Советник президента

Глава 4. Проделки Филимона

– Ну что ж, Михаил, – воскликнул Платов, принимая из рук Булгакова драгоценную книгу, – после деловых переговоров пора бы и перекусить, чем бог послал. Прошу к столу.

Булгаков уже понял, что на сей раз обойдётся без черепов, наполненных чьей-то кровью, но вместе с тем хотелось бы, чтобы осетрина была нужной свежести, не как в Торгсине на Смоленской.

Тут отворилась дверь, и под звуки свадебного марша вошли всё те же – во главе процессии была тётка в зеленоватом выцветшем трико, которое частично прикрывал жёлтенький передник. Перед собой она катила тележку, на двух ярусах которой расположились тарелки с осетриной и лососиной, баночки с паюсной и красной икрой, маслице на отдельной тарелке, немного зелени и конечно хлеб нескольких сортов. За ней секретарь вкатил ещё одну тележку, сплошь уставленную бутылками, причём все этикетки были на иностранных языках – Булгаков смог рассмотреть только французское «Бордо», но водки почему-то не было. «Неужто всё везли с собой? Или заранее запаслись валютой?» А в завершение этого торжественного шествия в столовую вступил Моня – он скоренько произнёс то ли какое-то приветствие, то ли застольный тост, дожидаясь, пока будут расставлены тарелки. Это бессмысленное бормотание вполне резонно Булгаков пропустил мимо ушей. Но вот прислуга удалилась, и можно приступать к трапезе.

– Всё свежее, – успокоил Платов. – У нас в трамвае есть отсек с холодильной камерой.

– Так что же, вы оттуда прямо на трамвае?

– А почему бы нет? Вот если бы на Патриарших приземлился бронированный президентский лимузин или ещё какая-то нездешняя машина, вы можете представить себе, что бы было?

В этих словах Булгаков уловил здравый смысл, поэтому ничего другого не оставалось, как сесть за стол и прицепить на шею белую салфетку с вензелем «ВП».

Как ни странно, Платов ничего заграничного не пил, если не считать пива из бутылки с этикеткой «Eisenacher Wartburg Pils».

– Забавная надпись, вы не находите?

Рот Булгакова был забит паюсной икрой, поэтому он не сразу ответил, тем более что надо было что-нибудь этакое сообразить, только бы не обидеть важную персону.

– Да-да, возникают необычные ассоциации.

– А вот меня это веселит! Вроде бы посылают меня куда подальше, но я продолжаю гнуть свою линию вопреки всему. В этом противостоянии есть спортивный азарт… Хотя пиво тут конечно ни при чём.

– Любопытно, о чём немцы думают, когда пьют нашу водку.

– Вообще-то они предпочитают пить шнапс, например, Kirschwasser. Русская водка вызывает у них грустные воспоминания, но это будет уже гораздо позже. Ну а в ваше время, в 37-м, наверное, уже мечтают о грядущем «Drang nach Osten», но уверяю вас, ничего хорошего это им не принесёт. Прискорбно то, что за прошедие десятилетия почти ничего не изменилось. Они по-прежнему боятся русского медведя и надеются нас приручить. Кстати, – воскликнул Платов, – у меня созрел отличный тост: «За Русь! За нас, непобедимых!»

За это и впрямь следовало выпить, не взирая на политические реалии, на монархов и вождей, а также на прочие приметы времени. Ничто не вечно, а вот Россия остаётся навсегда.

После второго бокала «бордо» Булгаков осмелел:

– Мне тут подумалось… Ведь у нас с вами много общего. Я служил в Белой армии, а теперь вот пытаюсь приспособиться к жизни при Советах. Вы верой и правдой служили советской власти, а теперь, насколько я понял, вынуждены обслуживать её врагов.

– Это не так! – Платов чуть не поперхнулся кусочком лососины.

– Вы просто боитесь в этом признаваться…

– Михаил! Не увлекайтесь! Мне некого бояться…

– Да я вас ни в чём не обвиняю.

– И на том спасибо! Ладно, давайте объясню, – промокнув рот салфеткой, Платов продолжал: – Прежде всего, никого я не обслуживаю. Но дело в том, что в нынешних обстоятельствах нельзя иначе. Большевики проиграли, поэтому нужно искать новые пути, новые идеалы, новые способы управления страной, экономикой, людьми. Ну вот, к примеру, роль церкви в воспитании подрастающего поколения – мы уделяем этому огромное внимание.

– А надо ли?

– Вы что же, против РПЦ? – насупился Платов.

Булгаков мысленно обругал себя за то, что не сдержался, но тут уж ничего не поделаешь…

– Видите ли, я родом из семьи священника. В конце прошлого века и в Карачевском, и в соседнем, Ливенском уезде – что ни священник, то либо Покровский, либо Булгаков. Будьте уверены, в нашей семье соблюдались все установления православной церкви – и говение постом, и посещение храма. А по воскресным дням отец читал вслух всей семье Евангелие…

– Ну это уже слишком! – согласился Платов.

– А вы чего хотите? Если уж принимать христианскую веру, так надо соблюдать каноны. Ну а подержать свечку в церкви на Рождество или на Пасху… это, знаете ли, профанация и ни что другое.

В других обстоятельствах Платову стоило распорядиться, чтобы наглеца выставили вон. Но тут он вроде бы на птичьих правах, да и как-то неудобно обижать Булгакова, он и так от власти пострадал. А потому, внешне никак не проявляя раздражения, сказал:

– Я не собираюсь никого ограничивать в правах. Вы можете говорить всё, что угодно, но если у кого-то есть желание посещать церковь, пусть будет так. И я вот тоже иногда…

– Надеетесь получить искупление грехов?

– Да у меня вроде бы их не так уж много… – хлебнув пива, Платов помолчал, словно бы перебирая в памяти все свои неблаговидные поступки, и сказал: – Видите ли, Михаил, тут всё куда сложнее. В прежние времена люди знали, за что страдают, за что идут в бой. Сначала был популярен девиз «За Веру, Царя и Отечество!», потом – «За Сталина!», «За победу коммунизма!». Но вот избавились от большевиков, и что теперь предложить взамен?

Булгаков на минуту задумался.

– Вы наверняка знаете, что я по убеждениям монархист, поэтому прежний девиз меня вполне устраивал. Только в слова «За веру!» я вкладывал иной смысл. Я верил и продолжаю верить в великое предназначение русского человека, а вы настаиваете на том, чтобы я верил в Бога…

– Да ни на чём я не настаиваю! – возразил Платов. – Однако не все люди обладают такими знаниями и интеллектом, как мы с вами. Они нас просто не поймут, им нужно что-нибудь попроще!

– Я так не думаю. Нравственность, духовность, вот наш идеал! А вы предлагаете некий эрзац, который проповедуют лицемерные попы…

Булгакову не удалось договорить, поскольку распахнулась дверь, и в комнату, размахивая золочёным крестом, вбежал всё тот же Моня. Рухнув на колени перед Платовым, он завопил:

– Владим Владимыч! Благодетель наш! Гони ты эту сволоту взашей, чтоб духу его здесь не было! Глянь! Глянь, это же Антихрист! Да что тут говорить, это же он церковь священномученика Ермолая на Козихинском спалил! Доколе же мы будем терпеть унижения от всякого отребья?! – и Моня зарыдал, уткнувшись в подол длиннополой рясы.

Сцена была достойна пера Уильяма Шекспира. Булгаков уже готов был аплодировать, но Платов торопливо встал, подошёл к Моне и не без труда поднял его массивное тело с колен, приговаривая:

– Ну будет тебе, не принимай так близко к сердцу. Выпей нарзану, тогда сразу полегчает, – затем подвёл заплаканного Моню к столу и потянулся к кока-коле, поскольку нарзана на столе не оказалось.

Однако Моня его опередил. Схватив бутылку коньяка, он опрокинул её в фужер, и не успел отреагировать на это действо Платов, как Моня залпом выпил. Затем секунду помолчал, удовлетворённо крякнул и завопил:

– Слышу! Слышу! Благодать по телу разливается…

Платов оторопел. Только и смог сказать:

– Моня, ты хоть не позорь меня перед писателем…

Но того уже нельзя было остановить:

– От них всё зло, от этих самых писак! Льва Толстого от церкви отлучили, так они теперь из всех щелей, как тараканы, повылазили. Ентот и вовсе, Христа в своём романе юродивым изобразил…

«Ну, не совсем так. Однако только блаженный или лицемер мог утверждать, что доброта способна победить зло без использования силы». Но вслух Булгаков ничего так и не сказал, предоставив солировать этому пройдохе.

– Отец родной! – тем временем кричал Моня. – Сил моих больше нет! Под нож бы всю эту писанину! Ну а писак в теплушки запихнуть, и прямиком на Колыму!

– Филимон, ты у меня договоришься! – пригрозил Платов. – Это же тянет на статью!

– Ан нет! – возразил служитель культа. – Я теперь не под вашей юрисдикцией…

– Вот ты как заговорил! – вскричал Платов и дважды хлопнул в ладоши.

Тут же вбежали секретарь с тёткой и уволокли подвыпившего Моню с глаз долой.

– Вот интересно, прежде ни капли в рот не брал, а тут… Так бывает, когда теряешь связь со своим народом, – философски заметил Платов. – Стоило только покинуть родину… Нет, не хочу больше об этом говорить, – и, помолчав немного, предложил: – А не перейти ли нам в кабинет? Вы что предпочитаете, чай или кофе?

– Зелёный чай, если позволите.

– Прекрасно! Хотя бы в этом мы с вами совпадаем…

«Однако ведёт себя точь-в-точь, как Воланд. И свита вроде подходящая, за исключением Филимона. Он явно не тянет на роль Фагота! Вместо Филимона могли быть взять с собой чёрного кота». И только Булгаков подумал о коте, как вдруг… Нет, никто не замяукал, а потому что в прихожей послышался собачий лай.

– Это привели с прогулки мою овчарку Баффи, – видя испуг на лице Булгакова, пояснил Платов. – А вы что же, предпочитаете котов? Я почему-то так и думал.