Сотворившая себя

1

Когда-то, давным-давно – может, и по сей день – существовал необозримый, наполненный энергией, силой, хваткой, мир мужчин. Трем богиням там молились. Три символа, три предмета поклонения…

Первая – холодная, как лед, и соблазнительная, как леденец, непорочная дева, подобная Грейс Келли; или другая ее ипостась – дерзкая на язычок, бойкая простушка-хохотушка, как Дорис Грей.

Вторая – секс-идол типа Мерилин Монро или Бриджит Бардо, полногрудая, ненасытная на ласки, с сочными манящими губами и соблазнительными формами.

Третья – от земли, всем знакомая женщина-труженица, похожая на Дебби Рейнольдз, которая с помощью пеленок пыталась сохранить семью, или Джэнет Лей, пожертвовавшую карьерой ради своего нового мужа Тони Кертиса.

В соседнем же, бесконечно далеком от мужских интересов царстве, сплошь заселенном с утра до ночи не покладающими рук поддаными женского пола, над умами и сердцами властвовал единственный святой образ – неунывающая домохозяйка, обожающая мужа жена и заботливая мать в одном лице. Именно эта богиня указывала им путь, одаривала их счастьем. Элен, которая всегда была доброй и послушной девушкой, трепетно исполняла заветы своего кумира – лелеяла мужа и любила детей, следовательно, могла считать себя счастливой женщиной.

Но как-то в 1959 году, мартовским вечером она неожиданно обнаружила, что ее счастье призрачно.

Это была обычная субботняя вечеринка – что-то олицетворяющее эру всеобщего единения. Женщины в своем кругу делились кулинарными рецептами, разговаривали о детях. Мужчины, собравшиеся в другом углу, обсуждали последние баскетбольные матчи и курсы ценных бумаг. Только Фил Дурбан и Кэрол Маттисон стояли в сторонке. Говорила, в общем-то, Кэрол, а Фил не сводил с нее глаз, откровенно радовался каждой незамысловатой шутке, даже позволил ей взять себя за локоть.

Элен долго наблюдала за ними, потом не выдержала и почти силой вытолкала Фила из дома Сэма и Алисы Уитьеров.

– Ну, как мне теперь быть? – уже за рулем купленного на премию к Рождеству «бьюика» саркастически поинтересовался Фил. Он выехал на шоссе и через короткое время, повернув на Доджвуд, спросил: – Каждое мгновение смотреть на часы?

Было без четверти двенадцать – «страшная рань», по выражению мужа. Он насмешливо поглядывал на жену – взбесилась? Сердце не на месте? Какая блажь! Или о детях забеспокоилась? Но ведь шестилетний Денни и девятилетняя Бренда под присмотром миссис Блейк, которой за ее услуги с полночи идет двойная плата.

Наконец он подал голос.

– Как долго мне теперь позволено разговаривать с приятелями? – Фил как всегда пустил в ход иронию. В этом он был беспощаден. – Пять минут? Две?.. Или для мужчин пятиминутка, и пара минут для особ женского пола?..

– Ты больше часа болтал с этой Кэрол! – Элен пыталась сохранить спокойствие – не хватало, чтобы она унизилась до гнусной ссоры. Но голос ее дрожал…

– Пресвятая Дева! Мы беседовали с ней о разведении личинок непарного шелкопряда, – Фил сплюнул в окно.

– Оно и видно! То-то она, словно гусеница, вцепилась в тебя, – Элен гневно одернула дорогой лисий жакет, купленный в подарок Филом на премию, тогда же, когда и автомобиль. – Она смотрела на тебя так, словно была готова завалиться с тобой прямо на полу в Алисиной гостиной.

– Тебе такое, конечно, никогда не придет в голову!

– Еще бы! Я же не какая-то шлюха, я – твоя жена!

– Было бы совсем неплохо, если бы когда-нибудь ты повела себя со мной, как шлюха, – огрызнулся Фил и резко, сворачивая в узкий тупичок, ведущий к их дому под номером 76, крутанул руль. Также грубо затормозил – Элен едва не стукнулась лбом о переднее стекло.

Ни слова не говоря, он вышел из машины, с размаху хлопнул дверью и прямо из гаража направился на кухню, предоставив Элен самой расплачиваться с миссис Блейк и отвезти ее домой.

Утром Элен разбудил голос мужа.

– Сладость моя, иди ко мне, – сказал он томным, чуть хрипловатым, источающим желание голосом, и тут же, оставляя место для Элен, подвинулся в кровати. Потом его пальцы коснулись ее груди… Ни слова не говоря, жена отстранилась и выскользнула из-под одеяла. Прошла в ванную, открыла душ… Она до сих пор не могла отделаться от той ревности, что овладела ею вчерашним вечером.

Каждое воскресное утро Элен и Бренда готовили два завтрака: лепешки по-французски с толстыми ломтями мяса домашнего приготовления – это для детей; и что-нибудь экзотическое – для себя и для Фила. Любовь по воскресеньям и праздничные завтраки – эта традиция в семье Дурбанов поддерживалась неуклонно. На этот раз она решила испечь пирог, начиненный дольками апельсинов, сверху его следовало полить сладким сиропом и украсить цукатами, сваренными из апельсиновой кожуры. Ссора не ссора, а воскресным утром она обязана была постараться!

В кухню вошел Фил – он направлялся в гараж, собирался съездить за газетами. По комнате поплыл аромат крема для бритья, перебил на какое-то мгновение апельсиновый дух. В этот момент Элен решила, что следует добавить масла в форму, но так и осталась стоять у стола.

– Можно рассчитывать на что-нибудь вкусненькое? – муж подошел к ней, попытался обнять.

Элен поджала губы и молча отстранилась от него.

Фил болезненно поморщился, пожал плечами и вышел из кухни. Минутой позже она услышала, как заработал мотор «бьюика».

Бренда молча разбила яйцо в миску, в которой обычно сбивала тесто для тостов.

«…Мама – просто сумасшедшая, – едва заметно вздохнула девочка, – ведь папочка хотел помириться».

Всякий раз, когда между родителями случалась размолвка, ее охватывала глухая ярость.

Фил отправился за газетами, Элен и Бренда готовили завтрак, Денни, болтая ногами, уже сидел за столом… А вот и Ирвин, огромный рыжий охотничий пес – единственная собака в истории графства Уэстчестер, которая была безоговорочно исключена из местной школы собаководства за неодолимую лень.

– Ирвин, черт! Не лезь под ноги!.. – закричала Элен, споткнувшись о пса. В этот момент она попыталась закрыть холодильник. – Бренда! – она хлопнула дверцей. – Сколько можно возиться с тестом?

– Вот, пожалуйста, – с обидой в голосе ответила дочь и подвинула миску поближе к матери.

– Прости, – извинилась Элен – дочь-то здесь при чем! – Я, видно, встала сегодня не с той ноги.

Бренда поджала губы. Еще бы!..

Элен почувствовала, как рассердилась дочь и привлекла ее к себе, поцеловала, нежно растрепала волосы, потом глянула на Денни, совсем еще карапуза… Тот сидел и раздувал щеки. Элен вздохнула и принялась накрывать на стол…

Почему она вдруг так разозлилась из-за этой Кэрол Маттисон? Элен посмотрела в окно – утро было чудесное, солнечное… Только бы радоваться, а тут сердце буквально взорвалось от ненависти.

Кэрол Маттисон… Высокая, «в самом соку», чуть полноватая – но фигура бесспорно у нее хорошая. Большая высокая грудь… И замечательные, золотого отлива волосы. Гордилась она ими безмерно, хотя опытный глаз сразу бы разобрался, что к добротному скандинавскому наследству примешивалась немалая толика перекиси водорода. Себя она считала кем-то вроде Мерилин Монро уэстчестерского пошиба. Этакая провинциальная Джейн Менсфилд. Дайана Дорз местного розлива… Своими туго обтягивающими платьями, полупрозрачными блузками, бесстыдными взглядами она бесспорно привлекала внимание всего мужского поголовья городка – от солидных отцов семейств до молодых парней, подрабатывавших на разгрузке бакалейных товаров. Это был, так сказать, фасад ее славы, за спиной же Кэрол не было человека, который бы не отпустил шутку по поводу ее сексуальных устремлений.

Дура она набитая, вздохнула Элен. Ревновать к Кэрол Маттисон! Смешно… Может, решила миссис Дурбан, это была запоздалая реакция? Или ее просто развезло от рюмочки бренди, которую она выпила вчера на вечеринке.

Тем временем Бренда уже успела испечь тосты.

– Запах, – мать даже зажмурилась от удовольствия, – словами не передать!

Бренда молча выложила готовые тосты на две тарелки, полила их сверху пахучим янтарным медом из Вермонта, потом, обращаясь к брату, который в это время играл на полу с Ирвином, громко объявила:

– Мама перестала хандрить!

– Хандрить? – громко повторил шестилетний Денни.

Мать оцепенела. Неделю назад малыш также храбро повторил похоже звучащее слово, услышанное им на детской площадке, вызвав тем самым всеобщее смущение. Денни посмотрел на мать, сестру и, догадавшись, что на этот раз взбучки не будет, с удовольствием, во весь голос повторил:

– Мама перестала хандрить! – и засмеялся.

Элен тоже не могла сдержать улыбку.

Между тем в душе она страдала. С прошлой ночи не сказала мужу ни слова, отвергла его любовь, в ответ на его слова насчет «вкусненького» даже не повернула головы. Теперь ее жгло раскаяние. Ругала себя и украшала апельсиновый пирог цукатами.

«Взгляни на себя… Не ты ли сама виновата?»

Так было всегда – причинив боль Филу, еще сильнее она мучилась сама. Кому стало хуже, когда ты отказала ему в ласке? Сегодняшний пост – редчайшее исключение за все их десятилетнее супружество. Боже, как ты глупа! Изменить воскресному утру, тому, что могло бы быть между ними!.. У Элен сердце заныло – она закончила с пирогом. Пусть теперь немного постоит, потом в духовку… А что если придется есть его в одиночестве? Она выругала себя – только подобная вздорная особа, как она, способна раздуть из мухи во-от такого слона. Собственными руками выбросить из жизни двенадцать часов счастья, испортить всем настроение…

Все, хватит дуться!..

Сразу после завтрака она соберет детей и они все вместе отправятся к родителям Фила, но прежде она извинится перед мужем, а вечером… она сама нырнет к нему в кровать – и посмотрим, какая еще женщина сможет так любить своего мужчину. Он сразу все поймет – и то, что вчера она вела себя, как ребенок, и что он до сих пор бесконечно желанен для нее. Она будет горячая в постели – такой, какой она так нравится Филу. Она редко позволяла себе то… что ему нравится. От застенчивости? Слишком строго ее воспитывали? Или была еще какая-то причина?

Сегодня все будет по-другому!

Сегодня она сама разденет его – да-да, не будет спешить, станет целовать плечи, руки, грудь. Все, что постепенно будет лишаться покрова. Она прильнет губами к его рукам. Он сначала удивится, потом так разохотится, так заведется… И она тоже… И долго-долго не будет позволять ему войти в нее, пока страсть совершенно не истомит их.

Элен дала волю фантазии. Даже руки задрожали… С первого раза промахнулась мимо кнопки, включающей духовку «чемекс». Звук автомобильного мотора донесся с улицы, вот машина свернула к их дому. Глухое урчание двигателя раздалось у парадного крыльца.

Она никак не могла расстаться со своими фантазиями – так, с блуждающей улыбкой, и поставила пирог в духовку. Странно, что он решил войти в дом через переднюю дверь – обычно Фил ставил машину в гараж и входил в дом сзади. Может, захотел разыграть ее? Тоже, шутник… Элен повеселела. Что это? Зачем он звонит у двери?

Элен, насторожившись, направилась к крыльцу.

На ступеньках стояли два полисмена. Белый и темнокожий.

– Миссис Дурбан?

Она кивнула, губы ее задрожали.

– Машина вашего мужа на сорок втором шоссе проскочила перекресток на красный свет. Навстречу школьный автобус… – более высокий, с волосами песочного цвета полицейский развел руками. – Направлялся в ремонтную мастерскую… Тормоза у него отказали… и они лоб в лоб. В автобусе никого не было, кроме водителя.

Он старался не смотреть в глаза Элен – бросал взгляды то на пол, то на какой-то предмет за ее спиной.

– Оба водителя насмерть… Мгновенно… Мне очень жаль, но ваш муж погиб.

Элен не услышала последнего слова – как бы оттолкнула его. Ему не было места ни в сознании, ни в памяти. Прочь! Однако рикошетом оно вновь достигло ее. Погиб?!

Потом, спустя годы, вспоминая те минуты, она готова была поклясться, что все последующее происходило вроде бы не с ней. Слова она воспринимала – и то, что муж находится в больнице Уайт Плейн, и что ей надо официально опознать его, – но долетали они до какой-то другой Элен. И выжидательно замолчавший полицейский услышал не ее ответ, а той, другой…

– Спасибо, – наконец выговорила Элен, а сама подумала: «Больница Уайт Плейн? Надо достать из его бумажника медицинскую кредитную карточку корпорации «Голубой крест». На выходные Фил оставлял дома только бумажку в пять долларов. В больнице ее спросят номер телефона корпорации. Таков порядок».

Мысли текли спокойно, но все какие-то пустяшные, неуместные… Может, и не пустяшные, но цельности восприятия, понимания беды не было, что-то ускользало от нее. Что-то главное, может, самое важное… И как удар – она вдруг сообразила, что ей следует делать, о чем постоянно думала все утро. Они позволят ей увидеть Фила? Пожалуйста! Ей очень надо!.. Она обязана прикоснуться к нему, взять за руку, попросить прощения… Она больше никогда не позволит себе обидеть его ревностью. Никогда! Только разрешите взглянуть на него.

– Мамочка, что случилось? – из приоткрытой двери высунулась голова Бренды. Лицо ее было серьезно и испуганно…

– Да, – кивнула Элен. – Все хорошо, моя девочка, все хорошо. Вы поешьте… Проследи, чтобы Денни допил молоко.

Бренда вопросительно глянула на мать, на полицейских и послушно ушла в дом.

Те в свою очередь посмотрели друг на друга – ясно, что не при чужих людях сообщать подобную новость детям. Многие так поступают. Только непонятно, почему хозяйка все молчит и молчит. Скажет слово и опять молчит.

– С вами все в порядке, мэм? – спросил чернокожий полицейский.

– Не хотите ли кофе? – неожиданно предложила Элен. В этот момент она вспомнила об апельсиновом пироге, томящемся в духовке.

– Нет, спасибо, – ответили полицейские в один голос.

Темнокожий полисмен предложил отвезти ее в морг для опознания. «Пустая формальность, мэм, но…» Можно заехать в похоронное бюро, если она уже выбрала… Его напарник посидит с детьми, пока не приедут родственники. Или не придет соседка…

Элен кивнула.

Резко запахло горелым. Она бросилась в дом и уже в кухне упала в обморок. Правда, как ей рассказывали потом, плиту она успела выключить.

2

Следующие два дня она тоже помнила смутно, наплывами, и по большей части свои ощущения, смену чувств, связанных с подготовкой к похоронам, соболезнованиями окружающих, словами, звучащими рядом с ней.

Всеми приготовлениями занялись Каролина и Том Дурбан, родители Фила. Они и открыли внуку и внучке, что их папа теперь далеко-далеко, что он отправился на небеса.

– Когда же он вернется? – поинтересовался маленький Денни.

Дед не ответил, а Бренда вдруг выпалила.

– Это мама во всем виновата! Мама, я знаю! Если бы она не оттолкнула его руку утром, не молчала, папочка никогда бы не попал в аварию. Он бы спокойно вернулся домой с газетами.

– Бренда, что ты говоришь! – воскликнула Каролина. – Никогда больше не повторяй эти глупые слова.

– Простите! – неожиданно вспыхнула Бренда и едва удержала слезы. Она сама испугалась тех слов, которые нечаянно вырвались у нее. Конечно, девочка постаралась избавиться от страшных мыслей, забыть о них, но что теперь можно было поделать – слова уже были произнесены…

То, на что намекала Бренда и что всегда запрещала себе вспоминать, Элен не могла заставить себя забыть. Размолвка с мужем вмиг обернулась другой стороной – теперь Фил был во всем прав, а она во всем виновата. В холодности и открытой неприязни, выказанной на кухне, в том, что отказала ему в любви. Она – только она! – вывела его из душевного равновесия, сбила с толку, заставила потерять контроль над собой. Обвинительные эпитеты подбирались годами, выводы и со временем не теряли остроты и горечи. В спокойном состоянии он бы не проехал перекресток на красный свет, не упустил из вида школьный автобус, и даже если опасность нагрянула внезапно, успел бы отвернуть в сторону.

Одним словом, остался бы жив…

Это были мучительные воспоминания, но Элен, в конце концов, свыклась с ними. Все было ясно, просто – любила бы она мужа в полную меру, он бы остался жив. Раз не хватило сил – значит, она виновата.

Похороны прошли, как в тумане, всплывали в памяти моментами…

Элен двигалась механически, так же разговаривала, выслушивала сочувственные слова. В церкви, где отпевали Фила, она была как сомнамбула, холодная и бесстрастная, только на кладбище, когда первые комья земли упали на гроб мужа, с ней случилась истерика. Ее вдруг начало тошнить… Буквально выворачивало наизнанку. Она вдруг потеряла сознание, никак не могла понять, что с нею происходит, да и что можно было понять, когда мир рухнул! Когда погас свет… Без Фила – кто она была? Пустое место! Ничто!..

Вот что терзало ее больше всего – это глупая, навязчивая мысль, что если бы они в то воскресенье сотворили любовь, то ей могло бы повезти и она бы забеременела. Сама упустила свое счастье – эта дума была невыносима. Пусть ей к тому дню было уже за тридцать – совсем старуха! О каком ребенке можно теперь мечтать!.. Пусть!.. Эта мысль не давала ей покоя – она вдруг страстно захотела ребенка. Снова почувствовать себя матерью – это такое счастье. На кладбище эта фантазия запала ей в душу и потом долгие годы преследовала ее. Бывало, она не могла сдержаться, плакала тихо, про себя…

Ей больше никогда не улыбнется счастье.

Никогда!

Прошло несколько недель после смерти мужа, и, к удивлению Элен, прежние спокойствие, уверенность в себе вернулись к ней. С ноткой истеричности, чуть преувеличенные спокойствие и уверенность в себе, но это были именно такие чувства, это ощущение силы духа, и ничто иное. Не преддверие отчаяния… Плакала, но сдержанно; горевала, но горю воли не давала. Жизнь, видно, брала свое, и характером ее Бог не обидел. Для начала Элен собственноручно ответила на все соболезнования, пришедшие по почте. Кому возможно было, позвонила по телефону.

Через несколько дней после похорон Элен отправилась на фирму, где Фил работал менеджером по сбыту продукции – лаков и красок. Она испытала потребность увидеть людей, близко знавших ее мужа, поделиться с ними, рассказать, что произошло в воскресенье. Может быть, покаяться… Ведь она считалась лучшим кулинаром в Уэстчестере, а ухитрилась сжечь апельсиновый пирог. Она так и начала при виде Лью Свана, управляющего фирмой.

– Школьный автобус врезался в «бьюик». Его больше нет. Нет его больше, Лью. Он ушел от меня.

– От всех нас тоже, – сказал Сван.

Элен молча кивнула. Нет-нет, слова управляющего не задели ее – на работе Фила любили, с ним считались. Ее муж был человек энергичный, предприимчивый, со здоровыми амбициями, способный много работать для пользы дела. Этакий серый пиджак с золотыми идеями в голове. Лью Сван сам был из того же теста, разве что более ограничен. Его интересы дальше лакокрасочного производства и оформительского ремесла не распространялись. Сочувствие его было искренним. Но – и Элен сразу ощутила это – больше говорить им было не о чем. Она вздохнула и спросила:

– Я бы хотела забрать вещи Фила, – потом добавила, – из его кабинета…

– Да, конечно, – с готовностью откликнулся Лью, однако в следующее мгновение он стушевался. – Подожди немного, – попросил он Элен, а сам быстро прошел в кабинет своего бывшего заместителя и первым делом вытащил из верхнего левого ящика письменного стола толстый конверт из плотной бумаги.

За несколько месяцев до трагедии Фил предупредил Лью: «Если со мной что-нибудь случится, сразу уничтожь этот пакет. Он ни в коем случае не должен попасть в руки Элен. Есть вещи, которые женам знать не полагается», – и Фил тогда с заговорщическим видом подмигнул товарищу.

…Льюис несколько секунд, держа конверт в руках, постоял в раздумьи. Что с ним делать? Затем напечатал на нем: «Фил Дурбан. Личное», – и спрятал в шкаф в соседнем кабинете, которым совсем недавно пользовался отец Лью и который с того момента, как старший Сван занялся строительным бизнесом, стоял пустым. Он спрятал конверт на полке стенного шкафа для одежды – мысль о том, что его следует уничтожить, даже не пришла ему в голову, ведь формально эти бумаги принадлежали Элен. Также очевидно было то, что сейчас не самая подходящая пора вручить его миссис Дурбан, тем более, что теперь никто не может сказать, что там находится. Лью решил было открыть конверт, затем решительно положил на место – что-то недостойное было в заглядывании в бумаги покойного товарища. Пусть секреты Фила Дурбана умрут вместе с ним. Он вышел из отцовского кабинета и направился в свой офис, где его ждала Элен.

– Вы бы смогли приехать в город? – Эл Шелдрок спросил миссис Дурбан по телефону. Эл был доверенным лицом Фила по финансовым вопросам – он оплачивал расходы, пока Элен не открыла собственный счет. Уже во время похорон ее неприятно удивило то обстоятельство, что сама расплачиваться она не имеет права.

– Через две недели, считая от сегодняшнего дня, вас устроит? – в свою очередь поинтересовалась Элен, стараясь как можно дальше оттянуть этот визит. Она боялась встречи с Элом, боялась всяких цифр, особенно пугала ее необходимость самостоятельно принимать решения. Фил всегда держал бюджет семьи в своих руках, всегда сам расплачивался по счетам. Элен с момента окончания колледжа не занималась финансами, никогда не имела дело с ипотекой – ведь за дом им еще предстояло платить, – никогда не покупала вещей, стоивших дороже зимнего пальто, но и в этих случаях она всегда советовалась с мужем, который, по существу, давал добро на ту или иную покупку. Муж постоянно твердил, что о бюджете семьи ей и знать ничего не надо. Деньги не должны ее заботить – Элен, в общем-то, была согласна с ним. Общественное мнение в ту пору с подозрением относилось к самостоятельности женщины в денежных вопросах – все равно, мол, они в этом ничего не смыслят.

– Две недели? Прекрасно! – ответил Эл. Элен перевела дух. Хотя, с другой стороны, что ей беспокоиться, – Фил застраховал свою жизнь на сто тысяч долларов.

Сто тысяч долларов!

Тебе не о чем будет беспокоиться, – не раз говаривал он ей.

Сто тысяч долларов! И это в 1959 году, когда платье на заказ стоило 49 долларов, фунт филе говядины – 95 центов.

Сто тысяч – это целое состояние!..

Тебе не о чем беспокоиться, даже если со мной что-нибудь случится. Сколько раз Фил твердил ей об этом. Конечно, никто из них и помыслить не мог, что с ними «что-нибудь случится». Но это произошло.

Все равно, у нее есть сто тысяч, и она может не беспокоиться о будущем…

3

Кабинет Фила, в сущности, являлся предметным воплощением его личности. Здесь еще бродил его дух – хозяин вышел, но вот-вот вернется, – вещи, с которыми он сроднился, к которым испытывал пристрастье. В этом небольшом, со вкусом оформленном помещении можно было почувствовать его увлечения, антипатии и… тайные пороки.

На письменном столе, лицом к входящему, красовался портрет Элен в серебряной рамке. В углу еще один любительский снимок жены, сделанный в Вермонте. В тот субботний день они с утра отправились кататься на лыжах. Вернулись за полдень… Тогда он и щелкнул ее – Элен была в обвисшем громадном мужнем свитере ручной вязки, в лыжной кепке с большим козырьком, надвинутой на самые брови. Разрумянившаяся, с ослепительной улыбкой, затмившей ее прекрасные глаза… Элен вздохнула… Разве можно забыть тот уик-энд. После возвращения на базу разыгралась пурга… Фил купил бутылку красного вина, и они заперлись в домике, разожгли камин и принялись за вино и любовь. Потом, утомленные, заснули; пробудились уже затемно, зверски голодные… Толкнулись в дверь, но не смогли открыть ее. Снегом замело… Пришлось довольствоваться плиткой шоколада, яблоком и баночкой соуса, который Элен купила в магазине сувениров. И вновь отдались любви… Тот уик-энд вместо двух дней продолжался все четыре.

Четыре дня взаперти, как в тюрьме, где было полным-полно счастья…

Элен положила снимки в дорожную сумку и постаралась вычеркнуть их из памяти – вернее, решила до срока забыть о них, сохранить для будущего. Эти воспоминания теперь не имели цены, расходовать их следовало экономно, ведь они – на всю оставшуюся жизнь.

Надолго…

В сумку легли фотографии детей, большой снимок их пса Ирвина…

Посредине стола лежал раскрытый ежедневник. Элен заглянула в него – книжка была раскрыта на понедельнике. Первый рабочий день после того злополучного воскресенья… Четким почерком Фила было выведено: ленч – деловая встреча; в три часа – совещание работников отдела сбыта. Тут же, возле ежедневника, лежало несколько диаграмм, отражавших изменения объемов квартальных продаж.

Элен невольно погрузилась в раздумья – кто тот человек, у которого не состоялась деловая встреча с Филом? О чем во время совещания говорили работники отдела сбыта и кому тогда довелось принимать решение? Кто просматривал эти диаграммы?.. Кто вникал в их смысл?.. Мир мужчин, в котором все эти встречи, совещания, планы, графики являлись чем-то само собой разумеющимся, лежал в бесчетном количестве световых лет от женского царства, где дни были заполнены поездками с компанией подруг в магазины, обсуждением и созиданием туалетов, стиркой, глажением белья, сопливыми носами детишек. Фил и Элен были женаты почти десять лет, и только теперь миссис Дурбан открылось, что она даже примерно не может рассказать – тем более объяснить! – каким же образом ее муж добывал средства к существованию семьи.

Она было сунула ежедневник в сумку, потом раздумала – выбросила в мусорную корзину под столом. Неделей позже она пожалела о подобном легкомыслии. Отцовские записи следовало оставить для Денни.

Левый верхний ящик стола был подозрительно пуст. Возможно, Фил накануне сам освободил его? Или он всегда держал его пустым? Бог с ним, с этим ящиком… Ниже хранилась всякая всячина: наполовину пустая упаковка мятных лепешек «Лайф сейвс», коробка бумажных салфеток, ежегодник «Янки» за 1959 год, какие-то служебные бланки, блокноты для записи, на которых было обозначено: «Из кабинета Фила Дурбана». В нижнем ящике Элен обнаружила детский рисунок, выполненный цветными карандашами – ухмыляющийся зубастый голубой крокодил, и по листу бумаги корявая надпись: «Увидимся позже, аллигатор!» Это был подарок Денни любимому папочке на день рождения.

Элен сглотнула комок, застрявший в горле – отставить слезы! Дома поплачешь!.. С этой мыслью она задвинула ящики, взяла только рисунок сына.

Встроенный в стену шкаф для одежды был пуст, лишь на полке валялся сломанный зонтик – его Элен решила захватить с собой, так же, как и висевшую на вешалке белую рубашку. Внизу, на полке для обуви, стояла объемистая сумка, купленная в «Ф.А.О. Шварц». Там лежала коробка с набором реактивов – детская химическая лаборатория – и флакон французских духов «Мисс Диор». Лаборатория, очевидно, предназначалась Бренде на ее скорый день рождения, «Мисс Диор» – для нее. Фил, одаривая детей, никогда не забывал про жену, словно намекал, что он знает, кому обязан счастьем иметь Бренду и Денни. Элен решила сделать дочери сюрприз и вручить подарок. Для нее это будет такая радость – последний знак внимания, оказанный талантливой доченьке от любящего отца… Она открыла флакон, чуть-чуть капнула на запястье. Утонченным благоуханием повеяло в комнате – Фил всегда настаивал, чтобы его жена пользовалась самыми дорогими духами. Как будто она светская ослепительная красавица… Этот образ находился в разительном контрасте с трудолюбивой, поглощенной семейными заботами Элен, но Фил всегда был немного сноб. Или романтик… Собственно, эти страсти не так уж далеки друг от друга…

Элен пришла сюда, в кабинет мужа, как на последнюю встречу с ним, а может быть, чтобы проститься навсегда, проститься с его миром, с его вознесшейся к небесам душой. И она сделала это. Кем же был ее муж? Стопроцентным американцем и поклонником всего американского… Гордящимся детьми отцом… Любящим мужем… И даже через десять лет он оставался все тем же неисправимым романтиком. Элен вытерла слезы и быстро вышла из кабинета.

В коридоре ее поджидал Лью Сван.

– Вы не можете уделить мне несколько минут?

Странно, но Элен впервые заметила, что они были очень похожи – Лью и его голос. Он говорил и выглядел как человек, привыкший добиваться всего, чего он хочет. По крайней мере, сам Сван был в этом непоколебимо уверен – по этой причине он позволял себе некоторую снисходительность в тоне, чуть пренебрежительную усмешку, не сходившую с его лица. Всем своим видом и поведением он утверждал, что кому-кому, а уж ему все в жизни будет подано на серебряном блюде. Ему остается только следить за его чистотой, что, в общем-то, являлось довольно-таки трудной задачей.

– Конечно, – Элен взяла себя в руки и широко улыбнулась. Менее всего в тот момент она могла вести светскую беседу. Душа рвалась домой – поплакать, забыться.

– Как это Фила угораздило! Просто страшно!.. – сказал Лью, когда они устроились в его на удивление скромном кабинете.

Элен промолчала.

Лью Сван был одних лет с ее мужем. Управляющего отличал твердый, чуть холодноватый взгляд, свойственный людям, которые закончили сразу три университета – Принстон, Гарвард и Йель. Его короткие волосы цвета темного виски были безупречно подстрижены; плотно сбитая, атлетическая фигура придавала ему моложавый вид.

– Да, лоб в лоб, – покачал головой Лью. – Чертовски неприятный способ отправиться на тот свет.

– А что, есть «чертовски приятный способ»? – спросила Элен. Она почувствовала себя свободнее.

– Нет, думаю, в любом случае дело скверное.

– Соседка уверяла меня, что Филу повезло, – заметила Элен. – Все случилось мгновенно, он не успел ничего почувствовать, – она пожала плечами. – Вероятно, это было сказано для утешения.

– У тебя дома все в порядке? Как дети?

– Спасибо, все хорошо, – тихо ответила Элен. – Со временем все устроится. Денни до сих пор уверен, что папа уехал в командировку. Все время спрашивает, когда он вернется? Бренда, кажется, все понимает. Она у меня вообще скрытная, все хранит в себе.

– А ты? Как сама?

– Что обо мне говорить… – ее голос дрогнул, и она невольно расплакалась. Слезы полились ручьем – обильные, горячие… Так и заструились по щекам, закапали на пол… Элен торопливо полезла в сумочку, так и не нашла платок и, поблагодарив взглядом, взяла предложенный Лью – он протянул его через стол. – Прости, – сказала она, когда голос вновь начал повиноваться ей. – Я предположить не могла, что это с такой силой ударит по мне. Уж на кого-кого, а на веселую вдову я похожа меньше всего.

– Господи Иисусе! – воскликнул Лью. – По другому и быть не могло! Это же не поездка на пикник. Одна с двумя детьми.

– Я утешаюсь тем, – поделилась Элен, – что в будущем, возможно, все наладится. – Она опять уткнулась лицом в платок и зарыдала.

Как ни странно, если исключить ближайших родственников, Льюис Сван оказался единственным человеком, которого, казалось, всерьез озаботила судьба несчастной женщины. Элен почувствовала – может, несколько преувеличено, – что окружающие стараются по возможности оберечь себя от переживаний, связанных с трагедией, случившейся с Филом. Кое-кто даже испытал тщательно скрываемое удовлетворение, что беда обошла их стороной. Что там удовлетворение! Элен постоянно ощущала нотки превосходства, непоколебимую веру в свою удачливость. С ними такого никогда не могло произойти!..

Элен вытерла слезы, высморкалась, вздохнула… Собравшись с духом, она заставила себя взглянуть на Лью. Глаза у нее были опухшие, поплыла косметика, однако она постаралась принять бравый вид, заставила себя улыбнуться, пусть даже губы ее подрагивали от горя.

– Со временем все обязательно устроится, – сказала она. – Хуже просто быть не может.

Лью кивнул. Его терзали сомнения.

«Я не могу так поступить. Не могу признаться… Что с ней будет, если она узнает, что Фил занял у меня пять тысяч долларов. Как-нибудь позже… Только не теперь… Деньги подождут».

Он прочистил горло.

– Послушай, – наконец сказал он, – тебе они пригодятся. – Он вытащил чековую книжку, заполнил бланк. – Это деньги Фила. – Лью толкнул чек в сторону Элен и добавил: – Его премия за квартал. Объем продаж за это время увеличился на восемь процентов. Фил был чертовски хорошим работником.

Сказал и сам удивился! Он рассчитывал оставить эти деньги в счет погашения долга, но вот что-то толкнуло под руку.

– Я не могу их взять! – Элен сцепила руки, губы ее задрожали. – Деньги из могилы…

– Причем здесь могила! Он заработал их. Значит, они твои.

Отказаться от денег?! Она что, с ума сошла от горя?..

– Фил оставил мне страховку на сто тысяч долларов. Я не нуждаюсь в средствах, мистер Сван, – повысив голос, заявила Элен. – Я и так богата! Богатая, так сказать, вдова. Но разве деньги заменят мужа!

Она резко встала – от толчка развернулось вращающееся кресло. Все смешалось в ее душе – гнев, боль, страх перед будущим и обжигающая тоска… Слезы обильно хлынули из глаз. Она не смогла найти дверь, через которую можно было выйти отсюда – выбежать, спрятаться… Так, беспомощно прижав платок к лицу, и осталась стоять посреди кабинета.

Вдруг сильные теплые руки коснулись ее – так, бывало, обнимал ее Фил. Он всегда без слов понимал, когда она нуждалась в любви и утешении. Но сейчас это было так неожиданно – ее сердце дрогнуло. Только на мгновение… Уже в следующий миг она ощутила, что у Фила все получалось куда лучше. «Ах, какая разница», – смутно подумала она, Мужская рука коснулась ее затылка, и она положила голову на его плечо. Сил не было разорвать кольцо крепких рук. Лью что-то сказал – Элен даже не поняла, что именно, – и цепкое забытье тут же развеялось. Это был не Фил, это были чужие руки.

Она изо всех сил оттолкнула его от себя – Лью откинуло в сторону. Он едва не упал на стул. Элен бросилась к двери – прочь от горьких воспоминаний, нелепых надежд! Скорым шагом она промчалась по коридору и выбежала на улицу.

Какая мерзость! Элен долго не могла успокоиться. Всю дорогу до Центрального вокзала она без конца ругала себя. Двух недель не прошло со дня гибели мужа, а она уже попала в объятия другого мужчины. Ишь, утешенья захотелось! Так и прильнула к груди…

Как могло с ней такое случиться! Неужели она окончательно поглупела? Как теперь ее прикажете называть?..

Все из-за того, что в офисе у нее словно память отшибло. Сколько раз Фил беззлобно поддразнивал ее – что это Лью с тебя глаз не сводит? Что это он дышит так неровно?.. Элен в подобных случаях всегда обижалась, начинала доказывать, что это глупости, сплетни, домыслы…

Возмущению ее не было предела, но правда и то, что в глубине души ей было приятно, что такой мужчина, как Лью, вздыхает по ней. Он был очень хорош, добр, не глуп.

Но ведь он же женат!

До последнего времени семейная жизнь Лью Свана складывалась вполне благополучно. С любой точки зрения… Ему вроде бы хватало и любви, и тепла, и понимания. Но года полтора назад заведенный порядок рухнул самым неожиданным образом…

Льюис Сван и Рини Элиот венчались в большой епископальной церкви в Сайсете, где семья Рини имела вес в обществе и укрепляла его в течение трех поколений. Элиоты долго протестовали против брака их дочери с человеком, пусть даже куда более богатым, чем они сами, но чья семья не имела достойного положения в обществе.

Отец Лью, Макс, владел фабрикой по производству красок. Дед его иммигрировал из Германии, разгуливал по Нью-Йорку в рабочем халате и, как гласила семейная легенда, «декорировал жилые и служебные помещения». Говоря попросту – работал маляром. Элиоты были шокированы выбором дочери, но когда они узнали, что мать Лью – урожденная Каррингтон – из тех Каррингтонов, которые предпочитают отдыхать в Локаст Велли, Палм Бич, Дак Харбор – горькая пилюля обернулась леденцом, и они дали согласие.

По пути из церкви к праздничному столу Рини, которая грозила покончить с собой, если ей не позволят выйти за Лью Свана, удивленно глянула на новоиспеченного супруга и спросила:

– Слушай, Лью, зачем все это?

Лью от изумления рот раскрыл, но уже в первую брачную ночь и последовавшие за ней две недели медового путешествия на Бермуды понял, что имела в виду его любимая женушка. Все это время она не подпускала его к себе, при этом сопротивлялась так отчаянно – с воплями, с нескрываемым ужасом, – что только в последний день на островах, ополовинив большую бутылку джина «Гордон», она наконец позволила овладеть собой.

Скоро Рини успокоилась, и их семейная жизнь потекла заведенным порядком. В следующие три года она успешно родила двух дочек (к великому разочарованию Макса – он всегда хотел внуков) и поделила свою жизнь между детьми и уходом за скакунами. С девяти лет лошади составляли ее главную страсть. В браке Лью не нашел особых экзотических или захватывающих удовольствий, но свою долю тепла и любви он получал регулярно, потому, вероятно, и ценил эти ласки куда дороже, чем они стоили на самом деле. Конечно, если сравнивать его семейную жизнь с войной на пожизненное уничтожение, которую всегда вели его родители, ему повезло куда больше.

За одиннадцать лет, прошедших после свадьбы и сражения на Бермудах, Лью ни разу не дотронулся до другой женщины. Это не являлось победой моральных принципов – у него просто не было на это времени: сил и энергии едва хватало, чтобы не потерять себя, научиться вращаться в мире бизнеса, завести собственное дело. Это была труднейшая задача: иметь дело с таким взбалмошным, не терпящим возражений, капризным, но бесконечно любимым отцом – Максом Сваном.

Все изменилось в одночасье. Года полтора назад случились два события, лишившие Лью покоя.

Прежде всего, его ошеломило решение отца, спокойно проживавшего в своем поместье, заняться строительным бизнесом. Он принялся возводить жилые дома на пустошах, раскинувшихся вокруг нового современного города Хантингтона, средоточия деловой активности в новых областях промышленности, – и быстро добился успеха. Тут же он начал подготовку к застройке бросовых земель возле следующего подобного городка – Мелвилла. Увлеченный новыми заботами, он без церемоний скинул лакокрасочное производство на плечи сына. «Это чертовски выгодное дело!» – заявил он и потрепал сыночка по стриженной, с проблесками седины голове.

Лью давно мечтал освободиться из-под опеки отца. Перспективы открывались самые заманчивые, но вот второе обстоятельство ввергло его в смущение. Как только Рини стукнуло тридцать два года, она словно проснулась для любви. Чувственность овладела ею в той же мере, как и ранее безразличие во время любовных утех. Мужа теперь она домогалась постоянно и без конца говорила ему, что он даже представить себе не может, как страстно она его желает. Следом она вдруг проявила неожиданный интерес к его делам, заинтересовалась колерами, подбором оформительских материалов, навестила Лью в конторе, попросила поделиться секретами управленческого искусства. Лью не верил своим глазам, но все-таки просьбы жены исполнял в обоих случаях.

Он уже начал привыкать к новому положению – возможность самому принимать ответственные решения, вновь открывшиеся бурные радости семейной жизни сразу поманили его новыми захватывающими перспективами. На какое-то время он даже поверил, что все это ниспослано ему в качестве награды за покладистость, готовность тащить любой груз. Словно кто-то на небесах решил, что пора распахнуть перед Лью Сваном двери пошире.

Не тут-то было. Любовный пыл Рини схлынул так же внезапно, как и вспыхнул. Она вновь стала холодна, как лед; трудно было поверить, что всего несколько месяцев назад эта женщина без конца домогалась его. Оставалось только развести руками и признать, что свою жену Лью никогда не понимал и вряд ли когда-нибудь сможет понять.

После ухода Элен он долго крутился в кресле, которое занимала вдова его бывшего сотрудника, и размышлял, сколько можно хранить верность женщине, чьи чувства непредсказуемы? Не смешно ли он выглядит, упорно храня верность своей жене?!

Что ж, теперь долг Фила являлся надежным связующим звеном с Элен. Это прекрасный повод вновь увидеться с ней.

Элен вскочила с постели. Ей приснилось, что что-то случилось с детьми, что она уже потеряла их, как потеряла мужа. Сердце билось гулко, тревожно, не унять… Она сунула ноги в шлепанцы и поспешила в детскую.

Вот они, посапывают, оба целы-невредимы. Элен погладила их по очереди.

Дети, дети…

Денни уже шесть лет, а ведет себя, как четырехлетний. Все время плачет, ходит как в воду опущенный, без конца спрашивает, когда папа приедет.

Он не понимал и не принимал никаких объяснений. Как ни пыталась Элен растолковать ему, что случилось, мальчик, казалось, ничего не слышал. То, что он потерял папу, это он вроде бы понимал и только хотел знать, когда же он вернется?

В отличие от Денни, чье сердечко было открыто нараспашку, Бренда все таила в себе. Элен как-то довелось слышать, как дочь с жутковатой сухостью объясняла подругам, что ее папа умер и навсегда ушел от них. Однажды она в упор, с обезоруживающей непосредственностью спросила маму: сколько времени, по ее мнению, может составить это «навсегда»? Имеет ли оно начало? Чем измеряется? Может, существует какой-то особый календарь для «навсегда»? Если нет, то почему? Когда оно закончится? Как так – не имеет конца? Кто сказал?..

Элен терпеливо пыталась объяснить Бренде что к чему, однако испытующий взгляд дочери нисколько не смягчился. Элен со вздохом вспомнила, как они с Филом шутили – у других родителей дети как дети. Когда начинают лепетать, то произносят «мама», «папа», а их дочь как будто родилась со словом «почему» на устах.

Бренда сделалась мрачной и подозрительной. Она рассказала матери о своих страхах, что и Денни поглотит это губительное «навсегда». И маму… Элен растерялась, не могла сразу слов найти, чтобы успокоить дочь, тем более что в глубине души она боялась того же самого.

– Мне кажется, что произойдет что-то ужасное, – заявила Бренда.

– Глупышка. – Мать изобразила улыбку, чтобы подбодрить девочку. – Если что-то и должно скоро случиться, так это твой день рождения. Ты уже решила, кого пригласишь на праздник?

– Придет весь наш класс. – Она подумала, потом спросила: – Знаешь, кого еще я пригласила на день рождения?

– Кого же? – улыбнулась Элен.

– Папу. Я послала приглашение по почте. На его работу…

4

Элу Шелдроку было хорошо известно, как люди относятся к профессии поверенного и к тем, кто имеет дело с цифрами. Бумажные черви, целый день корпящие над нудными расчетами, лишенные воображения, не способные к творчеству, скучные, флегматичные, вечно всего опасающиеся и нечистые на руку. Элу не раз приходилось сталкиваться с тем, что именно так многие отзываются о его коллегах. В глубине души Эл был уверен, что ни одно из этих определений не подходит к нему. Но кроме него об этом не знал никто. Во всяком случае, пока.

Родители Эла, профессиональные музыканты, были настолько шокированы его выбором профессии, что даже при друзьях им было неловко упоминать, чем занимается их сын. Обычно они говорили, что Эл работает руководителем ансамбля.

Родители Эла были, как говорят на языке профессионалов, студийными оркестрантами. Отец играл на саксофоне и, в отличие от многих музыкантов, постояно подрабатывал в рекламных роликах и аккомпанировал «попсовым» певцам. Мать Эла была певичкой. Она познакомилась со своим будущим мужем во время съемок рекламы жидкости для полоскания рта. Она работала исключительно в рекламных роликах и массовках. Однажды ей даже довелось подпевать самому Тони Кертису, когда тот был на заре своей славы. Родители Эла зарабатывали кучу денег, при этом часто оставались без гроша. Сколько себя помнил Эл, в их доме было то густо, то пусто. Может быть, вечные перебранки родителей из-за денег и натолкнули его на мысль заняться бухгалтерией.

Эл понимал, что правильное планирование бюджета могло бы избавить его родителей и многих подобных им людей, которые то сорили деньгами, то впадали в нищету вследствие финансовых неурядиц. Однако скоро Эл пришел к выводу, что бухгалтерское дело – это лишь малая толика того, что он хотел бы знать. Он увлекся юриспруденцией, вернее, той ее частью, которая касалась договорного законодательства. В шоу-бизнесе мало было получить работу, порой было гораздо труднее добиться, чтобы за нее заплатили. Вот почему днем Эл корпел над счетами в одной из крупнейших фирм, а по ночам штудировал учебники права. От постоянного недосыпания у него под глазами были черные круги, а в тот день, когда Элен Дурбан впервые переступила порог его офиса, трое суток кряду он спал всего по четыре часа.

– Наконец-то мы встретились. Очень рад вас видеть, – Эл встал из-за стола и поздоровался с Элен за руку. – Жаль, что все так случилось.

Элен натянуто улыбнулась.

– Я тоже рада вас видеть. Фил много говорил о вас.

Эл был обескуражен и постарался скрыть свое замешательство. Зная Фила, он представлял Элен настоящей львицей: эффектной блондинкой с великолепной фигурой или знойной брюнеткой. Она рисовалась ему роковой женщиной в наряде, не скрывающем соблазнительных форм, сильно накрашенной, с длиннющими ногтями, окутанной терпким запахом духов. Вопреки его ожиданиям, она оказалась прямо аристократкой. Все в ней было изысканным: простое полотняное платье, жакет ручной вязки, маленькие жемчужные серьги, тонкий золотой браслет, слегка вьющиеся волосы цвета меди, неброская косметика и прекрасные бирюзовые кошачьи глаза, в которых можно было утонуть…

– Присаживайтесь, – сказал Эл, показывая на стул. Заметив ее натянутость, он улыбнулся. – Я знаю, о чем вы сейчас думаете: «Ну и поверенный!»

Элен не могла не улыбнуться. Она кивнула. Эл словно прочитал ее мысли.

Со слов Фила, Элен составила о Шелдроке мнение, как о типичном крючкотворе и книжном черве. Эдакий Эйнштейн средних лет, маленький, щуплый, сутуловатый. Эл, напротив, был высок и хорошо сложен. У него были темные волосы и правильные черты лица. Его можно было бы принять за тихого интеллигента, если бы не перебитый, и вероятно, неоднократно, нос. Эл, пожалуй, был бы очень привлекательным, но безобразные очки делали его похожим на конторского служащего, и лишние пятнадцать фунтов веса не красили фигуры. Будучи холостяком, он жил на пончиках и бутербродах. В отличие от Фила и Лью, Эл был из тех уравновешенных и надежных мужчин, с которыми Элен всегда чувствовала себя спокойно. В нем было столько же сексуальности, сколько в унылом захламленном кабинетике, который он занимал в огромном роскошном здании компании «Кули и Хейзер» на Восточной 34-ой улице.

– Я принесла все, что было в сейфе, – сказала Элен, протягивая Элу коричневый конверт. Она волновалась. Ей никогда прежде не доводилось бывать в конторе поверенного. Она чувствовала себя испуганной, и в то же время, неизвестно почему, агрессивной. – Все, кроме наличных. В ящике, где он хранил финансовые отчеты, лежала тысяча долларов. Ничего, что я их не взяла?

– Все в порядке, – сказал Эл, пролистывая бумаги. Его густой баритон внушал доверие, и Элен немного успокоилась.

– Я проанализирую состояние ваших дел. Мне понадобится несколько дней, – сказал он. – Вы сможете зайти, скажем, через пару недель?

– Да, – вставая, ответила Элен. Ей не терпелось уйти. Здесь она чувствовала себя не в своей тарелке, как рыба, выброшенная на берег. – До встречи.

– Кстати, вы случайно не знаете, откуда у Фила наличные? Для чего он их держал? – спросил Эл.

– Нет, – ответила Элен. – Я сама удивилась. На них была пометка «ППГ». Вы не знаете, кто такой ППГ?

– Понятия не имею, – Эл пожал плечами, – но обычно люди не держат дома такую сумму наличными.

– Фил – это не «обычные люди», – сухо заметила Элен. – Он был другим… В нем было слишком много жизни…

– Я понимаю, что вам тяжело, но постарайтесь не слишком идеализировать Фила, – мягко возразил Эл.

– Я не идеализирую его. Он был замечательным человеком, – сказала Элен, и на ее глаза навернулись слезы.

Когда Элен ушла, Эл вызвал свою помощницу, Гейл Бергер. Она была отличным специалистом, а по вечерам занималась на курсах в университете, готовясь к сдаче квалификационного экзамена. Как говорила ее мать, «этим ты всегда заработаешь себе на кусок хлеба,» – добавляя про себя: – «если не выйдешь замуж».

Гейл была смуглой хрупкой девушкой. Ее можно было назвать не просто хорошенькой, а красивой. У нее были блестящие каштановые волосы, карие глаза с золотистыми искорками и тонкое точеное лицо. Она умело пользовалась косметикой, зная, как сделать ее почти незаметной, но при этом подчеркнуть красивые глаза с длинными ресницами. Элегантное светло-коричневое платье хорошо сидело на ее изящной фигурке. Она походила на одну из тех безупречных деловых женщин Нью-Йорка, которыми пестрели журналы мод.

Несколько раз Эл приглашал Гейл провести с ним вечер. Они были на той ранней трепетной стадии ухаживания, когда ОНА не знает, пригласит ли он ее еще, а ОН не уверен в том, что его приглашение будет принято. Эл и Гейл осторожно присматривались друг к другу, словно мотыльки, летящие на свет, играя с опасностью и страстью.

Через неделю Эл и Гейл просмотрели все бумаги Фила.

– На свою зарплату он вряд ли мог купить новую машину, роскошный меховой жакет жене и все эти тряпки из дорогих магазинов, – заметила Гейл. – Даже если принять в расчет премии.

– Может быть, у него был источник дохода, о котором мы не подозреваем, – пожал плечами Эл. Ему было хорошо известно, как скрытны бывают люди, когда речь идет о деньгах, как много они утаивают, искажают, преувеличивают, лгут. Все зависит от характера. – Возможно, у него были облигации, какой-то личный доход или богатый дядюшка.

– А может, он был игроком, – усмехнулась Гейл. – Везучим картежником.

В этот момент на столе Эла зазвонил телефон. Это был Льюис Сван. Он звонил по поводу займа, предоставленного Филу Дурбану.

Эл прикрыл трубку рукой и, удивленно подняв брови, взглянул на Гейл.

– Кажется, у Фила Дурбана и впрямь был источник дохода, о котором мы не знали.

Все, кто знал Элен, отмечали, насколько смелой и сильной она оказалась в тяжелую минуту. Некоторые, от кого она меньше всего этого ожидала, проявили неподдельное участие. Другие повели себя на редкость бесчувственно. Три подруги имели наглость сказать, что ей повезло, что Фил умер, пока она еще молода, и ей будет гораздо легче выйти замуж во второй раз. Немало мужчин дали ясно понять, что не прочь оказать услугу, если ей станет одиноко в постели.

Как-то днем, спустя несколько недель после несчастного случая, к ней зашел муж Кэрол Маттисон, Джимми. Он сразу, без обиняков, перешел к делу.

– Элен, ты выглядишь ужасно, – сказал он, обняв ее за талию. – Знаешь, чего тебе не хватает? Секса. Женщинам, привыкшим к любви, без мужчины трудно.

– К твоему сведению, секс меня не интересует, – отрезала Элен, – а тем более с тобой. Убирайся отсюда!

Джимми пожал плечами, дав понять, что он не в обиде.

– Если бы ты регулярно получала то, что тебе нужно, ты бы сейчас не злилась, – посоветовал он и, выходя из комнаты, оставил на обеденном столе свою визитную карточку. В углу под номером рабочего телефона карандашом был приписан его домашний телефон. А что если бы она и в самом деле позвонила? Неужели ему безразлично, если об этом узнает Кэрол? Уму непостижимо!

Элен выбросила визитную карточку в мусорное ведро вместе с кофейной шелухой и апельсиновыми корками. «Там ей и место», – подумала она.

В другой раз к ней зашел Энди, парень, который стриг газоны. Время от времени Фил, бывало, играл с ним по субботам в сквош. Иногда Энди заходил к ним выпить стакан холодной воды. Стоило Элен повернуться к холодильнику за кусочками льда, как Энди обнял ее.

– Вы мне всегда нравились, – сказал он, дыша ей в лицо.

– Энди, прошу тебя! – Элен попыталась высвободиться. Ей было неловко и за себя, и за него. Он был настолько близко, что она чувствовала исходивший от него запах пота и машинного масла.

– Большинство здешних баб – домашние клуши. Скучные, как лекции о вреде курения. Но вы не такая. Вы особенная. В вас столько секса, миссис Дурбан. Одна походка чего стоит. Честно. Все ребята говорят.

Сама мысль о том, что юнцы, подстригающие газоны и ухаживающие за розами, обсуждают ее, казалась унизительной. Энди был сильным, руки его крепко держали Элен. Вдруг ее охватил страх. Мысль о том, что он может изнасиловать ее, накатила словно ужасный липкий кошмар. Элен попыталась вырваться.

Как раз в этот момент в дверь кухни постучали.

– Эй, Энди, – услышала она голос одного из парней, – у меня косилка сломалась, в нее камень попал. Что мне теперь делать?

– Вот дерьмо! – пробормотал Энди, слыша, что стук не прекращается. – Не можешь обождать, черт бы тебя побрал! – Энди пошел ремонтировать косилку, оставив Элен чуть живой от страха.

Когда она уволила его, Энди пришел в ярость.

– Вы от меня так просто не избавитесь, – с угрозой проговорил он. – Я знаю, где вы держите ключи. В следующий раз нам никто не помешает.

Элен перестала прятать ключи под коврик и переложила их под цветочный горшок на подоконнике, но успокоилась только, когда истратила семьдесят пять долларов на то, чтобы заменить замки.

У соседа Лена Дессольта появилась привычка забегать к Элен «на огонек». Он не ухаживал за ней напрямую, но их пальцы как бы случайно соприкасались, когда она подавала ему чашку кофе, а то он будто бы невзначай клал руку ей на плечо, когда они стояли и наблюдали в окно, как Бренда и Денни играют в салочки. Элен знала, что если бы она хоть намеком показала, что ей понятно, чего он добивается, он тотчас предложил бы свои услуги, поэтому она старалась держаться от него на расстоянии, чтобы не поощрять ухаживаний, но в то же время и не обидеть его. Она хотела, вернее, ей было просто необходимо чувствовать, что по соседству живет мужчина, на которого можно положиться.

Элен старалась не думать обо всех этих инцидентах, и обычно ей это удавалось. В глубине души она надеялась, что женщины, говорившие, что ей будет легко найти другого мужа, были правы. Ей не хватало Фила, и она думала о нем тысячу раз на день. Пока он был жив, она чувствовала свою значимость. Теперь, когда он умер, она словно растворилась и стала невидимкой даже для себя.

Иной раз, когда наступает крушение всех надежд, на помощь приходят те, от кого помощи ждешь меньше всего. Как это ни удивительно, первой, кто поддержал Элен в трудную минуту, оказалась ее свекровь.

Элен не могла себе представить, чтобы Каролина Дурбан стала ее союзницей. Трудно было вообразить двух более непохожих женщин, чем она и ее свекровь.

В двадцать девять лет Элен сохранила в себе что-то от сорванца. Ее упрямые вьющиеся волосы не поддавались никаким укладкам и лакам. Она предпочитала носить мокассины, а не модные туфли на высоких шпильках. Свитера и юбки куда лучше смотрелись на ее стройной фигуре, чем рюшечки и оборочки.

Каролина же с ее безупречно уложенными волосами и идеальным маникюром выглядела как настоящая леди. Одевалась она всегда изысканно. Сумки гармонировали с туфлями. Не было случая, чтобы она повысила тон. Губная помада у нее никогда не смазывалась, пудра не рассыпалась, а на чулках не спускались петли. Казалось, салоны красоты и парикмахерские составляли смысл ее жизни (что, безусловно, возымело некоторый эффект. В ее пятьдесят шесть ей едва ли можно было дать сорок). Бесконечное хождение по самым дорогим магазинам, изящное убранство гостиной, благотворительные ярмарки, игра в бридж по вечерам, торжественные обеды. Ее муж Тони был типичным преуспевающим юристом. Он обожал свою жену, и служил прекрасным дорогим фоном, оттеняющим ее блеск и красоту. Фил был единственным ребенком в семье, и его с матерью связывали тесные узы. В этой семье Элен всегда чувствовала себя чужой. Каково же было ее удивление, когда после смерти Фила Каролина сделала ей комплимент.

– Фил всегда говорил, что ты – сильная натура, – мягким негромким голосом сказала она. – Ты прекрасно держишься после несчастного случая. И с детьми ты блестяще справляешься. Я знаю, это нелегко.

– Спасибо, – Элен была согрета двойным комплиментом – Фила и Каролины, – но на самом деле я не такая уж сильная, как кажется… – грустно сказала она, оборвав себя как раз вовремя, чтобы не признаться, что по ночам спит в пижамах Фила, потому что они хранят его запах. Она не могла сознаться, что часто просыпается среди ночи в ужасе от мысли, что потеряв Фила, она может потерять и детей. Элен не любила ни перед кем исповедоваться. Она могла открыть душу только Филу, и уж конечно, не женщине. С женщинами Элен привыкла быть настороже, в каждой из них видя соперницу.

– Как у тебя с деньгами? – осторожно спросила Каролина. Ей хотелось предложить свою помощь, но она боялась обидеть невестку.

– Все в порядке. Больше чем достаточно, – сказала Элен. – Я нашла в ящике у Фила тысячу долларов наличными. Кроме того, у меня есть страховка. Мне как раз на следующей неделе надо зайти по поводу нее в контору. Можно я оставлю Бренду и Денни у вас?

– Конечно. Тебе об этом даже не надо просить, – тепло откликнулась Каролина.

За неделю до дня рождения Бренды позвонил Льюис Сван.

– Все в порядке? – спросил он. В его бархатном голосе как всегда звучала твердость. – У меня тут приглашение, которое Бренда послала отцу.

– Сначала с Брендой все было вроде бы нормально. Я слышала, как она всем говорила, что ее папа умер. А потом она вдруг пишет это приглашение. Я за нее очень беспокоюсь.

– Конечно, ей нелегко смириться с происшедшим, – мягко произнес Льюис. – А что мне делать с приглашением?

Элен на мгновение задумалась. Она устала отвечать на вопросы, не имеющие ответа.

– Думаю, тебе попросту надо его выбросить, – наконец сказала она.

– Хорошо, – сказал Лью. И после некоторого колебания предложил: – Элен, давай вместе пообедаем где-нибудь в городе.

Лью убеждал себя, что это будет обычный деловой обед: должен же он обсудить с ней вопросы займа. Он приглашает ее на обед, чтобы поговорить о делах, а вовсе не потому, что она не выходит у него из головы… не потому, что он до сих пор не может забыть, как держал ее в своих объятиях… не потому что Рини не подпускает его к себе со дня похорон Фила Дурбана.

– Нет, Лью. Думаю, не стоит, – сказала Элен. Ей все еще было неловко при мысли о том, как она вела себя во время их предыдущей встречи. – Я сейчас не очень-то интересный собеседник.

Лью чуть было не сказал, что не ей решать, интересна она или нет, но осекся, потому что и сам не мог до конца разобраться в своих чувствах.

Возникла неловкая пауза. Они попрощались, и, вешая трубку, Лью подумал о своем отце. Интересно, как в подобной ситуации повел бы себя Макс? Конечно, он не повесил бы трубку прежде, чем не назначил свидания. К тому же Макс всегда точно знал, чего он хочет.

Жизнь кипела в Максе Сване, и он, что называется, держал удачу под уздцы. Невысокий, плотного телосложения, властолюбивый, он ни в чем не знал удержу: ни в женщинах, ни в еде, ни в спиртном, ни в деньгах, ни в наслаждениях. Он был одержим не чувствами, а страстями. Не будучи красавцем, он обладал какой-то притягательной силой и походил на героя боевика: кожа, загрубевшая от ветра и солнца, проницательный взгляд, волосы цвета зрелой пшеницы, едва тронутые серебром. Не было случая, чтобы женщина отказала ему, или он ей.

Его первая встреча с Джоанной Вайкопф состоялась при обстоятельствах, наиболее располагающих к мыслям о предстоящих романтических отношениях – это была беседа при найме на работу.

Максу требовался секретарь, и Джоанна пришла по объявлению. Точеный нос, кожа как персик, волосы точно из рекламы первоклассного шампуня, фигура фотомодели, одета как на картинке, а мозг словно компьютер. Максу было достаточно взглянуть на нее один раз, как он тут же решил, что ею стоит заняться.

– Вы не секретарь! – заключил Макс, прочитав ее анкету. До этого Джоанна работала только в картонажной компании «Вайкопф Бокс» в качестве помощника управляющего. – Вы – богатая девочка, которую ваш старикан пристроил к себе на работу.

– Я – богатая девочка, которую моя старушка пристроила на работу. И я лучший секретарь, о каком вы только можете мечтать, – парировала Джоанна. Ее мать основала картонажное дело и была президентом фирмы. Пока Джоанна рассказывала о себе, она оценивающе оглядела Макса и решила, что он ей нравится: голубые глаза, мужественный, крутой, загорелый, с короткой стрижкой, грубоватый и энергичный. – Я могу работать за двух секретарей.

– Здорово сказано! – усмехнулся Макс. За его улыбкой таилась невысказанная мысль. Джоанна сумела ее прочитать.

– Я докажу это, – пообещала она. – В объявлении было сказано, что вы собираетесь платить секретарю сто долларов в неделю. Я готова одну неделю проработать бесплатно. Если после этого вы решите нанять меня на работу, это будет стоить вам две сотни в неделю. Согласны?

– По рукам, – кивнул Макс. Теперь, когда он узнал, что она из богатой семьи, Джоанна притягивала его еще больше. Макс предпочитал состоятельных девушек и в конце концов женился на одной из них. Ему нравилось, когда девушка не слишком тощая, с хорошей грудью и с мозгами. Женщина, по его мнению, должна быть праздником не только для тела, но и для души. Ну и что же, что ему не нужно двух секретарей? К концу беседы Макс был готов начать ухаживания, а Джоанна была готова их принимать.

Союз Макса Свана и Эсме Каррингтон был явной ошибкой небес.

Эсме была родом из Сайсета и привыкла к провинциальным вечеринкам и выставкам лошадей. Она воспитывалась в пансионах, где хорошим манерам обучали с такой же серьезностью, как латыни и математике.

Вскоре после первой встречи они поженились, и Эсме переехала из большого белого особняка в Сайсете в такой же большой белый особняк, выстроенный Максом на холме в Локаст Велли. Кстати сказать, Максу в те времена он был явно не по карману.

За четыре года у них родилось трое детей. Макс частенько говорил потом Льюису о том, что тот родился через шесть месяцев после свадьбы.

– Твоя мать называет это преждевременными родами. А я тебе скажу, что ничего преждевременного тут нет. Все было в самый раз. Твоя мать была на редкость хорошенькой.

Эсме занималась всем тем, к чему привыкла с детства. Она посещала клуб, готовила благотворительные вечера, входила в попечительские советы местной больницы и библиотеки. Макс с головой погрузился в работу, чтобы содержать дом, семью, прислугу, лошадей, оплачивать счета ветеринара и взносы в клубы. Его неуемная натура жаждала постоянной деятельности. Он мечтал построить собственную империю и оставить ее детям. Однако дети, кроме Лью, его глубоко разочаровали. Второй сын, Макс мадший, стал водителем грузовика в асфальтовой компании и, чего Макс никак не мог понять, любил свою работу. Третьей была девочка. Макс строил грандиозные планы, считая, что из нее получится неплохой юрист, но во время первых же Рождественских каникул она выскочила замуж и бросила университет. Макс отнесся к решению дочери философски. «Она – женщина, – говорил он своему другу. – Чего еще от нее можно было ожидать?» Однако несмотря на внешнюю покорность судьбе, он был глубоко разочарован. Ему так хотелось, чтобы в семье был юрист. Шли годы, и отчуждение между Максом и Эсме нарастало. Максу не нравилось, что Эсме плохо готовит и не посвящает себя целиком и полностью детям, как это делала его мать. А Эсме не нравилось, что Макс не принимает участия в общественной жизни, как ее отец. Макс просто не вписывался в компанию друзей Эсме – «тру-ля-ля», как он их называл.

– Неряха! – кричал Макс во время очередной перебранки. Его приводило в бешенство то, что, несмотря на прислугу, в доме был постоянный беспорядок, а обед подавали не вовремя.

– По-твоему, ты женился на экономке? – огрызалась Эсме.

Конечно, Макс с его брызжущей через край энергией не мог не начать заводить интрижки на стороне. Сначала это были мимолетные связи, и Эсме, узнав о них, поступила достаточно умно, закрыв глаза на измену мужа и не раздувая скандала.

Вскоре Макс пресытился ночными бабочками. Ему захотелось чего-то большего, и он был бы не Макс, если бы не нашел того, что искал.

Ему была нужна секретарь.

Джоанна Вайкопф была не просто секретарь, отбывающая свою повинность, пока ей не удастся выскочить замуж. В ней было честолюбие. Она, как и обещала, оказалась самым лучшим и знающим секретарем, какого можно себе представить.

Максом Сваном руководили в жизни два интереса: деньги и секс, что было не совсем обычно, потому что мужчины, одержимые жаждой накопления, как правило, мало интересуются сексом. Макс был исключением. Во всяком случае, несмотря на свою всепоглощающую страсть к женщинам, он хотел быть богатым, еще богаче, самым богатым. А Джоанна хотела переиграть семью, которая окрысилась на нее, и потому тоже стремилась сделать Макса богатым, еще богаче, самым богатым. Она посвятила себя методичному изучению всех деталей работы строительной компании, создаваемой Максом, оставив ему только заправлять делами. Первый этап строительства жилых домов логически перешел во второй, когда вполне осуществимой мечтой каждого американца стал собственный дом за белым забором. Люди потянулись из блочных домов и стали покупать землю, чтобы построить на ней особняки. В это время Макс присоединил к своей строительной империи империю по торговле недвижимостью. Он открыл ряд контор, занимающихся куплей-продажей квартир и домов за хорошие проценты. Дальше нужно было позаботиться о том, чтобы люди могли купить все, что требуется для дома, и Макс начал строительство сети магазинов, которые через четыре года сделали его баснословно богатым. Каждый новый виток в его карьере делал его еще более довольным, несгибаемым, самоуверенным и неистовым, и женитьба все меньше интересовала его.

Джоанна имела все: драгоценности, шикарные шубы, «мерседес», но с каждым днем становилась все несчастнее. Она пробовала быть доброй и терпеливой. Она обещала подождать. Она осыпала Макса поцелуями и купала в своей любви, пробуя все изощренные способы секса, которые можно вообразить. Все было напрасно.

Макс ходил вокруг да около, обещал поговорить с Эсме, клялся, что попросит у нее развода, но дальше обещаний дело не шло.

Макс оставался женатым мужчиной, а Джоанна – непреклонной в достижении своей цели.

– Тебе особый подарок от папы, – сказала Элен вечером накануне дня рождения Бренды, вручая ей большой сверток. Бренда с нетерпением развязала ленточки, сорвала оберточную бумагу и, отбросив ее в сторону, заахала при виде колбочек и пробирок, спиртовки, баночек с реактивами, маленьких кусочков лакмусовой бумаги и описаний, как проводить опыты.

– Это мне подарил папа? – пытливо вглядываясь в Элен, спросила Бренда. Ей хотелось знать наверняка, что подарок выбрал именно он.

– Да, – сказала Элен. – Он купил его для тебя до того, как он… – она внезапно оборвала фразу, не желая произносить ужасного слова —…до несчастного случая.

– Папа не ответил на мое приглашение, – задумчиво сказала Бренда, словно не слышала слов Элен. – Может, он все-таки придет?

– Нет, девочка, – мягко произнесла Элен.

На мгновение в комнате повисла гнетущая тишина. Мать знала, что она никогда не сможет заменить утраченного отца. Дочь, сердитая на судьбу, могла сорвать зло только на матери.

– Но он ведь сделал мне подарок, – настойчиво сказала она. – Значит, он помнил. Он не забыл.

– Он купил его до несчастного случая, – терпеливо объяснила Элен. Она не знала, правильно ли поступила, подарив дочке набор юного химика. Кто знает, как надо поступать? Как узнать, что правильно, а что нет, если ты никогда не был в подобной ситуации и не мог себе ее даже представить?

Бренда посмотрела на подарок, провела по коробке рукой, словно хотела убедиться, что он существует на самом деле, и подняла глаза на Элен.

– Можешь мне не объяснять. Я готова поспорить, что ты не права, и папа придет на праздник.

Праздник начался хорошо. Девочки в нарядных платьицах, с лентами в волосах. Аккуратно причесанные мальчики в наглаженных брючках. Бренда с любовью разложила свои сокровища из набора юного химика – пробирки, реторты, лакмусовые бумажки, спиртовку – так, чтобы продемонстрировать их во всем блеске. Элен подарила дочери настоящую подзорную трубу со штативом. За свой подарок она удостоилась лишь поцелуя в щеку, а самым большим комплиментом было: «Потрясающе!», как Бренда восклицала, давая своим друзьям посмотреть в окуляр.

Пока гости охали и ахали, Бренда то и дело поглядывала на дверь, надеясь, что та откроется. Она ждала, что отец придет. Самым большим подарком для нее было бы, если бы этот кошмар кончился.

Дети жевали бутерброды и чипсы, а дверь, словно магнит, продолжала притягивать взгляд Бренды. Девочка все еще ждала, что отец не подведет ее, не допустит, чтобы она была несчастна.

Подали торт и мороженое. Бренда, не отрываясь, сверлила дверь взглядом, всей душой желая, чтобы та открылась и на пороге появился отец, живой и здоровый.

Бренда загадала желание и, задув свечи, снова взглянула на дверь. Элен знала, что загадала ее дочь.

Но дверь не открылась.

Бренда наконец поняла, что чуда не произойдет, что кошмар, в котором она жила последнее время, ей вовсе не снится, и отец действительно ушел навсегда.

Бренда вдруг схватила из камина кочергу и изо всей силы стала колотить по отцовскому подарку, превращая колбы, реторты и пробирки в груду осколков, острых и опасных, как и ее рухнувшие надежды. Ошарашенные одноклассники в ужасе смотрели на нее. Она опрометью бросилась в свою комнату и, запершись, наотрез отказалась выйти.

В тот вечер Бренда впервые после смерти отца приняла утешения Элен. Бренда лежала на кровати, громко навзрыд плача. Обняв ее, Элен чувствовала, как содрогается от рыданий ее хрупкое тельце и удивлялась, сколько горя оно может вместить. Она крепко сжимала девочку в объятиях до тех пор, пока наконец рыдания не перешли во всхлипывания, и Бренда смогла говорить.

– Мама, неужели я когда-нибудь смогу забыть папу?

Еще один вопрос, на который нет ответа, но Элен все-таки постаралась его найти.

– Наверное, нет, – мягко проговорила она. – Но воспоминания не всегда будут причинять тебе боль.

Бренда долго молчала, обдумывая слова матери, прежде чем согласилась с ее доводом.

– Знаешь, сегодня я приняла решение. Я стану химиком, – вдруг сообщила она.

– Я думала, ты собираешься работать в какой-нибудь фирме, – улыбнулась Элен. Бренда любила подражать Филу и часто играла в «фирму».

Девочка на минутку задумалась, а потом сказала:

– А я буду сразу химиком и буду работать в фирме, как папа.

По специальности Фил был химиком, и до того, как уйти в коммерцию, занимался анилиновыми красителями и производством красок.

Элен про себя улыбнулась наивным планам дочери. Маленькие девочки вырастают не для того, чтобы стать химиками или директорами. Они взрослеют, чтобы быть женами и матерями, но Элен решила оставить эту мысль при себе. Бренда слишком много пережила за этот день, крах еще одной мечты был бы для нее невыносим.

Бедняжка Бренда. Она была папиной дочкой, а теперь вдруг отец ушел навсегда.

С того самого дня Бренда стала обожествлять своего отца. Он стал ее идолом, героем. Она не терпела никаких замечаний в его адрес. Комната Бренды превратилась в святилище памяти Фила. Стены были увешаны его фотографиями. Серебряная рамка, которую Элен принесла с работы мужа, стояла теперь на столе у Бренды, и девочка время от времени с благоговением начищала ее. Она засыпа́ла, крепко прижимая к груди свитер Фила.

Элен знала, что чувствует дочь, потому что и сама сейчас чувствовала то же. Память избирает только самое хорошее.

Когда Фил был жив, дни рождения были настоящими праздниками.

Когда Фил был жив, люди тянулись к ней.

Когда Фил был жив, в квартире не переставая звонил телефон.

Когда Фил был жив, дом был полон жизни.

Когда Фил был жив, дети были счастливы.

Когда Фил был жив, она была счастлива.

Когда Фил был жив, все было изумительно.

Фил.

Орлиный профиль, нежная загорелая кожа, пронзительные зеленые глаза, обрамленные длинными черными ресницами. Он был самым заметным парнем среди студентов Пенсильванского университета. Когда Элен поступила в университет, Фил был уже старшекурсником. Он ездил на белом «олдсмобиле» с откидным верхом и красными кожаными сиденьями, одевался в модные костюмы из твида или прекрасной шерсти и имел поклонниц по всему Западному побережью. Он был научным редактором университетской газеты и президентом братства. Он прекрасно успевал по всем предметам и считался третьим игроком в команде теннисистов. Все любили находиться в его компании, подражали ему, хотели нравиться. Парни ценили его, а девушки обожали. Они оказывали ему знаки внимания, окружали его материнской заботой, обольщали, пытались стать его «лучшим другом», расставляя перед ним всевозможные капканы.

Как ни странно, Фил обратил внимание на Элен, назначил свидание, а потом приглашал ее снова и снова. Удивительно, но он сделал ей предложение и женился на ней.

Фил заполнил всю ее жизнь. Он научил ее быть женщиной его мечты. Он учил ее одеваться и кокетничать, кататься на лыжах и болеть на футбольном матче, заказывать ужин в дорогом французском ресторане и молча смотреть ему в глаза поверх бокала шампанского.

Именно Фил научил Элен чувствовать себя красивой, любимой и обожаемой. Быть центром жизни Фила было все равно, что быть центром вселенной.

Он любил ее. Он хотел, чтобы у них были дети. А она хотела всего, что хотел он.

Элен ни на минуту ни о чем не пожалела. Она даже не осознавала, что став собственностью Фила, растеряла все, что у нее было своего.

Элен думала, что недвижимость есть только у миллионеров. Придя в крошечный офис Эла Шелдрока, она узнала, что это не так. Эл объяснил, что у Фила была недвижимость. Завещание его было простым: все оставалось Элен. Новый желтенький «бьюик», дом на Догвуд-Лейн, одна тысяча пятьсот пятьдесят один доллар сорок два цента на срочном вкладе, семьсот семьдесят два доллара тридцать центов на депозите, часть долларов в акциях и даже старенький «форд», на котором Фил иногда ездил на вокзал.

– Он завещал мне эту мышеловку? – спросила Элен.

– Да. Эту мышеловку, – впервые с тех пор, как Элен вошла в кабинет, Эл позволил себе улыбнуться. Она заметила, что он не слишком жизнерадостен, но в конце концов, он поверенный. Что от него ожидать?

– Значит, я наследница, – Элен попыталась выдавить одну из своих фальшивых улыбок. – Думаю, я богачка.

– Не совсем, – Эл вновь перешел на деловой тон, не допускающий легкомыслия. Истинный голос поверенного в делах. – Боюсь, что вы унаследовали также долги Фила.

– Долги?

– Вам осталось выплатить за дом двадцать четыре тысячи долларов. Кроме того, еще придется в течение двадцати месяцев выплачивать за «бьюик», купленный только прошлой зимой. И, конечно, кредит.

– Кредит? – тупо переспросила Элен. – Какой кредит?

– В январе Фил взял в долг у Льюиса Свана пять тысяч долларов.

– Пять тысяч долларов! У Льюиса Свана! – Элен чуть не задохнулась. Ничего удивительного, что Лью проявляет к ней такой интерес. Ему, наверное, небезынтересно узнать, когда же она выплатит долг Фила.

– Пять тысяч долларов! – повторила она. – Зачем ему были нужны пять тысяч долларов?

– Для выплат по просроченным счетам, – объяснил Эл. – Одежда, рестораны, взносы за «бьюик», меховой жакет…

– Но он говорил, что покупает все это на премии.

– У него никогда не было таких больших премий. Если приплюсовать выплаты за дом, за машину и кредит, то в общей сложности набирается больше тридцати тысяч долларов.

– Тридцать тысяч долларов, – в третий раз ошеломленно повторила Элен. – Я понятия не имела.

Она не знала, ничего не знала все это время. «Нет, ты знала», – говорил внутренний голос. Фил Дурбан никогда не позволял никому совать нос в свои счета. Он носил свитера из тонкой шерсти и костюмы из самых дорогих магазинов. Жакет Элен из рыжей лисы пришел в коробке из фешенебельного универмага на Бродвее. Фил разъезжал на экстравагантном желтом «бьюике» с откидным верхом, в то время как все соседи с Догвуд Лейн ездили на «фордах» и «шевроле». Стоило Элен намекнуть Филу на его расточительность, как он тут же успокаивал ее. «Не волнуйся, моя сладкая. Мы можем себе это позволить. Я всегда был первым, ты же знаешь». Он без труда мог убедить ее. А еще она вспомнила, как он говорил: «Тебе никогда не придется волноваться. Никогда».

– Тридцать тысяч долларов съест больше четверти страховки, – сказала Элен, сделав в голове быстрый подсчет. – Смогу ли я дать детям образование в колледже, когда они вырастут? Как долго я могу протянуть на оставшиеся семьдесят тысяч? – Внезапно сто тысяч долларов показались не такой большой суммой.

– Элен, – мягко перебил ее Эл, – боюсь, что будут проблемы.

Элен не приходилось иметь дело с деловым миром, поэтому она не понимала, что если поверенный произносит слово «проблема», на самом деле это означает «катастрофа».

– Проблемы? – Голос Элен прозвучал так, словно шел не из нее, а откуда-то издалека.

Она выслушала объяснения Эла о том, что Фил занимал деньги под страховку – «подчистую» – с тем же странным чувством раздвоенности, с каким слушала полицейского, позвонившего ей в дверь тем роковым утром. Эл рассказал ей, что все ее состояние составляют тридцать тысяч долга, и что для погашения долга у нее нет на страховке ни цента. Ни цента, чтобы жить и воспитывать детей.

– Что же теперь делать? – спросила Элен, борясь с подступающим приступом тошноты.

– Ваши родители могут помочь? – поинтересовался Эл.

– Они умерли.

– А родители Фила?

– У них свои проблемы, – вздохнула Элен. У брата Томми Дурбана в тридцать четыре года случился удар, после которого он так и не смог оправиться. Он находился в клинике неподалеку от Балтимора, и Томми в течение многих лет поддерживал его жену и детей.

В комнате повисло гнетущее молчание. Эл предупреждал Фила, чтобы он не сорил деньгами и не залезал в постоянные долги, но Фил лишь отмахивался от него. «Мне нравится жить в долг, – говорил он. – Это заставляет меня шевелиться и лучше работать». Эл не знал, как теперь будет жить вдова Фила.

– Ну что ж, – храбро сказала Элен, все еще не придя в себя от шока. – Я выросла в бедной семье. Думаю, мне придется привыкнуть к этому снова. Найду работу, как-нибудь справлюсь. – У нее из ума не выходила дорогая подзорная труба, которую она подарила Бренде на день рождения. Счет за нее еще не пришел, и с самого дня рождения Бренда ни разу к ней не притронулась.

Элен подошла к обшарпанной двери кабинета с тусклым матовым стеклом и сделала грустный неопределенный жест рукой, который должен был означать «до свидания». Она хотела что-то сказать, но не нашла слов. Элен уже повернулась к двери, когда ей пришла внезапная мысль. Она обернулась к Элу.

– Вы оплачивали счета с момента смерти Фила, – вдруг сказала она. – Откуда же вы брали деньги?

– Льюис Сван прислал нам чек. Он сказал, что это премия Фила за последний квартал.

Вернувшись домой, Элен первым делом написала Лью записку, в которой просила его подождать и обещала вернуть долг. Она поблагодарила его за то, что он выслал Элу чек на сумму последней премии.

Элен завершила свое послание официальным «искренне ваша».

Когда Элен отправила письмо, она пожалела, что оно получилось таким сухим и казенным, но переделывать что-либо было уже поздно.

5

– Нет, я умею печатать и не знаю стенографии, – сказала Элен на собеседовании в первом агентстве по трудоустройству. Беседу проводила блондинка, которая выглядела как Джейн Мэнсфилд и была не более обаятельна, чем Адольф Гитлер. – Нет, я не знакома с делопроизводством и не имею опыта работы в конторе.

Не успела Элен ответить на последний вопрос, а Джейн-Адольф уже нажала на кнопку с тем, чтобы секретарь вызвала следующего претендента.

Элен была счастлива вырваться из душного кабинета. Она решила, что если она хочет получить работу – а ей это было просто необходимо, – то на следующем собеседовании ей надо быть более уверенной и агрессивной. Вместо того, чтобы покорно дожидаться вопросов, надо самой рассказать о том, что у нее есть, не бог весть какой, но все же опыт работы.

– Два лета подряд я работала во французском ресторане в Кейпе, – сказала Элен агенту, который составлял весь персонал агентства по трудоустройству. Он был высоким тучным мужчиной и на протяжении всей беседы постоянно жевал бутерброды с луком. – А когда училась в колледже, – продолжала Элен, – я работала в загородном кафе. Сначала я была официанткой, а потом помогала на кухне. К концу работы я стала шефом по приготовлению соусов.

Она явно преувеличивала, но при данных обстоятельcтвах это было простительно. На самом деле однажды Элен подменила шефа во время одного из его трехдневных запоев. Хозяин ресторанчика сказал, что ее соусы даже лучше, чем соусы шефа, и с тех пор в основном она готовила соусы, при этом, конечно, не имея ни зарплаты, ни звания шефа.

– Мне очень жаль, но вакансий во французских ресторанах у нас нет, – сказал агент с искренним сожалением. – На моей памяти такой вакансии никогда и не было. А как насчет домовой кухни? Такая работа могла бы вас заинтересовать? – Он незаметно (во всяком случае, как он считал) рыгнул, прикрыв рот изящной ручкой, удивительно не соответствующей его грузной фигуре.

– Да, – кивнула Элен. Ей нравилось все, что касалось готовки. Кухня была тем местом, где она всегда чувствовала себя счастливой, когда на всех конфорках что-то кипело и жарилось, а она помешивала, пробовала, добавляла приправы. Элен любил готовить куда больше, чем есть.

– Вы будете помощником начальника. Вам надо будет готовить, отвечать на телефонные звонки, вести переговоры с клиентами, – объяснил он, доставая из картотеки нужную карточку. – Тридцать пять долларов в неделю. Хотите поехать и познакомиться с делом? Это в Скарсдейле.

Тридцать пять долларов в неделю! Это же ничто! Но Элен решила поговорить с хозяином кухни на дому. Все-таки это хоть какая-то возможность. В течение недели она обошла множество агентств по трудоустройству, и все напрасно. В каждом агентстве ей напоминали, что у нее нет квалификации. Ей предлагали пойти на курсы секретарш и научиться печатать. Ей советовали познакомиться с делопроизводством или закончить курсы косметологов, но никто не подсказал, как прокормить себя и своих детей, пока она будет учиться.

Тридцать пять долларов в неделю? Должно быть, это не полный рабочий день, осенило Элен. Наверное, агент просто забыл ей об этом сказать.

Русская по происхождению, графиня Тамара была высокого роста. Классический темный костюм и белая шелковая блузка сидели на ней безупречно. Длинные ногти были покрыты алым лаком. Она курила тонкую сигарету в изящном длинном мундштуке. Вся беседа состояла из нескольких вопросов. Кто были родители Элен, родители ее мужа, в какую школу она ходила, членом каких клубов состояла и где покупала одежду. Ни один из ответов Элен ей не понравился.

– Я ищу помощницу, которая смогла бы вдохнуть жизнь в мое дело. Кого-нибудь со связями в обществе, – сказала она хрипловатым голосом.

– Я хорошо готовлю, – сказала Элен, оглядывая элегантный, со вкусом украшенный магазинчик, находящийся в самом лучшем районе Скарсдейла. Баночки с трюфелями, красиво упакованные коробки шоколада, тонкие ломтики осетрины, горки аппетитных паштетов и лоточек с черной икрой, гордо выставленные в витрине. «Как будто находишься внутри шкатулки с драгоценностями, – подумала Элен. – С той только разницей, что драгоценности съедобные».

– Ну… – с сомнением проговорила графиня.

– Вы не пожалеете, – с жаром продолжила Элен. – Мне так хочется работать у вас. – Ей никогда не приходилось встречать титулованных особ. Графиня Тамара произвела на нее неизгладимое впечатление и своим своеобразным выговором, и одеждой (Элен сразу узнала костюм из журнала «Вог»), и даже своим ростом. Другая женщина стеснялась бы своего высокого роста, а графиня, казалось, считала рост одним из своих несомненных достоинств. Элен обратила внимание, что графиня носит туфли на высоченных шпильках. Ничего удивительного, что ее дело процветало, посетители, вероятно, робели перед ней так же, как сейчас Элен.

– Я могла бы взять вас только с испытательным сроком, – с сомнением сказала графиня. – Я должна быть уверена, что вы справитесь.

– Да, конечно, – поспешно согласилась Элен, – я не против испытательного срока.

– Хорошо! – кивнула графиня. – Можете приступить к работе завтра. Рабочий день с восьми до шести. Выходной в воскресенье. Вы будете получать двадцать пять долларов в неделю.

Элен не смогла скрыть своего отчаяния. Губы ее задрожали.

– В агентстве мне сказали, что я буду получать тридцать пять, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно тверже и увереннее.

– Двадцать семь? – предложила графиня, маленькими глотками отпивая крепкий чай из стакана в филигранном серебряном подстаканнике. – Из дворца в Петербурге. Он принадлежал еще моей бабке, – сказала она, заметив взгляд Элен.

– Двадцать семь! Это возмутительно! – воскликнула Элен, теряя самообладание. – Минимальная оплата, на которую я могу согласиться – доллар в час!

В холодных голубых глазах графини вспыхнуло негодование на дерзость Элен.

– Двадцать восемь с половиной, – милостиво согласившись, промурлыкала графиня, – но это мое последнее слово.

– Я не могу работать за двадцать восемь с половиной, – покачала головой Элен. Ее охватило такое огорчение и разочарование, что она даже не сочла нужным упомянуть, что надеялась на два выходных в неделю. – Я не девочка, ищущая работу для развлечения. Я – вдова, и мне надо содержать детей.

– Очень жаль, – с искренним сожалением произнесла графиня, понимая, что скорее всего придется нанимать какую-нибудь девчоночку из школы, которая ничего не смыслит в деле, но будет с радостью работать и за двадцать семь долларов, только плати наличными. – Бедняжка! Вы такая молоденькая.

Она поставила стакан, подошла к холодильнику, и достав изящную вазочку с шоколадным муссом, протянула ее Элен. – Если вдруг передумаете, дайте мне знать.

– Хорошо, – сказала Элен поникшим голосом. Она поблагодарила графиню за мусс. – Но я не передумаю. Во всяком случае, если вы не пересмотрите мое жалованье. Я хочу получать тридцать пять долларов в неделю, ровно столько, сколько вы объявили в агентстве.

– Я уже сказала вам, двадцать восемь и пятьдесят центов, – раздраженно сказала графиня и, понизив голос, добавила, – наличными, без ведомостей. Это мое последнее слово.

Графиня Тамара выговаривала «р» по-русски. Элен подумала, что наверное так же говорили во дворце в Петербурге. А торговаться графиня умела так, как торгуются только на восточных базарах.

– Графиня, но ведь это Скарсдейл, – напомнила Элен.

– Увы, – вздохнув, покачала головой графиня. – Мне об этом постоянно напоминают, но я так же постоянно забываю об этом.

Элен вышла из изысканного магазинчика, но несмотря на то, что этот визит оказался пустой тратой времени, ей чем-то понравилась старая грабительница. «Как ни забавна эта встреча, она не даст средств к существованию ни мне, ни детям», – с грустью подумала Элен. Она не предполагала, что найти работу будет так сложно, и ее постигнет столько неудач. Ей стало страшно.

«Мой десерт все равно вкуснее, – мстительно подумала Элен, вспомнив мусс графини. – Но откуда ей знать об этом!»

Элен дала объявление о продаже дома.

– Просите тридцать пять, а соглашайтесь на тридцать две, – серьезно посоветовала ей первая женщина-маклер с крашеной рыжей шевелюрой и зажатой в уголке ярко намалеванного рта сигаретой.

– Я собираюсь попросить тридцать пять, – начала Элен в разговоре со вторым маклером, элегантным мужчиной в коричневом костюме и желтой жилетке.

– Не вздумайте продешевить, – возразил он. – Надо учитывать психологию покупателя. Я бы начал с тридцати восьми.

Третий маклер оказался растрепанной домохозяйкой, чей муж не без успеха сражался с бутылочкой. В деле она не смыслила ровным счетом ничего.

– Откуда мне знать, сколько вам запросить? Это ваш дом, а не мой, вы и назначайте цену, – сказала она.

Элен на минутку задумалась, а потом решилась.

– Тридцать восемь. Я запрошу тридцать восемь.

Кто знает, может быть, ей удастся выручить эту сумму? Тогда она могла бы позволить себе снять квартиру чуть попросторнее, после того как дом будет продан. Дом, который она украшала с такой любовью. Дом, где жили они с Филом. Дом, в котором они мечтали растить своих детей. Элен старалась не думать об этом. Она старалась не давать волю слезам, ведь другого выхода не было.

Сразу после встречи с Элом Элен отвезла желтый «бьюик» на распродажу подержанных машин. Пятьсот долларов, которые она получила, были ничтожной суммой, но торговец поспешил заверить ее, что машины с открывающимся верхом сейчас не в моде. От них одна морока. Нынче все желают иметь в машине кондиционер. Элен была слишком напугана, чтобы спорить. Она взяла пятьсот долларов и побрела прочь, чувствуя себя униженной, как-будто ее изваляли в грязи.

Вместе с тысячей долларов, которые она нашла в ящике стола, теперь у нее было пятнадцать сотен. При бережливом подходе на эти деньги можно было протянуть месяцев пять.

Тем временем Элен продолжала поиски работы.

Она зарегистрировалась в каждом агентстве по трудоустройству в Уэстчестер Каунти и откликалась на любое объявление о найме квалифицированной помощницы, даже если условия казались совершенно неприемлемыми. Каждое утро, проводив детей в школу, прежде чем отправляться на поиски работы, Элен вычищала в доме каждую пылинку, на случай, если вдруг заглянет какой-нибудь покупатель.

Элен не замечала, как мало-помалу убывает ее энергия по мере того, как она осознает всю жестокость реальности, представшей перед ней.

В течение следующих месяцев Элен бросалась от надежды к отчаянию и снова к надежде.

– Краска на плинтусах облупилась, – обходя дом, брезгливо морщилась одна из покупательниц, дистрофичная мать троих детей. – А в ванной просто отвратительное пятно. Я и представить себе не могу, чтобы мой муж жил в такой халупе. – Она говорила так, словно находилась в родстве с самой английской королевой, а Элен была не более, чем пустым местом.

– Оранжевые обои в комнате мальчика. Какая безвкусица! – фыркнула другая покупательница, увидев обои с футболистами, которые Денни выбрал сам и очень любил. Она тоже вела себя так, словно Элен не было рядом, словно Элен была глухая или тупая, или ей платили за то, чтобы выслушивать гадости.

– Мне ужасно нравится! Дом такой чистенький, и в нем так много воздуха! И потом, вид на лес просто изумительный, – восклицала молоденькая женщина. – Я знаю, Джек тоже будет в восторге!

Джек пришел посмотреть дом на следующее утро.

– Мне нравится, – сказал он Элен. – Дом отличный. Как раз то, что мы искали.

Через день он позвонил и предложил двадцать восемь тысяч.

– Нет, – отказала Элен маклеру-домохозяйке, которой не терпелось заключить сделку. – За эту сумму я не продам. Подождем, пока Джек набавит цену.

– Забудем об этом, – сказал Джек, и больше Элен его не видела.

Были и другие предложения.

Покупатели, уверявшие, что непременно внесут задаток, исчезали с концами. Те, кто обещал вернуться, никогда не показывались снова. Однажды Элен почти удалось подписать все документы, но в последний момент покупательница передумала.

Продажа недвижимости была для Элен ненавистна. Элен терпеть не могла, когда маклеры говорили о «продаже дома». Ее раздражал подтекст этой фразы. Она продавала не дом, а недвижимость. И точка.

На поприще поиска работы ее тоже ждали неудачи и огорчения.

Юрист по делам о разводе предложил Элен работу регистратора, но его взгляд и руки ясно говорили о том, что одновременно ей придется играть роль девушки на ночь. В конторе, занимающейся продажей земельных участков, был нужен секретарь на телефоне. Сначала Элен с надеждой ухватилась за эту работу, тем более, что помимо жалованья были обещаны комиссионные. Но, увы, работа потеряла привлекательность, когда оказалось, что Элен должна быть прикована к телефону в течение двенадцати часов в день. Она попыталась устроиться официанткой, но часы наплыва посетителей в ресторанах совпадали с теми часами, когда дети больше всего нуждались в ее обществе. Ее почти приняли регистратором стоматолога, но она потеряла место, потому что молоденькая девушка согласилась работать за меньшую плату. Наконец, она нашла работу корректора в компании, издающей телефонные справочники. Работа казалась идеальной во всех отношениях, но, к сожалению, компания разорилась за три дня до того, как Элен приступила к своим обязанностям.

Элен не понимала, как женщины, попавшие в такое же положение, как она, умудряются выжить без мужчины. Но, оглядываясь вокруг, она не видела женщин, оказавшихся в подобной ситуации. Наверное, если они и существовали, то были такими же незаметными, как она, ведь всем ее знакомым было не до нее. Замужние дамы были поглощены заботами о доме, мужьях и детях. Женщины из телесериалов, кино, светской хроники тоже были за спиной у мужчин. У Люси был Дези, у Мэмми – Ив, у Симоны Синьоре, игравшей в «Пути наверх» стареющую женщину, был Лоренс Харви. Единственная героиня, которая, подобно Элен, осталась одна без средств к существованию, была Скарлетт, но ведь и у Скарлетт был в конце концов Ретт.

С сожалением Элен осознала, что ей придется ездить на работу в город. В Нью-Йорке было много вакансий, к тому же жалованье в Манхэттене было значительно выше, чем в Уэстчестере. Элен подвернулась работа клерка в страховой компании. Для начала ей предлагали сорок пять долларов в неделю и повышение зарплаты через каждые шесть месяцев. Довольно заманчиво выглядели и дополнительные льготы: медицинское и социальное страхование и оплачиваемый отпуск.

Элен колебалась. Ей придется выходить из дома в половине восьмого утра, а возвращаться не раньше половины седьмого. Что станет с детьми? Кто будет за ними присматривать? Целыми днями они будут предоставлены самим себе.

– Вы должны принять решение до десяти часов завтра утром, – сказал начальник отдела, толстый, рыхлый, весьма неприятный мужчина, от которого почему-то пахло бананами. – В противном случае, мы найдем другого человека. Мы не можем дожидаться, пока вы, девушки, так называемо, думаете.

– Сорок пять долларов в неделю? – переспросил Эл, когда Элен рассказала ему о своей работе. Она пришла к нему в офис подписать документы: страховые полисы, бланки оценки имущества, налоговые декларации. За десять лет замужества Элен приходилось подписывать только рождественские открытки. Теперь, когда Фил умер, мир обрушился на нее лавиной бумаг, требующих ее подписи.

– Сорок пять долларов в неделю! – воскликнула Гейл. – Это неслыханно! – Сама она зарабатывала девяносто пять. Это было меньше, чем за ту же работу получали мужчины, служащие в фирме, но больше, чем другие женщины, и Гейл этим гордилась.

– Я знаю, что это не много, но это лучшее, что я могла найти, – развела руками Элен. – Вам повезло, что вы знаете делопроизводство. Я вам искренне завидую.

– Этой осенью Гейл собирается сдавать экзамен на повышение квалификации, – с гордостью объявил Эл. По тому, как он глядел на Гейл, Элен поняла, что он влюблен в свою помощницу и почему-то почувствовала себя еще более одинокой и покинутой.

– Говорят, это совершенно зверский экзамен, – озабоченно сказала Гейл. – Он похлеще всех других тестов.

Гейл боялась предстоящего экзамена. Она с удовольствием оставалась бы делопроизводителем до тех пор, пока не выйдет замуж и не обзаведется детьми. Она надеялась (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!), что, очевидно, уже скоро Эл сделает ей предложение.

– Конечно, это нелегко, – согласился Эл, – но у тебя почти самые высокие баллы в группе. Думаю, тебе нечего бояться.

Гейл не разделяла уверенности Эла и с облегчением вздохнула, когда Эл переменил тему разговора и снова обратился к Элен.

– Элен, если вы возьметесь за эту работу, то попадете в налоговые тиски, – сказал он, просматривая подсчеты, которыми был испещрен лежавший перед ним листок. – Если учесть все, что Фил заработал в этом году, вам придется еще приплачивать к своей зарплате, чтобы расквитаться с налогами.

Вдруг Элен поняла, почему графиня Тамара подчеркивала, что платит «наличными без ведомостей».

– Но я уже согласилась принять их предложение, – пробормотала Элен.

– А теперь дайте им отбой, – посоветовал Эл.

Вечером, перед тем, как Элен накрыла на стол, Денни появился на кухне в одном из отцовских кардиганов бежевого цвета с кожаными пуговицами. Рукава и полы волочились по линолеуму. Бренда была вне себя от возмущения.

– Это папин! – истерично закричала она на брата. – Как ты посмел его надеть! Ты запачкаешь его! Сними сейчас же!

Бренда потянула за свитер, пытаясь стащить его с Денни силой.

– Оставь меня в покое! – завопил в ответ Денни и стукнул Бренду, чтобы она не лезла.

– Дети! – прикрикнула Элен, пытаясь разнять дерущихся ребят.

– Он не смеет его надевать! Это папин! – кричала Бренда.

– Нет, смею! Нет, смею! – Брат с сестрой осыпали друг друга тумаками.

Думая, что это игра, Ирвин тоже принял участие в потасовке, вцепившись зубами в полу жакета.

– Ирвин! Отпусти! Сейчас же отпусти! – завизжала Бренда.

Услышав свою кличку, Ирвин еще крепче зажал кардиган в пасти. Вдруг Бренда увидела, что несколько петель поползли.

– Ирвин! Прекрати! – взвизгнула Бренда, и видя, что пес продолжает трепать жакет, с размаху ударила его.

Ошарашенный агрессивностью Бренды, не понимая, что происходит, Ирвин, оскалившись, зарычал на девочку. Все произошло в долю секунды. Испугавшись, что Ирвин укусит Бренду, Элен распахнула входную дверь и, взяв поводок, позвала пса.

– Ирвин, ко мне!

Она решила посадить собаку на привязь во дворе возле большого дуба, в который Фил вделал специальное кольцо. Ирвин бросился на зов Элен, пулей проскочил мимо нее и прежде, чем она успела надеть на него ошейник, перемахнул через забор и помчался по улице.

Опомнившись, Бренда побежала вслед за псом, окликая его по имени.

Обед был забыт.

Элен сходила в полицейский участок и оставила заявление о пропавшей собаке. Весь вечер она с детьми прочесывала окрестности, пытаясь отыскать Ирвина. Они звали его, стучали в каждую дверь. В машине они проехали по всем улицам Нью-Рошели, не переставая выкрикивать: «Ирвин! Ирвин!»

«Это моя вина, – с горечью думала Элен. – Зачем я открыла дверь так широко и почему прежде не одела ошейник с поводком?»

Они не спали всю ночь. Ирвин домой так и не вернулся.

На следующий день Элен позвонила в страховую компанию, чтобы сообщить начальнику отдела, что за работу не возьмется.

– Хорошо хоть позвонили, – неприветливо проворчал он. – У многих свистушек даже на это не хватает ума.

Ирвин не вернулся ни в тот день, ни на следующий.

День рождения Фила, который последовал за исчезновением Ирвина, вывел Элен из состояния самопогруженности и внутренней изоляции. По-разному оба эти события заставили Элен осознать до конца, что Фил мертв. Точка. Он никогда не вернется обратно. Точка. Она никогда не сможет перед ним извиниться. Точка. Она стала вдовой, двадцатидевятилетней вдовой. Она осталась одна. Совсем одна. Никому не нужная, никому не интересная, даже самой себе она стала противна.

Ясное осознание, что ее муж умер, погиб, нанесло новую травму Элен. Это был как бы прямой удар, после которого она почувствовала головокружение, тошноту и ужас! У нее было ощущение пустоты, она была не в состоянии думать и действовать. Она постоянно злилась на Бренду и Денни, не могла выносить их бесконечные вопросы, на которые не было ответов, их слезы, их требования, и в то же время осуждала себя за то, что сердилась на детей.

Теперь она уже могла вспоминать похороны Фила. Почему она не умерла тогда вместе с ним?! А что будет, если она уйдет из жизни сейчас?!

Со дня гибели Фила прошло пять месяцев.

– Вы и Томми позаботитесь о детях? – Элен спросила однажды Каролину. – Если что-нибудь случится со мной?

– Оставь эти мрачные мысли! – воскликнула Каролина. – С тобой ничего не может случиться!

– Я то же самое думала о Филе, – негромко сказала Элен. – Вы позаботитесь о них, Каролина? – Она ждала, ей просто было необходимо услышать ответ свекрови.

– Конечно, дорогая, мы позаботимся о них, – мягко ответила Каролина. Она давно уже заметила, что с течением времени Элен становится все грустнее, ее депрессия все углублялась по мере того, как проходило больше времени со дня смерти Фила. – Настало время, – продолжала Каролина, – подумать о будущем и перестать жить прошлым. Тебе следует быть более терпимой с Брендой и Денни. И самое главное, тебе нужно подумать о себе!

– Но это же просто эгоизм, – возразила Элен. Многие годы она сначала думала о Филе, потом о Бренде и Денни, и только потом о себе, если она вообще думала о себе.

– Черт возьми! – Своим возгласом Каролина испугала Элен. – Если ты не будешь заботиться о себе, ты не сможешь заботиться о детях! Вспомни, ты ведь раньше была такой напористой. Фил рассказывал мне, что ты была одной из самых хорошеньких и привлекательных девушек в колледже. Он так тобой гордился! Он говорил, что ты можешь многого добиться!

– Он и вправду так считал? – безучастно спросила Элен. Казалось, что она училась в колледже столетия назад. Она в тот период своей жизни – она не могла вспомнить себя в эти годы.

– Да он всегда так говорил! – резко сказала Каролина.

Элен попыталась улыбнуться, но это была улыбка какой-то другой женщины; девушки, о которой говорила Каролина, не существовало. Ту девушку Элен не только не помнила, она не могла даже узнать ее!

Элен училась в университете Пенсильвании и получала неполную стипендию. Ее будущей специальностью была экономика страны, кроме того она серьезно занималась французским и получала по языку самые высокие баллы. Кроме того, она подрабатывала официанткой в приличной загородной гостинице. Она мечтала в будущем иметь такую же работу, как и ее тетка Салли, которая была заместителем шефа службы питания в компании, обслуживающей морские суда, занятые в круизных рейсах.

Салли, младшая сестра ее матери, планировала и составляла меню, занималась поставками и закупками огромного количества продуктов. Она всегда возвращалась домой с подарками из экзотических портов Южной Америки, Европы, Карибского моря и Дальнего Востока. Салли всегда носила большие золотые серьги причудливой формы и нитки крупных цветных бус. Когда она смеялась, в этом как бы принимало участие все ее тело, она смеялась так, что слезы выступали у нее на глазах. Элен обожала свою тетку, хотя отец Элен всегда называл Салли чокнутой!

Салли частично оплачивала обучение Элен, и именно она заставила племянницу поступить в колледж, хотя ее отец твердо сказал, что девушке образование совсем ни к чему!

Салли убеждала Элен, что она сможет достичь всего, к чему стремится. И Элен твердо решила следовать советам тетки, она была уверена, что добьется всего – так было пока она не встретила Фила.

Фил… Красавец Фил, Фил, который пользовался бешеным успехом. Фил, который всех к себе притягивал. Фил – всегда в центре внимания. Фил– победитель! Фил, о котором мечтали все девушки! И он сам влюбился в нее! Элен никак не могла поверить, что Самый Великий Человек из всех студентов студенческого городка, сам Фил Дурбан, обратил внимание на нее – скромную девицу, тихую, как мышка! На самом деле все было не так, эту версию Элен придумала, в последние годы их семейной жизни.

В годы учебы никто из товарищей не считал Элен серой мышкой. Фил, несомненно, был самым популярным юношей среди студентов, но и Элен была самой обаятельной девушкой на младших курсах университета. Она была не просто хорошенькой. У нее были блестящие рыжеватые волосы, которые светились на солнце и эти экзотические, широко расставленные кошачьи глаза, которые словно притягивали к себе. Журнал «Мадемуазель» поместил ее фотографию в свитере и бермудах в ежегодном августовском выпуске, посвященном их колледжу. Потом Элен даже получила предложение от агентства моды с Медисон Авеню. Но у Элен не было ни малейшего желания становиться манекенщицей.

Она была очень занята, у нее были большие планы, и, к тому же, огромное количество поклонников, которые назначали ей свидания, постоянно звонили ей по телефону. Ее абонентный ящик был набит любовными записочками. Писали ей и студенты их университета и просто знакомые парни. У нее в шкатулке хранилось множество всяких памятных пустяков: меню из ресторанов, ленточка с корсажа, танцевальные карточки, корешки билетов на футбол, соломка от коктейлей в ночных клубах и романтические стихи, которые посвящали ей романтические юноши.

Как сказал Фил в тот вечер, когда он сделал ей предложение: «Когда я нашел тебя – я нашел Личность!» Он так гордился ею!

Что же случилось в период между тем днем и вечером перед гибелью Фила? В ту ночь, когда он обвинил ее, что она не была настоящей женщиной? И Элен ничего не сказала в свое оправдание, не попыталась опровергнуть это обвинение!

Что же случилось за десять лет их семейной жизни?

Что сделало с ней замужество?

Что с нею сделал Фил?

Почему она перекроила всю свою жизнь и судьбу?

Почему она из Личности превратилась в Ничтожество?

Жара все никак не могла закончиться.

В начале сентября Элен снизила цену за дом с тридцати восьми тысяч до тридцати четырех. Количество потенциальных покупателей, как ни странно, тоже снизилось. Или ей просто это показалось? Поток желающих осмотреть дом стал иссякать и наконец превратился в тонкий ручеек. Брокеры, которые вначале звонили постоянно, теперь практически прекратили звонки. Брокеры какое-то время предлагали дом для продажи, но потом переключились на другие, более перспективные дела.

После Дня Труда, в самом начале сентября, позвонил брокер, похожий на Фреда Астора, и предложил двадцать восемь тысяч, и посоветовал Элен принять это предложение.

– Это, видимо, последнее предложение до наступления весны, – заявил он. – Да, конечно, вам не повезло. Я надеялся, что у нас дела пойдут лучше, гораздо лучше; но осень плохое время для продажи домов. Зимой ими вообще никто не интересуется.

Двадцать восемь тысяч. Это было невероятно мало. Но, вместе с тем, двадцать восемь тысяч – это двадцать восемь тысяч! Эти деньги пригодятся Бренде и Денни, если с ней… Неожиданно у нее промелькнула мысль о самоубийстве, жуткая мысль! Элен заставила себя не думать об этом.

Брокеру она ответила, что подумает о его предложении.

К середине сентября последние из полутора тысяч долларов были потрачены на новую одежду и обувь для детей. Каролина одолжила деньги Элен. Элен их приняла – у нее не было выбора. Она так завязла в своих собственных проблемах, что не задумывалась над тем, где же Каролина берет такие большие деньги?

Элен снова зарегистрировалась во всех бюро по трудоустройству, в которых она побывала сразу после смерти Фила. Нигде ей ничего не предложили. Она заглянула в некоторые новые бюро и агентства. В пятом по счету бюро служащая, которая была ненамного старше Элен, пожалела ее.

– Миссис Дурбан, разрешите, я скажу вам правду: вы никогда не найдете работу. У вас нет никакого опыта, вы никогда не работали в офисе. Самое большее – вы можете получить только какую-нибудь ничтожную работу с самой маленькой почасовой оплатой – один доллар в час. Все дело в том, что и наше, и другие агентства просто переполнены заявками от выпускников этого года. Они все нуждаются в работе и на все согласны, лишь бы ее получить. Они молоды, у них нет семьи, они приложат все усилия, чтобы лучше справиться с работой. Вы – вдова с двумя детьми. Вы будете в постоянном смятении. Работодатели не будут заинтересованы в вас, они прекрасно знают, что дети часто болеют, матери начинают нервничать, а в результате страдает работа. С детьми случаются разные неприятности, и мать должна лететь домой с работы в середине рабочего дня. Миссис Дурбан, мне бы хотелось помочь вам. Поверьте, это так! Но мне нечего вам предложить!

Элен сглотнула слезы и кивнула – ей нечего было сказать, нечего предложить. Эти слова стали ее приговором самой себе. Ей нечего было предложить! Ни работодателю, ни обществу, даже ее собственным детям, никому и ничего.

Поездом она отправилась в Нью-Рошель. Ее добил окончательно еще один провал в бесконечной цепи неудач. Безнадежность ее усилий сломила ее.

Она забрала Денни у родителей Фила абсолютно автоматически, не включая ни мыслей, ни эмоций. Мальчик молча уселся в машину. Он постоянно был в таком настроении с тех пор, как убежал Ирвин. Удрученный, он упорно смотрел в окно и не разговаривал с Элен. Присутствие сына давило на нее, а его подавленный вид был ей постоянным укором. Но в чем?!

Элен свернула в Догвуд Лейн. Школьный автобус уже был на месте, и Бренда спускалась по ступенькам. Элен притормозила и открыла дверцу. Бренда влезла в машину.

– Привет, мам, – сказала она. – А ты разве уезжала из дома?

– Ты прекрасно знаешь, что я ездила в город, – раздраженно начала Элен. – Я езжу в город, чтобы найти там работу!

– Ну да, – кивнула Бренда обиженно. – Все равно, хорошо, что ты вернулась. Я не люблю, когда я прихожу из школы, а тебя нет дома.

«Да, и здесь я не знаю, как правильно поступить», – подумала Элен, но она ничего не ответила дочери. Бренда, как и Денни, расстроенно замолчала. У дома номер 76 по Догвуд Лейн Элен повернула направо и поехала по короткой подъездной аллее. Она размышляла, что же ей делать с «фордом». Амортизаторы барахлили, тормоза вот-вот выйдут из строя. Где ей взять деньги на ремонт? И снова Элен подумала о своем уходе из жизни. Это было просто страшно! «А что если?»– задала она себе вопрос. Но прежде чем она смогла продолжить свои рассуждения, Бренда закричала: «Мама! Смотри!»

Восклицание привело Элен в чувство, она вздрогнула от неожиданности. Элен не верила своим глазам!

«Ирвин! Ирвин!» – закричал Денни, перелезая через сестру – так он торопился выскочить из машины. Ирвин бежал через газон из зарослей за домом.

«Ирвин!» – завопила Бренда, открывая дверь машины до того, как Элен затормозила. Дети высыпали из машины и начали тискать Ирвина. Пес радостно махал хвостом, подпрыгивал и повизгивал.

– Я тебя никогда не буду бить! Никогда! – воскликнула Бренда, обнимая и целуя его. – Никогда!

– Ирвин! – позвала собаку Элен, наконец выбираясь из машины. Где же ты был? Где, милый?

Ирвин рванулся к Элен, протащив за собой и детей. Когда Элен крепко обняла детей и собаку, из глаз у нее хлынули слезы.

– Боже мой! – все повторяла Элен, теснее прижимая к себе детей. Как могла она думать о самоубийстве?! Как могла позволить этим страшным мыслям захватить ее?! С этого времени они втроем будут противостоять всему миру!

– Черт возьми! Меня просто тошнит от жалости к самой себе! – говорила Элен Каролине на следующее утро. – Мне надоело, что мне отказывают в работе, заниматься которой я собиралась только по необходимости. Мне надоело грустить, чувствовать себя несчастной и плаксивой! И больше всего я сама надоела себе!

– Вот и прекрасно! – заявила Каролина. Ее мягкий голос неожиданно набрал силу. – Давно пора!

– Я собираюсь заботиться о моих детях – и о себе! Я думала о том, что вы сказали. Я всегда думала, что я могу все. Я просто не знаю, что со мной случилось! Я позволила себе расслабиться, стала просто размазней. Но с этим покончено! Вся беда в том, что я не могу найти работу. Хоть какую-нибудь! Я могу похвастаться лишь тем, что я хорошая хозяйка, но это никого не интересует, если ты ищешь работу! – сказала с улыбкой Элен, пытаясь спрятать безнадежность, звучавшую в ее голосе.

– Да черт с ней, с этой работой, – заявила решительно Каролина. – Почему ты не хочешь заниматься тем, что у тебя получается лучше всего? Ты готовишь лучше всех! Все знают об этом!

– Вы имеете в виду готовить для какого-нибудь миллионера? – спросила Элен неуверенно. Она не могла себе этого представить.

– Я имею в виду, что тебе пора начинать свое дело, – нетерпеливо заметила Каролина. – Начни например…

– Обслуживание званых обедов, свадеб!.. – подхватила Элен. – Мне это нравится! Я начну обслуживать обеды, ленчи, школьные праздники. Как же я назову мою фирму? Может быть «А Ля Карт»? Подходит, а? – Элен начала быстро говорить, поток нахлынувших слов прорвал дамбу ее долгого молчания. – О, Каролина, какая прекрасная идея! Вы просто гений! Что бы я делала без вас?

– Бедствовала и голодала! – откровенно сказала Каролина, и обе женщины начали хохотать.

Элен так смеялась впервые за долгое время. С марта… со времени смерти Фила. Это было так прекрасно – просто смеяться!

6

– «А Ля Карт» от Элен! Какая прекрасная идея! И какая своевременная! – заявила Элис Виттер. Элис часто обедала у Элен, ей очень нравилось, как готовила Элен. Элен позвонила ей первой из всех знакомых. – Шеф Сэма будет у нас обедать через неделю. Я хочу произвести на него сильное впечатление, ошеломить его чем-нибудь выдающимся. Какой самый необыкновенный обед ты можешь приготовить?

Необыкновенный в данном случае означало – французские блюда.

– Для начала я могу приготовить паштет по-деревенски, – предложила Элен, взволнованная тем, что Элис безоговорочно поддержала ее. – Потом я приготовлю курицу в вине и салат из эндива и кресс-салата. Можно подать сыры сорта Бри. На десерт подадим пылающее мороженое.

– Звучит превосходно! Давай остановимся на этом меню.

– Все это будет стоить недешево, – неуверенно сказала Элен. Она не умела говорить о деньгах – у нее просто не было необходимости раньше говорить о деньгах.

Она неловко чувствовала себя и не знала, как продолжить эту деликатную тему.

– Об этом не беспокойся, – легко сказала Элис. – Сколько бы обед не стоил, он стоит того! Сэм занесет стоимость обеда на особый «хитрый» счет. И в конце концов, его босс сам же оплатит этот обед, и никогда не узнает об этом!

Элен была шокирована мелочной расчетливостью и нечестностью Элис, в которой она так легко призналась. Фил никогда бы не позволил себе ничего подобного… Она уверена в этом. Уверена ли?

– Еще одно, Элен… – сказала Элис.

– Я слушаю тебя.

– Ты не обидишься, если я попрошу тебя не появляться в столовой? Я сама подам на стол. Я хочу, чтобы босс Сэма подумал, что я приготовила все это сама!

– Конечно, – согласилась Элен, удивленная, тем не менее, двумя маленькими хитростями, о которых она только что узнала. Да, похоже она не очень-то разбирается в жизни, и мир далеко не так совершенен, как ей всегда казалось.

Но она так была рада своему первому заказу, что сразу же начала звонить Дессолтам. Только она повесила трубку, зазвонил телефон. На этот раз звонил Эл, который объяснил ей, что финансовое управление утвердило выплату подоходного налога.

– Гейл и я будем праздновать обручение через две недели, – сказал он, когда Элен рассказала ему о своей идее. – Какой торт вы можете испечь?

– Шоколадный, ванильный или кофейный, – перечислила Элен, поздравив Эла. – Апельсиновый, с карамелью, лимонный, торт с заварным кофейным кремом…

– Хватит, хватит, – прервал ее Эл, смеясь. – Вы сами решите какой, – он замолчал на секунду. – Лишь бы он был вкусным и красивым.

Смеясь, Элен приняла заказ, обещая прислать торт в квартиру Гейл на Мюррей Хилл. Когда она положила трубку, настроение у нее было прекрасное. Она была счастлива, что получила второй заказ. Ей было приятно, что Эл оценил ее затею и воспользовался ее услугами. А она и не знала раньше, что банковские служащие могут так заразительно смеяться!

– Дар-рагая! Это самый вкусный шоколадный мусс, который я когда-либо пробовала. – Тамара была просто вне себя от восторга, после того, как она попробовала мусс, который Элен принесла в ее магазин. – Это просто великолепно. Это необыкновенный мусс! Он почти так же хорош, как тот, который я делаю сама!

– Я с вами согласна, – сдержанно согласилась Элен. Она только хотела узнать, бывает ли необходимость в помощниках у Тамары – «графини Тамары», как она себя называла.

– Дар-рагая! Вы просто посланец небес! – В конце недели графиня должна была обслужить четыре торжественных ужина, празднование дня рождения для шестидесяти человек и уход на пенсию, где будут присутствовать более двадцати персон. Все было обговорено заранее. Но нагрузка была огромная. – Семь литров борща, шестьдесят порций цыпленка по-киевски и кулебяка для двадцати четырех человек. Все должно быть готово к субботе. Вы справитесь?

– Конечно, – уверенно пообещала Элен. Кажется, в одной из ее кулинарных книг был рецепт, цыпленка по-киевски. Она вспомнила, что однажды ей попадался этот рецепт и она даже хотела приготовить цыплят именно так. Она надеялась, что сможет найти рецепт кулебяки. Что же это такое – кулебяка? Элен никогда раньше не слышала такого названия. С борщем не будет никаких проблем, потому что Фил очень любил его, и Элен постоянно его готовила. На секунду Элен стало интересно, откуда, черт возьми, взялась ее уверенность?! «От безысходности, – решила она. – От безысходности».

Только Кэрол Маттисон отреагировала иначе на сообщение Элен.

– Готовить? За деньги? – Она заорала так, как будто Элен объявила ей, что она собирается чистить туалеты, чтобы выжить. – Фил рассказывал мне, что ты постоянно торчишь на кухне. Неудивительно, что он бегал за любой юбкой! Какому мужчине нужна не жена, а кухарка?

Элен, не ожидавшая такой атаки, униженная и растерянная, не знала, что ответить, как защитить себя. Она просто повесила трубку, чувствуя себя побежденной.

Но подлый выпад Кэрол был забыт через два дня, когда Элен приготовила телячье филе с соусом из Мадеры, дикий рис с салатом, баварский крем с апельсинами и печеньем для торжественного ужина для Эстер Симпсон, женщины, с которой Каролина Дурбан обычно играла в бридж. Элен вернулась домой после двенадцати с чеком на сто долларов в кошельке и сразу же разбудила Бренду и Денни.

– Посмотрите, – взволнованно сказала она детям, доставая чек. – Ваша мама заработала сегодня сто долларов!

– Сто долларов! – воскликнул Денни, с уважением глядя на чек. – Ничего себе!

– Потрясающе! – вторила ему Бренда. – Когда я вырасту, я хочу быть похожей на тебя!

Элен крепко обняла ее и подумала, что это самый приятный комплимент, который она когда-либо слышала в свой адрес.

Графиня Тамара оценила борщ, цыпленка по-киевски и кулебяку. Элен пришлось сходить даже в библиотеку Уайт Плейнс, чтобы найти рецепт. Она просто зашлась от восторга.

– Дар-рагая! Велик-колепно! Вы спасли мою жизнь! Как я только смогу отблагодарить вас?!

– Вы должны мне сорок долларов, – ответила ей Элен.

– Дар-рагая! После! После! – замахала руками Тамара. – После того, как все будет подано гостям. После того, как они оценят ваши блюда. Их мнение очень важно, ведь я должна заботиться о репутации своего дела – дела графини Тамары.

Элен еще не научилась быть жесткой деловой женщиной. Она не умела настаивать. И поэтому ушла без денег.

Через неделю графиня опять позвонила. Она опять набрала много заказов и просила Элен о помощи.

– Дар-рагая! Только вы можете спасти меня! – Тамаре требовалось приготовить бефстроганов и кашу для двадцати четырех человек – и сегодня в полдень!

– Сначала заплатите мне сорок долларов, которые вы остались мне должны, – твердо сказала Элен, раздосадованная наглостью Тамары. – И тогда я попробую спасти вас.

– Конечно, дар-рагая! Конечно! – ответила Тамара, совершенно не смущаясь положением, в которое она попала. – Именно это я и собиралась сделать!

Смутить графиню было непросто – права она или нет, последнее слово всегда оставалось за ней. Элен не могла не признать, что Тамара блистательно умела добиваться своего.

Гейл Бергер рассчиталась с Элен, как только получила праздничный торт. Элен спросила девушку о ее делах.

– Не рассказывайте Элу, – попросила Гейл, – но я еще не сдала свой экзамен в школе, я его вообще не сдавала. Честно говоря, я и не собиралась его сдавать, ничего не рассказывала об этом Элу. Все говорят, что это ужасно трудный экзамен. Я бы ни за что его не сдала. Поэтому я решила, а стоит ли пытаться?

– Но Эл говорил, что вы были второй ученицей в классе! – заметила Элен. Ей было обидно, что способная девушка так распорядилась своей судьбой.

– Да, я была второй, – подтвердила Гейл безо всякого энтузиазма. – Ну и что из этого? Я была единственной женщиной в группе, состоящей из шестидесяти пяти студентов, – продолжала Гейл. В ее лучистых глазах появилось напряженное выражение. – Я чувствовала себя, как нежеланный гость, как какая-то извращенка. Теперь уже все это не имеет значения, мы с Элом собираемся пожениться. Я постараюсь забеременеть как можно скорее!

Элен улыбнулась.

– Я понимаю ваше желание, – сказала она, вспоминая, как сильно она сама хотела детей. – Я забеременела спустя три месяца после того, как мы с Филом поженились.

– Именно этого я и хочу, – призналась Гейл. – Я прошу вас только, не рассказывайте Элу насчет экзаменов. Я сказала ему, что провалилась. Он убьет меня, если узнает, что я даже не пыталась сдать экзамены. Он тоже считает, что я должна получить диплом в любом случае, даже если в дальнейшем я не буду работать.

– Конечно, Гейл, обещаю, – сказала Элен. Но сама она не могла бы сказать, на чьей же она стороне. Отчасти она понимала Гейл и принимала ее доводы. Но и Эл был по-своему прав: диплом и профессиональная степень давали Гейл совсем иной, более значительный статус. И Гейл, вероятно, могла работать прекрасно. Эл даже когда-то сказал, что он хотел бы заняться своим делом, и хотел, чтобы Гейл стала его полноправным партнером. А если вдруг что-то когда-нибудь случится с Элом, и Гейл придется одной ставить на ноги их детей?..

Ужин для босса Сэма Виттера прошел с таким успехом, что Элис заказала еще один в честь тридцать пятой годовщины со дня свадьбы родителей Сэма. Сестра Эстер Симпсон заказала морковный торт для еврейского праздника, и Вера Дессолт попросила Элен помочь ей подготовиться к празднованию шестнадцатилетия ее дочери Лори.

Репутация Элен и ее маленького предприятия крепла, отзывы о ее услугах были наилучшие. В конце октября она даже дала рекламное объявление в газете «Уэстчестер Рекорд»:

«А ЛЯ КАРТ ОТ ЭЛЕН. Праздничные ужины. Торжественные обеды. В любое время».

Реклама стоила семнадцать долларов, но расходы стоили того. Весь ноябрь телефон Элен разрывался от заказов на приготовление индеек с клюквенной и апельсиновой подливкой, различных закусок, тыквенных пирогов, глазированных орехов и сырной соломки, каштанов в сахаре и сладких колбасок с начинкой из шалфея.

Элен заработала триста пятьдесят долларов на праздновании Дня Благодарения. Она начала понимать, что напала на золотую жилу. Элен отослала чек на пятьдесят долларов Лью Свану, когда начали поступать заказы на обслуживание праздника Рождества.

7

Подготовка к Рождеству началась сразу после Дня Благодарения. Элен приняла заказы на три индейки, двух гусей и на два окорока. Ей нужно было приготовить почти вдвое большее количество клюквенного и апельсинового соуса и колбасок с начинкой из шалфея, чем раньше. Поступали заказы на приготовление различных печений, пирожков, тортов и имбирных человечков-пряников. Были и заказы на приготовление шоколадных трюфелей, которые ей всегда на славу удавались, глазированных орешков, лука в сметанной глазури и сладкого картофеля. Элен также согласилась полностью приготовить и обслужить три рождественских ужина, один из них был даже с приглашенным барменом.

– Бренда, ты не хотела бы помогать мне, как настоящий мой заместитель? – как-то в начале декабря спросила Элен свою дочь. Она работала по восемнадцать часов в день, и одной ей было не справиться. – Я буду платить тебе пятьдесят центов в час, но ты должна мне обещать, что будешь помогать мне каждый день после школы.

– Хорошо, – согласилась Бренда. Она и так помогала матери время от времени. – Мне хочется новое платье на праздники, темно-зеленое, бархатное, с большим кружевным белым воротником, а к нему лакированные туфельки. Если я буду работать, я смогу заработать деньги на новый наряд, правда, мам?

Элен обратилась с таким же предложением и к Денни.

– Интересно, сколько я смогу заработать денег? – Денни начал размышлять вслух. – Я смогу попросить бабушку, чтобы она посоветовала мне, какие акции лучше купить.

– Ты собираешься спросить у бабушки, чтобы она порекомендовала тебе надежные акции? – переспросила его Элен, решив, что она чего-то не поняла в словах Денни.

– Она сейчас играет на повышение после того, как был избран Кеннеди. Она говорит, что рынок всегда хорошо работает, когда демократы приходят к власти, – Денни постарался как можно точнее повторить слова Каролины.

Элен была потрясена. Мысль о том, чтобы посоветоваться с Каролиной по поводу акций, была столь же ошеломительной, как если бы вы предложили «Мисс Америке» сыграть защитника в команде «Грин Бей Пекерс». Элен встала в половине пятого утра в день Рождества и до того, как она направилась в ванную комнату, включила духовку. Когда дети проснулись, Элен уже ждала их с подарками. Для Денни был куплен велосипед, о котором он так давно мечтал. Бренда получила косметичку и пышную юбочку, которую она так страстно желала. Элен была горда, что она смогла купить детям такие подарки на заработанные деньги. Из этих же денег она отослала Лью Свану еще один чек на пятьдесят долларов. Вместе с чеком она отправила и коробочку с приготовленными ею шоколадными трюфелями.

Она провела все утро в кухне. Бренда и Денни помогали ей. Она готовила и упаковывала праздничные блюда, и вдруг ей пришла в голову мысль, что она в первый раз со дня гибели Фила думает о будущем. Элен впервые осознала, что все самое худшее в ее жизни уже произошло. Она должна делать все, чтобы и ее дети, и она сама жили нормально. Она понимала, что будут еще в ее жизни подъемы и спады, но в эти минуты она была уверена, что сможет преодолеть их.

Дети поразили Элен, когда подарили ей их общий подарок. Они тоже купили его на свои собственные заработанные деньги: они приготовили для Элен подарочный талон в салон красоты, чтобы она смогла сделать себе модную прическу!

– Ты не была в парикмахерской с того дня, как умер папа, – сказала ей Бренда. – Мне нравится, когда ты хорошо выглядишь!

– Ты считаешь, что я плохо выгляжу? – спросила ее Элен. Она помнила, что действительно не была в парикмахерской с пятницы перед тем самым воскресеньем в марте. За все это время ей и в голову не пришла мысль о прическе, да и жаль было тратить деньги на себя.

– Ты теперь не такая красивая, какой была при папе, – дипломатично ответила Бренда.

«Да-а, – подумала Элен, – детки выдадут всю правду-матку, в этом-то можно быть уверенной».

Элен была растрогана, она нежно поцеловала детей. Она испытывала огромную благодарность к своим детям за подарок, за их внимание и желание расшевелить ее, доставить ей радость. После смерти Фила она и дети стали гораздо ближе друг другу – из беды родилось добро! То добро, о котором Элен даже не помышляла.

В полдень она отвезла Бренду и Денни к бабушке и поехала за тремя помощниками, которых она наняла на праздники. С их помощью Элен приготовила и подала три рождественских обеда: один в половине второго, второй – в три и третий – в половине шестого.

Ее клиенты, пребывая в хорошем расположении духа из-за праздников, благодарили Элен и делали ей комплименты по поводу ее искусства, вкусных блюд и ее хороших помощников. Один из ее клиентов отозвал Элен в сторону и дал ей двадцать долларов чаевых. Элен отказалась, но хозяин дома был настойчив и заставил ее взять деньги.

– Это первое Рождество со времени нашей свадьбы, когда моя жена не падает от усталости, дети не поссорились, и я не напился, глядя на все это. Возьмите деньги, Элен, прошу вас. Считайте, что вы спасли мою семью и наш брак!

Элен приехала к Дурбанам на свой четвертый праздничный обед, который она приготовила и подала сегодня. Она, Денни и Бренда уже не могли смотреть на индейку – это была уже четвертая индейка за день, хотя на этот раз их собственная индейка, которую им, наконец, предстояло съесть. Усталые, они уехали рано и по пути домой купили пиццу.

– Почему ты улыбаешься, мама? – спросил Денни, когда они сели в машину.

Она улыбалась потому, что мысль съесть пиццу на Рождество, пожалуй, понравилась бы Филу. Но она не сказала Денни, о чем она подумала, не желая расстраивать сына, упомянув имя отца. Вместо этого она сказала:

– Я улыбаюсь, потому что я сегодня накормила шестьдесят пять человек и заработала почти тысячу долларов.

– Ух ты! – только и смог сказать Денни.

– Тысячу долларов, – воскликнула Бренда. – Мне казалось, ты говорила, что нам придется экономить деньги после того, как… – она остановилась, чуть не расплакавшись.

– Нам действительно нужно быть очень аккуратными с деньгами, – сказала Элен. Она еще не решила, как рассказать детям об их общих финансовых трудностях. Элен не хотела пугать ребят, не хотела перекладывать на них груз неуверенности в будущем. Они пока еще так малы и все равно не в силах что-либо предпринять или разобраться в сложной ситуации. Но она знала, что ей рано или поздно придется объяснить детям, что так легко тратить деньги, как это делал Фил, они уже не смогут. Она должна сказать им, что не сможет покупать все, что им бы хотелось, или давать им карманные деньги с такой щедростью, с какой это обычно делал Фил.

– Но ведь тысяча долларов – это очень много, – возразила Бренда.

– Ты права, – согласилась Элен. – Но нам нужно оплатить много счетов. Поэтому мы не можем тратить лишние деньги.

– О! – Бренда ясно дала понять, что она безо всякого воодушевления принимает такое положение вещей.

Элен, которой всегда было неудобно говорить о деньгах, с облегчением прекратила разговор. Она чувствовала неловкость перед детьми за то, что ради тысячи долларов, которые она заработала в праздники, она не смогла по-настоящему отпраздновать Рождество с Брендой и Денни. И в то же время весь этот долгий день она ощущала незримое присутствие Фила, хотя его имя ни разу не было произнесено.

И все же имя Фила прозвучало в эту рождественскую ночь. Когда Элен укладывала Денни спать, он спросил ее шепотом:

– А у папочки на небесах будет сегодня рождественская елка?

Элен кивнула:

– Да, – и быстро пошла в свою комнату, вся в слезах. Может быть, это была страшная усталость или эмоциональная незащищенность, которая особенно остро ощущалась в праздники. К тому же Элен не спала всю ночь и буквально падала с ног. Она помогла посторонним людям получить удовольствие от праздников, но у нее не осталось времени, чтобы устроить праздник для своих детей. Элен думала о том, будет ли у нее возможность когда-нибудь по-настоящему отпраздновать Рождество, сумеет ли она сделать так, чтобы у ее детей остались те счастливые воспоминания о детстве, которые должны быть у каждого ребенка. В три часа ночи Элен наконец встала, чтобы принять таблетку. «Вот он – мой рождественский подарок», – с горечью подумала она.

Бренда тоже не могла заснуть в эту ночь. Она вспоминала прошлогоднее рождество, и еще одно до этого, и все рождественские праздники, которые были в ее короткой жизни. Наряженные елки, праздничные венки, возбуждение и тайные приготовления подарков – она вспоминала все, чем были наполнены дни в канун прошлых рождественских праздников. В этом году единственное, что она могла вспомнить – это работа! Она готовила полные подносы закусок, разные начинки и салаты, и украшала десятки пирожных и печений. Но ничего из того, что она готовила, не было предназначено для их семьи. Все готовилось для чужих людей.

Они совсем не веселились так, как бывало раньше, когда был жив папочка! В этом году мама не приготовила ничего из того, что она делала всегда. И она совсем не говорила о папочке, ни разу в этот день не вспомнила его, даже имени его не произнесла!

Может, мамочка его уже забыла?!

Бренда его не забудет. Никогда!

Новый год прошел даже хуже, чем Рождество.

Всю неделю перед Новым годом Элен не вылезала из кухни. Она приготовила столько паштета, что хватило бы для любого ресторана на Восточном побережье, наготовила столько сырных палочек, пирогов с грибами, рыбного ассорти, что сама уже не могла смотреть на все это изобилие. Она запекала окорока и жарила гусей, готовила шоколадные трюфели, пирожные со взбитым шоколадным кремом, крем-брюлле и столько разных других сладостей, что ей иногда казалось, если все это будет съедено, больных сахарным диабетом намного прибавится. Впрочем, что думать об этом, ведь она готовит все это для своих клиентов, для их праздников.

Но Элен не пригласил никто! Когда был жив Фил, они успевали побывать у многих своих друзей в канун Нового года. Всю ночь они смеялись и веселились, пили шампанское.

Когда наступил Новый 1960 год, Элен открыла бутылку вина, которую купил Фил на свой день рождения за год до гибели. Она выпила одна всю бутылку, с болью осознавая свое новое положение вдовы. Вот что значит быть вдовой, а не половинкой счастливой супружеской пары, женой любящего супруга.

8

Наступил январь. Первый месяц года принес Элен новые проблемы. Ее бизнес со скрежетом затормозил. Телефон, который звонил постоянно, теперь висел на стене, как дохлая камбала. Люди, которые вовремя заплатили ей по рождественским счетам, не были столь пунктуальными в отношении новогодних счетов. Стопка счетов на ее столе, которая начала было уменьшаться, опять стала расти.

В конце января она зашла в магазин «Виллидж Хардвеар», чтобы купить фольгу. Она хотела, чтобы плату записали на ее счет.

– Извините, мисс Дурбан, – сказал Майк Закер, хозяин магазина, – мне нужно, чтобы вы расплатились наличными. Вы все еще должны мне восемьдесят пять долларов с ноября месяца!

Элен смутилась и полезла в кошелек за деньгами. Она не могла заплатить Майку всю сумму, пока ее клиенты не рассчитаются с ней.

– Я оплачу все, как только будет возможно. – Элен протянула Майку пятидолларовую бумажку.

– Я не имею ничего против вас, – извиняющимся тоном проговорил Майк, пробивая чек, – но я тоже нуждаюсь в деньгах.

Элен всегда покупала все, что ей нужно, в «Виллидж Хардвеа» с тех пор, как она и Фил приехали в Нью-Рошель. Тогда она уже ждала Бренду. Ей нравился Майк и его жена Мэри-Энн, которая помогала ему в магазинчике. Дочь Закеров Кристина училась вместе с Брендой. Ситуация становилась неловкой, и, закончив покупки, Элен почти выбежала из магазина.

Берни Аркин, владелец лучшего мясного магазина в Нью-Рошели, не был таким деликатным, как Майк. Когда Элен пришла к нему за гамбургерами, он начал потрясать неоплаченным счетом перед лицом Элен.

– Вы должны мне двести двадцать пять долларов, – заявил он. Лицо его было краснее, чем обычно, маленькие злые глаза неприязненно смотрели на Элен. Трое покупателей, которые были в магазине, обернулись и уставились на Элен. Одну из женщин Элен знала, ее дочь училась в одном классе с Денни. – Вы должны заплатить мне по всем счетам к концу месяца, или же я подам на вас в суд!

– Я сделаю это, как только смогу, мистер Аркин, – пробормотала Элен. Ей было стыдно, что на нее обращают внимание.

– Было бы лучше, если бы вы смогли это сделать как можно раньше, – не снижая голоса продолжал хозяин. – Что вы себе думаете? Что этот чертов магазин занимается благотворительностью?

Десять лет, в течение которых Элен была любящей женой, научили ее быть хорошей матерью, а не наседкой, квохчущей над своими цыплятами. Эти годы научили Элен, как встречать мужа, когда он возвращается домой после трудного дня на работе. Она должна была хорошо выглядеть, быть всегда в порядке и счастливо улыбаться ему, и приготовить мужу что-нибудь выпить, чтобы расслабиться. Элен научилась содержать свой дом в полном порядке, чтобы вся посуда сверкала, ванные комнаты были безупречно чистые и благоухали хорошим мылом и шампунями. Она научилась готовить гамбургеры двадцатью разными способами. Она умела договориться с соседками о том, чтобы по очереди возить друг друга в магазины на одной машине, тогда не придется тратить лишний бензин. Она знала, как нужно тактично и твердо выступить на родительском собрании, как красиво сшить новые занавески. Она умела так сделать, чтобы мелкие домашние огорчения по поводу сломанной посудомойки не мешали сексуальным отношениям с мужем. Но эта десятилетняя идиллия не научила ее, черт возьми, как ладить с внешним миром, который был за стенами ее собственного уютного дома. Того самого дома, который она так и не смогла продать, и поэтому счета закладной за него продолжали аккуратно приходить, и их надо было оплачивать каждое первое число нового месяца. Семейная жизнь не научила ее вести свой собственный бизнес, чтобы заработать на жизнь себе и детям. Она не знала, как бороться с кредиторами, как взять займ в банке, как застраховаться наиболее выгодным образом. И, конечно, семейная жизнь не научила ее правильно обращаться с деньгами – она понятия не имела, как их зарабатывать, как тратить, как планировать свой бюджет и лучше использовать имеющиеся деньги.

За месяцы, которые прошли после смерти Фила, у Элен было много практической работы, когда она должна была решать, какие счета следует оплатить немедленно, а какие могут подождать. Если она задержится с оплатой счетов за пользование телефоном, она сможет оплатить хотя бы некоторые счета от врача Денни и заплатить отоларингологу, который пытался вылечить ухо Бренды, увы, пока безуспешно. Если она оплатит счет за новую одежду для Денни только частично, она сможет купить на вырученные деньги новые антибиотики для лечения Бренды. Страховка за машину подождет, но счета за электричество ждать не могут. Банк подождет уплату по закладной, другие же счета уже невозможно было дальше откладывать. Неожиданный счет из гаража за новый ремень вентилятора для «форда» заставил Элен разрыдаться.

Проходили иногда целые сутки, а у Элен не было времени, чтобы вспомнить Фила. Она не спала ночами в ужасе перед новыми финансовыми тратами. Она нередко теперь вспоминала с благодарностью своего отца за то, что он научил ее режиму строжайшей экономии.

«Никогда никому не будь должной, не позволяй никому быть должным тебе». Это были любимые слова ее отца: они суммировали то главное, что он усвоил в течение всей своей жизни.

Скобяное дело Фрэнка Кендала прогорело во времена депрессии. Его покупатели не могли заплатить за товары, которые покупали у Фрэнка в его лавке, а отец не мог заплатить по счетам в банке. Он так никогда и не оправился от пережитого стыда и унижения. Все последующие годы жизни он был тихим и безликим человеком, работая экспедитором в фирме по перевозке грузов в Скрентоне. Он ненавидел своего шефа и в то же время всегда боялся, что может лишиться и этой работы так же, как лишился своей лавки. Зато дома он был мелким тираном и вымещал свой страх и неудовлетворенность жизнью на жене и детях.

Отец Элен в жизни не потратил лишней копейки. Он выдавал жене деньги на хозяйство только после того, как она ему скрупулезно перечисляла, что ей необходимо купить, чтобы накормить семью, и сколько это будет стоить. У них никогда не было своего дома, отец никогда не имел машины. У него было два костюма, которые он надевал на работу, и снимал в ту секунду, когда возвращался домой, влезая в замасленные и проношенные до дыр брюки и заплатанный свитер. Память Элен хранила воспоминания о постоянном материальном недостатке и нужде. Хотя ее мать говорила, что нужды-то можно было избежать. Их нищенская жизнь была результатом животного страха отца, что он может в один день остаться без денег. Когда Фил сделал предложение Элен, ее мать была счастлива. «Фил добьется успеха в жизни, – сказала она тогда дочери. – Тебе должно больше повезти, чем мне!»

Отец Элен выразил кислое неодобрение. «Я ему не доверяю, – сказал Фрэнк Кендал, когда Фил приехал к ним на роскошной спортивной машине. – Все напоказ и ничего всерьез. Ты еще увидишь, что я прав, – предупредил он. – Когда-нибудь ты пожалеешь. Когда-нибудь ты за все это заплатишь».

Элен вспоминала, как непереносимо для нее было такое недоверие к человеку, которого она полюбила и за которого хотела выйти замуж. Бедный ее отец! Он прожил жизнь нищего. Уже прошло много лет с тех пор, как он умер. Он бы улыбнулся кривой ухмылкой человека, которому не повезло в жизни, если бы смог узнать о смерти Фила, о сегодняшней жизни Элен. Его слова – «никогда никому не будь должной и никому не позволяй быть должным тебе» – постоянно звучали в ушах Элен.

И вот теперь, когда ей исполнилось тридцать, Элен опять стала жить так, как жила, когда ей было десять лет. Мясо два раза в неделю и масса всевозможных запеканок, заштопанные носки и залатанное белье. Фил, вспоминала она, такой привередливый в отношении себя и окружающих его вещей, наверно, вырвал бы штопальный грибок из ее рук. Теперь они употребляли порошковое молоко и маргарин, но не тогда, когда она готовила на продажу – в этих случаях она использовала только самые качественные продукты. Никаких поездок в машине, только когда без них невозможно было обойтись. Одежда покупалась только на распродажах. Все маленькие хитрости, связанные с экономией, вернулись к Элен безо всяких ее усилий – автоматически. И когда ее дети начинали жаловаться – они привыкли к широким жестам Фила, – Элен объясняла им, что мамочки обычно бывают не такие богатые, как папочки.

– Но это же несправедливо, – взорвался Денни.

Бренда была согласна с ним:

– Нет никаких причин, чтобы отцы были богатые, а матери – бедные. Я сама буду богатой.

В этом Элен очень сомневалась, но она держала свое мнение при себе.

Казалось, что в январе и феврале никто не принимал гостей. Никто не отмечал дни рождений, никто не обручался и не выходил замуж или женился, никого не повышали по службе – словом, ни у кого не было причин отмечать какие-либо торжественные события. Казалось, что люди забыли о существовании Элен, и ее телефон неизменно молчал.

В начале февраля она нашла работу на неполный рабочий день в магазине канцелярских принадлежностей – мрачном, пахнущем пылью помещении, где торговали газетами, журналами, дешевыми изданиями книг, конфетами, поздравительными открытками, оберточной бумагой и товарами для школьников. Такой режим работы позволял ей утром отправлять детей в школу и быть дома уже днем, когда они возвращались из школы. Она получала двадцать два доллара в неделю.

– Мамочка, что же с нами будет? – спросила ее как-то Бренда. Ее личико выглядело обеспокоенным, она почти плакала.

– Что ты имеешь в виду? – Элен в тревоге подошла к дочери. Хотя она пыталась показать детям, что им не о чем беспокоиться, ее также беспокоило будущее их семьи.

– Кристина Закер говорит, что ты не можешь оплачивать счета. А ее отец сказал, что у нас совсем нет денег.

Элен как могла успокоила Бренду. Она крепко обняла девочку. Но сердце ее разрывалось от боли и обиды за детей. И от ярости и гнева Элен больше не терзалась чувством вины по отношению к Филу, не считала себя виновной в той глупой ссоре, ей уже не было стыдно за свои обвинения. Она больше не занималась самобичеванием из-за того, что тогда отказалась разговаривать с ним, не разрешила ему прикасаться к себе и холодно оттолкнула его в то последнее утро его жизни. О, нет! Теперь она даже рада, что поступила так. Она испытывала своеобразное удовлетворение от того, что оттолкнула его, что он умер, так и не испытав ее последнего прикосновения, последнего поцелуя, не услышав ее прощального слова. Он вполне заслужил ее злость и ярость. Так ему и надо! Он заслужил, чтобы умереть в одиночестве и без любви!

Фил лгал ей! Это не касалось женщин, чего она боялась больше всего. Нет, он лгал по поводу всей их жизни. По поводу жизни вообще, и насчет самых малых ее деталей. О машине, на которой они ездили, но машина, оказывается, им не принадлежала. Дом, в котором они жили, так и не был оплачен. Ее жакет из лисы, который он не должен был ей дарить. Прелестные наряды к Рождеству: чтобы их купить, Фил вынужден был брать деньги в долг. Она не имела права их носить, а он не имел права покупать эти платья. Ложь! Кругом ложь! Роскошные подарки и обеды в ресторанах, вечера в театре, и те ночи, когда они платили миссис Блейк, чтобы она посидела с детьми, пока они развлекаются. Ложь! Каждый кусочек ежедневной реальности, вещи и события, которые казались такими прочными и материальными, что Элен никогда не думала о них – все это оказалось ложью, которая покоилась на обещаниях и бумажках, ненадежных и переменчивых, как ветер.

«Тебе не о чем беспокоиться, – говорил он. – Тебе никогда не нужно ни о чем беспокоиться». Самая большая ложь!

Ярость. Ее сжигала бессильная ярость. Злая ярость постоянно грызла Элен и старалась покорить себе. Как он мог сделать такое с нею?!

Как он мог?!

Именно в таком настроении Элен наконец рассталась с последними вещами Фила. Она продала его дорогие костюмы и тонкие свитера, и все чемоданы из настоящей свиной кожи, египетские хлопковые сорочки, галстуки из тяжелого чистого шелка и импортные пальто. Его бритву и зубную щетку, щетку для волос и лосьон после бритья она выбросила в черный пластиковый мешок для мусора и отправила в помойку.

Его больше нет! От него не осталось и следов. Только ее злость и обида. Когда исполнился год со смерти Фила, Элен продала свой роскошный лисий жакет, потому что ей нечем было кормить детей.

В течение следующих двух лет выработался определенный ритм ее жизни. Январь и февраль были ужасными месяцами. Заказы начинали поступать, как правило, к Пасхе, как к католической, так и к еврейской. К еврейской Пасхе заказов бывало больше. Летом Элен еле справлялась с огромным количеством заказов: праздновали пикники у бассейнов, окончание любых учебных заведений, обручения и свадьбы, пикники на лоне природы, когда жарились целые куски мяса или даже туши животных на вертелах в специальных жаровнях на свежем воздухе. Люди праздновали возвращение детей из летних лагерей и начало учебного года. Дни Благодарения были поистине подарками с небес. На Рождество она зарабатывала больше всего денег.

Даже заказы на неделю шли по особому графику: понедельник, вторник и среда были сравнительно спокойными; в четверг, когда все вспоминали, что впереди дни отдыха – ее бизнес начинал набирать силу. Пятница, суббота и воскресенье – начинался самый настоящий сумасшедший дом!

Хотя теперь Элен знала, как распределяются ее дела по неделям и сезонам и строго следовала рекомендации Эла – брать половину оплаты в качестве аванса, и старалась готовить блюда, которые приносили ей наибольшие доходы, Элен с трудом зарабатывала столько, чтобы ей с детьми можно было спокойно прожить.

В те периоды, когда подходил срок оплаты по закладной за дом, у Элен начиналась бессонница. Она лежала в темноте и думала с тревогой, скоро ли ей заплатят ее заказчики, пройдут ли в банке их чеки, получит ли она еще заказы. Она была обеспокоена счетами от зубного врача Бренды, от репетитора Денни – после смерти Фила у него резко снизилась успеваемость в школе. Ей нужно было платить за починку машины и бензин, нужно было кормить детей и покупать им новую одежду – они так быстро росли!

На себя она не тратила ни цента. Элен совсем перестала носить юбки, она надевала их только, когда она встречалась с заказчиком в первый раз, чтобы договориться о меню. Она это делала, чтобы не тратиться на чулки, которые так быстро рвались! Она сама подстригалась, хотя и не очень успешно. Она не позволила себе купить ни одной блузки, ни одной новой губной помады!

Так, экономя и ужимаясь во всем, кормя детей самыми дешевыми продуктами и готовя роскошные блюда для заказчиков, Элен смогла продержаться. Но она так устала от этой вечной экономии! Все заботы Элен были написаны у нее на лице. Ей было только тридцать два, но Элен казалось, что она выглядит на двадцать лет старше. Она часто думала о том, сколько времени сможет все это выдержать, эту постоянную финансовую неопределенность, сколько еще праздников она сможет обслужить, прежде чем свалится с ног. Она пыталась представить себе, сколько лет ей еще придется вставать в пять утра, чтобы начать готовить для банкета, который состоится в восемь вечера, и заканчивать уборку в два ночи, рухнуть в кровать в три, и снова встать в пять, чтобы начать все с начала! Спустя два с половиной года после смерти Фила она начала задумываться, удастся ли ей снова встретить подходящего мужчину.

Вот и прошло Рождество 1962 года. Оно прошло так же, как и другие праздники, с тех пор, как погиб Фил – в усталости и трудах. У Элен не было ни сил, ни времени, чтобы нарядить рождественскую елку и принять гостей. Вот и на этот раз елочные украшения лежали нетронутыми в коробках в гараже. Дети провели весь день с дедом и бабкой, а Элен работала без перерывов.

– Как ты думаешь, ма, у нас когда-нибудь будет настоящее Рождество? – поздно ночью спросил ее Денни.

– Я надеюсь, – ответила ему Элен.

– Конечно, мы еще будем праздновать Рождество, – заметила Бренда. – Как только мамочка снова выйдет замуж.

9

– Элен Дурбан? Очень приятно с вами познакомиться. – Уилсон Хобэк сверился со списком, лежавшим перед ним. Он был высоким и широкоплечим, с густыми светлыми волосами, пронизанными ранними седыми прядями, и внимательными карими глазами. Он носил большие роговые очки. Хобэк прямо-таки излучал сияние Манхэттена, состоящее из девяти десятых уверенности и одной десятой озабоченности. – Вы в первый раз на нашем семинаре, не так ли?

Элен кивнула.

– Я так долго ждала этой возможности. – При первой встрече все, что отметила про себя Элен – была его самоуверенность. Она вдруг забеспокоилась, что так сильно растрепались волосы, пока она прошагала четыре квартала в ветренную апрельскую погоду от машины, которую оставила на 71-й улице, где проходили курсы «Кулинарного искусства». Магнетизм Уилсона Хобэка покорил ее – что впрочем и было запланированно, – и, ослепленная, она с трудом воспринимала его слова, когда он говорил ей, что она может занять любое понравившееся ей место.

Четырехнедельные курсы кулинарии только для профессионалов – подарок ее свекрови – велись четырьмя идолами Элен: Джеймс Берд обучал их, как лучше готовить рыбу и различные дары моря; Джулия Чайлд читала лекции по приготовлению изделий из теста; Крег Клейборн посвятил одну лекцию приготовлению блюд «чили» и всевозможных жгучих экзотических приправ. И, наконец, Майкл Филд занимался десертами. Все проходило на высшем уровне, Элен была зачарована, полна благодарности. Ей также очень нравилась улыбка Уилсона Хобэка. Когда она следила за тем, как Берд запекает рыбу и готовит к ней соус, руки его работали необычайно точно и профессионально, – она постоянно чувствовала присутствие Уилсона Хобэка, так, как никогда раньше не чувствовала близость ни одного мужчины – даже Льюиса Свана – с тех пор, как впервые встретила Фила Дурбана. Она неожиданно вспоминала, что можно беспокоиться о том, в каком состоянии у тебя волосы, что можно быть взволнованной просто от мужского взгляда, и тревожиться о том, что ее мысли легко смогут прочитать все окружающие – так четко они были написаны у нее на лице.

Когда Берд закончил, все слушатели были приглашены попробовать приготовленные блюда и выпить итальянского вина, которое полагалось к рыбным блюдам. Элен пробовала рыбу и болтала с остальными. Среди слушателей был автор книги по индийскому кулинарному искусству. Элен часто готовила, используя рецепты из этой книги. Кроме него курсы посещали двое коллег Элен – один из Нью-Джерси и второй из Манхэттена, редактор «Чикагской газеты», которая регулярно печатала кулинарные советы, редактор специального кулинарного журнала, на который подписывалась Элен, и несколько поваров из ресторанов, которые совершенствовали свое мастерство.

В который уже раз Элен ощутила, как она одинока. За исключением заказчиков, ее жизнь была связана только с родителями Фила и с ее детьми. Она совсем забыла о том, что существует другой мир вне ее собственного; и он очень интересен и полон самыми разными людьми. Без Фила она не знала, куда ей можно сходить, чтобы встретить новых людей. И она поняла, что ее изоляция усиливалась из-за того, что за исключением графини Тамары она была единственной женщиной, которая занималась бизнесом сама по себе. Это было интересное занятие, оно давало надежду, и Элен было интересно сравнить свое маленькое предприятие с делами других специалистов, которые также работали по организации праздников и готовили дома для заказчиков. Одна из них была женщина, которая работала и жила в Манхэттене. Лэни Уэллс была разведена, она пыталась справиться с теми же проблемами, с которыми сталкивалась и Элен: она также училась распоряжаться деньгами, оставаться твердой и уметь сказать «нет» беспричинно раздраженным или излишне требовательным клиентам, собирать все силы, чтобы назвать достойную плату за свою работу. Но с кем бы ни разговаривала Элен, как бы ни была увлечена беседой, она всегда чувствовала на себе глаза Уилсона Хобэка. И однажды, когда она пошла, чтобы взять пальто, ей навстречу поспешил Хобэк. Элен, пожалуй, не слишком удивилась тогда его вопросу.

– Что вы думаете о том, чтобы выпить на ночь стаканчик вина с незнакомцем? – спросил он.

– Я думаю, – протянула Элен, раздумывая одновременно о позднем времени и своей заинтересованности в этом мужчине. Потом, вдруг решившись, она сказала: – Я думаю, что приму ваше предложение.

– Если дела пойдут совсем плохо, я всегда смогу убедить Кеннеди признать Кубу, – заявил неожиданно Уилсон после того, как рассказал Элен историю о том, как сложно координировать график – и сложные взаимоотношения четырех суперзвезд – в семинарах по кулинарии, спонсором которых он является.

– Если судить по тому, что вы мне рассказали, проблема с кубинцами– это просто пустячок на закуску, – сказала Элен, завороженная рассказами о мелочной ревности и совсем не мелких проявлениях эгоизма великих людей кулинарного искусства. – Но если вы думаете, что только великие специалисты в нашем деле невозможные люди, то вы ошибаетесь. Я забыть не могу одну историю из своей практики. Однажды мне пришлось обслуживать церемонию обручения двух сестер с разницей в один год. И эти сестрицы во всем стремились перещеголять друг друга. – Элен со смехом продолжила свою остроумную историю о соперничестве двух девушек, которое касалось абсолютно всего. Начать хотя бы с выбора вин: одна заказывала только французские, а другая предпочитала домашнее вино; в соревнование вступила икра против копченой лососины, джаз-банд против концерта старинных инструментов, затронута была и сервировка стола, и скатерти, и количество цветов на каждом столике. Рассказывая, Элен впервые поняла, сколько же смешных моментов существует в ее работе. До сих пор она видела только одну сторону – суровую необходимость работать.

Разговор от общих тем перешел к их собственным проблемам. Уилсон с сожалением рассказал о своем разводе.

– Никогда не думал, что это может случиться, – сказал он, объяснив, что у него католическое воспитание. – Проблема состояла в том, что Мэри Лу не росла вместе со мной. – Он рассказал Элен, что скучает по детям, им сейчас тринадцать и одиннадцать лет. Они живут с матерью и отчимом в штате Мэриленд.

Элен рассказала Уилсону о Филе, об обрушившихся на нее проблемах, о том, как она старалась дать нормальную жизнь детям, о необходимости сочетать заботу о детях и свое собственное дело. В рассказах Элен «А Ля Карт» представала более преуспевающим делом, чем было на самом деле. Она угадала интерес Уилсона к ее делам. И чтобы доставить ему удовольствие, несколько преувеличила свои успехи в бизнесе: Элен всегда нравилось говорить то, что ее собеседникам приятно было услышать.

Бокал вина обернулся четырьмя часами непрерывных разговоров. Было половина четвертого утра, когда Элен наконец тихо вошла в дом. Не было ничего необычного в ее позднем возвращении, так как уборка после больших приемов обычно кончалась в это время. Но только в первый раз за все это время Элен пришла домой после свидания с мужчиной.

Только Элен погасила свет, как зазвонил телефон. Это был Уилсон.

– Я только хотел вам сказать, что ваши удивительные глаза до сих пор передо мной, – признался он. – Вы пообедаете со мною завтра?

Элен очень хотелось принять приглашение, но она не могла. Вечером она обслуживала ужин на десятерых. На следующий день планировался коктейль для тридцати пяти человек, а в субботу – еще один коктейль и ужин.

– Может быть, в воскресенье? – настаивал Уилсон.

– Это единственный вечер, который я могу провести с детьми, – ответила Элен. – Я обещала, что схожу с ними на «Музыкального человека». – Хотя Элен знала, что глупо ожидать от малознакомого человека подобного предложения, но она вдруг решила, что Уилсон отправится вместе с ними.

– Хорошо, Элен, я позвоню вам на следующей неделе, спокойной ночи, – сказал он.

Элен надеялась, что Уилсон позвонит обязательно.

Да, обслуживание праздников – это сезонный бизнес. Но она не должна чувствовать себя беспомощной жертвой. Разговор Элен с Лэни Уэллс по поводу коммерческих клиентов Лэни подсказал Элен одну идею.

Просмотрев в телефонном справочнике списки коммерческих компаний и все объявления в местной газете, Элен составила список всех учреждений, которые, по ее мнению, могли нуждаться в ее услугах: компания, которая поставляла товары в магазинчик, где подрабатывала Элен, компании, связанные с поставками для больниц, дантистов и других специалистов-медиков; модные магазины одежды, магазины цветов, адвокатские конторы, брокерские и банковские конторы; распространители журналов и недорогих изданий; книжные и сувенирные магазинчики, ювелирные магазины. Большинство из них, как Элен узнала из разговора с Лэни, время от времени должны развлекать и угощать своих клиентов и спонсоров, организовывая коктейли, приемы, завтраки, конференции, и отмечать приходы новых служащих или выпуск новой продукции. Она узнала, что в отличие от частных заказчиков, деловые люди должны были развлекать нужных людей круглый год. Элен понимала, что если бы ей удалось установить контакты с деловыми людьми, то периоды непомерной нагрузки во время праздников и полнейшего затишья между ними были бы ей не страшны. Элен составила краткое письмо, обозначив в нем услуги, которые она может оказывать, и разослала в копиях каждой компании, которая была у нее в списке.

Она едва дождалась вторника – дня начала занятий, чтобы рассказать Уилсону, как она собирается реализовать идею, которая возникла у нее после занятий на семинаре по кулинарии. Его взгляд был для нее наградой. И хотя она едва ли бы призналась себе самой в подобном ощущении, но где-то в глубине сознания Элен шевельнулась неясная мысль, которая постепенно оформилась в словах: «Если ты, Уилсон, хочешь, чтобы я добилась успеха, я его добьюсь!»

Уилсон Хобэк считал себя романтиком. Нет, не старомодным романтиком, совсем напротив – романтиком новой формации, очень современным романтичным мужчиной.

Он посылал Элен цветы. Не какие-то там старомодные букетики фиалок или же банальные красные розы. Нет, он посылал Элен модные в этом сезоне роскошные орхидеи из самого дорогого цветочного магазина.

Он посылал ей книги. Не традиционные тонкие томики поэзии, нет, он послал ей переплетенные гранки с автографом самой Джулии Чайлд. Книга, которая только еще должна была выйти в свет.

Он обхаживал ее и так и эдак, водил ее в рестораны. Не в те, плохо освещенные, со скатертями в красную клеточку и свечами в бутылках из-под кьянти, которые были расположены в Виллидже. Нет, это были лучшие рестораны – «Двадцать один» или же «Четыре времени года», где отварной папоротник в белом соусе, привезенный из Канады, подавался к столу с такой торжественностью, словно это были драгоценные камни.

Уилсон держал Элен за руку в кино, но не в обычных кинотеатрах, где демонстрировались последние фильмы для толп жаждущих зрителей. Нет, он водил ее в роскошные просмотровые залы ведущих киностудий, где перед выпуском фильма в прокат его прокручивали для избранных и посвященных.

Он водил ее на бродвейские пьесы, и в маленьких зальчиках они сидели на гостевых местах; на обеды в пентхауз, где на стенах висели произведения искусства, которые вряд ли где-либо еще можно было бы увидеть рядом – поп-арт, представленный картинами Джима Дайна и Энди Уорхола, соседствовал с работами Ренуара и «Балеринами» Дега. Они бывали на коктейлях, о которых на следующий день упоминалось в «Таймсе» на страничке, посвященной светским сплетням.

Больше чем блеск светской жизни или приобщение к элитарным кругам на Элен произвели впечатление женщины, с которыми она встречалась. Достаточно было вспомнить ужин на 68-й Восточной улице.

Уолли Нестор был финансовым репортером в «Уолл Стрит Джорнел». Бет Курос возглавляла собственную фирму по общественным связям и рекламе, которая специализировалась по работе с ведущими косметическими компаниями. Уолли и Бет были мужем и женой.

Стив Рейнберг – адвокат, специалист по вопросам банкротства. Барбара Клаймб редактировала брошюры для бюро путешествий. У каждого из них была семья, но с некоторых пор они жили вместе.

Брюс Рич был помощником прокурора округа в Бронксе, Линн Фарленд – дизайнер театральных костюмов. Брюс и Линн были разведены друг с другом, но продолжали жить одним домом. Майкл Штейн был брокером, который занимался драгоценными металлами. Шарон Херц работала вице-президентом компании, которая занималась кондиционерами и обогревательными приборами. Майкл и Шарон были женаты, но жили в разных квартирах.

– Вы обратили внимание, – спросил Уилсон Элен, когда вез ее с вечеринки домой, – что ни одна из женщин не носит фамилию мужа?

Элен кивнула.

– Я правильно поняла, что каждая из них сделала себе карьеру? В Нью-Йорке, что, нет просто домохозяек?

– Если они и есть, то прячутся от стыда, – уверенно ответил Уилсон. – Или же их прячут мужья.

Элен улыбнулась, потому что она знала, что Уилсон ожидал от нее именно такой реакции.

– У меня такое ощущение, как будто я только что посетила «дивный новый мир», – заметила она. – В Уэстчестере есть только одна работающая женщина – это я. – Элен, правда, знала еще одну такую женщину – Тамару, но все же они были скорее исключением.

– Что ж, значит, вы впереди всех, – сказал Уилсон. – Мне это нравится… ходить по острию бритвы.

Его голос был полон нежности и тепла. Элен впервые за годы своего одиночества почувствовала себя желанной. То же тепло и ласку несла его рука, когда Уилсон опустил ее на руку Элен. Уилсон обнял ее и поцеловал на прощанье. Поцелуй его был страстным и долгим, и вызвал реакцию Элен – он волновал ее.

– Для нас это только начало, – прошептал он. – Только подумай, какое перед нами будущее. У нас оно непременно будет, Элен. Долгое, долгое будущее.

У Элен задрожали колени, она вся растворилась в объятиях Уилсона. Она поняла, что хотела его, хотела любить и быть любимой.

Дома, ложась спать, она подумала, что Уилсон позвонит ей. Как он это сделал после их первого свидания… он хотел пожелать ей доброй ночи и хороших снов… снов, в которые придет он. Но телефон молчал, время шло, никто не звонил. Элен остро ощутила какую-то пустоту, будто ее обманули в чем-то очень важном.

Но в следующий раз, когда Элен увидела Уилсона – это было на просмотре нового телесериала – и он держал ее за руку, время от времени поднося к губам и ласково целуя, иногда легко касался языком ее кожи, по спине Элен пробегала дрожь.

Когда Уилсон представил Элен своим друзьям после просмотра, он с гордостью сказал, что Элен имеет свое дело – «А Ля Карт». Он смотрел на нее и весь светился, как будто бы она была главным призом, который он получил после длительной борьбы.

– Вам, милочка, просто повезло, – сказала Элен одна из знакомых Уилсона, красавица с львиной гривой в экстравагантном хипповом наряде со стразами, с бесчисленными браслетами и цепями. Весь этот наряд призван был замаскировать ее шестизначные заработки удачливого брокера по недвижимости. – Все женщины в городе бегают за ним.

И Элен вдруг вспомнила, что сказала ей много лет назад студентка в Пенсильванском университете, когда она только начала встречаться с Филом: «Он – единственный. Все его хотят, все добиваются. Я думаю, что он достанется тебе». Элен тогда только улыбнулась. Точно так же, как и сейчас.

Все, что касалось Уилсона, казалось мечтой, которая, кажется, начала становиться явью. Только к ритму его жизни Элен никак не могла привыкнуть. Между телефонными звонками Уилсона мог пройти целый месяц, полтора месяца отделяли их свидания. Элен никогда не знала, когда услышит его голос в следующий раз и услышит ли она его вообще? Когда Уилсон был с ней, он вел себя так, словно был безумно влюблен в нее – держал ее за руку, смотрел в глаза и страстно целовал. После таких встреч она нисколько не сомневалась, что он позвонит на следующий день. Но проходило целых шесть недель, прежде чем раздавался звонок.

– Я тебе позвоню, – всегда говорил он, прощаясь.

Элен больше не разрешала себе верить этим словам.

Хотя он говорил о будущем – их будущем, – он никогда не пытался заняться любовью с Элен, он никогда не пытался заманить ее в кровать. Он целовал и обнимал ее страстно, но казалось, что ему большего и не нужно! Элен не знала, что думать по этому поводу. Она не задавала Уилсону никаких вопросов… ничего по поводу его страсти без секса, и ничего не спрашивала о его многодневных исчезновениях.

Но все же именно благодаря Уилсону Элен снова почувствовала себя привлекательной. Она осознала, как в ней снова просыпается желание быть с мужчиной: Элен чувствовала глухую неудовлетворенность и тоску от своих одиноких ночей.

– Вам не следует это покупать, – сказал Жак Буш, когда Элен поставила выбранную ею сковородку с длинной ручкой на прилавок. Он разговаривал властным, не терпящим возражения тоном. – Я продаю эти сковородки, потому что люди их покупают. Но в них нет ни черта хорошего. Они покрываются ржавчиной, на них появляются царапины, ручку неудобно держать в руке. Вам нужна другая сковородка.

Он вышел из-за прилавка и направился в дальний конец склада, похожего на огромный ангар. Склад был расположен позади магазина «Кухонные принадлежности от Жака». На металлических полках и крючках висело большое количество сковородок, кастрюлек для тушения, сковородок для приготовления цыплят табака, чугунных кастрюль, эмалированной посуды и кастрюль с двойным дном. Он выбрал одну сковородку для Элен.

– Вот то, что вам нужно, – сказал Жак, ставя сковороду на прилавок, рядом с другими покупками Элен. – Это прочная нержавеющая сталь. Дно изготовлено из алюминия – прекрасный проводник тепла. На сковородке практически не остается царапин. Ручка специальной формы, чтобы ее было удобно держать. Я получаю их из Италии. В нашей стране они продаются только в моем магазине. Эта сковорода стоит на четырнадцать долларов дороже, чем та, что выбрали вы, но вам никогда не придется покупать ни одной сковородки, этой хватит вам на всю жизнь! Это, – он взял сковороду, которую выбрала Элен и бросил ее в картонный ящик, который стоял рядом с кассой и предназначался для мусора, – это просто кусок барахла.

Элен взяла в руки итальянскую сковородку. Она была тяжелой, но ее было приятно держать в руках. Элен поняла, что хозяин магазина прав – за такую стоит заплатить лишние четырнадцать долларов.

– Вы мне не верите? – спросил Жак, пока она размышляла и взвешивала все «за» и «против». – Пожалуйста, мне не нужны ваши деньги. – Он выхватил сковородку из рук Элен. – Берите ту, другую, если вы этого хотите. Я только пытался порекомендовать вам то, что действительно будет хорошо служить вам. Кстати, для чего вы собираетесь использовать эту сковороду?

– Я обслуживаю праздники по вызову, – ответила Элен. – Мне придется часто пользоваться этой сковородкой.

– Вы обслуживаете праздники и банкеты? Вы откуда? – спросил он, отпивая чай из белой чашки, в которых обычно подают чай в средних ресторанах. Во всем огромном складе, до самого потолка забитом кухонными принадлежностями, не было ни одного покупателя.

– Из Нью-Рошели.

– Тогда вы должны знать Тамару, эту старую мошенницу, – заметил Жак, поставив локти на прилавок, готовый поболтать с Элен. – Она такая же графиня, как я король Англии. Она прибыла сюда на пароходе из Бразилии сразу после второй мировой войны. Кто знает, как она попала в Бразилию! Но она готовит самые лучшие кулебяки, которые мне приходилось пробовать!

– Она их готовит? – спросила изумленная Элен.

– Так она говорит. Она говорит, что в них должен чувствоваться русский дух, – ответил Жак, продолжая пить чай.

– Так вот, чтоб вы знали. Это я их готовлю, и в них присутствует дух Нью-Рошели!

– Нет, правда? Я ничему на удивляюсь! Она – мошенница. К тому же еще и привирает. Я это всегда знал. Так вы занимаетесь приготовлением пищи по заказам? Почему же я никогда не слышал о вас?

– Я занимаюсь этим сравнительно недавно, – ответила Элен. – Я называюсь «А Ля Карт от Элен».

Жак Буш излучал такое количество энергии и мужественности, что ее можно было измерять в тысячах ватт. Его рост был что-то около метра восьмидесяти, у него была мощная грудная клетка и плечи атлета, светлые волосы, постриженные совсем коротко, как было модно много лет назад, и умные, хищные, живые светло-голубые глаза.

– Если вам нужно настоящее кухонное оборудование, я смогу помочь вам, – сказал он. – Мне пришлось заниматься готовкой на нефтеразработках. Я работал в Венесуэле – в сраных джунглях, которые выпивают силу из мужчин, как проклятый песок в пустыне всасывает воду. В Ньюфаундленде. Там можно запросто отморозить задницу. И в Саудовской Аравии. Только Бог знает, почему они не могут отыскать нефть в каком-нибудь удобном для вас месте. Но я все это вам говорю, чтобы вы поняли, что я кое-что знаю о кухне и кухонных принадлежностях. Я знаю, какие кастрюли и сковородки хорошие, и какие – барахло. Я знаю, что стоит покупать, а без чего можно обойтись. Пожалуйста, мисс, пройдите сюда!

Он занимался с Элен полтора часа, давал ей советы и объяснял очень подробно и со знанием дела разницу между медью, алюминием и нержавеющей сталью. Как определять, приклепана ли ручка или она держится на винтах: в первом случае ручка будет хорошо держаться все время, а во втором – она разболтается после нескольких дней употребления сковороды. Он рассказал ей о ножах, изготовленных из углеродистой стали, о разнице между разделочными досками, сделанными из ели и клена. О самых лучших скороварках, шампурах для зажаривания мяса и хороших духовках.

Через час он спросил Элен, не желает ли она чего-нибудь выпить, и прежде чем она успела ответить, он всунул ей в руку свою чашку.

– Выпейте, – сказал он, и когда увидел, что Элен колеблется, добавил – Не бойтесь, у меня нет никаких заразных заболеваний.

Чай оказался просто виски, и их беседа закончилась в офисе Жака, в другом конце этого немыслимо огромного ангара. Жак начал жадно целовать Элен. Его медвежьи объятия душили Элен, он крепко сжимал ее руки.

– Пожалуйста, оставьте меня, – просила она, сопротивляясь, но он просто закрыл ей рот поцелуями.

Его руки, казалось, были везде – на ее волосах, лице, груди, бедрах, животе… Она пыталась увернуться, но объятия Жака стали только крепче.

– Не надо сопротивляться, – шептал он ей. – Ты ведь сама этого хочешь! Я тоже хочу тебя. – Он везде касался ее языком и проник им глубоко в ее рот. Он одновременно был нежным и грубым. Элен перестала сопротивляться, у нее уже не было сил.

Жак оказался прав: ей действительно был нужен секс, она сама даже не подозревала, насколько ей был нужен секс!

Для Элен это был первый сексуальный контакт после смерти Фила. Она даже не могла бы сказать, нравился ли ей Жак Буш или нет. Она поняла одно, что начинающиеся и прекращающиеся ухаживания Уилсона только возбуждали, тревожили ее, но не находили разрешения. Да, она изголодалась по прикосновению мужчины, а Жак был сильным и нежным любовником, и Элен была загипнотизирована его агрессивной мужской силой.

Когда она уходила, с трудом веря в то, что случилось, Жак сказал:

– Элен, ты настоящая женщина. Здесь нет ни одной, равной тебе. Приезжай в следующий вторник в четыре тридцать.

– Настоящая женщина… – Элен тихонько повторила эти слова, принимая и оценивая комплимент.

Когда наступил вторник, Элен уже пришла в себя. Она не поехала к Жаку на «свидание». Вместо этого она поехала в Скарсдейл.

– Элен! Как прекрасно, что ты заехала ко мне! Чашечку чаю! – Сильный аромат хорошего китайского чая распространялся по пустому магазинчику. Тамара была в прекрасном настроении. В течение года она открыла свои отделения в Гринвиче и купила цветочную лавку рядом, в Скарсдейле. Таким образом, она могла кроме еды поставлять и цветы для различных торжеств, что составило дополнительные четырнадцать процентов ее общего дохода, или же чистые восемь процентов, после вычета налогов.

Помощник, которого она наняла для работы в магазине, бывший преподаватель искусств в Парсонсе по имени Клаус Фейринг, отлично справлялся с делами. Клиентам он нравился – Клаус был высокий блондин, классический нордический тип. Им нравились его элегантные и необычные цветочные композиции, как бы подсказанные фламандскими мастерами семнадцатого столетия. Ссылка на старых мастеров неизменно производила нужное впечатление на заказчиков и позволяла Тамаре резко повышать цены. Искусство всегда было прибыльным бизнесом. И Тамара хорошо это усвоила.

– Мне не нравится, что вы говорите людям, что это вы готовите мои кулебяки, – жестко сказала Элен, проигнорировав предложенный чай. Когда же она произнесла эти слова, она поняла вдруг, что просто кипит от негодования. – Клиенты должны знать, что именно я готовлю их! Они получают ваши кулебяки из моей кухни! А не из вашей!

– Элен, не следует так волноваться! – сказала Тамара, понимая, что ей придется каким-то образом искупить неловкость. Ей ни в коем случае нельзя было терять Элен. Она даже назвала свое отделение в Гринвиче «Этот Русский Дух». И дела там шли просто прекрасно! – Знаешь, Элен, у меня есть предложение: я буду отдавать тебе часть прибыли!

– Забудьте об этом, – прервала ее Элен. – Зная вас, я могу предположить, что никогда не буду точно знать, каковы же ваши доходы.

– Это ты так думаешь обо мне? – Тамара сделала вид, что она страшно обиделась, но огромным усилием воли старается держать себя в руках. Секундой позже она спросила: – Так что же ты хочешь?

– Я хочу получить кредит, Тамара. – Элен взяла пачку бланков-заказов с прилавка. – И я хочу получать часть прибылей. – Элен обратила внимание, что на бланках-заказах были перечислены специальные блюда из «Этого Русского Духа»: каша, цыпленок по-киевски, бефстроганов, телятина по-орловски, пожарские котлеты, кулебяка с лососиной – блюда, которые готовила для Тамары Элен. На бланках было указано имя Тамары, ее адрес и номера телефонов магазинов в Скарсдейле и в Гринвиче. Нигде даже не упоминалось имени Элен, не были обозначены и цены. Это было так похоже на Тамару – эта сумасбродка могла назначить цены в соответствии с гороскопом на каждый отдельный день!

– Что вы собираетесь делать с этими бланками? – спросила Тамара. На этот раз в ее голосе звучала тревога. Она представила, как с уходом Элен уплывают ее заказы. – Верните эти бумаги мне! Я заплатила за их изготовление! – Голос Тамары звенел, ее экзотический русский акцент внезапно заглушила простонародная брань, словно она была рыбной торговкой.

Если Элен и услышала слова Тамары, то не обратила на них никакого внимания. Элен молча направилась к машине и вставила ключ зажигания.

– Элен! Элен! – Тамара выбежала за ней на улицу и постучала в стекло машины. – Если вы не доверяете мне, я распоряжусь, чтобы в других заказах были указаны цены!

– Я сама проставлю цены на других бланках, – крикнула в ответ Элен, разогревая мотор и трогая машину со стоянки.

– Как вы можете так поступать со мной?! – Тамара была потрясена.

– А что вас удивляет? – усмехнулась Элен. – Я с превеликим удовольствием сделаю так, как говорю.

Клаус Фейринг не пропустил ни единого слова из ссоры Элен с Тамарой. Следующую половину рабочего дня он был занят составлением роскошного букета, который он сам отвез по адресу Догвуд Лейн, 76.

10

– Джоанна, – произнес Макс Сван, возвращаясь из глубин блаженства после оргазма. Он лежал на кровати королевских размеров, широко раскинув руки и ноги, в квартире на Гремерси-Парк, которую он купил для Джоанны.

– Да? – прошептала она. Ее светлые волосы цвета шампанского струились по подушке как шелк.

– Сделай так еще раз.

– Нет. – Простенькая форма отказа. Односложное слово. «Нет».

– Что? – переспросил Макс. Он в удивлении приподнялся со своего роскошного ложа.

– Нет. – Вот так-то просто. Как бы между прочим. Хочешь ешь, хочешь – пей.

– Что значит «нет»? – Макс был в ярости. «Нет» было совсем не тем словом, к которому он привык.

– Ты прекрасно меня слышал. Нет.

– Ну и что дальше? – спросил Макс. Он не понимал ее и был удивлен.

– Все зависит от тебя.

– От меня?

– Ты хочешь, чтобы я сделала это еще раз?

– Боже мой, я сразу так и сказал! – ответил Макс, посчитав, что она пришла в себя и начинает наконец соображать, что к чему.

Джоанна слегка подвинулась и начала что-то шептать на ухо Максу. Она прошептала ему семь простых и вечных слов, которые нельзя было неправильно понять. Таким образом, ее предложение было выражено абсолютно недвусмысленно.

– Ты хочешь сказать, что у меня нет выбора? – спросил Макс.

– Это значит, что у тебя нет выбора, – подтвердила Джоанна.

– Дерьмо, – заявил Макс.

Это было самое образное предложение руки и сердца, которое когда-либо делал Макс Свен.

– Что же такое есть в тебе, чего нет у меня? – спросил Макс своего сына Лью спустя три недели. – Женщины присылают тебе деньги! – громогласно говорил Макс, похохатывая. – Мои женщины говорят только «дай мне» или «дай мне еще денег!»

Макс втайне гордился тем, что его женщины постоянно требовали у него денег, а еще больше он был горд тем, что мог выполнять любые их требования и просьбы – финансовые и сексуальные!

– Я сам был удивлен, – признался Лью. – Элен выплатила мне почти половину задолженности, – добавил он. Еще один чек, на этот раз на триста долларов, пришел по почте в то самое утро, когда Макс приехал в город с новостями для Лью. Лью как раз собирался позвонить Элен, поблагодарить ее и пригласить на ленч. В последний год у них вошло в привычку встречаться за ленчем, каждый раз после того, как Элен посылала ему очередной чек. Никто из них не признался бы – во всяком случае, пока, – как они оба ждали этих нечастых встреч.

– Твоя мать и я разводимся, – сказал Макс, внимательно следя за реакцией Лью. – Надеюсь, ты не считаешь меня плохим человеком?

– Нет, конечно, – искренне ответил Лью, которого не удивили эти новости. – Ты и мать… – Лью остановился, только жестом показывая, что он все понимает, что он давно знал, что Макс и его мать, Эсме, давно уже не живут вместе.

– Этот развод будет стоить мне уйму денег, – недовольно продолжал Макс. – Твоя мать жаждет моей крови. Но я не виню ее!

– А что же будет с фирмой? – Лью работал в «Декоре» больше десяти лет, но ему казалось, что он занимался делом всю свою жизнь.

– Никаких проблем, – заявил Макс. – Твоя мать не заинтересована в бизнесе. Ей нужен дом и наличность. Много-много денег. Ты будешь продолжать заниматься «Декором», как и раньше. Черт возьми, это же твое детище! – сказал Макс, хотя на самом деле «Декор» был только наполовину детищем Лью. Каждый из них владел только пятьюдесятью процентами акций.

– В таком случае я бы хотел выкупить твою половину, – сказал Лью. – Все было бы проще, если бы «Декор» полностью принадлежал мне. – Не хватало только, чтобы Макс продал акции кому-нибудь со стороны, чтобы иметь наличные для развода. Или, еще хуже, продаст Макс дело Джоанне, которую Лью считал бесстыдной наглой сукой.

– Черт, Лью! У тебя не хватит денег, чтобы выкупить мою долю, – заявил Макс со свойственным ему сарказмом. – Ты слишком хорошо поработал в «Декоре». Акции теперь стоят гораздо дороже! Ты сам себе подгадил!

– Если ты все же соберешься продавать акции, я хочу, чтобы ты первому предложил их мне. Договорились? – Лью не собирался так легко сдаваться. Он слишком много сил вложил в фирму.

– Конечно, – пообещал Макс. – Ведь это ты занимаешься этим чертовым делом!

– Я слышал такую глупость сегодня! – заявил Макс Джоанне, когда вернулся к ней вечером. – Женщина платит мужчине! Ты помнишь Фила Дурбана? Я, кажется, рассказывал тебе о нем? Он был управляющим по продаже продукции у Лью. Он был должен Лью пять тысяч, когда загнулся. Лью и не надеялся получить обратно эти деньги. Но боже ты мой, его маленькая вдовушка выплачивает этот долг Лью, сотню сегодня, две сотни завтра. – Макс запрокинул голову и захохотал в удивлении и восхищении перед этой мужественной женщиной.

– Как она выглядит? – поинтересовалась Джоанна, которая всегда бдительно охраняла свои интересы. Она хорошо знала неутолимые сексуальные аппетиты Макса.

– Какого черта, откуда я знаю? – взорвался Макс. – Я в жизни ее ни разу не видел!

Джоанна не знала, верить ему или нет, но решила не продолжать этот разговор и вернулась к тому, что по-настоящему было важно для нее.

– Что сказал тебе Лью, когда ты объявил ему о разводе?

– Он спросил, не получит ли Эсме «Декор» в качестве компенсации за развод. Я сказал ему, чтобы он не беспокоился. Эсме интересует только наличность.

– Он что-нибудь спрашивал обо мне? – поинтересовалась Джоанна. Ее совершенно не волновало, что получит после развода Эсме. Макс был так богат, что даже после удовлетворения требований Эсме, денег у них останется еще куча.

Макс покачал головой.

– Я хочу, чтобы он хорошо относился ко мне, – Джоанна размышляла, что ей нужно сделать, чтобы заполучить Лью в союзники. Развод Макса многим вряд ли понравится, и Джоанне были необходимы союзники. Лью был самым близким для Макса человеком, после Джоанны, конечно. Она хотела, чтобы Лью был на ее стороне. Джоанна задумалась, что бы такое необыкновенное подарить Лью… заручиться его поддержкой, завоевать симпатии.

Развод родителей и реакция на него самого Лью заставили младшего Свана пересмотреть и свою собственную семейную жизнь. Лью осознал, что не имеет права примириться с вялостью и серостью своей жизни. Рини после совсем холодных, порой просто ледяных отношений с Лью, опять стала проявлять к нему внимание, как в самом начале их семейной жизни. Умеренный интерес, спокойный и ровный. Лью думал с завистью о том, что его отец никогда не оставлял своих попыток найти настоящее счастье. Прохладные отношения – это совсем не то, что нужно настоящему мужчине. Лью было тридцать шесть лет, и он оставался страстным мужчиной. Слишком молодым, чтобы довольствоваться прохладными отношениями с женщиной.

Днем Лью получил наличные деньги по чеку, который Элен прислала ему, и истратил часть их на цветы для Элен. На карточке Лью написал, что признателен ей за ее желание вернуть долг Фила, и снова пригласил ее на ленч.

Он давно, а в последнее время, довольно часто возвращался в мыслях к Элен. Пожалуй, теперь настало время перейти от мыслей к делам.

11

– Вы никогда мне не звоните, Элен, – сказал Уилсон Хобэк спустя почти год после их первой встречи. Он пригласил ее в бар «Карлайл» послушать Бобби Шорта. Беби Джейн Холзер, чьи роскошные волосы сверкали как золото, была с Энди Уорхолом – его серебряная грива была заметна издалека. Мик Джаггер, в белом атласном костюме, отделанном косичками из белого сутажа, был с группой типов, которые занимались записями его песен. Все они были словно не от мира сего – в дыму и мечтах. По залу прошел шепоток, что скоро должны прибыть Дэвид Бейли и Джин Шримптон.

– Вам это нравится? – спросила его Элен, пытаясь перевести разговор на другую тему, чтобы скрыть свое замешательство. Она не могла понять Уилсона. Уилсону и вправду хотелось, чтобы она ему звонила? Или он давал ей понять, что она должна это сделать? Когда он обещал ей звонить, может быть, он ждал, что она сама позвонит ему? Элен всегда помнила, когда Фил ухаживал за ней, он предпринимал все необходимые шаги, а она ждала. Или, как говорилось в ее время: «Он бежал за ней, пока она его не поймала». Элен никогда в жизни первая не позвонила мужчине, если это не были деловые звонки, – и не собиралась менять свои привычки.

– Это все так своеобразно, – ответил Уилсон, загадочно улыбаясь. Он был очень привлекателен, не меньше, чем любая знаменитость в этом зале. Когда Уилсон появлялся в обществе, все головы поворачивались, присутствующие секунду оценивали нового гостя и затем неохотно возвращались к прерванному разговору. Элен замечала, какое внимание приковывал к себе Уилсон. Хотя Элен приятно было появляться в его обществе, она не могла не понимать, что на нее – в ее скромном, несколько консервативном наряде – переставали обращать внимание после первых же беглых взглядов.

– О… – Элен, не знала, что еще добавить. На мгновение воцарилась неприятная пауза. Элен всегда немного нервничала в присутствии Хобэка. Отчасти это происходило из-за того, что она находила Уилсона чертовски привлекательным. Была еще одна причина – Уилсон казался таким светским человеком, образованным и раскованным, что она постоянно боялась сказать или сделать что-то неправильно. Ввернуть, например, в разговор модное словечко, а через мгновение увидеть изумленно поднятые к небу глаза, как часто бывало в тех кругах, где привык вращаться Уилсон. И, конечно, Элен нервничала из-за того, что их сексуальные отношения так и не разрешились.

Элен не знала, да и не могла знать, так как сам Уилсон не осознавал этого – он находился на перепутье. С одной стороны, его поступки были мотивированы теми условиями, в которых он рос, – теми же самыми условиями, в которых выросла и Элен. С другой стороны, его поведение, стиль жизни были сформированы обществом, в котором он жил и в котором все было разрешено. В этом обществе он был желанным членом, к нему тянулись все. Жизнь Уилсона напоминала сюжеты из «Плейбоя», которые стали явью.

Его телефон звонил так часто, что ему пришлось абонировать второй номер. Целый сонм умных, модных, преуспевающих женщин – одиноких и разведенных, израненных прошлым опытом, замужних, но готовых на все – осаждали его приглашениями на коктейли, ужины, открытия выставок, на презентации новых изданий, ленчи, приглашениями в театры и на премьеры балетов, просмотры новых фильмов, или, если сказать кратко, «в постель»!

Однажды, когда Уилсон заболел гриппом, женщины чередой то передавали ему домашний супчик и новые журналы, то развлекали его игрой в карты, приносили бумаги из офиса, растирали ему спину, меняли простыни, стирали белье и ходили за продуктами.

Те уик-энды, которые Уилсон не проводил с одной своей приятельницей в ее роскошном сельском доме в Коннектикуте, переоборудованном из амбара, доставшегося ей после развода, он проводил в другом, не менее роскошном доме в дюнах Ист Хемптона, возведенном на деньги, которые эта его пассия заработала сама. Элен была совсем не похожа на женщин, с которыми привык иметь дело Уилсон.

Она никогда ему не звонила. Она никогда не посылала ему миленькие, умненькие открытки, несущие определенный посыл «почему-это-я-так-давно-ничего-от-вас-не-слышала». Она никогда не присылала ему газетные вырезки, которые имели отношение к последнему коктейлю, на котором они были вместе, или просто записочку, чтобы он помнил о ее существовании. Она никогда никуда его не приглашала – ни на ленч, ни на коктейль или просто в гости. Ей никогда не «случалось» нечаянно ждать автобуса через улицу от его дома, когда он отправлялся на работу, и она никогда не проходила «совершенно случайно» мимо его офиса, когда он покидал работу вечером.

Уилсон привык, чтобы его завоевывали. Казалось, Элен не было дела до его завоевания.

– Ты сводишь меня с ума, Элен, – признался Уилсон. Он был современный любовник: сразу начинал нападение, а затем выжидал, чтобы его сильно захотели. Наполовину – преследователь, наполовину – преследуемый. Мальчик, каким он когда-то был, и одновременно – мужчина, которым стал.

– Я надеюсь, это приятное состояние? – спросила его Элен.

У нее кружилась голова от близости Уилсона, у нее захватывало дух от мира, в котором он жил. Состояние было странное – волнение, страх перед неизвестностью, гордость, которую она испытывала от его внимания – словом, она совсем запуталась. Она запуталась еще и потому, что он посылал смешанные и непонятные сигналы.

– Я чувствую себя просто сумасшедшим, – ответил Уилсон. Элен увидела в его глазах то же выражение, которое она наблюдала в глазах Фила. Взгляд мужчины-преследователя. В последнее время Уилсон несколько растерял свои практические навыки.

Но теперь вдруг все изменилось – Уилсон Хобэк обнаружил, что он агрессор. Теперь он мог, изменив своим правилам, снять телефонную трубку и позвонить знакомой женщине. Он вдруг ощутил себя преследователем, а не преследуемым. И как ни странно, он вдруг подумал не о том, когда же Элен будет заниматься с ним любовью, а ляжет ли она вообще когда-нибудь с ним в постель.

Когда Уилсон поцеловал ее, Элен ответила страстными поцелуями, но на этом все кончилось. Когда Уилсон обнял Элен, она приникла к нему, когда он коснулся языком ее руки, она вздрогнула от желания. Уилсон ждал продолжения, он уже привык, что женщины делают следующий шаг, чтобы дать понять ему, что не отвергают его.

Но в отношениях Уилсона и Элен ничего не менялось.

Уилсон так привык к тому, что женщины делали шаг из гостиной в спальню, что поведение Элен его обескураживало, он не мог понять ее. Мелькнула даже мысль, не была ли она вообще мужененавистницей. Потом Уилсон решил, что Элен играет с ним и начал вычислять, в чем состояла ее игра. Ни одна из его знакомых женщин, которые появлялись в его жизни после развода, не вела себя так.

Ему никогда не приходила в голову одна простая мысль – мысль о том, что у него мог быть соперник.

Коробки лимонов и лука, огромное количество говяжьего филе, горы картофеля, литры молока, сливок и сметаны, масса пластиковых упаковок и фольги; кастрюльки, сковородки, взбивалки и формочки для выпечки печений – все было закуплено оптом, потому что, как сказал Эл Шелдрок, «А Ля Карт» уже вела такие дела, что пора было переходить на оптовые закупки. Все эти запасы загромоздили гараж, который теперь превратился в склад и хранилище. Подержанный холодильник стоял в пристройке, а во время особой запарки дополнительные плиты стояли на разделочном столе.

Поначалу такое количество продуктов казалось просто угрожающим. Но довольно скоро Элен использовала все до последней капли, дело шло успешно, начали создаваться накопления, и Элен смогла заплатить за работу двум своим помощникам – старшеклассникам, которые с недавних пор работали у нее почти каждый день после школы и по выходным.

Идея Элен об обслуживании коммерческих структур оказалась очень современной, потому что в 1963 году индекс Доу скакнул от начального показателя в 646 пунктов в начале года к 767 – в конце его. Это были понятия из мира мужчин, которые ничего не значили для Элен, но их действие оказывало влияние и на жизнь, и на ее дела.

В течение первого года, после того, как она отправила письма с предложениями своих услуг, она занималась главным образом обслуживанием презентаций нового оборудования для офисов, поставляемого компанией, расположенной в Армонке, организовывала проведение коктейлей для нового партнера отделения Уайт Плейнс фирмы «Меррилл» из Линча, обслужила весенний и осенний показы моделей «Юсквейк Бутик» в Скарсдейле, открытие нового офиса отделения Нью-Йоркского сбербанка в Хартсдейле, подготовила обед для партнеров юридической фирмы «Рай» и ежегодный пикник 4 июля в честь Дня независимости, который компания «Уэстчестер Рекорд» устраивала для детей-инвалидов.

Но обслуживание коммерческих клиентов составляло только часть дел и забот Элен. Шестьдесят третий год стал годом открытий для Элен и ее фирмы.

Она впервые обслужила праздник для ста гостей – это было обручение. Все прошло настолько хорошо, что мать невесты попросила Элен помочь им в проведении свадьбы для двухсот пятидесяти гостей. Такое огромное количество гостей Элен никогда не приходилось обслуживать.

В этот год она получила и свою первую постоянную работу. Элен уже трижды готовила ленч, который ежемесячно устраивал библиотечный комитет в Уайт Плейнсе, когда его председатель предложил ей постоянно обслуживать их каждую неделю.

И как всегда, обслуживание частных и коммерческих клиентов было так тесно связано, что было трудно определить, какая сфера для нее важнее. Хелена Бранч – это ее мужу принадлежал «Уэстчестер Рекорд», получила такое удовольствие от пикника, посвященного Четвертому июля, что предложила Элен подготовить прием по случаю тридцать пятой годовщины со дня их свадьбы. Боссу Сэма Уитьера так понравился цыпленок в вине и бефстроганов, которые Элен готовила для него раз в полгода, что он предложил ей позаботиться о ленче для представителей прессы, связанных с торговой рекламой во время презентации новых наборов инструментов «Сделай сам».

Когда Элен рассказывала Уилсону о том, как хорошо идут дела в «А Ля Карт», она говорила совершенную правду без всяких преувеличений.

Год первых открытий для Элен одновременно подвел черту под другим важным делом – она наконец-то выплатила пятитысячный долг Фила!

– Сегодня угощаю я! – объявила Элен, входя в офис Лью с корзинкой для пикников – прелестной и дорогой плетеной корзинкой, которую Фил купил в «Эберкромби и Фитч», и которой Элен не пользовалась после его смерти. – Мы можем пойти в парк.

Был прекрасный майский день, теплый, с нежной зеленью и почти прозрачными облаками, которые высоко плыли в голубом небе.

– Элен, мне очень жаль, – ответил Лью, – но архитектор, с которым я должен был встретиться на двадцатом этаже в половине четвертого, только что позвонил мне и сказал, что он должен в четыре улетать в Вашингтон, поэтому он будет здесь через час.

– Вы наконец решили оформить аренду? – спросила Элен.

Лью кивнул:

– Мы заключили сделку на тех условиях, которые нас устраивают.

– Тогда у нас будет пикник на двадцатом этаже, – решила Элен.

– Прекрасная идея, – сказал Лью, вставая.

Когда они шли к лифту, Элен обратила внимание на разбросанные куски драпировки в офисе Макса.

– Джоанна, – объяснил Лью. – Это она занимается оформлением его офиса.

– Я думала, что Макс им никогда не пользуется, – заметила Элен.

– Отец действительно там никогда не бывает, – ответил Лью.

– Тогда зачем обновлять его?

Лью пожал плечами.

– Кто ее знает! Она мне так надоела! Прибегает ко мне каждые полчаса, спрашивает, как мне нравится тот или иной оттенок краски, какой драпировочный материал кажется мне подходящим, сколько полок заказывать мастеру?

– Почему она не поинтересуется у Макса?

– Она говорит, что хочет сделать ему сюрприз.

– Что ж, сюрприз – это всегда приятно, – заметила Элен.

– Угу, – хмыкнул Лью. – Я тоже так думаю. Мне бы только хотелось, чтобы она оставила меня в покое.

Двадцатый этаж был призрачно пустым. Кругом стояли только козлы для распилки досок, различные дрели и листы отделочного пластика были прислонены к стенам и составляли единственные детали интерьера. Элен расстелила клетчатую скатерть в солнечном уголке и разложила продукты: зажаренного цыпленка с корочкой из горчицы и эстрагона, салат из свежей картошки, нарезанные помидоры с тертым сыром в соусе из растительного масла и мелко нарезанного базилика, на десерт у нее был приготовлен фруктовый салат с вишневкой и измельченными лесными орехами. Прихватила она и бутылку шампанского.

– Ого, шампанское, – удивленно воскликнул Лью.

– Нам есть что отметить, – Элен протянула Лью чек, который принесла с собой. – Четыреста тридцать два доллара. Я вышла из долговой кабалы!

– Элен, ты – потрясающая женщина, – сказал Лью, кладя сложенный чек в карман.

– Скажи честно, Лью, ты, наверно, думал, что никогда не увидишь этих денег?

– Ты абсолютно права, – ответил Лью, отрывая кусок курицы руками. Этот жест очень понравился Элен – в нем было что-то очень обыденное и честное. Ей не нравились люди, которые поклевывали пищу так, словно они делали одолжение, что отведали какое-то блюдо. – Я не верил, что ты сможешь это сделать. Мой отец был такого же мнения. Он до сих пор не может понять, как ты смогла выплатить мне долг. Он постоянно меня поддразнивает по этому поводу.

– Я, видимо, разрушила его представления о женщинах, – улыбнулась Элен.

– Ты права, – ответил Лью. – Он когда-то сказал мне, что женщины могут считать только до девяти – ведь беременность длится девять месяцев.

Элен расхохоталась и покачала головой. Это было совершенно в стиле Макса! Затем она попросила Лью рассказать ей, как ему удалось сдать двадцатый этаж на таких выгодных для фирмы условиях. Поедая приготовленные Элен закуски и попивая шампанское, они признались себе, какими важными стали для них обоих их нечастые совместные ленчи.

Для Лью Элен была единственной женщиной, с которой он мог обсуждать дела. Она разбиралась в проблемах наличности, задержках в поставках, в служащих с плохим характером, ошибках в производстве и кризисах – словом, в тысяче и одной деталях, из которых и складывается бизнес. В первый раз Лью осознал, как приятно разговаривать с женщиной о том, что было ему очень дорого. Как приятно и важно! В первый раз он начал понимать, какое очарование заключалось в Джоанне для Макса с точки зрения самого Макса.

Для Элен Лью олицетворял счастливое прошлое. Он был кем-то, на ком стоял штамп «одобряю», поставленный Филом. Она вспоминала, как Фил ей рассказывал, что она нравилась Лью. Как ни странно это было, но иногда ей казалось, что Фил подталкивал ее и Лью к более близким отношениям.

В отличие от Эла, чей интерес к делам «А Ля Карт» был чисто профессиональным, и от Уилсона Хобэка, который рассматривал «А Ля Карт» как символ ее общественного статуса, кстати, весьма важный символ, Лью как бы лично выигрывал от ее успеха, так как ее успех позволил ей выплатить долг Фила.

Но теперь, когда долг уже выплачен, у нее не было причин, чтобы продолжать встречаться с Лью. Да и Лью не мог придумать повода, по которому им можно было бы видеться время от времени. И Элен и Лью ясно понимали это, наслаждаясь едой, шампанским и разговором.

– Я увеличил кредит «Декора», чтобы приобрести весь этаж и для того, чтобы у меня были деньги для реализации нового проекта. Я собираюсь создать новое отделение фирмы и назвать его «Игл Пейнтс», – с очевидным удовольствием рассказывал Лью. – Отделение будет продавать краски самого высшего качества оттенков раннеамериканского стиля. Создам собственный штат агентов по распространению товаров, отдел рекламы и бухгалтерию. – «Игл» был идеей самого Лью, первый шаг в превращении «Декора» в большую компанию, воплощение его мечты. Этот шаг можно предпринять сейчас, когда Макс всецело был занят Джоанной и своей собственной империей. У него сейчас не было времени, чтобы анализировать или критиковать любой шаг и предложения Лью. – Я занял сто тысяч долларов, чтобы «Игл» мог нормально начать работу.

– Боже ты мой! Сто тысяч долларов! – воскликнула Элен, думая о том, какой она себя чувствует свободной и счастливой, когда наконец избавилась от внутренней зависимости, выплатив долг Фила в пять тысяч долларов! Наконец-то, наконец-то этот груз свалился с ее плеч! Никогда не влезай в долги… Элен с сочувствием сжала руку Лью. – Сколько же тебе понадобится времени, чтобы выплатить этот долг?

– Полтора года, или, может быть, два, – небрежно ответил Лью, прикосновение Элен пронзило его, как удар током. Он пытался не показать Элен свою реакцию. – Все дело в том, что мы возлагаем большие надежды на новое отделение. И мы считаем, что оно принесет нам доходы уже к концу второго года. Наши анализы показывают, что существует возможность нового рынка для реализации красок высшего качества новых оттенков. Ни один производитель еще не выходил на этот рынок – пока. «Декор» будет первым! – По мере того, как нарастало возбуждение в голосе Лью, он все ближе наклонялся к Элен, взял ее за руку.

– Ты кажешься таким счастливым от того, что начинаешь новое дело, а ведь оно ввергает тебя в такие долги! – сказала Элен, думая только о том, как это страшно быть в долгу. – Я бы просто застрелилась, если бы была должна такую сумму денег!

– Хорошо! Тогда я никогда не разрешу тебе покупать пистолет! – пошутил Лью и разжал пальцы, как бы показывая Элен, что у него в руке нет никакого оружия. Они улыбнулись, давая понять друг другу, как легко их прикосновение, что это всего лишь – шутка. Прикосновение случайное и ничего не значащее. – Элен, занимать деньги – это условие игры. Занимая, ты можешь делать другие деньги!

– Ты рассматриваешь это, как способ делать деньги, – возразила Элен, убирая свою руку – она почувствовала, как бьется ее сердце. – Для меня же долг… как страшный гнет!

Когда Элен убрала свою руку, Лью почувствовал себя разочарованным и опустошенным. Он стал наполнять бокалы, стараясь показать, что он всецело занят этим. Он слегка покачал головой.

– Элен, иногда ты рассуждаешь, как домохозяйка!

– Но я и есть домохозяйка, – возразила она безо всякой обиды.

– Может быть, – продолжал Лью. – Но ты еще и деловая женщина. Ты занимаешься прибыльным бизнесом. И доказательство этому тот факт, что ты заплатила долг Фила.

После этих слов Элен снова положила свою руку на руку Лью.

– Мне хотелось бы знать, будем ли мы видеть друг друга после того, как я…

Лью молчал. Он просто физически уже не мог оставаться спокойным, находясь в такой близости от Элен. Как отсветы пламени играли блики на ее волосах, упавших на щеку, и тень от ресниц приглушала свет ее синих с прозеленью глаз. Ее слова подействовали на него как кинжальный удар – он понял, как сильно ему будет не хватать их встреч, как необходимо для него просто видеть ее, разговаривать с ней, рассказывать о своих делах.

Элен молча смотрела на Лью, словно пыталась навсегда запомнить его образ: гладкую, со свежим загаром кожу, густые темно-русые волосы, слегка выгоревшие на солнце, приятный тембр его голоса, ненавязчивый, но несущий в себе нотки властности, интеллигентный, с нотками юмора и очень теплый. Целое долгое напряженное мгновение молчали, не желая разрушить наваждение.

Элен вдруг оказалась в его объятиях. Он нежно целовал ее, его руки ласкали ее волосы, губы его были теплыми и мягкими. Элен ничего не помнила, кроме поцелуя, поцелуя, который казался вечностью, когда они лежали на полу в объятиях друг друга, ничего не замечая вокруг, отдавшись во власть своих чувств.

– Я тебя везде ищу! Твоя секретарша сказала, что ты можешь быть здесь. – Джоанна Вайкопф стояла в дверях, держа в руках образцы тканей. – Я принесла показать тебе ткани, чтобы ты одобрил их. – Ее голос казался неестественно громким в пустых комнатах, отражаясь от голых стен и пола. Она переводила взгляд с Лью на Элен, а потом опять на Лью.

– Если я не вовремя… – начала она, ничуть не смущаясь из-за того, что она могла им помешать.

Лью и Элен посмотрели друг на друга, в их глазах можно было прочитать так много! Элен начала собирать вещи – вино, салфетки, не поднимая глаз на Лью и стараясь избежать оценивающих взглядов Джоанны.

– Мне лучше уйти – сказала она, ее щеки пылали от смущения и от чувств, которые она испытывала. – У меня еще много заказов на сегодня!

Она собрала тарелки и остатки ленча в корзину, не глядя на Лью; ее единственным желанием было, чтобы эта женщина – кто бы она ни была – немедленно исчезла.

– Я – Джоанна Вайкопф, – представилась Джоанна и протянула руку Элен так, будто они знакомились на коктейле.

Волосы в беспорядке, горящие щеки, хорошая фигура, правда, несколько худовата, маленькая грудь, короткие ноги, изумительные глаза, скромная одежда – Джоанна оценила Элен с первого взгляда.

– Элен Дурбан, – представилась Элен, мечтая скрыться куда-нибудь от глаз этой резкой, проницательной, уверенной в себе женщины.

– Макс считает вас потрясающей женщиной, – сказала Джоанна. Пожатие ее руки было крепким, на мгновение она задержала руку Элен в своей. Она повернулась к Лью. – Ты же помнишь, он именно так выразился!

Лью отвернулся, он, как и Элен, хотел бы, чтобы Джоанна провалилась в тартарары. Его бесила ее полнейшая бестактность. Джоанна тем временем продолжала что-то болтать по поводу образцов тканей, разворачивать сначала один кусок, затем – другой, спрашивая мнение Лью. Она также обратилась к Элен. Она ничего не сказала по поводу поцелуя, который она прервала. Она просто заложила этот эпизод в свою память. В будущем это могло ей пригодиться…

Как и конверт из оберточной бумаги с письмами, который она обнаружила на одной из полок в офисе Макса.

12

– Я не хочу, чтобы между нами все закончилось так, как это закончилось сегодня. – Лью позвонил Элен в тот же день, его голос снова вверг Элен в изведанное недавно радостное возбуждение. Он говорил о вторжении Джоанны и об их собственных неразрешенных чувствах. Он пытался представить, что бы случилось, если бы Джоанна не ворвалась к ним. – Не встретиться ли нам на ленче на следующей неделе? Во вторник?

Элен с радостью согласилась, ее сердце воспарило высоко над всеми ее сомнениями.

Вторник.

Во вторник у нее были вымыты и уложены волосы, был сделан маникюр – редкие подарки самой себе. У нее на губах был новый тон помады, и она надела новое, все в кружевах белье, светлое платье из хлопка и нитку жемчуга. Элен даже открыла флакончик «Мисс Диор», она не пользовалась духами с момента смерти Фила. Даже поезд, на котором она приехала в Нью-Йорк, в кои-то веки прибыл вовремя.

Элен вышла из здания вокзала в двенадцать ноль две и пошла вверх к ресторану «Красный Петух» между Второй и Третьей авеню на 32-й улице, где они с Лью условились встретиться. Она шла очень медленно, наслаждаясь этим днем, воздухом, вглядываясь в прохожих, спешивших мимо нее. Она в первый раз за долгое время ощущала себя красивой, желанной женщиной. Она вдруг заметила, как много влюбленных на улицах города: парочки держались за руки, шли, обняв друг друга за талию, страстно целовались в тени небоскребов, шептались о любви и будущем. Элен чувствовала, что незримые узы связывают ее с ними. Ей казалось, что она тоже принадлежит к их сообществу. А ведь долгое время после смерти Фила она чувствовала себя отвергнутой и одинокой.

Она вспомнила, как они целовались с Лью, и представляла себе поцелуи, которые ожидают их в будущем. Она удивлялась шелковистости его кожи, силе его рук, его длинным ногам. Вспоминала запах его волос, его ласковые объятия. Она ничего не замечала вокруг себя, занятая своими мечтами – и оказалась в объятиях Уилсона Хобэка, столкнувшись с ним на 48-й улице.

– Элен! Ты витаешь в облаках! – воскликнул Уилсон, отметив про себя, что никогда раньше он не видел Элен такой красивой и притягательной.

– Наверно, – призналась Элен. Она была рада, что неожиданно встретила Уилсона именно сейчас, когда она так хорошо выглядела. Она сразу увидела восхищение в его глазах. Незнакомые мужчины обращали на нее внимание, смотрели на нее с одобрением и с понимающими улыбками.

– Куда ты направляешься? – спросил ее Уилсон, глядя на часы. – У тебя есть время, чтобы перекусить со мной?

Элен покачала головой.

– Прости…

– У тебя важное свидание? – поддразнил ее Уилсон, беря ее под руку и шагая рядом с ней.

– Просто друг, – пробормотала Элен, злясь на себя за румянец, вдруг заливший ее лицо.

– Просто друг, – передразнил ее Уилсон. – Элен, ты совсем не умеешь обманывать! – Он перебрал в памяти мужчин, своих знакомых и посторонних, женатых и холостых, и вспомнил, как все они реагировали на Элен. – Кто-то, кого я знаю?

Элен покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Ты его не знаешь.

Они остановились на углу 52-й улицы и Лексингтона.

– Мне сюда. Здесь мы расстаемся.

– Как мне не хочется расставаться, – сказал Уилсон таким голосом, какого она никогда не слышала у него раньше.

Уилсон смотрел, как она повернула на восток по 52-й, смотрел, пока она не скрылась из виду, и только слабый запах духов напоминал о ее недавнем присутствии. Теперь он понял, почему она была так холодна с ним, так раздражающе неуловима. Он подумал о человеке, с которым она должна была встретиться, подумал о своем сопернике. На 52-й улице были расположены самые элегантные, роскошные рестораны. Кто бы ни был ее ухажер, он не прятал ее от посторонних глаз.

Пока Элен шла по 52-й улице, она никак не могла вернуть назад свои романтические фантазии, которые унесла ее встреча с Уилсоном. Теперь она думала о том, что Лью женат, и, насколько она знала, счастлив в браке. Она, наверное, сошла с ума, когда решила еще раз встретиться с ним – у нее больше не было повода видеть Лью.

Когда Элен подошла к двери «Красного Петуха» и взялась за тяжелую медную ручку, собираясь войти, она вдруг заколебалась. Остановилась в нерешительности.

Лью всегда нравился Элен, но она всегда помнила, что он муж другой женщины. Она представила себе, что было бы, если бы мужчина, который ждал ее в ресторане, был бы Фил, а она, его жена, сидела бы дома, ждала его, любила, и верила ему.

Элен вздрогнула и медленно опустила руку. Затем она продолжила свой путь ко Второй Авеню. Сердце ее бешено колотилось, наконец ресторан «Красный Петух» скрылся из вида, и только тогда она почувствовала себя вне опасности.

Она вернулась обратно на 42-ю улицу и села на поезд, отправлявшийся в час четырнадцать до Нью-Рошели. Ей было стыдно за свою трусость и жестокость по отношению к Лью, но она гордилась своей силой воли.

– Ты не хочешь видеть меня? – спросил ее Лью, когда позже Элен позвонила ему.

– Да, – ответила ему Элен. – Так будет лучше.

– Я понимаю тебя, – сказал Лью, – Ты права, так будет лучше.

«Лучше для кого?» – подумал он, когда они попрощались. Он подумал о том, хватит ли у него сил, чтобы не видеть Элен. Ведь не смог же он справиться с собой, не мог удержаться, чтобы не поцеловать ее во время их импровизированного пикника…

Спустя две недели Элен в первый раз занималась любовью с Уилсоном.

– Я говорил тебе, – сказал он хриплым голосом, его глаза пожирали ее, – ты сводишь меня с ума. Я – сумасшедший в квадрате, но мне приятно это состояние. И-я-тоже-должен-свести-тебя-с-ума!

Он был нежным, сильным и страстным любовником. Элен полностью отдалась ему. Она была нетерпеливой и жаждущей его ласк возлюбленной. «Как прекрасно, – подумала она после того, как все закончилось и они молча лежали рядом, – как прекрасно, когда нет никаких осложнений».

Уилсон был привлекателен, он добился успеха в жизни, его добивались многие женщины, и он был свободен!

– Где это вы достали такие странные очки? – не очень-то вежливо поинтересовался Денни, когда Элен в первый раз пригласила Уилсона к обеду. – Вы в них похожи на бурундука. – Как раз в это время Элен перекладывала кусок баранины на блюдо, она была готова провалиться под землю вместе с бараниной, блюдом и всем, что ее окружало.

– В городе купил, – скованно ответил Уилсон, наливая себе бокал вина и делая огромный глоток.

– В каком городе? – сладким голоском подхватила Бренда. – В столице Нижней Слобовии?

– Нет, ясно, что не в столице, – продолжил Денни, приспосабливая лист салата в виде усов. – Где-нибудь в захолустье, даже в столице Нижней Слобовии не могут продавать такие очки!

– Денни, Бренда! – предупредила их Элен. – Мистер Хобэк наш гость. Ведите себя прилично! – Ей хотелось тут же на месте убить их обоих.

– Тоже мне гость! – продолжал Денни, пытаясь прилепить другой лист салата на подбородок в виде бородки: майонез капал ему на шею и на ворот рубашки.

– Да уж! – поддержала брата Бренда. Она повернулась к Денни. – Он совсем не гость! Он просто дружок нашей мамочки!

– У тебя прелестные дети! – угрюмо буркнул Уилсон, разрезая баранину. Элен простить себе не могла, что пригласила его к себе домой. Ей не следовало знакомить его с детьми. Никогда!

Но через неделю она снова позвала его. Уилсон стал важной частью ее жизни, и ее детям придется приспособиться к новому положению вещей.

– Между прочим, чем вы занимаетесь? – спросил его Денни.

– Я владею фирмой, которая занимается рекламой, – ответил Уилсон.

– Как вы считаете, вы добились какого-нибудь успеха? – продолжила допрос Бренда.

– Вы много зарабатываете? – перебил ее Денни.

Элен посмотрела на Уилсона.

– Да, – твердо ответил он. – Да, я добился успеха в своей работе. И я зарабатываю много денег.

– А вы что, все время здесь будете? – продолжала спрашивать Бренда. – Вы все время будете крутиться около нашей мамочки?

– Да, – подтвердил Уилсон. – И вам придется научиться как следует вести себя в моем присутствии. Ты, – он обратился к Денни, – должен быть более почтительным, и ты, – он посмотрел на Бренду, – должна изменить свое отношение ко мне. Кроме того, я требую, чтобы вы уважали свою мать!

К удивлению Элен, Бренда сразу же согласилась с ним и смущенно добавила:

– Да, я знаю, я могу быть очень вредной.

Денни на этот раз воздержался от комментариев.

Видимо, Уилсон знал волшебные слова. Элен стала еще больше ценить твердость и проницательность Уилсона.

В доме давно был нужен мужчина, который был бы требователен к детям и смог бы держать их в рамках. Элен прекрасно понимала, что она постоянно шарахалась от одной крайности к другой: она была с ними то слишком строгой, то прощала им все. Она прощала им все, так как она постоянно испытывала чувство вины перед ними, потому что работа занимала у нее слишком много времени, она мало бывала с детьми. Элен была с ними резкой, когда понимала, что дети пользовались ее добротой. Пытаясь воспитывать детей и одновременно занимаясь бизнесом, Элен все время была как бы на качелях. Она постоянно обвиняла себя, что не может достичь нужного равновесия.

Через несколько месяцев Денни спросил Уилсона:

– Если ты женишься на моей маме, ты мне станешь отцом? – Он хотел знать, что он должен сказать ребятам в школе.

– Я стану тебе отчимом, – ответил Уилсон. Он ясно понял, что Денни имел в виду. Его собственный сын задал тот же вопрос, когда Мэри Лу снова вышла замуж.

– Денни, мистер Хобэк пришел к нам на обед, – Элен сама удивилась твердым ноткам в ее голосе. – На обед, а не на допрос.

Денни рассмеялся – его смех был так похож на смех Фила, что Элен каждый раз просто терялась. «Допрос с пристрастием». Денни часто слышал это выражение в телевизионных фильмах о полицейских, и каждый раз, когда Элен спрашивала, где они были или что делали, дети говорили ей, что она прибегает к допросу с пристрастием.

Элен посмотрела на Уилсона, который подмигнул ей. Она поняла, что они уже преодолели самое главное препятствие, и ей, наконец, можно было несколько расслабиться.

Слово «встречаться» не могло определить страстные и напряженные отношения между Элен и Уилсоном – они иногда целые вечера проводили в квартире Уилсона, не вылезая из кровати, когда они просто не могли не касаться друг друга каждую минуту.

Элен никогда не могла найти точное слово для определения роли Уилсона в ее жизни. «Приятель» – это слово больше подходило бы для подростков, для пятнадцатилетней Бренды. «Любовник» – это определение было из лексикона людей светских, таких, например, как всемирно известные Софи Лорен и Бриджит Бардо. «Друг» – и это понятие не подходило к их отношениям. Эл Шелдрок был другом. «Жених» – тоже неточное определение, хотя Элен иногда разрешала себе помечтать о том дне, когда в конце концов Уилсон отважится сделать ей предложение. Ведь, когда Денни прямо спросил его, собирается ли он жениться на Элен, он не ответил мальчику «нет».

А истина была в том, что Элен хотела снова выйти замуж.

Она уверяла себя, что хочет выйти замуж, потому что чувствует себя одинокой. Потому что так будет лучше для Денни и Бренды. Потому что счастливая семейная жизнь – это самое главное в жизни. Потому что она чувствовала себя вымотанной и просто больной – у нее начиналось малокровие, давала себя знать и язва. Элен едва выдерживала двойную нагрузку – вести свой бизнес и воспитывать детей. Она устала от того, что ей постоянно приходилось выбирать между детьми и делом. И эта необходимость выбора угнетала ее. А симпатия к Уилсону, с которой все и началось, совершенно определенно перерастала в любовь.

Но было нечто, в чем Элен не признавалась себе – она даже не разрешала себе об этом думать – это была прямая связь между двумя событиями в ее жизни: Элен отказалась от Лью Свана и вскоре стала любовницей Уилсона. И в такой последовательности событий была своя логика: подсознательно Элен ощущала, что их возможная близость с Лью не может перерасти ни во что иное, кроме тайной связи, а ее отношения с Уилсоном обещали новые возможности, давали надежду на будущее…

13

Элен выросла в то же время и в тех же традициях, что и Уилсон, и у них были близкие представления о роли мужчины и женщины в жизни. Женщины нуждались в опоре, мужчины давали опору. Женщины – эмоциональны, мужчины – рациональны. Женщина должна быть у домашнего очага, мужчина должен делать карьеру.

Выбор у женщины ограничен, и цена семейного счастья немалая: отказ от всех интересов и стремлений, не связанных с образом матери и жены. Выбор у мужчины тоже достаточно ограничен, и плата за жизненный успех тоже высока: подавление всех чувств, которые мешают его целеустремленности, выдержке и выносливости.

Обстоятельства жизни Элен заставили изменить – хоть и немного – ее представления о роли женщин. Обстоятельства жизни Уилсона заставили значительно изменить его представление о женщинах.

Уилсон Хобэк приехал в Нью-Йорк в середине пятидесятых годов. Тогда он был молодым человеком с сильной, хотя и неопределенной мечтой об успехе. Закончив колледж в Мэриленде со степенью бакалавра по английскому языку, Уилсон нашел работу в отделе прессы в Национальной радиокомпании, где продвигали актеров и актрис, игравших в мыльных операх. Он перевез свою жену Мэри Лу и их малыша в самую лучшую квартиру, какую только мог тогда себе позволить – на пятом этаже без лифта в малопривлекательном, но престижном доме в Гринвич Виллидж.

Как только подвернулся случай, Уилсон бросил работу в радиокомпании и мыльные оперы и поступил на работу в студию «Парамаунт», где он делал то же самое, но для звезд кино за значительно большую зарплату и на более высоком уровне. Пока Уилсон убеждал себя, что он уже на пути к успеху, Мэри Лу постоянно задавалась вопросом, почему же она все время одна.

После двух лет, проведенных в «Парамаунте», и рождения второго ребенка Уилсон открыл собственную рекламную фирму. Он вел борьбу за существование вместе с теми актерами и актрисами, которые доверились ему. Он надеялся – как и любой рекламный агент – на счастливый случай. На успешный спектакль с гастролями по всей стране, на дорогостоящий киношедевр, который сделает его имя известным, на кинозвезду, которая станет звездой первой величины. А Мэри Лу в это время мечтала о спокойном приличном доме, о лужайке и деревьях, о том дне, когда ей не придется больше толкать вниз и вверх две коляски с детьми по два раза в день!

Счастливый случай пришел к Уилсону совсем не оттуда, откуда он его ожидал. Он явился в образе жены-итальянки одного американского театрального продюсера, который был одним из немногих по-настоящему выгодных клиентов Уилсона. Клайв Лайонхарт был хитрый пройдоха небольшого роста, выступавший раньше на сцене варьете.

Семья Адрианы Лайонхарт владела виноградниками в Тоскане, где ее предки из поколения в поколение делали приятное сухое вино сорта Фраскети под названием «Амиата». Адриану интересовало, нельзя ли в Америке продавать это легкое, недорогое «семейное» вино. Она хотела сама зарабатывать деньги, хотела освободиться от финансовой зависимости от Клайва.

– Сделай так, чтобы деньги пришли к тебе сами, – сказал ей как-то Клайв, раскрывая при этом один из секретов своего успеха.

– Как? – спросила послушно Адриана, как прилежная ученица. Хотя для ученицы она была несколько крупновата – ее рост был сто восемьдесят сантиметров. В Клайве было всего сто шестьдесят сантиметров – в ковбойских сапогах с пятисантиметровыми каблуками.

– Все дело в рекламе, – ответил Клайв и предложил ей своего агента, Уилсона Хобэка.

– В правильной рекламе, – поправил Уилсон и принялся за работу.

Он отправился к Ромео Салта с литром «Амиаты» – и с предложением. Если Ромео понравится вино, в Манхэттене Уилсон продаст «Амиату» только ему, Ромео, а взамен Салта включает «Амиату» в свои карты вин, предлагаемых клиентам.

Уилсон сел на телефон, предлагая лучшим итальянским ресторанам в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Майами и Далласе вино на тех же условиях. В то же время он разослал в газеты информацию о том, что звезда А. в Чикаго, выступающая в хите В., наслаждается «Амиатой» в ресторане С. Таким образом, он выполнил своего рода «трюк со шляпой», как называли его пресс-агенты, – дал четыре рекламы в одном сообщении.

Люди стали интересоваться вином «Амиата», о котором столько читали. В магазинах стали спрашивать это вино. Владельцы магазинов запросили своих поставщиков, где достать его. Но «Амиаты» нигде не было.

Вскоре Адриану осаждали три поставщика вин, решившие заняться импортом «Амиаты» – вина, о котором еще восемь месяцев назад никто и не слышал в Америке.

Стратегия Уилсона оказалась блестящей. И Мэри Лу получила то, что хотела: дом с лужайкой, окруженный деревьями, в пригороде Лонг Айленда. Она не учла одного – теперь она еще больше времени проводила одна, без мужа, с двумя маленькими детьми.

– Ты был прав, – сказала Адриана Клайву, когда торговля «Амиатой» расцвела, имея в виду его высказывание: «Вино – это дело не хуже шоу-бизнеса».

– Дорогая, – ответил Клайв, закуривая «Данхилл» и просматривая ставки этой недели в «Вэрайэти», – все на свете – это шоу-бизнес.

Клайв был в восторге от финансовых успехов жены. Он со своей неуемной энергией уже подумывал, как уговорить ее субсидировать мюзикл, который он решил ставить. В рок-опере «Психодинамит» было много шума, много непристойностей, много обнаженных тел. Это были те самые шестидесятые годы. Да-да, те самые!

Успех Адрианы и ее «Амиаты» не прошел мимо внимания Итальянской торговой палаты. Оттуда пришли люди узнать, как лучшим образом можно прорекламировать вина Сицилии и Корсики.

– Устроить фестиваль итальянских вин и пригласить прессу, – ответил им Уилсон.

В то время, как мир Уилсона расширялся, мир Мэри Лу сужался до круга соседей, развозящих детей после школы, до книг типа «Три мушкетера», бейсбола «малой лиги»; до причесок, кулинарных рецептов, тостеров; до круга «аптека-закусочная-химчистка-супермаркет», до страхов по поводу свинки, кори, ветрянки и других многочисленных детских болезней.

Когда Уилсон приходил домой, возбужденный разговорами с известными людьми, которые становились его клиентами, Мэри Лу, оторвавшись на минуту от больного ребенка или стиральной машины, не проявляла к делам мужа никакого интереса:

– Почему ты не можешь забыть о работе хотя бы дома?

А когда Мэри Лу, целый день прождавшая водопроводчика, который так и не появился, начинала жаловаться, Уилсон отвечал раздраженно:

– Подумаешь, проблема. Починит кран завтра.

Разговоры Мэри Лу с Уилсоном проходили по нескольким вариантам. «Газонокосилка сломалась. Что на обед приготовить – цыпленка или баранину? Ты посмотришь машину?» Или другая схема: «Ферчайлды пригласили нас на субботний обед. Ты хочешь пойти?» Или домашние проблемы: «Школьный доктор сказал, что Бадди нужны очки». Пожалуй, ни Уилсон, ни Мэри Лу не осознавали того, что уже давно они не говорили друг с другом ни о чем важном. Так же жили и другие молодые пары в пригороде, по крайней мере те, кого они знали. Они боролись за жизнь в разных сферах: мужья за успех, женщины с одиночеством.

К решению о разводе они пришли одновременно. Мэри Лу хотела вернуться в Мэриленд, где люди жили простой, хорошо знакомой ей жизнью. Уилсон хотел остаться в Нью-Йорке, где он мог продолжать поглотившую его гонку за успехом.

Успех итальянских виноторговцев вызвал зависть у французов. Пожалуй, зависть – это сильно сказано. Французы, это общеизвестно, тоже производят прекрасные вина– не какое-то там пойло!

Было бы ошибкой считать, что французские вина – это только аристократическое бургундское, элегантное «Сатерне», мягкое «Бордо», изысканное шампанское. А приятные, простые вина Прованса? Или виноградные вина из долин Роны и Луары? Или кагоры? Итак, вперед! Все это были вина, которые сами французы пили практически каждый день. Французские поставщики вин явились, естественно, к человеку, который сделал так много для рекламы итальянских вин.

Реклама вин самым тесным образом была связана с рекламой продуктов питания. Четыре года Уилсон почти полностью посвятил рекламе и распространению вин и продовольственных товаров. Единственное исключение, которое он сделал, касалось старого лиса Клайва, чья рок-опера «Психодинамит» побила все рекорды на Бродвее, пластинки с записью рок-оперы стали легендой, гастрольные поездки группы пролегали через всю страну. В Лондоне премьеру «Психодинамита» посетила сама королева, а права на постановку одноименного фильма были проданы более, чем за миллион долларов.

Правда, точную цифру никто так и не узнал, потому что пресс-агент Клайва предпочитал не распространяться на эту тему. А журналисты, разобидевшись, дали волю своей фантазии.

Вино вошло в моду в Америке в шестидесятые годы. И сразу заметно потеснило столь популярные скотч и сухой мартини.

В Бостоне в шестьдесят втором году некая Джулия Чайлд, вернувшись из Франции, прочитала серию лекций в местном образовательном центре. Французы в качестве шеф-поваров стали изюминкой сезона, а миссис Чайлд сделалась знаменитостью. Кулинарные книги стали бестселлерами. Их авторы – сама Джулия Чайлд со своими коллегами по «Школе трех гурманов» Крэгом Клейборном, который вел кулинарную колонку в «Нью-Йорк Таймс» и Джеймсом Бэрдом, патриархом американской кулинарии, – стали звездами. В отличие от звезд в иных сферах – в кино, на телевидении, в театре, чей век был таким коротким, звезды кулинарии, как оказалось, имели длительную власть над людьми.

Вино вошло в моду. Рок-опера Клайва имела суперуспех. И Уилсон был тоже в моде.

Но через несколько лет широкой известности Уилсон понял, что ему мало одной лишь популярности. Почти год он жил с сексуально ненасытной женщиной-психотерапевтом. Она была самой честолюбивой женщиной из всех, кого Уилсон знал до сих пор. Ее книга «Эротические права женщин» была стремительно распродана тиражом в два миллиона, и автор книги стала непременной темой для сплетен в их кругу. Когда же приятельница Уилсона сказала, что уходит от него к порно-звезде андерграунда, он облегченно вздохнул.

Но чувствовал он себя одиноко. Он скучал по Мэри Лу и детям. Он хотел, чтобы они разделили его успех. Он хотел, чтобы они были с ним.

Из своего супружеского опыта Уилсон знал, что жена не может заменить других женщин. К середине шестидесятых он понял, что мужчина может надеяться встретить женщину, которая станет больше, чем женой. Уилсон научился разбираться в женщинах.

И сами женщины начали осознавать себя как индивидуальность. Но определения разных женских стереотипов были пока такими неопределенными, что наблюдатель должен был быть очень внимательным, чтобы уловить различия. Две книги ярко высветили новый образ женщины.

«Загадка женщины» – книга, опубликованная в 1963 году, открыла публике то, что женщины знали и раньше, но тщательно скрывали. Спокойные и домашние женщины стали говорить громко о том, что молчание и домашняя жизнь заставляла их чувствовать злость, собственную незначительность, покинутость, пренебрежение мужей и, в конечном счете, крушение надежд.

Книга «Секс и свободная женщина» открыла очевидную истину, что есть жизнь кроме мужа, детей и дома в пригороде. Свобода, счастливая, радостная свобода – вот альтернатива. Блестящая альтернатива для незамужней женщины, прекрасная перспектива, которая предполагает финансовую независимость, захватывающую работу и полную приключений сексуальную жизнь. Замужество стало восприниматься как нечто пресное и скучное.

Кино тоже следовало за модой. В 1964 году «Оскар» был вручен Джули Эндрюс, которая сыграла Мэри Поппинс – гувернантку, сказочную добрую маму, преданную детям. А в 1965 году, всего лишь год спустя, та же премия досталась Джули Кристи, которая сыграла популярную модель из журнала «Дорогая» – женщину, чья блестящая, сексуально наполненная, эмоционально сложная жизнь не имела ничего общего с семьей, мужем, проблемой детей – со всем этим душным домашним мирком. А в Сан-Франциско на Национальном съезде республиканцев на пост президента была впервые выдвинута женщина, Маргарет Чейз Смит, сенатор из штата Мэн. Возможно, это выдвижение было чисто символическим, но ведь и символы имеют значение.

Внешний вид, так же как и внутренний образ – словом, имидж женщины – изменился тоже. Юбки стали короче; колготки – удобное изобретение – заменили жесткие пояса и неудобные подвязки с чулками; прямые свободно ниспадающие волосы избавили женщин от многочасовых страданий у парикмахера – все эти накручивания, начесы, лаки, сушилки и укладки. Кукольные личики типа Джун Эллисон, Дорис Дэй, Джанет Ли – в общем, «девушки с вашей улицы», стали казаться пресными, пустыми. Барбара Стрейзанд с носом, который любой режиссер укоротил бы лет пять назад, и с глазами, как у Нефертити, изменила представление о красоте женщины и создала новые стандарты.

Эти новые образы и новые возможности женщин не изменили традиции, но были как бы приправами, меняющими вкус блюд. Журналистка и социолог Мэрайа Мэннис писала в то время: «Никто не возражает против женщины-писательницы, пока ей удается быть одновременно хорошей женой, матерью, красивой, выдержанной, хорошо одетой, ухоженной и добродетельной».

Уилсон нуждался в такой женщине. Он нуждался в женщине свободной и независимой, но не угрожающей ему. Элен хотела только одного – сделать его счастливым.

– Единственное, что нарушает твое совершенство – это твой адрес, – пошутил Уилсон однажды утром. Он надевал белье, рубашку, галстук, носки, костюм, в котором он был накануне, и, наконец, туфли. Ему нужно было нестись в Нью-Йорк, принять душ, переодеться и поехать к себе в контору. – Выскальзываю из дома как воришка.

– Это из-за детей, – прервала его Элен. Она еще не успела встать с постели, а уже ей недоставало Уилсона. Она была уверена, что Уилсон шутит, но она не могла не воспринимать его слова серьезно. Она всегда воспринимала мужчин серьезно – их чувства, желания, малейшие изменения в настроении. Ее так воспитали. То, что хотелось ей и ее матери, было неважно в сравнении с тем, что хотел ее отец Фрэнк Кендал. – Я бы не знала, что сказать детям.

– Я думаю, что ты не можешь прямо сказать им, что их мать имеет право на личную жизнь, – сказал Уилсон, – даже, если учесть, что они считают себя совершенно освобожденными.

Денни в двенадцать лет, а Бренда в пятнадцать знали о сексе намного больше – по крайней мере, они так думали, – чем Элен знала в двадцать.

Уилсон подошел к ней, сел на край кровати и взял ее за руку.

– Но что ты скажешь им, если мы решим пожениться?

– О, – выдохнула Элен, – о, Уилсон!

Для Элен слова Уилсона прозвучали вполне определенно – как предложение, для Уилсона это был один из возможных вариантов.

14

Осенью 1964 года, через пять с половиной лет после смерти Фила, Элен представляла из себя одновременно и подростка, которым она была в колледже, когда она чувствовала, что ее способности неограниченны, и женщину, которая все еще хотела, чтобы ее воспитали иначе – в желании любить и быть любимой мужчиной, посвятить себя его счастью и счастью их детей.

Так они и существовали одновременно – эти две Элен: одна – завоевательница, и вторая, – желавшая, чтобы ее завоевали. В это время и появился Уилсон. Две Элен жили в сложном равновесии, но когда Уилсон стал для нее необходим, она почувствовала, что это хрупкое равновесие нарушается.

В тот год, когда Бренда должна была уехать в колледж, а Денни учился в старших классах, Элен и Уилсон заговорили о том, чтобы пожениться, как бы привыкая к этой мысли. Уилсон хотел сделать это немедленно.

– Давай съездим в мэрию, – говорил он упрямо. – Тебе лучше ухватить меня, пока я не испарился.

– Мэрия звучит так неромантично! – посетовала Элен, не слишком вдумываясь в слова Уилсона, не сознавая, что он говорит вполне серьезно, даже серьезнее, чем он сам думал. Элен хотела подождать. Осень с предстоящим Днем Благодарения и следующим за ним Рождеством, была для Элен самым напряженным временем года из-за большого количества заказов на обслуживание, а она хотела насладиться своей свадьбой, отдохнуть от бесконечного напряжения.

– Я хочу, чтобы у нас была настоящая свадьба, – говорила она Уилсону, выдавая свою заветную мечту. Она вспомнила, как ее брак с Филом был отмечен в небольшой родительской квартире и как она всегда сожалела об этой скромной церемонии. – С музыкой, с красивым платьем, и обязательно гости и обед – и кто-то другой будет обслуживать, – в общем, ведь это праздник. – Ее прекрасные миндалевидные глаза мечтательно светились при мысли о том, какой прелестной невестой она будет на своей свадьбе. Романтическая и вечная любовь. Уилсон – жених, сильный защитник, обожающий ее.

– Я понимаю, – сказал Уилсон и поцеловал ее. Он понял, что женщины совершенно по-другому думают о таких вещах, как свадьба. У него и Мэри Лу была роскошная свадьба, самое настоящее дорогостоящее представление, за которое платила ее семья. У Мэри Лу был альбом из белого шелка со свадебными фотографиями и в начале их семейной жизни она без конца их рассматривала. Когда они развелись, он обнаружил этот альбом в гараже, вместе со старой детской одеждой.

– Если ты этого хочешь. Я лично мог бы обойтись мировым судьей и щепоткой риса.

– Вы, мужчины, – воскликнула Элен, – вы так неромантичны!

– Оказывается, я более старомоден, чем думал раньше, – сказал Уилсон через шесть недель после того, как он впервые остался на завтрак. Шесть недель, в течение которых Бренда и Денни привыкли – невероятно быстро – к его ежедневному присутствию за завтраком и обедом в конце недели. – Я уже почти живу здесь, – сказал Уилсон. – Но ты оплачиваешь все счета. Я начинаю чувствовать себя на содержании, мне это не нравится.

Элен согласилась, чтобы Уилсон платил по основным счетам. И это совершенно неожиданно сняло некоторое напряжение в их отношениях.

– Но что я буду делать с теми деньгами, которые зарабатываю сама? – спросила она.

– Трать их на себя, – сказал Уилсон, чувствуя себя уверенно в роли защитника и советчика. – По-моему, тебе необходимо купить новую машину.

Прошла зима и наступила весна. Элен ощущала себя замужней женщиной во всем, кроме имени. Бренде исполнилось шестнадцать, трудный возраст, кажется, миновал, и она была для Элен самой работящей и умной помощницей в доме.

– Мы станем партнерами, – сказала Бренда. Она принадлежала к поколению Бетти Фридан и Глории Стайнем и знала, что ей придется работать. И ей это вполне подходило! – «Элен и дочь!» А если Денни будет вести себя хорошо, мы и его примем в компанию!

– Не будь такой оголтелой феминисткой! – засмеялась Элен. – Ты же сама терпеть не можешь мужской шовинизм.

Бренда с некоторым недоверием относилась к Уилсону.

– И все же, он очень привлекателен, – говорила она, – почти такой, как папа. Я бы хотела, чтобы он женился на тебе…

Так как в доме не было отца, то взгляды Бренды на отношения между мужчиной и женщиной сформировались журналом «Космополитен», его советами одинокой женщине, новым поколением кинозвезд, которые открыто жили со своими «мужчинами-друзьями», не имея никаких препятствий против брака, а также телесериалом, снятым по нашумевшему роману «Пейтон Плейс», в котором были выставлены наружу все тайны подростков и незаконный секс. Ее умудренность – или то, что казалось умудренностью – поражала Элен.

– Он женится, – уверяла дочь Элен. – Нам просто нужно найти подходящее время для обоих.

– Я поверю в это, когда увижу кольцо, – был ответ этого молодого циника. Но Элен заметила, что несколько фотографий Фила, стоявших на столе у Бренды исчезли – она сложила их и убрала. Уилсон был теперь в доме мужчиной, и его присутствие заполняло ту пустоту, от которой Бренда страдала после смерти отца.

Денни процветал. Мальчики в школе, где учился Денни, поголовно увлекались спортом. Спорт означал все – карьеру, популярность, успех, и Денни – третий подающий в бейсбольной команде старался изо всех сил стать первым, но безрезультатно. Он чувствовал себя ужасно подавленным, пока Уилсон, у которого отец был учителем физкультуры, не вытащил Денни во двор и не стал его личным тренером.

– Если не можешь побить их скоростью, – учил он Денни, – то бей интеллектом. – Он учил Денни тому, как и когда использовать резкое уменьшение скорости, скольжение, падение, передачу, подмену. Денни был третьим в подаче, когда пытался стать нападающим. Он был первым среди равных, когда стал им, а потом тренер поставил его на подмену в важной игре.

– Твои шансы растут, – сказала Элен, когда Денни принес домой дневник с оценками выше 80, в отличие от его обычных 70.

Денни улыбнулся своей хитрой улыбкой, так похожей на улыбку Фила, и подмигнул:

– Уилсон сказал мне, бей их интеллектом.

Бренда и Денни полностью перешли на сторону Уилсона. Дети все время спрашивали Элен, когда же они поженятся. Юные консерваторы, они хотели, чтобы все было по закону.

Присутствие в доме мужчины означало привычный образ жизни, сны, защищенные, как в детстве, плавание в теплом, родном море. Элен была рада этому. Как много она, должно быть, потеряла, не сознавая счастья присутствия мужчины в ее жизни.

Но сейчас, когда в корзине для стирки лежало белье Уилсона, когда он приходил к ужину почти каждый вечер, когда он говорил с Брендой о мальчиках и ее увлечениях, или когда он тренировал Денни во дворе перед началом футбольного сезона, а Элен готовила особенные завтраки для него в воскресенье – неважно, во сколько она легла спать накануне, – она вспомнила, что такое чувствовать себя женщиной.

И она любила секс с Уилсоном – нежный, домашний секс, такой, какой был у нее с Филом. Неудовлетворенная страсть, которая привела ее после смерти Фила в заднюю комнатку Жака Буша, ошеломляла ее; эротические фантазии, которые возбудил в ней Лью, пугали глубиной ее собственных сексуальных порывов.

Любить и быть любимой было прекрасно. Любовь казалась ей маленьким домашним котенком, которого можно гладить и ласкать. Теперь, после многих лет несправедливых ударов, которые жизнь наносила ей, она вернулась наконец домой. Мужчина был в ее доме, в ее жизни, и Элен вновь была женщиной – и вспоминала последний свой спор с Филом с нежностью, смешанной с горечью.

И, как настоящая женщина, Элен вздохнула с облегчением.

– Я так счастлива, – шептала она Уилсону, прижимаясь к нему в постели. В тот вечер она, наконец, получила новый фургон для доставки готовых блюд на приемы. Ей бы самой не пришло в голову купить такой фургон без Уилсона. – Машина великолепна. Спасибо тебе.

– Ты заслужила его, – Уилсон сказал это так, как будто он сам заплатил за фургон. – В следующий раз, когда у тебя будут деньги, купи себе пару сапог от Курреже.

На следующий день, впервые с тех пор, как она начала работать, Элен отказалась от заказа на обед для двадцати пяти человек. Зачем ей готовить для двадцати пяти незнакомцев, когда она может остаться дома и готовить для одного, любимого человека?!

Осень была самым напряженным временем и для Уилсона. Он хотел брать Элен с собой повсюду: на обед в ратуше «Джеймс Бэрд Виллидж», на дегустацию вин в «Четырех временах года», на выставку сыров в «Уолдорфе». Элен не могла выезжать с Уилсоном четыре раза в неделю и принимать все заказы в «А ля Карт».

Ей пришлось выбирать. Выбор оказался простым: с согласия Уилсона она сократила заказы и выбрала Уилсона.

Но чем больше Элен уступала Уилсону, тем меньше он уделял ей внимания. Элен не могла понять почему, и когда он, наконец, объяснил, она почувствовала облегчение.

– Аренда на мою контору кончается, – сказал он Элен, с удовольствием разговаривая с ней так, как никогда не мог говорить с Мэри Лу, которая ничего не понимала в бизнесе. – Если я останусь там, где сейчас, рента возрастет на 18 процентов, и у меня не будет и сантиметра лишнего – а мне нужна дополнительная площадь. Но если я перееду, это обойдется еще дороже.

Он не сказал ей, что получил письмо от Мэри Лу – она просила увеличить содержание для детей, все цены поднялись – учеба, счета от врача, одежда, книги, уроки музыки. Уилсон послал чек на большую сумму.

Он чувствовал недостаток денег, его беспокоило, что он не может жить на том уровне, которого требовал его образ – кормильца и защитника. Надо было добывать больше денег – намного больше, чем он тратил.

Но Уилсон не мог признаться в этом. Разделяя с Элен финансовые трудности, он не хотел их признавать.

– Деньги не проблема, – сказал он раздраженно, когда Элен как-то раз спросила его. – Проблема в расширении дела. Мне нужно большое помещение, больше служащих и больше клиентов.

– А ты не можешь взять в долг? – осторожно спросила Элен, вспоминая свои разговоры с Лу. Она поняла, что деньги все-таки оказались проблемой.

– Конечно, я могу занять! – Уилсон воскликнул с возмущением, как будто ее вопрос был совершенно идиотским.

– Я только хочу, чтобы ты знал, что я с тобой, Уилсон. Я на твоей стороне, – нерешительно отступилась она.

Всю осень Уилсон был озабочен, резок, несдержан. Всю осень он не хотел говорить о финансовых проблемах.

– Может быть, я выплачу по закладной? – предложила Элен в ноябре, когда дела немного пошли вверх.

– Нет! – оборвал ее Уилсон. – Это совершенно невозможно! Ты знаешь, что я думаю о женщинах, которые платят за мужчин? – Своей резкостью он прекратил обсуждение этой проблемы.

В 1965 году «А Ля Карт» успешно работала во время праздников, и когда Элен подарила Уилсону чек на выплату трехмесячной закладной, он не отказался.

– Спасибо, – пробормотал он, глядя в сторону. Он сделал вид, что ничего не произошло. Он никогда не вспомнил об этом, ни разу. Его гордость просто не позволяла ему быть на равных в финансовом отношении с женщиной.

Но Элен жалела его, любила его даже больше за проявление слабости.

К началу нового года Уилсон, наконец, принял решение: взял в аренду большое помещение на Пятой Авеню – очень дорогое, с престижным адресом. Снова и снова Уилсон спрашивал себя, не отхватил ли он кусок больше, чем мог проглотить. Не стал ли он слишком честолюбивым для парня из Мэриленда? Стоила ли престижная Пятая Авеню бессонных ночей? Правильно ли он поступил? Справится ли он со всем? Сможет ли он выплачивать детям возросшие алименты?

– Ты еще любишь меня? – спросила Элен, презирая себя за слабость. Она понимала, что Уилсон в финансовых тисках, но он не хотел ее помощи. Ей же необходима была уверенность в нем.

– Ты же знаешь, что да, – ответил он, возмущенный давлением, которое Элен оказывала на него. Сейчас он меньше всего ожидал этого. – Нам нужно только пойти в мэрию и покончить с этим.

Его слова вряд ли звучали романтично, но Элен знала, что он прав. Она была дурой. Она все думала, что ей девятнадцать лет, а ей уже тридцать шесть.

Это была ее ошибка, что она и Уилсон до сих пор не поженились. Ее ошибка, что она была безнадежно романтична. Нью-Рошель был маленьким городом, люди начали говорить о них. Денни подрался в школе с ребятами из-за грубых замечаний в адрес матери. Элен обвиняла себя в том, что явилась причиной выговора, который сын получил за драку.

Но Уилсон уверял, что любит ее, он заботился о ней и ее детях. Элен убеждала себя, что если она будет терпелива, все будет хорошо. Было очень важно не перевернуть лодку.

15

Январь и февраль прошли как обычно. Клиенты Элен – маклерская фирма отметила принятие трех партнеров вечером с шампанским, модный магазин показал весеннюю коллекцию, сопроводив показ а ля фуршетом с круассанами и печеньем, рекламное агентство закрепило свои успехи ленчем, частный танцевальный вечер в честь дня св. Валентина включал в свою программу и ужин – помогли рассчитаться по счетам за зимние месяцы.

Расходы Уилсона оказались выше, чем он ожидал. Переезд влетел в копеечку. Обновление обстановки в конторе на 20 процентов превышало смету. Как назло, один из лучших клиентов Уилсона, поставщик английского чая и печенья, вышел из дела, сократив доходы Уилсона.

Элен рассчитала прислугу, приходящую убираться раз в неделю, и занялась стиркой и уборкой сама. У нее нашлось время сшить себе льняные шторы с красивой каймой внизу, о которых она мечтала давно. Затем она занялась выращиванием летней герани из отростков и петунии из рассады. Потом принялась за травы, которые она собиралась использовать в приготовлении еды – петрушку, базилик, тмин, эстрагон, майоран.

– Мне нравится домашняя работа, – сказала она Уилсону. – Мне нравится шить шторы, работать в саду. Кроме того, экономия денег, – добавила она гордо.

Элен не боялась бедности. Она привыкла к ней.

Уилсон ненавидел бедность. Он слишком много сил отдал борьбе с ней. Он ненавидел нищету, отсутствие контроля над ситуацией, поражение, зависимость от Элен и деньги, которые Элен зарабатывала. Он пытался скрыть свои чувства, но он не смог скрыть их влияние на секс.

Он перестал спать с Элен.

Элен, разделявшая с ним борьбу за выживание, чувствовала себя ближе к Уилсону, ее преданность увеличилась. А Уилсон даже не мог признаться в денежных проблемах. Он испытывал стыд и унижение и как любовник, и как мужчина.

В это время Элен несколько раз оговорилась и назвала Уилсона Филом. Непонятно почему. За два года жизни с Уилсоном она ни разу не ошибалась. Она теперь очень старалась не повторить оговорку.

В марте – по иронии это был тот месяц, когда умер Фил – Уилсон пришел домой с бутылкой шампанского «Дон Периньон». В его поведении было нечто озорное, весеннее, взгляд был плутовской, насмешливый, даже волосы казались наэлектризованными жизненной энергией.

– Наконец-то я добился этого! Три новых клиента за один день! – воскликнул он, схватил Элен в объятия и прокрутился с ней в диком танце по комнате.

Один из клиентов был иракский поставщик икры, второй – представитель национальной компании мороженых продуктов, а третий был известнейший специалист в ресторанном бизнесе. Он-то и подписал контракт на издание кулинарной книги и хотел, чтобы Элен стала известна публике.

– Не один! Не два! А целых три! – все повторял он, открывая бутылку.

– Это чудесно! Изумительно! – радовалась Элен. Она чувствовала себя даже более счастливой, чем если бы сама достигла подобного успеха. Она поцеловала Уилсона и взяла два бокала с шампанским с буфета. – Я так рада за тебя! – Переезд оказался гениальной находкой! Ничего, что я сам себя хвалю? Адрес на Пятой Авеню – вот что подкупило моих клиентов. Они говорят, что Пятая Авеню означает все самое лучшее, а они хотят только лучшее.

– Это потрясающе! – воскликнула Элен. – Ты великолепен.

– Для тебя это шанс! – перебил ее Уилсон. Они собираются устроить огромную пирушку в «Плазе» для рекламы икры. Они собираются вытеснить русских с рынка и приглашают кулинаров принять участие. Я вписал твое имя. Такие перспективы, черт возьми! «Плаза!» Расходы не ограничены.

В ту ночь они любили друг друга как прежде, нет, даже с большей страстью. Уилсон сказал Элен:

– Мне больше не потребуется твоя помощь с деньгами. Знаешь что, купи себе самое лучшее платье у «Бергдорфа» и надень его, когда пойдем поужинать в «Четыре времени года».

К осени жизнь стала немного спокойнее. Уилсон работал упорнее, чем когда-либо, и, казалось, наслаждался этим. Элен работала меньше, чем когда-либо, но ей это нравилось.

Она принимала теперь только те заказы, которые не мешали бы ей заботиться об Уилсоне, Бренде и Денни. Она отказалась от заказов на конец недели, так как была занята своей семьей. Дела Уилсона шли все успешнее, все его время было расписано – обеды, ужины, коктейли, вечера Общества милосердия, дегустации – и Элен повсюду была рядом с ним. Поэтому она отказалась и от обслуживания вечерних мероприятий.

Она продолжала работать только для заказчиков послеобеденного бриджа, деловых завтраков, ленчей, коктейлей и чая для дам. Когда Уилсон сказал ей, что его клиенты хотят повторить прошлогодний вечер в «Плазе», и что она должна принять участие в конкурсе, Элен подсчитала все расходы и доходы и поняла, что ей это невыгодно, и отказалась. Но Уилсону она ничего объяснять не стала.

Каролина не одобрила ее поведения.

– Ты могла бы здорово на этом заработать, – сказала она Элен. – Почему ты отказываешься? Еще немного усилий, и «А Ля Карт» достигнет такого уровня! Будет что передать Бренде и Денни.

– Деньги мне не нужны, – объяснила Элен, подумав о том, как ее свекровь похожа в этом на Фила. – У меня достаточно денег, чтобы дать образование Бренде и Денни. Я даже могу позволить себе дорогую итальянскую сумку или хорошего парикмахера. Что нам еще нужно?

Но больше всего Элен радовалась тому, что может забыть все, связанное с ее работой. Ей не приходилось больше напоминать клиентке, которая не хотела платить, так как еда якобы не понравилась ее гостям, что все продукты могут быть второго и даже третьего сорта – в зависимости от цены. Не надо ругаться с поставщиками, которые пытались всучить ей залежалый товар. Не надо часами дожидаться водопроводчика, чтобы прочистить раковину. Она с ужасом вспоминала дни, когда ее помощница свалилась с гриппом, или когда пришлось заново выпекать триста блинчиков для бар-мицва – кто-то насыпал в масло соли вместо сахара. Она терпеть не могла собирать плату с должников, увольнять наглых официантов. Элен все надеялась, что кто-нибудь сможет оценить ее очарование, которое было скрыто под маской деловой женщины.

Ей было так же хорошо, как при жизни Фила – она вернулась туда, где ей было уютно. Она чувствовала свою женственность. Был кто-то, кто заботился о ней. И это был мужчина.

Она даже подумывала закрыть «А Ля Карт». Она хотела строить новую жизнь с Уилсоном. Ее захватила мысль об их ребенке – его ребенке, хотя она из осторожности не говорила с ним об этом. Спокойствие, счастье, уют – все это было у нее. По ночам она спала крепко, без снов, как будто под действием снотворного.

Единственный инцидент, который омрачил это счастливое время, случился, когда Уилсон узнал, что она не сделала заявку на вечер в «Плазе».

– Это же великолепная возможность для тебя! – сказал он сердито. – Ты просто не должна была отказаться.

– Но я проиграла в прошлом году, – пыталась Элен оправдаться. – Требования в этом году выше, чем в прошлом. У меня не было никаких шансов, зачем же стараться? – Она не добавила, что конкурс означал огромную трату сил, и ей совершенно не хотелось надрываться там, где не было необходимости.

– Откуда ты знаешь, что у тебя не было шансов? Твои цены не могли быть выше других. Насколько я тебя знаю, они были бы ниже. Ты думаешь, я получаю клиента сразу, как только вижу его? Или ты думаешь, что клиенты подхватывают любую мою идею? Если ты хочешь вести дело, ты должна пробовать и пробовать снова!

Уилсон здорово разозлился и целую неделю он подчеркнуто был холоден с ней и отвергал все попытки Элен помириться.

Она не могла понять Уилсона. С одной стороны, он не разрешал ей оплачивать счета, за исключением детских. Когда она зарабатывала какие-то неожиданные деньги, он предлагал ей купить себе новое платье. Она повторяла все время, что ей не нужно еще одно платье, ей нужен он. Если же надо было выбирать между заказом на обслуживание коктейля и деловой встречей Уилсона, на которую им следовало отправиться вместе, он, естественно, считал, что Элен должна отказаться от заказа и пойти с ним.

С другой стороны, были моменты, когда он хотел, чтобы она так же серьезно вела свое дело, как он – свое. Ему нравилось говорить своим друзьям и клиентам о ее успехах. Она должна быть его украшением по его же определению: финансово независимая женщина, с блестящей карьерой, которая посвятила себя ему и его ставила выше себя.

16

Впервые Элен и Уилсон поругались – причем, безобразно, с оскорблениями, не стесняясь в выражениях – в День Благодарения, вечером. Самое смешное, что сам день прошел великолепно.

День Благодарения в шестьдесят седьмом году был первым «настоящим» праздником, который был у Элен и детей после смерти Фила. Впервые это был семейный праздник, и Элен не страдала от депрессии и не гнула спину на кухне из-за огромного количества заказов.

– Кто же больше тебя заслужил этот праздник? – сказал Уилсон. – Мои дети тоже приедут. Пора тебе познакомиться с ними.

– Я приглашу их, – сказала Элен, уже нервничая, думая о том, как понравиться его детям. – А твои родители – давай пригласим их тоже. – Элен знала, что Уилсон старался избегать их. – Мы будем одной настоящей семьей.

– Пожалуй, это идея, – согласился Уилсон к удивлению Элен. Она очень рисковала, предлагая пригласить родителей Уилсона. Но ей хотелось, чтобы все были счастливы. – Дети давно не видели своих бабушку и дедушку, а я не видел их вместе целую вечность.

Теперь, когда у Уилсона дела шли хорошо, он был тем человеком, которого Элен знала раньше: уверенным в себе, без комплексов. Ему хотелось показать своей семье, каких успехов он достиг.

Итак, Элен пригласила его родителей. Они привезли из Мэриленда детей – им было уже 16 и 18 лет. Приехали и Дурбаны – Томми, старея, выглядел гораздо старше своих лет, а Каролина словно становилась моложе. У Бренды гостила ее подружка, Тони Риз, которая просто влюбила в себя Денни.

– Я женюсь на тебе, – сказал он ей.

– Ты мне тоже очень нравишься, – сказала Тони, – но я намного старше тебя.

– Всего на четыре года, – ответил Денни. – Четыре года не так много.

Для Тони разница в четыре года казалась столетием. Ей было 18, а ему только 14. Она улыбнулась ему ласково.

– Я не хочу, чтобы меня считали совратительницей младенцев.

– Не волнуйся, – Денни был совершенно серьезен. – Никто ничего не скажет.

Тони подумала, что это будет потрясающая хохма. Ей, будущему бакалавру медицины, хотелось попробовать все удовольствия в жизни.

Элен готовила обед три дня, как обычно. Но в этот раз не из-за денег, а ради любви. Она поставила на большой стол всю лучшую посуду, украсила его вазами с белыми маргаритками и желтыми хризантемами, сверкающие медные ведра стояли на кирпичном полу, наполненные ветками ярко-красных и желтых осенних листьев.

На сервировочный стол она поставила индейку и различные приправы, соусы, брокколи в чесночной подливке, тертые желуди с медом, картофельное пюре, пюре из каштанов, соленые орешки, пироги – с мясом и тыквой, а с краю – пиалы со сладким взбитым кремом.

– Выглядит, как картинка в журнале, – сказал Денни, выразив мнение всех – даже весьма придирчивой матери Уилсона.

Пока Денни произносил молитву, Элен про себя благодарила бога за Уилсона и себя, за любовь, счастье, которые выпали на ее долю дважды в жизни. Она была благодарна за благословение ее семье, за радостные лица ее детей и детей Уилсона, за щедрый стол. День Благодарения стал ее триумфом. Элен чувствовала себя героиней.

Она подала обед в четыре часа; к половине десятого довольные гости разъехались. В одиннадцать часов, когда Элен заканчивала уборку, Уилсон похвалил ее.

– Обед был великолепен. Лучшего я никогда не пробовал.

Элен улыбнулась, тронутая его похвалой.

– Я сделала все сама, никому не доверила.

– Когда же ты нашла время для всего? – спросил Уилсон.

– Я отказалась почти от всех заказов на День Благодарения, – сказала Элен, ставя огромное блюдо для индейки на полку.

– Ты что – серьезно?

– Я оставила только несколько заказов на довольно несложные обеды, – сказала Элен. – От остальных мне пришлось отказаться. Мы ведь договорились, что у нас будет настоящий семейный обед сегодня. Неужели ты думаешь, что я справилась бы со всем, если бы работала, как в прошлом году?

– Я не верю тебе. В прошлом году ты так беспокоилась о заказах. И о том, сколько будет повторных заказов. И о том, чтобы с каждым годом твои кулинарные рецепты становились все лучше! И в этом году ты от всего отказалась? Какого черта? – Он не мог поверить своим ушам.

– Я думала, что наш семейный обед важнее. – Элен была потрясена реакцией Уилсона на ее слова.

– А ты не могла сделать и то и другое?

– Каким образом?

– Твои помощники могли приготовить подливки и пироги и овощи не хуже тебя. Мы могли бы съесть то же, что и клиенты. – Уилсон был раздражен тем, что Элен сделала все сама, и даже подавала к столу. Почему она не могла позвать официантку, та и убрала бы все.

– Но я хотела, чтобы все было на высшем уровне. Мне вовсе не хочется есть то же, что и клиенты. Я хотела все сделать сама. И чтобы это все почувствовали, – сказала Элен.

– Какая, к черту, разница, кто готовит? «А Ля Карт» могла бы сделать бизнес в этом году, а ты все бросила псу под хвост! – Уилсон, который никогда не пил после ужина, налил себе виски, сделал глоток, вылил остальное в раковину, бросил стакан в мойку. – От всего отказалась из-за семейного обеда!

– Семейный обед для меня важнее, чем какое-то дурацкое платье, которое я смогла бы купить на эти деньги, – Элен начинала горячиться. Почему он налетел на нее? Он же знал, что она стояла у плиты несколько дней. И они договорились о настоящем праздничном обеде. Она только выполнила его желание.

– Ты не думаешь, что твоя работа важнее? Ты не думаешь о своем будущем и о детях?

– Нет, – сказала Элен уверенно. – Моя семья для меня дороже, чем работа. Намного важнее! Ты для меня важнее, Уилсон, я же сделала все ради тебя. Для нас!

Уилсон взял второй стакан, налил еще виски, выпил немного, затем сказал медленно:

– Я не знаю, что со мной. Я не уверен, что может случиться…

– Случиться? – Элен стало страшно. – Что может случиться? Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать… – Уилсон допил виски одним глотком. – Я не знаю, что будет с нами…

Они легли в постель совершенно чужими людьми, стараясь не касаться друг друга. Элен чувствовала себя раздавленной и несчастной.

Прошло два дня, прежде чем они помирились – ночью, в постели, а неделю спустя все, казалось, пришло в норму – как будто ничего не случилось.

Элен пыталась убедить себя, что Уилсон слишком перенервничал в тот вечер. Присутствие его придирчивой матери и отца, который явно перебрал спиртного. Беспокойство о том, понравятся ли их дети друг другу. Он наговорил ей всяких гадостей, но вряд ли сделал это сознательно.

Между Днем Благодарения и Рождеством Уилсон провел несколько ночей в Манхэттене, часто только в последнюю минуту сообщая Элен, что не сможет вернуться к ужину. Перед праздником особенно много клиентов, говорил он ей. Элен подавляла смутное подозрение, пыталась верить ему.

Но если Уилсон был занят работой, то Элен не была занята как обычно. Многие ее клиенты делали заказы на Рождество заблаговременно, еще до Дня Благодарения. Так как она отказала всем, то теперь у нее почти не было работы. Она решила устроить Рождество только для себя и Уилсона.

Она часами ходила по магазинам, выбирала подарки: куртку фасона «Неру» для Уилсона, для Денни бейсбольные перчатки команды Микки Мэнгл, альбом Рави Шанкар и макси-пальто для Бренды. Она заказала огромную елку, венок из сосновых веток над входной дверью и венок из восковицы над дверью в кухню. Она купила себе самое дорогое в жизни платье из красного бархата, со складками, с воротником из кружев ручной работы.

Рождество прошло прекрасно: горы подарков, рождественские песнопения по радио, запах сосны в комнате, огонь в камине, жареный гусь с гарниром, полночная служба при свечах – все это казалось сказкой. Рождественский скандал был еще яростнее прежнего.

– Я уже говорил тебе, что эти проклятые семейные праздники для меня ничего не значат. Что ты в них находишь? – кричал Уилсон.

Он вспомнил Рождество в Манхэттене, в Пентхаузе, блестящие гости, запах успеха.

– Ты должна развивать свое дело – «А Ля Карт», а не хвалиться тем, какая ты щедрая. На мои деньги!

– Но ты не даешь мне тратить мои! – возразила Элен, потрясенная резкой переменой, происшедшей в Уилсоне. – Ты прекрасно знаешь, что я сворачиваю дело. Когда ты передумал, было слишком поздно – я не смогла получить много заказов на Рождество. Ты сам говорил, что мечтаешь о семейном празднике. Ты говорил, что мы должны быть вместе. Ты говорил – развивай свое дело, и не позволял мне тратить заработанные деньги ни на что, кроме одежды и парикмахера. Ты хочешь, чтобы я была в городе четыре вечера в неделю – и в то же время готовить здесь обеды для тебя. Ты говоришь – давай поженимся, и все время откладываешь день свадьбы. Я не понимаю – чего ты хочешь, Уилсон? Деловую женщину? Хозяйку? Подружку? Жену? Тебе придется выбирать. Кем ты хочешь меня видеть?

– Всем! – Уилсон представлял себе только два типа женщин: домашние хозяйки были скучны, а деловые женщины пугали его. Но ни он, ни Элен не знали других женщин.

– Но я не могу быть всем, – возразила Элен. – Я не суперженщина.

– Но ты была ею, – сказал Уилсон. – Ты была такой, когда я встретил тебя.

– Все было по-другому тогда. Я была одна. У меня была работа и дети. Больше ничего не было. А теперь у меня есть ты. Я хочу, чтобы ты был счастлив со мной, я делаю все, что ты хочешь, но я не могу разорваться на части. О, Уилсон, я так хочу, чтобы мы были счастливы, чтобы мы любили друг друга.

Уилсон молча стоял у окна. Он не смотрел на нее.

– Элен, не надо так надеяться на меня.

– Что ты говоришь? – Элен охватила паника, даже руки похолодели.

– Я не уверен, что могу связать себя какими-либо обязательствами.

– Но я все делаю для тебя. Я живу для тебя!

– Оставь! – Он оттолкнул ее руку. – Я уже говорил тебе, что ты душишь меня. Я прошел весь этот путь. Жена и дети в пригороде. Проклятье!

– Ты знал, где я живу, когда мы встретились, – Элен пыталась нащупать какую-то твердую почву.

– Мне казалось, что ты – другая! – его взгляд как будто отталкивал ее. – Меня это бесит. Я чувствую себя в ловушке, это отвратительно. Ты связываешь меня по рукам и ногам.

– А ты разбиваешь мое сердце! Ты разрываешь меня на части! Сначала ты хочешь одного, потом другого. Ты сам не знаешь, чего ты хочешь! – Элен выкрикнула эти слова в ярости, чуть не плача. Она перешла в наступление – это напомнило ей последнюю ссору с Филом. – У тебя есть любовница. Пока я делаю все, что могу для тебя и для твоей карьеры, ты завел интрижку! Скажи!

Элен прочитала в глазах Уилсона ответ, которого она так боялась.

– Да, – сказал он тихо. – Не знаю зачем, я не люблю ее. – Помолчав, он добавил: – Будет лучше, если я уйду. Сейчас.

Он пошел в спальню и стал укладывать чемодан.

– О, нет, не надо! Прошу тебя! – Элен умоляла, хватая его за руки. – О, Уилсон, я сожалею обо всем, что сказала. Я не хотела. Прости! Не уходи, прошу тебя. Не оставляй меня. Я сделаю все, что ты захочешь.

Элен уговаривала его, унижалась, молила, но он угрюмо продолжал собирать вещи. Молча, не глядя на нее, избегая любого прикосновения к ней.

Элен заплакала, когда он пошел к двери.

– Что я скажу детям? – Они планировали на праздники футбол, вечеринку, катание на коньках и многое другое. – Что я скажу Бренде и Денни?

Уилсон задержался у двери. Он мягко дотронулся до руки Элен.

– Скажи им, что я очень сожалею. – Он и сам чуть не плакал.

Он исчез в Рождественской ночи. Снег шел хлопьями. Сочетание белизны снега и черноты ночи, мерцание свечей придавали всей этой картине некую сказочность, нереальность. Он не мог исчезнуть в этой сказке, у сказки не бывает несчастливого конца. Но это было так. Второй мужчина, которого она любила в своей жизни, ушел, оставив ее одну.

Для Джоанны, однако, сказка имела счастливый конец. Через четыре года после ее ультиматума Максу она вышла за него замуж – в тот же день, когда он получил развод. Четыре ужасных года утомительных переговоров с адвокатами, попытки договориться с Эсме, которая ни за что не хотела давать развод и тянула до бесконечности.

– Но я стою этого, – уверяла Джоанна Макса, когда они отправились в свой медовый месяц на юг Франции.

– Тебе придется постараться, – сказал Макс. Развод стоил ему миллион долларов.

– Я не жалею об этих деньгах, – сказал помолодевший Макс сыну. – Джоанна – самое лучшее, что было в моей жизни.

Лью пришлось согласиться. У Макса было сейчас больше энергии, чем когда-либо, он выглядел на двадцать лет моложе и зарабатывал деньги с удвоенной силой. Деньги и добывание их для Макса значило то же, что краски и творчество значило для Пикассо. Это сравнение было не случайным – он собирался жить так же долго, как Пабло, и быть таким же богатым.

Лью Сван не был дураком. Он понял, что сам вырыл себе яму. Его лучшие намерения вымостили ему дорогу в собственный ад.

Юность Лью прошла не в лучшие годы семейной жизни его родителей. Он видел, как отец изменял матери, и как эти измены подорвали ее уважение к себе, уважение к мужу, ее любовь. Пережив крушение семьи, Лью поклялся, что всегда будет верным мужем. Так оно и было. И когда Рини была раздражительна, и когда она была угрюмо-молчалива, и когда она изредка оттаивала.

Он удвоил внимание к ней во время эмоциональных бурь, вызванных разводом Макса. Чтобы заплатить Эсме, Макс продал торговый центр, оставил ей дом, машины, огромную страховку и алименты.

– А «Декор»? – спросил обеспокоенный Лью.

– Не волнуйся, «Декор» не продается. Он всегда будет наш, – сказал Макс после завершения всех формальностей. Хотя главным в жизни Макса были секс и деньги, у него сохранилось удивительное, сильное чувство семьи. Он боготворил память своего отца, иммигранта, который создал «Декор», продавая там особую краску для ремонта домов. Он привез из Европы формулу этой краски, да еще немного с трудом скопленных денег.

– Позволь мне выкупить твою долю, – предложил Лью. Отделение «Игл» процветало, как Лью и предполагал. Он хотел не только выкупить долю, но у него были планы слияния с другими компаниями. Только на этой неделе ему звонил финансовый магнат из Швейцарии, Рейнхарт Эстес, у которого были прекрасные возможности поставок драпировок и гобеленов. Эстес подумывал о продаже своей компании. Будет ли «Декору» интересно это предложение? Лью попросил представить балансовые отчеты. – Я не собираюсь расширять «Декор» для того, чтобы кто-то другой получал прибыль.

– Нет, я не продам свою долю. С одной стороны, я старый сентиментальный чудак, а с другой – она стоит теперь больше, чем прежде. Ты не смог позволить себе купить ее тогда, и сейчас не сможешь, – сказал Макс. – Ради Бога, не беспокойся, «Декор» – семейное предприятие Сванов. Твое и мое. Эпоха! Так что не волнуйся, хорошо?

Зная, что Макс страшно злится, когда затрагиваются семейные интересы, Лью согласился и выслушал очередное авантюрное предложение отца.

– Салон красоты, вот что! – сказал Макс, смущенно улыбнувшись. – Я купил его для Джоанны в подарок.

«Салон красоты» оказался шикарной парикмахерской на 57-й улице между Пятой и Шестой Авеню, принадлежавшей Уильяму Фергюсону, который раньше был художественным директором у самого Видала Сассуна. Макс посетовал как-то, что Джоанна тратит массу времени и денег у Уильяма.

– Тогда купи этот салон, – ответила Джоанна.

– Почему бы нет? – сказал Макс, узнав, как много можно заработать в парикмахерском деле. Уильям работал шесть дней в неделю, запись к нему была на восемь недель вперед, и он брал за каждую прическу пятьдесят долларов.

Когда Лью раздумывал о новом счастье отца, он подвергал опасности свое чувство сыновней привязанности. Макс процветал, был более неуемным, чем прежде. Он получал все удовольствия от жизни. А Лью все оставался преданным сыном и верным мужем.

Был ли он слишком консервативен? Слишком прямолинеен? Боялся рисковать? Но почему? Во имя чего? Ради «прекрасного» брака, холодного равнодушия с редкими вспышками страсти? Лью был готов позвонить Элен, поддаться искушению…

Но тут он вспоминал о матери, об Эсме, которая потерянно бродила по огромному дому в Локаст Велли, прикладывалась к бутылочке и плакала долгими вечерами после ухода Макса. Макс был уверен, что Эсме преодолеет себя и выйдет из этого тяжелого состояния, но Лью не был так оптимистичен.

Лью предложил ей отправиться в круиз, но она отказалась. Он посоветовал ей продать огромный, неуютный дом со всеми его закоулками памяти и начать новую жизнь в другом месте, но она отвергла и это предложение. Лью уговаривал ее обновить гардероб, но она сказала, что ее не интересует одежда. Для кого одеваться?

Лью покупал ей билеты в театр, брал ее на балетные спектакли, возил ее в Пеконик на конец недели, делал все возможное, чтобы развлечь, отвлечь ее от горьких мыслей. Ничего не помогало.

Эсме даже через два года после развода сидела в спальне, тянула шерри и плакала. Лью боялся, что она покончит с собой, наложит на себя руки.

Когда он думал о матери, он вспоминал Рини; когда он думал о матери, он осуждал эгоизм отца; когда думал о Рини, обвинял себя в эгоизме и – убирал руку от телефона.

Лью разрывали сомнения, он надеялся на чудо, мечтал о несбыточном. Он хотел бы продолжать связь с Элен без чувства вины, ответственности, без последствий. Это и было бы чудом. Он думал, что если бы был терпеливым, упорным, настойчивым, то чудо бы свершилось. Так или иначе.

17

Было странно звонить Элу Шелдроку в марте. За последние три года жизни с Уилсоном Элен обращалась к бухгалтеру Уилсона так же привычно, как к его дантисту, юристу и терапевту. Но Эл оказался очень тактичным и даже не намекнул на неудачи Элен. Они договорились о встрече в середине марта.

– Я переехал, – сказал он ей, сообщая новый адрес. – Я теперь в доме 301, Мэдисон, на двадцать первом этаже. «301, Мэдисон» было прекрасным старомодным зданием фирмы «Крайслер» со входом, отделанным мрамором, сводчатыми потолками и бесшумными лифтами в стиле «арт деко». Элен не могла не сравнить это здание с домом из серого кирпича, который занимали «Кули и Хейзер», тяжелым, безликим, приземистым предприятием по производству денег.

Но вестибюль дома 301 поразил Элен не так, как двадцать первый этаж.

Стены приемной Эла, а также коридоров, где находились различные конторы, были обиты холстом, а пол покрыт бежевато-коричневым ковром. Мебель была современная, элегантная, но не отпугивающе модерновая. На стенах висели фотографии актеров, певцов, знаменитостей с телевидения – все с автографами. Контора Эла, с угловыми огромными окнами с вертикальными жалюзи, которые превращали солнечный свет в золотистые, мягкие полоски, казалась удобной, уютной, давала ощущение покоя и надежности. Большой стол, на котором лежали бумаги, ручки, папки, не был хаотично завален, но и не настораживал безупречным порядком. Это был прекрасный рабочий письменный стол, за которым можно было работать, думать, руководить, организовывать. Элен невольно вспоминала жуткий беспорядок в маленькой комнате «Кули и Хейзера».

Но перемены в конторе были несравнимы с переменами, произошедшими с самим Элом. Рубашка с короткими рукавами и ручки, торчащие из нагрудных карманов, мятые бесформенные брюки исчезли. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм из шерстяной фланели, бледно-голубая рубашка из египетского хлопка. Старые, немодные очки он заменил прекрасными очками в роговой оправе, а его когда-то толстые щеки похудели, лицо загорело – Эл сбросил, по крайней мере, пятнадцать фунтов. Но его улыбка была такой же, ум и доброта в его голубых глазах были те же, и его низкий баритон был так же мужественен.

– Успех идет тебе, – сказала Элен, едва справившись со своим изумлением.

– Тебе тоже, – сказал Эл, думая о том, как очаровательно Элен подкрашена, как ей идет мягкая блузка цвета морской волны – ее глаза приобретали необыкновенный зеленовато-голубой оттенок. Он даже почувствовал слабый запах духов – казалось, вечность прошла с тех пор, когда его жена пользовалась духами.

– Не такой уж успех, – сказала Элен с сожалением. – Ты и сам видишь по отчетам.

– Да. А что случилось, Элен? В прошлом году ты заработала почти двадцать две тысячи долларов. А сейчас только четырнадцать. Какие-нибудь непредвиденные расходы? А может, ты болела? Или потери, которые ты не отметила в отчетах?

– Нет. – Элен покачала, головой. – Я просто мало работала. – Она не собиралась рассказывать ему, почему она мало работала.

– Мы можем попробовать снизить налоги, – сказал Эл, подавляя свое любопытство, пытаясь оставаться в рамках своего профессионального интереса. – Есть некоторые налоговые льготы для тех, у кого случились непредвиденные расходы, – объяснил он. – Как у тебя.

– Как у меня? Ты хочешь сказать, что это случается и с другими? – Элен почувствовала облегчение от того, что сказал Эл.

– Конечно. – Эл улыбнулся. – Действительно, большинство моих клиентов…

– Все они твои клиенты? – спросила Элен, указывая на фотографии знаменитостей.

– Да. Видишь ли, бухгалтерский учет только небольшая часть того, чем я занимаюсь сейчас. Я выступаю посредником при заключении контрактов и финансовым советником. Я держу деньги своих клиентов, вкладываю их в дело, оплачиваю счета. Большинство моих клиентов слишком заняты своей карьерой, чтобы еще и заниматься финансами.

– Звучит здорово, – Элен была заинтересована. Она почувствовала, что Эл гордится собой. Она вспомнила, как радовался Фил, когда он открывал новый большой счет. И волнение Лью, когда он открывал «Игл». И возбуждение Уилсона в тот день, когда он получил сразу трех новых клиентов.

– Ты знаешь, мне это безумно нравится! Я еще никогда не был так счастлив! – Он имел в виду только профессиональную сторону – в личной жизни у него все рушилось, и он понятия не имел, что ему делать.

– Я иногда чувствую то же самое в своем деле, в «А Ля Карт». – Элен вспомнила, что когда она заработала первые сто долларов, она даже разбудила детей. – И когда в первый раз обслуживала сто человек гостей на огромном приеме, я думала, что стала суперженщиной.

– Но так оно и было, – сказал Эл. – Ты здорово наладила это дело, «А Ля Карт». Очень мало мужчин могло бы добиться многого, начав с нуля, как ты.

– Ты думаешь? – спросила Элен. Раньше она об этом не задумывалась. Она всегда думала о своей работе, как о необходимости содержать детей и себя до тех пор, пока она снова не выйдет замуж. – Даже в неудачный прошлый год?

– Даже в неудачный прошлый год, – подтвердил Эл. – В бизнесе всегда есть приливы и отливы.

– Но у людей, которые занимаются бизнесом, тоже бывают успехи и неудачи? – спросила Элен. Слова Эла и ее собственные воспоминания вдруг заставили ее почувствовать себя лучше. Она поняла, что ее уход из «А Ля Карт» был всего лишь временным отступлением.

– Да, и у людей, которые занимаются бизнесом, – подтвердил Эл. Он все-таки решил поинтересоваться, как жила Элен все то время, что они не виделись. Ему казалось, что у всех, кого он знал, бывали какие-то потрясения. 1968 год был годом потрясений во всем обществе – убийство Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди; бунты в городах, решение Президента Джонсона не баллотироваться на следующий срок, протесты против войны во Вьетнаме. Нация корчилась в спазмах насилия. Личная жизнь людей оказалась под сильным влиянием общественных потрясений. Каждая вторая пара стояла на грани развода. Каждый день поступали сведения об уличных ограблениях, молодые люди, которых Эл помнил еще детьми, попадали в тюрьму из-за своих политических убеждений, другие вступали в религиозные секты, сжигали себя наркотиками. Казалось, никто не мог избежать разрушительного рока.

Эл снова заговорил о делах.

– Я подготовлю отчет о доходах и пришлю тебе на подпись через несколько недель.

– Спасибо, Эл. – Элен была тронута его заботой. Она бы хотела встретить именно такого человека, но вряд ли он мог ей понравиться. Ее интересовали обаятельные, неотразимые мужчины, которые – увы! – приносили ей только страдания.

– Элен! Элен Дурбан!

Элен остановилась при выходе из вестибюля и пыталась вспомнить, где она видела эту женщину.

– Элен! Ты не узнаешь меня? Я Гейл Шелдрок!

– О, Гейл! – Элен не могла скрыть изумления.

Она помнила, какой Гейл была хорошенькой, как прелестно одевалась, как восхитительно выглядела на Новый год – и не могла поверить своим глазам. Новая Гейл была растрепана, ее волосы, завитые в африканском стиле, почти скрывали мелкие черты лица. Совершенно никакой косметики – ни следа помады, туши для ресниц или крема, ничего – и она была в бесформенной рубашке, без лифчика, в старых джинсах. Единственным украшением был значок со словами «Женщины за мир».

– Я только что была в конторе Эла, – сказала Элен. – Как поживаете? – Она не видела Гейл целых восемь лет.

– Прекрасно! Теперь – прекрасно! – ответила Гейл. – После всех этих долгих лет с пеленками, поездками в школу по очереди с соседями, после того, кем я была – заведенной машиной, без минуты отдыха. Только сейчас я начинаю понимать, кто я такая. Я решила получить диплом бухгалтера и начать работать.

– Эл, должно быть, в восторге, – Элен вспомнила, как он мечтал работать вместе с женой, и как Гейл безумно боялась экзамена – и, в конце концов, так и не сдала его.

– Нет, не с Элом! Вместе с женщиной из нашей группы общественного развития. Она тоже возвращается на учебу и получит диплом юриста! – Гейл была возбуждена и казалась даже хорошенькой. Я уже хожу на курсы в «Пас». Но, Элен, я должна рассказать тебе, как часто мы говорим о тебе в нашей группе. Как ты начала свое дело! И как ты преуспела. Знаешь, ты одна из наших героинь!

– Ты так обо мне думаешь?

– Не только я, все женщины в нашей группе.

И так думала не только Гейл, и не только женщины в ее группе. Так думали женщины во всей стране.

Образ новой женщины, едва определявшийся в начале шестидесятых, стал теперь реальностью. Женщины прокладывали свой путь в политике. Национальная Организация женщин была основана в 1966 году «с целью достижения равенства для женщин в Америке»… Организация «Женщины за мир» устраивала антивоенные марши, лоббистские кампании, антивоенные пикеты, протесты против бомбардировок в Северном Вьетнаме.

Кинофильмы – такие, как «Смешная девчонка», «Карьера мисс Джейн Броди» и «Рэйчел, Рэйчел» – показывали женщин, которые были заняты не только «ловлей» мужчин. В книгах Жаклин Сьюзен, ставших бестселлерами, были выведены новые героини – женщины, которые не только жаждали любви, но также стремились сделать свою карьеру.

Появился журнал «Деловая женщина». В газетах на страницах для женщин стали печатать не только кулинарные рецепты диет, заметки о моде и сплетни, но и серьезные статьи об абортах, равной оплате труда, сексуальной эксплуатации на службе, а также психологические очерки о самоутверждении и страхе женщин перед успешной карьерой. К концу десятилетия телевидение дало пример нового отношения к женщинам, когда Мэри Тайлер Мор стала комментатором, а не просто секретарем на телестанции в Миннеаполисе.

Женщины, которые долгое время были мягкими, спокойными, сдержанными, вдруг заговорили во весь голос, и было видно, что их глубоко затаившийся гнев стал взрывоопасным.

Элен уже прошла свою стадию ярости, поэтому новый феминизм Гейл вызвал у нее прилив энергии и решительности. Она думала о наслаждении, которое мужчины находили в работе, и о том, что она сама наслаждалась своей работой. Она думала о той перемене, которая произошла с Элом, когда он перешел из пыльной захламленной конторы у «Кули и Хейзера» в роскошный кабинет, куда приходили богатые, удачливые клиенты. Он был одет, как подобает чиновнику его класса, и он производил впечатление уверенного, делового работника.

Чего она достигла за это время? Она жила в том же доме. Хотя она любила свой дом, но он явно требовал хорошего ремонта и новой мебели. Если не считать дорогой итальянской кожаной сумки и одного платья от хорошего портного, она носила все те же скромные недорогие платья, которые Фил терпеть не мог. Она всегда боялась тратить деньги на себя, потому что никогда не была уверена в будущем. Она все так же паниковала, когда приходилось платить доктору или делать непредвиденный, но необходимый ремонт в доме. Ей удалось скопить деньги на учебу детей – у нее был специальный счет, но своих денег у нее было мало, всего три тысячи долларов, и никаких других накоплений.

Что из того, что она работала, как проклятая все эти восемь лет? Что относилась к своему делу серьезно? Думала об «А Ля Карт», как о карьере, а не как о временной мере, чтобы поддержать детей и себя до тех пор, пока не появится в ее жизни мужчина? Что если бы она вкладывала в «А Ля Карт» столько же энергии, сколько в отношения с Уилсоном? Быть может, она смогла бы достичь многого в жизни, если бы ее не шатало из стороны в сторону. Если бы она чувствовала себя более обеспеченной. Когда Уилсон бросил ее, Элен ощутила двойную потерю. Она лишилась не только любимого мужчины, но и любимой работы. Но если она не могла вернуть Уилсона, то с работой не все было потеряно.

Теперь Элен пыталась убедить Бренду, как важно для женщины иметь хорошую профессию и самой зарабатывать на жизнь. Она знала: работа не жестокое наказание, а возможность проявить себя.

Весной и летом Элен бралась за любые заказы, она поместила еженедельную рекламу в «Уэстчестер Рекорд», она отправила письма всем своим прежним клиентам. Осенью она уже не могла поставить машину в гараж, который был забит до потолка коробками с консервированными томатами, импортным оливковым маслом, пятидесятифунтовыми мешками с сахаром и мукой, коробками со швейцарским шоколадом, который был ей нужен для приготовления трюфелей и муссов, сетками с лимонами, апельсинами, луком. Там же стояли два подержанных холодильника, которые ей пришлось купить для хранения все увеличивавшегося количества продуктов. Через шесть месяцев упорного труда Элен «А Ля Карт» перерос прежние границы деревенского производства, но теперь Элен явно не хватало помещения.

Она оказалась в таком положении, как Уилсон когда-то: чтобы расширять дело, надо увеличивать помещение. Она могла бы снять еще один дом – или построить новый. Аренда, конечно, казалась дешевле, но в будущем она может потерять много денег на этом. Эл убедил ее, что налоги на собственность в конечном счете составят меньшую сумму, чем налоги на аренду.

Для Элен было также важно и то, что если она пристроит кухню, то все-таки она будет дома, ей не придется метаться между домом и местом работы.

На следующий год Денни должен был уехать учиться. И этот год был очень ответственным для Элен. Вопрос об аренде или строительстве новой кухни так и не был решен. Ей пришлось бы брать крупный кредит – чем отдавать?

– Миссис Дурбан, я рад видеть вас. Мистер Дурбан должен подойти? – спросил банкир, похожий на худую серую злую мышь.

Это был вице-президент банка. Так как в местном Коммерческом банке было шестьдесят семь вице-президентов, то его должность не была особенно важной, но Элен не знала этого. Она была взволнована и немного испугана. Банки отняли все имущество у ее отца, банки разрушили его жизнь – и ее детство.

– Мистер Дурбан умер, – сказала смущенно Элен.

– О, сожалею. – Его это обеспокоило. – Я думал, речь идет о займе. – Он передвинул какие-то бумаги.

– Да, – сказала Элен. – Я хочу взять кредит для строительства специальной кухни. Я принимаю заказы на поставку обедов, ужинов и так далее.

– Понимаю, – сказал банкир. Однако, как выяснилось, он не совсем понимал ситуацию. – Но кто подпишет договор о займе?

– Я, – сказала Элен. – Посмотрите, – она протянула документы, – я подписала все заявления и заполнила анкеты. «Элен А Ля Карт» – это и есть моя фирма. Я – Элен.

– Но нам нужен ответственный человек, – сказала мышь, хотя, судя по табличке, банкира звали Эдвин Гаррен.

– Я и есть ответственный человек, – сказала Элен, не представляя себе, как можно не понять то, что она говорит. – Я предоставила вам отчеты о доходах, все цифры, смету подрядчика. – Элен чувствовала гордость от того, что выражается так – «по-деловому». Эл растолковал ей, что требуется для получения кредита, дал ей все цифры. До сих пор все шло хорошо. Банк предварительно одобрил ее заявку на кредит в размере двадцати тысяч долларов для расширения кухни в профессиональных целях рядом с ее домом. Она пришла в банк, чтобы подписать окончательный договор.

– Миссис Дурбан, мы не можем дать вам заем только под вашу подпись. Вам нужен поручитель. У вас есть партнер? Кто дал вам деньги для организации дела? Может быть, он даст свою подпись, – Эдвин Гаррен явно пытался ей помочь.

– Никто не давал мне денег, мистер Гаррен. Я организовала «А Ля Карт» сама. На мои собственные деньги, – Элен говорила, едва сдерживая раздражение.

– Конечно, конечно. – В голосе Гаррена звучало сомнение. – Но мы все-таки требуем второй подписи. Таковы банковские правила. Нам нужен ответственный поручитель, – он повторил, подчеркивая слово «ответственный». Элен казалось, что он еще больше становится похож на крысу.

– И вы думаете, что я не могу взять ответственность на себя? – спросила Элен. – Я организовала «А Ля Карт» из ничего, на пустом месте, и добилась успеха. Все сама. Я вырастила детей. Все сама. И вы хотите сказать, что я не могу быть ответственной? Что мне нельзя доверять?

– Я уверен, что вы прекрасно работаете, и достигли многого, миссис Дурбан, – сказал Гаррен. – Но банку неинтересно, как вы начали свое дело или как вы воспитали своих детей. Мы интересуемся займами и людьми, которые могут поставить поручительскую подпись. – Он пытался смягчить ситуацию. – Поверьте, миссис Дурбан, мы ничего против вас лично не имеем. Быть может, ваш отец сможет подписать? Или ваш брат?

Элен горько усмехнулась.

– Мистер Гаррен, мой отец умер. Он был бедным человеком. Мой брат – учитель в школе, у него трое детей. Я самая богатая в семье. – Элен собрала все бумаги и положила их в папку.

Неудивительно, что все женщины, похожие на Гейл Шелдрок, сердиты – теперь и Элен Дурбан может присоединиться к ним! Она задержалась около двери.

– Мистер Гаррен, к вашему сведению, сейчас происходит революция. И к женщинам уже нельзя относиться так, как раньше. С ними нельзя обходиться так, как вы обошлись со мной.

Он молча посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом.

Были и другие банки, но они оказались столь же консервативными, как и местный Коммерческий. Но, к счастью, существовал такой человек – единственный из всех – Рейнхарт Эстес.

18

Рейнхарт Эстес был педантом. Он стоял во главе компании, которая импортировала различную швейцарскую продукцию: часы, точные приборы, обивочные ткани. Когда в сорок два года он перенес инфаркт, врач посоветовал ему купить дом в сельской местности, где бы он мог отключаться от дел и отдыхать в конце недели.

Рейнхарт купил небольшую ферму на ста пятидесяти акрах в округе Дачес. Ему потребовалось два года и три дизайнера, чтобы фермерский дом семнадцатого века смог удовлетворять его вкусам. Он переделал амбар в балетную студию для своей дочери от первого брака, построил бассейн, купальню, павильон для игр, теннисный корт, конюшни, и когда он все это сделал, ему вдруг стало скучно. Рейнхарт потерял всякий интерес к ферме, когда нечего было строить и переделывать.

Когда он стал поговаривать о продаже фермы, его третья жена, которая привыкла к ней, посоветовала ему просто найти новое увлечение. После обеда в «Павильоне» и спора с Анри Суле о том, что американских цыплят никак нельзя по вкусу сравнивать с французскими из Бресса, Рейнхарт решил заняться выведением лучших цыплят в Соединенных Штатах. Понадобилось еще семь лет работы, экспериментов, ошибок, а также три эксперта по разведению птицы, батальоны советников из Корнельской школы сельского хозяйства, десятки опытов по смешиванию кормов, прежде чем удалось вырастить превосходных цыплят.

«Шамбор» и «Двадцать один», «Суле» и «Ривер клуб», «Четыре времени года» и мясной рынок Лобеля на Мэдисон Авеню и 88-й улице – все лучшие рестораны и магазины стали его заказчиками. Элен читала о цыплятах Рейнхарта в журнале «Гурман» и тоже решила покупать их. Ей надоел и сам Берни Аркин, и его безвкусные огромные цыплята. Она отправилась в графство Дачес к Рейнхарту.

– Я принимаю заказы на разного рода обеды и мероприятия и хотела бы покупать у вас цыплят, – сказала она Рейнхарту. Они сидели в прекрасно отделанной гостиной, где все было обдуманно до мелочей: паркет из широких планок, окна из толстого стекла, антикварные кресла времен королевы Анны, бесценный стол времен Вильгельма и Марии работы Израиля Сака, выцветший ковер ручной работы и оригинальный камин, в котором можно было зажарить быка.

– Миссис Дурбан, многие хотят купить моих цыплят. У меня есть целый список желающих, – сказал ей Рейнхарт. Он выглядел под стать своей гостиной. Голубой блайзер, мягкая желтая рубашка, изысканно повязанный галстук «аскот». Он выглядел так, как будто собирался на ленч в «Балморал». Разговаривая с Элен, он вытащил из серебряной вазы розу, которая выглядела не так совершенно, как остальные и растер лепестки пальцами. Он посмотрел на Элен своими серо-стальными глазами и спросил с преувеличенной любезностью:

– Почему вы решили, что я захочу продать их вам?

– Не каждый может пойти в «Четыре времени года», мистер Эстес, но если вы продадите цыплят мне, то многие попробуют их и будут в восторге. Их превосходное качество, их слава станут известны за пределами узкого круга богачей.

– Вполне логично, – сказал Рейнхарт, – не часто встретишь логично мыслящих женщин. Я еще не знаю, продам ли вам моих цыплят. Мне нужно попробовать, как вы готовите, посмотреть, как вы собираетесь подавать их. Мне нужны личные рекомендации – хватит двух – и финансовые. Например, банковская рекомендация и отзыв кого-нибудь, с кем вы сотрудничаете не менее двух лет. Все понятно?

Элен кивнула головой, стараясь изо всех сил сдержать улыбку. Она хотела купить цыплят, а не бриллиант Хоупа.

После того, как Элен представила требуемые рекомендации, Рейнхарт одобрил ее цыплят в вине и сметанном соусе, цыплят в крепком чесночном соусе и самое простое блюдо – цыплят в горшочке. После дегустации он согласился поставлять ей своих цыплят. Были выработаны условия.

– Минимальный заказ – две дюжины. Мне нет никакого смысла забивать и поставлять меньше. Оплата наличными в течение десяти дней. Максимальный заказ – пять дюжин, потому что иначе мы не сможем поддержать высокое качество мяса. Условия приемлемы?

– Вполне, – сказала Элен, думая, впрочем, что она будет делать, если ей потребуется меньше двух дюжин или больше пяти.

– Хорошо, – сказал он и пригласил Элен к обеду, чего она никак не ожидала. Она была заинтригована и восхищена и – не смогла отказаться.

Рейнхарт повел ее в «Павильон», где их обслуживали как королевских особ. Даже Уилсона не обслуживали с таким почтением. После обеда шофер отвез их в «роллс-ройсе» в Нью-Рошель, Рейнхарт взял Элен за руку.

– Я провел прекрасный вечер, – сказал он. – Я бы хотел увидеть вас снова. Но прежде, чем встретиться с вами, я бы хотел провести с вами ночь. Надо посмотреть, подходим ли мы друг другу.

Неудивительно, что он был разведен четырежды. Жена «номер три» оставила его после семилетних экспериментов с цыплятами; жена «номер четыре» продержалась шесть месяцев и потом четыре года лечила расшатавшиеся нервы.

– Я думаю, будет лучше, если наши отношения останутся на деловом уровне, – ответила Элен таким же бесстрастным голосом, каким сделал свое предложение Рейнхарт. Она испугалась, что он откажется продать ей цыплят из-за того, что она не захотела лечь с ним в постель. Его предложение показалось ей очередной проверкой. Странно, что он не попросил рекомендации.

– Если вы так хотите, – сказал он холодно. – Вы очень привлекательны, и я бы очень хотел, чтобы вы были моей любовницей. Но если вы возражаете… Ладно, мне нравятся женщины, которые знают, чего они хотят.

Элен тут же поймала его на слове.

– Что я хочу? Приготовить для вас обед, когда вы пригласите гостей.

– Все складывается, как вы хотите, – сказал Рейнхарт по телефону через полтора месяца после их разговора. Он устраивал большой прием на двадцать человек и решил дать ей возможность показать себя.

– Только пусть главным блюдом будут цыплята, а на десерт шоколад. Швейцарский, конечно. Да, кроме этого – еще одно: каждое блюдо должно быть экстра-класса.

Рейнхарт создал свое дело из ничего. Он начинал продавцом в ювелирном магазинчике, торговавшем лучшими швейцарскими часами в Цюрихе, на Банхофштрассе. 3атем он поработал – по очереди в «Одемар-Пиге», в швейцарском Часовом совете, в швейцарском Торговом совете, который распространял швейцарскую продукцию по всему миру. И когда подвернулся случай купить у своих бывших хозяев права на распространение в Канаде и США швейцарских часов, Рейнхарт воспользовался им очень удачно.

Он переехал в Манхэттен, развелся с первой женой, симпатичной блондинкой из Цюриха, женился во второй раз на молоденькой актрисочке из Бостона. Он энергично взялся за дело – рекламировал, продавал прекрасные часы «Одемар-Пиге» и позже стал владельцем фирмы «Вашерон Константин» из Женевы.

«Дом Эйлберга», выпускавший всемирно известные обивочные и гобеленовые ткани, не совсем вписывался в торговлю часами – «империю Рейнхарта», – но когда фрау Эйлберг, вдова основателя фирмы, в пятьдесят девятом году обратилась к Рэйнхарту с предложением купить дело, он согласился – в основном, из-за привязанности к семье Эйлбергов, членов которой он знал с детства.

Рейнхарт занялся фирмой Эйлбергов с той же энергией, с тем же педантизмом, которые он уделял всему, что делал – и фирма стала самой процветающей в своей отрасли. В 1968 году Рейнхарту представилась еще одна возможность расширения дела, быть может, самая удачная в его жизни. Чтобы воспользоваться ею, ему потребовалось много денег.

Карл Шторц был главным конкурентом Рейнхарта. Шторц контролировал рынок в Канаде и США по трем швейцарским фирмам: «Жирар-Перрего», «Баум и Мерсье» и «Пьяже».

Осенью 1968 года Карл зашел к своему врачу для обычного обследования. Рентгеновский снимок показал, что Карл, который не выкурил ни одной сигареты в своей жизни, болен раком легких. Можно было сделать операцию, но она была очень рискованной.

– Если я умру, – сказал Карл Рейнхарту, когда они обедали вместе, – я бы хотел, чтобы моя вдова получила в наследство деньги, а не головную боль. Если же я останусь жив, то хочу наслаждаться остатком жизни. Каждый год я сажаю нарциссы в ноябре, – продолжал он. – Каждую весну мне приходится лететь в Швейцарию по делам. Я никогда не видел, как цветут нарциссы, потому что они цветут в апреле. Теперь я увижу. К чему я веду – я собираюсь продать свою компанию прежде, чем попаду в больницу. И именно тебе, Рейнхарт. Ты единственный человек, который любит часовое дело так же, как и я.

Карл запросил три с половиной миллиона долларов – пятьдесят процентов наличными, остальные пятьдесят должны быть выплачены в течение двадцати лет из доходов. Недешево, но в пределах разумного. Это была справедливая цена для продукции такого высокого класса.

Предложение Карла было уникальным. Если бы Рейнхарт купил дело Шторца, у него было бы исключительное право торговать самыми модными часами в мире в Северной Америке. Очень заманчиво! Но Рейнхарту нужны были наличные, и он решил продать фирму Эйлберга – торговля тканями теперь никак не вписывалась в его часовую империю. Он хотел найти настоящего, безупречного покупателя. Этот покупатель должен быть исключительно честным, уважаемым человеком, который понимает толк в деле, который смог бы развернуться и дальше развивать торговлю тканями Эйлберга. После долгих поисков Рейнхарт нашел такого покупателя. Он занимался поставками мебели для частных домов. Его звали Льюис Сван. Превосходный обед должен был стать основой превосходной сделки.

19

– Миссис Дурбан, духовка не работает, – сказала помощница Элен, Габи.

– Может, кран закрыт? – Элен бросила последний взгляд на блюдо из копченого лосося с укропом перед тем, как отправить его наверх со своей другой помощницей, Дженис. Элен никогда не уходила с кухни во время приготовления пищи. Как генерал, она руководила операцией с места боевых действий, и даже если бы среди гостей была королева Англии, Элен узнала бы об этом с чужих слов.

– Возьми спички и зажги ее. Будь осторожна.

– Но она не зажигается. – Габи извела чуть ли не целый коробок. Запах серы распространился по кухне.

– Дай мне, – сказала Элен, беря спички. – Пока я зажигаю духовку, отнеси креветки.

Через несколько минут Элен говорила Рейнхарту:

– Ваша плита не работает.

– Это невозможно. – Он был раздражен, так как Габи позвала его в кухню в тот момент, когда он рассказывал Лью Свану о дамасском шелке для овального кабинета, который Белый дом заказал ему. – Я бы не потерпел неисправное оборудование в доме, – добавил он. Как смеет плита – всего лишь плита! – принадлежащая ему, не работать!

Элен протянула ему спички.

– Зажгите сами.

Рейнхарт выхватил у нее спички – он был зол из-за того, что его беседу прервали, зол на плиту и на этих неумех, которые даже духовку зажечь не могут.

«С холодными закусками проблем не будет, – думала Элен, глядя, как Рейнхарт пытался укротить плиту. – Лососина, креветки в винном соусе, белые грибы в горчичном соусе, мусс из икры. Но что делать с горячими закусками? Мясо с тертым сыром, рокфор с соусом из каперсов, мясные шарики с соусом из тмина? – У нее похолодели руки. – А что делать с двадцатью пятью фунтами цыплят?»

– Я надеюсь, у вас есть хорошие соседи, – сказала Элен Рейнхарту, когда тот, с проклятиями, сдался, – у кого плита в исправном состоянии?

– Блумберги, – ответил он. – Их ферма рядом.

Рядом – это десять минут езды.

Потребовалось пятнадцать минут, чтобы уложить продукты в машину. Еще десять – чтобы доехать до Блумбергов. Еще десять, чтобы нагреть духовку. Еще двадцать, чтобы разогреть все блюда. Еще пятнадцать, чтобы снова уложить в машину, и десять – чтобы отвезти к Рейнхарту. Еще пятнадцать, чтобы положить на подносы и тарелки.

Элен работала как сумасшедшая, бегала, суетилась, пот струился с нее градом.

Дженис отнесла первый поднос с горячими закусками и тут же вернулась на кухню.

– Они слопали мясо с сыром! – воскликнула она, пораженная скоростью, с какой был опустошен поднос.

Элен вытерла лоб и откинула прядь волос. Она пыталась не думать о поражении, которое ей предстояло. Она велела Дженис и Габи подавать обед, пока она оставалась на кухне, пытаясь подогреть второе блюдо на четырех верхних горелках. Она надеялась только на то, что еды хватит для того, чтобы утолить аппетит гостей, разгоряченных вином и более крепкими напитками, потому что обед подали на полтора часа позже.

Но еды не хватило.

– Обед был ужасен. Вы сами ужасны. – Рейнхарт просто плевался словами. – Вы унизили меня в глазах моих гостей. И вы разрушили мою сделку. Вы стоили мне сотни тысяч долларов!

– Это не моя вина, что ваша плита испорчена, – возразила Элен, возмущенная его обвинением. – Я сделала все, что могла.

– У вас была только одна причина находиться здесь сегодня, – Рейнхарт просто не слушал ее, – и эта причина – приготовить обед для моих гостей. Вы сами просили об этом. Я не собираюсь платить за это безобразие. Я прекращаю платеж по чеку.

С этими словами он повернулся и вышел из кухни. Он закрыл дверь за собой тихо, что еще больше добавило обиды Элен. Как несправедливо!

Слезы обиды текли по ее щекам, смывая тушь с ресниц. Она пыталась вытереть их ладонью, и черные круги вокруг глаз делали ее похожей на преступницу, задумавшую убийство. Но вместо этого она налила воды в ведро и стала мыть пол. Всю свою ярость она перенесла на щетку и пол, штурмуя его так, как будто это был сам Рейнхарт. Она не слышала, как открылась дверь.

– Мне понравился обед.

Это было как галлюцинация. Элен подумала, что сходит с ума. Этот голос в кухне Рейнхарта…

– Нет, серьезно, мне очень понравился обед. Самый лучший обед в моей жизни!

– Лью Сван! Что ты здесь делаешь? – Элен остановилась, со щеткой в руках. Боже, тушь вся расплылась! Она выглядит чудовищно.

– Меня пригласили сюда, чтобы выманить деньги, – сказал Лью. Его голос, как всегда, волновал Элен. Он выглядел молодым и красивым, как кинозвезда, в своем смокинге – сбывшаяся мечта о принце. – Рейнхарту нужны наличные. Он хотел, чтобы я купил одну из его компаний.

– И обед был частью его стратегии? – Элен начала понимать бешенство Рейнхарта. Он, конечно, не говорил ей о цели обеда. Клиенты обычно не говорят об этом, исключением бывают только помолвки или свадьбы.

– Да, – сказал Лью. Элен чувствовала себя ужасно, зная, что краска поплыла, что нос блестит, от помады не осталось и следа, и еще эта флюорисцентная лампа на кухне, безжалостно высветившая ее позор. – Он хотел продать мне фирму «Эйлберг». Он решил, что я подходящий покупатель. Он устроил обед, чтобы показать, какое уважение он мне оказывает. И повысить заодно цену, – объяснил Лью. – А еще он рассказал мне, что леди Бэрд Джонсон только что заказала шелк у «Эйлберга» для овального кабинета. Было уже полдесятого, гости сидели голодные. Я сказал ему, что он, наверное, руководил фирмой лучше, чем своими светскими приемами.

– Неудивительно, что он был в ярости! – сказала она, представляя себе реакцию Рейнхарта на это замечание Лью. Она снова взялась за щетку.

– В тот момент я не знал, кто готовил обед, – сказал Лью. – Извини, что я невольно подвел тебя. Я просто хотел его осадить. Слушай, брось ты эту щетку! – Лью отобрал щетку у Элен. – Сломанная плита от тебя не зависит. Если он не будет оплачивать чек, ты ему больше ничем не обязана. Пусть сам убирает свою чертову кухню.

– Но я никогда не оставляю кухню грязной. У меня строгие правила насчет этого.

– Ты ввела это правило, ты же его и нарушишь, – сказал Лью, взяв ее за руки и не давая ей дотронуться до грязной посуды в раковине.

– Но я не хочу, чтобы он потом говорил, что я бросила работу на половине. Я не хочу подливать масла в огонь. – Но она чувствовала, что поддается уговорам Лью.

– Не беспокойся о Рейнхарте, – сказал Лью. Он знал таких людей. Его отец, Макс, тоже был из их породы. Лью знал, когда надо возражать, когда сопротивляться, когда хитрить, когда говорить одно, а делать другое. После Макса Рейнхарт казался любителем-новичком. – Сейчас он зол, но лает он больше, чем кусается. Он переживет это, не волнуйся.

– Но он всем скажет, чтобы меня больше не нанимали, – сказала Элен.

– Плюнь на него. Он не Господь Бог. Хотя он иногда так думает о себе. Пошли. Вымой лицо и руки и накрась губы. Мы поедем куда-нибудь выпить. Ты заслужила отдых.

– Шампанское? – спросила Элен, когда официант открывал «Моэт». Они сидели за угловым столиком в баре, отделанном в стиле гостиницы конца восемнадцатого века. Огонь мерцал в очаге, за окном падал снег, свечи на столах тускло освещали красные скатерти. Какая-то парочка сидела обнявшись, они шептались, смеялись и иногда целовались.

– Именно! – сказал Лью.

– По какому случаю?

«По случаю чуда», – подумал Лью, но сказал другое:

– По случаю моей предстоящей покупки фирмы «Эйлберг».

– Но Рейнхарт думает, что сделка не состоялась, – сказала Элен. – Нет, нет, – запротестовала она, когда официант подошел налить еще шампанского. – Он сказал мне, что я обошлась ему в тысячи долларов. В сотни тысяч долларов.

– Он прав! – засмеялся Лью. – Он думает так, потому что я хочу, чтобы он так думал. Посмотри на это с другой стороны, Элен. Обед обошелся ему в сотни тысяч, но зато сэкономил мне сотни тысяч.

Несмотря на усталость и грустные мысли о своем поражении, Элен начинала понимать, в чем дело.

– Я очень хочу купить фирму Эйлберга, – продолжал Лью. – Но я не был уверен до сегодняшнего дня. Я думал, что она слишком дорого стоит. Но сейчас… Я куплю ее по цене Лью Свана, а не Рейнхарта Эстеса. Благодаря тебе!

Они оба улыбнулись заговорщической улыбкой. «Вот где я его поймал», – думал Лью. «Так ему и надо», – думала Элен.

– А когда я куплю ее, догадайся, кого я приглашу приготовить праздничный обед? – сказал Лью.

Лью и Элен подняли бокалы, чокнулись за победу и засмеялись. Им казалось, что они расстались всего два часа назад, а не два с половиной года.

Праздничный обед по поводу покупки фирмы Эйлберга явно удался, швейцарское фондю и раклет, клубника с шоколадной подливкой – из швейцарского шоколада!

– Даже Рейнхарт признался, что ему понравилось, – сказал Лью Элен на другой день с улыбкой.

Когда фирма «Игл» представляла новые обои на ленче для журналистов, Элен приготовила очень редкие блюда – канапе с крабами, улиток-пашот, слоеные пирожки с чеддером, булочки с голубикой, кукурузные палочки, пенсильванские колбаски с горчичным соусом.

– Как ты умудряешься сделать все это в твоей кухоньке? – спросил Лью после ленча.

– С трудом, – честно ответила Элен. – Конечно, мне нужна большая кухня с профессиональным оборудованием.

– Почему же ты не построишь ее?

– На какие деньги? У меня нет свободных двадцати тысяч, а банки не дают кредита женщинам.

– Двадцать тысяч? – переспросил Лью.

Элен показала ему расчеты подрядчика – все необходимые бумаги были в ее портфеле.

– Тебе потребуется больше двадцати тысяч, – сказал Лью, просматривая цифры.

– Больше? – Элен расстроилась. Она боялась попросить даже двадцать тысяч в кредит. Деньги всегда были для нее самой сложной частью бизнеса. Даже несколько сотен долларов пугали ее, а двадцать тысяч казались ей невероятно огромной суммой в шестьдесят восьмом году, когда литр молока стоил 30 центов, а фунт говядины 1,25 доллара.

– Тебе понадобится двадцать тысяч для строительства, плюс десять процентов на непредвиденные расходы. Если ты расширишь кухню, тебе придется брать больше заказов, увеличить штат, провести еще телефоны и так далее.

– Может быть, поэтому банки и завернули меня, – сказала Элен, только сейчас понимая, что она далеко не все продумала.

– Черт возьми! А почему бы тебе не продать «А Ля Карт» нашему «Декору»? Ты будешь работать как и прежде, но у тебя будет доступ к капиталу «Декора». А «Декор» получит часть прибыли от «А Ля Карт».

– Но почему ты хочешь взять на себя риск, если все банки отказались? – Элен соблазняло его предложение, но она боялась. Вдруг она не справится, подведет его?

– Ты уже выплатила мне по одному займу, так что я уверен в тебе, – сказал Лью. – И ты работаешь как вол в своей маленькой кухне. Представь себе, чего ты сможешь добиться с профессиональной кухней и подготовленным штатом работников!

Элен согласилась с ним.

– Я становлюсь честолюбивой. Я хочу, чтобы «А Ля Карт» была лучшей фирмой в этом районе. И самой процветающей.

– Потрясающе! – воскликнул Лью. – Пожалуй, мне еще больше захотелось присоединить «А Ля Карт» к «Декору». – Можно мне подумать неделю?

– О'кей, – сказал Лью, – одну неделю.

Ему очень нравилась новая Элен. Он помнил, какой она была робкой, неумелой, слишком скромной – так и хотелось встряхнуть ее. Было жестоко думать, но смерть Фила, которая заставила ее заняться делом и преуспеть в нем, оказалась для нее в каком-то смысле благом.

Элен обратилась еще в один банк, ей отказали, после чего она решила принять предложение Лью, но на ее условиях.

Она посоветовалась с Элом и акционировала «А Ля Карт». Было выпущено двести акций. Элен оставила себе сто акций, а остальные стали собственностью «Декора».

– Мне кажется, что ты теперь наполовину владеешь мной, – сказала Элен, когда они подписали документы в скромном кабинете Лью. Она помнила эту комнату еще с тех пор, когда разбирала стол Фила после его гибели.

– «Декору» принадлежит половина «А Ля Карт», – поправил ее Лью. – А тобой я не владею.

Когда Лью провожал ее к лифтам, он показал ей контору Макса. Стол красного дерева восемнадцатого века в центре огромной квадратной комнаты, шесть музейных чиппендейловских стульев, старинный китайский ковер из шелка голубого и кремового цвета. Тяжелые шелковые шторы – ткань ручной работы фирмы «Эйлберг» – обрамляли три окна, выходящих на север, и три западных окна. Две другие стены были отделаны деревом, а отделка скрывала шкаф, ящики и бар. Одна из панелей оказалась дверью, которая вела в роскошную мраморную ванную комнату и в гимнастический зал, оборудованный самыми современными тренажерами.

– Разве твой отец больше не пользуется этим кабинетом? – спросила Элен, думая о том, как жаль, что такая роскошная комната пустует.

Лью слегка покраснел.

– Теперь это мой кабинет.

– Твой?

– Это была идея Джоанны. Она уговорила отца отдать мне этот кабинет, он все равно здесь не бывает. И она же отделала его. Она сказала мне, что делает это для отца, а когда работа была закончена, спросила меня, как мне нравится. Когда я сказал, что мне нравится, она говорит: «Сюрприз! Это для тебя. Подарок от отца и меня».

– Тогда почему же ты не пользуешься им?

– Он подавляет меня, – сказал Лью прямо, как и всегда.

– А как Джоанна? Ей не обидно?

Лью посмотрел на Элен и вспомнил, как Джоанна застала их врасплох.

– Джоанна, как ты могла заметить, – сказал он, – обладает такой же чувствительностью, как ракета «Титан». Она хотела, чтобы кабинет нравился мне. Она хотела, чтобы я был на ее стороне при разводе моих родителей. Это была взятка.

– Жаль, что она не дала взятку мне, – сказала Элен, восхищаясь работой, которую проделала Джоанна.

– Не стоит жалеть, поверь мне, – сказал Лью.

20

Новая кухня Элен была большой, старомодной деревенской кухней – только со всеми современными удобствами и приспособлениями.

Там была газовая плита фирмы «Гарленд» с десятью горелками, три огромные раковины из нержавеющей стали и множество прилавков для разделывания продуктов. Мраморный прилавок специально предназначался для выпечки. Крючки на чугунных полосках от пола до потолка нужны были для сковородок, соусников, ростеров, метелочек, взбивалок, дуршлагов, фильтров, колец для пирожных, медных решеток – все это под рукой, удобно.

У нее теперь был настоящий миксер, машина типа «пикап», деревянные подставки для коллекции ножей из закаленной стали и два холодильника ресторанного типа из нержавеющей стали – они были такими огромными, что можно было войти внутрь. «Мой роллс-ройс с шофером» – так называла их Элен.

Большой старинный стол из сосны, который она нашла в Личфилде, стоял у окна в окружении двенадцати удобных капитанских стульев.

– Твоя мечта сбылась, – сказала Каролина Дурбан, увидев это чудо в первый раз.

– Да, моя мечта, – сказала Элен. – Без Лью Свана ничего бы не получилось.

Каролина посмотрела внимательно на Элен и осторожно спросила:

– А между вами ничего нет, кроме бизнеса?

– Нет, – сказала Элен честно. – Нет ничего. Но я очень счастлива. Счастливее, чем когда-либо раньше.

Удивительно, но Элен раньше считала, что женщина может быть счастлива только в браке. Теперь она поняла, что истинное счастье – это свобода.

Она смогла побороть свою тоску по Уилсону. Жаль, конечно, что все так кончилось, но ведь и она сама была виновата в их разрыве. Теперь она это понимала. Вряд ли она могла бы влюбиться сейчас, но она не хотела окончательно вычеркивать любовь из своей жизни. Пока же она наслаждалась свободой, которая была дарована ей впервые за всю ее взрослую жизнь.

Бренда училась в колледже, получала половинную стипендию за отличные оценки и подрабатывала в столовой лучшей деревенской гостиницы в Провиденсе.

Денни вел учетные книги в «А Ля Карт» с самого начала. Он был лучшим учеником в классе и собирался учиться в Пенсильванском университете – там, где учились Фил и Элен.

Ей теперь не нужно было без конца угождать мужчине и детям и разрываться между капризами мужчины и требованиями детей. У нее больше не было чувства вины перед детьми, которое так угнетало ее раньше. Она долго подавляла все свои желания, но теперь она стала такой, какой ей давно хотелось быть – Элен-победительницей. Элен полностью отдавалась своему делу, и ее фирма вскоре стала лучшей в округе.

– Мои друзья просто потрясены! Они в восторге от мусса из икры! – говорила одна из ее заказчиц – мать невесты, на другой день после свадьбы, на которой присутствовало двести пятьдесят гостей. Четверо из них попросили Элен обслуживать их свадебные обеды, когда их дочери будут выходить замуж.

«Просто восхитительно! Начиная окунем-пашот с зеленым соусом и кончая крем-брюле! – Так написала ей жена одного магната из Нью-Хейвена после того, как Элен накормила их во время его дня рождения в их роскошном доме на Лонг-Айленд Саунд. – Пожалуйста, оставьте за нами вторую пятницу в июне. Это будет мой день рождения, и я хочу, чтобы вы все повторили снова!»

Десять гостей, которые были на этом вечере – богатые банкиры, директора страховых компаний, юристы и врачи – все они сделали заказ «А Ля Карт» для своих приемов.

– Я бы хотел лососину-пашот в укропном соусе. Вы могли бы приготовить?

– Моему мужу прописана бессолевая диета. Вы могли бы составить такое меню?

– Знаете, когда мы были в Париже с мужем, мы ели божественно приготовленную баранью ногу в сухарях и с чесночным соусом. Вы знаете, как это делается?

Да, Элен все могла – и знала, как это делается. Очень скоро «А Ля Карт» стала основной фирмой, куда обращались все важные особы в Уэстчестере.

Летом 1969 года она наняла шеф-повара, Кларенса Сэйлеса, выпускника кулинарного института, молодого способного человека из Сиэтла, штат Вашингтон. У нее уже было тридцать пять внештатных работников – официантов, официанток, барменов, шоферов по вызову. Теперь ее клиенты – частные и коммерческие – делали заказы не только в Уэстчестере, но и в северном и в южном Коннектикуте, северном Нью-Джерси и даже Нассау. Но самый лестный признак успеха был, конечно, визит графини Тамары.

– Дар-рагая! Мне не нравится, что ты сбиваешь цены, – сказала она, зажигая тонкую черную сигарету с золотым обрезом.

– Тамара, я не знаю ваших цен, – ответила Элен. – Я определяю свою цену по стоимости продуктов плюс работа плюс прибыль.

– Дар-рагая, – сказала Тамара заговорщически, – почему бы нам не договориться о ценах вместе? Мы бы обе могли больше заработать на этом.

Элен не стала ее слушать.

– Фиксированные цены, дорогая Тамара, – это противозаконно.

Тамара посмотрела на нее так, будто Элен с луны свалилась. Наконец-то она ушла, но ненадолго.

Успех принес Элен волнение и радость, как и ее отношения с Лью Сваном. Элен расширяла «А Ля Карт». Лью расширял «Декор». Они стали соучастниками, сотрудниками, советчиками – почти родственниками.

Один из клиентов Элен испанского происхождения попросил ее приготовить обед для летней фиесты на сто пятьдесят гостей. Элен дала волю воображению при составлении меню.

Чорисос на гриле, севильские маслины, миндальные тосты, гаспачо, мидии в шафрановом соусе, паэлья-рис с мясом и бобами по-испански, жареные перцы, пирог с фруктами, вино «Сангриа» – одно перечисление этих блюд вызывало голодные спазмы.

– Но, знаешь, у меня есть одна идея. Мне всегда хотелось как-то сочетать блюда и посуду для них. Было бы здорово заняться этим сейчас. Что ты об этом думаешь?

– Грандиозно! – сказал Лью. – Почему бы тебе не позвонить в испанский торговый центр?

Испанский центр отправил Элен в «Каса Монео» на Западной 23-й улице, где можно было купить фаянсовую посуду с национальным орнаментом из Гранады, в магазин подарков на Восточной 22-й улице, где продавались соломенные подносы из Севильи, на шестой этаж в «Блумингдейл» – там были плетеные корзиночки, которые используются для сбора маслин на юге Испании, и к импортерам вина, которые поставляли херес в деревянных бочонках.

Фиеста, конечно, была потрясающей. Клиенты были в таком восторге, что сделали массу заказов на будущее – и она опять принялась сочинять новые сюрпризы.

Элен стала больше уделять внимания тому, как сервировать стол, как его украсить. Для холодных закусок она использовала зеркальные подносы, а для жареных блюд – подносы, отделанные мхом и плющом, корзинки из высушенной кожуры грейпфрутов для фруктов, а для десерта – специальные подносы, украшенные свежими розовыми бутонами. Она подавала горошек в корзинках от Шейкера, рыбу-пашот в тарелках, которые она отыскала в антикварном магазине, а коронные шоколадные трюфели в формах из «спагетти», сделанных из белого шоколада. Ее известность стала распространяться повсюду– все восхищались красотой сервировки и необыкновенным вкусом приготовленной ею еды. Каждый раз она советовалась с Лью. Он тоже обращался к ней в затруднительных случаях.

– У меня есть возможность купить «Консо», – сказал ей Лью. «Консо» был одним из самых старых производителей конторской мебели.

– Я слышу сомнение в твоем голосе, – сказала Элен. – В чем дело?

– Это солидная компания, – ответил Лью, пытаясь сообразить, что именно его беспокоит у «Консо». – Солидная, но не слишком привлекательная. – В его словах слышны были критические нотки, но и одновременно похвала старой фирме.

– Но почему бы не сохранить солидность и не вдохнуть немного жизни? – спросила Элен.

Лью так и поступил. Он нанял Уильяма Магадо, одного из лучших дизайнеров в области мебели и архитектурного интерьера. Новая мебель «Консо» немедленно завоевала рынок – и «Декор» получил еще одного победителя в свое распоряжение.

Затем возникла проблема с сантехникой. Компания «Чез Персе» изготовляла оборудование для ванных комнат: черные раковины из оникса, краны в виде позолоченного лебедя, мраморные ванны, украшенные золотыми листьями, биде из цветного фаянса, которое могло украсить ванную комнату любого богача, розовые мраморные унитазы и мраморные туалетные столики.

– Она продается, – рассказывал Лью. – Фантастическая компания с фантастическим балансом, но я боюсь, что у Макса будет инфаркт, если я скажу ему, что «Декор» собирается заниматься сантехникой.

– «Чез Персе» не просто сантехника, – сказала Элен. – По уровню их можно сравнить с «Тиффани», это же – класс! Скажи отцу, что ты покупаешь у «Тиффани» туалетный отдел, и он не станет возражать.

– Странно, почему я сам не догадался? – И Лью принял решение.

Раньше Лью вел свои деловые разговоры с Максом. Тот всегда вываливал кучу возражений, предлагал десятки самых разных способов финансовых решений, говорил о том, что нужно ознакомиться еще с восемью другими компаниями, прежде чем купить «Консо» или «Чез Персе», рассказывал о множестве лопнувших сделок и о том, что мог выиграть покупатель, прояви он хоть немного терпения. В конце разговора Макс предложил бы столько возможностей, соображений, альтернативных решений, что Лью послал бы к черту всю эту путаницу. Почему бы не оставаться с «Декором», в конце концов, это не такое уж плохое предприятие.

Элен рассуждала очень просто и по делу. Слушая ее советы, которые совпадали с его мнением, Лью Сван начинал чувствовать себя независимым человеком, а не просто сыном Макса Свана. Давняя мечта Лью о создании большой семейной процветающей фирмы стала сбываться.

С ростом «Декора» росла и фирма «А Ля Карт».

Каждый раз, когда новая компания вливалась в «Декор», когда Лью устраивал презентацию-прием по поводу выпуска новой мебели, краски, обоев или драпировочных тканей, «А Ля Карт» обслуживала эти банкеты.

Благодаря Лью для Элен открывались новые возможности. Андре Тейлор, знаменитый декоратор, известный своим необыкновенным чувством цвета и умением изысканно сочетать холст и суровое полотно с керамикой, оказался очень симпатичным, полным, но очень нервным субъектом из Скрэнтона – городка, где выросла Элен. Андре был президентом зимней антикварной выставки, и он предложил Элен заявить об участии в конкурсе за право обслуживать колоссальный – на тысячу человек – коктейль по случаю открытия этой выставки. Один из редакторов «Прекрасного дома» попросил Элен придумать что-нибудь для выпускных летних банкетов, а директор отдела декорирования в «Лорде энд Тейлоре» записал номер телефона Элен, имея в виду предстоящую презентацию модных комнат в новом сезоне.

Да, успех был полным. Он давал чувство радости, волнения, он возбуждал.

Лью и Элен просто расцветали, находясь рядом. Они не могли сразу разжать руки; они заканчивали предложения друг за друга; они смеялись над шутками друг друга. Люди стали замечать это, не только Каролина.

Макс однажды сказал Лью:

– Я надеюсь, ты не противишься соблазну?

Джоанна сказала Элен:

– Лью без ума от тебя. Ты можешь получить его, если очень захочешь.

Бренда заметила:

– Лью – просто мечта! Но ведь он женат!

Денни поставил точку:

– Вы любите друг друга?

21

Любовь. Что такое любовь?

Элен помнила любовь в юности, любовь идеальную, зависимую любовь, страсть – то, что было у нее с Филом. Она знала теперь, что никогда не захочет такого брака, какой у нее был с Филом. Если подумать реально, то она была опутана цепями домашнего хозяйства, разделение ролей мужа и жены было очень четким. Однако и после смерти Фила она долго идеализировала своего мужа и свою семейную жизнь с ним.

Затем она встретила Уилсона. Любовь к Уилсону отличалась от любви к Филу. Это был другой уровень – мужчина и женщина, уже прошедшие и пережившие иллюзии и романтизм юности. Они не могли довольствоваться друг другом – им нужен был внешний мир, и они пытались совместить и то и другое. Не удалось. Уилсону нужна была независимая женщина, которая зависела бы от него, и он отверг ее. Элен, со своей стороны, пыталась угодить Уилсону, делать только то, что ему нравилось. Это была та же ошибка, что и с Филом – пытаясь угодить, она теряла свое «я», то есть именно то, что привлекало в ней мужчин сначала.

Почти целый год после ухода Уилсона Элен отчаянно пыталась вернуть его, звонила, умоляла, унижалась – все было бесполезно. Наконец Элен поняла, что прошлого не вернуть.

После ухода Уилсона Элен жила как монахиня. В пригороде, где она жила, не было одиноких женщин и не было ставших впоследствии популярными кафе для одиноких посетительниц – да она бы ни за что и не пошла туда. У нее не было никакой возможности встретить подходящего мужчину.

Бывали, конечно, такие мужчины, которые хотели бы, чтобы она руководила ими, точно так же, как своей фирмой. Бывали такие, которым было наплевать на ее фирму – лишь бы она разыгрывала из себя невинность, внимая его каждому слову и выполняя его любой каприз. Были и такие, которые хотели бы превратить «А Ля Карт» в очередной «Мак-Дональдс» или «Пицца-Хат».

Некоторые мужчины давали ей понять, что ее время ушло: они предпочитали двадцатилетних. Других интересовал только секс и ничего больше. Иногда попадались просто попрошайки.

Случалось, что в ее жизни появлялся мужчина, который, казалось, искренне интересовался ею, привязывался к ней, и кто, поцеловав ее однажды вечером на прощанье, не появлялся больше никогда, как будто провалился в какую-то яму. И, конечно, были явные неудачники, которых ее друзья вытаскивали откуда-то – пьяницы, импотенты, неумехи, даже безработные.

Иногда Элен задумывалась о том, что было бы с ней, если бы Фил не умер. Затеяла бы она свое дело? Вряд ли. Остались бы они вместе? Неизвестно. Семейная жизнь людей, окружавших ее, не внушала оптимизма.

Накануне гибели Фила они были в гостях. Из десяти пар четыре теперь были разведены, одна из жен жила отдельно, не захотев переехать с мужем в другой город; еще одна должна была встретиться с адвокатом – она пыталась не допустить развода, которого хотел ее муж. Сэм Уитьер очень продвинулся по службе, а Алиса, которая так ему помогала достичь успеха, сидела теперь целыми днями одна, и то прикладывалась к «Дюбонне», то пила валиум. А Маттисоны хоть и не были разведены, но муж Кэрол уехал в какую-то свободную коммуну в западном Массачусетсе, а сама Кэрол жила с полицейским сержантом, жена и пятеро детей которого находились совсем рядом, в Пелхэме.

Только две пары из тех, кто присутствовал на том субботнем вечере, не были разведены, но и эти женщины неоднократно говорили Элен о том, что завидуют ее энергии и ее фирме, так как жизнь Элен была полной, интересной, насыщенной. И только, когда Элен жаловалась им, что безумно беспокоится о детях, которых приходилось оставлять одних – они еще были маленькими, – эти женщины немного успокаивались: и в успехе Элен были темные стороны. Их зависть немного утихала.

Элен убеждала себя, что никому не завидует. Но это была неправда – она завидовала влюбленным.

Когда-то Элен считала, что знает все о любви. Теперь она поняла, что не знает ничего. Ни одно из старых определений не подходило, а новые не появились.

– Интересно, неужели я больше никогда не влюблюсь ни в кого? – спрашивала себя Элен.

Какой могла бы быть эта любовь? Сотрудничество и совместная работа, радость и волнение, страсть и привязанность, и это ощущение – «вдвоем против всех» – неужели это и есть любовь?

Сначала Лью и не думал о любви. Он думал о чуде.

Первое чудо – это похвала Макса.

– Ты чертовски здорово поработал в «Декоре», – говорил он Лью. – Все, что ты сделал – правильно.

Макс был счастлив – Джоанна была с ним, его новое увлечение недвижимостью приносило ему огромные барыши. Теперь он не боялся соперничества сына, Макс убеждал себя, что Лью преуспевает в «Декоре», потому что он делает все то же самое, что бы Макс сделал сам, будь у него свободное время. Макс честно признался себе, что не чувствует конкуренции Лью, потому что «Декор» был маленькой частичкой в империи Макса. «Детские забавы», – думал он. Но это было не так.

Рини стала проявлять к Лью больше внимания – он казался ей еще красивее, мужественнее, чем прежде. Лью просто излучал уверенность, привлекательность, какой-то магнетизм – он стал для нее неожиданно больше любовником, чем мужем.

– С каждым годом ты становишься все привлекательнее, Лью, – говорила ему жена. – Давай уедем куда-нибудь на уик-энд. Вдвоем…

Большую уверенность придавало ему и то, что каждое его решение оказывалось точным. Компания «Конкорд» выбрала ткани фирмы «Эйлберг» для внутренней отделки салона. Уильям Магадо получил почетную премию от Американского института архитектуры за новый дизайн конторской мебели «Консо». Все отделения «Декора» процветали и приносили прибыль, включая «А Ля Карт».

– Мы получили двенадцать процентов дохода от наших инвестиций в «А Ля Карт», – сказал Лью Элен осенью шестьдесят девятого, как раз тогда, когда Дик Бартон подарил Лиз Тейлор бриллиант в шестьдесят девять карат. – И такая прибыль даже после выплаты займа. Ты должна гордиться собой. Я, например, горжусь.

– Я бы никогда не справилась с этим без тебя, – сказала Элен.

Лью оказался прав – кухня обошлась ей больше чем в двадцать тысяч долларов. Кухонное оборудование, уникальные подносы и посуда, дополнительные работники стоили намного больше, чем она могла бы себе позволить. Без его поддержки она ни за что не стала бы рисковать. Его бьющая через край энергия и воображение были неоценимой помощью.

– Я бы хотел, чтобы мы… – Лью вдруг замолчал. Он как будто заново увидел ее привлекательность, которую не испортил никакой успех, почувствовал, как электрический ток пробежал между ними, понял, что именно она освободила его от сомнений и страхов. Ее шелковистые волосы с медным оттенком, прекрасные голубовато-зеленые миндалевидные глаза – все ее очарование просто сводило его с ума.

– Мы – что? – Элен хотела, чтобы он продолжил фразу, зная, что теперь она не скажет «нет».

– Чтобы мы остались одни, – сказал Лью. – Где-нибудь, вдвоем.

«Где-нибудь» оказалось комнатой в Карлайле, остальное не имело значения.

– Мне никогда не приходилось бывать в таких местах, – сказала Элен, вдруг почувствовав робость, когда дверь закрылась и они остались вдвоем.

– Я тоже, – сказал Лью. Они долго смотрели друг на друга. Наконец, он подошел к ней.

– Я хочу тебя…

– Я тоже, – сказала Элен просто и протянула к нему руки.

В ту осень Элен расцвела, как расцветает природа весной. Все то, что было в ней скрыто, все, что было тайной даже для нее самой – вдруг возродилось к жизни и выплеснулось наружу. Родилась еще одна Элен – сексуальная, чувственная, чувствительная. Та Элен, которая всегда жила в глубине ее существа.

Секс с Филом был чудесен, но это был домашний секс, разрешенный, ограниченный браком и детьми. То, что было у нее с Уилсоном, казалось сначала приключением, но затем превратилось в домашнюю обязанность. Секс с Лью был тайным, украденным, диким, самозабвенным, глубоким, неограниченным, распутным. Раньше Элен не знала, что плоть не надо укрощать. Она не подозревала о том, что можно открыто просить ласк и бесстыдно отдавать их и что это было наслаждением. В этом и была ее женственность, она была прекрасна в своей любви.

До встречи с Лью Элен не подозревала, что каждая частица ее тела могла приносить столько наслаждения, отвечать на прикосновение возлюбленного, что ее кожа так остро воспринимала ласку, что ее рот был горячим и сладким, уши, пальцы ног, бедра, подмышки – все было источником невероятного наслаждения. До Лью Элен не знала, что только полная эротики жизнь и была настоящей, насыщенной, полнокровной жизнью.

Она не задумывалась о завтрашнем дне, об обязательствах, не стремилась угодить, так как одно ее существование было радостью для нее самой, для Лью. Лью чувствовал то же самое.

Опьяненные украденными часами и вечерами, редкими уик-эндами где-нибудь далеко в Монтоке, в летнем домике, возбужденные тайными встречами и неожиданными телефонными звонками, они были вознаграждены исполнением желаний и чувственными наслаждениями. Лью и Элен, как и все любовники, вступившие в незаконную связь, думали, что они не такие, как все. У них все было по-другому, однако, как и все любовники до них, они надеялись справиться с этим романом.

Сентябрь незаметно перешел в октябрь, а затем наступил ноябрь…

22

Любовь и работа. Любовь в одной части дома, работа – в другой. Секс без обязательств; открытые браки без чувства вины; отношения без напряженности. Именно такие отношения нужны мужчинам; они были нужны Уилсону; и сейчас, осенью шестьдесят девятого, Элен знала, что они были нужны ей.

Но Лью Сван, оказывается, стремился совсем к другим отношениям. Он с самого начала хотел жениться на Элен. Он хотел жениться на ней, потому что мечтал о таком же счастье, как у Макса. Он стремился быть с ней все время – ему было отвратительно постоянное чувство вины, противна необходимость следить за временем. Он хотел жениться, потому что обман – как в бизнесе, так и с женщинами– заставлял его страдать до глубины души.

В первый раз он сделал ей предложение в День Благодарения. Сваны, как всегда, собрались в доме у одного из детей. В этот год была очередь Лью и Рини. Его сестра была со своим вторым мужем; его брат, на грани развода, был со своей подружкой; мать была одна, а отец не пришел вообще. В первый год после развода Эсме сказала, что не пойдет никуда, если там окажется Макс. Целый день Лью задавал себе вопрос – зачем он здесь? Его окружала семья и остатки семей. Почему он не с той, кого он любит, не с Элен?

Он звонил ей трижды, каждый раз выдумывая причину для жены – то взять газеты, то принести снизу крем для торта, то предложив отвести племянниц к озеру.

– Звонил Лью Сван, – сказала Бренда матери, когда та вернулась вечером домой. «А Ля Карт» обслуживала с десяток обедов в День Благодарения, и, хотя у Элен были надежные работники, она считала своим долгом заехать к каждому клиенту и удостовериться, что все в порядке и все довольны. – Три раза.

– Спасибо, – коротко ответила Элен. Бренда почувствовала некоторую холодность в ее голосе.

– Что между вами происходит? – спросила она.

– Ничего, – сказала Элен. Бренда не знала, верить ли ей, но в конце концов ей было все равно.

Наутро, около семи, Лью позвонил опять.

– Я хочу развестись с Рини и жениться на тебе. Выходи за меня, Элен.

– Лью, дай мне подумать, – сказала Элен. Но она не сказала правды. Ей хотелось оставить все, как есть. Ее привлекал успех «А Ля Карт», и она стремилась к еще большему. С другой стороны, ей нравился Лью и новые радости, связанные с ним. Но она не хотела выходить замуж и опять рваться на части.

Позже она поняла, что дважды солгала – и дочери, и любовнику. Она укоряла себя за это и надеялась, что это чувство вины скоро пройдет.

– Я хочу, чтобы мы стали друзьями, – сказала Джоанна Элен в начале декабря. Они сидели в кафе «Русский чай». Джоанна наклонилась к ней и сказала – Я никогда не видела Лью таким счастливым. Ты самый лучший подарок в его жизни. Помни, Элен, я на твоей стороне. Не забывай – я уже побывала там, – она понимающе улыбнулась.

Элен чувствовала себя смущенной и явно тяготилась нарочитой интимностью тона Джоанны. Она сделала вид, что не поняла намека, но Джоанну трудно было сбить с толку. Она решила дать Элен несколько советов.

– Поверь мне, – сказала она тоном опытной интриганки, – они никогда не бросят своих жен, если не поставить им ультиматум. Как, ты думаешь, мне удалось заставить Макса развестись с Эсме? Он без конца повторял, что скажет Эсме о нас, что попросит развод, ходил вокруг да около. Я терпела. Я все понимала. Я чувствовала. Наконец, я поняла, что сойду в могилу такой же терпеливой и молчаливой. И я поставила ультиматум: не будет обручального кольца – не будет постели.

Элен поморщилась:

– Джоанна, ей-богу, мне это неинтересно.

– Но я могу помочь тебе, – настаивала Джоанна. – Ты можешь заставить Лью бросить Рини в один момент. Он созрел для настоящей женщины. И уже давно. Будь поумней, Элен. Немного надави на него – и все. – Она провела рукой по своим роскошным волосам. – И я все получила. Я помогу тебе развести Лью с женой – и берег свободен. Помни, Элен – я с тобой.

Если бы Лью и Элен поженились, Джоанна и Макс не были бы так изолированы от семьи. Появилась бы вторая ветвь семьи Сванов, и Джоанна с Максом оказались бы во главе ее.

– Джоанна, я не хочу, чтобы ты была на моей стороне, – сказала Элен резко, возмущенная бестактностью Джоанны и ее стремлением вмешиваться в чужую жизнь. Но благодаря Джоанне она впервые увидела их отношения с Лью как бы со стороны. И ей они не понравились. – И, потом, отчего ты думаешь, что нас связывает что-либо, кроме бизнеса? – в третий раз солгала Элен.

Джоанна ничего не сказала. Но на лице отразилось полнейшее недоверие к словам Элен.

Джоанна, которая держала свою линию так жестко, на самом деле была человеком не очень-то счастливым, ранимым и разочарованным. Она рассчитывала, что получит сразу все, выйдя замуж за Макса – и любовь, и счастье, и признание семьи. Она надеялась, что ее будут любить и что она ответит любовью. Не только семья Макса отвергла ее, но и ее собственная семья тоже.

Мать Джоанны, очень умная, энергичная женщина, презирала женщин и вытеснила Джоанну из семейного дела. Ее отец и братья, подавленные решительностью блестящей матери, были только рады избавиться от присутствия второй такой же решительной и честолюбивой женщины, поэтому они объединились, чтобы выставить Джоанну.

С самого начала Сваны дали понять, что Джоанна – самозванка, инородное тело в их семье. Эсме, хотя и не могла простить Максу его уход, винила в разводе не его, а Джоанну. Для нее Джоанна была соблазнительницей, ведьмой, околдовавшей Макса непреодолимым сексуальным искушением. В своем отчаянии Эсме находила некую силу. Она поняла, что жертва может вызывать симпатию, жалость, поддержку, внимание со стороны окружающих ее людей. Эсме внушила Сванам ненависть к этой разрушительнице семейного очага. Джоанну никогда не приглашали к Сванам, ее приглашения отклонялись, ее подарки возвращались нераспакованными; все попытки Джоанны к примирению игнорировались. Чем больше она прилагала усилий, чтобы войти в семью, тем больше семья сплачивалась и отторгала ее.

Джоанна, в свою очередь, стала делить мир на два лагеря: победители и побежденные. Эсме и ее сторонники были побежденные, она и Макс – победители, Лью, который стал понемногу выбираться из-под власти отца, был в лагере победителей; туда же она относила теперь Элен. Если бы Лью и Элен поженились, они бы полностью перешли в группу победителей. Так Джоанна и заявила Максу.

– Не лезь в его дела, – сказал Макс. – Что бы Лью, Рини и Элен ни делали, это тебя не касается.

Джоанна не сдалась. Отказ Элен от ее помощи удивил ее, но не остановил.

Джоанна и Макс не хотели терпеливо выносить свое изгнание – они отправились на Бермуды, чтобы там провести День Благодарения. На Рождество и Новый год они планировали отправиться на Сен-Мартен. Победители весело проводят время, побежденные сидят дома.

Макс, которому нравилась роль отца семейства, был глубоко задет ультиматумом Эсме, запрещающим ему появляться на семейных сборищах, одному или тем более с Джоанной. Не собираясь ни в чем винить себя, не желая обвинять и Эсме, перед которой он чувствовал себя виноватым, он во всем обвинял Джоанну. Брак, который должен был принести им обоим счастье, отнял у них и те радости, что были в их жизни раньше.

Обычно все тратят деньги, чтобы выразить себя, свои чувства – в той или иной степени. Макс и Джоанна тратили больше, чем многие другие – и Макс выразил свое недовольство, давая Джоанне меньше денег. Скупость была не в его характере, но Джоанна сначала обнаружила, что ей не хватает любви, а теперь и денег.

Она хотела, чтобы Уильям переехал с 57-й улицы в здание «Дженерал Моторс Плаза», но Макс отказался финансировать его, сказав, что дело Уильяма не стоит самого переезда. Более того, он послал своих ревизоров проверить отчетные книги Уильяма! «Дженерал Моторс Плаза» был самым престижным местом в городе, и Джоанне безумно хотелось показать своей семье, что она может обойтись без них, а они – нет. Она-то была победительницей!

Неожиданный отказ Элен от помощи в разводе Лью заставил Джоанну передумать насчет писем, которые она обнаружила в столе Фила Дурбана во время ремонта конторы. Сначала она хотела показать их Лью, но теперь она покажет их Максу. Макс, который так резко оборвал ее и велел не вмешиваться в дела семьи, теперь разозлится еще больше. Но она сожжет их на глазах у Макса, как только он даст ей денег, чтобы снять помещение в «Дженерал Моторс Плаза».

– Элен, – сказал Лью за неделю до Рождества, – ты никогда не говорила, что любишь меня. Почему?

Элен хотела бы сказать эти слова, она хотела бы чувствовать это. Ей было жаль его, она ощущала свою вину. Ей бы не хотелось огорчать Лью правдой, но она не могла опять лгать. Она ненавидела ложь.

– Ты знаешь, – она пыталась найти подходящие слова, – ты мне очень нравишься. Я сделаю для тебя все, что ты захочешь. Я восхищаюсь тобой. Я верю в тебя, иногда я обожаю тебя. Я доверяю тебе. Я все время думаю о тебе, и по ночам я мечтаю о тебе. Я забочусь о тебе так же, как о своих детях. Я даже на край земли пойду для тебя. Но… я не люблю тебя.

Было мучительно смотреть на него. Элен почувствовала себя последней дрянью.

Но как она могла любить его? Как позволить себе любить его? Он женат. И что бы ни говорили об открытых браках, для нее это было невозможно.

– Вообще-то это не мое дело, – сказал Макс Элен накануне отъезда в Сен-Мартен на Рождество, – Лью делал тебе предложение?

Элен кивнула.

– И что ты ответила?

– Сказала, что хочу подумать. Но это неправда. Я не хочу выходить замуж за Лью. Я вообще не хочу выходить замуж.

– Ты уверена в этом? Абсолютно уверена?

– Абсолютно, – сказала Элен. – Почему вы спрашиваете? Лью что-нибудь сказал вам?

– Нет, – сказал Макс. – Не Лью. Джоанна. Она хочет, чтобы вы с Лью поженились. Она считает, что это будет ее победа.

– Джоанна? – Элен была поражена. Какое Джоанне дело до Лью и до нее? – Я сказала ей то же самое, что и вам. Я не хочу разбивать семью вашего сына.

– Она тебе не поверила.

– Да, я знаю, – сказала Элен. – А вы?

Макс посмотрел на нее внимательно и сказал:

– Я сам – стопроцентный детектор лжи. Я верю тебе.

– И что же? – Элен почувствовала облегчение.

– Ничего, – сказал Макс. – Я просто хотел услышать это от от тебя.

– Теперь вы знаете. Я надеюсь, вы не думаете… – она замолчала, подыскивая нужное слово.

– Я? По-моему, мне меньше всех на свете полагается читать тебе мораль.

Элен не могла сдержать улыбки. Почему не все люди так откровенны, как Макс? Даже она сама.

– Макс!

– Да?

– Скажите Джоанне, чтобы она не вмешивалась в мою жизнь. И Лью тоже.

– Не беспокойся, – проворчал Макс. Наверное, у генерала Пэтона был такой же вид, когда он думал о Роммеле. – Именно это я и сделаю.

Он отправился домой, подписал чек для Джоанны и высказал ей все, что думал об этом – пока она сжигала письма.

Сваны отмечали Рождество в доме Эсме. Правда, это была пародия на праздник. В десять часов вечера Лью отправился в Нью-Рошель.

Элен, Бренда и Денни сидели за кухонным столом, на котором находилась традиционная для их семьи пицца. После нескольких дней готовки эти бесконечные индейки, гуси и ветчина уже не привлекали их. Пицца была приготовлена по книжному рецепту для Бренды и Денни – «всего понемножку», а для Элен побольше сыру. Кувшин с красным вином стоял на столе, огоньки плясали в камине, рождественские песнопения звучали по радио. Элен была в джинсах и рубашке. Она забрала волосы назад и в таком виде выглядела пятнадцатилетней девчонкой. Они выглядели такими счастливыми, одна семья, так необходимые друг другу. Лью вдруг остро захотелось быть с ними, быть частью их семьи.

– Лью?! – изумленно воскликнула Элен, увидев его в дверях. Она смутилась от того, что дети догадались, почему он здесь.

– Мне необходимо было увидеть тебя, – сказал Лью. Он выглядел усталым, под глазами темные круги, даже его золотистые волосы потускнели и слиплись. – Мама плачет все время. Макс звонил из Сен-Мартена совершенно пьяный. Рини и я жутко поругались. Она обвиняет меня в измене.

– О, Боже! Неужели Джоанна?.. – Элен запнулась, глядя на Бренду и Денни. Она хотела, чтобы они вышли, оставив их с Лью наедине. Они поняли, молча поднялись со своих мест и вышли.

– Джоанна? – Лью был удивлен. – Но Джоанна ничего не знает. В любом случае, Рини на стороне моей матери. Она не стала бы разговаривать с Джоанной.

– Хорошо, ну и что ты ответил? – спросила Элен слабым голосом. – Ты не признался, надеюсь?

– Нет, – сказал Лью. Он сел на стул, почти без сил. – До этого я все же додумался. Но она подозревает что-то. Я не бываю дома довольно часто, этот уик-энд в Монтауке. Боюсь, что часто упоминаю твое имя. Я больше не могу так жить. Я не хочу так жить, Элен, выходи за меня, прошу тебя. – Он протянул руки, пытаясь обнять ее.

– О, Лью, – сказала она мягко. Она взяла его за руки. – Ты заставляешь меня думать, что я – твой спасательный круг.

– Это все? Спасательный круг? – Ему показалось, что его как шину прокололи и выпустили весь воздух.

– Все? – повторила Элен. – Это очень много, Лью. Я могу многое для тебя сделать. А ты – для меня. Но я не могу спасти тебя от твоей жизни. Ты должен это сделать сам. – Она говорила печально, но не резко. И она говорила, наконец, правду.

– Я не понимал этого до сих пор, – сказал он тихо.

Да, он взваливал на нее бремя своего неудачного брака и проблемы, пытаясь избавиться от отцовского гнета. Он хотел, чтобы она вернула его к жизни – и она добилась этого. Но теперь он начал понимать, какую цену она заплатила, как много она отнимала от себя, чтобы внушить ему уверенность и влить в него новые силы.

– Ты ненавидишь меня? – спросил он.

– Нет, – сказала она нежно. – Разве я могу?

Он мягко улыбнулся и поцеловал ее руки.

– Интересно, что же будет дальше? Со мной. С тобой. С нами.

– Почему что-то должно произойти? – спросила Элен. – Почему нельзя оставить все, как было?

Хотя Элен предложила ему остаться, Лью отказался. Вернулся он домой в пять утра. Рини не спросила его, где он провел ночь, и Лью ничего не сказал ей.

Лью позвонил Элен в полночь на Новый год. Его не удивило, что телефон не отвечал. Он чувствовал себя совершенно одиноким.

Элен была в Бедфорд Хилс, обслуживая очень элегантный праздничный прием. Когда часы били двенадцать, она думала о Лью. Она скучала без него, но была рада, что ей не пришлось разрываться между ним и работой.

Ее разрыв с Уилсоном научил ее, что требования и ожидания душат любовь. Она не повторит этой ошибки с Лью.

На следующее утро у нее был жуткий скандал с Брендой, когда та заявила, что выйдет замуж за Джефа сразу после окончания колледжа. Но когда Элен успокоилась, то она подумала – а что, если Бренда права?

Что, если она вовсе не свободна, а просто напугана? Слишком напугана, чтобы сделать решительный шаг и не делить мужчину с другой женщиной?

Денни часто выступал посредником между Элен и Брендой, и теперь он решил помирить их. Почти полтора месяца после новогоднего скандала Элен и Бренда не разговаривали друг с другом. Денни надоело их детское поведение, и он позвонил Бренде незадолго до Дня святого Валентина.

– У Кларенс грипп, а у мамы десять заказов на Валентинов день, – сказал он ей. – Ты не могла бы приехать помочь ей?

– Конечно, – без колебаний ответила Бренда.

Не важно, насколько яростно они ругались, но если кому-то из них грозила опасность, они были снова вместе, «повозки в круг». Когда проходил пыл ссоры, Дурбаны сплачивались в одну семью. Иногда Элен думала, что при жизни Фила они не были бы так близки с детьми.

– Извини, я наговорила лишнего на Новый год, – сказала Бренда, когда они с Элен готовили клубнику со сливками. – Не умею сдерживаться.

– В твоем возрасте я тоже была очень вспыльчивой, – сказала Элен.

– Это меня не оправдывает, – сказала Бренда. – Я никогда не знала, что папа оставил нас совсем без денег и в долгах. Почему ты никогда не говорила мне?

– Тебе было бы очень тяжело потерять свое представление об отце. Утраченные иллюзии– это очень страшно, – сказала Элен. – Может, я не права. Кто знает – возможно, реальный взгляд на жизнь лучше, чем иллюзии. Мне было трудно принять решение. Иногда бывает очень трудно принять решение. Я молилась, пыталась поступать правильно, чтобы тебе и Денни было хорошо.

Элен и Бренда чуть не плакали. Они обнялись, мать и дочь, впервые за долгое время. Это были два поколения: сорокалетняя женщина, еще очень привлекательная, на пути от «хорошей девочки» до героини, которой ей еще предстояло стать; и Бренда – более современный вариант своей матери, хорошенькая, несформировавшаяся еще молодая женщина, не знающая тяжелого бремени жизни.

– Ты все такая же – самая лучшая моя помощница, – сказала Элен. – Я тебе очень благодарна за помощь. Что бы я делала без тебя?!

– Ты ведь знаешь, что всегда можешь положиться на меня, – сказала Бренда перед отъездом. – Всегда и всюду.

Накануне получения Брендой диплома в Брауне Элен отправилась в банк и сделала то, о чем мечтала уже давно – взяла двадцать пять акций «А Ля Карт». Может быть, это была своего рода взятка, может быть – хорошая сделка. В любом случае она сознавала с гордостью и грустью, что Фил одобрил бы ее поступок.

В то же самое время Джоанна тоже зашла в банк и положила кое-что в свой сейф – конверт с ксерокопированными копиями писем, которые Рини писала Филу во время их бешеного романа, перед самой его смертью.