отвечай.

Но Соня позорно молчала. Все расхохотались.

— А где тот альбом? — Галя подняла свои большие оленьи глаза. — Можно его посмотреть?

— Видишь ли, девочка, в этом альбоме ничего нет интересного, — ответила директор, — детские неумелые картинки, и все.

— А нам очень хочется хоть одним глазком взглянуть на альбом девочки, которая жила больше ста лет назад, — настаивала Галя, умильно и вопросительно глядя на директора.

— Альбом хранится в нашем музее. Если хотите, попросите вам его показать… А теперь спокойной ночи. Я надеюсь, сегодня вы будете спать крепче и лучше, чем накануне, — сказала Номер Третий, красноречиво подчеркивая слова «сегодня» и «накануне».

Она пристально посмотрела на меня и на Магдалину Харитоновну, встала и, высоко подняв свою седую голову, медленно выплыла из зала.

У меня от страха даже язык прилип к гортани. Уже давно погасили свет, а я еще долго ворочался с боку на бок, пока не заснул.

— Скорей, скорей вставайте! — весело кричал Володя в шесть утра. Он был неузнаваемо возбужден. Куда девался его вечно надутый индюшиный вид. — Номер Первый уже пошел в музей! Фотокарточки получились — во!

Кутерьма поднялась невероятная. Кто натягивал шаровары, кто искал тапочки. Мы кое-как умылись, без завтрака побежали в кремль и поспели как раз вовремя: Номер Первый вместе с крохотным высохшим старичком сторожем силился открыть тяжелый висячий замок на двери картинной галереи.

Опять, как накануне, множество пар ног затопало по лестнице. Большой зал. Промелькнули те же портреты надутых вельмож в париках и камзолах. Зал поменьше. Вот знакомый натюрморт. Номер первый приложил к картине фотографию. Увы, мы тут же убедились — кинжал «марсианки» был совсем не тот: рукоятка его оказалась и толще и массивнее и рубин сидел несколько ближе к лезвию.

Рассеянно проглядел я картинную галерею и так же рассеянно вышел во двор кремля. Там столпились все туристы — насупленные, недовольные… И понятно: ведь сегодня мы должны двинуться в обратный путь. Наши продукты кончились, денег осталось только-только на самые дешевые блюда в чайной. Мы все отлично понимали, что наш поход не удался. Правда, мы увидели старинный кремль, познакомились с изыскателями, полазили по старым каменоломням, собрали кое-какие геологические образцы, но… каждый из нас прекрасно понимал, что все это было не то…

— Теперь остается пожелать вам счастливенько добраться домой. — Номер Первый печально пошевелил бровями. — Верно, соскучились по мамашам и папашам да по своим подушечкам? Шарил я, шарил в архиве и ничего путного не нашарил. Нет золота, одна пустая порода. Никаких следов, ни одного намека ни на портрет, ни на имя художника.

Я передал чудаковатому старичку свой московский адрес и пригласил, когда он приедет в Москву, непременно остановиться у меня на квартире.

— Давненько мечтаю на новый университет глянуть, да на Московский Кремль посмотреть, да на метро покататься. Спасибо, спасибо, приеду.

– А вы нам на прощание не покажете альбом бедной девочки? — вздохнула Галя.

Номер Первый вместе со сторожем отпер тяжелый, огромный замок главного здания музея и вынес нам завернутую в газету книжищу размером с небольшой чемодан.

Условились, что мы будем дожидаться прихода Номера Второго, чтобы продолжить прерванный третьего дня осмотр музея, и отдадим заведующему книгу.

— А вас, ребятишки, я, верно, никогда не увижу. Я хотел на прощание сказать вам несколько слов. — Он сложил на животике пухлые ручки и начал: — В вас, дорогие мои, я подметил маленькие, но хорошие искорки настоящих изыскателей. Пусть эти искорки в будущем загорятся, как старинный хрусталь. На изыскательском пути вам встретятся всякие неудачи. Вот как сейчас… С портретом, видно, ничего не вышло, но не огорчайтесь, другое ищите. Вокруг нас, и в жизни и в природе, столько прекрасного, столько любопытного, столько неизвестного — можно всю жизнь искать и находить и вновь отыскивать и открывать. Ищите, наблюдайте, прислушивайтесь. Родине пригодятся ваши находки. А теперь прощайте.

Номер Первый пожал по очереди всем ребятам руки, кое-кого погладил по голове, потом резко повернулся и побрел к воротам кремля.

Все провожали его долгим, немного грустным взглядом…

Витя Большой первый прервал молчание:

— А теперь начнем исследовать этот альбом.

Мальчики бесцеремонно отстранили девочек. Тщательно осмотрели и ощупали темно-синий бархатный, тисненный золотом переплет, а страницы перелистали за две минуты.

— Такая же чепуха, как в альбомах наших девчонок! — самоуверенно заявил Витя Большой.

Альбом перешел в руки девочек. Они уселись на траве, расстелили рядышком несколько носовых платков, на платки положили альбом; мы, взрослые, присоединились к их кружку. Девочки смотрели альбом очень медленно, внимательно переворачивая каждую страницу, восклицали и ахали.

Попадались нам стихотворения, переписанные круглым детским почерком. Стихи мы хорошо знали, а подписи были с непривычным прибавлением: «господин Жуковский», «господин Пушкин», «господин Кольцов».

На иных страницах мы увидели картинки. Вот тоненькой кисточкой акварелью не очень умелая рука нарисовала кудрявого мальчика в голубой шелковой рубашке, серебряная каемка проходила по косому вороту и по рукавам; серебряная, похожая на бубенчик пуговка застегивала ворот у плеча. Под картинкой было написано: «Мой братец Сашенька пяти лет». Не верилось, что этот хорошенький мальчик превратился в лохматого нищего старика.

На следующей странице была нарисована девочка с длинной косой, в смешной широченной юбке, из-под которой торчали длинные кружевные панталончики. А внизу была надпись: «Мне сегодня исполнилось четырнадцать лет».

Далее пошли аккуратно раскрашенные цветочки, бабочки, парусная лодка на ярко-желтом берегу темно-синего моря, собачка, похожая на овечку, и овечка, похожая на собачку.

Меж страниц были вложены засушенные растения. За сто с лишним лет они потеряли свои природные краски. Цветы и листья, бурые и желтые, частью выкрошились, но по очертаниям цветов, по формам листьев мы угадали фиалку, ландыш, лютик, анютины глазки и многие другие.

На последней странице мы увидели картинку-акварель, нарисованную на отдельном листке и позднее вклеенную в альбом.

Рисунок этот совсем не был похож на остальную неумелую детскую мазню. Он изображал ту самую угловую кремлевскую башню, в которую залезал Витя Перец.

Художник нарисовал очень живо солнечные блики на белом камне стен, кучевые облака на темной лазури неба, старые ветлы сбоку. Под картинкой стояли три буквы: «Я Н. П.».

— Что значат эти буквы? — задумалась Магдалина Харитоновна.

— Очевидно, какой-нибудь знакомый Яков Николаевич Петушков или Пирожков нарисовал и подарил, — заметил я.

— Смотрите, смотрите! — воскликнула Люся. — У буквы «Я» нет точки! Это… «Я не подписался…»

— …или: «Я не подпишусь», — подхватила Галя.

— Ребята, вы понимаете, понимаете, где есть похожая надпись? — на весь кремль крикнула Люся. — Значит, Ирина Загвоздецкая хорошо знала художника, написавшего натюрморт, раз он подарил ей эту картинку!

— И значит, он мог написать ее портрет. Правда, правда, мог? — тормошила меня Галя.

И снова головы девочек сдвинулись одна к другой.

Услышав восклицания и крики, мальчики, которые до этого с интересом разглядывали грачиные гнезда на березовых макушках, теперь подошли к нам, но пробраться к альбому не смогли — все места были заняты.

Девятнадцать пар глаз, считая и нас, взрослых, глядели на картинку.

— Еще какие-то буквы! — закричала Соня.

Под крышей изображенной на рисунке башни шел затейливый поясок резьбы по белому камню. Художник очень хорошо передал эту тонкую выдумку древнего строителя. На пояске среди треугольников и шашечек Соня разглядела запрятанные буквы.

— «И», «Щ», «И»!

— Где, где? — Люся нагнулась к самому альбому.

— Правда, «ищи». Дальше «3», «Д», дальше еще какая-то смешная буква.

— Погодите, дайте мне поглядеть. — Магдалина Харитоновна просунула свой, похожий на клин, подбородок меж двух голов девочек и воскликнула: — Да ведь это прежняя буква «ять», теперь «Е»! Ну конечно! «Ищи здьсь».

— Где здесь? — От страшного волнения Люся даже слегка побледнела. — А после мягкого знака еще крестик! — закричала она.

— Где здесь? Где крестик? — отчаянно спрашивал я. Меня оттеснили, я ничего не видел.

— Девчонки, пустите! — требовал Витя Большой.

— Нет, нет! — кричали девочки. — То говорили: альбом — чепуха, то — пустите!

Одна Галя уступила место обоим своим дядюшкам, и те протиснули черные головы откуда-то снизу к самому альбому. Но тут случилось самое возмутительное безобразие: раздался ужасающий визг, все девочки и Люся завизжали так, точно их ошпарили.

Витя Перец как-то ухитрился незаметно просунуть руку в самую середину кучи малы и дернул за уголок картинки. Картинка сразу отклеилась, и он помчался со своим трофеем в угол двора. Все бросились за ним.

Витя Большой его догнал, вырвал картинку и тут же посмотрел ее на свет.

— Нашел! — вдруг дико закричал он и отдал нам листок. Дрожащими руками по очереди мы рассматривали картинку на свет.

Это было настоящее открытие! На оборотной стороне листка был нарисован второй маленький крестик. Если смотреть на свет, этот крестик приходился как раз на середину башни. Он был нарисован ниже верхней бойницы, на расстоянии, примерно равном длине окна.

Забыв об альбоме, мы устремились к кремлевским воротам. Бежали во весь дух, как на соревнованиях. Скорее, скорее к башне!

— Вот! — вскричал Витя Большой, указывая на окно башни.

Это окошко находилось на целый этаж выше, чем то, в которое ночью залезал Витя Перец.

— Как же туда забраться? — недоумевал я.

А мальчишки во главе с Витей Большим один за другим уже хватались за камни прилегающей к башне полуразвалившейся кремлевской стены и карабкались к верхней бойнице.

Бедная Магдалина Харитоновна подбежала, когда все они уже находились на недосягаемой высоте. Ей оставалось только простонать, махнуть рукой и отойти в сторону.

— Смотрите все! — закричал сверху Витя Большой.

Ему удалось подобраться к самой бойнице. Держась одной рукой за оконную решетку, он повис в воздухе, а другой рукой схватился за камень и попробовал его раскачать.

Мы снизу очень хорошо видели, что все камни были плотно скреплены между собой известковым раствором, а этот шатался. Ясно обозначилась трещина, обрисовавшая квадрат вокруг него. Да, камень при нажиме рукой шатался, но не поддавался.

Витя Большой понял, что голой рукой ничего не сумеет сделать с камнем. Он подтянулся и в раздумье сел на подоконник бойницы, свесив ноги.

От кремлевской стены вниз по горе шел вытоптанный скотиной, сгоревший на солнце городской выгон. Ближайшие дома отстояли на двести шагов.

— Походим по всем дворам — наверное, где-нибудь нам дадут ломик или топорик, — посоветовал я.

— Бежим к Номеру Первому, — предложил чинно стоявший внизу Володя. — У него все инструменты.

— Нет, нет, мы должны сами, — упрямо твердила Люся.

— Понятно, сами! — крикнул сверху Витя Большой.

Он продолжал сидеть на подоконнике, болтая ногами.

Магдалина Харитоновна, убедившись, что никакой непосредственной опасности нет, несколько успокоилась и подошла к нам.

— Дети, взгляните, какая здесь надпись. — Она словно окатила нас холодной водой, указав на металлическую доску, прибитую к башне.

На доске были выбиты слова: «Памятник архитектуры, охраняется государством. Повреждение здания карается законом».

— И ничего мы повреждать не будем. Они, когда доску прибили, стену испортили, а мы камень вынем на минутку и обратно вложим, — убедила нас Люся.

— Мы проводим археологические изыскания, — важно объявил Витя Большой.

— Чем же поддеть камень? Какую-нибудь завалящую железную палочку? — Люсины глаза остановились на белой сверхравнодушной козе, привязанной невдалеке к деревянному колышку и спокойно щипавшей травку.

Оба близнеца наперегонки побежали к козе. Один схватил ее за веревку, другой выдернул колышек. С козой и с колышком они устремились обратно. Обезумевшая коза вырывалась, шарахалась, но ее держали крепко.

Витя Большой поймал брошенный ему колышек и тотчас подсунул заостренный конец его под камень, нажал рукой, стараясь поддеть, и сломал колышек.

— Караул! Караул! — Из-под горы, пыхтя и отдуваясь, выскочила растрепанная, потная, красная старушенция. — Украли козу! Сейчас же в милицию!

Она схватила первую попавшуюся руку. Это была тоненькая рука испуганной Гали.

— Я у своей бабушки даже варенье никогда не таскаю! — в слезах крикнула Галя.

— Оставьте руку! Отойдите! — Оба близнеца угрожающе придвинулись вплотную к старухе.

— Гражданка, мы не хотели, не хотели красть вашу козу! Нам колышек нужен. Тут клад… Поймите, клад спрятан! — убеждала Люся.

— Где клад? — совсем другим голосом деловито спросила старуха.

Люся показала на верх башни.

Старуха не знала, правда ли там клад или над ней смеются.

— Баловство! — проворчала она, оттащила козу в сторону и издали стала наблюдать за нами.

Так чем же поддеть камень?

В эту минуту из-за угла показалась «марсианка» в ярко-синих шароварах и темных очках, с громадной сумкой на бокy.

В руке она несла сложенный великанский зонтик, похожий на рыцарский меч. Справа и слева от нее, с ящиками за спиной, с рейками на плечах, как два оруженосца с копьями, шагали два рослых помощника.

— Помогите! Помогите! — закричали мы, всей толпой окружили «марсианку» и стали ее просить, умолять, взывали к ее доброте, сознательности, благородству и уж не помню, к чему еще.

«Марсианка» сперва решительно отказывалась. Она спешит, опаздывает на работу… но в конце концов из наших бессвязных восклицаний до нее дошло: за камнем таилось нечто исключительно интересное.

Природное девичье любопытство победило служебный долг.

— Покурите пока, — кивнула она своим спутникам, расстегнула сумку, вынула кинжал и отдала его нам.

По цепочке передали мы кинжал Вите Большому.

— Эй, ты! Смотри не сломай! — крикнула «марсианка».

Витя откинулся и повис вниз головой, держась переплетенными ногами за решетку бойницы. Теперь, по крайней мере, у него были свободны обе руки. Он засунул кинжал в щелку над камнем. Мы стояли молча, разинув рты, и глядели вверх.

Витя нажал на рукоятку. Щелка увеличилась, камень чуточку сдвинулся с места. Посыпалась известка.

Нам было великолепно видно, в какой невероятной позе приходилось работать Вите Большому.

— Так! Еще раз! Еще! Давай с этой стороны.

Майка на спине акробата вся намокла. Витя запустил кинжал сбоку, камень еще подвинулся вперед.

— Берегись! — закричал Витя.

Мы отбежали. Еще одно движение кинжалом — и камень с шумом упал на траву, вслед за камнем Витя кинул кинжал. На месте камня в стене башни теперь зияло темное отверстие.

— Виктор, осторожней! — закричал я.

Я где-то читал: когда археологи раскапывают курган и добираются до скелета, они стараются не дышать и с величайшим трепетом пинцетиками и кисточками отделяют слой за слоем, чуть ли не губами сдувают древнюю пыль…

Но уже было поздно. Витина рука тут же залезла в отверстие, небольшой длинный сверток материи вывалился на землю. Все набросились на сверток, полуистлевшее полотно тут же варварски разодрали на куски.

Победный клич индийского племени могикан разом вырвался из глоток изыскателей. Оба близнеца подняли руки. Один близнец держал кинжал «марсианки», а в руках у другого был… тоже кинжал.

— Дай! — истошно завопила Люся.

Она сорвала с головы платок и, не жалея его, протерла второй кинжал. И алый рубин на рукоятке при свете солнца засверкал, как вино в бокале.

Никто не сомневался — кинжал был настоящий, подлинный, тот самый…

Мальчики вырывали его друг у друга, гладили, дули на лезвие, пробовали пальцем остроту, девочки любовались завитками узора на серебре рукояти. Галя даже поцеловала рубин.

— Пошли хвастаться перед Номером Первым! — торжествовал Витя Большой, отирая пот со лба.

— Вот это подарок Любецкому музею! — воскликнула Люся.

«Марсианка» отозвала меня в сторону.

— Вы будете дарить такую красоту музею? — смущенным шепотом спросила она.

— Несомненно.

— Отдайте тогда и мой. А то я хотела поступить, как несознательная дуреха. — Она протянула мне свой кинжал, быстро повернулась и ушла с обоими оруженосцами.

— Смотрите! Смотрите! — взвизгнули и Соня и Галя.

На траве лежал маленький незапечатанный пожелтевший конвертик, очевидно незаметно выпавший из полотняного свертка. Все подбежали к новой находке.

— Не трогайте! — закричала Люся.

К счастью, никто не решился взять конвертик в руки.

Я подсунул под него записную книжку, поднял, мизинцем осторожненько перевернул… На нем не было никакой надписи. Я попридержал конвертик за уголок, а Люся двумя пальцами попыталась постепенно вытащить из него письмо. Наконец листок бумаги очутился в ее руках, она развернула его. Что-то было написано мелко-мелко, но буквы от сырости все слились, мы не смогли разобрать ничего; вместо слов мы видели только ровные расплывающиеся темные ряды полосок.

— Идемте обратно в музей. Верно, Номер Второй уже пришел! — скомандовала Люся. — А ты, — кивнула она Володе, — давай к Номеру Первому! Тащи его в кремль!

Мы побежали. Угрюмая старуха, держа козу на веревочке, провожала нас подозрительным взглядом.

Номер Второй, сердитый и чем-то недовольный, сидел за столом. Но, когда мы выложили перед ним наши трофеи, он снял очки, широко открыл глаза и еще шире разинул рот. Он молчал, но даже его густые брови и моржовые усы улыбались.

Прискакал Номер Первый. Очевидно, при его толщине бежать ему было очень трудно: он пыхтел, как паровоз.

— Где? Где? — Он увидел кинжал и взял его в руки.

Только рыболов, поймавший на удочку пудового сома, только охотник, хлопнувший дуплетом пару уток, могут так наслаждаться, как наслаждался Номер Первый, созерцая кинжал, рассматривая в лупу мельчайшие завитки червленой резьбы на рукояти. Морщинки двигались по его лбу, по щекам, возле рта.

— Да, детки, вы нашли не песчинку золота, а настоящий самородок! — захлебываясь от избытка чувств, сказал он и взял кинжал «марсианки». — Ну, этот похуже, конечно, и с браком. А молодец девица! Видно, совесть заговорила — отдала.

— Расскажите все по порядку, — деловито поправляя очки, произнес Номер Второй.

Люся, заикаясь и путаясь, пересказала все, начиная с недостающей точки у буквы «Я».

— Как это просто! И как гениально! — Номер Первый наклонился над альбомом, наставил маленькую лупу. — Вот же буквы: «Ищи здьсь». — Он ухватился за плечо Номера Второго. — А мы с тобой — трухлявые маслята! — самое интересное и прозевали. Никогда я не думал, что в альбоме маленькой девочки может быть спрятана такая тайна. Да мы этот альбом и за исторический документ не считали. А ребятишки за пять минут разглядели все. Кто же первый?

— Никто не первый, все, все! — кричали ребята.

— Весь наш отряд принимал участие! — радостно объявила Магдалина Харитоновна. Она явно намекала, что и сама лично была деятельной разгадчицей тайны кремлевской башни.

— Вот только одно нехорошо, — к Номеру Второму вернулся его сварливый тон, — что же это вы ценный альбом да на траве бросили? Разве изыскатели так делают?

— Ладно, ладно! Лучше обрати внимание на письмо, — перебил его Номер Первый. — Ведь ничегошеньки не поймешь! Что же делать-то? Вон у Жюля Верна, когда отправились искать капитана Гранта, хоть половину слов разобрали.

— А я знаю! Я знаю! — Витя Перец принялся неистово прыгать на одной ноге. Даже оба кинжала задребезжали на столе. — Поможет капитан. Когда милиционеры шпионов ловят, они самые непонятные бумажки читают. В керосин, что ли, опускают.

— Сказал тоже — в керосин! Употребляют сложный химический раствор, — снисходительно объяснил Витя Большой.

— Действительно! — подтвердил Номер Второй. — Капитан весьма любезно обещал нам помочь. У них там, кажется, любую тайну берутся разгадать. Идемте.

— А как же камень обратно не вложили в башню, — вспомнил Витя Большой.

Словом, в милицию пошли не все: те мальчики, которые уже там побывали, отправились вставлять камень на место.

…Мы ввалились в кабинет капитана.

Капитан, чуть снисходительно улыбаясь, сказал, что он завтра едет в Москву, взял письмо и обещал передать его для расшифровки в Московский научно-исследовательский институт судебной экспертизы.