Соседка

Этьен Годар Соседка
ПРОЛОГ

Я попала сюда почти случайно. Так оно часто бывает — хочешь одного, делаешь другое, а получается вообще что-то третье. Женская логика.

Когда занимаешься промышленным дизайном, не жди, что дорога твоя будет устлана розами. Конкуренция, происки недоброжелателей, просто элементарное невезение — и вот ты уже с нервным срывом и в глубочайшей депрессии стоишь на мосту Александра III, смотришь на черную, всю в каких-то мерзких разводах воду Сены и раздумываешь, броситься ли сразу или протянуть еще годик-другой, медленно спиваясь, старея и дурнея.

Вот в таком состоянии и застал меня однажды мой старинный приятель и компаньон Макс Дюпрэ после того в высшей степени знаменательного дня, когда тщательно разработанный, вместивший океан надежд и столько же амбиций проект, над которым я, не покладая рук, работала всю весну, с грохотом развалился.

Представитель южноамериканской фирмы, сделавшей заказ, исчез в неизвестном направлении, а я осталась с огромной папкой чертежей, неоплаченными счетами за электричество и разбитыми иллюзиями.

К счастью, топиться в Сене стало немодно, и пока я раздумывала — наплевать на общественное мнение или все-таки избрать другой способ — Макс как раз и успел меня остановить.

— Куда ты? — воскликнул он, хватая меня за рукав и одновременно уворачиваясь от серого фургона продавца подержанной мебели.

— Отстань! Мне до смерти надоели сладкоголосые латиносы с манией величия, кошки моей соседки по этажу и идиоты вроде тебя, вообразившие, что могут запросто командовать выпускницей Художественной Академии. Кроме того, видеть больше не могу ни одного инженера, банковского клерка или продавщицу из супермаркета. Мне надоел Париж, мои туфли и цвет занавесок в студии. Хватит! Я сыта по горло!

— Куда ты, в самом деле! Не дури, не у тебя одной неприятности из-за того, что где-то кто-то не оценил приложенных усилий. В конце концов, с каждым случается. Не топиться же по пустякам!

В общем, он меня уговорил. Представление было отменено, и мы направились в маленькое кафе на углу улицы Лефевр выпить по чашке шоколада. Стоит мне понервничать, и я начинаю ужасно хотеть шоколада. Странное чудачество, обычно людям помогает стакан кальвадоса или бренди, или бурная ночь в объятиях любовника, мне же для обретения душевного равновесия нужен именно шоколад.

Это был студенческий кабачок. За столиками сидело с десяток длинноволосых молодых людей того инфантильно-многозначительного вида, от которого меня откровенно тошнило еще со времен учебы в Академии, и несколько девиц. Девицы пили абсент. Они окинули меня совершенно равнодушными взглядами и отвернулись. Молодые люди что-то шумно обсуждали, иногда хватая друг друга за отвороты свитеров. Среди них были иностранцы.

Люди странно меняются со временем. Год или два назад и я непременно участвовала бы в подобном споре, до хрипоты убеждая собеседников в правоте (или неправоте) высказываний Че Гевары или в явной, ну просто неоспоримой необходимости бросить родительский кров и жить коммунами в дешевых доходных домах, поделив все движимое и недвижимое имущество между членами коммуны на равные части, не платя налоги и вовсю употребляя нецензурные слова и марихуану в знак протеста против буржуазных ценностей:

Работа в студии быстро расставила другие акценты. Творчество вообще делает тебя самоценным и заставляет серьезнее относиться и к своим возможностям, и к своим желаниям. Охота делиться заработанным нелегким трудом со всем остальным человечеством быстро пропадает, оставляя после себя лишь обильно приправленное скепсисом сентиментальное воспоминание.

В глубине зала бородатый кельнер с объемистым животом и в не слишком свежей куртке посыпал опилками каменные плиты и подметал пол. В углу, за стойкой, тихо мерцал телевизор. Кажется, передавали спортивные новости.

Наконец, нам принесли шоколад. Здесь его готовили по малоизвестному рецепту, и знатоки и любители полакомиться приезжали издалека.

Макс обратился к кельнеру:

— И пачку сигарет, пожалуйста. «Честерфильд».

— У нас только французские.

— Что ж. Тогда пачку «Лоран», зеленых.

— Зеленых к сожалению нет. Только синие.

Поистине, если уж не везет, то сразу и во всем.

Хотя, если честно, курить мне совершенно не хотелось, и я просто с интересом наблюдала за маленькими максовыми злоключениями. Каково оно, терпеть даже маленькое поражение?

— Значит, синие, — сказал Макс. В голосе его звучало почти библейское смирение. Он неплохо выпутывался из ситуации.

Эта его способность была для меня не новостью. И в студенческие времена он поражал нас всех умением вовремя найти компромисс, договориться с кем угодно и о чем угодно, сгладить конфликт и удовлетвориться малым. Он не примыкал ни к одной из студенческих группировок, не совал нос в политику и не блистал талантами. Зато всегда был добр, готов помочь в беде и, если обстоятельства того требовали, скрасить одиночество. При этом Макс ухитрялся не стать занудой, не лезть куда не надо и всегда вовремя исчезнуть — ровно на полдня раньше, чем надоесть.

— Может, еще найдется пачка зеленых, — сказал, дружелюбно показав лошадиные зубы, кельнер и удалился, громко шаркая.

Макс посмотрел ему вслед, прихлебывая из чашки.

— Красивые шлепанцы. И роскошный живот. Похоже, до того, как оказаться в Париже, он служил в турецком флоте!

Я положила руки на стол. Казалось, мне их больше никогда не поднять. Напряженная работа последних недель, блестящие планы, надежда на наконец-то обретаемую независимость и полное, сокрушительное фиаско не прошли даром. Господи, как я устала!

Руки у меня холеные, с длинными сильными пальцами и матово-белой кожей. Но ногти, прежде содержавшиеся в образцовом, несмотря на профессию, порядке, кое-где уже обломались, лак сошел.

Кельнер принес, все так же шаркая, пачку сигарет.

— «Лоран», зеленые. Все-таки нашлась одна пачка.

— Так я и думал.

Умение моего компаньона очаровывать людей получило очередное подтверждение. Таков он всегда, с нашей первой встречи.

Сначало было дело. Однажды Макс поделился раздобытым по случаю заказом, и мы в четыре руки расписали яркими павлиньими перьями, ветками цветущей сакуры и плетями остролиста стены и потолок только что заново отремонтированного бистро где-то в предместье Сен-Дени. Дорогу туда я так и не запомнила, потому что каждый раз владелец заведения отвозил нас на своем видавшем виды пикапе. Честно говоря, в такой заботе был резон: где бы еще он нашел сумасшедших, взявшихся за подобную работу почти даром? Владелец бистро был родом из Бретани, и его северной натуре с глубоко скрытым темпераментом экзотические виды с цветами и райскими птицами явно импонировали. В них он добирал для себя недостаток тех ярких красок, цветов и чувств, на которые столь скупа его родная земля.

Был он также домовит, обстоятелен, работящ и немногословен.

В качестве образца для росписи бистро Макс притащил роскошный альбом с репродукциями дворцовых интерьеров императорской резиденции в Киото. Так все художники поступали, когда надо было сделать что-то быстро и без претензий — просто выбирали подходящее по стилю и, недолго думая, срисовывали. Половина парижских бистро, цветочных магазинов и погребальных контор оформлена именно таким образом.

Справедливости ради стоит отметить, что под руками двух не самых лучших учеников по классу рисунка утонченные интерьеры императорского дворца превратились в нечто среднее между внутренностью дешевого современного борделя где-нибудь в Браззавиле и трактира для стрельцов возле московского Кремля в 17 веке. Посетители бистро были просто в восторге, и хочется надеяться, пребывают в нем до сих пор.

Как ни странно, эпопея с бистро не закончилась постелью. Было просто некогда. Даже не смыв с себя как следует краски, я кинулась сдавать экзамены за курс. Потом надо было искать новую квартиру. Потом…

Потом я влюбилась. Как ни банально это звучит, но он был военный. Офицерское кепи, усы и даже бакенбарды. Два месяца сплошного вихря. Вечерние прогулки по Елисейским полям. Пикники. Плюс небольшое путешествие в Арль. Словом, все как полагается. С заранее понятным результатом: я напрочь потеряла голову. Долго ли простая студентка сможет устоять перед бравым военным?

Все кончилось так же быстро, как и началось. Мой отважный Агамемнон оказался сверх всякой меры отягощен женой с тремя детьми в Руане, долгами, подагрой и новым назначением. Праздник кончился, и пришлось вспоминать, как жить в будни.

Когда возвращаешься одна в пустую квартиру, опускаешься на диван и гасишь свет, темнота оглушает тебя, словно маска с хлороформом. Тогда снова включаешь свет и смотришь в одну точку. Одиночество — извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда. Однажды ранним летним вечером вдруг услышишь скрипку в мглистой дымке над рекой. Загородный ресторан на зеленых холмах. Удушливый аромат каштанов, приглушенный говор на непонятном языке. И — как юные совы, примостившиеся на плечах, — мечты с глазами, светящимися в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все мужчины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал коричневые крылья…

Оказывается, можно вот так часами вспоминать что-то из прежней жизни, отодвинув подальше труп телефона. Одиночество становится привычным, как халат или тапочки. И ты чувствуешь, что начинаешь сходить с ума…

Примерно на этой моей стадии Макс снова и объявился. Собственно, тогда мы и начали по-настоящему работать вместе. Разработка комплекта посуды для ресторана средней руки, стремившегося произвести внушительное впечатление. Светильники для банка. Пепельницы. Соковыжималка. У меня появилась своя студия, небольшой и недорогой автомобиль и даже счет в банке. Весьма скромный, правда.

Ко всему прочему, мой компаньон оказался неплохим любовником. Разве что поначалу ему не хватало смелости, но это скоро прошло.

В конце концов, каждый из нас — это то, что мы о себе думаем. Ты стоишь столько, во сколько себя ценишь. Исходя из этого нехитрого правила, я попробовала создать себя такой, какой хотела. И уже почти добилась цели. Если бы не провал последнего проекта.

Длинноволосые революционеры с завидной настойчивостью продолжали выяснять свои политические отношения. Здесь было частенько так, и никого это не беспокоило. Мой шоколад чуть-чуть остыл и был теперь самой подходящей для наслаждения температуры. Макс распечатал пачку и, поудобнее устроившись на покрытом черным лаком стуле, затянулся, выпустив струю дыма в потолок. Телевизор закончил вещать о спорте, и теперь там какие-то солдаты брели по каким-то джунглям. Что за дело мне до их войн и революций? Смешные люди — они каждый раз живут заново. Словно опыт предыдущих поколений ничему не научил. Всем этим беднягам наверняка не везло с женщинами. Просто не попадались им хорошие. Которые смогли бы объяснить то, о чем знаю я, о чем наверняка знает Макс или тот хозяин бистро, которому нравились цветы и павлины, или еще многие другие люди в Париже, в маленьких деревеньках в Кастилии и в других местах — смысл есть только в любви. И, возможно, в работе, если она тебе нравится. Но тогда это тоже любовь. Прочее же — просто ерунда, не стоящая затраченных на нее времени, сил и жизни.

— Послушай, так нельзя. Ты слишком всерьез воспринимаешь любую неудачу. Ты классный специалист и отлично об этом знаешь. Да завтра тебя завалят заказами…

— Понимаешь, Макс, дело не в этом. Просто сегодня я подумала — а зачем? Зачем я живу, зачем работаю, зачем встречаюсь с друзьями? Ведь конец один, и дело только в количестве лет…

Честно говоря, вовсе я так не думала. По крайней мере, в тот момент. Но надо же было вызвать как можно больше жалости! Так хотелось, чтобы кто-то о тебе заботился, носился с твоими проблемами, вникал в твои беды, что не грех было немного и пофантазировать. Особенно, когда прямо за окном шумел Париж, стоило сделать всего пару шагов — и можно было исчезнуть в нескончаемом людском водовороте, в вечном празднике, где судьба ждала тебя в мимолетном взгляде, в брошеной на ходу фразе, в тени улыбки на лице прохожего. Бесконечная цепь случайностей сталкивает и разводит ежечасно, ежеминутно тысячи людей, тасует судьбы, как карточную колоду.

Мужчины и женщины всегда ищут общества друг друга, а уж что из этого получается в каждом конкретном случае — кто знает…

— Ты был когда-нибудь счастлив, Макс?

— Был, и не один раз.

— Я не о том. Я хочу сказать — счастлив по-настоящему, самозабвенно, всем своим существом.

Макс тяжело вздохнул, как вздыхает старый и усталый папочка, пытаясь ответить на глупый вопрос маленькой девочки и заранее зная, что ответ все равно не будет понят. Увы, женщины знают только самую зыбкую разновидность счастья — любовь.

— И не один раз, дорогая.

— Ты не хочешь меня понять. Или не хочешь говорить об этом? По-моему, ты вообще не любишь говорить о себе.

— Я даже думать не люблю о себе.

— Порою мне кажется, что прежняя жизнь кончилась, — сказала я. — Беспечность, надежды — все это уже позади.

Макс улыбнулся.

— Она никогда не кончится. По крайней мере, для тебя. Жизнь слишком серьезная вещь, чтобы кончиться прежде, чем мы перестанем смеяться.

Я не очень-то прислушивалась к его словам, думая о своем.

— Меня часто мучает страх, — сказала я. — Внезапный, необъяснимый страх. Кажется, выйдем отсюда и увидим весь мир в развалинах. Неужели тебе совсем не знакомо такое ощущение?

— Увы, оно знакомо каждому. Причем без всяких видимых причин. Атавизм подсознания. У кого-то он почти незаметен, другие же носят свой страх, как бомбу с часовым механизмом. А в общем, тебе просто пора отдохнуть. Смени обстановку, поезжай куда-нибудь. В Париже слишком много суеты и случайностей. Отправляйся-ка в провинцию. Покой и чистый воздух. Тихий пансион в горах, молоко по утрам, прогулки по окрестностям и солнечные ванны в умеренных дозах — вот что тебе сейчас необходимо.

Так беседа в парижском кафе за чашкой шоколада привела меня в конце концов в Гренобль, чтобы не поддающимся логическому объяснению образом получить свое продолжение в трагической и поучительной истории, мною там услышанной. Если принять за истину, что все в мире взаимосвязано и каждая ситуация имеет свой скрытый смысл, остается предположить, что настоятельные уговоры Макса, после которых я сюда, наконец, попала, и были тем голосом судьбы, благодаря которому я и стала, пусть косвенно, свидетельницей изложенных далее событий.

Вопреки ожиданию, тихий провинциальный Гренобль (не лишенный однако примет времени в виде спортивных сооружений и многоквартирных домов) мне понравился, здесь я отдыхаю от Парижа, от дел и от себя. Здесь не надо торопиться и всегда есть время подумать.