Когда вспоминаешь Смирнова-Сокольского, то не знаешь какого «предпочесть». Артист. Автор-фельетонист. Писатель. Книголюб-библиограф. Режиссер-сценарист больших эстрадных обозрений. Общественный деятель. Человек – во всем своеобразии и силе неповторимой личности. И все это неотделимо друг от друга.
Не существует артиста Смирнова-Сокольского без авторства его фельетонов. Нет сатирика-фельетониста без его статей о старой русской книге (а за статьями – и целой серии научно-литературоведческих книг). Нет Сокольского-книжника без страстных споров о путях эстрадного искусства.
Хотелось бы, чтоб эти несовершенные наброски помогли увидеть живого Сокольского.
Уже более полувека отделяет меня от первых встреч с Николаем Павловичем. 1922 год. Ростов-на-Дону. Двадцатичетырехлетний, не очень образованный парень. Но было в нем одно поразительное, бросающееся в глаза свойство – гражданственность. Желание идти в ногу со временем. Все его тогдашние выступления (а он был в ту пору просто автором-куплетистом) были только «за Советскую власть», и нам, южанам еще не остывшим от беззастенчивой агитации Деникиных. Врангелей и прочих белогвардейских временщиков, все это было как удивительный свежий ветер.
Он был истинным энтузиастом искусства эстрады и сражался за него до последних дней жизни. Был предприимчив изобретателен, вынослив, терпелив.
Ругали в ту пору эстраду все, кому не лень. Многие смотрели на нее свысока как на искусство второго сорта Да и сейчас, что греха таить, есть люди, которые не прочь похлопать покровительственно эстрадника по плечу. Сокольский был неутомим, отвоевывая для эстрады достойное, равноправное положение в семье других искусств.
Резко и зло издевался он над теми, кто не «признавал» эстраду, что отнюдь не облегчало его жизнь.
В становлении характера этого беспредельно энергичного человека и артиста не последнюю роль сыграли неподдельная человечность, повышенная чувствительность ко всему что оскорбляет достоинство человека.
Сорок лет на моих глазах сражался, негодовал, радовался, грустил этот удивительно щедрый душевно, хотя и очень резкий, человек.
Как автор фельетонов, куплетов, рассказов, он всячески старался увидеть глубинные процессы жизни. Интересовало его – и в молодые и в более поздние годы, и так до последних дней, – решительно все, что творилось на свете, – от мала до велика, и за рубежом и у нас, в самых «глубинках». Нигде и ни в чем не хотел он оставаться сторонним наблюдателем, просто зрителем и всячески стремился быть активным, действенным участником великой стройки и преобразования родной страны.
Сам он вышел из низов народных. Общее образование у него оборвалось на последних классах коммерческого училища, но зато была всепоглощающая тяга к знаниям, напористость, пытливость, изумлявшая всех страсть к чтению, самообразованию
Кое-кто называл Сокольского «взбалмошным»; я же видела, что удивлявшие многих его поступки шли от вечной неуспокоенности его артистической натуры.
Сокольский вечно экспериментировал… То появлялся в нашей комнате какой-то фантастический киноаппарат фирмы «Кинокс». И этот полуразрушенный любительский киноаппарат (других в ту пору еще не было!) навел его на мысль сделать фельетоны по принципу киномонтажа. Так появились кинопамфлеты: «Кругом шестнадцать», «Доклад Керенского», «Разговор с Христофором Колумбом» и т. д.
А то какое-то время наша комната (жили мы в ту пору в общежитии Мюзик-холла – на месте нынешнего Театра сатиры) была опутана проводами: тогда еще только начиналось увлечение радиоприемниками. В результате возник замысел фельетона, в котором «партнером» артиста должно было явиться радио. И негодовали же мы из-за того, что этот «могучий» аппарат еще как-то работал, когда мы были с ним одни, но стоило появиться постороннему, как сооружение это, кроме треска и хрипа, никаких других звуков не издавало! Так от радиофельетона и пришлось отказаться.
Работал (это его выражение) свои фельетоны Сокольский долго и кропотливо. Вот задуман фельетон на определенную тему. Нужны примеры (Сокольский называл примеры эти «мясом», которым должен обрасти фельетон). Начинался их розыск, придумки. Газеты и журналы, которые выписывались и читались им в огромном количестве, помогали выяснить, что же волнует не только москвичей, но и тех, кто живет на далекой периферии.
Работая над очередным фельетоном, Николай Павлович часто и подолгу бывал на заводах, фабриках, предприятиях, подхватывал там темы, острые словца, ходячие выражения, вносил потом их в текст. Многое давало ему такое общение. И радостно блестели глаза, когда рассказывал, как что-то неожиданно узнанное и услышанное поворачивало тему фельетона, ставило его «с головы на ноги», делало по-новому насыщенным, острым, сочным.
Казалось, что фельетон готов – с массой правок и поправок, но готов. И тогда-то и начинались муки его друзей, которых он буквально изводил, заставляя по нескольку раз прослушивать написанное, вникать, критиковать, оспаривать и т. д. Тут начинались приглашения и «на рюмку водки» и «на стакан чаю» – в общем, кто на что горазд.
Как правило, начиналась встреча с чтения нового фельетона, разговор затягивался, и ужин приходилось заново разогревать по нескольку раз.
Работался фельетон буквально до премьеры. После же премьеры Сокольский снова садился за правку и, прислушиваясь каждый вечер к залу, что-то сокращал, а что-то добавлял. Не помню притом случая, чтобы он был вполне удовлетворен своими фельетонами.
За свою большую жизнь он знал и радости творчества, сладость побед и муки неудач, горечь поражений. Как ни трудно признаться самому себе в неудаче, еще труднее – отбросить плод большой работы «за здорово живешь». И все же, если новый фельетон не удовлетворял его ни как автора, ни как исполнителя, он хоть и с болью, но перечеркивал написанное и заученное и «сдавал в архив».
Над ним подтрунивали по этому поводу, но там, где речь шла о качестве репертуара, о репутации артиста, Сокольский был неумолим.
И в своих выступлениях и в личных разговорах и спорах по вопросам о судьбах разговорного жанра Сокольский огромное значение придавал авторской инициативе артиста-фельетониста. Одно дело – чтение заученного текста, написанного посторонним автором, другое – создание собственного фельетона, проведение самим актером всей работы от сбора фактов и определения темы «на корню» до словесной обработки. Острое слово было его подлинным оружием. Многие из выражений, впервые прозвучавших в его фельетонах, стали крылатыми словами. Помню, как неподдельно, по-детски счастлив был Сокольский, когда одна из таких его шуток была повторена с трибуны съезда комсомола А. В. Косаревым.
Человек веселый, жизнелюбивый, остроумный, он за словом в карман не лез. Это сказывалось и в неожиданных импровизациях во время его эстрадных выступлений. Как-то подвыпивший гражданин в публике мешал выступающим своими неуместными репликами.
Сокольский и говорит ему:
– Гражданин, вы мешаете!
– Кому мешаю, вам?
– Да не мне! Зачем вы дома мешаете водку с пивом?…
Сконфуженный бузотер под смех зрительного зала быстро ретировался.
Ведя концерт, Николай Павлович однажды чуть сам не попал впросак, объявив тогда еще очень молодого и мало кому известного Якова Флиера – скрипачом.
За кулисами Флиер выразил ему свое недоумение. Сокольский тотчас же вылетел на эстраду.
– Яков Флиер забыл дома скрипку и будет играть на рояле, что гораздо труднее…
Публика искренне веселилась, посчитав это каламбуром Сокольского.
На эстраде Николаю Павловичу до всего было дело. Он никогда не бездействовал. Помню, кто-то предложил соединить ансамбли терских и кубанских казаков в один ансамбль. Сокольский отбрил:
– Что вы, что вы, это не удалось даже Деникину…
Иные ворчали на него: он был дотошен. Но за ум, за эрудицию прощали многое.
Продвинуть не только самого себя, бороться не только за свой собственный успех (это – своим чередом!), но за успех эстрадного искусства в целом – всегда было его заботой, заботой, кстати сказать, свойственной далеко не всем мастерам эстрады.
Этой заботой была воодушевлена его неуемная работа и во Всесоюзной студии эстрадного искусства и в первом московском Театре эстрады, открытых в результате его настойчивой, крушившей все преграды инициативы и по праву им возглавленных. Памятью об этом остаются и многочисленные выступления его в прессе. Пользуясь любым предлогом, он много выступает и на всевозможных совещаниях и в печати по коренным вопросам эстрадной жизни и творчества. Спорит, доказывает, негодует, «пробивает».
Только тот, кто слышал его с трибуны или с эстрады, видел в кругу друзей, пользовался его советами, беседовал с ним лично, может до конца оценить своеобразие его личности.
Скажи мне, кто твои друзья, – и я скажу, кто ты…
Жили мы в счастливое, бурное время творческой молодости и мудрой зрелости больших советских писателей, художников, поэтов. С некоторыми были просто знакомы, с другими – дружны.
Алексей Николаевич Толстой, когда писал своего «Петра», подолгу, часто бывал в нашем доме и пользовался для своей работы «Петровскими книгами» библиотеки Сокольского. Бывали здесь и великолепный, ироничный Зощенко, большой поклонник Сокольского-фельетониста, и дорогой Михаил Кольцов, пропагандировавший Сокольского в журнале «Огонек», и Федор Гладков, и Юрий Олеша, и Валентин Петрович Катаев (тогда еще – просто Валя), и многие, многие другие.
О круге собеседников и друзей Сокольского, тех людей, общение с которыми было ему особенно дорого, в какой-то мере могут напомнить стоящие на полках его библиотеки десятки книг, подаренных ему писателями, артистами, художниками, критиками, общественными деятелями, «бывалыми людьми».
Приведу, к примеру, хотя бы несколько дарственных надписей на этих книгах, сохранивших тепло давних встреч с такими людьми.
«Николаю Павловичу Смирному-Сокольскому – первому читателю рукописи этой книги, с большой благодарностью за советы и помощь при ее окончательной доработке. Евгений Кузнецов. Ленинград. 2.VIII. 48».
«Русские народные гулянья» А. Я– Алексеева-Яковлева. Запись и обработка Евг. Кузнецова.
«Великому книголюбу Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому малая книга сия подносится автором с чувством искреннейшего уважения и солидарности. Ираклий Андроников. 1957 июля 10 дня, Нальчик».
«Рассказы литературоведа» Ираклия Андроникова.
«Коле Сокольскому, Д. Бедный. 13.IV – 31. Москва».
«О писательском труде» Д. Бедного.
«Дорогому Николаю Павловичу с великой любовью и безграничным уважением. А. Безыменский. 18.1 – 1949 г.» «Сатира и юмор» А. И. Безыменского.
«Юмористу – юморист. Остап Вишня. 15/1 – 30 г.» «Улыбки Вишни».
«Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому, известному в нашей стране книголюбу и артисту, вдохновлявшему нас на подвиги в дни Великой Отечественной войны 1941 – 45 гг. От бойца-севастопольца. Жидилов. 15 апреля 1961 г. Москва».
«Мы отстаивали Севастополь» Е. И. Жидилова.
«Дорогому сердечно любимому Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому на память о нашем вечере в кружке. М. Зощенко. 16/XI – 38».
«Рассказы» М. М. Зощенко.
«Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому с чувством большой, глубокой симпатии дарю эту книжку, очень робея и стесняясь, что это более чем скормное писательство приобщится к сокровищнице, достойной умного и талантливого ее обладателя». Р. Кармен. Май 1955 г.».
«Автомобиль пересекает пустыню» Романа Кармена.
«Среди Зиловых и Крыловых
Есть место и для Михалковых.
Смирнов-Сокольский! Друг поэтов!
Поставь на полку книжку эту!
С. Михалков. 5/V – 46».
«Басни» С. В. Михалкова.
«На добрую память Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому дружески от малого книжника и автора. 11 д. 1958».
«Дорога на океан» Л. М. Леонова.
Два издания «Василия Теркина» с авторскими надписями:
«Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому с глубоким уважением. А. Твардовский».
«Василий Теркин. Книга про бойца». Издательство газеты «Красноармейская правда». Действующая армия, Западный фронт, 1942 г.
И на одном из более поздних изданий:
«Замечательному артисту, книжнику и литератору – Н. П. Смирнову-Сокольскому – с глубоким уважением. А. Твардовский. 8.VIII.59. М.»*.
«Дорогому Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому, нашему самому хорошему собирателю книг и хорошему писателю, с глубоким уважением Виктор Шкловский. 28 ноября 1957 г.».
«За и против». В. Б. Шкловского.
«Дорогой Николай Павлович! Посылаю вам этот томик с чувством благодарности за Ваш подарок – за «Рассказы о книгах». Ваш С. Щипачев».
«Лирика» С. П. Щипачева.
«Николаю Павловичу Смирнову-Сокольскому – человеку, помогшему созданию этой книги и даже не знающему об этом. С приветом. Яхонтова-Попова. 10 фев. 1960 г.».
«Театр одного актера» Владимира Яхонтова.
И многие, многие другие.
Уже после кончины Н. П. Смирнова-Сокольского Александр Трифонович прислал мне только что вышедшую свою «Книгу лирики» с надписью. «С глубоким уважением к памяти Николая Павловича».
Книги с автографами по-прежнему бережно хранятся в его библиотеке.
Дружески относился к Николаю Павловичу В. В. Маяковский, с которым он встречался в доме у Н. Н. Асеева.
Нужно сказать, что в те времена имя Маяковского не сходило как со страниц журналов и газет, так и с подмостков театров и эстрады. Нередко упоминалось оно и в фельетонах Смирнова-Сокольского.
Однажды в доме у Асеева (дело было при мне) Маяковский не без иронии сказал Сокольскому:
– Вы, Сокольский, живете мной, как червь яблочком… Это, впрочем, никак не мешало их хорошим личным отношениям.
Встречи с Маяковским описаны в одной из глав «Рассказов о книгах».
Люди, страдающие отсутствием юмора, от него «отталкивались». Однажды его пригласили в гости к одному писателю. Николай Павлович удивленно спросил хозяина:
– Что это? На полках вашего книжного шкафа стоят только ваши сочинения?…
Нас потом долго не приглашали в этот дом…
Примиряло с ним недовольных только то обстоятельство, что сам он часто иронизировал и над собой и над своими чрезмерными увлечениями.
Особая, яркая и содержательная, страница в жизни Смирнова-Сокольского – и как артиста и как книжника – дружба с Демьяном Бедным.
Встречались они еще на фронтах гражданской войны, а подружились у прилавков букинистических магазинов и книжных развалов.
Демьян Бедный был великим знатоком, собирателем и любителем старой русской книги, почему-то всегда прятавшим эту любовь свою от всех, кроме таких же, как сам он, влюбленных в книгу людей.
Николая Павловича он нежно любил, вплоть до того, что одно время даже появлялся в таком же костюме, в каком Смирнов-Сокольский выступал на эстраде, – бархатная блуза и белый бант.
Любовь к книге особенно сдружила их. Демьян охотно пускал Сокольского в свою прославленную библиотеку, в любое время позволял Николаю Павловичу работать в ней. Очень немногие могут этим похвастать. Много помог он Сокольскому в собирании и распознании книг XVII–XVIII веков.
Уроки, преподанные Демьяном, были иногда жестокими, но именно он приохотил Николая Павловича к собиранию старинных книг, которыми теперь заполнена библиотека Сокольского.
В одном из рассказов, напечатанных в книге Смирнова-Сокольского «Рассказы о книгах», он называет Демьяна Бедного «рыцарем книга». Впоследствии Демьян говорил: «Ученик перерос учителя».
Николай Павлович часто советовался с Демьяном Бедным по поводу своих фельетонов, читал ему самые первые варианты, внимательно прислушивался к его критике. О характере их давних отношений может дать представление хотя бы надпись, сделанная Демьяном Бедным на одном из изданий его поэмы «Главая улица» «Капитану Н. П. Смирнову-Сокольскому. Марсовой Д. Бедный. 19.11 – 1930 г.». Это была добрая, настоящая дружба, которой Николай Павлович очень дорожил.
К слову сказать, Ефим Александрович был не только благодарным и взыскательным слушателем фельетонов Сокольского, но и настоятельно хотел, чтобы тот как автор-фельетонист принял непосредственное участие и в постановке одного из немногих произведений, написанных им для сцены.
В 1932 году в Московском мюзик-холле ставилось антирелигиозное обозрение Д. Бедного «Как 14-я дивизия в рай шла. Занимательное, дива и любопытства достойное, силою благочестия и убеждения исполненное и красноречием дышащее народное зрелище в трех священнодействиях, с музыкой, пением, танцами».
Демьян Бедный вместе с директором Центрального управления цирками, в ведении которого находился и Мюзик-холл, А. М. Данкманом попытался было привлечь Смирнова-Сокольского к этой работе. Памятью об этом осталось письмецо, обнаруженное в бумагах Николая Павловича:
«Упорный дружеским расположением к Вам Данкман считает, что в Дивизии заключительный пафосный монолог может быть подан достойным образом только Вами. Сие должно быть осуществлено после летнего перерыва, так как в оставшийся до 24 мая срок вряд ли Вы сумеете подобрать материал и составить фельетон, а я устал, чтобы еще заниматься Дивизией, и без того намусорившей в моей голове. Но все же я Вам помогу материалом и текстом в некоторых хотя бы местах.
Я действительно буду рад, если обнаружение возможности Вашего выступления в качестве уже прямо Сокольского, разъясняющего смысл спектакля, придется Вам по душе.
Привет!
Главнокомандующий Дивизией Д. Бедный».
Времени действительно оставалось в обрез, и предложение это осуществить не удалось.
Упоминание о дружбе с Демьяном Бедным естественно вызывает потребность рассказать немного подробнее о роли книги в жизни Сокольского. Недаром он говорил: «Полюбите книгу, и она, если захотите, перестроит вам жизнь. Да как можно жить без книги?…»
Как зародилась любовь его к книгам, к сожалению, не знаю. Знаю лишь, что сестра Николая Павловича служила продавщицей в книжной лавке и мальчишкой он там дневал и ночевал. Можно думать, что именно в этом книжном магазине, на Неглинной улице в Москве, и родился Сокольский-книголюб.
Как-то незаметно вошла в дом любовь к книгам. У всех она приходит по-разному, к кому в детстве, к кому в зрелом возрасте.
За сорок лет, прожитых под одной крышей с Сокольским, я редко видела его без книги в руках. Будь то обед или ужин, самолет или поезд, актерская уборная или курорт. Тут и литературоведческие труды, и фантастика, и приключения. Все это книги не только нашего века, но и давно прошедших времен.
День в нашем доме начинался летом в шесть утра, зимой – в семь. Чашка кофе. Газеты – и за работу, до завтрака. В пол день – часовой перерыв, и снова до четырех, не разгибая спины. Часто, если не было вечернего концерта, он работал до глубокой ночи.
Книги были его университетом. Внимательнейшее чтение художественной и политической литературы, кропотливое изучение трудов русских библиографов, постоянное общение с писателями, работниками печати, собирателями, букинистами – все это с годами углубляло и расширяло его знания и способствовало выработке вкуса как в работе над эстрадным фельетоном, так и по отношению к подлинным книжным ценностям. Хорошие книги и систематическое чтение отточили его мысль и сделали речь яркой и образной.
На заре далекой юности я встретилась в Ростове-на-Дону с приезжим куплетистом, а простилась в Москве с народным артистом РСФСР, членом ЦК профсоюза работников культуры, членом Ученого совета Библиотеки имени В. И. Ленина, членом Союза писателей, «патриархом советской эстрады», как его стали величать, признанным библиографом и пушкинистом…
Виктор Борисович Шкловский писал Сокольскому на подаренной своей книге «Чулков и Левшин»:
«Книги в своей трудной судьбе нуждаются в пристанище. Пускай они слетаются и отдыхают в библиотеке. Привет вам за то, что вы приютили, Николай Павлович, столько книг и так их любите.
Виктор Шкловский».
А в чем только не упрекали собиратели Сокольского! И в том, что он не читает книг своей библиотеки, а собирает их как «капитал» и что «почему-то» жаждет иметь классиков «только» в первых изданиях; и возникали и споры о книгах «нужных» и «не нужных», и т. д. и т. п. Кое-кто считал самой нужной книжку сберегательную, а Сокольский говорил: «У меня есть всякие книжки, кроме сберегательной!»
Да уж точно, при его аппетите к покупкам настоящих книг сберегательной у него и быть не могло! Все, все, что он заработал за свою жизнь, стоит на полках его библиотеки.
На моей памяти, как отбиваясь от нападок, он нередко цитировал любимого Анатоля Франса:
«Мне нечем гордиться, раз я извлекаю всю мою ученость из книг. Носильщик, который их носит ко мне на своей спине, перетаскал этой учености больше, чем я ношу в голове…»
Высоким примером страстной любви к книге был для него всегда безмерно почитаемый им Пушкин. Он нередко вспоминал фразу, промелькнувшую в письмах Пушкина к жене: «Что дети мои? Что мои книги?» А умирая, как бы повторил обращение смертельно раненного Пушкина к полкам с книгами: «Прощайте, друзья мои…»
Когда на Сокольского нападали за то, что он покупает автографы классиков, тратя на то огромные деньги, он опять-таки цитировал Пушкина, который в своем «Современнике» писал:
«Всякая строчка любимого писателя становится важной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради или записка портному об отсрочке платежа. Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов…»
Его коллекцию автографов русских классиков я передала в драгоценное собрание рукописей Всесоюзной библиотеки имени В. И. Ленина. Кроме двух автографов А. С. Пушкина. Оба эти автографа – «Подражание древним из Ксенофана Колофонского» и «Письмо к А. П. Керн» (на четырех страницах) мною в память Николая Павловича отданы в дар в Пушкинский дом в Ленинграде вскоре после его смерти. Оба эти автографа были впервые воспроизведены Сокольским в его «Рассказах о книгах».
Каждого подлинного собирателя характеризует своеобразная одержимость любимым делом, толкающая иной раз на самые неожиданные, не укладывающиеся в обычные нормы поступки или высказывания. В немалой мере это было свойственно и Сокольскому-книжнику.
В начале своей собирательской деятельности (дело было году в 1924-м в Ленинграде) он распустил слух по букинистам, артистам и просто знакомым, что ищет и хочет приобрести альманах «Звездочка». Альманах этот – декабристский – величайшая редкость и сохранился, кажется, всего лишь в двух экземплярах, имеющихся в государственных музеях. Он предлагал нашедшему этот альманах десять тысяч рублей – деньги по тем временам огромные. Десятки людей кинулись на поиски. Еще бы – такая сумма! Результаты были, конечно, плачевными.
Когда потом я спросила Николая Павловича, на что же он все-таки рассчитывал, предлагая такую огромную сумму, – он благодушно ответил:
– А я бы, как Фауст, заложил душу дьяволу, но деньги бы достал!
И, глядя на него, я ни минуты не сомневалась, что – достал бы!!!
Тридцатые годы. Тот же Ленинград. Промозглое, темное, осеннее утро. Примерно часов семь. Тащит меня на Лиговку. Накануне прослышал, что в каком-то из домов на этой улице живет сын М. Е. Салтыкова-Щедрина. В справочном бюро адреса не оказалось. Заходили в каждый дом, а улица измеряется километрами. Наконец где-то в самом конце Лиговки находим сына Щедрина. Вечером у Сокольского – ответственное выступление в концерте, мы промокли до нитки, но он обратно уже не идет, а летит! В руках – пятнадцать книжек с автографами Салтыкова-Щедрина!!! Это ли не счастье! И нельзя самой не быть счастливой, сорадуясь с ним.
Первый подарок мне – тогда еще девятнадцатилетней студентке – был от него не цветы, не конфеты – нет, книга. Маленькая, очаровательная книга в красном муаре с золотым тиснением под названием «Муравейник». На ней стояла римская Цифра I. С этим «Муравейником» (кстати, большой библиографической редкостью) связана забавная история. В Екатеринодаре (ныне Краснодар), куда мы отправились уже вдвоем, в тамошнем книжном магазине (а первое, куда он заходил, – в любом городе, едва приедет, – был книжный магазин) мы увидели тот же «Муравейник», но уже с римской цифрой III. Уверена, что в то время он и сам не знал, сколько же должно быть этих «Муравейников», Конечно, «Муравейник» III был тотчас приобретен. Далее гастроли по стране занесли его в Свердловск, где оказались купленными еще два номера этой книги. И наконец, в Ленинграде пришел к нему номер V.
Позже Сокольский выяснил, что все пять книжек шли из одного собрания, он даже узнал, кому они принадлежали в 1831 году, то есть в год своего издания.
Собиратели толковали, что это «перст указующий»: надо же, чтобы рассеянные по всей стране книги попали в одну библиотеку!
У Сокольского есть книга Селиванова под названием «Душа вещей». В ней говорится, что, мол, вещи приходят именно к какому-то определенному человеку, а не к кому-либо другому, и в этом, мол, и есть «душа вещей» – вещей, желающих быть именно у этого, а не у другого собирателя. Дело здесь, конечно же, не в каком-то мистическом предопределении, а совсем в ином. Сокольский был так «нацелен» на книги, так их разыскивал, что, естественно, они попадались ему чаще, чем другому собирателю, желавшему без особых хлопот купить готовенькое, собранное и выстраданное другим. «Душа» тут ни при чем.
Или такой случай. Собираемся мы на встречу Нового года. Сокольский настаивает на Доме кино, а я – на Центральном Доме работников искусств – там проще. К тому же у меня английский костюм, зачем же выделяться на фоне празднично одетых женщин?
Я уже забыла о разговоре, вдруг вопрос:
– Соня, у тебя есть цепочка?
Я ответила, что есть.
– Так вот, я тебе к этой цепочке прикреплю «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева 1790 года – и, поверь мне, не будет женщины, шикарнее тебя одетой!
И это не юмор, а вполне серьезное предложение!
Тысяча девятьсот сорок первый год. Война. На наш трехэтажный дом (а мы живем на верхнем, третьем этаже) 22 июля, в первую бомбежку, как раз над самой библиотекой падает несколько зажигалок. Возникающий пожар тушим сами. Отбой. Сокольский идет пройтись, успокоить нервы. Шутка ли – в одну ночь могло сгореть все, чему отданы лучшие помыслы жизни. Часов в одиннадцать дня возвращается, таща огромную связку книг. Я оторопела. Как! Ночью горели, а днем ты принес новую подтопку?!..
Сокольский смущенно лепетал:
– Пожалуйста, Соня, не волнуйся! Пойми, пойми, ведь эти книги неповторимы! Уж пусть все хорошее горит вместе!
После войны он не раз повторял:
– Советская Армия спасла и мою библиотеку.
В Москве я ежемесячно возила деньги каким-то старушкам, которые завещали ему книги с тем, чтобы он содержал их до их смерти!.. В Ленинграде он летал на пятые-шестые безлифтные этажи, торопясь на «свидание с книгой»…
Сохранилась его надпись на редчайшей из редких книг – «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, издания 1790 года:
«Пришла в библиотеку Ник. Пав. Смирнова-Сокольского 20 февраля 1946 года».
Видите даже как – пришла!!!
«Приходили» к нему книги, разумеется, далеко не случайно. В итоге долгих поисков им были собраны почти все прижизненные издания А. С. Пушкина. «По цепной реакции», как он говорил, пришло в библиотеку все окружение Пушкина – тут и Жуковский, и Баратынский, и Гоголь, и Крылов, и Дельвиг, и в чудесном виде издававшаяся Пушкиным и Дельвигом «Литературная газета», и Веневитинов, и Рылеев, и Кюхельбекер, и многие другие писатели пушкинской поры. Все книги в первых прижизненных изданиях.
Путем многолетней охоты за книгами собралась его библиотека, включающая и редчайшую коллекцию периодики XVIII и XIX веков, и богатейшее собрание альманахов и сборников, и великолепно подобранную «Пушкиниану» весело и увлеченно готовилась им книга «О прижизненных изданиях А. С. Пушкина», рукопись которой, отредактированную Н. С. Ашукиным, он успел сдать в издательство совсем незадолго до смерти. Издавали уже без него и подготовленный им к печати, а затем отредактированный Ю. А. Масановым капитальный труд «Русские литературные альманахи и сборники XVIII–XIX веков», в котором описано 1607 редчайших альманахов и сборников. Вышла книга в 1965 году, но до сих пор идут ко мне письма о важности и нужности этой работы. А это значит, что Сокольский живет и продолжает приносить пользу.
Он был не только собирателем и исследователем книг – он был еще и поэтом книги.
«Истинный книголюб, – говорил он, – интересуется не только I содержанием книги (кто спорит, что это на первом месте), но и I самой книгой, как она переплетена, как напечатана, как иллюстрирована. Книга – это оркестр, все инструменты в котором должны звучать гармонично, чтобы ни один не сфальшивил».
Вот почему он часто менял плохие экземпляры на лучшие. В его библиотеке много книг музейного вида и сохранности.
Часто задают вопрос: как же все-таки в его библиотеку приходили величайшие редкости, которыми пестрят ее полки?
Реже всего они шли к нему из магазинов (хотя и здесь бывали находки). В большинстве же случаев – это покупки у частных лиц, которые, расставаясь со своими книгами, стремились устроить их в хорошие руки. Букинисты также предпочитали отдать редкую книгу лично Сокольскому, чем «выбросить» ее на прилавок. Один из старейших и опытнейших букинистов, Иван Сергеевич Наумов, помогший Сокольскому приобрести немало редких книг, как-то сказал ему: «Почему я с удовольствием их уступаю вам? Да потому, что знаю, что попадут они не в «библиотеку-кладбище», где останутся неизвестными. Вы непременно когда-нибудь расскажете о них людям. Люди должны знать, что есть на свете такие книги…»
К сожалению, я знаю далеко не все имена и фамилии его друзей-букинистов – большинство их жило в Ленинграде, откуда, откровенно говоря, лучшая часть его библиотеки и приехала.
Ленинград Николай Павлович вообще считал своей второй родиной и выступал там по три-четыре месяца в году.
Как последний привет из Ленинграда, тамошние букинисты приехали его хоронить и привезли огромный венок, приобретенный ими на свои весьма скромные заработки. Низкий поклон им за память!
Николай Павлович не раз повторял, что на его книжных полках представлены все писатели – «от Тредиаковского до Маяковского». О богатствах библиотеки Сокольского может дать некоторое представление двухтомник «Моя библиотека», вышедший в 1969 году. История его такова. Разбирая литературное наследие Сокольского, я натолкнулась на обширнейшую картотеку описанных и проаннотированных им книг своей библиотеки. На каждую книгу он как бы заводил «личное дело», внося туда добытые путем тщательнейших разысканий сведения и об авторе и его судьбе, об иллюстраторе, об истории издания и о том, как книга эта «пришла» в его библиотеку. Под его пером простые аннотации превращались в живые рассказы о книгах. Сам он как-то сказал:
– Мой план – пять тысяч таких рассказов. Три тысячи я уже сделал, работы еще года на два.
К сожалению, этих двух необходимых лет судьба ему не пожаловала.
Мысль же об описании библиотек советских собирателей его волновала давно. Еще в 1957 году он писал в одной из статей, напечатанной в журнале «В мире книг»:
«Давно наступило время выпустить, например, описание замечательной библиотеки ленинградского профессора В. А. Десницкого с подробностями о собраных им книгах. Такого описания заслуживает изумительное собрание русских поэтов И. Н. Розанова, московского профессора. А разве мало интересного могли бы рассказать о своих книжных собраниях писатели Леонид Леонов, Владимир Лидин, Виктор Шкловский? Убежден, что советская библиография, работники библиотек и книготорговцы получили бы от подобных «описаний» пользы не меньше, чем от ряда «строго научных» библиографических пособий. Самое же главное, такие «описания» способствовали бы развитию любви и внимания к книге советских читателей. А это едва ли не одна из важнейших задач советской библиографии».
Конечно же, он мечтал издать описание своей библиотеки и не раз об этом говорил.
Хорошие люди поддержали меня в желании издать двухтомник «Моя библиотека» Н. П. Смирнова-Сокольского. Был собран большой коллектив библиографов: Е. И. Кацоржак, З. А. Покровская, Л. Н. Плюшкин, В. И. Безъязычный; возглавил этот коллектив известный библиограф И. М. Кауфман. Проверяли каждую описанную и не описанную Сокольским книгу «де визо».
Двухтомник готовился ими шесть лет, а сам Николай Павлович подготавливал до этого его более трех десятилетий. Такие книги быстро не делаются.
В двухтомнике «Моя библиотека» – сто три печатных листа, более трехсот иллюстраций, цветные вкладки. Книга великолепно отпечатана в типографии «Красный пролетарий». И все же полностью вместить все аннотации, которые успел подготовить Сокольский для каталога, даже такое обширное издание не смогло!
Двухтомник уже вышел, но обнаруживаются все новые и новые «заготовки» к так и оставшимся недописанными «Рассказам о книгах».
Он сумел еще раз поразить меня, когда при разборке литературного его архива, при просмотре черновых набросков эстрадных фельетонов я то и дело встречала на оборотной стороне этих страниц описание какого-либо альманаха или сведения о книге, которую он, очевидно, аннотировал для будущего каталога. Причем это не просто случайная запись – это система мышления, привычка думать одновременно как об эстрадном фельетоне, так и о книгах.
Этой своей книжной профессией он занимался не от случая к случаю, а серьезно и, так же как эстрадой, – профессионально.
В первые годы собирательства его можно было надуть, подсунуть дефектный экземпляр или без должного количества иллюстраций. Позже он сам давал советы своим товарищам купить или не покупать книгу, дорого это или дешево. А в молодости его здорово обманывали, подсовывая ему так называемых «наполеонов», то есть фальшивые автографы, которые нельзя было показать специалистам, – засмеют!
Но ничто не могло его разочаровать. В ответ на все обманы и надувательства он еще усерднее и внимательнее засаживался за изучение библиографии.
Мне и до сих пор кажется удивительным это противоестественное, казалось бы, соединение: библиография и… эстрада.
Веселый, языкастый, гостеприимный, незаменимый собеседник в компании. И вдруг рядом – сухая, строгая, не терпящая отсебятины наука. А вот, поди ж ты, уживались в одном человеке, абсолютно не мешая друг другу!
Охота за книгами. Внимательное изучение и описание старинных книг. А рядом – огромная работа на эстраде. Гастроли по стране. Общественная деятельность. Работа с молодежью. На все хватало энергии этого неуемного человека. Работал взахлеб. Отдавая себя без остатка… Во все, чем он занимался, будь то эстрада или книги, вкладывалась вся душа и тот большой темперамент, который не покидал его до конца жизни.
В своих «Рассказах о книгах» Сокольский цитирует Анатоля Франса:
«Когда придет мой час, пусть бог возьмет меня с моей стремянки, приютившейся у полок, забитых книгами». «В этом положении А. Франса меня не устраивает только слово «бог», – пишет Сокольский.
Не знаю, как умирал Франс, но Сокольского мы снимали со стремянки…
Он не был «скупым рыцарем», хранившим и скрывавшим все, что есть в его библиотеке, и широко выступал в прессе с рассказами о «пришедших» к нему книгах.
Он ничего не делал тихо – громкий был человек! Громко любил эстраду. Громко любил книги.
Работа на эстраде очень помогла ему в создании увлекательных книг на, казалось бы, «сухие» библиографические темы. За много лет выступлений на эстраде он изучил публику, знал, как и чем ее можно заинтересовать. Недаром книги эти – «Рассказы о книгах» и «О прижизненных изданиях А. С. Пушкина» – имели большие тиражи и уже сами стали библиографической редкостью.
«Всю жизнь живете на эстраде,
Но ныне вы в другом наряде:
У полки старых редких книг.
Вы рассказали нам о них
И увлекательно и ярко.
Какого ждать еще подарка?
В литературу путь-то скользкий,
Но вы уверенно вошли —
И здесь признание нашли.
Ура! Ура! Смирнов-Сокольский!»
Эти бесхитростные, но искренние строчки, подписанные «Тоже книголюб», были напечатаны в июне I960 года в «Советском библиографе».
Перейдя из картотеки-каталога, тщательно готовившегося в тиши кабинета, сплошь заставленного – до потолка – книжными полками, на страницы сперва журналов и газет, а затем и отдельных книг, «Рассказы о книгах» Смирнова-Сокольского обрели в последнюю пору его жизни новую трибуну.
В тех же «Рассказах о книгах» говорится:
«Как-то я попробовал почитать друзьям некоторые записи о книгах. Сначала дома, потом на собраниях книголюбов, в редакциях газет и журналов и, наконец, просто зрителям, пришедшим в театр послушать мои эстрадные фельетоны. В разных аудиториях по-разному, где лучше, где хуже, но мне показалось, что рассказы о книгах слушаются без скуки…»
Так, рассказы о книгах потихонечку входят в, кажется, несовместимую с ними область – репертуар эстрадного фельетониста.
Конечно же, сообщение о том, что «продается девка, умеющая чесать волосы, и там же продается борзой кобель», напечатанный в «Московских ведомостях» 1798 года и обработанный фельетонистом Сокольским, – это было не только интересно вообще, но и ново по форме. Сокольский очень скромно пишет о том, как принимались массовой аудиторией эти его опыты с рассказами о книгах. Даже он, привыкший к успеху, ничего подобного не ожидал. Много разных людей разных профессий приходили за кулисы поздравить и поблагодарить Сокольского за доставленное удовольствие.
Последние годы жизни он выступает как артист все реже и реже. Причин тому много. О главной говорил он сам:
«Возраст играет не последнюю роль в выступлениях на эстраде. Умение отойти вовремя – это тоже искусство… Публике не особенно приятно встречаться даже с любимцами, которые щелкают «вставными челюстями». Хоть у Сокольского зубы были еще целы, но, но… Он открыто осуждал молодящихся стариков и старушек, желающих «реставрировать» свои годы…
«Эстрада, как и цирк, – искусство молодых», – не раз повторял он. Правда, он вынашивал мысль написать еще один, быть может последний, фельетон – «Москва старая и Москва сегодняшняя», но осуществить эти планы не удалось.
Товарищ верный, но жестокий и непримиримый как к себе, так в равной степени и по отношению к самым близким друзьям, коль те переступят этические нормы. Часто ошибавшийся в оценке людей. И болезненно привязывавшийся к хорошим людям. Собиратель книг, готовый ринуться за ними «хоть на край света». Неутомимый исследователь прошлого, жадно впитывавший и пропагандировавший настоящее. Снайпер острого слова и в жизни и на эстраде, хваливший и ругавший громко, без оглядки, что называется, «не взирая на лица». Таким был Смирнов-Сокольский.
Часто Николай Павлович говорил, что он мечтает «устроить» свои книги в Библиотеку имени В. И. Ленина, или, как часто он называл ее ласково, «Ленинку». Идут годы… и вопрос с библиотекой суждено было решить мне. Вопрос, что и говорить, трудный. Я благодарю разум, что он помог мне справиться с этой нелегкой задачей. Пока готовилась к печати эта книга, библиотека Н. П. Смирнова-Сокольского переехала в Библиотеку имени В. И. Ленина. Там ей оказали великую честь, сделав мемориальный зал артиста, писателя, библиофила. Теперь его книги стали достоянием народа, об этом так часто мечтал Николай Павлович!
Москва провожала в последний путь не только артиста, но и писателя-патриота, деятеля советской культуры, всячески старавшегося приблизить эту культуру к народу.
«Жизнь – это книга. В нее можно только прибавлять страницы, но выдергивать их нельзя. Иначе это будет не книга жизни, а обман», – говорил он. Перевернута последняя страница книги, именуемой «Н. П. Смирнов-Сокольский».
Пусть извинят меня читатели. Многое досадно ушло из памяти. Известная субъективность и пристрастность – неизбежные свойства самого мемуарного жанра. Но поверьте, все, что написано в этих отрывочных воспоминаниях, не придумано.
Так оно и было.
1972–1973
1898, 5(17) марта. Москва. В семье типографского наборщика Павла Ивановича Смирнова (1834–1899) и театральной портнихи Стефаниды Герасимовны Смирновой (1853–1942) родился сын Николай.
1906–1914. Москва. Учится в Александровском коммерческом училище.
1914–1915. Москва. Пишет репортерские заметки в вечерние газеты, сочиняет куплеты и репризы для мелких куплетистов.
1915–1916. Москва и Подмосковье. Первые выступления как «куплетиста-комика» в Малаховке, в театре миниатюр «Одеон» на Сретенке, в Учительском доме на Ордынке, в кинодивертисментах. К фамилии Смирнов присоединяет псевдоним Сокольский и, подобно Сергею Сокольскому, первоначально выступает в облике «босяка».
«…С Николаем Смирновым-Сокольским я познакомился в конце 1915 года в одном из московских госпиталей на концерте для раненых солдат. Потом стали все чаще встречаться в дивертисментах различных кинематографистов и в театриках миниатюр. Помню, выступали с ним в кино «Антей» в Марьиной роще (в будни по два-три раза, а в воскресенье и все четыре за те же деньги), где после каждого сеанса происходили очередные туры чемпионата французской борьбы… Переодевались под сценой… и на нас через широкие щели деревянного настила сыпалась пыль и грязь от возни борцов… Злобой дня была война, и он в обличье оборванца с успехом исполнял монологи «Мародеры тыла», «Вперед, земгусары!», «Лень-матушка», куплеты «Вильгельм кровавый», «О дряхлом Франце-Иосифе» и т. п…» (Сергей Большой, Из воспоминаний о Смирнове-Сокольском. Рукопись.)
С конца 1916-го по ноябрь 1917-го служит в Московском 193-м пехотном запасном полку, выступая в то же время на эстраде. В 1917 году, после свержения царского режима, читает монологи «Приветствую народ!», «Мы с вами!», «Накануне». «Миллионерам от войны» и др.
1918–1919. Выходят из печати первые репертуарные сборники Н. П. Смирнова-Сокольского: «Проходящее мимо. Куплеты, монологи, песенки» (М., тип. «Печатник», 1918, 8-о, 64 стр., тираж 2000 экз.), «Печальный случай из жизни веселого человека. Эстрадный монолог» (Курск, изд. театра «Гигант», 1918, 4-о, 8 стр., тираж 2000 экз.) и «Нечто сентиментальное. Стихи» (Кременчуг, 1919, 16-о, 16 стр., тираж 5000 экз.).
1918–1920. Москва. Выступает в окраинных театрах миниатюр, в разъездных концертных группах, обслуживающих части Красной Армии, с новыми куплетами, монологами и песенками – «Как они большевиков хоронили», «Крокодиловы слезы буржуа», «Пушкинские рифмы», «Буржуй я или нет?» (высоконаучная лекция, навеянная знаменитым трактатом К. Бальмонта «Революционер я или нет»), «Царь-голод», «Новая метла» и многими другими.
1920–1922. Наряду с выступлениями на московской эстраде, как артист передвижной труппы концертной группы Главного управления военно-учебных заведений, систематически выступает в воинских частях и военных школах. Летом 1920 года впервые появляется на центральной эстрадной площадке Москвы – в саду «Аквариум», а летом 1921-го – в саду «Эрмитаж».
1922, апрель. В Москве выходит «номер первый, а может быть, и последний» юмористической газеты «Известия Николая Смирнова-Сокольского (орган беспартийного смеха и злободневной сатиры)».
«…Программу газеты автор-редактор изложил в передовой, озаглавленной: «Несколько скучных, но необходимых строчек». В ней он защищает юмористический и сатирический жанры в эстрадном искусстве, говорит о важной роли смеха, призывает поощрять политическую сатиру. Однако содержание газеты, составленной из злободневных фельетонов, куплетов, шуток, сценок и политических анекдотов, многие из которых артист исполнял с эстрады, не всегда соответствовало характеру советской политической сатиры тех лет. Сатирик не понял сути новой экономической политики, увидел в ней лишь капитуляцию перед буржуазией и оказался в стороне от главных задач, поставленных партией на XI съезде. Его сатира, направленная против нэпманов, жуликов-спецов, спекулянтов-миллиардеров, всевозможных халтурщиков от искусства, часто окрашена пессимизмом, иронией по адресу властей, которые «потворствуют» возрождению того, что было сметено революцией. Много замечаний делает артист в адрес Моссовета, Наркомфина, Наркомпроса. Он иронизирует над женским равноправием, скатываясь порой к обывательскому юмору. В то же время Н. П. Смирнов-Сокольский остроумно бичует иностранных империалистов, осмеивает белую эмиграцию и других врагов Советской республики». (С. Стыкалин, И. Кременская, Советская сатирическая печать. 1917–1963. М., Госполитиздат, 1963, стр. 121.)
1922, июль. Саратов. Выступает на эстраде Народного дворца, посещаемого главным образом «нэпманской» публикой.
Газета «Саратовские известия» откликается на выступления издевательскими фельетонами, характеризующими артиста как «полководца» нэпманской публики: «Развязен, нагл, циничен. Движения бесстрашны. Голос осипший. Поет он куплеты, рассыпается шутками, сыплет остротами… И брызжет камзольная струйка ядом слов на огонь Революции. И шипит зал от смеха, вольной радости, смака… Веерно кружится бант…» Вслед за этим газета публикует вымышленный разговор рабочих, обвиняющих артиста в том, что в 1917 году он якобы выступал в Москве на заводе бывш. Михельсона против В. И. Ленина: «…Поднялся свист, крик, да давай его с трибуны сгонять, кто чем мог, чуть было не избили… А теперь он вот здесь разгорается, потешает спекулянтов, гнать бы его к матери…» (В. Бабушкин, На заводе. – «Саратовские известия», 1922, 18 и 23 июля.)
В личном архиве Н. П. Смирнова-Сокольского сохранился текст его ответного письма в редакцию по поводу этих «беспримерных по содержанию и тону статей» с резолюцией начальника местной цензуры: «Разрешаю исполнить со сцены».
В своем письме Смирнов-Сокольский, оставляя за рецензентами право на любую отрицательную оценку его как артиста, опровергает политические обвинения в свой адрес.
«…Все номера, исполняемые мною, вся «злоба дня», до критики пьес А. В. Луначарского включительно, прошли ряд цензур, военных, политических, как в Москве, так и в Саратове. В Москве я четыре года работаю во всех красноармейских, рабочих и других театрах, до Кремля включительно, состою два года артистом в передвижной концертной группе Главного управления военно-учебных заведений, обслуживающей все военные школы и курсы, работаю всегда без малейших недоразумений. Мало того, летом 1920 года, когда по распоряжению зав. МОНО всем юмористам было запрещено выступать вообще, я был единственным, которому Московский Совет разрешил работать в «Аквариуме», признав мой номер желательным…».
С возмущением пишет артист об обвинении, что будто бы был «нанят буржуазией Ильичу пакостить»: «…Что за гнусная и нелепая ложь? Всю свою жизнь говорил и пел со сцены все, что считал нужным по разуму и убеждению моему, не боялся ни приставов, старых, царских, критиковал всех и вся, и купцов, и нэпманов, и спецов, и взяточников, но ни разу в жизни не являлся ни на один завод митинговать и агитировать против рабочей власти, не нанимался ни к кому «Ильичу пакостить»… Ни разу в жизни не отвечал на критику справедливую, честную, ибо и сам критикую, но валить на себя как на мертвого не позволю…»
Взамен этого «письма в редакцию» газета напечатала в разделе «Почтовый ящик»: «Куплетисту Н. Смирнову-Сокольскому. Письмо, присланное в редакцию, полно полемического ажиотажа, до этого было прочтено на площадке Народного дворца. Инцидент исчерпан». («Саратовские известия», 1922, 29 июля.)
1922, август – ноябрь. Вслед за выступлениями в Саратове гастролирует в Царицыне, Ростове-на-Дону, Таганроге, Краснодаре, Армавире, Кисловодске, Пятигорске, Владикавказе, Грозном, Баку, Петровском порте, Тифлисе. В репертуаре: «Пушкинские рифмы», «Монолог Чацкого», «Товарищ Урожай», «Спецы», «Клавочка», «Ночная Москва», «Тверской бульвар» и другие.
«Эстрадная программа «освежилась» несколькими новыми, экспортированными из Москвы номерами. На первом плане – Смирнов-Сокольский с его злободневными песенками, куплетами и анекдотами. К числу достоинств исполнителя следует отнести свободное, но лишенное развязности дурного тона обращение с публикой, его отчетливую дикцию и живую манеру передачи. Но сюжеты – все тот же пресловутый нэп, на тысячу один раз варьируемый. Большим и малым героям нэпа это, конечно, по вкусу – они заливаются смехом на все гласные и аплодируют, не жалея ладоней…» («В саду Луначарского». – «Советский юг», Ростов-на-Дону, 1922, 16 августа.)
1923, апрель. Москва. Петровский театр. В обозрении «Индийская мабуза» Н. Адуева, Д. Гутмана, Н. Смирнова-Сокольского и В. Типота исполняет новые куплеты.
«…Два стихотворца и два режиссера сочинили юмористическое обозрение современных, вернее, нэповременных театростудийных, валютно-рыночных и казино-игорных нравов… Можно было предположить, что под предлогом театрального обозрения нам покажут размашистый фокстрот, песни, пляски и проч. Надо, однако, отдать справедливость постановщикам, все (куплеты, танцы, установка) были достаточно корректны, а в некоторые моменты даже тяжеловесны. Но крупной сатирической соли в постановке не было, а куплеты не ахти как остроумны…» (Ян Двабе, «Индийская мабуза». – «Вечерние известия», 1923, 29 апреля.)
1923, сентябрь – октябрь. Очередная гастрольная поездка по стране: Орел, Курск, Ростов-на-Дону, Краснодар, Армавир, Пятигорск, Владикавказ, Петровский порт, Баку.
«…Зарождение новой сатиры происходит в условиях влияния двух моментов: власти старого – типа сальной клоунады и нэповской среды, которая занимает первые ряды театров и цирков. Влияние второго момента чувствуется на Смирнове-Сокольском. Он головой выше десятка других российских куплетистов, несомненно культурен и воспринимает быт не под узким углом прошлого трафарета, он затрагивает темы более высокие, чем обычные эстрадные: новые театральные искания, балетные устремления, эмигрантщину и пр. Но неоднородность среды, перед которой приходится ему выступать, требует уступок «общественному мнению», и он их делает, опускаясь до легковесного вульгаризма, особенно в своих вступительных экспромтах к отдельным номерам. Это понятно. В «Ночной Москве» артист ярко изобразил быт нэповской Москвы, пьяный, грязный, развратный, а перед этой Москвой приходится часто выступать артисту и… угождать ей. В таких условиях выработка подлинной народной сатиры задерживается, и она рискует в любой момент сбиться на торную дорогу старой эстрады». (КСИП, Сад имени Луначарского. – «Трудовой Дон», Ростов-на-Дону, 1923, 28 сентября.)
1924, февраль. Публикует в московском журнале «Зрелища» очерки «Провинциальные впечатления».
«Когда четыре месяца мотаешься со своими гастролями по провинциальным весям республики, сам невольно становишься провинциалом. И сентиментальности в душе больше, и рассказ какой-то чудной, простоватый получается. Собственно говоря, только мы, эстрадники, – настоящие перелетные птицы, – только мы и можем вот так, за четыре месяца, проехать городов пятнадцать, посмотреть, побывать в каждом. Главное – свободный народ. Куда хотим, туда и едем… Республика-то – она ведь большая…
Гастроли, гастроли… Старенькие стены провинциальных домиков распухли от расклеенных на них афиш! Раньше это было труднее: надо было где-то разрешение взять, ответственность какая-то была. Теперь проще. Компания молодых людей, обычно трое-четверо, приезжает в город, снимает театр и выпускает саженную афишу: «Единственная гастроль Московского театра-кабаре «Летучая мышь» под управлением Н. Ф. Б.». И публика валом валит. На спектакле две-три затрепанные миниатюрки, скверно разыгранные молодыми людьми и их сожительницами, отчаянные куплеты на злобу дня. Обыватели расходятся, покачивая головами: «А говорили – Москва, Москва!»
«Любимцев московской публики» – вообще изобилие. Каждый уважающий себя полуоперный горлодер обязательно – «премьер московского государственного театра»… Я родился и вырос в Москве. Но я с удивлением, первый раз в жизни читал фамилии «любимцев и премьеров» моего родного города…
…Театральная провинция… горит. Настоящее стихийное бедствие. Начиная с Орла, вниз до Баку и кругом проезжаешь мимо пепелища того, что называется театром… Что случилось с театром в провинции? Почему гастроли какого-нибудь заезжего юмориста собирают полные сборы, а местные труппы горят? Думаю, что помимо жалоб на налоги затхлость репертуара сыграла не последнюю роль в этом деле. Смотреть тысячный раз «Грех» Винниченко в старых затрепанных декорациях иногда бывает скучнее, чем присутствовать на сеансе гипнотизера Полянского с его «затоплением зрительного зала водой»…
…В этом году трудно ехать в привинцию. Гарантированной работы мало, есть только в очень больших городах, а устраивать самостоятельные концерты, даже при битковых сборах, накладисто. Мой маленький антураж: управляющий, дорога и гостиницы съедали 75 процентов сбора. И потом, на приезжего гастролера еще с вокзала набрасываются, как черные вороны, всякого рода поборники: за то, за пятое, за десятое. Сколько раз при большом битковом сборе я, подсчитывая заработок, думал о том, как хорошо получать скромное жалованье где-нибудь в скромном театре. Впрочем, бывали и удачные дни.
А приятно быть москвичом. Хорошо мотаться по всем этим ростовам, Харьковам и знать, что в конце концов откуда-нибудь из Баку сядешь на скорый поезд и опять приедешь в Москву…» (Н. Смирнов-Сокольский, Провинциальные впечатления – «Зрелища», 1924, № 72 и 73.)
1924, лето. Москва. Эстрада «Нового парка» (сад «Эрмитаж»). «…Неблагополучно у нас с эстрадой. Посмотрел я раза два программу в «Эрмитаже». Уж на что, кажется, отбор – первый сорт. «Дирекция не жалеет средств». А в итоге уныло встает все тот же вопрос – кому это нужно? Для кого?…Публика требует? Да ведь той публики, которая это требовала, нет, да и условий, которые вызывали эти требования, – тоже нет. Пример налицо. – Смирнов-Сокольский. За год его не узнаешь. Где былое похлопыванье по брюшку нэпмана? Где прежняя подковыка под советские порядки? Где же его реминисценции о старой златоглавой Москве? Сейчас Смирнов-Сокольский прямо – не сглазить бы – советский куплетист. У него одного – какая-то радость от нового быта, бодрость. А успех – во всяком случае не меньший, пожалуй, и больший». (К. Ф а м а р и н, На шипке эстрады. – «Новый зритель», 1924, № 21.)
1924, сентябрь – ноябрь. Очередная гастрольная поездка: Саратов, Царицын, Ростов-на-Дону, Пятигорск, Екатеринослав. В репертуаре новые фельетоны «Всероссийская ноздря», «Страна без дураков», «Рассказы Бывалого».
«…Его эстрадные выступления носили в первый период главным образом куплетный характер и тоже имели некоторый уклон в сторону смычки с нэпом. Но уже в этих первых опытах чувствовалось самобытное, довольно острое дарование, которое находилось на распутье: или оно пойдет по пути обычного эстрадного шаблона на потеху мещанства, или автор-сатирик изберет более трудный путь заострения своей сатиры и углубления ее в толщу нашей жизни.
И Смирнов-Сокольский с большими колебаниями все-таки пытается выбраться на второй путь. Куплетные произведения начинают занимать в его творчестве второе место, а на первое выступают сатирические рассказы и раешник, захватывающие глубоко толщу нашего быта. Ряд новых, уже больших вещей привез нам он в свой последний приезд, среди них – фельетон «Ноздря». Здесь – попытка углубленной сатиры на российского обывателя с широким охватом темы. В смысле исполнения артист выработал в себе любопытную скороговорку, которая приближает исполнение к народному раешнику.
…Нельзя не отметить все-таки некоторых попыток сбиваться иногда на торную дорогу «старинной сатиры», на темы женско-мужских отношений. Очевидно, слишком сильна власть этих старых традиций. Во всяком случае, Смирнов-Сокольский уже определил себя как один из первых эстрадных сатириков, сумевших подойти к богатству нашего быта и из него черпать для себя материал. Особенно ярки с бытовой стороны рассказы григорьевских и махновских бандитов». (КСИП, Вечер Смирнова-Сокольского. – «Молот», Ростов-на-Дону, 1924, 2 октября.)
1924, декабрь. Москва. Из постановления Отдела народного образования Моссовета по докладу художественного подотдела МОНО:
«Худ. п/о направляет в Губплан или Мосфинотдел мотивированное отношение по следующему поводу: на последнем концерте при участии Смирнова-Сокольского (а также Качалова и др.) Мосфинотдел повысил обычную сумму налога с 10 % до 30 %, объясняя эту меру популярностью фамилии артиста. Ввиду того что Смирнов-Сокольский является сейчас единственным советизирующим эстраду артистом, а также потому, что определение величины налога является в данном случае прерогативой МОНО, но не Мосфинотдела, Худ. п/о МОНО заявляет по этому поводу свой протест». («В театрах МОНО». – «Новый зритель», 1924, № 50–51.)
1925, лето. В Новом парке (сад «Эрмитаж») выступает с фельетонами «Роптать желаю!», «Обыватель о метрополитене», «Рассказы Бывалого». 29 августа – празднование десятилетнего юбилея Смирнова-Сокольского.
«…Заслуженным успехом пользуется Смирнов-Сокольский. Он нашел наконец свой стиль. Две излюбленные маски: бывший бандит-григорьевец, которому «большевики мешают поднимать производительность труда», отобрав у него наган, и полуинтеллигент, нечто вроде эрдмановского Гулячкина,[36] но Гулячкина протестующего, возмущающегося Советской властью. Монологи строятся таким образом, что нападки на Советскую власть только еще ярче раскрывают убожество и несостоятельность нападающей стороны… Смирнов-Сокольский подносит обывателю его же собственные, наиболее бережно лелеемые мысли в выпуклом зеркале, где, как в самоваре, все отражения выглядят забавными уродцами». (В. Серпуховской, Эстрада в Новом парке. – «Новый зритель», 1926, № 34, 36.)
1926, февраль.
«Редакция «Синей блузы», отмечая деятельность Н. П. Смирнова-Сокольского как советского сатирика, работающего в одном направлении с «Синей блузой», присудила ему значок и почетное звание «синеблузника»…» («Жизнь искусства», 1926, № 7.)
1926, апрель. Публикует в центральной прессе «Письмо в редакцию» об авторском праве эстрадника.
«Прошу не отказать в помещении нижеследующего моего соображения по поводу авторского права эстрадников… Перехватывание чужого репертуара на эстраде практиковалось и раньше, но в последнее время приняло катастрофический характер. На мои выступления и на выступления других артистов разговорного жанра, имеющих актуальный и «созвучный эпохе» репертуар, является целая плеяда любителей легкой наживы со стенографистками и открыто переписывает то, что создано нами тяжелым трудом, распродавая потом это всем желающим. Получилось так, что я – трудись и работай, а господа Ивановы, право пребывания на сцене коих заключается в их умении вовремя украсть чужой репертуар, – на другой же день умчатся в провинцию пользоваться плодами моих бессонных ночей, оставив мне в качестве утешения «уплату авторского гонорара».
…Мое желание иметь репертуар только в личном пользовании совершенно не похоже на желание драматурга монополизировать свое произведение. Для меня это – вопрос существования самой моей профессии, для драматурга – это вопрос больше всего экономический. Это основное различие профессий драматурга и эстрадного автора-исполнителя совершенно не учтено в декрете, вернее, в его толковании. Индивидуальный репертуар для меня – единственное орудие производства, без которого я то же, что скрипач без скрипки. Один и тот же рассказ, находящийся у десятка юмористов нашей профессиональной сущности, – уже не рассказ, ибо публика приходит слушать у Иванова – одно, у Петрова – другое, у Смирнова – третье. Мастерство исполнения в данном случае на втором плане, а на первом безусловно «что». Слушать одинаковое «что» подряд у десяти юмористов, хотя бы и в разном исполнении, – для публики по меньшей мере тошнотворно. Неиндивидуальный, одинаковый репертуар уничтожит всех десятерых исполнителей. Мнение, что публики хватит, – ошибочное». (Н. Смирнов-Сокольский, Письмо в редакцию. – «Труд», 1926, 25 апреля; «Вечерняя Москва», 1926, 28 апреля; «Жизнь искусства», 1926, № 19, и др.)
1926, 25 мая. Москва. На открытии летнего сезона в Новом парке (сад «Эрмитаж») читает новый фельетон о советском карандаше.
«…Смирнов-Сокольский продолжает взятую им уже несколько лет назад линию. Куплетист – живая газета, бойкий фельетон, хлещущий по тем или иным недостаткам окружающего нас быта. В данном случае Смирнов-Сокольский избрал темой борьбу за качество продукции и, надо отдать ему справедливость, разработал ее достаточно удачно». (В. Ивинг, Новый парк. – «Известия», 1926, 1 июня.)
1926, июль. Ленинград. Выступает с докладом о путях советской эстрады в кружке рабкоров при журнале «Рабочий и театр». Участвует в концерте и диспуте об эстраде в клубе завода «Русский дизель».
«…Доклад московского эстрадника Н. П. Смирнова-Сокольского совершенно по-иному осветил вопрос об эстраде. Смирнов-Сокольский указал, что репертуар эстрадника для рабочей аудитории должен быть иной, чем для публики, скажем, Сада отдыха. Современная тема должна быть подана в легкой форме, чтобы заставить слушать посетителя Сада отдыха какую-нибудь остро поданную тему, осмеивающую обывателя или нэпмана, то есть обывателя, посещающего Сад отдыха, в то время как в рабочем клубе злободневное и остроумное всегда доходит». (М. Кудряшов, Кружок рабкоров. – «Рабочий и театр», 1926.
1926, июль – август. Ленинград. Сад отдыха.
«…Удачен переход на ленинградскую эстраду Смирнова-Сокольского… Новый номер «Роптать желаю!» жив и остроумен. К сожалению, и тут текст засорен некоторым количеством пошловатой шелухи. Смирнову-Сокольскому надо бы от нее избавиться, тем более что количество ее сравнительно невелико». (М. Блейман, Блокнот эстрады. – «Ленинградская правда» 1926, 23 июля.)
«…Нам нужен Смирнов-Сокольский. Он первый ввел в застоявшуюся рутину разговорных номеров эстрады элементы сатиры. Его фельетоны и монологи (вернее – раешники, ибо они по стилю больше всего подходят к этому жанру рифмованной вещи) ценны тем, что они крепко связаны с современностью, с темами волнующими – со злобой дня. Смирнов-Сокольский, может быть, слишком ставит точки над «i». Но чувствуется сразу, что это не брюзжание, не бессильное шипение из-за угла озлобленного, чуждого сегодняшнему дню человека, а именно нужный подход к вопросу, подход сатирика. Фельетоны Сокольского смешны значительно больше, чем обычные эстрадные куплеты и анекдоты, но не в этом их главная ценность. Они хороши потому, что имеют социальный смысл и значение, потому, что проникнуты вдумчивым отношением к наболевшим сторонам нашего быта, нашего строительства. Они – именно издевка, изобличение, сатира. Тот же «Карандаш»… Разве не остер сейчас вопрос о качестве продукции, о необходимости для нашей промышленности уметь успешно конкурировать с заграничной продукцией, уметь угодить покупателю? И Сокольский говорит об этом. Метко изобличает непорядки, крепколобость, административный восторг. Изобличает остро, уверенно, бичующе…
Сказанное не значит, конечно, что Сокольский – вне всяких упреков? И он не без греха. Хотя бы то, что первый советский сатирик на эстраде выступает (в Ленинграде) в Саду отдыха перед публикой в подавляющем большинстве непролетарской, перед теми, кому уж не так важна социальная ценность его репертуара. Чувствуется также, что он имеет известное тяготение этой публике угодить. Вставляет в свой монолог кусочки, рассчитанные на одобрительный жирный смешок, на лишний аплодисмент пухлых наманикюренных рук. Это – обидно, потому что в Смирнове-Сокольском, повторяю, мы видим нужного советской эстраде артиста, первым внесшего в творчество юмориста новые свежие нотки социальной сатиры и умение сочетать удачную тему с превосходной техникой исполнения…В рабочей среде Смирнов-Сокольский будет желанным гостем». (Вл. Недоброво, О сатире и Смирнове-Сокольском. – «Жизнь искусства», 1926, № 31.)
1926, август – сентябрь. Москва. Эстрада сада «Эрмитаж».
«…Очень хорошо, что Смирнов-Сокольский, чуть ли не единственный, пытается расширить круг своих тем. Очень хорошо, что, уходя от обывательского подхихикивания, Смирнов-Сокольский искренно хочет работать в плане общественной сатиры. Но помимо удачного выбора темы искусство эстрадного сатирика требует и литературной доброкачественности номеров и мастерства передачи. И очень плохо, что не в меру захваленный Смирнов-Сокольский начинает об этом забывать.
В его последних вещах – «Госстрашный суд» и «Братишечки» – тяжелый, аляповатый стих, притянутая за уши рифма, угрожающее обилие острот из области ватерклозета, подмена шутки, каламбура, намека беспардонной руганью. Испуганный обыватель восторженно шепчет: «Как ему цензура разрешила», – и, упоенный такой «смелостью», восторженно аплодирует. Успех, который Смирнова-Сокольского никак не должен обольщать. У него есть и обаяние, и талантливость, он может занять почетное место на советской эстраде, но для этого ему нужно очень много и упорно над собой работать и продуманней относиться к каждому выступлению». (И з, О Смирнове-Сокольском. – «Новый зритель», 1926, № 35.)
«…В прошлом номере Вашего журнала в рецензии «О Смирнове-Сокольском» указан ряд недостатков моих последних фельетонов, исполняемых мною в «Эрмитаже». Принимая на себя большую часть выдвинутых обвинений, я считаю необходимым заявить, что почти все указанные недостатки были исправлены мною на другой же день после первого представления еще до появления рецензии.
Условия создания эстрадного репертуара требуют непременной пробы его «на публике», и очень часто то, что кажется со сцены определенным недостатком, – звучит на бумаге достоинством. Два месяца я упорно возился со своими последними фельетонами, старался найти новый, отличный от предыдущих, тон, возможно не совсем мне удавшийся, но говорить о том, что Смирнов-Сокольский «забылся» и чуть ли не схалтурил – неверно…». (Н. Смирнов-Сокольский, Не совсем по личному поводу (письмо в редакцию). – «Новый зритель», 1926, № 36.)
1926, 25 сентября. Ленинград. На открытии первого сезона Ленинградского театра сатиры выступает в финале обозрения В. Типота и Д. Гутмана «Насчет любви».
«Смирнов-Сокольский, выступающий в Театре сатиры в качестве «словесного аттракциона», привез новые, не читанные в Ленинграде фельетоны. Его обвинительная «Речь на страшном суде», где он обличает «грешников» (общеизвестные личности, литературно-театральный мир) и присуждает их к разного рода наказаниям, несмотря на некоторую грубоватость подачи и местами примитивный стих, отмечена несомненным остроумием и подлинной сатиричностью. Не менее удачен и обывательски-хулиганский монолог – пародийный рассказ от лица критикующего все и вся «гражданина»…» (Н. В. [Н. Верховский], Н. П. Смирнов-Сокольский? – «Ленинградская правда», 1926, 1 октября.)
1926, ноябрь. Ленинград. Ленинградский театр сатиры. Премьера «обозрения в трех протоколах» Д. Гутмана, Н. Смирнова-Сокольского и В. Типота «Житьишко человечье» (режиссер Д. Гутман).
«Н. Смирнов-Сокольский – ведущий «протоколы «житьишка», то есть несущий на себе одну из самых больших тяжестей спектакля, удовлетворил главным образом своим конферансом (хоть в нем и были грубости, форсированные более обыкновенного). Его же чисто актерское выступление – в роли председателя вечера воспоминаний не удалось по читке». (Н. Верховский, Обывательщина под обстрелом. – «Рабочий и театр», 1926, № 45.)
1926–1927 г В публичных выступлениях и на страницах печати систематически ставит вопрос о необходимости изменения организационных форм работы эстрады, ее «огосударствлении», открытии театров эстрады.
«…Не почетна доля бедных родственников, живущих за счет богатого дядюшки, но еще менее почетен дядюшка, спрашивающий с бедных родственников больше, чем он на это имеет право. Я определенно обвиняю этого дядюшку не только в отсутствии помощи с его стороны, но и в предубеждении и, мягко выражаясь, «неправильном» отношении к бедным родственникам-эстрадникам.
…Эстрада – искусство. Это признано всеми. Но довольно же благих пожеланий. Это искусство, как и всякое, требует изучения, школы, студий, денег и прежде всего своего театра. О каких «путях» советской эстрады можно сейчас разговаривать, если эти пути неукоснительно ведут на подмостки пивной, худшего из киношек и в редких случаях на неделю в Сад отдыха. О рабочих клубах пока говорить рано, ибо они сами еще в периоде самоопределения.
Проплеванному кино в захолустной Твери, куда я поеду зимой (ибо куда же я еще поеду?), думать о художественных и прочих достижениях трудновато. Мы – тоже артисты, нас тоже зажигает поднятый занавес и чистый зал. Дайте нам театр, и вы увидите порожденного этим театром советского эстрадника… Мейерхольд создавал свой театр в театре, а не на улице, почему от эстрады требуют именно последнего?» (Ник. Смирнов-Сокольский, Пути бедных родственников.[37] – «Ленинградская правда», 1926, 28 июля.)
1927, февраль – март. Москва. К десятилетию Февральской революции 1917 года готовит фельетон «Император Всероссийский».
«…В 1927 году Смирнов-Сокольский пишет фельетон, как бы подводящий итог раскрытию им темы обывательщины. Это фельетон «Император Всероссийский». В фельетоне говорилось о двух незадачливых эмигрантских «претендентах» на русский престол – Николае Николаевиче и Кирилле Владимировиче Романовых. Обыватель видит во сне, что они прибыли в Москву и перестраивают жизнь на старый лад. И на фоне всех происходящих при этом мерзостей были особенно очевидными достижения молодой Советской Республики, которые не мог не признать даже обыватель.
Этот фельетон имел для артиста еще одно важное значение. Именно с этого времени он отказывается от всяких вещей, исполняемых на «бис». И теперь в концерте Сокольский исполняет всего только одну вещь, всего только один, но зато наполненный большим содержанием фельетон. Если в предыдущие годы Сокольский часто менял свой репертуар и писал по нескольку вещей в сезон, то теперь новые фельетоны появлялись все реже и реже-. Дело дошло до того, что новые вещи Сокольского стали появляться не чаще раза в год. Помнится, на одном из заседаний художественного совета Московской эстрады артиста упрекали за то, что он слишком уж медленно отображает злобу дня, в то время как девизом эстрады является: «Утром в газете – вечером в куплете». По этому вопросу выступил и Сокольский.
«Все, что здесь говорилось, – заявил он, – верно. Сила эстрады в первую очередь в том, что это мобильное искусство, которое обращается к текущим событиям. За злободневность иногда можно простить даже известные художественные слабости произведения. Эстрада по отношению к драматическому театру находится примерно в том же положении, в каком газетный очерк, фельетон или даже хорошая информация находятся по отношению к роману. Все это так, но ведь, с другой стороны, Салтыков-Щедрин, Маяковский тоже были сатириками, писавшими на злобу дня, но не все же свои вещи они делали скоропалительно. Почему мы называем своими предшественниками только Курочкина или Минаева и совсем забываем, скажем, о Салтыкове-Щедрине? Мне очень хочется написать фельетон так, чтобы он звучал через пять и даже десять лет так же, как и сегодня, остро и современно. Не знаю, удастся ли мне это, но я к этому стремлюсь. Ради этого я отказался от писания фельетонов в форме раешника и перешел на обычную, слегка ритмизованную прозу. Ведь прозаический фельетон, чтобы его хорошо воспринимали, требует особенно тщательной работы над содержанием и над формой…» (Ю. Дмитриев, Николай Смирнов-Сокольский. – «Ежегодник Института истории искусств. Театр», 1958, стр. 120–121.)
1927, август. Ленинград. Сад отдыха.
«…На этот раз Смирнов-Сокольский приезжал в Ленинград ненадолго и с очень портативным багажом. Привез он один новый монолог «На десятом году Октября». «На десятом году Октября» – вещь очень типичная для Смирнова-Сокольского. Сделана она хорошо. Темы выбраны хотя и не новые, но подаются они в оригинальном и неожиданном преломлении.
Характерная черта эстрадного искусства Смирнова-Сокольского – умение остранять тему. Как бы ни была избита тема, Сокольский умеет выводить ее из автоматизма подачи прочими эстрадниками. Прием остранения состоит в том, что Сокольский показывает какое-нибудь явление с точки зрения обличаемого им человека. Причем шаблоны его мышления гиперболизируются Сокольским до последних пределов – так сделаны «Мечты эмигранта о возвращении в Москву» в отчетном монологе.
Остраняет эпизоды Сокольский еще введением какой-нибудь детали, меняющей привычное соотношение материала, неожиданно сдвигающей его в иную плоскость. В тех же мечтах эмигранта он возвращается в Москву, а советские будильники, сделанные трестом точной механики, играют ему: «Славься, славься, наш русский царь». Комический эффект здесь в том, что в общий контекст вымысла Сокольский вводит деталь, взятую из действительной жизни. О казусе с будильниками треста точной механики писали в свое время наши газеты.
…Сокольский – публицист, но он умеет оставаться эстрадником. Большинство эстрадников, пробующих подражать Сокольскому, перестают быть эстрадниками… Поднять эстрадный монолог на высоту большого общественного дела умеет у нас пока только Смирнов-Сокольский. Он единственный. Но говорят, что и на солнце бывают пятна. Займемся пятнами Сокольского. Он очень мало заботится о технической стороне подачи вещи. Актерская техника у Сокольского хромает. Дикция не на высоте. Слово и слог не отшлифованы. На эту сторону работы ему нужно обратить внимание…» (Нед. [В. Недоброво], Смирнов-Сокольский. – «Жизнь искусства», 1927, № 33.)
1927, октябрь. Ленинград. Открытие второго сезона Ленинградского театра сатиры. Участвует в обозрении «Бревно в глазу».
«…Безнадежность нового обозрения особенно явственной стала после выступления Смирнова-Сокольского (приятное и неожиданное дополнение к программе открытия). Его новые номера, как всегда, остры, – бьют в самую цель и, несмотря на однообразную и не особенно высокую технику исполнения, принимаются целиком. Не будь этого выступления – открытие сезона произвело бы поистине удручающее впечатление». (К. Т-о й [Тверской], Неудачная пересадка. – «Рабочий и театр», 1927, № 41.)
1927, октябрь. Ленинградский журнал «Рабочий и театр» проводит дискуссию-анкету «Нужен ли театр эстрады?».
Из ответов на анкету:
«Нужен ли эстрадный театр? Конечно, нужен. Организация эстрадного театра – правильная мера на пути оздоровления нашей эстрады. Я ни минуты не сомневаюсь, что создание такого театра принесет артистам только пользу. Надо подумать и о репертуаре. Среди артистов эстрады немало талантливых и даровитых людей. Но беда в том, что нет репертуара. Действительно веселых, политически и литературно интересных вещей почти нет.
Нар. ком. по просвещению А. В. Луначарский».
«У голодного человека спрашивать, хочет ли он осетрины с хреном, обычно не принято. Но если уж спрашивают, то, во всяком случае, ее дают. Для эстрадников собственный эстрадный театр – та самая осетрина с хреном, которую упорно обещают, но давать не собираются. Эти анкеты, обсуждения и разговоры ведутся несколько лет, а эстрадники не только не видят осетрины с хреном, но даже и хрена без осетрины. Нужен ли эстрадный театр? Вопрос не новый, к сожалению, но при нашем отношении к эстраде вообще неразрешимый…
Н. Смирнов-Сокольский».
(«Рабочий и театр», 1927, № 42.)
1928, июль. Ленинград. Сад отдыха. Читает фельетон «С приездом, Алексей Максимович!»
«Черная бархатная блуза, неизменный белый бант, слегка хрипловатый голос: на эстраде Сада отдыха снова Н. П. Смирнов-Сокольский. Привычно игнорируя разнообразие «подачи» и работая на ограниченном диапазоне интонаций, Смирнов-Сокольский в своем новом монологе «С приездом, Алексей Максимович!» опирается, как всегда, на достоинства текстового материала. Обычная для артиста форма монолога – ряд самостоятельных и лишь внешне между собой сцепленных высказываний и шуток на темы дня – заключает на этот раз в себе своеобразный критический обзор теневых сторон текущих дней, объединенный (очевидно, по случаю приезда Горького) знаменитым восклицанием: «Человек – это звучит гордо!» К этому восклицанию Смирнов-Сокольский прилагает богатое собрание житейских иллюстраций, доказывающих, как и следовало ожидать, совсем обратное. Легкая шутка и непритязательный анекдот сменяются у Смирнова-Сокольского достаточно ядовитой «ревизией» таких вопросов, как антисемитизм, отношение к женщине, хулиганство, эротический уклон в современной беллетристике». Н. В. [Н. Верховский], В Саду отдыха. – «Ленинградская правда», 1928, 20 июля.)
1928, октябрь. Москва. Мюзик-холл. В аттракционном представлении «Чудеса XXX века» В. Типота и Д. Гутмана читает фельетон «Мертвые души». С тем же фельетоном выступает в декабре 1928 года в том же обозрении, переименованном в «Чудеса XXI века» («Последний извозчик Ленинграда»), на открытии Ленинградского мюзик-холла.
«Выступление Смирнова-Сокольского с монологом «Мертвые души» показывает не только талантливость этого артиста, но и чрезвычайную трудность практикуемого им жанра. Хлесткие словечки, острые выпады вызывают смех, но с трудом укладываются в стройную схему словесного фельетона. Есть кое-где и повторения, есть и просто поверхностная «проба пера»…» (Н. В. [Н. Д. Волков], Мюзик-холл. – «Известия», 1928, 14 октября).
1929, январь. Ленинград. Мюзик-холл. Обозрение «8.15–11.20».
«…Смирнов-Сокольский выступает со своим старым монологом «Привет, Алексей Максимович!», хорошо известным еще по Саду отдыха. И факты в нем к настоящему времени утратили злободневную остроту, да и Алескей Максимович давненько живет уже в Сорренто.
И не лучше было бы фельетон этот попридержать, хотя бы до следующего приезда Горького…» (Юр. Бродерсен, Вторая программа в Мюзик-холле. – «Рабочий и театр», 1929, № 2).
1929, апрель. Ленинград. Мюзик-холл. В аттракционном представлении «Туда, где льды» В. Типота и С. Воскресенского читает фельетон «Записки сумасшедшего».
«…Зритель тщетно пытается найти в этом на редкость нудном и безотрадном спектакле сатиру на наших классовых врагов… Из аттракционов, вставленных в обозрение, как говорится, ни к селу ни к городу, следует выделить Смирнова-Сокольского». («Во льдах откровенной халтуры. Слово ленинградских рабкоров». – «Рабочий и театр», 1929, № 16.)
1929, май. Москва. На открытии летнего сезона сада «Эрмитаж» читает фельетон «Хамим, братцы, хамим!».
«…Его последний фельетон, прочитанный на открытии, – «Хамим, братцы, хамим!» – является подлинным шедевром злободневного политического разговорного жанра. Как всегда, Н. Смирнов-Сокольский и здесь ходит на самом краю заостренного двусмысленного памфлета, разговаривая с обывателем его же словами, работая с его же образами и представлениями, но в этом-то его искусство и состоит, что одним ловким поворотом речи, одним резким сюжетным движением он неожиданно хватает этого обывателя за шиворот и показывает ему все его мерзкопакостное существо.
В чем секрет его успеха? Вот он выходит или, вернее, выбегает на эстраду в неизменной черной блузе с белым бантом и начинает фельетон с какой-нибудь самой будничной житейской фразы, как будто кто-то из публики забрался нечаянно на эстраду и продолжает начатый разговор. Он как будто совсем «свой» для всех, и поразительно то, что люди разных убеждений одинаково громко смеются над его остротами и смелыми экскурсами в самые неожиданные области. Иногда он срывается в грубость, иногда он излишне перегружает фельетон узколитературными и театральными темами, но всегда бодрый и яркий призыв к новой жизни умно и органично вплетен в его обличения, и в этом его основное отличие от многих его собратьев по эстраде, пытающихся ему подражать». (М. Загорский, Открытие «Эрмитажа». – «Современный театр», 1929, № 21.)
«…Настоящий публицистический темперамент колышется за каждым словом фельетона. Порою он сознательно притушен, порой он заслоняется нарочито дикими, омертвевшими и стертыми словами обывателя («гнойник из самых верных источников»), с наибольшей силой бьющими по обывателю, но в то же время чувствуете: еще минута – и он прорвется, этот темперамент, прорвется и обрушится на тех, кто над собой смеется.
Все это, вместе взятое, позволяет Смирнову-Сокольскому подымать и разрабатывать самые щекотливые темы и, избегая злопыхательства, из каждой «неприятной мелочи» строить глубоко советское, «профилактическое» обобщение.
…Одно лишь пожелание (остальное ясно и так): с еще большей тщательностью подходить к отбору объектов, следить за тем, чтобы количество используемых для фельетонов обывательских «монстров» не переходило в качество, отрицательное «качество» в общем плане работы Сокольского. Речь идет о «литературно-театральном» секторе фельетонов Смирнова-Сокольского. Это, конечно, очень смешно – изо дня в день показывать обывателю, как, мол, ограниченны обывательские представления об искусстве: «непонятный» футуризм, «чудак» Мейерхольд, в литературе – сплошная «порнография», и тут же привести несколько «матерных» примеров, доставляющих аудитории искреннее наслаждение. Не пора ли тем не менее именно Сокольскому, подлинному первачу эстрадной сатиры, оставить эти юмористические штампы и перейти к действительным болезням нашего искусства, которые пока что затрагиваются им недостаточно широко?
Смирнов-Сокольский из тех людей, кто не только словом, но и делом славит советскую эстраду. Один из тех, кому не приходится бегать в Областлит за идеологией и для кого советское, общественное отношение к материалу – органично и естественно, «в творческой крови». Отсюда и то почти экстерриториальное (по сравнению с эстрадной массой) право на критику, которое дано Смирнову-Сокольскому, отсюда и огромное значение артиста в деле борьбы за нового человека и за социалистическое переустройство страны, борьбы, которую приходится вести «по колено в грязи». Отсюда и то, что в анкетах своих Смирнов-Сокольский может ответить на вопрос «Ваша общественная работа?» несколькими, недоступными еще для многих, но полными глубокого общественного содержания словами:
– Артист Советской Эстрады!» (Сим. Дрейден, Слушая Смирнова-Сокольского. – «Жизнь искусства», 1929, № 21.)
1929, июль. Москва. Принимает активное участие в организации всесоюзного Общества советской эстрады (ОСЭ). Входит в состав московского оргбюро. Выступает с докладом на эту тему в клубе завода имени Владимира Ильича.
«…Эстрада беспризорна. Если в любом виде искусства, в любом театре имеется налицо и художественно-политический совет, и режиссерское руководство, и общение работников друг с другом, – то ничего подобного не имеется у эстрадников. Каждый делает для себя все сам, каждый руководствуется только собственным вкусом, отсутствует какой бы то ни было коллективизм в работе. Отсюда все беды, все «засоры», все «болячки» эстрады. Так дальше продолжаться не может. Нужно Общество советской эстрады, состоящее не только из эстрадников, в первую очередь из наиболее здорового ядра их, – но и из представителей советской широкой общественности, прессы, организаций и т. д. и т. п. Нужно Общество, которое займется художественным и политическим руководством эстрадников, поднятием их квалификации, призовет на помощь эстраднику художников, режиссеров, авторов. Общество, в котором эстрадник узнает, что именно от него требуется, получит указания в работе, учебу и, наконец, просто моральную поддержку.
…В Ленинграде, где эстрадник значительно сплоченнее, чем в Москве, уже организовано такое Общество, которое на первых порах встретило широкую поддержку, сумело сработаться с представителями культработников клубов, учреждений и добиться кое-каких реальных результатов, до собственного экспериментального театра включительно. По поручению ленинградских эстрадников я передал их призыв москвичам организовать у себя подобное же Общество, с тем чтобы впоследствии объединиться во всесоюзное Общество советской эстрады.
…Советская эстрада наряду с кино признана одним из важнейших видов искусства для масс. Требуется поддержка! Вопрос о создании Общества советской эстрады не должен умереть на этот раз вместе с летними комарами». (Ник. Смирнов-Сокольский, Беспризорное искусство. – «Вечерняя Москва», 1929, 9 июля.)
1929, октябрь. Москва. Мюзик-холл. В премьере обозрения «Букет моей бабушки» Д. Гутмана, Н. Смирнова-Сокольского и В. Швейцера (режиссер Д. Гутман, композитор И. Дунаевский, балетмейстер К. Голейзовский, художник Н. Акимов) читает фельетон «Генеалогическое древо русской литературы» (оформление – сатирическое панно – Кукрыниксов).
«Букет моей бабушки» на сцене Мюзик-холла прозвучал неубедительно… Мюзик-холл, взявший на себя разрешение проблем современного советского быта, показал только больные и извращенные стороны быта, не противопоставив им ничего здорового, крепкого и нового. В этом и кроется основная ошибка и авторов, писавших это обозрение, и режиссуры. Неужели для того, чтобы найти портрет коровы для рекламы, нужно было целый вечер «валять дурака», усыпая каждый жест старенькими осколочками смирново-сокольских монологов. И хочется крикнуть: «Смирнов-Сокольский, милый наш трибун пролетарской сатиры, где была в этот вечер острота твоих самокритических слов? Ее не было! Весь блеск твоего остроумия был закрыт в этот вечер грязными лепестками разложившегося «Букета»…» (Теодорович. Говорит рабочий зритель. – «Новый зритель», 1929, № 41.)
«Букету моей бабушки» посвящен и ряд рабкоровских отзывов, публикуемых в журнале «Современный театр» под общей рубрикой «Голос рабочего зрителя» и под заголовками «Сатира еще не найдена», «Новая халтура», «Многословие и скука», «Ненужная балаганщина», «Не глубоко, а длинно», «Мало понятного», «Не показан мещанин-рабочий». Рядом с ними напечатано «Письмо в редакцию» Н. Смирнова-Сокольского и В. Швейцера (Пессимиста):
«В течение лета 1929 года мы вместе с режиссером Д. Гутманом написали обозрение для Мюзик-холла под названием «Букет моей бабушки» на тему о сов. мещанстве… В обозрении, вероятно, было много недостатков, но совершенно несомненно, что в нем было три достоинства: 1) начало, 2) середина и 3) конец. В процессе постановки выяснилось, что и эти скромные достоинства должны пасть жертвой специфических особенностей Мюзик-холла как театра эстрадного по преимуществу. Из обозрения выброшено более половины текста, а оставшийся перемонтирован и дополнен различными вставками так, как это, очевидно, диктовалось тоже особенностями аттракционного театра. В результате получилось, вероятно, интересное зрелище, но это зрелище имеет мало общего с замыслом и содержанием пьесы «Букет моей бабушки»…» («Современный театр», 1929, № 42.)
1930, март. Москва. Мюзик-холл. В обозрении «С неба свалились» читает фельетон «Доклад Керенского об СССР».
«…Что радует в каждом выступлении Смирнова-Сокольского – это непрерывное политически осмысленное пополнение арсенала его сатирических средств. На этот раз при помощи кино, развивая сложную систему игры с кинопартнером (разговор Сокольского с Керенским), своеобразного кинокаламбура, когда кинокадр вскрывает истинный характер произносимых слов, – Смирнов-Сокольский достигает обостренного агитационного эффекта. Многое еще несовершенно, кой от чего пора бы отказаться (в частности, от слишком уж затянувшихся прогулок наших сатириков в «собачьи переулки»), но в основном номер попадает в цель. А главное – обещает в будущем вырасти в своеобразный эстрадный жанр». (Сим. Дрейден, Первая программа. – «Рабочий и театр», 1930, № 32.)
1930, октябрь. Москва. Мюзик-холл. В первой программе сезона читает фельетон «Кругом шестнадцать».
«…Фельетон Смирнова-Сокольского «Кругом шестнадцать», после удачного и сильного по содержанию, обрадовавшего блестящей формой летнего фельетона, заслуживает самого решительного отпора. Своей двусмысленностью он производит прямо неприятное впечатление. Автор строит его на известной цитате о «тараканах» и шептунах. Но своей – на этот раз как-то особенно преувеличенной – манерой подачи текста (скороговорка, глотание пауз, монотонность дикции) Смирнов-Сокольский добивается того, что «тараканы» получают полное удовольствие, расценивая ряд отдельных беглых «лояльных» моментов как неизбежную «взятку» Главреперткому. В лучшем случае слушатель, замороченный этим безудержным, стремительным и анархическим бегом моментов «за» и «против», очень скоро перестает разбирать: «правая-левая – где сторона?!» Беспринципность этого фельетона прямо пропорциональна его претенциозности…» (В. Блюм, Открытие Мюзик-холла. – «Вечерняя Москва», 1930, 8 октября.)
«…Первые шаги всегда и везде наиболее трудны. Наша общественность и печать должны были бы, мне кажется, при обсуждении консервативности эстрадных программ и аполитичности их учесть это обстоятельство. Надлежало бы ободрить, поощрить начинание Смирнова-Сокольского. Независимо от этого, его разговорный фельетон, несомненно, хороший аккомпанемент политическому сегодня. Рабочие «верхи» в здании цирка тепло встречают артиста, «горячо аплодируют» во время и после исполнения номера. Тем менее понятна, в учете «первого и нового шага» и несомненной связи между артистом и аудиторией, своей резкой несвоевременностью разносная и придирчивая рецензия т. В. Блюма… Нельзя исходить из того, что добиваемые смехом Сокольского «тараканы» выуживают отдельные места, от которых «получают полное удовольствие». Фельетон вполне наш и служит лишним подтверждением правильности политики партии. Это – маленькое достижение: поворот наиболее отсталых искусств в сторону намеченных пятилеткой темпов. Фельетон бьет по унынию, паникерству, по лжеударничеству, по всему тому, что замедляет или пытается замедлить наши устремления. Литературные недостатки фельетона с лихвой покрываются театральным темпераментом его автора, как чтеца…» (Арт. Халатов, Несколько строк по поводу ненужных окриков. – «Известия», 1930, 10 октября.)
1931, октябрь. Москва. Мюзик-холл. В обозрении «Салон святой Магдалины» (постановка Н. Горчакова) читает фельетон «Мишка, верти!».
«…Из наших номеров надо прежде всего отметить монолог Н. Смирнова-Сокольского, являющийся, по существу говоря, своеобразным итогом предшествующей работы артиста и по убедительности поднимающейся над уровнем обычно очень высокой продукции Смирнова-Сокольского». (М. Янковский, Драматургические задворки. – «Вечерняя Красная газета», 1931, 20 декабря.)
1932, январь. Ленинград. Мюзик-холл. На концерте для делегатов Ленинградской партийной конференции читает фельетон «Мишка, верти!».
«…В программе концерта были два разговорных номера. И оба – о самом живом, о самом насущном, сегодняшнем. Два «агитационных» номера после десяти рабочих часов конференции, после торжественной меди и хора «Героической симфонии» Берлиоза, и, хотя аудитория как будто не нуждалась в дополнительном пайке «эстрадной» агитации, – оба эти номера слушались и принимались с подлинным волнением. Патетический рассказ «Турксиб» Сергея Балашова. Фельетон Николая Смирнова-Сокольского «Мишка, верти!».
…Смирнов-Сокольский – непринужденно, напористо и грубовато разговаривает со зрителем, с каждым из 2000 зрителей одновременно, то подсмеиваясь над собеседником, то ошарашивая его брошенным как будто невзначай каленым и хлестким словцом, то согревая искренней и задушевной интонацией. И вместе с этим находчивым, резковатым собеседником зритель охотно шагает через горы времени, для того чтобы вместе с ним радостно и облегченно воскликнуть:
«Как хорошо, что время повернуть назад можно только в фельетоне!»
– …У нас прекрасное прошлое, превосходное будущее и замечательное настоящее! – ставит точку на фельетоне Смирнов-Сокольский.
Подлинное подчинение всей своей работы задачам нашего строительства, наполненность радостью стройки, гордостью за время, в которое живем, – вот что определяет работу советского художника. И не случайно, что и Балашов и Смирнов-Сокольский в значительной степени являются авторами своих номеров. Кончилось время актеров-«граммофонов». («Какую пластинку ни поставь – ту и сыграет!») Сегодня мы от актера вправе требовать не только простой политической грамотности, но и подлинной политической активности…» (Сим. Дрейдец, Несколько замечаний о сегодняшней эстраде. – «Рабочий и театр», 1932, № 5.)
1932, январь. Всеволод Вишневский публикует в журнале «Рабочий и театр» статью «Артист-политработник»:
«Двадцать лет страстной, исключительно большой, своеобразной работы, двадцать лет работы над поисками формы и политически острого содержания… Вначале – вызывающие и дерзкие выступления против царизма. Высокий, тонкий «эстрадник» выходит, и публика ждет – «трала-ла, трала-ла-лю… жила-была Люлю…» Зал затихает, и вдруг в неожиданных музыкальных фразах, в пластике жеста вырастает до огромных размеров тема, пропитывающая мозг: тема революции, тема проклятия династии. «Эстрадник», обводя взглядом партер, делаясь пунцовым от трепетного возбуждения, кидает вверх галерке буйные художественно-площадные фразы. Он хлещет, сечет императорский двор… Не понимая, теряясь в потоке жалящей песенки, балдеют офицеры, полицейские, чиновники, дамы, – и ревет восторгом галерка – мастеровая, солдатская.
– Смирно-ов-Сокольский, браво-о-о!
…1917 год. Смирнов-Сокольский – с революцией. Это его мы видим в холодные дни – в казармах, на заводах, на кораблях. Это ему мы отдаем свои пайки, не жалея, потому что слова большевик, советы, революция он произносит так, что в зале никто стыдливо не опускает глаз, чувствуя неловкость. Он заставляет людей смеяться, зажигаться, ненавидеть врагов и любить революцию…
Смирнов-Сокольский сидит, как политический работник, над каждым новым своим «номером». Он отдает два-три месяца на создание двадцатиминутного фельетона. Он изучает материалы, газеты, он ищет действенный политический стержень, он точит форму, как поэт, он взвешивает жест, как режиссер, он ставит голос… Нужно же, поймите, развернуть в двадцатиминутном номере принципиальные темы о пятилетке, об ударниках, о кадрах, о военной опасности. О «любви» и о «старых фраках» Смирнов-Сокольский не пишет, не говорит и не поет. Большевистская, партийная тема, которую берет Смирнов-Сокольский, должна захватить сегодня полк красноармейцев, завтра – галошниц «Красного треугольника», послезавтра – конференцию инженеров. Промахиваться нельзя! К этому обязывает им же самим Пропагандируемый лозунг борьбы за качество и имя.
Человек работает годами среди миллионных аудиторий. У него своя история, история первого эстрадника СССР. И вот тут – удивительно скверное явление. Человек не встречает со стороны нашей театроведческой мысли того отношения, которое им заслужено… Нас надо бить за высокомерное отношение к «малым формам». Нас надо бить за самое слово «малоформист». Искусство, дорогое искусство коротких ударов, искусство типа искусства Домье, – не может так именоваться.
Смирнов-Сокольский должен быть приглашен в Теасекцию ЛИЯ ЛОКА, во Всероскомдрам, для того чтобы можно было заслушать первый доклад: «Искусство политической эстрады. Опыт двадцати лет работы». Надо собрать тексты этого товарища, подлинно заслуженного, и сосредоточенным анализом их влить в нашу работу новую порцию опыта. Надо использовать его методологию эстрадной работы, помогая ему марксистским изучением материала. (В с. Вишневский, Артист-политработник. – «Рабочий и театр», 1932, № 3).
1932, сентябрь. Участвует в дискуссии о слове на эстраде, развернувшейся на страницах московской периодики:
«…Отрадно было прочитать в одном из номеров «Советского искусства» (в письме драматурга Равича и др.) о том, что необходимо изучать творчество мастеров советской эстрады. А в следующем номере этой же газеты была помещена статья тов. Березарка, противопоставляющая «другим работникам так называемого разговорного жанра, не умеющим по-настоящему работать над словом», художественных чтецов, «несущих на эстраду высококачественный материал, большую работу над словом».
Но уместно ли такое противопоставление? Ювелир и кузнец – профессии обе нужные, но сравнивать их между собой нельзя. Такой мастер художественного чтения, как покойный Закушняк, – конечно, ювелир. Я же на эстраде – кузнец. Но никто не сможет сказать, что кузнецы менее нужны, чем ювелиры. У меня, конечно, нет той филигранной отделки слова, какая была у Закушняка. И вполне естественно, что у меня «какое-то растрепанное слово», что у меня «речь не всегда художественно разработана» (из той же статьи Березарка).
Искусство того жанра, в котором я выступаю, – искусство не чтеца, а оратора, и учиться я должен не у чтецов, а у ораторов, не у Закушняка и не у Давыдова, а у политических деятелей.
Закушняк работал над мопассановской «Пышкой» больше трех лет. Такой роскоши не может позволить себе разговорник-фельетонист, работник наиболее злободневного и оперативного из всех эстрадных жанров. Конечно, и в эстрадном фельетоне требуется огромная работа над словом. Нужно к тому же помнить, что Закушняку приходилось работать как интерпретатору чужих произведений. Мне же приходится еще работать и как автору, так как я исполняю только свои произведения…» (Ник. Смирнов-Сокольский, Прошу слова… – Журнал «Рабис», 1932, № 25.)
1933, 2 февраля. Из распоряжения (за № 14) по Центральному управлению Государственного объединения музыки, эстрады и цирка (ГОМЭЦ), отмечающего, по согласованию с ЦК Союза работников искусств, «за достижение высококачественных показателей, за проявление инициативы и особо полезную деятельность» лучших производственников – ведущих артистов «конвейера» ГОМЭЦ:
«…Николай Павлович Смирнов-Сокольский. Учитывая громадные заслуги тов. Смирнова-Сокольского, первого советского эстрадника, в совершенстве владеющего искусством политической и агитационной сатиры, сыгравшего громадную роль в деле развития советской эстрады в целом, – поставить перед соответствующими организациями вопрос о предоставлении ему – многолетнему и ценному работнику государственных мюзик-холлов – звания заслуженного артиста Республики».[38]
1933, июнь. Москва. Сад «Эрмитаж». Выступает с чтением фельетона «Мои мемуары».
«…Снижение качества эстрадной продукции докатилось и до лучшего советского эстрадника Смирнова-Сокольского. Это сильно дает себя чувствовать в последнем его фельетоне «Мои мемуары». Ударяя по мелочам, Смирнов-Сокольский невольно играет на руку обывателю, на которого он меньше всего, разумеется, ориентируется». (Виктор Эрманс, Эстрадная практика. – «Советское искусство», 1933, 8 июня.)
1933, декабрь. Ленинград. Публикует в «Вечерней Красной газете» статью «Неуважаемые граждане» и выступает на эту тему на ленинградской эстрадной конференции.
«…Мы работаем на миллионы и заслуживаем самого пристального внимания. Однако этого внимания нет. Года три назад эстрадой занялся ГОМЭЦ, который пока больше взял, чем дал эстраде. У эстрады до сих пор нет собственного театра, нет площадки, нет просто юридического адреса. И когда при мне начинают речь об эстраде словами: «Вот, мол, эстрада должна…» – я зверею: кто кому должен?
…При отсутствии должного внимания к эстраде, если хотите, уважения к ней, даже такой великий акт, как постановление 23 апреля о ликвидации РАППа, постановление, внесшее по-настоящему живую струю в любую отрасль художественного творчества, на эстраде извращено, как нигде… Линия партии в отношении РАППа была извращена некоторыми руководителями эстрады мнимым раскрепощением фокстрота, аполитичного смеха, безыдейного обывательского зубоскальства… Я не хочу и не собирался оставаться пессимистом до конца. Я верю в победу и расцвет советской революционной эстрады. Я шестнадцать лет дрался не на живот, а на смерть с «лидерами и вождями» так называемого «чистого аполитичного смеха», и я тоже не складываю оружия». (Ник. Смирнов-Сокольский, Неуважаемые граждане. – «Вечерняя Красная газета», 1933, 14 декабря.)
Статья сопровождалась примечанием «От редакции»: «Статья выдающегося мастера эстрадного фельетона при спорности и неправильности отдельных положений своевременно заостряет внимание на вопросах помощи эстраде и борьбе с извращениями эстрадной политики».
«…Живой отклик встретило выступление Смирнова-Сокольского о «неуважаемых гражданах». Выступающие – и эстрадники, и авторы, и работники контрольных организаций – приводят факты, говорящие о недооценке в отдельных случаях эстрады, об недостаточном ее изучении. Но значит ли это, что эстрада «неуважаема», что она «ничего не должна»?… («На эстрадной конференции». – «Вечерняя Красная газета», 1933, 21 декабря.) 1934, апрель – май. Москва. Мюзик-холл. В представлении «Севильский обольститель» (по мотивам Тирсо де Молина – П. Маркова и Н. Горчакова) читает фельетон «Тайная вечеря» (куклы работы Н. и И. Ефимовых).
«…Спасибо Смирнову-Сокольскому, который появляется в конце первого действия и дает возможность отдохнуть от картонных домов, от бегающих огоньков, от скучной липовой Испании. Интермедия Смирнова-Сокольского остроумна, но очень хаотична…» (Евг. Вермонт, Кабалеро на Триумфальной. – «Вечерняя Москва», 1934, 7 апреля.)
«Милому Коле, в смелость и остроту которого я сегодня по-настоящему поверил – чтобы он смелел и смеялся злее и острее, чтобы он не изменял самому себе. С любовью. П. Марков» (автограф на титульном листе машинописного экземпляра пьесы «Севильский обольститель», хранящегося в библиотеке Н. П. Смирнова-Сокольского).
«…Стыдно, живя в одном городе с Мейерхольдом и Станиславским, заманивать московского зрителя, приученного к блестящим работам советского театра, на спектакль однообразный, утомительный, не талантливый.
…Была сделана попытка приковать к испанскому действу Смирнова-Сокольского. Но ему удалось отбиться. Смирнов-Сокольский вышел на сцену, как ему и полагается, в бархатной толстовке с пышным козьма-прутковским бантом на шее.
Сокольский – весьма популярный представитель эстрадного фельетона, но за ним числится грешок. Он всегда острит насчет того, что писатели получают гонорар.
Николай Павлович, писатели всегда получают гонорар. И будут получать до тех пор, пока не отменят деньги. И ничего ужасного здесь нет. Вы ведь тоже, Николай Павлович, получаете гонорар за работу. И мы не острим по этому поводу. Получайте на здоровье, что тут смешного!..» (Холодный философ [Илья Ильф и Евгений Петров], Осатаневший драмкружок. – «Крокодил», 1934, № 11.)
1934, май. Клуб теа-работников. Выступает на диспуте «В мюзик-холльном тупике».
«…Из всего списка ораторов, доказывавших, что Мюзик-холл должен быть «хорошим», мне запомнился один – Смирнов-Сокольский. Он выступал темпераментно. Покаялся даже в том, что был законспирированным автором одной из пьес, способствовавших Мюзик-холлу зайти в тупик. Называлась она – «Бабушкин букет». Но дело не в «Бабушкином букете». Смирнов-Сокольский совершенно правильно отстаивал своеобразную эстрадную доктрину Монроэ:[39] эстрада – эстраднику:
– Мы ни за что, – темпераментно восклицал Смирнов-Сокольский, – не отдадим Мюзик-холла. Это – наш эстрадный театр. И мы будем драться за него». (Эм. Бескин, Большой театр эстрады, – «Вечерняя Москва», 1934, 4 июня.)
1934, июнь. Москва. На открытии сада «Эрмитаж» читает фельетон «Разговор человека с собакой».
«…В центре внимания эрмитажной программы, конечно, Н. Смирнов-Сокольский. Артист, видимо, начинает чувствовать себя на эстраде, на голой сценической площадке, одиноко. То ли это неверие в свои силы, то ли недооценка возможностей живого волнующего слова. Но так или иначе, прежнего Смирнова-Сокольского, отважно выступавшего в своей неизменной черной бархатной блузе на фоне сукна кулис, мы не видим. Сначала на помощь пришло кино, затем появилось легкое оформление кабинета, после – конструкция Мюзик-холла и, наконец, сейчас целое декоративное сооружение на подмостках «Эрмитажа». Сначала, надев халат «старого барина», Смирнов-Сокольский рассуждал о жизни, затем, поднявшись на Парнас, беседовал с классиками и, наконец, сейчас ведет дружеский разговор с собакой…
Номер достаточно сложен, и сам Смирнов-Сокольский и его партнер, артист цирка Энрико Бонн, вполне справились со своей задачей. Но от Смирнова-Сокольского, нашего лучшего артиста эстрады, мы вправе ждать и требовать большего. И главное– зачем эта тяга к театру, к интермедиям (так назвал он свой разговор с собакой). Смирнов-Сокольский – прирожденный эстрадник, его сфера – монолог. «Эстрада – эстраднику», – заявил на одном из диспутов Смирнов-Сокольский. Ну и правильно, и незачем тащить на эстраду театр». (Виктор Эрманс, Эстрадник и зритель. – «Советское искусство», 1934, 11 июня).
1935, 18 апреля – 22 мая. Дальний Восток. Возглавляет военно-шефскую бригаду ЦК Рабис, давшую в частях Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА) 54 бесплатных шефских концерта вместо запланированных тридцати.
«…Артисты увозят с собой в Москву бодрые, радостные воспоминания о днях, проведенных в Особой.
– Рабис хитер, – говорит член ЦК Рабиса, член Моссовета Смирнов-Сокольский, – он прислал в ОКДВА артистов эстрады, а возвратимся мы новыми, переродившимися людьми. Та железная, сознательная дисциплина и одновременно – дружба между бойцом и командиром, которые мы наблюдали в Особой, повлияли на нас: мы приехали в ОКДВА «кустарями-одиночками», зараженными индивидуальным стремлением к конкуренции, а уезжаем отсюда единой, сплоченной бригадой работников советской сцены. Успех каждого артиста – это успех всей бригады!.. Я жалею, что у меня только бригада, а не дивизия. Тогда бы мы сделали гораздо больше». (С. Леонов, Пятьдесят четыре концерта в частях ОКДВА. – «Тихоокеанская звезда», Хабаровск, 1935, 30 мая.)
1935–1936. Москва. На творческих совещаниях артистов разговорного жанра, организуемых Обществом советской эстрады, выступает с докладами об эстрадном рассказе и искусстве конферанса.
1936, 16 января. Москва. Участвует, как представитель артистов эстрады, в заседании Совета Народных Комиссаров РСФСР, обсуждающем вопрос об улучшении эстрадного дела.
1936, август. Москва. Сад «Эрмитаж». Читает фельетон «Отелло».
«…«Отелло» не просто удачный номер, случайный успех мастера. «Отелло» – большая принципиальная победа, купленная дорогой ценой. «Отелло» Сокольского разрушает популярную в эстрадном мире легенду о бесперспективности эстрады, о конце и гибели фельетонного жанра.
Сокольский отмалчивался полтора года, и вот снова он появился на эстраде. Что же случилось с ним за эти полтора года, почему должен был зритель так долго ждать нового появления одного из своих любимых актеров?
…Сокольский всегда нес с собой в зрительный зал публицистику. Публицистика была кровью и нервом его фельетона. И о чем бы он ни говорил с эстрады – о советской литературе, о качестве продукции, – какую бы груду фактического материала ни привлекал, – всегда из хаоса материалов, цитат, газетных отрывков, анекдотов вставала большая публицистическая тема… И вот Сокольский начинает претерпевать неудачи. Сначала эти неудачи казались случайными, временными, не вызывавшими серьезных опасений. Затем эти неудачи приняли систематический характер – один за другим проваливались фельетоны Сокольского. Зрители уходили с концертов разочарованные, недоумевающие. Сам актер, всегда чутко улавливающий запросы аудитории, пришел в смущение, растерялся, начал экспериментировать, искать новые формы, применять театральные аксессуары, но все было напрасно.
…Если в первые послеоктябрьские годы зритель слушал все, что говорил с эстрады Сокольский, и все было для него откровением, если он удовлетворялся самим фактическим материалом, то с течением времени он требовал большей глубины материала, он переставал довольствоваться общеизвестными истинами, хотел видеть и слышать на сцене не только то, что встречалось ему на страницах ежедневных газет… Настало время изменить тематику фельетона, призадуматься над его формой… Сокольский понял, что он переживает жестокий кризис. Остановился, полтора года осматривался и наконец шагнул вперед. «Отелло» Сокольского – начало нового этапа. Это, бесспорно, фельетон второй пятилетки.
…В новом фельетоне Сокольский направляет насмешливое жало своих острот не против служащих Отдела благоустройства, банно-прачечных комбинатов и Нарпита, а против мещан и обывателей, занявших другие, более ответственные позиции. Критиковать Москвошвей и Ленодежду умеет каждый эстрадный фельетонист. Разобраться в теоретических боях, происходящих на фронте искусства, втянуть в эти бои широкую массу населения, перенести дискуссию в пределы тысячной аудитории – гораздо труднее: для этого требуется большая культура мастера, фантазия, выдумка и талант популяризатора. Здесь юмор должен быть тоньше и глубже. Сокольский строит фельетон по-новому. Он не растекается мыслью по древу, не подавляет слушателя обилием материала, он чрезвычайно тщательно отобрал наиболее яркие, характерные факты из различных областей искусства и вокруг них концентрирует тему, развивая ее не вширь, а вглубь, настойчиво бьет в одну точку…
…Смирнов-Сокольский, ратующий за простоту и ясность в искусстве, в своем творчестве тоже становится проще и естественнее. Он отказался от некоторой напыщенности и ходульной приподнятости, присущей ему раньше. Новый фельетон Сокольского стал событием эстрадного сезона». (Е в г. Мин, «Отелло». – «Рабочий и театр», 1936, № 16.)
1937, ноябрь. Москва. На праздничных концертах, посвященных двадцатилетию Октября, читает первоначальную редакцию фельетона «Рубиновые звезды».
«Двадцать лет я писал и читал свои эстрадные фельетоны на все темы дня. Пошлость в литературе, заумь режиссеров, поэтов, живая церковь, протоиерей Введенский, прогульщики, летуны – какое счастье, что темы фельетонов быстро и безнадежно стареют!
Растратчик – какой сейчас нежизненный, незлободневный тип. А ведь мы пережили эпидемию растрат. Эпидемию, потребовавшую громадных усилий, борьбы. Бывало так, что человек
«Мало того, что украдет,
Он еще под это идеологию подведет,
Скажет – социальные условия мои полны трагизма,
Виноват не я, а подлое наследие царизма».
…«Хамим, братцы, хамим!» – надрывался я в «Эрмитаже», и это тоже была тема. С хулиганством, хамством велась борьба, и я изо всех сил старался хоть капельку, немножечко принять в ней участие.
В стенограмме доклада т. Косарева на съезде комсомола было однажды напечатано: «Ребята мало и слабо учатся и иногда, по выражению юмориста Смирнова-Сокольского, путают Гоголя с Гегелем, а Бабеля с Бебелем…» Черт побери, вряд ли я когда-нибудь чувствовал себя более гордо!
«Перелистывая фельетоны за двадцать лет» – примерная тема моей новой работы. Рапорт-монтаж эстрадного фельетониста. Об ушедших из жизни персонажах. Об устаревших, к счастью, темах.
Хочу читать о прекрасной стране, о великолепной жизни, о победивших людях. Как выйдет – не знаю. На праздниках буду читать и лучшую, по-моему, работу – «Отелло». (Ник. Смирнов-Сокольский, Об устаревших, к счастью, темах. – «Советское искусство», 1937, 1 октября.)
1938, май. Москва. Сад «Эрмитаж». На открытии летнего сезона Эстрадного театра читает фельетон «Рубиновые звезды» и конферирует программу.
«…Смирнов-Сокольский выступает в «Эрмитаже» в двух жанрах: в своем обычном – фельетониста и новом – конферансье. Смирнов-Сокольский-фельетонист с большим подъемом читает отличный фельетон «Рубиновые звезды». Хорош и текст конферанса, но с самой подачей его мы не совсем согласны. Есть в ней что-то высокомерное, насмешливое, что-то от снисходительного похлопывания по плечу зрителя. Сокольский-фельетонист чутко и остро чувствует сегодняшний день, но Сокольский-конферансье, к сожалению, застрял на каком-то давно пройденном этапе…» (Виктор Эрманс, Драматург на эстраде. – «Советское искусство», 1938, 30 мая.)
1939, май. Москва. Сад «Эрмитаж». В эстрадном обозрении Н. Смирнова-Сокольского и И. Прута «В одном вагоне» (постановка Д. Гутмана) читает фельетон «На все Каспийское море».
«Появлению своему на божий свет спектакль этот обязан главным образом Н. П. Смирнову-Сокольскому. Его инициативе, его энергии, настойчивости, направленности, желанию бросить камень в стоячие воды эстрадного искусства. Смирнову-Сокольскому пришлось потратить много сил и нервов, чтобы создать и провести на подмостки даже этот немудреный спектакль…
…Сюжет пьесы весьма прост: бригада московских эстрадников направляется концертировать в Красную Армию. Бригадир – Смирнов-Сокольский. Его заместитель – Гаркави. Бригада волнуется, репетирует и, наконец, выступает перед бойцами… Весело играет Смирнов-Сокольский – артисту, видимо, захотелось хоть на некоторое время вылезти из блузы фельетониста… Смирнов-Сокольский написал для этого спектакля смелый, острый, боевой, злободневный фельетон… Читает свой фельетон он с огромным мастерством, волнением и подъемом. Недаром зрители многократно прерывают его исполнение аплодисментами». (Виктор Эрманс, В одном вагоне. – «Советское искусство», 1939, 8 июня).
1939, 9 августа. В годовщину боев у озера Хасан публикует в «Советском искусстве» статью «Быть готовыми!» о необходимости заблаговременной подготовки оборонного репертуара и организации специальных бригад, которые в случае необходимости, опираясь на опыт фронтовой эстрады времен гражданской войны и позднейших военно-шефских выступлений, могли бы сразу же развернуть работу.
1939, декабрь. Ленинград. Выступает с фельетоном «На все Каспийское море».
«…На этот раз, откликаясь на злободневные темы искусства – кино, драматургии, живописи, – обрушиваясь на пошляков, приспособленцев, конъюнктурщиков, талантливый эстрадный публицист сумел показать своих героев в широкой общественной перспективе, пронизать всю свою речь глубокой заботой о достоинстве советского гражданина, достоинстве и славе своей Родины.
«Зачем из нас дураков делать? Ведь мы же советские граждане! В каждом деле – боль наша, радость наша…» – долгими и искренними аплодисментами отвечали зрители на гневную отповедь «лакировщикам», опошляющим и принижающим священные чувства советского патриотизма. Не ограничиваясь злым и метким высмеиванием идейного, художественного брака, Смирнов-Сокольский в этом фельетоне нашел яркие и страстные слова для характеристики того, что отсутствует в критикуемых произведениях и что должно, не может не вдохновить художника-гражданина.
Заключительная, публицистическая часть фельетона – о грозных боевых традициях русского народа, о мощи армии страны социализма, о природе советского героизма – меньше всего могла показаться наспех приписанной «для идеологии», для оправдания скользких шуток «концовкой» (как то нередко бывает у эстрадных юмористов). Нет, она органически вырастала из всего предшествующего разговора на, казалось бы, «узкие» темы искусства, разговора страстного и принципиального.
Великолепной проверкой этого качества фельетона явились повторные выступления Смирнова-Сокольского в Ленинграде в дни боев на Карельском перешейке. Фельетон исполнялся в новой, расширенной редакции, расширенной внутренне закономерным, полуимпровизационным обращением, вызванным событиями, которые развернулись на самых подступах к городу Ленина. Простая, сильная, гордая речь о народе, пронесшем славу русского оружия через века и страны, приобрела в этих условиях особую убедительность». (Сим. Дрейден, На эстрадные темы. – «Театр», 1940, № 2.)
1940. В литературно-эстрадном сборнике «Русский юмор» (М., «Искусство», 1940, стр. 221–227) напечатан текст фельетона Смирнова-Сокольского «Отелло» – первая и единственная публикация его эстрадного репертуара после 1918–1922 годов, когда в юношеских сборниках и газете «Известия Смирнова-Сокольского» печатались его ранние куплеты и юморески. Помимо этого были напечатаны лишь небольшие отрывки из фельетона «Мертвые души» в журнале «Цирк и эстрада» (1928, № 17).
1940, 11 мая. Приказ Комитета по делам искусств при СНК Союза ССР об организации с 1 июня при Всесоюзном концертно-гастрольном объединении «в целях поднятия художественного уровня советской эстрады, выдвижения молодых исполнительских сил, расширения и улучшения эстрадного репертуара» Всесоюзной студии эстрадного искусства. Художественным руководителем студии назначен Н. П. Смирнов-Сокольский.
1940, 25 мая. Москва. Эстрадный театр сада «Эрмитаж» открывает летний сезон премьерой «театрализованного эстрадного представления с прологом и интермедиями» Д. Гутмана, В. Полякова и Н. Смирнова-Сокольского «Весенние голоса».
«…Нам кажется, что эстрадников можно поздравить с принципиальной победой.
Форма эстрадного спектакля найдена. И при этом сохранены ничем не стесненное разнообразие и жанровая разнохарактерность номеров. Другое дело, что далеко не все номера удовлетворяют зрителя.
Хороша и остроумна в прологе сценка «У подъезда «Эрмитажа», в которой Смирнов-Сокольский беседует на эстрадно-театральные темы с охраняющими подъезд каменными львами (артисты Ю. Хржановский и В. Чеботарев)… Весело проходят интермедии («Оживленная живопись» и другие) в исполнении Н. Смирнова-Сокольского и А. Райкина…» (А. Фонштейн, Эстрадный спектакль. – «Вечерняя Москва», 1940, 29 мая.)
1940, сентябрь. Москва. Открытие Всесоюзной студии эстрадного искусства.
«Счастливый день – день удачи. День исполнения желаний. Чем больше было препятствий к осуществлению этого желания, тем счастливее день. Исходя из этого положения, самый счастливый день уходящего года (да и не только года, а ряда последних лет) у меня лично был день 6 сентября.
На улице Вахтангова, 12, рабочие приколачивают вывеску:
…Таким же счастливым днем, я надеюсь, будет день выпуска первой серии номеров, созданных в студии молодыми артистами. Заветное желание – чтобы этот день был счастливым не только для меня лично…» (Смирнов-Сокольский, Счастливый день. – «Театральная неделя», 1941, № 1.)
«…В конце прошлого года исполнилась заветная мечта Смирнова-Сокольского: открылась Всесоюзная студия эстрадного искусства. Надо увидеть, с каким увлечением, какой любовью он работает в ней в качестве художественного руководителя. Ради этой студии Смирнов-Сокольский забросил свои любимые редкие книги (а их двенадцать тысяч томов!), перестал перечитывать старинные сатирические журналы, сократил количество выступлений. На улице Вахтангова, в доме № 12, под самой крышей находится кабинет Смирнова-Сокольского. Здесь он «пропадает» с утра до позднего вечера. Скромный стол худрука привлекает к себе писателей, композиторов, художников, артистов. «Не пускать ни царя, ни бога, – кричит Смирнов-Сокольский, – будем слушать Ракова и Давыдова». В комнате водворяется относительная тишина». (Виктор Эрманс, Четверть века на эстраде». – «Театральная неделя», 1941, № 4.)
1941, 18 марта. Москва, Клуб «Красная звезда». Общественный просмотр первой программы Студии эстрадного искусства.
«Советская общественность с нетерпением ожидала показа первой работы Всесоюзной студии эстрадного искусства. И приятно сознавать, что этот показ оправдал ожидания. Прежде всего радует участие в программе совершенно новых исполнителей. Развиваясь дальше, они, несомненно, смогут стать большими эстрадными величинами. Радостно видеть, что старые мастера, в руки которых была отдана студия, оправдали доверие, оказанное им… Большой взволнованностью дышит и труд художественного руководителя студии Н. П. Смирнова-Сокольского, выпустившего своих питомцев на нелицеприятный суд советского зрителя. Приговором работе студии послужило единодушное горячее одобрение зрителей, переполнивших позавчера клуб «Красная звезда»…» (И. Дунаевский, Студия эстрадного искусства. – «Московский большевик», 1941, 20 марта.)
1941, 23 мая. Москва. Эстрадный театр сада «Эрмитаж» открывает летний сезон спектаклем Всесоюзной студии эстрадного искусства «Наша первая программа».
«…Это должно стать традицией: лучший в стране эстрадный театр открывается программой, сработанной молодыми силами эстрадного искусства. Моя прошлогодняя попытка показать эти молодые силы в эстрадном представлении «Весенние голоса» была лишь «пробой пера» в этом направлении. Осуществленная в очень короткий срок, при крайне ограниченных средствах, попытка эта показала, что избранный путь принципиально правилен, и начавшая прошлой осенью свою жизнь Всесоюзная студия эстрадного искусства пошла именно по этому пути – по пути создания новых эстрадных аттракционов в исполнении молодых артистов эстрады… Первый выпуск студия показала в конце марта этого года, после чего увезла всю программу в ряд городов СССР с целью проверки ее на зрителях. Поездка прошла с большим успехом. Особо следует отметить работу студии на кораблях Черноморского флота в дни первомайских праздников. Здесь молодые артисты показали свое умение работать в условиях той самой «мобильности», которой гордится эстрадное искусство…» (Н. Смирнов-Сокольский, Первая программа. – «Театральная неделя», 1941, № 21.)
1941, май – июнь. Москва. Сад «Эрмитаж». В программе студии выступает с фельетоном «Опасный возраст» («Стыд идет!»).
«…Смирнов-Сокольский был на эстрадных подмостках по-хорошему сердит – и не только на кого-то живущего вдалеке, за океаном, и не только на нэпманов. Но и на нас с вами, уважаемые и дорогие зрители, – за нашу терпимость к хамам и дуракам, авантюристам и ханжам. Он именно рычал на нас в замечательном, незабываемом фельетоне 1939 года,[40] возмущаясь нашей беспечностью и предупреждая, что будет страшная война. Этот фельетон был пронизан сердечной болью. Историк эстрады должен найти его и подивиться гневной проницательности замечательного артиста-писателя. (Я. Варшавский, Настоящая эстрада. – «Советская культура», 1962, 26 июля.)
1941, сентябрь. Москва. По предложению художественного руководителя Московского госцирка Е. М. Кузнецова подготавливает к открытию сезона монолог «Здравствуйте, товарищи москвичи!».
«…Дни стояли такие, что больше всего был нужен быстрый, живой, непосредственный отклик на переживаемые события. Притом не прямолинейный, не схематичный, а взволнованный и волнующий, воодушевляющий – в тон с настроениями и переживаниями народа. В арсенале цирковых разговорных жанров такого оружия не было – и это привело Московский цирк к сотрудничеству с Н. П. Смирновым-Сокольским, ставшим неотъемлемым участником его первой программы военного времени.
Н. П. Смирнов-Сокольский открывал программу большим монологом, точнее – большой взволнованной речью о человеческих чувствах в дни войны. Стоя у входа на арену, сосредоточенно, глубоко, взволнованно он говорил о дружбе, о товариществе в дни защиты Родины. «И, вспоминая слова старого Тараса Бульбы, – говорил он, – хочется продолжить речь словами Гоголя: «Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет на земле уз сильнее товарищества! Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в русской земле, – не было таких товарищей!»…Гитлер будет разбит!.. Он будет разбит не только нарастающим могуществом Красной Армии, но и силой нашей несокрушимой дружбы, силой того, на чем стоит наше товарищество, которое сильнее фашистских самолетов и танков!..»
Это непривычное для цирковой арены ораторское выступление, поставленное первым номером программы (и довольно длительное – свыше четверти часа), оказалось как нельзя более современным введением к представлению, предисловием к нему. Оно придало программе отпечаток концерта-митинга, в том своеобразии, которое установилось за этой формой представления еще с далеких дней гражданской войны». (Евгений Кузнецов, Арена и люди советского цирка, М., «Искусство», 1947, стр. 162–163).
«…Фельетон, прочитанный Н. П. Смирновым-Сокольским на открытии Московского госцирка, – это, пожалуй, лучшее из того, что когда-нибудь читал с эстрады артист-трибун, знающий пути к сердцу слушателей, умеющий найти истинную злобу дня». (Н. Лабковский, На арене Смирнов-Сокольский. – «Вечерняя Москва», 1941, 9 сентября.)
1941, сентябрь – октябрь. Фронтовая поездка Всесоюзной студии эстрадного искусства с первым номером театрализованной живой газеты «Осиновый кол» (сценарий Н. П. Смирнова-Сокольского).
«Студия эстрадного искусства подготовила специальную программу, целиком построенную на военной и антифашистской тематике. Тут и героическая баллада, и лирическая песня, и шутливые частушки, и патетический стих, и политический памфлет, и злободневные куплеты – налицо все основные жанры эстрадного искусства. Этот разнообразный, можно даже сказать, пестрый сплав объединен формой живой газеты. Перед зрителями – редакционное совещание сотрудников газеты, на котором каждый из них выбирает ту или иную тему, чтобы разработать ее в соответствующей форме: передовицы, зарубежной информации, очерка, фельетона, политической карикатуры, местной хроники… Таким образом, в поисках остро отточенной и связной публицистической формы эстрадного выступления руководство студии обратилось к традиции «живых газет» эпохи гражданской войны…
Первый выпуск «Живой газеты» студии особенно силен в своей сатирической, карикатурно-пародийной части… Студия эстрадного искусства немало поработала над этим остропублицистическим спектаклем. Пожелаем же дальнейших успехов на избранном пути Н. П. Смирнову-Сокольскому, режиссерам Н. О. Волконскому, Д. Г. Гутману, П. Н. Ильину и всему составу участников, выезжающих на обслуживание бойцов Красной Армии!..». (Е в г. Кузнецов, Живая газета. – «Советское искусство», 1941, 18 сентября.)
1942, май – июнь. Москва. Сад «Эрмитаж». В обозрении «Поговорим о песне» (сценарий Н. Смирнова-Сокольского, режиссер Д. Гутман) читает фельетон «Во поле березонька стояла…».
1943, май – июнь. Москва. Сад «Эрмитаж». Спектакль Всесоюзной студии эстрадного искусства «Представление начинается» (сценарий С. Антимонова и Н. Смирнова-Сокольского, режиссеры Д. Гутман, Н. Волконский и П. Ильин).
1944, июль. Москва. Сад «Эрмитаж». Смотр эстрады военных лет. Читает фельетон «Золотая рыбка».
«У артистов советской эстрады большой праздник. Со всех концов Советского Союза съехались в Москву мастера эстрадного искусства для того, чтобы продемонстрировать творческие успехи, одержанные в трудных условиях военного времени… Смирнов-Сокольский отдал делу пропаганды политического фельетона на эстраде 30 лет творческой жизни, объединяя в своем лице автора и исполнителя. Новый фельетон Смирнова-Сокольского «Золотая рыбка» построен в традиционной для этого автора манере – в нем патетика чередуется с юмором. Подобный литературный прием сам по себе закономерен, но в выборе комического материала Смирнов-Сокольский недостаточно разборчив: чувство хорошего вкуса нередко изменяет фельетонисту. Объекты шуток и каламбуров Смирнова-Сокольского подчас банальны; остроты редко выходят за пределы надоевших «магазинных» тем. Зато в патетической своей части и в особенности в гневном финале фельетон «Золотая рыбка» по-настоящему злободневен, говорит о самом главном, о мечтах советского народа, который не верит в чудодейственную силу золотых рыбок и не надеется на их помощь, а сам, своими богатырскими силами, трудом и кровью добивается победы!» (Виктор Эрманс, Репертуар и мастерство. – «Литература и искусство», 1944, 22 июля.)
1945, январь. К 150-летию со дня рождения Грибоедова пишет совместно с Н. Н. Асеевым стихотворный фельетон «Крылатые слова» («сатирический фельетон Ник. Асеева и Ник. Смирнова-Сокольского, если не считать еще и великого русского классика А. С. Грибоедова, на цитатах которого из «Горя от ума» построено это произведение»).
Фельетон премирован на конкурсе на лучшие произведения современного эстрадного репертуара.
1945, январь – февраль. Москва. В газете «Советское искусство» (от 16 января) и журнале «Смена» (№ 3–4) напечатаны первые «библиофильские» публикации Н. П. Смирнова-Сокольского – «Первые издания Грибоедова» и «Моя библиотека (заметки книголюба)».
В дальнейшем, за 1945–1962 годы, им опубликовано в журналах, газетах и сборниках свыше семнадцати статей и очерков на темы, связанные с книговедением.
«…Можно быть уверенным, что составленная нами библиография явится даже для поклонников таланта Н. П. Смирнова-Сокольского неожиданным откровением. В памяти многих сохраняются только книги Н. П. Смирнова-Сокольского, среди которых особой популярностью пользуются «Рассказы о книгах» и «Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина». И вот оказывается, что до того, как написать книги, Н. П. Смирнов-Сокольский ведет более чем десятилетний подступ к читателю, публикуя серию статей, новелл, рецензий. В этом смысле библиография имеет помимо своей непосредственной утилитарной ценности еще и некоторую нравственную поучительность. За протокольной регистрацией работ легко разглядеть подвижнический труд их автора, напряжение всех его внутренних сил, вызванное бескорыстным и страстным служением одной идее…». («Н. П. Смирнов-Сокольский, как историк книги и библиофил. Опыт библиографии». Составитель О. Г. Ласунский, Воронеж, Центрально-черноземное книжное издательство, 1967, стр. 20.)
1945, май. Москва. Первые выступления с фельетоном «Советские люди».
1945, 8 октября. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР «за успешную работу в области советского театрального искусства» Н. П. Смирнову-Сокольскому присвоено почетное звание заслуженного артиста РСФСР.
Без Вас советская эстрада
Почти немыслима для нас.
Высказывали Вы не раз
Все то, что ей для роста надо.
И вот, как командарм эстрады,
Достойный чести и наград,
Вы, проведя ее парад,
Награждены… и все мы рады.
Виталий Лазаренко»[41]
1946, июнь. Сад «Эрмитаж». Открытие летнего сезона. Читает фельетон «За все настоящее».
«…Политическую весомость спектаклю придает выступление Смирнова-Сокольского. Артист смело берет большую и острозлободневную тему о требовательности нашего народа, прошедшего через испытания войны, и умело раскрывает ее средствами сатирического фельетона. За внешне шутливой формой явно ощущается и подлинная обличительная гневность, и убежденность в глубоком внутреннем росте советского человека, и радость свидетеля этого роста. Единственное, в чем можно было бы упрекнуть артиста, это в неровности привлекаемого им материала, порой нарочитом его снижении. Думается, Смирнову-Сокольскому можно не опасаться, что он не сумеет овладеть вниманием слушателя без эстрадного анекдота». (А. Дорохов, На открытии эстрадного сезона. – «Советское искусство», 1946, 14 июля.)
1946, август. Москва. Второй тур Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Председатель жюри – Н. П. Смирнов-Сокольский.
«Большое принципиальное значение только что закончившегося в Москве второго Всесоюзного конкурса артистов эстрады, разумеется, не в том, что он дал два десятка новых лауреатов. Гораздо важнее, что конкурс заставил свыше тысячи эстрадных артистов вместе с организациями, ведающими их деятельностью, приобщиться к большой художественно-творческой работе по созданию всесоюзной премьеры, для которой потребовались новый репертуар, авторы, композиторы, постановщики, балетмейстеры, режиссеры. Конкурс напомнил и артистам эстрады и организациям, ведающим искусством, что главное в их деятельности – это работа над новым, работа художественно-творческого порядка. С этой точки зрения прошедший конкурс можно считать весьма полезным.
…Нельзя мириться с тем, что до сих пор на эстраде процветает низкопробный безыдейный репертуар – скетчи, интермедии, фельетоны, сделанные руками ремесленников, не знающих жизнь и не задумывающихся над тем, какое поистине огромное воспитательное значение имеет эстрада. Ведь именно разговорный жанр составляет основу эстрадного искусства, придает ему злободневность, остроту и целеустремленность. Меткие стрелы сатирика-фельетониста, остроумные куплеты, пародии, скетчи, бичующие отрицательные явления действительности, – вот что нужно нашей эстраде в первую очередь и чего она еще не имеет. Работа над репертуаром, привлечение лучших авторов, обладающих сатирическим талантом, – первостепенная задача… Из всех артистов разговорного жанра, выступавших на конкурсе, наиболее ярко выделились молодые киевские артисты Г. Тимошенко и Е. Березин, получившие первую премию. Это чрезвычайно забавные конферансье-интермедисты, выступающие в образах милиционера (Тимошенко) и монтера-осветителя (Березин). Все, что они делают на эстраде, – молодо, свежо и оригинально как по тексту, так и по манере исполнения. Но на их номере кончаются почти все достижения разговорного жанра, показанные на конкурсе.
…Конкурс показал, что эстрада богата молодыми талантливыми кадрами. Однако с репертуаром, постановкой и созданием новых номеров дело обстоит плохо. Для развития эстрадного искусства, создания новых интересных номеров нужны постоянно действующие стационарные эстрадные театры, в которых артисты могли бы эти номера показывать. Существующий три месяца в году московский летний театр «Эрмитаж», конечно, недостаточен для масштаба советского эстрадного искусства. Каждый артист эстрады должен иметь свою премьеру в театре, пользующемся вниманием общественности, советской прессы, всего того, что двигает вперед искусство. Нужен эстрадный театр, о котором мы, артисты эстрады, давно мечтаем». (Ник. Смирнов-Сокольский, Второй Всесоюзный конкурс артистов эстрады. – «Известия», 1946, 13 августа.)
1947, октябрь. Москва. В дни празднования 800-летия Москвы читает фельетон «Семьсот семьдесят плюс тридцать».
С этим фельетоном выступает затем в Ленинградском театре эстрады.
«…Его фельетоны всегда многотемны… И все же можно с определенностью сказать, что фельетоны Смирнова-Сокольского посвящены прежде всего советскому человеку, победы которого вызывают у актера высокое чувство гордости, столь же сильное, сколь силен и точен сатирический прицел, направленный актером на пережитки капитализма в сознании людей. Это составляет сущность и нового фельетона Смирнова-Сокольского… «Золотой народ!» – восклицает актер. Он говорит о том, что захватывающе величественны завоевания советской отчизны и что самым примечательным в них является советский человек. Это чувство гордости за свою Родину и за свой народ не мешает актеру видеть все еще живущих то там, то здесь мелких людишек, отравляющих воздух своими делами, поступками, ничтожными помыслами. Он клеймит их яростно. Какое разнообразие красок находит Смирнов-Сокольский для выражения различных тематических прицелов своего фельетона! Тут и гнев, и страстное обличение, гордость и нежность, проникновенный лиризм и высокий пафос…»
(А. Бейлин, Мастер эстрады. – «Вечерний Ленинград», 1947, 12 октября).
1948, июнь. Москва. Сад «Эрмитаж». На открытии летнего сезона читает фельетон «Разговор с Христофором Колумбом».
«…Я пришел в «Эрмитаж» впервые тридцать лет назад. Это был первый сезон эстрадного театра в советские годы. До этого таких молодых в «Эрмитаж» не пускали. Требовалось быть очень «знаменитым», чтобы попасть на эту «привилегированную» площадку. С тех пор я ежегодно открываю летние сезоны этого театра, кроме прошлого года, который я, очевидно для разнообразия, закрывал.
За эти годы на моих глазах прошло минимально два поколения москвичей. Я знал многих зрителей, которые бегали в «Эрмитаж» мальчишками, перелезающими через заборы. Они выросли, стали директорами, инженерами, героями.
Как вырос, насколько культурнее, тоньше и умнее стал сегодня наш зритель! Я перелистываю иногда старые свои фельетоны, те, которые читал десять, пятнадцать, двадцать лет назад. По сравнению с тем, что требует зритель сейчас, это какая-то хрестоматия «Задушевное слово», которая когда-то в детстве казалась кладезем мудрости. Советский человек неудержимо растет сам и заставляет расти тех, кто ему служит.
Актер эстрады тоже не тот, что вчера. Он знает, что отстать от зрителя нетрудно, – догнать много труднее… Сам «Эрмитаж» стал неузнаваем: территория его выросла во много раз по сравнению с тем, что было до революции. Маленький эстрадный театрик на 400 мест превратился в гиганта с количеством мест впятеро большим. Изменились и темы моих фельетонов – ведь я всегда старался не отставать от жизни. Есть только одна тема, которая и сегодня звучит так же, как она звучала тридцать лет назад. Это тема высокого патриотизма советского человека, тема любви его к своей советской Родине, к родной Москве». (Н. Смирнов-Сокольский. 30 сезонов. Журнал-программа «Эрмитаж». Лето 1948 г.)
«Много выдумки и заостренности в кинофельетоне Н. Смирнова-Сокольского «Разговор с Христофором Колумбом» – хлесткая и искусная сатира, бичующая политические нравы «города желтого дьявола», как назвал Нью-Йорк М. Горький. Дикостью и вырождением повеяло на советского зрителя из железобетонных джунглей американского города. Нелепая борьба на ринге, засыпанном тухлой рыбой, – это их спорт. Детективы, патологические убийства – это их киноискусство!» (Б. Филиппов, В театре эстрады. – «Правда». 1948, 18 июня.)
1949, июнь. Москва. В первой летней программе сада «Эрмитаж» «Сегодня вечером…» читает фельетон «В чужие гудки».
1950, июнь. Москва. Эстрадный театр «Эрмитаж». Премьера эстрадного представления «Первая весенняя».(сценарий и постановка Н. Смирнова-Сокольского»).
«Все тот же бант.
Повадка та же.
Талант велик.
Слова резвы.
Его конвейер
так налажен:
Он летом
возникает в «Эрмитаже»,
А в осень
исчезает из Москвы.
Он раз в году
нам фельетон дает,
Его читая
целый год».
(А. Безыменский, Ежегодник. – «Советское искусство», 1950, 20 мая.)
«Новую программу открывает Н. Смирнов-Сокольский, являющийся в то же время и постановщиком представления. Прекрасно зная эстраду, Смирнов-Сокольский создал цельное, политически насыщенное представление. Каждый номер программы подчеркивает ее основную идею – содружество людей искусства братских республик…» (В. Шевцов, «Первая весенняя». – «Вечерняя Москва», 1950, 10 июня.)
1951, лето. Москва. Сад «Эрмитаж». Выступает в программе «Встреча» с фельетоном «Давай закурим».
«…До сих пор еще имеет хождение «теория» о какой-то особой специфике эстрады, в силу которой беспомощные в литературном отношении стихи, рассказы, скетчи и фельетоны могут быть превращены в полноценные сценические произведения. Жертвой этой теории оказался такой крупный мастер эстрады, как Н. Смирнов-Сокольский. Мы имеем в виду его неудачу с фельетоном «Давай закурим». Фельетон Н. Смирнова-Сокольского был перегружен мелочами и строился только с расчетом на то, чтобы рассмешить публику. Идя по этому неверному пути, артист снизил сатирическое звучание своего произведения и не добился даже поставленной им перед собой цели – зрители не смеялись…» (Ю. Дмитриев, Заметки об эстраде. – «Советское искусство», 1951, 31 октября.)
1951, 2 октября. Москва. Центральный Дом работников искусств. На совещании, созванном отделом эстрады Комитета по Делам искусств при СНК СССР и секцией сатиры и юмора Союза писателей СССР, делает доклад о фельетоне на эстраде.
1952, июль. Москва. Сад «Эрмитаж». В программе «Когда мы отдыхаем» (режиссер Ф. Каверин) читает фельетон «Театральный разъезд».
«…Выступления заслуженного артиста РСФСР Н. П. Смирнова-Сокольского всегда ожидаешь с интересом. На кого же он сейчас в своем новом фельетоне «Театральный разъезд» направил бичующие стрелы сатиры? Со свойственным артисту темпераментом он обращается в этом фельетоне к некоторым нашим драматургам, которые не только забыли слово «юмор», «сатира», но и боятся этих слов. Смирнов-Сокольский говорит о том, что и в наше время еще существуют Чичиковы, Хлестаковы и другие гоголевские персонажи, которых драматурги не видят или не хотят замечать.
Единственный недостаток фельетона – его некоторая растянутость». (В. Канделаки, «Когда мы отдыхаем…». – «Вечерняя Москва», 1952, 17 июля.)
1953, февраль. На основе доклада «Фельетон на эстраде» пишет статью «Писателю – первое место», напечатанную в «Литературной газете» под заголовком «Сатиру – на эстраду».
«У советских драматургов-сатириков – множество трибун: большое количество профессиональных театров и неисчислимые коллективы самодеятельности, радио, телевидение, наконец кино. Но есть еще одна трибуна, которая почему-то заслужила пренебрежительное отношение писателей, в особенности драматургов. Это – эстрада.
А между тем на эстраде первым и самым значительным элементом является слово. Фельетонисты, рассказчики, куплетисты, чтецы, конферансье, исполнители маленьких пьес-интермедий, певцы и певицы – все это и есть эстрада. Она – искусство массовое, мобильное, любимое народом.
Но там, где на первом месте слово, первое место должен занимать драматург, писатель, поэт. К сожалению, такую незыблемую истину сегодня еще приходится доказывать и писателям, недооценивающим этот вид искусства, и руководству эстрадой, и ее актерам, которые порой не понимают, что без помощи писателя они вообще не смогут существовать.
…Слово в устах артиста эстрады – грозное и могучее оружие. Однако выполнить свою задачу советская эстрада сможет только с помощью писателей. Писатели должны принять такое же близкое участие в работе эстрады, как драматурги в театре. Только тогда по-настоящему и расцветет это любимое советским народом искусство». («Литературная газета», 1953, 7 февраля.)
1953, август. Москва. Сад «Эрмитаж». В премьере обозрения «Вот идет пароход» В. Дыховичного, М. Слободского и Б. Ласкина (режиссер А. Конников) читает фельетон «Проверьте ваши носы!».
«…Своей злободневностью программа в первую очередь обязана фельетону Н. Смирнова-Сокольского и куплетам И. Набатова. Фельетон «Проверьте ваши носы!» увлекает зрителей сатирической остротой, легкостью формы, непосредственностью исполнения. Н. Смирнов-Сокольский с присущим ему большим мастерством высмеивает чинуш, ротозеев, обывателей…». (А. Гончаров, Поиски и находки. – «Московская правда», 1953, 29 августа.)
«Который год мы слышим: снова
Сокольский пишет за Смирнова.
Из положенья выйдя скользкого,
Смирнов читает за Сокольского».
1954, январь. Н. П. Смирнов-Сокольский назначен художественным руководителем вновь организуемого Московского государственного театра эстрады.
«Через полтора-два месяца в заново переоборудованном помещении, ранее занимаемом Театром сатиры, на площади Маяковского, откроется Московский государственный театр эстрады. Первый спектакль, которым начнет свой творческий путь новый театр, задуман в форме показа эстрадных номеров, объединенных несложным сюжетом. Название представления – «Его день рождения», то есть день рождения нашего эстрадного театра. Причем одной из основных тем постановки является стремление мастеров эстрады найти себе достойную смену, помочь талантливой театральной молодежи посвятить себя искусству, любимому народом. По ходу представления затрагиваются многие злободневные вопросы – семьи и быта, а также из области внутренней и международной жизни… Московский театр эстрады может и должен стать творческим центром, группирующим вокруг себя все новое, талантливое, молодое, появляющееся в этом искусстве, и вместе с тем быть образцовой сценической площадкой для показа творческих достижений мастеров эстрады». (Н и к. Смирнов-Сокольский, Перед поднятием занавеса. – «Московская правда», 1954, 24 февраля.)
1954. июнь. Москва. Открытие Московского театра эстрады под художественным руководством Н. П. Смирнова-Сокольского. В премьере эстрадного представления «Его день рождения» (сценарий Н. Смирнова-Сокольского, режиссер А. Конников, художник К. Ефимов) в прологе читает фельетон с куклами «Путешествие на Олимп».
«О нем давно и много думали, о нем говорили, появления его на свет ждали. И вот он родился – Московский театр эстрады. По одному тому, как горячо откликнулись на это событие зрители, с каким интересом вошли они в гостеприимно раскрытые двери молодого театра, можно судить о том, насколько своевременным и нужным явилось его создание… Большое место в программе занимает фельетон-обозрение Н. Смирнова-Сокольского «Путешествие на Олимп». В фельетоне имеются определенные находки, сатирически остро звучащие нотки. Особенно там, где артист высмеивает тех, кто убоялся выступлений советских мастеров балета в Париже, или наших собственных авторов, стремящихся Гоголя «перегоголить» и Щедрина «пересалтыковить». Великолепны полные гражданского чувства слова фельетониста, посвященные памятнику В. Маяковского, и финал, где он выражает надежду своих друзей по коллективу, что их театр сумеет стать достойным соседом великого поэта. Характерно, что все эти и подобные им наиболее яркие, наиболее значительные места в фельетоне – плод плодотворных поисков, наблюдений и раздумий автора-исполнителя. Там же, где выношенную мысль, живое наблюдение у него подменяет штамп, ходячая острота или избитая литературная схема, фельетон становится рыхлым, вялым, не производит ожидаемого впечатления». (А. Моров, «Его день рождения». – «Московская правда», 1954, 13 июля.)
«…В июне 1954 года в старом здании на площади Маяковского, в котором когда-то существовал ресторан «Альказар», отворил двери для зрителей Московский государственный театр эстрады. Создателем его надо признать народного артиста РСФСР Н. П. Смирнова-Сокольского. Николай Павлович не только был автором первой программы, участником и постановщиком спектакля. Задолго до премьеры автор-артист положил много энергии и сил, чтобы привести помещение хотя бы в приемлемый вид… ей-богу же, без Смирнова-Сокольского и смета театра, и его штаты, и его внутренние помещения не обрели бы необходимых «кондиций»… Смирнов-Сокольский умел собирать вокруг себя артистов, художников, авторов. Те несколько обозрений, что были сочинены и поставлены под руководством этого признанного мастера советской эстрады, блистали «любимцами публики» и потому, естественно, представляли интерес для широкой аудитории». (В. Ардов, Эстрадному театру 15 лет. – «Театр», 1969, № 9.)
1954, июнь. Москва. Выпуск на экран фильма «Веселые звезды» (сценарий Е. Помещикова и В. Типота, режиссер В. Строева).
«…Мастер сатирического фельетона, превосходный автор и исполнитель своих произведений читает в картине маленький фрагмент из своего большого монолога о «Носе». Понятно, что длинный монолог, хотя бы и блестящий и исполняемый замечательным актером, – форма не очень подходящая для кинематографа. И, очевидно, авторы фильма должны были использовать огромные возможности кино, чтобы более полно и интересно представить Н. Смирнова-Сокольского». (Г. Ярон, Мастера эстрады на экране. – «Вечерняя Москва», 1954, 20 июня.)
1955, сентябрь. В программе «Добро пожаловать!..» (режиссер – А. Конников), открывающей сезон Московского театра эстрады, читает фельетон «Гвоздь в сапоге».
«– Николай Павлович Смирнов-Сокольский! – И тотчас после этих слов стремглав вылетает на эстраду человек в домашнем пиджаке, с пышно завязанным бантом, внешне немного похожий на персонаж из «Богемы» Мюрже. И, не дав опомниться публике, начинает с ней беседу, именно беседу, а не монолог, – сам задает вопросы зрителям, сам отвечает на них. И все, о чем в течение пятнадцати-двадцати минут рассказывает этот человек, – это сегодняшний день, это то, что не может не интересовать советского зрителя, пришедшего в театр. Это интересно рабочему и ученому, домашней хозяйке и инженеру, счетоводу и шоферу.
Вот и недавно, зимним вечером, в Театре эстрады он, как всегда непринужденно, то весело, то гневно, говорил о наших скучных фильмах, об анонимных письмах, о склочниках, о лицемерах, и все это было без тени пошлости, в хорошей, литературной форме эстрадного фельетона, остро, неожиданно и временами едко… И публика то отвечала Сокольскому взрывами смеха, то слушала его внимательно, временами даже затаив дыхание, потому что он умеет касаться самых серьезных проблем с настоящим гражданским темпераментом…
Много говорят о разговорном жанре на эстраде, о том, что в нем нет остроты, оригинальности, своеобразия. Между тем вот уже сорок лет трудится на эстраде Н. П. Смирнов-Сокольский, находит нужные, важные темы, говорит с эстрады о сегодняшнем дне.
Разве это не достижение разговорного жанра на эстраде, столь дефицитного и действительно необходимого в искусстве эстрады? Мы, литераторы, знаем то, о чем мало знает публика, знаем, как уважительно и дружелюбно относился к труду Смирнова-Сокольского Маяковский, знаем страсть Сокольского к собиранию книг, к истории книги, помогающую ему в работе на эстраде, в создании репертуара. Его умение говорить с массами ценил Демьян Бедный – поэт, который писал для миллионов. Сокольский самобытен и своеобразен, но он одинок в своем жанре.
У него нет настоящих, даровитых последователей, и получилось так, что этот жанр сосредоточен только в одном человеке…» (Л. Никулин, О жанрах эстрады. – «Новый мир», 1956, № 1.)
1956, май – июнь. Москва. Сад «Эрмитаж». Читает фельетон «Чуют правду!».
«…Правда… Правда – это ведь не только гордое название центрального органа нашей партии, это основная сущность всей советской печати, всего нашего советского строя, а сейчас еще и главное оружие в борьбе миллионов честных людей за мир во всем мире. И когда границу нашей Родины внезапно пересекает военный самолет иностранной державы, – наши военные летчики, воспитанные на принципах правды, немедленно взмывают ему навстречу, заранее зная, что это летят люди, посланные отнюдь не любоваться красивыми видами… и далеко не случайно отклонившиеся от курса… Поэтому советские летчики сначала вежливо предлагают такому самолету снижаться, а на его огонь отвечают огнем. В искусстве это называлось бы – работать методом социалистического реализма.
…Наше оружие – правда, оружие врагов мира – ложь. Как и всякое оружие, оно не безобидно. Вот почему старая русская поговорка «Не любо – не слушай, а врать не мешай» – сегодня должна быть забыта. Врать надо мешать! Мешать всеми способами, какие могут найтись у честных людей… Мы впервые в мире назвали пропаганду новой войны преступлением перед народами и будем поступать с этой пропагандой как с преступлением. Борьба за честную большевистскую правду, за дружбу народов, за мир во всем мире – приведут нас к победе. Не победить правда не может. Народы всего мира встают за правду. Народы мира – чуют правду!..» (Н. Смирнов-Сокольский, «Чуют правду!» – Цит. по рукописи.)
1956, июнь – октябрь. Поездки по стране совместно с И. Набатовым с концертной программой «Вместе». Читает фельетоны «Гвоздь в сапоге», «Проверьте ваши носы!» и вместе с И. Набатовым и С. Близниковской – «Басню о баснях».
1956, 20 октября. Подписана к печати первая книговедческая книга Н. П. Смирнова-Сокольского «Русские литературные альманахи и сборники XVIII–XIX веков. Предварительный список» (М., изд. Всесоюзной книжной палаты, 1956, 364 стр.). В 1965 году издательством «Книга» был выпущен (посмертно) развернутый труд Н. П. Смирнова-Сокольского на эту тему – «Русские литературные альманахи и сборники XVIII–XIX веков» (592 стр.), включающий описание 1607 альманахов и сборников.
«…Известно из многих примеров, что собирание книг, даже оснащенное истинно библиофильскими знаниями, нередко превращается в создание той или иной коллекции, определяющей лишь вкусы и пристрастия собирателя. У Смирнова-Сокольского получилось иначе. Две трети своей жизни он собирал книги, с тем чтобы последнюю треть отдать изучению и описанию собранных им книг. Многие, в том числе и я, прощались с Николаем Павловичем именно как с писателем, и притом глубоко просвещенным писателем.
– В самом деле, какова моя судьба? – сказал он мне раз с несвойственным ему грустным раздумьем. – Я начал свою жизнь на эстраде куплетистом, вы представляете, что для русского купца значило слово «куплетист»? Нечто вроде балаганного шута или зазывалы на ярмарке… А ведь дорога у артиста эстрады особенно трудная. Он не защищен ни гримом, ни декорациями, ни партнерами, а один на один со зрителями, настороженными, недоверчивыми, которыми не овладеешь, если ошибешься в тоне или ритме… Действовать надо сразу, в лоб, и начинать с самого острого. Я в пору создания своих фельетонов буквально тонул в газетах, выискивая по крупицам то, что предстояло затем соединить.
Впрочем, он сказал об этом больше для того, чтобы показать, какое значение играло печатное слово в его жизни и как он научился ценить и понимать это слово…
Для меня да и для многих других, кто любит книги и собирает их, Николай Павлович Смирнов-Сокольский останется не в образе того артиста эстрады, в черной бархатной куртке с большим фуляровым бантом, каким его знало множество зрителей. Я вижу Смирнова-Сокольского за его рабочим столом, в комнате с книжными полками до потолка, и еще с какими-то полками-ущельями, и полками-закутками, где каждая книжечка не только знакома хозяину, не только добыта с трудом, не только освящена коллекционерской страстью, но изучена, снабжена пространной биографией, тщательно созданной владельцем, иногда на основе давно затерянных сведений, сопоставлений и поисков, а потом описана в одной из многих статей, учивших любить книгу и понимать ее.
Путь от куплетиста-рассказчика до изыскателя и глубокого знатока жизни и книг Радищева, Крылова или Пушкина примечателен особенно тем, что Смирнова-Сокольского никто не учил, он шел один и добивался всего один. К концу жизни, с величайшей для себя радостью, познал он круг тех, кто создает книги, – писателей, сам приобщившись к ним и дорожа новым званием не меньше, чем своим артистическим званием». (В л. Лидин, Н. П. Смирнов-Сокольский. – «В мире книг», 1962, № 2.)
1957, 16 июля. За активное участие в Декаде русской литературы и искусства в Кабардино-Балкарской АССР награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета Кабардино-Балкарской АССР.
1957, сентябрь – октябрь. Москва. Участвует в работе жюри художественного конкурса Всесоюзного фестиваля советской молодежи.
«Молодость в искусстве всегда покоряет. Но молодость – это не только количество лет, отмеченных в паспорте. Такая молодость быстро проходит. Речь идет о молодости, связанной с высоким умением, добытым упорной работой над собой, с подлинным творческим дерзанием и талантом. Такая молодость не требует скидок на возраст, она разговаривает с вами языком мастерства. Такую молодость мы, члены жюри художественного конкурса Всесоюзного фестиваля советской молодежи, увидели в порученном нашему суждению разделе эстрадного и циркового искусства… Во всем, что касается музыки и вокального жанра, жанра акробатического и так называемого «оригинального», у молодежи московской эстрады нашлось что показать. Хуже обстоит дело с эстрадным танцем, не показанным вовсе, и так называемым разговорным жанром… Очевидно, руководители концертных организаций, как и художественной самодеятельности, не проявляют должного интереса, внимания к этому важному жанру, к его развитию, выявлению новых, молодых артистов-разговорников. А ведь рассказ, фельетон, сатирические куплеты – это та публицистика, без которой не может существовать искусство эстрады. Самое время сейчас забить тревогу по этому поводу». (Ник. Смирнов-Сокольский, Молодые артисты эстрады и цирка. – «Вечерняя Москва», 1957, 9 октября.)
1957, 9 октября. Подписана к печати книга Н. П. Смирнова-Сокольского «Книжная лавка А. Ф. Смирдина. К столетию со дня смерти издателя-книгопродавца А. Ф. Смирдина» (М., изд. Всесоюзной книжной палаты, 1957, 80 стр.).
«Все тот же чуб, все тот же бант,
И сам по-прежнему неистов.
Среди артистов он талант,
Но гений – среди букинистов».
1957, 29 ноября. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР Н. П. Смирнову-Сокольскому «за заслуги в области советского эстрадного искусства» присвоено почетное звание народного артиста РСФСР.
1958, март. Москва. Всесоюзный конкурс артистов эстрады. Возглавляет жюри конкурса. Посвящает итогам конкурса статью «Сто новых эстрадных артистов» («Комсомольская правда», 1958, 19 ноября).
1958, 29 декабря. Москва. Большой театр Союза ССР. На вечере-встрече мастеров искусств столицы с молодыми рабочими – участниками бригад коммунистического труда читает новую редакцию фельетона «Мишка, верти!».
1959, май – июнь. Москва. Эстрадный театр «Эрмитаж». В программе «Московские вечера» (сценарий, пролог и конферанс В. Полякова и Н. Смирнова-Сокольского) конферирует вместе с М. Гаркави, участвует в интермедии «Почти по Гоголю» и читает фельетон «Мишка, верти!» в новой редакции.
«…Простенькая, порой бессмысленная сюжетная рамка, обводящая эстрадную программу, выдаваемую за эстрадный «спектакль», начисто убивает импровизационную эстраду, вольные разговоры эстрадного актера с эстрадной публикой. Смирнов-Сокольский находился в психологически сложных взаимоотношениях с этим процессом театрализации эстрады… Он противился отделке и утюжке эстрадного разговора. Он протестовал против театрализованного конферанса с неизменным текстом и самоигральными интермедиями, забивающими главное в эстрадной программе – ее номера. С другой стороны, в последние годы жизни и деятельности он сам возглавил Московский театр эстрады: вот именно – не эстраду, а театр эстрады. В одной из программ этого театра «Московские вечера» (1959) он играл, например, роль «почти городничего» в прологе-шутке «Почти по Гоголю»… Критика справедливо расценила это зрелище как неудачу: эстрада, переставая быть сама собой, оттого не делалась еще театром…». (Д. Золотницкий, Разговоры Смирнова-Сокольского. – «Театр», 1963, № 3.)
1959, 16 мая. Подписано к печати первое издание книги Н. П. Смирнова-Сокольского «Рассказы о книгах» (М., изд. Всесоюзной книжной палаты, 1959, 568 стр.).
«Замечательно не только собрать изумительную по своей полноте библиотеку, но и, прочтя ее, передать другим в своем рассказе свежесть впечатления». (Виктор Шкловский, О пользе личных библиотек и о пользе собирания книг в частности. – «Новый мир», 1959, № 10.)
«…Вдруг оказалось, что Сокольский не только эстрадный фельетонист и конферансье, он еще и литератор, писатель. В том-то и дело, что не «вдруг» и не «оказалось»: если бы Сокольский был только эстрадным фельетонистом и даже только автором своих фельетонов, он не был бы таким артистом, каким мы его знали. Артист-сатирик может не иметь второй профессии, но он должен быть в потенции профессионалом во многих областях…
Когда вы слушали Сокольского, вы чувствовали: это не просто хороший артист, который хорошо читает фельетон (чего бы, кажется, еще?); нет, вы чувствовали, что он умеет горячо спорить, отстаивать свое мнение, что он любит все в искусстве – и живопись, и скульптуру, и поэзию, и прозу. И что не просто любит, а знает все это, знает не понаслышке, не только в пропорции, необходимой для фельетона. /
И действительно, Сокольский любил не только живопись и литературу, скульптуру и поэзию, он любил книгу. Любил давно и страстно……И Сокольский не мог не начать писать о книге, не мог не стать писателем! Не только формально (принят в Союз писателей СССР), но и по существу: он стал писать уже не репертуар для своих выступлений, а статьи, исследования, книги… Лично я был очень рад этому «становлению», потому что книги Смирнова-Сокольского читаю с удовольствием, но… Я все-таки как-то спросил Николая Павловича:
– А фельетоны?
– Если удастся, – ответил он, – написать что-нибудь интересное, буду читать; не напишется – не буду. Хотя, – прибавил он со своей лукавой улыбкой, – я ведь уже имею право на пенсию…
– Что ж, – ответил я ему, – фельетоны – вещь преходящая, а книги, они навсегда…
Бывало, многие из его зрителей, уходя с концерта, говорили: «Слыхали, оказывается этот фельетонист Смирнов-Сокольский еще и книги пишет?! Здорово!» А может быть, через много лет какой-нибудь книголюб, прочитав его «Рассказы о книгах», удивленно скажет: «Слыхали, оказывается этот писатель Смирнов-Сокольский еще и конферировал, и фельетоны читал на эстраде!.. Здорово!» (А. Г. Алексеев, Серьезное и смешное, М., 1972, стр. 268–269).
1959, 15–18 декабря. Москва. Всероссийское совещание по вопросам эстрадного искусства. В своем выступлении на совещании, наряду с вопросом о специфике эстрадного искусства и основными творческими проблемами развития советской эстрады, ставит ряд конкретных организационных вопросов по подготовке новых творческих кадров, о необходимости открытия в стране сети эстрадных театров, а не просто «прокатных» площадок, эстрадной студии и др. Публикует в связи с совещанием статьи «Закрытые двери» эстрадного искусства» («Известия», 1959, 15 декабря) и «Теперь дело пойдет!» («Театральная жизнь», 1960, № 4).
1959, декабрь. Москва. Институт истории искусств. Выступая на научной конференции «Искусство и коммунистическое воспитание народа», говорит о необходимости теоретического обобщения творческого опыта советской эстрады и серьезной принципиальной критики ее практики, о советском стиле эстрадного выступления, о подготовке новых кадров.
«Актеров всех жанров готовят десятки учебных заведений, но ни одного эстрадного училища нет. Здесь все пущено на самотек. Может быть, поэтому так медленно – со скоростью один Райкин в сорок лет – растет эстрадное искусство. Это никуда не годная скорость. А обучив молодые кадры, можно оздоровить весь состав эстрадного искусства». (Из выступления Н. Смирнова-Сокольского. – Сб. «Вопросы эстетики». Вып. 4. Искусство и коммунистическое воспитание, М., «Искусство», 1960, стр. 181.)
1959–1960. В эстрадных выступлениях все чаще и чаще ограничивается фельетонно-сатирическими репризами и конферансом.
«…За свою жизнь Сокольский написал десятки фельетонов; были среди них и отличные и хорошие, были и посредственные и даже плохие. Но артист всегда стремился, чтобы его вещи обращались к самым волнующим вопросам жизни, и в этом заключалось их главное достоинство. Это же достоинство отличает конферансы Сокольского. Мне долго не удавалось увидеть Сокольского в роли конферансье, может быть потому, что он в этой роли выступает в Москве очень редко. Однажды я спросил артиста, как он ведет программу, каких он в этом отношении придерживается традиций.
– Во всяком случае, не тех, – ответил он, – какие сейчас получили широкое распространение. Я никогда не играю сценок или, как их теперь называют, интермедий, имеющих совершенно самостоятельное значение и не связанных с номерами. Если хотите знать, я продолжаю традиции Балиева.
…Услышав, что Сокольский ведет свой конферанс в манере Балиева, я все недоумевал, как он совмещает ее со своей публицистической манерой читать фельетоны. Но вот однажды я приехал на концерт в клуб имени В. Чкалова, на котором Сокольский конферировал, и здесь я убедился, что между Балиевым и Сокольским нет ничего общего, – разве кроме того, что оба они – остроумные люди.
Сокольский выходит конферировать в своем неизменном черном бархатном пиджаке. В артисте не чувствуется никакой позы, ничего от актерского стремления к эффектам. Вы видите, что человек вышел работать, что он стремится как можно ярче подать концерт. Он шутит, разговаривает с публикой, отвечает на ее вопросы, сам ее слегка задевает своими репликами. Когда конферирует Сокольский, между залом и сценой устанавливается тот контакт, который помогает лучшему восприятию всего концерта; концерт идет бодро, весело, легко, непринужденно, профессионалы при этом добавляют: «как пуля»…» (Ю. А. Дмитриев, Николай Смирнов-Сокольский. – «Ежегодник Института истории искусств. Театр», 1958, стр. 128–129.)
1960, 25 февраля. Москва. Принят в члены Союза советских писателей.
«…Можно только удивляться тому, что Н. П. Смирнов-Сокольский не являлся до сих пор членом ССП. Это – подлинный писатель, который много лет трудится (и весьма успешно) на этом поприще. Он – автор тех сатирических фельетонов, которые читает с эстрады. В 1959 году вышел из печати его объемистый литературный труд «Рассказы о книгах». Замечательная книга, которая свидетельствует о таланте его как литератора… Горячо рекомендую его в члены ССП». (Из рекомендации, направленной писателем Г. М. Рыклиным в Секретариат Московской писательской организации.)
1960, сентябрь. Москва. Введен в редколлегию журнала «В мире книг».
«…Последние пятнадцать месяцев жизни Николая Павловича тридцатого числа каждого месяца мы встречались на заседаниях редакционной коллегии журнала «В мире книг». Приглашение войти в редакцию журнала Смирнов-Сокольский принял с чувством признательности и включился в жизнь редакции с присущим ему темпераментом. Он консультировал редакцию по редким книгам и изданиям, проявляя не только глубокое знание предмета, но и дотошность в поисках истины. Читал письма книголюбов и рядовых читателей о судьбе разных книг, охотно завязывал переписку с авторами писем в редакцию. На заседаниях редакционной коллегии Николай Павлович горячо отстаивал одну мысль: «Мир книг безбрежен, и мы обязаны раскрыть этот мир для читателя, и раскрыть такими средствами, чтобы каждая заметка, каждая статья были содержательными, написаны занимательно, читались бы с интересом».
Он, подобно тарану, врывался в разговор о статье, написанной правильно, но сухо: «Скука – враг любого искусства. Раз скучно написано, значит плохо. А плохое печатать не следует, насколько это ни было бы правильно…»
(Л. Кудреватых, Мои современники, М., «Советский писатель», 1964, стр. 426–427.)
1960, сентябрь. В издании Всесоюзной книжной палаты выходит второе издание «Рассказов о книгах» Н. П. Смирнова-Сокольского.
«…У артистов и писателей нередко планы остаются всего лишь планами, – говорит Николай Павлович. – Поэтому я лучше расскажу о том, что уже сделано. Скоро закончу две книги. В первой читатель прочтет о всех прижизненных изданиях книг Пушкина, которых примерно около сорока. Я расскажу, разумеется, не об их содержании – оно всем известно, а историю создания: где напечатаны, в какой типографии, кто издатель, кто цензор, каков тираж, где в это время был Пушкин, кто за него занимался изданием и так далее. Вопрос этот в литературе о Пушкине подробно не освещен, но именно подробности мне и показались весьма интересными. Попутно захотелось рассказать не только о книгах Пушкина, но и обо всех газетах, журналах, альманахах, хрестоматиях и даже песенниках, печатавших произведения поэта при его жизни. Все это тоже оказалось чрезвычайно интересным. Вторая книга – это продолжение вышедших «Рассказов о книгах». В ней немало новых находок книголюба-собирателя. В частности, я рассказываю о рукописном дневнике Ивана Бунина. Дневник не публиковался и сам по себе, даже и без моего рассказа о нем, несомненно заинтересует не только литераторов.[42]
– А каковы ваши планы эстрадной работы?
– Я не делю свою деятельность на писательскую и эстрадную. Мне кажется, что все это одна работа, которой я занимаюсь вот уже сорок пять лет. На эстраде я выступаю не только как исполнитель, но и как автор своих фельетонов. Фельетоны мои, как вы знаете, – это разговоры с людьми на темы, которые, по моему мнению, их в данный момент волнуют. В последнее время меня на концертах часто просят рассказать о книгах. Я читаю эти рассказы и не ощущаю «пропасти разрыва» между ними и моими же рассказами или фельетонами о чем-нибудь другом. Тема пропаганды книги мне кажется такой же нужной и злободневной, как и всякая другая». («Книга и эстрада. Интервью с Н. П. Смирновым-Сокольским». – «Вечерняя Москва», 1960, 3 сентября.)
1960, ноябрь. Москва. Участвует в просмотре и обсуждении эстрадных выступлений на Декаде украинского искусства.
«…Успех в Москве эстрадного представления «Везли эстраду на Декаду» во многом определяется тем, что и авторам, и режиссерам, и артистам удалось доказать москвичам, что они присутствуют на программе украинской советской эстрады, а не эстрады просто. И секрет этого был вовсе не в том, что отправная точка «путешествия эстрады» Киев, а конечная – Москва. И даже не в языке: многое исполнялось и по-русски. Дело, по-видимому, в какой-то внутренней убежденности, в радостном и гордом сознании всех участников, что на сей раз они защищают свое эстрадное искусство, эстрадное искусство Украины.
В представлении – множество авторских, режиссерских и актерских находок. Основная задача построения эстрадного спектакля – найти повод для показа отдельных эстрадных номеров, – мне кажется, решена. Нашлись не один, а несколько остроумных поводов, нашлись и хорошие эстрадные номера… Мне, знающему «кухню» эстрады, чуточку горьковато, что эстрадный коллектив, который мы увидели в Москве, – это не постоянный, всегда действующий коллектив. Это так вот – понадобилось для Декады – сделали. А завтра наступят будни, и начнутся опять «обыкновенные концерты», как говорится, «ан-фрак» и «в сукнах». Жаль, очень жаль! У артистов украинской эстрады есть все для того, чтобы иметь в Киеве (хотя бы в Киеве!) постоянно действующий эстрадный театр, который только и может помочь подлинному расцвету искусства украинской эстрады». (Ник. Смирнов-Сокольский, А после Декады? – «Правда Украины», 1960, 24 ноября.)
1960, декабрь. Москва. Заключительный тур Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Возглавляет жюри конкурса.
«…Нет нужды доказывать, что цель всякого конкурса состоит не в раздаче почетных наград и званий лауреатов, а в том, чтобы способствовать росту и совершенствованию искусства, поощрить наиболее даровитых исполнителей, способных сказать свое яркое и оригинальное слово в избранном ими жанре. Если подходить к прошедшему конкурсу с этих позиций, то можно без сомнения сказать, что он оправдал наши надежды. В конкурсе участвовали подлинно талантливые артисты, открыто много неизвестных ранее имен. Исполнители более пятидесяти номеров получили премии и удостоены звания лауреатов Всероссийского конкурса артистов эстрады. Остальные участники третьего тура награждены дипломами и похвальными листами.
Конкурс показал – и об этом мы говорим с особою радостью, – что наше эстрадное искусство, согреваемое любовью народа к этому жизнерадостному зрелищу, растет и развивается. Факт тем более отрадный, что артисты эстрады (что греха таить!) поставлены подчас в далеко не самые лучшие условия. У них нет специальных студий, школ и мастерских; и все же приток свежих сил на эстраду не уменьшается. Причина тому – широкая популярность этого искусства, искренняя и теплая любовь к нему зрителей, щедрая россыпь талантов, которыми так богата наша страна». (Н. Смирнов-Сокольский, Итоги? Они радуют нас. – «Советская культура», 1960, 31 декабря.)
1960–1961. Москва. Введен в состав Ученого совета Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина и Библиотечного совета Министерства культуры Союза ССР.
1961, февраль. Москва. Театр эстрады открывает сезон в новом здании на Берсеневской набережной программой «Приглашаем вас на новоселье».
«…На мою долю, дорогие товарищи, сегодня выпадает высокая честь открыть новый Московский государственный театр эстрады и сказать какие-то очень простые, очень искренние и очень честные слова благодарности за доверие и поддержку, которые оказаны нашей родной Коммунистической партией и Советским правительством артистам советской эстрады, представителям искусства массового и очень любимого народом.
Вот со слов благодарности за внимание, за новый Театр эстрады и позвольте начать выступление. Начать со слова – спасибо! От души! От сердца!.. Мы, артисты советской эстрады, великолепно понимаем, что в условиях Москвы это новое наше помещение можно гордо называть Дворцом советской эстрады. И мы так же хорошо понимаем, что дворцы в Москве не раздаются направо и налево и что это не только признание всей прошлой работы артистов советской эстрады, но и огромный аванс за будущие достижения…» (Из вступительного слова Н. Смирнова-Сокольского на «новоселье» Московского театра эстрады. – Цит. по рукописи.)
1961, 11 апреля. Дом культуры завода имени Владимира Ильича. В «Клубе любителей книги» проводит творческий вечер-беседу «Рассказы о книгах».
«…Отдельные «Рассказы о книгах» исполнялись Николаем Павловичем с эстрады, и даже в тех из них, которые не предназначались – по своей величине, по документальному, трудно воспринимаемому на слух материалу – для устного произнесения, чувствуется эта «установка на слушателя». Сам он знал это и даже несколько был огорчен этим своим писательским свойством.
«Как мне думается, – писал он в частном письме в конце 1959 года, – надо бы учесть, что вообще-то я пишу всю жизнь – для произнесения написанного вслух. Огромный недостаток. Весьма многое я беру не на глаз, а на ухо…».
Прав ли был Смирнов-Сокольский, я до сих пор не знаю. По-моему «устность» рассказов о книгах нисколько не повредила их научному и художественному характеру… Это действительно «Рассказы о книгах». Не сухие разыскания, интересные для узкого круга специалистов, а одушевленный, одухотворенный рассказ высококультурного книголюба, умеющего ценить книгу и еще больше умеющего показать ее ценность другим – своим читателям и слушателям…» (П. Н. Б ер ко в, Николай Павлович Смирнов-Сокольский. – «Книга. Исследования и материалы». Сборник XII, М., «Книга», 1966, стр. 263–264.)
1961, сентябрь. Москва. Н. П. Смирнов-Сокольский передал в издательство Всесоюзной книжной палаты рукопись книги «Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина, о книгах других авторов, им изданных, о его журнале «Современник», о первом посмертном Собрании сочинений, а также о всех газетах, журналах, альманахах, сборниках, хрестоматиях и песенниках, в которых печатались произведения поэта в 1814–1837 годах». Книга (632 стр.) вышла в 1962 году, уже после смерти автора. В ограниченной части экземпляров тиража, предназначенной для близких друзей, перед шмуцтитулом вклеен особый лист. В траурную рамку заключен печатный текст: «На память о Николае Павловиче Смирнове-Сокольском. Рассказы о прижизненных изданиях А. С. Пушкина. Москва, 1962 г. 13 января 7 час. 30 мин.».
«…Автор не «трактует» и не «излагает», он рассказывает с увлеченностью и увлекательностью неистового библиофила, с эрудицией и дотошностью исследователя, с глубокой и нежной любовью к Пушкину. Подсчеты тиражей, гонораров, типографских расходов стоят здесь рядом с картинами литературной жизни, с великолепно подобранными и «смонтированными» кусками из писем Пушкина и к Пушкину, отрывками из стихов, статей и заметок, архивными документами. И все это образует живую и движущуюся панораму трудов и дней Пушкина. Из материала, казалось бы, в значительной своей части интересного лишь специалисту, вырастает фигура Пушкина в такой житейской достоверности и в таком высоком трагизме, что еще раз убеждаешься: да, это именно рассказы о Пушкине, рассказы человека, которому Пушкин близок и дорог, который любит своего героя, восхищается им и скорбит о нем…» (В. Непомнящий, Подвиг Пушкина. – «Новый мир», 1963, № 5.)
1961. Москва. Продолжает многолетнюю работу по библиографическому описанию своей библиотеки, насчитывавшему к этому времени уже несколько тысяч карточек с записями. В 1969 году это библиографическое описание было издано (под редакцией И. М. Кауфмана) под заголовком «Моя библиотека», в двух томах, издательством «Книга».
«Дорогая Софья Петровна, большое и самое искреннее спасибо за книги Ник. Смирнова-Сокольского – подарок, доставивший мне настоящую отраду. Особенно горячо я принял новинку – том I «Моей библиотеки»… «Моя библиотека» кажется мне выдающейся книгой даже рядом с покоряющим изданием «Рассказов» о пушкинских прижизненных выпусках сочинений. Прелесть и увлекательность описания «Моей библиотеки» состоит в комментариях, которыми Николай Павлович сопровождает весьма большое число библиографических заметок. Эти его «Нотабене» разнообразны: то характеризуется книга, то автор ее; то речь идет о неповторимости – случайных обстоятельствах, приключившихся в пору печатания издания, то отмечается какая-нибудь типичная черта автора, его родинка.
Я сейчас прочитываю «статьи» библиографии без последовательности, перепрыгивая из одной эпохи в другую. Но всякий раз поражаюсь неожиданным находкам чудесного книголюба, и он заставляет меня вглядеться в летопись русских либо иноземных литературных явлений. Своей любовью к книге он словно учит меня любви к ней. Рассказы его о редком сами становятся редчайшими, поэтическими произведениями книговедения.
Да что я говорю Вам – знающей так доподлинно и любящей труды всей жизни замечательного библиофила Смирнова-Сокольского, – Вам, которая, отдавая все силы этой жизни, так превосходно продолжает его дело! Краткий свой вступительный очерк к тому I «Моей библиотеки» Вы, уважаемая Софья Петровна, написали хорошо. Желаю Вам благополучного выпуска II тома, в столь же красивых одеждах, как первый…». (К. А. Ф е д и н. Из письма к С. П. Близниковской от 1 августа 1969 г.)
1962. В первом томе «Краткий литературной энциклопедии» напечатаны статьи Н. П. Смирнова-Сокольского «Альманах» (стр. 173–176) и «Букинистическая книга» (стр. 765–766).
1962, 3 января. Москва. Внезапное тяжелое заболевание (правосторонний инсульт).
1962, 13 января, 7 часов 30 минут.
«Умер народный артист РСФСР Николай Павлович Смирнов-Сокольский – один из старейших и талантливейших артистов советской эстрады. Вся его яркая и содержательная жизнь была отдана служению народу, своей Родине, величием которой он всегда гордился.
Начав артистическую деятельность в 1915 году, он сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции занял ведущее место в рядах мастеров советского эстрадного искусства.
Николай Павлович утвердил на эстраде новый жанр злободневного публицистического фельетона, возвеличивающего передовых людей нашего времени и клеймящего тех, кто мешает делу строительства коммунизма.
Он был горячим пропагандистом идей Коммунистической партии, артистом-гражданином, всегда жившим интересами своего парода.
Николай Павлович был талантливым исследователем и писателем, замечательным книголюбом, собирателем и знатоком книг. Им опубликованы списки всех вышедших в XIX веке литературных альманахов России, создана книга «Рассказов о книгах» и ряд других литературных работ, тепло встреченных читателями.
Это разнообразие интересов, подлинная страсть ученого исследователя и публициста, талант актера, высокое служение советскому искусству, активная общественная деятельность снискали Н. П. Смирнову-Сокольскому уважение и любовь советских зрителей и читателей.
Светлая память о Николае Павловиче Смирнове-Сокольском навсегда сохранится в сердцах всех деятелей и любителей советского искусства.
Министерство культуры СССР, Министерство культуры РСФСР, ЦК профсоюза работников культуры, Всесоюзное гастрольно-концертное объединение, Правление Союза писателей СССР, Правление Союза писателей РСФСР». («Литературная газета», 1962, 16 января.)
1962, 18 января. Москва. В газете «Литература и искусство» опубликовано стихотворение Николая Асеева «Памяти Смирнова-Сокольского»:
Еще живет он предо мной,
Веселый и бесстрашный,
И вот уж скрыт в груди земной,
Безмолвный и бесстрастный.
Он книжник был без лишних слов,
Азартный и суровый,
За книгой он спешить готов,
Как бы на голос зова.
Он был такой любитель книг,
Какого нет второго:
Едва услышит «редкость» – вмиг
Спешит забрать с полслова.
Летит в жары и холода,
Через туман и вьюгу,
Где книга светит, как звезда,
Как на свиданье к другу.
Он собирал не книжный хлам,
Не деньги, не брильянты, —
Соорудил для книг он храм,
Где дремлют фолианты.
Он с них не только пыль сдувал,
И не себя он славил, —
Он их любил, он их читал,
Он список их составил.
Нет, не простой он человек,
Оценкой был он выше;
Он девятнадцатый свой век
Собрал в гостях под крышей.
Он был трибуном, не шутом
И не актером даже,
Когда он выступал потом
С подмостков в «Эрмитаже».
И начали, впадая в дрожь,
Острот его бояться
Остатки спекулянтских рож,
Воров и тунеядцев.
Приметный бант под горлом чист
И бархатная блуза…
Он был действительно артист
Советского Союза!