Совесть Денисовна

Большой Медведь и Малыш-медвежонок

В дополнительных материалах вы можете найти аудиоверсию данного рассказа.

Жили были в одном лесу Большой Медведь и Малыш-медвежонок.

На самом деле, их только звали Большой Медведь и Малыш-медвежонок. По привычке. Потому что все в округе привыкли так к ним обращаться, несмотря на то, что прошло уже много времени с тех пор, и Малыш-медвежонок уже давно не был ни малышом, ни медвежонком. Вырос. Заматерел. Сам стал большим. Даже больше, чем Большой Медведь когда-то.

Но не больше, чем Большой Медведь сейчас.

Большой Медведь был уже взрослым в те времена, когда к нему прилипло это прозвище, так что, расти ввысь ему было уже некуда. Оставалось только раздаваться вширь. Благо, ситуация позволяла. Уже давно остались позади голодные годы, когда приходилось грызть невкусную древесную кору, чтобы хоть ненадолго унять урчание желудка. Затёрлась и зарубцевалась память о том, как Большой Медведь радовался одному несчастному пойманному зайцу: но не потому, что мог при помощи его тщедушной тушки утолить свой голод, а потому что ушастого можно было скормить тому Малышу-медвежонку.

Большой Медведь и Малыш-медвежонок не были родичами, но заботились друг о друге, как родные. Они предпочитали держаться рядом в час нужды, но даже когда нужда отступила, не стали расходиться в разные стороны. Старший медведь обучал младшего всем премудростям охоты и поиска пищи, какие только знал, а тот отвечал прилежностью в учёбе, надеясь как можно быстрей начать приносить пользу.

Так и жили они, проходя плечом к плечу сквозь невзгоды. Постепенно становилось легче: сначала оттого, что Малыш-медвежонок окреп и начал сам добывать пропитание, а затем – потому что зелень начала родиться всё чаще и чаще, привлекая в лес всё больше и больше зверей. В конце концов находить еду стало настолько просто, что это и вовсе перестало быть какой-то проблемой.

И тогда Большой Медведь стал расти вширь. Он становился всё более и более грузным. Старательно налегал на малину и мёд. Не забывал о мясе, которое исправно добывал на охоте Малыш-медвежонок. Не брезговал и рыбкой, и вкусняшками, что можно было добыть у зверей, что заявлялись в их лес проездом.

Потеря формы не особо мешала Большому Медведю. Да, уже было не побегать, но оно и не требовалось, ведь голодать и не приходилось. Да и кто мог обвинить его в любви к еде? Малыш-медвежонок? Тот отлично понимал старшего товарища, ведь сам застал голодные времена и тоже себя ни в чём не ограничивал. Просто был он младше и жизнь вёл более активную, а потому жирок под прочной косматой шкурой, может и позволял какой добыче скрыться от раздобревшего охотника, всё же больше придавал ему статусности. Веса, так сказать. А вот Большой Медведь уже давно не выглядел опасным: его уже даже белки не боялись. Добродушно беседовали с ним, обменивались знаниями о том, в каких шишках семена вкусней, да последними новостями.

Беседовать с Большим Медведем было приятно: он стал очень мягким не только внешне, но и внутренне, и завсегда был готов поддержать любого добрым словом.

Однако как опасен и губителен голод, столь же коварным оказалось и обжорство.

Большой Медведь заболел.

Не весь, а только животом.

Недуг не явился во всей красе сразу. Он рос медленно, неторопливо. Подобно зерну, что упало в плодородную почву и оказалось не замечено голодным зверьём. И, как оказалось, зерно сие принадлежало не какому-то кустику, а дереву могучему и сильному.

Всё начиналось невинно. Почти незаметно. Просто чаще желудок вещал Большому Медведю о том, что он переполнен. Иногда чувством тяжести, а иногда – смачной, звучащей на весь лес отрыжкой. Последняя, кстати, являлась всё чаще и чаще, покуда все певчие птицы округи не привыкли и не научились писать музыку с учётом подобного сопровождения. Умный Грач, по долгу перелётов часто бывавший в разных странах, уверенно заявил, что именно так звучит синкопа, и с такой синкопой грех всем местным не начать исполнять джаз.

Но со временем, эти неудобства, знакомые каждому, кто хоть несколько раз в жизни кушал от души, не щадя живота своего, дополнились новыми ощущениями. Когда резью. А когда пища отказывалась нормально перевариваться: то стремясь побыстрей пройти весь путь через медведя, будто бы бежала кросс на время, а когда задерживалась в его кишках дольше, чем того требовали законы гостеприимства.

И каждый раз Большой Медведь страдал.

Эти страдания заставляли Малыша-медвежонка искать способы помочь тому, кто был для него надёжей и опорой всё детство. Посоветовавшись с Умным Грачом, который по совместительству был районным врачом, Малыш-медвежонок узнал, что, оказывается, не вся пища бывает полезной. Особенно вкусная. Разумеется, один жирный олений окорок медведя не убьёт, разве что, неудачно упав тому на голову, но организму требуется время, чтобы устранить нанесённый вредной пищей ущерб. Но если ему этого времени не давать, вот тогда… тогда может случиться страшное.

Твой организм может разучиться лечиться до конца, и тогда ты лишишься возможности кушать жирные окорока навсегда.

Навсегда.

Перепуганный такими перспективами Малыш-медвежонок стал прислушиваться к себе и понял, что у него и самого уже начались первые признаки этого самого страшного: тяжесть и тянущая боль каждый раз, когда он ел особо жирную рыбу или оленя. Ничего смертельного. Ничего, о чём нельзя забыть, переключившись на что-то другое. Но ведь у Большого Медведя всё начиналось точно так же.

В общем, Малыш-медвежонок начал искать “здоровую пищу”. Не то, чтобы он собирался питаться только ей: но всяко лучше умерить свои аппетиты и иногда баловаться вкусняшкой, чем забыть о ней на всю жизнь. Малыш-медвежонок о вкусняшке забывать не собирался.

Как оказалось, Большой Медведь тоже. Вроде бы они вместе с Малышом-медвежонком выяснили, какую еду можно есть старшему из них, чтобы не болеть. Даже нашли вкусную: бамбук, жасмин и османтус даже Малышу-медвежонку нравились, но он специально их не трогал, понимая, что добыть их можно только у перелётных челноков, летающих к пандам, а если младший медведь будет на эти запасы налегать, то Большому Медведю их не хватит и придётся довольствоваться опостылевшей невкусной корой и выменяным у Братца-крыса ржаным зерном, которое в глотку-то медведям не лезло.

Да только все труды и старания были напрасными. Старшой придерживался диеты – Умный Грач сказал, что это называется именно вот так, – лишь когда живот болел. А едва его слегка отпускало, как сразу брался за своё. Уж сколько и Умный Грач, и Малыш-медвежонок увещевали Большого Медведя, сколько объясняли, что надо ещё пару недель подождать после того, как отпустит, а затем только пробовать “чуть-чуть” и снова на диету, Большой Медведь ни в какую. Головой кивал, говорил, что понимает, но каждый раз делал одно и то же.

Долго ломал Малыш-медвежонок голову, как бы ещё помочь Большому Медведю. Пока не понял, что тот с Бодипозитивным Свином сдружился. Хряк всё науськивал старшого. И науськивал бы дальше, если бы однажды младший не подкараулил бы того меж двух сосенок.

– Слышь, рыло свинное. Ещё будешь к Большому Медведю ходить и ему свои байки затирать про то, что надо себя принимать таким, какой ты есть, я тебя сожру.

– Не сожрёшь, – ехидненько ответил свин. – Я жирный. А жирного тебе нельзя.

– Ради такого дела – можно, – убедительно тряхнул головой Малыш-медвежонок.

Видать, достаточно убедительно, ведь Бодипозитивный Свин в гости к Большому Медведю больше не ходил. Но передышка была лишь временной: Большой Медведь как-то прознал о разговоре и обиделся. Он считал, что не малому, который сам та ещё неблагодарная свинья, решать, с кем старшим общаться. И хоть Малыш-медвежонок считал себя правым, возразить ничего Большому Медведю так, чтобы тот не обиделся ещё больше, не удавалось. Пришлось лапой махнуть и понадеяться, что старший проявит немножко ответственности.

Вот только оказалось, что ответственным Большой Медведь умел быть только по отношению к другим, но не к себе. Ему было легко отказаться от кролика, чтобы накормить Малыша-медвежонка, когда тот был маленьким. Но совершенно не под силу отказаться от кролика, чтобы спасти себя от боли.

В общем, Малыш-медвежонок просто смирился с тем, что время от времени Большой Медведь нарушал диету. В целом, он же никому особо не мешает. Это ведь ему плохо. Но ведь он взрослый, это так. Это его жизнь. Да и певчие птицы без синкопы уже не могли исполнять нормальный джаз.

Однако жизнь на месте не стояла, и однажды Большого Медведя скрутило по полной программе. В самом прямом смысле слова. Беднягу будто бы невидимый великан брал двумя руками, а затем выжимал, словно тряпочку. Старшой кричал от боли. Громко. Очень громко. А ведь Малыш-медвежонок знал, насколько терпелив его собрат: в последний раз он так орал лишь когда случайно зацепившись когтем, вырвал его с кровью. И то, замолчал уже через минуту: только мычал при каждом шаге и иногда грязно матерился.

Но не в этот раз. В этот раз его крики раздавались долго. Половину ночи. Это не ирония и не преувеличение. Ровно половину. И не потому, что затем Большому Медведю стало менее больно. Просто он вымотался. Устал кричать. Мог только стонать.

И всё это время Малыш-медвежонок был рядом. Он не мог уйти. Не знал, чем может помочь, но делал всё, что было в его силах. Прижимался мохнатым боком, когда Большого Медведя знобило, и прикладывал старшому к животу смоченных в холодном ручье осенних листьев, когда тот молил о прохладе.

Как бросало в жар и в холод Большого Медведя, так же мотало из стороны в сторону Малыша-медвежонка. Он то тихонько плакал, не в силах сдержать слёз от страха, что старшой не переживёт эту ночь, то срывался на крик.

– Вороне где-то бог послал кусочек сыра, старшой! Вороне! Не тебе! Ты же знаешь, что тебе нельзя!

– Не кричи на меня… – с трудом выдохнул Большой Медведь. – Мне плохо… плохо… плохо…

Большая туша вдруг изогнулась. Одну заднюю лапу притянула к животу, а вторую – вытянула. Позвоночник словно бы скривился в обратную сторону. Малышу-медвежонку показалось, что эта боль заразная. Он и сам согнулся, прикрывая своё брюхо.

Но не смог удержаться от ругани.

– У тебя же есть бамбук! Есть османтус! Ещё какая-то трава вкусная! Они же вкусные! Вкусные!

– Я уже не могу их есть… я уже не могу… не могу… не кричи… пить… пи-и-и-ить…

И Малыш-медвежонок занялся вопросом “пи-и-и-ить”. Это было не так-то просто, ведь таскать в лапах воду он был не обучен, а тягать старшого по грязи, когда его итак крючит, было глупой идеей. Немного пораскинув мозгами, младший нашёл решение: принялся копать канавку от речки до Большого Медведя, не прекращая одновременно ругаться на собрата и лить по нему горьких слёз.

Благо, та ночь закончилась. В какой-то момент желудок старшого отверг пищу, исторг из себя всё тем же путём, каким та и пришла. И нет, боль не ушла следом за пищей. Лишь начала собираться в дорогу. Спустя часа три она ослабла достаточно, чтобы Большой Медведь перестал стонать, но недостаточно, чтобы тот мог уснуть иным способом, кроме как провалившись в забытие изнемождённого обморока.

В таком состоянии после приступа Большой Медведь был ещё сутки. И лишь затем боль становилась такой, какой она бывала ранее, когда старшой ел что не то.

Каждый раз.

Каждый.

Малыш-медвежонок не мог этого понять. Если бы его хоть разик так скрутило бы, что он ощутил себя на самой границе между жизнью и смертью, он бы вообще жрать бросил. Питался бы солнечным светом и водой, как ёлка какая или сосна. Шкурой бы позеленел.

Но не Большой Медведь. Его хватило только на два месяца. А затем снова. И снова. И снова.

Малыш-медвежонок уже даже не плакал, не ругался. Он находился рядом в состоянии какой-то вялой апатии. Всё так же грел старшого боком, копал тому каналы до речки, да прижимал к брюху листву.

– Ну что на этот раз, Большой Медведь? – спрашивал младший, наверное просто потому, что хотел хоть как-нибудь убить время.

Ведь время было единственным, что могло исцелить боль старшого.

– Хле-е-ебушек. Корочка хле-е-ебушка. Девочка обронила.

– Хлебушек, значит, да? – зубы обнажились в ироничном оскале. – Стоила она того, корочка хлебушка?

– Ну это всего лишь корочка хле-е… е-е-ебушка, – было больно видеть Большого Медведя, героя детства, того, кто всегда защищал Малыша-медвежонка, того, кто спас его от смерти, таким жалким. Но боль эта была не острой. Приглушённой. Точно бы из иного мира. – Одна корочка хле-ебушка. Бе-е-е-еленького.

Старшой плакал. Бессильно. В его голосе была мольба.

– Ты не у Братца-крыса еду вымениваешь на кусок свинного уха, – буркнул Малыш-медвежонок. – Ты не торгуешься. Не важно, сколько стоит еда. Тебе её просто нельзя. Нель-зя. Как ребёнок, право слово.

К сожалению, не мог Малыш-медвежонок быть всё время рядом с Большим Медведем. Не мог следить за тем, что тот тягает себе в пасть. Мог лишь находиться рядом, когда тому плохо, да думать о том, как пойдёт завтра в поле: взойдёт солнце, старшому полегчает, и невыспавшийся младший сможет сосредоточиться на том, чтобы выменять у Братца-крыса круп.

Мамы и папы, бабушки и дедушки, мачехи и отчимы не будьте, как Большой Медведь. Если вы не будете заботиться о своём здоровье, ваши близкие бессильны.